16
Я проснулся в середине ночи. Это была не моя собственная постель, кто-то еще был рядом со мной, и плакал ребенок.
— Ох, блин! — Я узнал голос. Это была Алисия.
— Твоя очередь, — сказала она.
Я промолчал. Я не мог врубиться, где, когда и что означает «твоя очередь». Мне снились скейтинговые состязания в Гастингсе. Мы катались по ступенькам отеля, в котором я останавливался.
— Сэм, — сказала она, — вставай! Он проснулся. Твоя очередь!
— Хорошо, — сказал я.
Я знал теперь, что значит «моя очередь», и представлял себе, где и когда. Руфу было три недели. Мы не могли уже припомнить, когда это его с нами не было. Каждую ночь мы засыпали так, будто не спали месяцами. Каждую ночь мы просыпались через час, два или, если везло, через три и не представляли, где мы и откуда крик, и снова пытались все вспомнить. Это было странно.
— Он не хочет есть, — сказала Алисия. — Он ел час назад, у меня ничего не осталось. Значит, его надо перепеленать или сменить подгузник. Мы не меняли ему подгузник несколько часов.
— Я в этом путаюсь, — сказал я.
— Ты делаешь это лучше меня.
Это было правдой. И то, и другое. Я путался в этом, но делал это лучше, чем Алисия. Мне нравилось делать что-то лучше, чем Алисия. Я как будто держал в уме, что вообще-то она лучше меня, но она не может затянуть подгузник достаточно плотно, и моча и какашки Руфа просачиваются на его комбинезон. Я лежал, чувствуя удовлетворение от этой мысли, а потом опять начал погружаться в сон.
— Ты проснулся?
— Не совсем.
Она пихнула меня локтем и попала прямо под ребра.
— Ой!
— А теперь ты проснулся?
— Да.
Чувство боли в ребрах было знакомо, хотя в тот момент я не понимал почему. Потом я вспомнил: она пихнула меня так же, как в ту ночь в будущем. Эта ночь была той ночью. Я поймал себя на мысли, что все было таким же, но все было другим.
Алисия включила ночник и взглянула на меня, чтобы убедиться, что я проснулся. Я помнил, что когда увидел ее в ту ночь, будучи заброшен в будущее, я решил, что она выглядит ужасно. Но сейчас мне так не показалось. Она казалась усталой, ее лицо располнело, но это случилось давно, и я привык к этому. Она менялась, я за этим наблюдал. Но было и что-то еще. Не думаю, что она так нравилась бы мне, если бы оставалась прежней. Это выглядело бы так, будто она не принимает Руфа всерьез.
Я встал. На мне была футболка Алисии и боксерские трусы, которые я надел тем утром, какое бы это ни было утро. Ребенок спал в кроватке у нас в ногах. Лицо Руфа было красным от крика.
Я наклонился и приблизил к нему свое лицо. В последний раз, когда я ничего не знал, я старался не дышать носом, чтобы не почувствовать запаха, — пока не узнал, что детские какашки пахнут почти приятно.
— Да, надо сменить.
В будущем я притворился, что менять подгузник не обязательно, хотя и знал, что надо. Теперь в этом не было нужды. Я положил Руфа на столик, расстегнул кнопочки на комбинезоне, приподнял попку, снял подгузник и промокнул попку. Потом сложил использованный подгузник на столе, положил его в мешочек, надел новый и закрепил. Легко. Он кричал, но я поднял его, прижал к груди и побаюкал. Я знал, как держать Руфа, чтобы у него не падала головка. Я попел ему немного — какую-то самодельную мелодию. Ему она нравилась, думаю. По крайне мере, он засыпал быстрее, если я пел.
Алисия опять уснула, и я стоял один в темноте, прижимая к груди своего ребенка. В прошлый раз я смутился и стоял, задавая себе все эти вопросы. Я еще помнил, как оно было. Да, я жил здесь сейчас, и вроде мы уживались. Мы действовали друг другу на нервы, но ребенок отвлекал нас. Какой из меня папаша? Неплохой, вроде. Как мы с Алисией уживаемся? Недурно, хотя это все выглядит так, будто мы в школе проводим вместе какой-то опыт по биологии день и ночь. Мы никогда по-настоящему не смотрели друг на друга. Мы сидели рядышком и наблюдали за своим экспериментом. Правда, Руф не был чем-то вроде потрошеной лягушки. Для начала он был живым существом и менялся каждую минуту. И потом, вы не станете испытывать какие-то чувства к потрошеной лягушке, если вы не псих.
Я положил Руфа в кроватку и улегся в постель, и Алисия обняла меня. Она была теплой, и я прижался к ней. Руф внезапно шмыгнул носиком и засопел. Почему-то звуки, которые издавал Руф, делали комнату более уютной. Непонятно почему — правда? Вы скажете, что спальня по ночам кажется уютной, если никто не издает никаких звуков. Но если ребенок ночью вдруг перестает дышать — это может разорвать ваше сердце, поэтому, если он сопит, что-то лопочет, все в мире нормально.
— Ты любишь меня, Сэм, правда? — спросила Алисия.
Я помнил, как в прошлый раз, в будущем, я ничего не ответил. Теперь я знал больше.
— Да, — ответил я. — Конечно.
Я все еще не представлял, правда ли это. Но я понимал, что будет ближе к истине, если я скажу «да», потому что она нравилась мне все больше, и я ей тоже, и постепенно мы, может быть, сможем полюбить друг друга по-настоящему, и будет легче, если это произойдет.
Забавно. Ты проникаешь в будущее и потом думаешь: ну, теперь я про это все знаю. Но как я уже говорил раньше: если вы не осознали, какие чувства вы испытываете, вы не знаете ничего. Будущее выглядело ужасно, когда я в первый раз оказался в нем. Но когда я жил в нем и видел его изнутри, оно оказалось не таким уж плохим.
А потом — часа через три после того, как я выяснил это, — все пошло наперекосяк.
В то утро я отправился в колледж — третий раз за три недели. И именно тогда, когда я там был через три недели после рождения Руфа, я ввязался в драку. Я раньше никогда не давал волю кулакам. Я никогда не поддавался на провокации, и сам никого не задирал, и никогда не беспокоился особенно о том, что кто-то в школе кого-то лупит.
Я разговаривал с другим парнем из моей старой школы рядом с аудиторией, и этот парень с напомаженными волосами подошел к нам и стал прислушиваться к нашей беседе. Я кивнул ему, но он, похоже, не был настроен на дружеский лад.
— Чего это ты, мать твою, киваешь?! — выпалил он и изобразил мой кивок — это скорее напоминало движение человека с особыми отклонениями, бьющегося головой о стену. — Что это ты изобразить хотел?
И я уже знал наверняка, что должен быть готов драться с ним. Я чувствовал, что мне предстоит получить по шее. Я не представлял себе, собираюсь ли дать ему сдачи, а если дело дойдет до драки, я обязан буду дать, иначе просто буду избит. Я не понял, с какой стати он ко мне привязался, но не было сомнений в серьезности его намерений. Этим пропитался весь воздух. Он уже не мог утихомириться, даже если бы захотел, а он и не хотел.
— Ну да ладно, — сказал он. — Спасибо, что ухаживаешь за моим ребенком. Сэкономил мне несколько фунтов.
Я не сразу въехал, о чем это он. Кто его ребенок? Когда это я присматривал за чужим ребенком?
— Только ты не знаешь, что ребенок мой!
— Извини. Я не понимаю, о чем...
— Да ты многого не знаешь, правда?
Я хотел, чтобы он задал мне обычный вопрос, на который я мог бы ответить «да» или «нет». Я имею в виду, что я мог бы утвердительно ответить на последний вопрос, потому что это очевидно, что я многого не знаю. Но если я скажу «нет», добра не жди. Это я просек.
— Он даже не понимает, о чем я, — пристал он к моему товарищу по школе. — Ребенок Алисии, тупица! Она сказала тебе, что он твой?
Ах вот оно что.
— Ты кто такой вообще-то? — спросил я.
— Неважно, кто я.
— Ну, это важно, если ты отец ребенка Алисии. Я думаю, Алисии это было бы интересно, для начала. И мне. Как твоя фамилия?
— Ей она ничего не скажет, может быть. Она такая блядь, что не запомнила.
— А ты тогда откуда знаешь, что это твой ребенок? Может быть чей угодно.
Почему-то эта последняя фраза особенно его взбесила, хотя я только указал на самоочевидное. В том, что он сказал, логики было мало, и в том, что он озверел, тоже.
— Ну погоди, коли так, — выпалил он и двинулся на меня.
Я не сомневался, что драться он намерен всерьез и делать это умеет, так что собирался быть основательно побитым. Я не сумел бы по-настоящему обороняться — лишь с чистой совестью сказать Алисии, что дал сдачи. Я поднял ногу и, когда он подошел, ударил его по яйцам. Это не был настоящий удар. Скорее так, отметился, коснувшись его носком ботинка.
А потом случилось вот что. Он рухнул на пол, держась за свою промежность, и стал с ревом кататься, как травмированный футболист на соревнованиях на Кубок мира. Я не мог поверить в это. Зачем затевать драку, если ты такой хлипкий?
— Ты мертвец! — сказал он, но при этом все еще валялся на полу, так что это не было особенно страшно.
Тем временем собрался народ, и кое-кто из них подшучивал над ним.
Была еще одна причина, по которой я хотел ему вмазать, если уж говорить начистоту. Я не просто хотел сказать Алисии, что дал отпор. Я хотел вмазать ему, потому что поверил всему, что он сказал. Я поверил, что это был тот парень, с которым Алисия встречалась, перед тем как познакомилась со мной. Когда я начал думать об этом, все встало на свои места. Она не расставалась с ним, потому что он хотел секса. Это бессмыслица: расстаться с одним парнем, потому что он хотел секса, и сразу же начать заниматься сексом с кем-то другим. А потом... Блин! Черт его подери! Какой же я лопух! Ведь это была ее идея один раз не надеть презерватив, правда? А почему? Откуда это? Она сказала, что хочет почувствовать меня лучше, а правда заключалась в том, что она уже подозревала о своей беременности. А этот парень уже сделал ей ребенка! И она нашла лоха, чтобы возложить всю ответственность на него — чем быстрее, чем лучше! Тогда все это имело смысл. Сам не мог поверить тому, каким же слепым я был. Это же постоянно происходит. Посмотреть хоть «Жителей Ист-Энда». Всякий раз, когда там рождается ребенок, сначала отцом считают одного, а потом им оказывается другой.
И вот я вернулся из колледжа домой в бешенстве, злой донельзя.
— Как дела в колледже? — спросила Алисия.
Она лежала в постели, кормя Руфа и смотря телевизор. Это было почти все, чем она занималась в последние три недели.
— А ты как думаешь? — спросил я.
Она взглянула на меня с удивлением. Она поняла, что я в плохом настроении, но не знала почему.
— Что это значит?
— Подрался.
— Ты?
— Да, я. А кто?
— Ты не из таких.
— Сегодня — из таких.
— Что случилось? Ты в порядке?
— Да. Начал первым не я. Он полез на меня, я его ударил, и...
— И что?
— Ничего. На этом все закончилось.
— Один удар?
— Да.
— А кто он такой?
— Я не знаю, как его зовут. Он сказал, что он отец Руфа.
— Джейсон Герсон, мудак!
— То есть ты знаешь, о ком я.
Часть меня хотела вырваться наружу. Думаю, это был желудок. А другая часть говорила: «Все, ты свободен! Это не твой ребенок, ты можешь идти домой». Эта моя часть была больше связана с моим мозгом.
— Можешь ты объяснить, кто такой Джейсон Герсон Мудак?
Я сказал это спокойным голосом, но в душе у меня бушевала буря. Я хотел убить ее.
— Парень, с которым я встречалась до тебя, с которым я перестала встречаться, потому что он все время требовал секса.
В другое время это звучало бы забавно. Как долго это продолжалось? Меньше года. И вот девушка, которая говорила мне, что перестала встречаться с Джейсоном Герсоном Мудаком, потому что он требовал секса, лежит в постели, кормя грудью своего ребенка.
— Откуда ты знаешь, что это он?
— Потому что я знаю, что он ходит в твой колледж и он грязная свинья. Это в его духе, сказать такое. Извини, солнышко. Это ужасно было, наверное.
— Чистая работа.
— Что?
— То, как все было проделано!
— Что было проделано?
— Допустим, ты залетела. А парень, от которого ты залетела, бросил тебя. Ты быстро находишь другого, чтобы он поверил, что это его ребенок. Ты сразу же спишь с ним, а потом говоришь: давай разок попробуем без презерватива...
Она снова взглянула на меня и начала плакать, прежде чем я закончил фразу. Я отвел глаза.
— Вот что ты подумал?
— Я просто предположил.
— Что ты просто сказал?
— Ничего.
— Это не похоже на «ничего».
— Я просто сопоставил факты.
— В самом деле? А как насчет другого факта? Когда мы встретились?
Я задумался и начал догадываться, к чему она клонит. Я ничего не ответил.
— Год назад, правда? Потому что это был мамин день рождения, а на следующей неделе у нее опять день рождения.
Почему это не пришло мне в голову по дороге домой? Почему я не сосчитал все это в уме? Если бы сопоставил, я бы избавил себя от многих огорчений.
— А сколько Руфу?
Я пожал плечами. Выглядело так, будто я не знаю.
— Ему три недели. То есть, если я не вынашивала его одиннадцать месяцев, он не может быть ребенком Джейсона, правда? Если только ты не думаешь, что я спала с ним одновременно с тобой. Так ты считаешь?
Я опять пожал плечами. Каждое пожатие плечами ухудшало мое положение, но беда заключалась в том, что я все еще сердился за эту историю с Джейсоном, и за драку, и за то, что он мне сказал, и не хотел отступать. Пусть даже было очевидно, что я во всем неправ, я не мог изменить положения. Я потерял контроль. Эта нестыковка с месяцами могла бы вразумить меня, но этого не произошло.
— И когда же я спала с ним? До завтрака? Потому что дни и вечера я проводила с тобой.
Еще одно пожатие плечами.
— Да неважно, если ты настолько мне не доверяешь, все это не имеет смысла, правда? Это главное.
Тут было самое время извиниться, но я этого не сделал.
— Я думаю, ты хочешь, чтобы все не имело смысла.
— Что это значит?
— Сорваться с крючка хочешь, да?
— Что ты имеешь в виду?
На самом деле я все понимал, а спрашивал, просто чтобы хоть в чем-то ее обвинить.
— Я знаю, что ты на самом деле не хочешь быть здесь. Тебе нужен был повод, чтобы сказать мне, что уходишь домой к своей мамочке. Я вообще удивляюсь, что ты подрался с этим Джейсоном. Ты, наверное, на самом деле хотел его поцеловать.
— Я не какой-нибудь сраный...
— О ГОСПОДИ! — завопила она. — Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ НЕ ГЕЙ!
— У вас все в порядке? — спросила из-за двери Андреа.
— ПОШЕЛ ВОН! Я не это имела в виду, дурак! Так и знала, что ты это скажешь. Да ты потому хотел его поцеловать, что, если отец ребенка — он, тебе не надо здесь больше находиться.
Ох... это было не так далеко от моих истинных мыслей. Я же не сказал ей, что ударил этого Джейсона Герсона Мудака, точнее, почти случайно залепил ему по яйцам только потому, что он сам на меня напал, а не потому, что он скззал, будто он отец Руфа.
— Неправда, — сказал я. — Я рад, что Руф — мой сын.
Я не знал, правда ли это. Это было так сложно. Каждый раз, когда я смотрел на нашего чудного ребенка, я восхищался тем, что могу что-то для него сделать. Так что да, я был рад, что Руфус мой сын. Но когда Джейсон Герсон Мудак объявил о своем отцовстве, я в самом деле готов был его поцеловать, и не так, как целуются голубые. Так что нет, я не был рад, что Руф — мой ребенок. Я никогда раньше не попадал в такие ситуации, когда существуют две правды и две неправды, и не поймешь, что к чему. Как будто внезапно просыпаешься и видишь, что стоишь на роликовой доске ТХ наверху огромной рампы. «Как я здесь оказался? — думаешь. — Я не был к такому готов! Снимите меня отсюда!» За десять секунд мы перешли к спору о том, чья жизнь важнее.
— Думаешь, только твоя жизнь пошла на хер, а? Думаешь, я собиралась жить, будто не все ли равно — так или иначе залетела бы?
— Я знаю, как ты собиралась жить. Ты мне говорила, что хочешь стать моделью...
Когда ты ударяешь кого-то по яйцам, потом в какой-то момент задаешь себе вопрос: зачем я это сделал?.. Тогда я почувствовал именно это. Я понял, почему она сказала мне, что хочет стать моделью. Она просто кокетничала, хотела проверить, сильно ли она мне нравится. К тому же это было давным-давно, с тех пор мы хорошо друг друга узнали, старались быть понежнее друг с другом. А теперь вывалили друг на друга всю эту мерзость. И вам никогда не удастся взять какую-нибудь деталь из милой беседы и вставить в скверный разговор, потому что вместо двух воспоминаний, хорошего и плохого, вы получите два говенных. В том-то и беда, правда? Я не хочу больше об этом вспоминать.
Я ничего не собирался этим сказать. Или, скорее, я понимал, что это не лучшее, что можно сказать, и говорил только затем, чтобы сделать ей больно. Однако только после того, как эти слова слетели с моего языка, я осознал, насколько они мерзкие. И когда я увидел, как Алисия лежит и плачет, я понял почему:
1) Это звучало так, будто я хочу унизить ее. Это звучало так, будто я не верю, что она достаточно хороша собой, чтобы быть моделью.
2) Это звучало так, будто я думаю, что она недоразвитая, потому что это единственное, что она могла придумать, когда мы говорили с ней о будущем.
3) Это звучало так, будто я издеваюсь над тем, какая она сейчас растрепанная и неухоженная, совсем не похожая на модель.
— Забавно, правда? — спросила она, когда снова смогла говорить. — Мои мама с папой считают, что это ты сбил меня с пути и испортил мне жизнь и все такое. А я пыталась тебя защищать. А ты с твоей мамой считаете, что это я сбила тебя с пути и испортила тебе жизнь. А я знаю, что не собиралась быть конструктором ракет или там великой писательницей, как думали мои родители. Но кем-то быть я собиралась. Я не имею в виду кем-то эдаким, выдающимся. Ну хоть кем-то. А какие у меня теперь шансы? Посмотри на меня. Ты подрался в колледже. Большое дело! По крайней мере, ты ходишь в колледж. А я куда хожу? На кухню и обратно. Так, может, хватит, а? Прекрати ныть о том, как я разбила твою жизнь. У тебя хоть половина шанса, да осталась. А у меня?
Подобного я не слышал от нее много недель. Месяцы, может быть.
С большим опозданием я утихомирился и извинился — не один раз, и мы обнялись и даже поцеловались. Мы уже черт знает сколько этого не делали. Но это была первая трещинка. После нее остальные появлялись уже куда проще.
Алисия и Руф уснули, а я пошел позаниматься скейтингом, а когда вернулся, дома была моя мама — она сидела на кухне, держа на руках Руфа.
— Это папка, — сказала она. — Алисия впустила меня, но она вышла пройтись. Я заставила ее выйти подышать свежим воздухом. Мне показалось, она выглядит неважно. А больше никого дома нет.
— Ну и посидим втроем, — ответил я. — Это славно.
— Как твой колледж?
— Все в порядке, — ответил я.
— Алисия говорила мне, что у тебя неприятности.
— А, это ничего.
Она посмотрела на меня.
— Точно?
— Да. Честно.
И я говорил честно. В самом деле это оказалось незначительным событием.
