Часть третья
От заката до рассвета
Глава первая
Эль-Синор
Именно так назвал свою резиденцию выходец из Эль-Кувейта шейх Мустафа Хуррари. В самом выборе названия проявилось не только присущее шейху чувство юмора, но и законное право на каприз, без которого торжество победителя над покоренными народами не может быть полным. Сначала в Эль-Синоре расположилось всего лишь духовное управление мусульман Европы, но достаточно быстро городок стал фактической столицей Северо-Западного халифата. Марионеточные правительства европейских стран пытались по мере сил противодействовать исламизации территорий, которые еще сохраняли внешнюю форму суверенных государств. Сил, однако, было не слишком много. Серьезной поддержки от деморализованного обывателя ждать не приходилось – это с одной стороны. С другой стороны, единственной консолидированной электоральной группой очень быстро оказались все те же мусульмане. Мустафа из Эль-Синора, опираясь на совет муфтиев, решал, как должны голосовать последователи пророка в каждой отдельной стране. Он же заодно определял, что´ правоверным следует смотреть, слушать, читать, а что´, наоборот, искоренять.
Раздавались, разумеется, и голоса протеста, порой достаточно энергичные, смелые голоса (в условиях начинающегося преследования уже требовалось гражданское мужество), но они, что называется, не имели последствий. Можно вспомнить объединение петербургских фундаменталистов, пытавшихся реабилитировать имперское начало, превратившееся к тому времени в пугало для интеллектуалов. Вот отрывок из любопытного документа, написанного кем-то из них. Эссе имеет весьма характерное название – «Похищение Европы».
Пока активисты экологических движений озабочены проблемой попадания в салаты генетически измененных огурцов, а цензоры восторжествовавшего феминизма пытаются отыскать и добить глубоко затаившихся сторонников фаллократии, в мире происходят и другие изменения, тоже заслуживающие некоторой озабоченности. Прогрессивной общественности, конечно, не к лицу обращать внимание на всякие неправильности, ставящие под сомнение правильность самой прогрессивности, но реакционные одиночки, которым репутация гуманиста (вместе с прилагающимися к ней политическими дивидендами) все равно не светит, могут себе позволить собственное мнение о действительных бедах, которые постигли колыбель привычных, казавшихся неизменными ценностей, в том числе и «прогресса».
Что же, если отбросить привычные рубрики газетно-журнальных новостей, то первым феноменом, определяющим политический облик современности, можно назвать контрколонизацию. Дело обстоит так: колониальные завоевания эпохи империализма остались в прошлом, они отвоеваны назад. При этом отступившие европейцы, потерпев полное поражение в реализации своей миссии, не обрели покоя в собственном доме. Точнее говоря, победители отнюдь не собирались оставлять их в покое: примерно пятьдесят лет назад началась тихая инфильтрация освободившихся народов, постепенно перешедшая в ответную колониальную экспедицию. Важнейшим фактором успеха на первых порах была именно незаметность проникновения, постепенность нарастающего присутствия. Как бы по взаимному согласию первый этап контр-колонизации был обставлен десятком маскирующих причин: потребность в рабочей силе, предоставление политического убежища, необходимость приобщения национальных элит к демократическим ценностям, просто избывание комплекса вины… Каждая из этих причин по отдельности вроде бы что-то объясняла, но, собранные воедино, они фактически выполняли роль прикрытия для высадки преследователей.
Прикрытие сработало, высадка прошла успешно, и к концу ХХ столетия уже можно было подводить первые итоги. Демографические изменения (мягко говоря), происходящие сейчас в Европе, трудно определить точнее, чем применение «бомбы времени», чрезвычайно эффективного оружия контрколонизаторов. Бомба имеет свои особенности; будучи оружием массового поражения, она все же действует избирательно, поражая именно противника. Кроме того, хотя в масштабе истории взрыв очевиден и его эффект однозначен, живущее поколение может ничего и не заметить, тихо падая в воронку забвения. Приходя в сознание после очередной контузии, пораженные на мгновение замечают, как изменился мир, – и тут же вновь теряют сознание. Могли ли представить себе высокомерные и торжествующие плантаторы, несущие «бремя белого человека» в Африке и Азии, что пройдет каких-нибудь сто лет и бесправные, порабощенные туземцы высадятся на их землях, чтобы мстить? Но вот они, рядом, занимаются своими делами, заполонив европейские города, взяв в осаду столицы. Они наложили на побежденных жесточайшую контрибуцию – разного рода социальные выплаты (пособия безработным, многодетным, больным и т. д.). Не стала тут исключением и Америка – достаточно вспомнить возникший около двадцати лет назад феномен новых городских джунглей.
Успешная контрколонизация явилась свидетельством глубокого кризиса традиционных социальных институтов. Скажем, с самого момента возникновения социальной философии было принято рассматривать государство как некую «упаковку» духовного единства, надежный сейф для хранения национальной идентичности, творческих вкладов, самой исторической длительности социума. Для этого есть основания. Государственность, помимо всего прочего, в течение многих веков выполняла функцию капсулы, защищающей уникальное духовное производство и от разъедающего действия времени, и от внешних помех. Нечто наподобие хитинового покрова с элементами опорно-двигательной системы. Однажды изобретенная или обретенная государственность стала чем-то вроде основного социального инстинкта; только что родившийся социальный организм едва ли не первым делом предпринимает попытку построить государство – последний карикатурный парад суверенитетов можно было наблюдать совсем недавно, после падения советской империи.
Между тем постепенно с государственностью случилось то же, что и со многими приспособительными механизмами живой природы: «хитиновая», капсулообразная государственность пережила свое время и в новых условиях превратилась в анахронизм. Во-первых, власть единственной оставшейся сверхдержавы и глобальных структур типа ЕЭС в значительной мере обессмыслили принцип ответственности национальных правительств: подавляющее большинство их стало бесполезными бюрократическими группировками, паразитирующими на утратившем смысл социальном инстинкте. Во-вторых, выстроить государство значит не только обезопасить себя, окружить защитным покровом собственную культурную идентичность – это еще значит подставиться, оказаться у всех на виду. Поэтому наряду с «явной государственностью» как формой хранения идентичности вскоре возникает и другая форма хранения – проникающая диаспора, более экономная, компактная, но и более трудная в исполнении эволюционная стратегия.
Диаспору подстерегало множество опасностей – от спонтанного растворения в среде обитания (диссимиляции) до возможного уничтожения в случае идентификации как чужеродного элемента. Даже еврейская диаспора, значительно лучше других освоившая альтернативную стратегию исторической самотождественности, не смогла избежать этих опасностей в той или иной форме. Но сегодня, как уже было сказано, ситуация радикально изменилась. Феномен успешной контрколонизации Европы третьим миром показывает, что проникшие в капсулы «вирусы» благополучно распечатывают свои собственные программы, беспрепятственно используя богатейшие внутриклеточные запасы «хозяина» и радуясь тому, что фиксированная государственность сохранилась, утратив при этом всякий трансцендентный смысл. Прямо как в притче из Чжуан-цзы: «Пока дерзкий Му, упражняя мускулы и совершенствуя боевое мастерство, заботился о защите своего внешнего, болезнь пожрала его внутреннее».
Не вникая в дальнейшие подробности глубокого кризиса западной цивилизации (их немало), можно сделать двоякий вывод. Во-первых, для окончательной победы все же недостаточно ни получения дани, ни «конфискации» государственности, ни даже применения бомбы времени. Контрколонизаторам необходимо еще единство воли – и оно сложилось на втором этапе, когда выступило в поход воинство Пророка.
Эти воины принципиально чужды лицедейства, и в их акциях нет никакого разнобоя (в отличие от террористов-романтиков времен Че Гевары). Обращает на себя внимание обстоятельство, которое лишь на первый взгляд может показаться второстепенным: целый ряд последних терактов, в том числе и крупнейшие из них, прошли без громогласного оповещения исполнителей о себе и без предъявления требований (хотя некоторые ситуативные задачи были решены попутно, например вывод испанских войск из Ирака). Если обобщить это умолчание, вынеся за скобки конъюнктурные требования, смысл послания окажется весьма простым: мы пришли за вами.
Сегодня армия полумесяца объединила все разрозненные отряды контрколонизаторов, и это произошло под аккомпанемент призывов к диалогу и заклинаний о взаимопонимании. Однако мнение неверных не слишком интересует улемов, другое дело, что вражеские государства, пережившие свой собственный смысл, могут быть использованы как убежища и склады боеприпасов (в том числе духовных) да и амуниции. Ради этого можно потерпеть и даже «осудить» террористов, раз уж таковы правила игры. Но, во-первых, не всегда удается скрыть радость (все видели пляшущих палестинцев после событий 11 сентября), а во-вторых, это «мирское» осуждение никак не может повлиять на судьбу шахидов, попадающих в рай кратчайшим путем, минуя взвешивание души и прочие духовные таможни. Вот почему фетва вынесена одному только Салману Рушди, оскорбившему Всевышнего. Подобная участь не грозила и не грозит тем, кто принадлежит к воинству Аллаха.
Не может не поражать согласованность действий с точки зрения общей цели, при том что единый руководящий центр отсутствует. Координировать действия «на всех фронтах» непосильно ни для кого, будь он хоть трижды бен Ладеном. Но и скромный мулла в каирской мечети, и почтенный муфтий в Баку, и шахид в самолете Pan American делают одно общее дело, и каждый вносит в него свою посильную лепту.
Самое же главное, как в тактике, так и в стратегии, это постепенная, но последовательная исламизация покоренных территорий: черной Африки, черной Америки, разношерстных отрядов самих контрколонизаторов и, наконец, «белой Европы». За примерами опять же далеко ходить не надо – от профессоров Сорбонны до юных шведок, уже успевших оглядеться вокруг и не нашедших ничего лучшего, простирается контингент новообращенных. Так устроено воинство Аллаха, и секрет его успеха чрезвычайно прост – это сила духа, некая сохранность, нерастраченность духовного начала. Вот, стало быть, второй вывод, скрытый от прогрессивной общественности, но доступный любому независимому реакционеру: похищение Европы, главного трофея, который фактически уже в руках у армии полумесяца, стало возможным благодаря деградации гражданского общества, бывшего основным завоеванием европейцев, триумфом их идеи свободы. Некогда союз равных граждан, готовых к ежедневному риску ради сохранения своих прав и самих основ своего бытия превратился в сборище первых встречных, объединенных последней уцелевшей «идеей» – принципом взаимного комфорта. Несмотря на свою многочисленность, это «объединение» бессильно даже против центурии шахидов и уж тем более против легионов воинства Аллаха, скованных самоотдачей и духовной дисциплиной.
Когда-то Зевс-громовержец, похитивший Европу, соблазнил ее греческой образованностью, трагической судьбой героев и завитками Логоса. Новые похитители ничем таким пленницу соблазнять не собираются. Они просто переименуют ее в Брюссельский халифат.
Если отбросить устаревшие на сегодняшний день реалии и приверженность петербургских фундаменталистов идее имперского реванша, придется признать, что во многом автор оказался прав. Ход событий подтвердил оправданность высказанных в тексте опасений.
Голландский режиссер Тео Ван Гог стал первой ласточкой точечного возмездия «воинов Пророка». В то время основной тактикой был еще массовый, огульный терроризм – и как раз Хуррари был едва ли не первым, кто высказался за изменение тактики. На совещании хакифов в Сараево он заявил, что тактика священной, но слепой ярости исчерпала себя и пора прекратить распыление гнева Аллаха. Пора сосредоточить его на избранных мишенях и действовать строго по списку, избавляя подлунный мир от тех, кто персонально наполняет его мерзостью.
К гуманисту из Эль-Синора прислушались не сразу, справедливо рассудив, что одно другому не мешает. Но списки были составлены – на удивление, этих злодеев оказалось не так уж и много, две-три сотни на всю Европу. Неожиданно возникла совсем другая проблема – сформировать скрижали шахидов. Проблема выбора из бесчисленных претендентов, желающих попасть в первые ряды тех, кому суждено обрести немедленный рай и восхищение единоверцев. Абдулла Насраф (Поль Гульденбур), муфтий Бельгии и Люксембурга, прозванный своими последователями Би иль-Алла (Жало Аллаха), не уставал подчеркивать: лишь тот, чьи помыслы чисты, а жизнь может служить примером для правоверных, достоин быть внесенным в скрижали. «Ибо возмездие неугодным это не способ избавиться от грехов, а вознаграждение за праведную жизнь» – так сказал Абдулла Насраф.
Ликвидация главного нечестивца, датского карикатуриста, посмевшего глумиться над Пророком, была доверена не боевику, привыкшему к обращению с оружием, а скромному почтовому служащему из США Исмаилу Хасану. Благодаря своему благочестию он выиграл так называемый «контракт рисовальщика» – с тех пор этот достойный воин ислама вкушает жизнь в раю и гурии каждый день ублажают его. Точно так же, на основе строгого и беспристрастного отбора, были определены мстители членам Нобелевского комитета. После этого негодяи, осмелившиеся присудить премию Салману Рушди, исчадию ада, недолго позорили подлунный мир своим присутствием.
Всем, наверное, памятен недавний диспут улемов в Эль-Синоре. Диспут был посвящен некоторым нерешенным вопросам борьбы за веру (джихад), в том числе и устранению неясностей в отношении подвига шахида. Понятно, что судьба самого шахида, равно как и священность его миссии, обсуждению не подвергались – да и какие тут могут быть разночтения у улемов, наизусть знающих Коран? Другое дело участь тех, кто стал жертвой шахидского подвига: очищаются ли, хотя бы отчасти, их души, поскольку возмездие настигло их уже здесь, притом возмездие в наиболее праведной форме, или, наоборот, их гибель есть знак того, что милосердие всемилостивого Аллаха не распространяется на этих нечестивцев вовсе?
Дискуссия продолжалась несколько дней, и подробности ее нам неизвестны. Но любопытно, что она вызвала большой «внешний» интерес, в частности у французских философов, последователей Леви и Глюксмана. Профессора и доктора философии активно включились в обсуждение животрепещущей проблемы, посвятили ей несколько представительных форумов, не говоря уже о сборниках и журналах, – словом, в распоряжение улемов был предоставлен весь арсенал европейской метафизики. Но, как и следовало ожидать, истинные знатоки Корана проигнорировали интеллектуальную помощь гяуров. Впрочем, они не удосужились оповестить внешних наблюдателей и о своем вердикте.
Пренебрежение высшего мусульманского духовенства к суетному любопытству западной интеллектуальной публики нисколько не убавило интереса студентов и их наставников к теоретическим вопросам ислама: ловили буквально каждое слово. Когда Мансур Даах, ответственный за пополнение уммы, отклонив в очередной раз приглашение Страсбургского университета выступить с лекцией, прислал, однако, в ответ суру из Корана, это вызвало форменный ажиотаж. Сура гласила: «Могущество Аллаха столь велико, что ему поклоняются и верующие в него, и неверующие, а по утрам и перед закатом солнца поклоняются также и их тени».
Хотя текст, приведенный Даахом, объемностью не отличался, его осмыслению были посвящены целых три номера журнала «Le Soleil», и каждый из авторов внес в осмысление собственные нюансы. Из общего тона выступлений следовало, что круче, чем в Коране, все равно не скажешь.
* * *
Периодические вспышки истерической активности со стороны властей не могли привести к сколько-нибудь устойчивым результатам, они только подчеркивали слабость и безволие «избранников народа». Чего стоил «сертификат лояльности», которым, под угрозой закрытия, должна была обзавестись каждая мечеть во Франции! Протестовать против дискриминации одной из конфессий вышли сотни тысяч людей, причем мусульмане даже не составляли среди них большинства. Откуда-то нашлась решимость у почтенных отцов семейств, хотя в других отношениях решимости им явно не хватало. Не хватало, например, для того, чтобы объяснить своим чадам, почему Саиду нужно всегда уступать дорогу, а на Фатиму нельзя смотреть влюбленными глазами, а лучше вообще не задерживать на ней взгляда. Одним словом, прогрессивная общественность отстояла свободу вероисповедания и о сертификатах благополучно забыли.
Увы, сказать, что, высадившись на континенте, воинство Аллаха встретило достойного соперника, никак нельзя. Достойный соперник появился несколько позднее, когда дезертиры с Острова Сокровищ стали консолидироваться в общины и собираться в племена. И этот процесс вызвал яростный отпор со стороны власть имущих – в отличие от непрерывных уступок и попыток заигрывания с армией Пророка. С бланкистами и другими нестяжателями борьба велась (да и сейчас ведется) нешуточная – только к «исправительным работам» приговариваются десятки тысяч человек в год. Этторе Габриэле, специальный уполномоченный ЕЭС «по борьбе с варварством и социальным нигилизмом», недавно заявил: «Мы должны сначала избавиться от нашего позора, и лишь тогда мы сможем противопоставить наши гуманистические ценности всем прочим формам радикализма». Ясно, что «позором» синьор Габриэле считает отнюдь не жизнь, проводимую в непрерывном шопинге и пользоприношении. И не раболепное поклонение теней, за которое снисходительно подбадривают в Эль-Синоре. Под «позором» он понимает свободный выбор тех, кто вернулся к чистоте вещей, слов и человеческих отношений. Вообще, обращает на себя внимание прямо-таки трогательное единодушие властей халифата и марионеточных европейских правительств в отношении борьбы с нестяжателями. И это не случайно.
* * *
По мнению бланкистов, погрязшая в вещизме и политкорректности Европа окончательно утратила гражданское общество. На смену ему пришло некое аморфное формирование, не соединенное никакими внутренними связями, кроме товарно-денежных отношений. Но в противоположность «дикому капитализму» прошлых веков и эти отношения полностью «одомашнены» – в них не осталось даже того творческого авантюризма, который вызывал невольное уважение критиков (включая Маркса) и мог быть сублимирован в достаточно решительные деяния. В своей основе это общество уже мертво; неудивительно, что индивиды, сохраняющие еще присутствие духа, покидают «овощехранилище», отбывая кто по направлению к Эль-Синору, кто на волю, за черту оседлости.
Беспомощность вещеглотов и их полномочных представителей, именующих себя политиками, превратилась в слишком привычную картину – в таких случаях иногда полезен свежий взгляд со стороны. В «Гирлянде желтых орхидей» есть любопытный рассказ Фаруха Мбалы, выходца из Сьерра-Леоне:
Родители привезли меня в Европу в 15 лет, и я сразу оказался в Париже. Что и говорить, я попал в мир чудес и диковинок: витрины, экраны, машины, тысячи непонятных мне вещей. Но не вещи и не картинки удивили меня больше всего. Больше всего удивили люди. Люди, которых я встречал на улицах, в кафе, в магазинах, в офисах… Я уже тогда поражался их бестолковости, пугливости – и никак не мог поверить, что это они построили величественные замки, основали университеты и напридумывали чуть ли не все, что способен придумать человеческий ум. Мне уже тогда казалось (а теперь я точно знаю), что те, придумавшие и создавшие, были совсем другими людьми, нисколько не похожими на этих. Эти просто пришли на все готовенькое и теперь не знают, что делать дальше. И я вдруг понял, что они такие же иммигранты, как и я, только хуже. Они могли бы стать законными правопреемниками покорителей мира, покоривших когда-то и науку, и нашу Африку, и, кажется, саму человеческую природу, но они промотали наследство своих отцов. Нельзя даже сказать, что они пользуются тем, что им досталось, – скорее как дети играют в игрушки: то в солдатиков, то в министров… на выборы ходят, словно взрослые, но если хорошенько прикрикнуть – захнычут.
Наверное, так же удивлялись пятьсот лет назад настоящие, великие европейцы Писарро и Фернандо Кортес, когда, высадившись в Америке, рассматривали грандиозные храмы, наполовину уже бывшие руинами. Рассматривали и не могли поверить, что встретившее их местное население могло иметь отношение к этим свидетельствам человеческого могущества. Вот и я, конкистадор из нищей Африки, с удивлением наблюдал, как аборигены робко прячутся среди своих руин – и трясутся от страха. Я понял, что трястись им осталось недолго.
Путь Мбалы можно назвать типичным. Освоившись в Париже и даже поучившись в Сорбонне, он принял ислам (тогда-то он и стал Фарухом), а еще через три года перебрался в Брюссель и ушел в джунгли. Там он обрел достойных товарищей. Сегодня Мбала больше не Фарух. Сегодня он Кшами, вождь племени ругов и член Совета вождей Бенилюкса.
* * *
Когда лет десять-двенадцать назад условная юная парижанка предпочитала очередного Саида очередному Жану, она делала это вполне безотчетно. Да и чем, каким соображением ratio можно мотивировать чувственный выбор? Ну разве что, как библейская жена Потифара, пытаясь объяснить неумолимость влечения к Иосифу, сказать те же, далекие от ratio слова: ибо я видела его силу. Живое естественно стремилось к живому, и лишь сникерснутые безошибочно выбирали друг друга. Они делали так, чтобы не дать себе засохнуть, и это у них получалось.
Нельзя не признать, что пополнение уммы осуществлялось за счет тех, кто не хотел окончательно терять присутствия духа. Тогда очаги нестяжательского сопротивления были еще разрозненными, но Бланк и его друзья в далеком Петербурге уже вовсю практиковали бытие-поперек. Это им предстояло увести прекрасных пленниц у заплывшего жиром евнуха Потифара, что бы там ни говорил Абдулла Насраф.
А еще через несколько лет племена вышли на тропу войны. Войны безоглядной, жизнерадостной, но отнюдь не лишенной ни жертв, ни жертвенности. Как изменилась печальная картина, когда пару лет назад flash-mobилизованные отряды Бланка, поддержанные многими коммунами и племенами (и десятками тысяч сочувствующих), провели грандиозную всемирную акцию под девизом «Выбрось последнюю покупку!». Входы в крупнейшие супермаркеты оказались буквально заваленными горами товаров, большинство из которых было даже не распаковано.
Как хороши были эти вдохновенные люди, швырявшие к ногам вещеглотов их жлобские фетиши со словами: «Кесарь, возьми свое кесарево!» Вполне в духе Пушкина – Изумруда можно было сказать, что здесь и сейчас, посредством кесарева сечения, родилась новая социальная общность. Авантюрное братство, полное жизни и возможностей бытия заново. Последователи Пророка наконец столкнулись с силой, истоки которой были им непонятны, а власть над душами очевидна. Некоторые простые истины, содержащиеся и в Библии, и в Коране и считавшиеся тяжкими заповедями, воплощались в жизнь легко и радостно. А что мог противопоставить Эль-Синор вознесенным, новым брахманам, непреложные добровольные запреты которых касались не отдельных видов пищи, а покупок вообще и денег как таковых? Ползучий джихад со вспышками точечного возмездия? Он годился лишь для запугивания марионеточных правительств и политкорректных избирателей. Дезертиров с Острова Сокровищ трудно было чего-то лишить, а уж пытаться соблазнить их порядком, спокойствием или благосостоянием было бы просто смешно.
Что же касается отказа служить ложным богам, тут уместно вспомнить, что говорила Парящая-над-Землей европейским бланкистам:
Настоящие боги потребительской цивилизации не обманывают тех, кто им верно служит. Они просто предлагают медный грош, и на эту пустышку почему-то покупаются тысячи и миллионы, покупаются целые народы. А ведь достаточно было бы лишь здраво оценить, взвесить то, что тебе предлагают. Когда-то давно жрецы Мельницы-Гидры пообещали: «Служите нам верно, и мы приведем вас в страну, где кока-коловые реки и поп-корновые берега!» И не обманули, в самом деле привели. Вот только оказалось, что больше ничего достойного внимания в этой земле обетованной и нет. Теперь мы обращаемся к каждому из продешевивших: не пей, братец, из этой реки, козленочком станешь. Но что-то случается с разумом тех, кто дорвался до потребительского рая. Пьют и закусывают, млея от удовольствия. И там, где была земля людей, простираются бескрайние пастбища шопинга, а на них пасутся бесчисленные стада двуногих. И каждому хватает колы, и поп-корн у них не кончается. Что тут скажешь: идиллическая картинка. Райское наслаждение.
* * *
Пять лет назад на встрече в Милане Бланк говорил вещи, показавшиеся тогда не самыми актуальными – тогда, когда войны нестяжателей и вещеглотов были в самом разгаре, когда в джунглях устраивались регулярные облавы, а рупоры mass media захлебывались от призывов «остановить вандализм» и «пресечь варварство». Собравшиеся ожидали, что Бланк поведет речь о защите сквотов или о новых социальных программах для бездомных. Но речь зашла о другом.
БЛАНК. Нам следует осмыслить одну важную вещь. Это нужно было сделать еще вчера, но лучше поздно, чем никогда. Я говорю о проблемах, свалившихся на нас вопреки нашему желанию. Мы-то добивались, чтобы нас оставили в покое, всячески показывая вещеглотам, что нам не нужны их сокровища, почести и прочие радости высшей приматологии.
ГОЛОС. Не оставили и оставлять не собираются.
БЛАНК. Это верно. Однако сегодня мы видим, что наш враг, я имею в виду истеблишмент, скорее мертв и только притворяется живым. Пожалуй, борьба с нами это последнее внятное действие, на которое власть способна как единое целое. Все свои прочие функции государственные структуры только имитируют. Они, например, больше не защищают обывателей от новых хозяев Европы. Впрочем, защищать человека от его собственной трусости – задача не из легких. А боятся все: политики боятся разоблачения, того, что их уличат в выступлении под фонограмму, поэтому они так старательно открывают рты и копируют все жесты всамделишных политиков, которые исчезли вместе с исчезновением гражданского общества. Газеты, журналы и телевидение боятся гнева Аллаха, а профессора помимо этого еще и гнева своих студентов…
Не приходило ли вам в голову, что ненавистный нам обыватель вот-вот обнаружит, что других защитников у него нет? И нам фактически уже сейчас приходится вести борьбу на два фронта, защищая и собственных гонителей?
ДИ БЛАНШ. О чем ты, Бланк? Выйди на улицу, и вокруг нашего сквота ты увидишь целую толпу копов. Вчера я посмотрела «ящик», там всякие уполномоченные вещеглотов наперебой предупреждали, что в Милане собираются лидеры городского сброда со всей Европы.
БЛАНК. Вот именно. Всполошились стражи порядка и эти, как их там, блюстители закона. А есть еще столпы общества и всевозможные «официальные лица». Точнее говоря, отвратительные официальные рожи. Веришь ли ты, Ди Бланш, что все эти э… живые карикатуры… стоят на страже интересов законопослушных граждан?
ДИ БЛАНШ. Я знаю, что сохранять человеческое лицо и заниматься политикой – две вещи несовместные. Может, ты думаешь, Бланк, что и нам пора заняться политикой?
БЛАНК. Ни в коем случае. Стражи и блюстители всеми силами именно этого и добиваются. Нам предлагают: сформулируйте свои предложения по реформированию экономики… представьте программу социальной реформы… зарегистрируйтесь… проведите избирательную кампанию… Но имеют в виду одно: станьте такими, как мы. Примерьте на себя официальные лица. Мы же отвечаем: лучше уж маски на празднике Хеллоуин, в них больше человеческого…
КИНГ САЙЗ. Так в чем же дело, Бланк? Они там – в парламентах, офисах, в телевизорах. А мы тут, в сквотах. Пусть они и договариваются со своими этими, законопослушными…
БЛАНК. Вспомните-ка, кто основал Соединенные Штаты Америки. Представители истеблишмента, добропорядочные бюргеры и политики? Ничего подобного. Это были люди, высадившиеся с Ноева ковчега. Поденщики, лишние рты в своих семьях, ковбои, беглые и несостоявшиеся каторжники. Чем-то они были похожи на нас. Кажется, они точно знали, чего они не хотят, а многие из этих первых американцев практиковали бытие поперек.
Макс Вебер точно заметил, что двумя главными инструментами американской цивилизации были кольт и Библия. И вы тоже не смотрите на свое происхождение, не обращайте внимания на анкеты, которыми снабжают вас марионетки вещеглотов. Сколько бы они там ни набрали баллов в своих анкетах, сколько бы ни вложили средств в свои безупречные репутации, все равно их игра безнадежно проиграна. Исторические деяния не совершаются и никогда не совершались официальными рожами…
РАСТА ДЖОДО. В жопу Америку. По-моему, у тех ребят была неважная идея.
БЛАНК. Не горячись, раста. За триста лет многое может испортиться, так уж устроен мир. Мне как раз кажется, что идея у тех ребят была неплохая и кое-что тогда получилось. Они не отвечают за своих правнуков, раста, так же как и мы, сам понимаешь. Но за современников нам отвечать придется, хотя бы потому, что больше просто некому. Ведь звания и дипломы – это все такие же побрякушки, как и прочие фетиши, за которыми устраивают пожизненный шопинг. У тех парней, раста, была тогда из побрякушек только звезда шерифа, но она чего-то стоила. У нас с тобой связка ленточек да походная лестница – они сегодня стоят куда больше, чем погоны копов и значки парламентариев.
РАСТА ДЖОДО. Все равно, в жо…
БЛАНК. Если тебе не нравится сравнение наших общин с Америкой, вспомни тогда первых христиан – они, пожалуй, еще больше были похожи на нас. Эти рыбари и просто бродяги победили тогда, потому что всерьез приняли слова Иисуса. Их более образованные потомки уже склонны были трактовать евангельские слова как фигуры речи. С тех пор только мы восприняли слова буквально – и вы видите, что они и впрямь чудодейственны.
КИНГ САЙЗ. Какие слова, Бланк?
БЛАНК. Насчет правильной формы заботы. Я не помню дословно, но тут среди нас есть несколько пасторов, они, если что, поправят: «Скажу вам: не заботьтесь, что есть и что пить. И об одежде что´ вы заботитесь – посмотрите на полевые цветы, они безмятежны и не трудятся, но Господь дает им убранство роскошнее, чем у Соломона. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, и это все приложится вам». Эти слова истины мы проверили на практике и убедились, что они дают силу.
* * *
Когда Бланк произносил свою речь в Милане, священников в рядах нестяжателей было еще совсем мало, их активное присоединение к людям джунглей и катакомб началось несколько позже. Паства опередила своих пастырей. Но падре Чезарино, прозванный впоследствии преподобным Че, уже тогда был среди бланкистов. Вот отрывок из его проповеди, дополняющий и развивающий идею Бланка.
Только чистые душой обладают истинной зоркостью – и я радуюсь, что таких большинство среди вас. Зоркость, и еще какая, нужна для того, чтобы распознать прибежище дьявола, ибо этот враг воистину хорошо замаскировался. Ибо если Господь сокрыл свой лик и не только явления Его, но даже и знамения иссякли, а остались одни пустые картинки, это значит, что враг рода человеческого многократно расширил свое присутствие. Однако отнюдь не просто опознать его и его дела, иначе мы не говорили бы о дьявольских хитростях. Ведь если сатана действовал бы в открытую и под своим именем, разве добился бы он такого триумфа? Все ищут дьявола там, где его уже нет, всякий раз принимая сброшенную кожу змеи за самого змея. Его ищут то среди маньяков-одиночек, то там, где собираются кучки карикатурных сатанистов. Увы, князья церкви ошибаются здесь так же, как и простые миряне, и они загипнотизированы образами средневековых иллюстраций.
Я тоже не могу сказать, что разгадал все происки сатаны. Но один верный признак мне известен – однажды я понял: дьявол там, где нет жизни. Там, где обитает одна нежить. Он там, откуда ушли вы, потому что ваши чистые души безошибочно отреагировали на его близость. Вы смогли распознать метафизический запах серы, замаскированный лосьонами и дезодорантами.
Да, руки сатаны протягиваются к нам как раз там, где рациональность и порядок празднуют свое полное торжество. Никакое сгущение мистики не может привести к таким благоприятным условиям для плясок нечистой силы, как безжизненный, бездушный порядок. Ведь именно идеей порядка был одержим Гитлер, один из самых настойчивых и последовательных поборников рационализации. Он искренне считал, что «презренные итальяшки» недостойны великой Италии, и искренне от этого мучился. Войну фюрер рассматривал как самый быстрый инструмент рационализации. Пресловутый демонизм де Сада или Чарльза Мэнсона по своим разрушительным последствиям даже близко не стоял рядом с гитлеровской манией порядка.
Понимая это и видя ваш решительный выбор, мы можем теперь догадаться, где сегодня дьявол нашел себе самое надежное убежище. Не в капище и не на кладбище – представляю себе, как он радуется, когда подобные сказки рассказывают детям. Его логово, убежище, его штаб-квартира – в супермаркете. Потребительский рай – вот как называется земная проекция его ада. И это то место, где человек незаметно, но зачастую, увы, непоправимо расстается с душой. Я благодарен вам за то, что вы открыли мне эту истину, которая всегда ведь была истиной Иисуса.
Эту истину прекрасно знал, например, Кафка. Ему удалось отследить, где именно и при каких условиях проступают огненные буквы врага человеческого. Они высвечиваются отблесками адского пламени там, где все отлажено до автоматизма – до такой степени, что оттуда ушла жизнь и дух улетучился. Там, где полнота человеческого становится излишней и принципиально невостребуемой, а движения души только создают помехи в работе механизма. Там располагается столица царства его. Мой соотечественник Данте, описав круги ада, не смог проникнуть в его земное представительство, в роскошную приемную. Это сделал Кафка, после чего его оптикой воспользовались многие, в том числе и другой мой соотечественник, замечательный писатель Гоффредо Паризе. Они показали, как из канцелярских скрепок, обретающих статус символа, восстает сам Люцифер. Восстает с мешком, полным покупок. В таком виде он и вселяется в души смертных. Обратите внимание на не сразу заметное, но очень важное различие. У Санта-Клауса мешок подарков, а у Люцифера мешок покупок. Их можно оформить в кредит, оплатить сразу или получить в виде рекламных предложений. Но настоящая расплата все равно придет. В этой детали и просвечивает сама суть решающего отличия; возможно, его и имел в виду кто-то из философов, сказавший, что дьявол скрывается в деталях.
Вам же, братья мои, эта истина открылась на практике. Так и прежде поступал Господь, пренебрегая мудрствующими и вверяя свое слово тем, кто легок на подъем, не отягощен бременем мира сего. Вы свернули с пути стяжательства, сделав шаг к спасению души. Но позаботьтесь и о душах ближних своих, не будьте жестоковыйны.
Храмы ваши лишены помпезности, а зачастую и всех внешних признаков храма. Они попросту невидимы для замыленного глаза потребителей, привыкшего реагировать только на яркие обертки. Но пусть двери храмов будут всегда открыты, и всякий вошедший пусть удостоится приветливого слова. Дела ваши праведны, в них нет дьявольской монотонности, но есть порывы жизни, не почувствовать которые нельзя. И если вы будете благожелательны к ближним своим, они тоже обретут шанс на спасение. Ибо все вместе мы пребудем в лоне истинной церкви, определение которой дал сам Иисус. Вспомните, братья, это простое определение: «Где вас трое соберется во имя Мое, там и Я среди вас». А собираться во имя Его, Спасителя нашего, это вовсе не значит ежечасно поминать имя Господне всуе. Это значит жить жизнью человеческой, а не той суетой, на которую обречены марионетки Лжеца.
