СЕМЬ – ВОСКРЕСЕНЬЕ

Отличное, превосходное путешествие, поздравляю вас, гражданочка, проснумшись. Хуже всего, что нет солнца. Воскресенье – день Солнца, и этим всё сказано, если в день солнца его в небе нет – лучше бы этот день и не проживать вовсе.

Значит, я сегодня не воскресну. Кто это написал: но в ту весну Христос не воскресал – кажется, Максимилиан Волошин. Платье погибло, плоть отравлена, в голове шипят злые голоса. Но ведь я никому не причинила вреда, кроме себя. Правильно? Правильно.

Оставим наши кошмары субботе и поедем домой. Ловушка сработала, я спокойна, как мёртвая ворона. Мы для богов – что мухи для мальчишек, себе в забаву давят нас они… Это помню – Шекспир, из «Короля Лира»…

До свидания, Клавдия Виленовна. Да, все дела сделала. Триста двадцать рублей? И вот они. А это что? Три гвоздички розовые. Геннадий Валентинович из сорок пятого номера передал… Скажите ему, что я его благодарю.

Интересно, она подумала небось, что я к этому Гене и приезжала. Посмотрела на меня лукаво, с пониманием. Наверное, зажигала эта Клава в молодости что надо – у неё и сейчас вид как у опереточной примадонны. С утра – отчёты по коллективу в инстанции, вечерком – тет-а-тет с хорошим товарищем, скорей всего, из этих же инстанций. Всюду жизнь… Уверена, что старых злых сук, коли они не лишены ума, надо приспосабливать к службе, притом к государственной службе и на видных местах. Что-нибудь по линии войны, порядка, безопасности. Там энергетический ресурс хорош и практически неистощим. В Америке это понимают…

Опять не могу вспомнить, кто сказал: на краю отчаяния есть избушка, и это похоже на счастье. Я сейчас нашла внутри себя такую избушку.

Странно, я иногда ловлю себя на чувстве, что мне всё нравится, то есть не то чтобы сильно, по-настоящему, а так, как нравится старое засмурканное одеяло, под которое ныряешь зимним вечером. Вот и наша заплатанная, поношенная российская жизнь, с этими людьми, про которых я всё понимаю с одного взгляда, мне вдруг становится мила. Даже идиотский подражательный новодел – грандиозный, сияющий посреди миргородской лужи Его Величество Ларёк! – и тот кажется забавным, родным. Там, в ларьке-то, тоже не марсиане сидят, а наши люди. Сказку про царя Салтана читали, и кто такой Ленин помнят, и Аллу Пугачёву знают, и когда мы, русские, свой День Победы празднуем… А кому ещё в целом мире всё это нужно? Национальность – это любимый старый халат и тапочки, то, что даже не чуешь, когда носишь, до того в них удобно.

Вообще, если рассуждать о человеческом, чисто человеческом, то трудно не заметить явственный привкус глупости и вздора в том мире, который людишки себе упорно выгораживают посреди космоса. Но это и трогает всерьёз, а порой вызывает нешуточное уважение. Тут Бог борется с Диаволом, а поле битвы – сердца людей, сказал великий дух, известный нам как Фёдор Достоевский. Оно, может, и так. Но мы как-то всё-таки сами по себе, и сердец своих в аренду вам не давали. Чтоб вы из них устраивали поле битвы. У нас жизни – всего ничего. А тут вы со своими разборками. У вас вечность в запасе и ума палата, а мы бедны, глупы и краткосрочны. И потому мы посреди вашего поля заведём себе огородик, пустим козу пастись и посадим люпины и ноготки. И будем чай хлебать, и водку глушить, и драться будем, и трахаться, и баню построим – обязательно. А вы бегайте по полям с топорами, выясняйте, кто круче.

Смешно. Надо будет куда-нибудь это вставить, только не от себя, а якобы я это где-то читала… Солнце едва явилось, печальное, слабое, блёклое, как жемчужина, маячило в тумане и не могло прорваться ко мне.

– Аля! Господи, Аля! Это я! Меня слышно, алло? Алло!

– Я слышу тебя.

– Вот только телефон починил, вчера Нина его так об стенку хватила, а там все номера, я пытался Карпикову дозвониться, никого нет, и тут у Алёши температура под сорок, пока врач приехал, пока что, и вообще не выйти было, и не очень-то позвонишь, Алькин, прости, пожалуйста, вот так, понимаешь…

– Я же тебе сказала, что буду в Энске, в гостинице «Дружба»…

– Ты была в Энске? Зачем? Если я не звоню, значит, что-то случилось, а ты что, поехала в Энск? Ты где сейчас?

– Я сейчас в поезде.

– Давай я тебя встречу на вокзале. Хорошо ещё, я вчера записал, где мы машину оставили. Я сейчас! Я быстро!

– Не надо.

– Аль, не сердись, я, ей-богу, хотел приехать, но вот такие обстоятельства.

– Андрюша, они всегда будут, эти обстоятельства. Мы потом поговорим, хорошо? Лечи ребёнка. Я в понедельник на работе.

– Аль… Я… Не знаю, как сказать… Да и что по телефону… Всё на месте, ничего не изменилось, понимаешь? Просто такая жизнь… Что ты молчишь?

– Всё в порядке, милый. Всё в порядке. В понедельник, ладно?

– Хорошо! Целую!

Блиц-роман. В два дня уложились, вдобавок один из дней был моим личным мороком. Фастфуд, фаст-френдшип, фастлав. Фастлайф… В понедельник придётся набраться мужества и закончить эту историю. Господи, Фирсов, Андрюшка Фирсов! Неделю назад я бы рассмеялась, если бы мне сказали, что я буду из-за него вот так вот рвать себе сердце, обмирать от желания, плакать, бежать куда-то…

В конце концов, это не более чем случай. Подвернулся этот, а мог и другой. Сильная природа чувств, личная несчастливость, а тут ещё налетели события – Коваленский, похороны, парад родственничков… Неудивительно, что я потянулась на огонёк, растаяла, как Снегурочка. Её же, Снегурку, предупреждали: любовь тебе погибель будет, нет, побежала просить даров у мамы Весны. Пусть гибну я, любви одно мгновенье дороже мне годов тоски и слёз…. Чудесные у нас всё-таки мифы, никаких тебе гадючих Кримхильд-Брунгильд с мечами – а град невидимый, ушедший от врага под воду, девочка, растаявшая от любви… Как я люблю нежность, печаль, ласковые звуки, тающие в темноте. Сияла ночь, луной был полон сад, сидели в гостиной мы с тобой…. Неужели никогда. Пусть бы и не было яростных вторжений друг в друга – я понимаю, они-то точно обречены, – но трепет, догорающее пламя, усталый отсвет сострадания, касание рук, проникновенность взгляда… даже этого не будет? Я обречена. Я приговорена, я казнена – собой.