Глава 20
Ко времени судебного процесса Сьюзен Мари Хайнэ уже три месяца как была вдовой, однако так и не смогла привыкнуть к своему вдовству и подолгу, особенно ночами, только и думала что о Карле, ушедшем из ее жизни. Она сидела на галерее; по одну сторону была сестра, по другую — мать. Вся в черном, с вуалью, скрывавшей глаза, светловолосая Сьюзен Мари оставалась привлекательной даже в своей скорбной печали — репортеры оборачивались в ее сторону, размышляя об уместности беседы один на один со вдовой под предлогом профессиональной необходимости. Густые волосы молодой вдовы были заплетены в косу и уложены под шляпкой; алебастровая шея, которой так восхищался Арт Моран во время воскресного чаепития, оставалась открытой и была видна всему забитому до отказа залу. Заплетенные в косу волосы, шея и руки, красиво сложенные на коленях, резко выделялись на фоне траурного одеяния Сьюзен Мари, придавая ей вид скромной молоденькой немецкой баронессы, совсем недавно овдовевшей, однако не разучившейся одеваться со вкусом, хотя бы даже и в трауре. А именно траур Сьюзен Мари и выражала всем своим существом. Те, кто знал ее хорошо, заметили, что даже лицо изменилось. Люди недалекие объясняли это тем, что после смерти мужа у Сьюзен Мари пропал аппетит — под скулами и правда легли тени. Однако другие усматривали в этом гораздо более глубокие изменения — те, что затронули ее дух. Пастор лютеранской церкви четыре воскресенья подряд призывал прихожан молиться не только за упокой души Карла Хайнэ, но также и за то, чтобы Сьюзен Мари «постепенно пережила свое горе». В подкрепление последнего прихожанки целый месяц кормили Сьюзен Мари и ее детей горячими ужинами в судках, а Эйнар Петерсен позаботился о том, чтобы зелень ей доставляли прямо на дом. Так, через еду, жители острова выражали овдовевшей Сьюзен Мари сочувствие и поддержку.
Элвин Хукс отлично понимал значение Сьюзен Мари Хайнэ в деле обвинения. Он уже вызывал для дачи свидетельских показаний окружного шерифа и коронера, мать убитого и согбенного старика-шведа, у которого убитый собирался выкупить землю отца. Допросил он и второстепенных свидетелей: Стерлинга Уитмена, Дейла Миддлтона, Вансе Шёпе, Леонарда Джорджа и сержанта Мейплза. Теперь же Элвин собирался довершить дело, вызвав жену убитого, которая уже помогла в деле обвинения одним только тем, что просто сидела на галерее, на виду у присяжных заседателей. Мужчины уж точно не захотят обидеть такую женщину приговором о невиновности подсудимого. Она убедит их не столько своими словами, сколько самим своим видом.
Сьюзен Мари вспомнила, как в четверг, девятого сентября на пороге их дома возник Миямото Кабуо; он хотел поговорить с мужем. День выдался безоблачным, в сентябре такие выпадают не часто. Однако в этом году несколько дней подряд ярко светило солнце, хотя с моря дул бриз; ветер шелестел в ольхах и даже оторвал несколько листиков, сбросив их на землю. То было тихо, то вдруг налетал порыв ветра и приносил запах соли и водорослей — листья трепетали на деревьях с шумом разбивающейся о берег пляжа волны. Миямото стоял на крыльце; порывом ветра на нем вздуло рубашку, но ветер стих и рубашка опала. Сьюзен Мари пригласила японца в дом, сказав, что сходит пока за мужем.
Японец, казалось, не решался войти.
— Я подожду на крыльце, миссис Хайнэ, — сказал он. — Погода отличная, так что я подожду здесь.
— Ну что вы, — возразила Сьюзен Мари, отступая в сторону и жестом приглашая его войти. — Заходите и чувствуйте себя как дома. На улице жарко, заходите, посидите в тени. Здесь попрохладнее.
Он посмотрел на нее, моргнув, однако сделал лишь один шаг.
— Спасибо, — поблагодарил он. — У вас красивый дом.
— Карл сам строил, — с гордостью ответила Сьюзен Мари. — Заходите, присаживайтесь.
Японец прошел мимо нее в гостиную и сел на краешек дивана. Он сидел прямо, с застывшим лицом. Как будто устроиться поудобнее для него было все равно что нанести оскорбление хозяевам. С принужденностью, которая, по мнению Сьюзен Мари, граничила с некой искусственностью, он сложил руки, ожидая, пока она заговорит с ним.
— Пойду схожу за Карлом, — сказала Сьюзен Мари. — Я быстро.
— Благодарю вас, — ответил японец.
Она оставила Миямото в гостиной. Карл с сыновьями работал на улице — обрезал лишние побеги у малины. Сьюзен Мари отыскала его среди шпалер — Карл резал старый побег, а мальчики сваливали прутья в тачку.
— Карл! — крикнула Сьюзен Мари. — К тебе пришли. Это Миямото Кабуо. Он ждет тебя.
Все трое повернулись на ее голос; мальчики стояли без рубашек и казались такими маленькими на фоне возвышавшихся кустов малины, Карл сгибался с ножом в руке. Потом этот великан с рыжеватой бородой сложил нож и сунул в ножны на поясе.
— Кабуо? — спросил он. — Где?
— В гостиной. Тебя спрашивает.
— Скажи, что я иду, — ответил Карл. Он подхватил обоих сыновей и, крутанув, усадил на тележку поверх прутьев. — Смотрите, не уколитесь шипами, — предупредил он. — Ну, поехали!
Сьюзен Мари вернулась в дом и сказала японцу, что муж сейчас подойдет — он обрезал малину.
— Может, кофе? — спросила она.
— Нет, спасибо, — ответил Миямото.
— Не отказывайтесь, — уговаривала она его.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Миямото. — Вы очень добры.
— Тогда, может, будете? — спросила Сьюзен Мари. — Мы с Карлом все равно собирались.
— Хорошо, — согласился японец. — Спасибо. Тогда буду. Спасибо.
Он сидел все там же, на краешке старенького дивана, даже не переменив позы. Сьюзен Мари от этого становилось как-то тревожно, она уже было хотела предложить ему сесть поудобнее, откинуться на спинку дивана, но тут вошел Карл.
Миямото встал.
— Привет, Кабуо, — поздоровался Карл.
— Привет, Карл, — ответил тот.
Они пожали руки; муж на полфута возвышался над гостем, бородатый, огромный в плечах и груди, в футболке с пятнами пота.
— Может, пройдемся? — предложил Карл. — Походим вокруг дома, а?
— Давай пройдемся, — согласился Миямото. — Вроде как погода хорошая.
Карл повернулся к Сьюзен Мари.
— Мы тут с Кабуо пройдемся, — сказал он ей. — Походим немного и назад.
— Хорошо, — ответила Сьюзен Мари. — Я заварю кофе.
Когда они вышли, она пошла наверх проведать маленькую. Сьюзен Мари склонилась над колыбелью и почувствовала теплое дыхание девочки; она потерлась носом о щеку малышки. Выглянув из окна, Сьюзен Мари увидела во дворе сыновей — они сидели в траве рядом с перевернутой тачкой, виднелись только их головы. Мальчики завязывали прутья малины в узлы.
Сьюзен Мари знала, что Карл говорил с Уле Юргенсеном и передал тому задаток в счет покупки фермы; она знала, что Карл скучает по старому месту в центре острова и мечтает выращивать клубнику. И все же ей не хотелось расставаться с домом на Мельничном ручье, с этим бронзовым отсветом в комнатах, с лакированными сосновыми досками, с открытыми стропилами под крышей на втором этаже, с видом на море поверх кустов малины. Глядя из окна детской на поля, она с особенной остротой почувствовала нежелание переезжать. Сьюзен Мари выросла в семье, где заготавливали сено и резали гонт; они едва сводили концы с концами. Она срезала тысячи стеблей, перегнувшись через деревянный блок и орудуя колуном и колотушкой, а светлые волосы лезли в глаза. Сьюзен Мари была средней из трех дочерей, она помнила, как зимой младшая сестра умерла от туберкулеза — они похоронили ее на Индейском холме, в лютеранской части кладбища. В декабре земля сильно промерзла, и могилу для Эллен выкопали с большим трудом, промучившись почти все утро.
Сьюзен Мари повстречалась с Карлом, потому что искала встречи с ним. На Сан-Пьедро девушка с ее внешностью вполне могла устроить такое, если действовала с умом. Сьюзен Мари было двадцать, она работала в аптеке Ларсена, стоя за дубовым прилавком. Однажды в субботу вечером, в половине двенадцатого, она стояла на холме над танцплощадкой в Порт-Дженсен, под ветвями кедра, а Карл просунул руки ей под блузку и ласкал грудь своими пальцами рыбака. Лес освещали фонари, и далеко внизу, в заливе, через сплетения веток, Сьюзен Мари различала палубные огни привязанных к причалу прогулочных катеров. Свет доходил до них, и она видела лицо Карла. Это был третий раз, когда она танцевала с ним. К тому времени Сьюзен Мари уже не сомневалась — ей нравится лицо Карла, большое, обветренное и надежное. Она обхватила его ладонями и посмотрела, отстранившись. Это было открытое лицо, лицо парня с острова, и в то же время в нем скрывалась какая-то тайна. Что ж, оно и понятно — ведь Карл побывал на войне.
Карл принялся целовать ее в шею, и Сьюзен Мари откинула голову, уступая место его рыжеватой бороде. Она смотрела на ветви кедра, вдыхала запах хвои, а Карл поцеловал ее ниже, а потом еще ниже, в ложбинку между грудей. Она позволила ему. Сьюзен Мари хорошо помнила, что позволила, не уступила, как было с двумя другими парнями до него — за год до окончания школы и этим летом, — а позволила, сама желая этого бородатого рыбака, вернувшегося с войны и временами, если она настойчиво выспрашивала его, говорившего о ней просто, без преувеличений. Она провела рукой по его макушке и почувствовала незнакомое ощущение — борода коснулась ее груди. «Карл…» — прошептала она и замолчала, не зная, что сказать дальше. Он уперся руками в ствол кедра за ее спиной — короткие, мускулистые руки оказались по обе стороны от ее головы. Его лицо теперь было совсем близко; он, этот угрюмый рыбак, посмотрел на нее открыто и серьезно, не смущаясь, и завел выбившуюся прядь ее светлых волос за ухо. Поцеловал ее, а потом, все еще глядя ей в глаза, расстегнул две пуговицы блузки и снова поцеловал; Сьюзен Мари оказалась прижатой к стволу дерева. Она сделала то, чего раньше никогда не делала, — подавшись бедрами ему навстречу, дала знать о своей страсти. Что немало удивило ее саму.
Хотя ее совсем не удивило то, что в двадцать лет она стоит у кедра над танцплощадкой и обнимается с Карлом. Ведь этого она и хотела, этого и добивалась. В семнадцать Сьюзен Мари заметила, что может заставить мужчину поступать так, как ей хочется, и способность к этому кроется в ее внешности. Она больше не смотрелась в зеркало с ужасом, она поняла, что большая грудь и широкие бедра сделали ее взрослой, привлекательной женщиной. Ее формы округлились и стали упругими, а когда она надевала купальник, густые светлые волосы, ниспадая на плечи, придавали коже золотистый отлив. Груди чуть расходились в стороны, и при ходьбе она слегка задевала их руками. Когда Сьюзен Мари справилась со смущением от таких размеров, то даже начала находить удовольствие в том, как парни в ее присутствии теряли самообладание. Но она никогда не позволяла себе флирта, не давала другим повода считать себя кокеткой. До Карла у нее было двое парней, и она поставила себя так, что и тот, и другой держались с ней вежливо и не позволяли себе вольностей. И хотя Сьюзен Мари не хотела быть для мужчины прежде всего парой грудей, внешностью своей она гордилась. До двадцати пяти лет она любовалась собой, но родился второй ребенок, и Сьюзен Мари перестала обращать внимание на свою грудь, которая уже не была средоточием ее чувственной красоты. Двое сыновей хватали соски деснами и губами, и форма груди изменилась. Теперь Сьюзен Мари носила поддерживающий лифчик с жесткими проволочными вставками.
Со свадьбы прошло три месяца, и Сьюзен Мари убедилась, что не прогадала, выйдя замуж за Карла. Этот прошедший войну суровый, молчаливый мужчина был надежным и нежным. Ночами он выходил в море рыбачить. Утром возвращался домой, ел, мылся, и они ложились в постель. Хотя у Карла были руки настоящего рыбака, он тер их пемзой, и когда касался плеч Сьюзен Мари, прикосновение было приятным. Они с Карлом испробовали всевозможные позиции; через опущенные занавески пробивался свет, и тела их двигались в утренних сумерках, отчетливо видные. Сьюзен Мари обнаружила, что вышла замуж за внимательного мужчину, который старался сделать так, чтобы она тоже испытала удовлетворение. Малейшее ее движение он прочитывал как знак, и когда она приближалась к оргазму, он чуть замедлялся, чтобы еще сильнее распалить ее. Потом Сьюзен Мари садилась на него, совершая сильные толчки и выгибая спину, а полулежавший Карл, напрягая мышцы живота, тянулся к ее грудям, поглаживая их и целуя. Она часто кончала именно так, сама направляя себя. Карл кончал вместе с ней, не давая ей насладиться ощущениями в полной мере и вынуждая к повторной близости. Что их лютеранский пастор вряд ли бы осудил или одобрил, потому что — и в этом Сьюзен Мари не сомневалась — он даже не подозревал, что такое возможно.
Карл спал до часу дня, потом обедал и занимался делами по хозяйству. Когда Сьюзен Мари сказала ему, что беременна, он обрадовался. Они продолжали заниматься любовью, пока в начале девятого месяца она не решила, что пора остановиться. Родился первый ребенок, сын, и через некоторое время Карл купил свою собственную шхуну, назвав судно ее именем, что польстило Сьюзен Мари. Взяв сына, они втроем вышли в залив и отправились к западу, пока остров за ними не превратился в едва заметную темную полосу на горизонте. Карл стоял у руля, а Сьюзен Мари сидела на небольшой койке, кормила ребенка и смотрела на затылок мужа, на его короткие, спутанные волосы, на широкую спину и мощные плечи. Они съели банку сардин, две груши и пакетик фундука. Младенец спал на койке; Сьюзен Мари встала на дощатый настил у руля, а Карл, стоя у нее за спиной, массировал ей плечи, потом поясницу, потом ягодицы. Когда он поднял ей юбку и стянул мешавшие трусики, Сьюзен Мари сильнее вцепилась в руль, а потом, опираясь на него, дотянулась до Карла, проводя руками вдоль его бедер, закрыла глаза и задвигалась.
Вот что запомнилось Сьюзен Мари. Ей казалось, что в основе всей их супружеской жизни была плотская любовь. Она буквально пронизывала их отношения, и это иногда тревожило Сьюзен Мари. Вдруг в интимной жизни что-нибудь не заладится или они просто станут старше и перестанут любить с такой страстностью — что тогда? Сьюзен Мари и думать об этом не хотела, не хотела представлять, как однажды между ними не останется ничего, кроме его молчания и одержимости морем, садом или работой по дому.
Сьюзен Мари видела, как муж и Миямото шли по границе участка. Потом они исчезли из виду, перейдя через гребень холма, и она спустилась на первый этаж.
Через двадцать минут Карл вернулся один; он переоделся в чистую футболку и сел на крыльцо, обхватив голову руками.
Сьюзен Мари вышла с двумя чашками кофе в руках и присела рядом.
— Чего он хотел? — спросила она.
— Да так… — ответил Карл. — Обговорили кое-что. Ничего особенного. Пустяки.
Сьюзен Мари передала ему чашку.
— Осторожнее, горячая, — предупредила она.
— Ага, спасибо, — ответил Карл.
— Я и для него сварила, — сказала Сьюзен Мари. — Думала, вы вместе вернетесь.
— Да нет, ничего такого, — отмахнулся Карл. — Старая история.
Сьюзен Мари обняла его за плечи.
— Что случилось? — спросила она.
— Даже не знаю, — вздохнул Карл. — Он хочет семь акров от земли Уле Юргенсена. Хочет, чтобы я разрешил Уле продать их. Или чтобы сам продал. Ну, понимаешь… чтобы мы наконец разобрались.
— Семь акров?
— Да, те самые, которые были у его семьи. Он хочет получить их обратно. Та самая история, о которой твердит моя мать.
— Ах, та самая, — вспомнила Сьюзен Мари. — Я как чувствовала, что он пришел за этим. Та самая… — угрюмо повторила она.
Карл ничего не сказал, в его привычке было отмалчиваться. Он не любил объяснять или говорить пространно, в его душе всегда оставался уголок, куда он никого не пускал. Сьюзен Мари думала, что это из-за войны, и не лезла ему в душу, не нарушала его молчания. Однако временами такое поведение Карла раздражало ее.
— И что ты ответил? — спросила она. — Он ушел недовольный?
Карл отставил чашку и уперся локтями в колени.
— Господи, а что я мог ответить? Приходится ведь и с матерью считаться, сама знаешь. Приходится думать еще и об этом. Ведь если он снова получит ту землю…
Карл пожал плечами и на мгновение показался беспомощным. Сьюзен Мари видела линии морщин, вытравленные морским ветром в уголках его голубых глаз.
— Сказал, что подумаю, поговорю с тобой. Сказал, что мать на него жалуется, на эти его косые взгляды. Когда я заговорил об этом, он точно окаменел. Нет, сама вежливость, но прямо как каменный стал. И больше не смотрел на меня. И зайти, кофе выпить тоже отказался. Не знаю, может, в этом моя вина. Похоже, мы поссорились. Но я не мог поговорить с ним по душам, Сьюзен. Я… я не знал… не знал, что сказать… Не знал, как сказать…
Он умолк; она сразу распознала в нем это его особенное молчание и, подумав, решила больше не расспрашивать. Сьюзен Мари так и не могла разобраться в отношениях между Карлом и Кабуо, не понимала, друзья они или враги. В тот раз она впервые увидела их вместе, и ей показалось, что этих двоих все еще связывают какие-то добрые чувства, что они хотя бы помнят о былой дружбе. Но уверенности в этом у нее не было. Как знать, может, их дружелюбие и рукопожатие всего-навсего формальная вежливость, может, в глубине души они ненавидят друг друга. Однако Сьюзен Мари точно знала, что мать Карла терпеть не может семью Миямото; иногда, сидя по воскресеньям за обедом у сына, она распространялась о них, болтая без умолку. Карл тогда обычно замолкал или делал вид, что согласен с ней, а потом заговаривал о другом. Сьюзен Мари привыкла к такой реакции мужа, но неопределенность причиняла ей боль. И ей очень хотелось прояснить все прямо сейчас, пока они сидят вот так, вдвоем на крыльце.
Дунул ветер, и зашелестело в вершинах ольховых деревьев; Сьюзен Мари почувствовала в дуновении ветра такое необычное для осени тепло. Карл не раз жаловался ей, да и на днях как-то сказал, что после войны разучился говорить. Даже со старинными друзьями. И теперь остался один. Он умел работать на земле, в море, работать своими руками, но вот высказать то, что у него на душе, не умел. Сьюзен Мари, сочувствуя мужу, нежно погладила его по плечу и осталась сидеть рядом, терпеливо ожидая.
— Проклятье! — вырвалось у Карла. — Ну да ладно. Ты, я чувствую, с радостью отдала бы ему хоть всю землю. Похоже, ты не очень-то стремишься уехать отсюда.
— Здесь так красиво, — ответила Сьюзен Мари. — Ты только посмотри, Карл! Оглянись!
— Да ты там, там оглянись, Сьюзен! — возразил ей Карл. — Шестьдесят пять акров!
Она понимала его. Карлу нужно было большое пространство, широкая равнина, на которой можно было бы развернуться. Он вырос на ней, и море, несмотря на свою бескрайность, не могло заменить зеленых полей. А на шхуне ему было тесно. К тому же чтобы забыть войну, забыть, как на его глазах шел ко дну «Кантон», тонули люди, Карл должен раз и навсегда расстаться со шхуной и, как и отец, выращивать клубнику. Сьюзен Мари понимала, что только так муж может обрести душевное спокойствие; это, в конечном счете, и примирило ее с переездом в центральную часть острова.
— Ну ладно, допустим, ты продашь ему эти семь акров, — сказала Сьюзен Мари. — А твоя мать?
Карл покачал головой:
— Дело даже не в ней. А в том, что Кабуо этот — япошка. Я не испытываю к япошкам ненависти, но и любить их тоже не люблю. Мне трудно это объяснить. Но он — из этих, из япошек.
— Неправда, — возразила Сьюзен Мари. — На самом деле ты ведь так не думаешь, правда? Я слышала, как хорошо ты отзывался о нем. Вы же были друзьями.
— Были, — ответил Карл. — Именно, что были. И очень давно, еще до войны. А теперь он мне не больно-то симпатичен. Мне не понравилось, как он повел себя, когда я сказал, что подумаю. Как будто ждал, что ему возьмут и отдадут эти семь акров, как будто ему их должны или там…
Они услышали детский вскрик, донесшийся из-за дома, крик боли, а не спора или ссоры. Не успела Сьюзен Мари и встать, а Карл уже спешил за дом. Они увидели, как старший сын сидит на плите, схватившись обеими руками за левую ногу — он сильно порезался об острый край распорки на перевернутой тачке. Сьюзен Мари тогда присела рядом с сыном и поцеловала его, прижав к себе; из пореза шла кровь. Она вспомнила, каким нежным вдруг стал Карл с ребенком, он совсем не был похож на человека, вернувшегося с войны. Они отнесли мальчика к доктору Уэйли, а потом Карл вышел в море. О Миямото они больше не говорили, и ей стало ясно, что тема эта под запретом. В семье не принято было касаться тем, болезненных для мужа, если только он сам не заводил разговор.
После того как Карл ушел, Сьюзен Мари подумала, что главное в их браке все-таки плотская любовь. И так было до самого последнего дня. В то утро, пока дети еще спали, они заперлись в ванной и разделись. Карл принял душ, и, когда смыл с себя запах рыбы, к нему присоединилась Сьюзен Мари. Она мыла его большой пенис, и он твердел у нее в руках. Сьюзен Мари обняла мужа за шею и обхватила его спину ногами. Карл поднял ее, ухватив сильными руками за ноги, и, дотянувшись до груди, начал ласкать языком. Они двигались, стоя в ванной, а вода сбегала по ним, и светлые волосы Сьюзен Мари налипли ей на лицо и на руки, обхватившие голову мужа. После они мыли друг друга, любовно и не торопясь, как это бывает у некоторых супружеских пар. Карл лег и спал до часу дня. В два он пообедал яичницей с артишоками, съел консервированные груши и кусок хлеба, намазанный клеверным медом. Затем менял масло в тракторе. Из окна кухни Сьюзен Мари видела, как он собирал первые сбитые ветром яблоки, кидая их в джутовый мешок. Без четверти четыре Карл зашел в дом и попрощался с детьми — дети сидели на крыльце с яблочным соком и крекерами и перекатывали голыши. Карл зашел на кухню, обнял жену и сказал, что, если не наткнется на косяк лосося, придет домой рано утром, часам к четырем. После чего отправился к докам; это был последний раз, когда она видела его.