Где-то в Адриатике. Новый мир и новая жизнь. Я пишу это, сидя на палубе фрегата, пользуясь переносным письменным прибором синьора Казановы. Он меряет шагами пространство рядом со мной: строгая фигура в сюртуке и шляпе. Он только что заметил, что я смотрю на него, и довольно поклонился.Мы уже неделю в море, и на меня периодически накатывают острые приступы тоски по дому. Я боюсь, что никогда не увижу Квинси. Казанова извинился за трудное начало нашего путешествия и долгое ожидание в болотистой лагуне. Это было сделано с целью заставить поверить барона Вальдштейна, что его компаньон упал в канал и утонул после бессонной ночи, проведенной в игорном доме. Какое же облегчение почувствовали мы, когда наконец увидели рыбака, который должен был доставить нас на корабль. Фрегат уже раздувал паруса, потеряв надежду, что увидит сегодня своих пассажиров.Синьор Казанова поощряет мое стремление писать дневник, надеясь, что это отвлечет меня от тоски по дому. Так что, мне пришла в голову мысль – уж не знаю, найдется ли когда-нибудь для этих строк читатель – описать свое детство. Я родилась в 1772 году, незадолго до революции, когда правила этикета еще были в почете. «Никогда не садись, пока тебе не предложат; ничего не проси; поменьше говори; бери соль только чистым ножом; если хочешь плюнуть, отойди в сторону», – постоянно твердил мне отец. Ребенком я носила ожерелье из волчьих клыков, чтобы отпугнуть оспу, а мое обучение началось в 1778 году, в Квинси, штат Массачусетс, спустя шесть лет после смерти моей матери и моего рождения. За мной присматривала женщина, которую я звала тетей, Абигейл Адамс, жена президента, известная своей добротой к родственницам. Несмотря на неудобства колониальной жизни, ей удалось привить мне любовь к принципам, честность и привычку полагаться только на себя, что и сформировало основу моего характера. Дома я читала Сенеку и Шекспира. Тетушка Эбби воспитывала во мне восхищение Сенекой, ибо он отвергал утверждение, что женщина – это только хрупкий сосуд для мужского семени. «Если бы женщины пожелали, – писал Сенека, – то они могли бы обладать той же силой, той же способностью совершать добрые дела; они переносят горе и страдание наравне с мужчинами, как будто подготовлены для этого».Тетушка Эбби верила, что женщины равны мужчинам, и часто говорила, что если бы она родилась мужчиной, то стала бы пиратом. Но дядя Джон, несмотря на интерес его жены к философии, все-таки больше заботился о том, чтобы привить мне специфически женские навыки. Так что я, как и все девочки в Массачусетсе, училась шить и распевать псалмы из Книги псалмов Новой Англии в нашей конгрегационалистской церкви, а также каждое утро была вынуждена стоять, прислонившись спиной к доске, чтобы вырасти высокой и прямой. В моем случае это, похоже, сработало.В те времена отец разводил сады, а я научилась бить острогой угрей вместе со своими кузенами и собирать хлопок в полях рядом с Квинси, а когда моя тетушка не могла свести концы с концами, я помогала ей продавать китайский фарфор заезжим торговцам. Было ужасно грустно наблюдать за этой борьбой, ведь американское правительство очень мало платило дяде Джону, но тетя Эбби показывала мне, что можно жить экономно. Когда я выросла, она научила меня, как справиться со своими сельскими замашками и спрятать мускулы под шелками, иными словами, сделала меня бостонской леди.Она была рада, когда дядя Джон послал отца за границу с торговой миссией. Целых три месяца я наслаждалась жизнью, будучи его экономкой в старом доме Бенджамина Франклина в Пасси, пригороде Парижа. Однако сам отец был не слишком доволен, он никогда не доверял французам, и неважно, как он вслух отзывался об их революции. В глубине души, как и большинство его друзей, отец оставался верным британской короне. Но он скорее умер бы, чем допустил на деле подобную ересь.Я благодарила тетушку Эбби за свою способность воспринимать французский образ жизни. Именно она дала мне понять, что вполне возможно полюбить французов, не предавая наших республиканских принципов, – это она хорошо усвоила ранее, когда несколько лет прожила вместе с дядей Джоном в Париже.Что касается моего религиозного воспитания, то я получила его в конгрегационалистской церкви Квинси. Мы слушали воскресные проповеди, сидя на передних скамьях. Позади нас сидели торговцы и рабочие, а в самом конце церкви были расположены две секции, помеченные буквами «ЧM» и «ЧЖ» (чернокожие мужчины и чернокожие женщины).Подозреваю, что особо сильной религиозной веры во мне нет. Возможно, это предопределено, так как я – дочь атеиста. После того как мама умерла, отец сказал, что Бог покинул его, а поэтому он сам покинет Бога, Мой родитель прекратил посещать церковь, и видения оставили его. Папа как-то рассказал мне, что видел лик Господа в комете Галлея – предупреждение о Судном дне. В другой раз наши отцы-основатели превратились прямо перед глазами отца в олицетворения семи грехов. Джефферсон стал тщеславием, Франклин – леностью, тогда как дядя Джон олицетворял гордость, фамильную слабость Адамсов.Мрачное Замечание: Несколько часов назад я прекратила писать и расплакалась. Отец мертв, а моя тетя будет ужасно разочарована тем, что я нарушила Пятую Заповедь: чти отца своего и мать свою. Несмотря на все свои разговоры о пиратстве, Абигейл Адамс была очень сурова с теми из родственников, кто пренебрегал семейным долгом.По крайней мере, я помогаю другу, странствуя. Я не смогла спасти отца или просветить его непреклонный ум, но сделаю все, чтобы помочь синьору Казанове найти Эме Дюбек де Ривери. Если Сенека говорит правду, а думаю, что он не лжет, то практика добродетели – это обязанность совершать хорошие поступки, не ожидая в ответ награды.Главный Вопрос Дня: Вернусь ли я домой, в Америку, увижу ли я тетушку Эбби, кузенов Джона и Нэбби?Выученный Урок: Свобода настолько близка к изгнанию, что, возможно, это вообще одно и то же.
Пристали в Корфу. Плохая погода надолго задержала нас в маленьком симпатичном портовом городишке. Чтобы скрасить вынужденное безделье, синьор Казанова в красках описывает свой побег из Свинцов другим пассажирам, которые, подобно мне, изнывают от скуки. Не упуская из виду ни единой подробности, мой спутник рассказывает, как он взломал крышу Герцогского дворца и только тут понял, что толпа увидит его и отца Бальби в лунном свете. Тогда он решил бежать после того, как часы пробьют полночь. Наши глаза расширялись от восторга, когда Казанова в лицах разыгрывал перед нами всю сцену: сперва он, стоя на четвереньках, уговаривал отца Бальби пересечь крышу, затем осторожно спустил его через окно, обвязав простыней, и, наконец, чуть не сорвался с парапета, стараясь протолкнуть лестницу в окно этажом ниже, зная, что священник уже готовится оставить его.Каждый раз, когда синьор Казанова доходил до того момента, когда он вынужден был позволить отцу Бальби протолкнуть себя через сломанную дверь в Герцогском дворце, а ноги его уже кровоточили от щепок дерева, сердце мое замирало, как будто я слышала эту историю в первый раз. Эти драматические сценки привлекли к нам внимание художника из Неаполя и магометанского торговца по имени Зак.Каждое утро синьор Казанова приносил чашку пенистого шоколада Заку и спрашивал того о жене, жившей в каюте вместе с их дочерью. Зак говорил, что она плачет всякий раз, когда море начинает бурлить. Синьор Казанова послал ей вниз оливы и мед. Сегодня он перестал «марать бумагу», как мой друг называет свое сочинительство. Этим утром я увидела, как шевалье вырвал страницу из путевого журнала и предал ее воле ветра. Когда я спросила, что же он доверил судьбе, Казанова ответил: «Надежду, что вы будете хорошо думать обо мне, мисс Адамс».Я рассмеялась, а он настоял, чтобы я присоединилась к нему за чаем – вместе с Доменико Дженнаро, пейзажистом, и Манолисом Папаутсисом, его переводчиком.Синьор Папаутсис был родом из богатой греческой семьи, живущей в Венеции, и, как большинство образованных греков, говорил по-французски, на этом универсальном языке Европы. Он носил остроконечную шляпу, сюртук и длинные панталоны, слегка вытертые на коленях. Таким образом, верхняя часть его гардероба напоминала о французском джентльмене, а мешковатые штаны будили воспоминания о паше. Синьор Казанова сказал, что, так как он носит модную одежду, то заслужит этим хорошее отношение со стороны турков, покорителей его народа.Синьор Папаутсис достаточно привлекателен, тогда как синьор Дженнаро – это мрачное, шаркающее создание с большим животом и бородой в форме лопаты. Он со мной почти не говорил, когда я вошла в каюту, но как только синьор Папаутсис наполнил бокалы вином, то художник расслабился и показал нам свои инструменты: телескоп для рассматривания классических скульптур и множество карандашей и ножей для вырезания полотен. Между прочим, некоторые из этих полотен, где он изображал свои панорамы, достигали в длину восемнадцати футов.В Грецию художника отправил богатый коммерсант из Неаполя, заказавший ему маслом изобразить Акрополь, и сейчас синьор Дженнаро распространялся по поводу «благородной простоты и спокойного величия» в искусстве древних. Этот разговор напомнил мне об этом подлеце Поццо, обманувшем отца, и скоро мне стало скучно. Разумеется, синьор Казанова не удержался и вынул миниатюру Эме Дюбек де Ривери.– Типично французский стиль, – прокомментировал синьор Дженнаро. – Эпическое исполнение данного портрета просто восхитительно. Вы видите, Джакомо, как выписаны рабы, собирающие хлопок на заднем фоне?– Замок принадлежит семейству Дюбек, – пояснил синьор Казанова.Я не заметила рабов на заднем плане и наклонилась посмотреть, что же художник подразумевает под «эпическим исполнением».Синьор Папаутсис попросил рассказать ему историю Эме, и синьор Казанова поведал, что некий прорицатель, живший на острове, предсказал ей судьбу: ее кузина Жозефина выйдет замуж за императора, а Эме тоже будет жить во дворце, не получая публичного признания. Прошло много лет, и предсказания сбылись: сегодня Жозефина – супруга Наполеона, а Эме – жена султана и живет в Оттоманской империи.– В своем последнем письме, – сказал синьор Казанова, – моя возлюбленная написала мне, что мы делим любовь, осененную звездами…– Но Эме выразилась не так, – мягко встряла я. – Она писала: «Мы разделяем так много, любовь моя… две несчастные судьбы и два страстных сердца, которые не могут быть счастливы без любви друг к другу».Мой друг довольно взглянул на меня. Затем он обхватил голову руками и грустно вопросил:– Вы думаете, я достоин такой женщины?Я никогда не видела человека, на лице которого чувства отражались бы так ярко. Только что его лицо пылало зарницами летней бури, а уже через минуту оно дышало покоем света раннего утра. Возможно, это вообще особая венецианская черта.– Все люди равны от рождения, – заявила я.К моему удивлению, синьор Казанова и художник громко расхохотались.– Мисс Адамс, очарование вашего Нового Света подобно тонизирующему напитку для пожилых странников, таких как мы с Доменико.Я не осмелилась задать ему собственный вопрос, столь меня тревоживший: осознает ли мой спутник, что Эме тоже далеко не молода? Что она уже не та девочка, которую он встретил когда-то давным-давно? Я боялась, что мой новый друг совсем позабыл о времени и до сих пор видит перед собой юную красавицу из Нанта, и прокляла свое глупое республиканское сердце – мое желание все рассказать друзьям, вот в чем заключается главная опасность. И все-таки я восхищаюсь теми, кто действует храбро и опрометчиво, кто разбивает вдребезги мои предупреждения и попирает мои страхи (которые отец называл «заслуживающими доверия озарениями»), тем самым доказывая, что я не права.Я слишком скучаю по дому, чтобы записывать сегодня выученные уроки.
Я не понимаю греков.Вчера ночью я проснулась от громких звуков в зале над моей каютой и мигом встревожилась. Среди шуршания шаркающих ног я услышала глубокие, издающие горловые звуки голоса, характерные для греков или, по крайней мере, для моряков нашего корабля. Не знаю, насколько они мужественнее американцев, но их грубые голоса звучат угрожающе, как будто эти люди говорят самым нутром своих легких. Я уже искала пистолет отца, когда дверь со скрипом отворилась и неуклюжий силуэт Манолиса Папаутсиса показался на пороге, зловеще возвышаясь в лунном свете.– Дорогая моя, я знаю, как вы печальны, – сказал грек и попытался изобразить, по его мнению, приятную улыбку. Позвольте же помочь вашему разбитому сердцу.– Вы пьяны! Убирайтесь прочь!Папаутсис остановился, раскачиваясь на одном месте, а затем повалился вперед – не знаю, то ли от желания, то ли от вина, – и на мгновение его лохматая голова с черными кудрями приникла к моей груди, и oн начал целовать меня в таких местах, где до этого ко мне не прикасался ни один мужчина. Я оттолкнула его, и Манолис упал на пол, бормоча греческие проклятья.– Что вы делаете, Папаутсис? – Фигура синьора Казановы выросла в дверном проеме. Он твердо указал греку на выход, и нарушитель моего спокойствия встал на ноги, поспешив убраться из комнаты.– Я приношу вам свои извинения за его поведение, мисс Адамс. Когда я рассказал о своей любви к Эме, этот человек предположил, что вы более не пребываете под моей защитой.Я была поражена тем, что образованный грек, вроде Манолиса, мог подумать, что я уступлю его домогательствам. Но синьор Казанова предупредил меня, что грекам верить нельзя. Так или иначе, они дали миру демократию, так что дурное поведение одного грека не может повлиять на мое преклонение перед ними.Выученный Урок: В незнакомой земле нас подстерегают самые невероятные сюрпризы.
Дорогой Исаак!Я пишу, чтобы напомнить тебе о травах, так необходимых мне для укрепления здоровья ибо мне трудно справиться со своей юной спутницей.Мы оставались в порту Корфу в течение нескольких дней. Сегодня эта прекрасная пуританка вышла на палубу бледная, но уже не столь мрачная. Она заметила меня возле письменного столика и с обезоруживающей честностью поведала о своей жизни. Она – американка, но достаточно сведуща в нравах, существующих между цивилизованными людьми, поскольку некоторое время жила в Париже.Мисс Адамс рассказала мне, что для молодых девушек в Америке считается в порядке вещей играть в «кольца» и работать на ферме наравне с обыкновенными пастухами. Судя по тому, что я сегодня увидел, эта совсем еще юная девушка уже подорвала свое здоровье физической работой. Разговаривая, мы сняли верхнюю одежду, радуясь лучам солнца. В последнее время постоянно штормило, и плохая погода, вкупе со старым карточным долгом, удержали меня от того, чтобы сойти на берег (есть здесь одна жена капитана от инфантерии, с которой я желал бы встретиться вновь – на Корфу или на Небесах).Пропорции мисс Адамс произвели впечатление на нашего переводчика, Манолиса Папаутсиса, который определенно питает слабость к крупным женщинам. Я был вынужден выбранить беднягу за ночной набег на комнату нашей пуританки, но, честно говоря, я его понимаю. Мисс Адамс напоминает мне о той прекрасной девушке, чей портрет находится в моих часах. Ты любишь ругать меня за любовь к химерам, Исаак но ты сам всегда был так осторожен со всем, что касается сердечных дел. Да разве иначе ты удержался бы долго на шпионской стезе?Мисс Адамс говорит на нескольких европейских языках, а это такая редкость для американки. Когда я встретил Бенджамина Франклина в Париже, его французский был просто ужасен. В любом случае, наша юная безбилетница уже проявляет, интерес к греческому простому люду и высоко отзывается об этом сомнительном народе за то, что они даровали миру демократию.«Мы, Адамсы, верим в демократию и всеобщее братство человечества», – заявила мисс Адамс, когда я рассказал ей, что родился в семье артистов. Как будто мы не достаточно насмотрелись на демократию и всеобщее братство человечества в Бастилии! Но в данный момент больше всего хлопот мне доставляет не мое социальное положение. Должен признаться что я до сих пор недостаточно излечился от последствий своей прошлой любовной неосторожности, хотя и начинаю каждый день, следуя твоим указаниям, с принятия порошка из толченого рога носорога в шоколаде и верю, что вскоре мой дух снова воспрянет. Ты – замечательный аптекарь, Исаак, но не будешь ли ты так любезен переправить из Венеции мне в Афины коробку высушенных водорослей? Самые подходящие растут, под мостом Риальто, рядом с палатками торговцев рыбой. Если это затруднит тебя то тогда достань мне окопника, лобелии и чапарели столько, сколько сможешь купить на том травяном базаре, где я смог найти териаку. Мне нужно мощное стимулирующее средство, дабы насладиться своим последним великим приключением. Я намерен искать jouissance везде, где смогу найти его. Да будут благословенны французы за остроумие их языка. Кто еще мог придумать одно слово для обозначения радости от чтения и наслаждения от плотских утех?И еще раз приношу тысячу благодарностей за то, что ты смог вызволить меня из когтей Вальдштейна. До чего же я рад снова отправиться в путешествие, а то я уж начал забывать, что известен как человек, приносящий радость прекрасному полу. Мы должны стареть тогда, когда сами решим, а не следовать устаревшим предписаниям общества: в двадцать ты сорвиголова, в тридцать – отец семейства, а в шестьдесят – труп, любимый червями. Какая ужасающая чушь! Я еще не мертв.Твой Джакомо Казанова
Постскриптум.Дорогой друг, я не забыл твоего предупреждения о том, что некоторые вещи способны подорвать мужскую силу. Но не вижу повода не принимать афродизиаков вместе с другими лекарствами. Сейчас мне интересно попробовать паслен, популярный среди греческих женщин как помощник «для открытия сокровища». Звучит интригующе, не правда ли? Я встретил на борту корабля интересную женщину. Она и ее муж Зак плывут с нами в Афины Чадра творит желание? Или это желание создает покровы?»
Мы прибыли в античную Землю Богов!Сегодня мы приплыли в Грецию, в порт Пирей. Было так жарко, что море мерцало перед нами тонкими белыми полосами. Я вся вспотела, завернутая в толстый плащ синьора Казановы, который он велел мне надеть, дабы не привлекать излишнего внимания. Он предупредил меня, что встреча с мусульманами, как он называл турков, может навлечь на нас более серьезные неприятности, чем выходка Манолиса Папаутсиса. Если верить моему спутнику, мусульмане пытают тех, кто им не понравится, насаживая несчастного на смазанный маслом кол. Тот медленно совершает свою ужасающую работу и выходит через рот.Это описание выглядело столь зловещим, что я заподозрила своего спутника в желании напугать меня и рассмеялась. Он сам засмеялся и сказал что рад видеть меня веселой, а я ответила, что это оттого, что погода улучшилась. Я чувствовала себя так, как будто оставила отца на дне соленого озера, а сама выплыла на жаркий свет золотого солнца. Неужели так легко найти счастье? Неужели, вступая в новый мир, мы находим свое новое «я»? Разумеется, нет, но именно так я чувствовала себя в то солнечное июньское утро.С палубы мне не было видно ни гавани, ни притоков, где могло бы пришвартоваться наше судно, только одинокие деревья, усеивавшие каменные утесы, подобно волоскам на мужской бороде. Я знала, что великий город Афины находится всего в нескольких милях отсюда, но все равно было трудно себе представить, как люди могут жить в этом пустынном месте. Когда поднялся ветер, мне показалось, что капитан отправляет нас на верную смерть. Я с ужасом представила, как мы разбиваемся о скалы, а синьор Казанова, стоявший рядом со мной, казалось, смеялся над моим страхом.В последний момент, когда утесы вздымались над нашими головами, капитан сдался на милость попутного ветра, и корабль повернул на юг, обогнув высокий мыс. Неожиданно перед нами предстал вход в узкую гавань. Ветер все еще был сильным, и берег стремительно мчался нам навстречу.«Prosohi, kopela!» Казанова заслонил меня собой, пока разворачивались паруса. И, к моему облегчению, наше судно легко пристало рядом с несколькими торговыми кораблями, носы которых покачивались вверх-вниз на волнах. Гавань Пирея, должно быть, была глубокой, так как нос нашего судна практически коснулся берега.Когда моряки бросили канаты, синьор Казанова принялся связывать вместе свои пожитки: переносной письменный прибор, с помощью которого он создавал историю своей жизни, дорожный сундук, личную шкатулку и маленький ящик книг из библиотеки графа Вальдштейна. Я праздно стояла рядом, наблюдая, так как взяла с собой мало вещей, чтобы не возбуждать подозрений Френсиса: только пистолет отца, который я держала при себе, свой дневник и пару платьев.Несколько пассажиров уже сошли с корабля. Зак, магометанин, спотыкался под тяжестью сумки, которую он тащил по трапу. Затем вернулся на корабль за следующей, положил ее рядом с первой, после чего наклонился и принялся собирать камни с земли. И вдруг я увидела, как он неожиданно бросил булыжник размером с ладонь на свои сумки. Синьор Папаутсис, шедший по трапу впереди нас, издал злобное восклицание.– Что случилось? – спросила я.– Нет времени объяснять, мисс Адамс – ответил синьор Казанова. – Ждите здесь.Что случилось дальше, я точно не поняла, так как с высоты палубы было невозможно рассмотреть происходящее. На пристани разразился настоящий скандал. К тому времени, когда я нашла в себе достаточно храбрости пренебречь наставлениями моего спутника, толпа уже вновь разошлась, а синьор Казанова и синьор Папаутсис разговаривали с каким-то человеком в длиннополой одежде и остроносых туфлях. Я предположила, что это был таможенный офицер, так как незнакомец держал в руках их бумаги и грубо, в открытую, зевал в присутствии синьора Казановы. Не думаю, чтобы этот человек когда-нибудь видел перед собой джентльмена в накрахмаленном парике. На пристани багаж Зака валялся в полном беспорядке: тюки были порваны и разбросаны как попало. Его дочь, девчушка лет двенадцати-тринадцати, стояла, прижимаясь к матери, и ужас на ее лице разбивал мне сердце.Затем наступил момент, когда мне стало действительно страшно: сойдя по трапу на пристань, я ощутила на себе бесцеремонный взгляд таможенника, как будто он осматривал не женщину, а баранью ногу. Я поняла, что он возмущен отсутствием на моем лице чадры. Затем, не дожидаясь каких-либо объяснений, этот человек грубо схватил меня за руку и принялся изучать ладони. К моему удивлению, он вскоре с отвращением отпустил их, а синьор Казанова выступил вперед, примирительно положив несколько серебряных монет в подставленную руку. Подражая моему спутнику, невежа неуклюже поклонился и жестами велел нам следовать за ним к одному из побеленных домов, выстроившихся вдоль берега.Там таможенник, а также синьоры Дженнаро и Манолис Папаутсис расселись на полу посреди веранды, чтобы позавтракать странного вида пищей – это оказались жареные внутренности какого-то морского животного. Я отказалась от угощения и села, неудобно подогнув ноги в своем длинном плаще. Так я и сидела до тех пор, пока синьор Казанова не сжалился надо мной и не увел меня прочь, прихватив с собой свой маленький сундучок. Когда мы отошли достаточно далеко, он объяснил мне, что пираты извлекают неплохую прибыль, захватывая английских аристократов, одетых как простолюдины. Они распознают их по мягким ладоням, а затем требуют большой выкуп от родственников. Казанова сказал, что мои рабочие руки, наследие фермы тети Эбби, ввели местного чиновника в заблуждение, и теперь он думает, что я из бедной семьи.– А Зак? Почему он бросался камнями в свои сумки?– Это из-за его жены и дочери.– Но что случилось? – воскликнула я.– Он вообразил, что они оскорбили Аллаха. – Раздражение в голосе Казановы удержало меня от дальнейших расспросов, и стало ясно, что в этом случае было нечто такое, чего я пока не понимала. Наконец Казанова нашел нам тень под раскидистым деревом. Это было совершенно прелестное местечко – на берегу, рядом со свежей, чистой водой. Поблизости несколько молодых женщин стирали одежду, чуть дальше какие-то мужчины плавали в море. Их голоса метались туда-сюда над темно-зелеными волнами, подобно крикам морских птиц. Я подумала, что никогда раньше не слышала более радостных звуков.Синьор Казанова вынул буханку хлеба и большую головку домашнего сыра. Он развернул скатерть, которую достал из своего сундука, и разложил нашу скромную еду по двум тарелкам китайского фарфора. Даже в оглушающем солнце греческого полудня мой новый друг ел с аристократической утонченностью.– Какое нелегкое выдалось сегодня утро! Давайте наслаждаться жизнью, мисс Адамс! – Он поднял бутылку бледно-золотого вина, чтобы я могла как следует рассмотреть напиток, и разлил его по бокалам. – Между прочим, с этим связана интересная история, – сказал он, задумчиво вертя бутылку в руках. – Греки нарочно добавили в напиток сока живицы, чтобы римляне не пили их вино. Но потом такое сочетание пришлось всем по душе.Он сделал глоток, и его лицо скривилось. Я сделала то же самое, и от потрясения чуть не выронила бокал. Когда я подняла глаза, то увидела Манолиса Папаутсиса и еще нескольких греков, идущих со стороны моря: их волосы прилипли к шеям, а вода каплями стекала по обнаженным телам. Мои кузены тоже купались голышом в прудах у меня на родине, но ни один из них не был похож на этих диких, обезьяноподобных созданий, представших предо мной.– Чем вы недовольны? – спросил Казанова.– Я боюсь, нашим телам никогда не сравниться с красотой наших душ. – Я знала, что говорю с излишней убежденностью, прямо как отец, когда он рассуждал о философских вопросах, и уже ожидала, что мой спутник поднимет мою серьезность на смех. Вместо этого он доброжелательно улыбнулся.– Ах, мисс Адамс, наши тела совершенны настолько, насколько мы достигли божественного понимания.– Низость нашей физической натуры разрушает подлинную дружбу и любовь, месье.– Я тоже думал так, когда был молод, – что должен стремиться к идеалам, созданным другими. Теперь же я предпочитаю искать jouissance.– Jouissance?– Вы помните, что ват любимый Сенека говорил о нашей физической природе?– Что мы должны учиться сдержанности и самообладанию?– Нет, дорогая моя. Он говорил, что Бог пронизывает всю материю в естественном мире, включая наши физические сущности. Отсюда следует, что если Бог существует в природе, то он есть и в нас.– Вы меня специально сбиваете с толку?– Я делаю это с благой целью. Jouissance – вот то, чего мы все жаждем. Вы блюдете свою невинность для супружеского ложа?Внизу, на берегу, молодые женщины шли по песку с корзинами белья, их длинные платья и вышитые платки развевались в струях полуденного бриза. В Квинси мне так хотелось создать свою собственную семью, но претендентов на мои руку и сердце, кроме Френсиса, не находилось. Теперь, сидя на берегу рядом с синьором Казановой, я вдруг порадовалась тому, что не стираю одежду, как эти гречанки, чьи предки занимались тем же самым на протяжении тысячелетий, и ведь никому, даже античным путешественникам, вроде Павсания, в голову не пришло описать их труд.– Наверное, я была бы несчастна, занимаясь только домом в Массачусетсе.– Да? А как же любовь? Разве она бы не сделала вас счастливой?– Любовь ведет к домашнему рабству, а иногда и к смерти. Моя мать умерла, дав жизнь мне.– Милая моя девочка, вовсе не обязательно, что нечто подобное произойдет и с вами! Если вы, конечно, будете практиковаться в уроках, преподанных мною, – добавил он.– Что вы имеете в виду?– Увидите. Перед вами простирается целый мир удовольствия.Я покачала головой, но Казанова все-таки сумел пробудить мое любопытство.– Клянусь вам, что мой метод удовольствия непогрешим. Сила его заключается в следующем: признайте красоту противоположного пола, и он признает вашу.– Неужели все так просто?– Да, как и все великие истины. – Казанова сделал паузу. – Если вы будете наслаждаться чарами мужчин, то и они, в свою очередь, будут наслаждаться вашими. Но для начала вы должны принять свою собственную красоту.Вино стало казаться уже не таким горьким, и я почувствовала, что слова моего спутника затрагивают во мне какие-то струны. Но он все же не понимал, какое бремя налагает на меня Мой Бедный Друг.– Боюсь, что женщине вроде меня невозможно быть по отношению к себе столь щедрой.– Со временем вы научитесь. Женщины могут наслаждаться своим телом. В этом они подобны мужчинам.– Что-то мне не верится в существование таких женщин.– Я встречал их. – Казанова, погруженный в воспоминания, тоскливым взглядом посмотрел на облако, проплывавшее над нашими головами, а затем рассмеялся. – Но вы устали после путешествия. Это может и обождать. Вы хотите выведать все мои секреты!– Скажите, а как же вы сами? – настаивала я, не в силах остановиться. – Наслаждаетесь ли вы своим телом так же, как и телом любовницы?Он посмотрел на меня сквозь полуприкрытые веки.– Я уже не молод. Это совершенно другой случай.– Но если то, что вы говорите, – правда и вы просите меня поверить в себя, тогда это распространяется и на тех, кто уже перешагнул рубеж молодости?Казанова не ответил. И тут я впервые подумала: уж не сомневается ли он в необходимости свидания со своей возлюбленной Эме? Но когда я повторила свой вопрос, то услышала лишь негромкое посапывание. Вот так всегда с Джакомо Казановой. Когда я начинаю считать его старым, то он, наоборот, выглядит живым; а когда же он, напротив, кажется мне удивительно молодым для своего возраста, Казанова вдруг по-стариковски засыпает на песке рядом со мной и дремлет себе в счастливом неведении о муравье, карабкающемся по пряжке его ботинка».
Хочу написать еще про наше прибытие в Афины.Таможенный чиновник отдал нам документы, и мы отправились в Афины, когда день уже близился к закату. Синьор Папаутсис нанял большой экипаж с дружелюбным греком-возницей. Его лицо расцвело улыбкой, когда он взглянул на меня. Я проигнорировала эти признаки внимания и помогла синьору Дженнаро с багажом, к его удивлению. Он боялся, что долгое путешествие навредит его инструментам. В конце концов мы погрузились в экипаж и отправились в путь. Синьоры Дженнаро и Папаутсис сидели впереди с возницей, державшим в руке мушкет. Сзади ехали мы с синьором Казановои, подпрыгивая на кочках и изо всех сил пытаясь удержать на месте Финетт, Когда мы проезжали. мимо пастухов, пасущих овец, собака радостно лаяла, нюхая воздух.Солнце садилось на равнину Аттики, озаряя ветки тополей и кустарников по обеим сторонам узкой дороги бледным золотом. Свет падал на рощи оливковых деревьев и поля, с которых уже убрали урожай, окрашивая увядшие колосья пшеницы тем же медовым оттенком, что я заметила в вине синьора Казановы. Словно бы, вся Греция светилась каким-то приглушенным светом. Мое большое тело казалось мне легким, как будто я тоже стала другой. Даже лицо синьора Казановы выглядело счастливым и молодым.А затем на нас пала тьма. В этой прекрасной стране не было сумерек. Через милю-другую мы подъехали к дому, окруженному деревьями. Синьор Папаутсис крикнул вознице, чтобы тот остановил повозку, и, даже не взглянув на нас, он и синьор Дженнаро слезли с козел и исчезли в доме.– А на дороге нет грабителей? – спросила я.Но синьор Казанова уже уснул, и я сидела, качая Финетт на коленях, смотря на низкую горную гряду, чьи плоские вершины сияли мягким аметистовым светом. Афины были где-то там. Я чувствовала невероятное одиночество в этом диком месте и проклинала себя за то, что столь опрометчиво отправилась в это путешествие. «Кто в Афинах, – подумала я, – знает, где находится Америка? Возможно, они даже и слова-то этого не слышали».Когда луна показалась над верхушкой дальнего холма, появились синьоры Дженнаро и Папаутсис, шумно переговариваясь и похлопывая друг друга по спине. Они вскарабкались на повозку, отчего лошади нервно вздрогнули, что пробудило синьора Казанову от дремоты.– Манолис и Доменико пробуют на вкус тайны Востока, – прошептал он.В ответ я удивленно на него посмотрела, но он ничего не объяснил. Мне захотелось пить, и он налил мне стакан узо. Никто из нас не подумал захватить с собой еды или воды, так что мне пришлось давиться зловонной жидкостью со вкусом ликера.Примерно час наш экипаж грохотал по сельской дороге, на полной скорости летя среди вздымающихся деревьев, чьи стволы и ветви были ясно видны в лучах полной луны, стоявшей высоко в небе. Мне стало не по себе, и я почувствовала облегчение, когда заметила огоньки света, прыгающие подобно светлячкам по ломаному силуэту холма, вздымающегося на огромной темной равнине. Синьор Казанова сказал, что это огни фонарей, с которыми афиняне ходят по ночам. На вершине озаренного луной холма я разглядела белые, как кости, колонны Парфенона. А за этим прославленным памятником античности парила ось минарета.– О, Венера, известная здесь под именем Афродиты, благослови это место, – прошептал синьор Казанова и перекрестился. Мой новый друг был католиком, но относился к Богу не так, как остальные паписты. Сейчас Казанова говорил о Верховном Существе как о своей повелительнице, говорил о Провидении как о женщине.Мы проехали сквозь поля пшеницы, серебряные стебли которой сияли в лунном свете, затем вылезли из повозки и подошли к городской стене, которая, как сказал Джакомо Казанова, была построена для защиты от пиратов. У ворот сидел мужчина в тюрбане, его ноги были забинтованы в рваные тряпки.– Что с ним произошло? – прошептала я, пока стражник, гремя, открывал ворота.– Поколотили палками, – прошептал синьор Казанова. – Отбивание ног – это обычное наказание в этих краях.Афиняне заполонили вечерние улицы, многие из них несли фонари, которые было видно издали. Когда мы свернули на грязную улочку, я почувствовала, как у меня сводит желудок. Переполненные сточные канавы бежали вдоль нее, и из них выливались дурно пахнущие отбросы. Я заметила полуголодных собак в тени христианской церкви, стоявшей за маленькой мечетью. Когда мы прогрохотали мимо, собаки залаяли и лаяли на нас до тех пор, пока вся деревня не огласилась собачьим лаем. «Такова изнанка Афин, – подумала я. – Какое разочарование!»
Дорогой Исаак!Мое здоровье улучшается, друг мой, по сравнению с тем, что было месяц назад. Вчера вечером мы прибыли в Афины – а до этого провели четыре дня е Корфу под жарким, безоблачным небом. К сожалению, мое дружеское внимание к мусульманской семье было неверно истолковано ее главой. Я не буду распространяться об этом Исаак, скажу только, что мне пришлось выложить таможенному чиновнику бакшиш, чтобы спасти его жену и ребенка.Благодаря моей репутации писателя наш. проводник подыскал нам хорошие апартаменты в доме вдовы Мавроматис. Ее имя означает «черные глаза», но они у этой женщины василькового, голубого цвета – наследие венецианских предков. Когда мы расположились, хозяйка принесла мне письма от ее английских друзей, останавливавшихся здесь в этом году, и спросила, не напишу ли я им, что она согласна сдать комнаты подешевле, если они надумают вернуться. Вдова очень удивилась, когда я объяснил ей, что я еще недостаточно хорошо знаю английский язык. (Извини меня за кляксы, старый друг. Вдова получает чернила от своего сына, который делает их из алеппских чернильных орешков, растущих рядом со Смирной, перемешанных с сульфатом железа, водой, арабским клеем и ярью-медянкой, – если я правильно понял его объяснения по-гречески. Он держит это примитивное варево в деревянных бочонках месяцами, прежде чем разлить его по маленьким бутылочкам одна из которых стоит сейчас передо мной. Когда я пишу, то слежу за тем чтобы не касаться этой смеси пальцами, иначе эта липкая зеленая гадость сожжет мне кожу.)В нашем распоряжении целая анфилада комнат, выходящих на прелестный внутренний дворик с пятью или шестью лимонными деревьями: в моей комнате стоит письменный стол – скорее всего подарок французского консула – и несколько стульев, что является редкостью в Афинах, где жители до сих пор больше любят сидеть на полу.Ночью так же душно и жарко, как и днем, поэтому спустя несколько часов после нашего прибытия я спустился в маленькую купальню, разбитую во дворе, ища бочку с водой, дабы смочить свои простыни, – помнишь, именно такому способу сохранить прохладу жаркими ночами ты научил меня давным-давно. Стена, разделяющая женскую и мужскую половины двора, была сделана для людей ниже меня ростом, так что я легко мог все видеть. Я взглянул туда из любопытства и заметил копну темно-рыжих волос. Спустя мгновение прелестная медная головка появилась предо мной, и я встретился взглядом с испуганными глазами пуританской девушки.Она в ужасе взглянула на меня, а затем склонила голову.– Синьор Казанова, – всхлипнула она. – Помогите мне! Я пьяна.– Называй меня просто Джакомо.– Да – Джакомо. – Бедняжку рвало.– Я присмотрю за тобой, милая девочка.Жизнь по соседству прекрасно отразилась на наших отноше1шяхс мисс Адамс. Разумеется, она не настоящая пуританка, хотя и демонстрирует чарующую заинтересованность в самосовершенствовании. В конце концов, эти безрадостные люди были ее предками.Я дал мисс Адамс сесть и нежно протер ей лоб мокрой тряпкой, а когда ее походка стала более уверенной, я отвел девушку в свою комнату. Несмотря на все свои храбрые уверения в том, что ей не нужны защитники, моя юная спутница все еще невинна. Уложив мисс Адамс на кушетку, я устало прилег рядом на кровать. Мои конечности снова стали мокрыми от пота, и в первый роз за много месяцев я осознал всю длину своего тела. Моя голова, мои ступни и руки, каждая моя конечность, равноотстоящая от другой, подобны пятиконечной звезде, какую можно увидеть на великолепном рисунке человека Леонардо. Наверняка на меня так действует пребывание в Греции. Это гений места, который дает нам, смертным, обратно наши тела и напоминает, что корень всей метафизики лежит здесь. Не удивительно, что Филэллин целую эпоху назад вознес благодарность безоблачным небесам Греции.Я спал под простынями последнего мужа вдовы на матрасе, набитом соломой и перекинутом через две деревяшки, и мне было так комфортно, как если бы я лежал в покоях дворца дожа. А утром я имел удовольствие лицезреть дочку хозяйки, сметающую пыль своей щеткой в большую трещину на полу, как будто специально созданную для этой цели.А теперь, дорогой друг, настало время вспомнить Сенеку. Я намереваюсь доказать мисс Адамс, что у ее любимого философа вызывало смех упоминание о формах Платона. Если я и понял что-то за свою жизнь, то только одно: людям не следует стремиться реализовать идеалы, но им надо искать идеальное в реальном».
Сегодня я проснулась посреди ночи от стонов. Сначала я подумала, что это мне мерещится от усталости и укусов надоедливых насекомых, но потом поняла, что издаю эти звуки сама. На противоположном конце залитой лунным светом комнаты, под москитной сеткой, лежала человеческая фигура, более похожая на труп.– Джакомо? – прошептала я, не до конца уверенная, могу ли я называть его по имени. «Услышав знакомый голос, мне на живот запрыгнула Финетт и принялась лизать мне лицо.– Иди ко мне, Финетт! Вот хорошая девочка! Трупообразная фигура стряхнула с себя простыни, и передо мной предстал Джакомо Казанова в длинной ночной рубашке. Прядь красновато-серых волос свисала из-под его ночного колпака. Я никогда не видела моего спутника без парика, и, действительно, парики всех цветов и размеров лежали рядом с ним, на письменном столе. Я встала, комната закружилась вокруг меня, и пришлось какого совладать с собой, сосредоточившись на этом самом столе. Он был такой же хороший, как и любой из предметов мебели в бывшем доме Франклина в Пасси – большой и закрашенный резьбой, с бронзовой окантовкой по краям, чтобы бумаги не падали на пол. Казанова положил на него свой журнал с пакетом вырезок и писем. Но все было без толку. Комната вертелась вокруг меня как заведенная. Я быстро села, а он отвернулся от меня. Когда мой спутник склонился над своим сундуком, я заметила, что его рубашка слегка задралась. Я старалась не смотреть на его бледные бедра, сверкающие в лунном свете. Несмотря на возраст, ягодицы Джакомо Казановы все еще были крепкими и мужественными.– Вы выпили слишком много узо, мисс Адамс, – сказал он, одергивая рубашку и передавая мне кубок с водой. – Если вы уже чувствуете себя лучше, то могу проводить вас в вашу комнату. Я не причиню вам зла, не бойтесь.– Вы до сих пор не причиняли мне вреда, поэтому у меня нет повода думать о вас плохо в дальнейшем.Казанова рассмеялся.– Мисс Адамс, у вас эмпирический склад ума, прямо как у моего друга, месье Вольтера. Вы бы нашли с ним общий язык, тогда как у меня с этим всегда были определенные трудности.– Вы не согласны с Вольтером? – Я старалась поддержать разговор, чтобы скрыть свое волнение.– Он говорит, что мы должны быть свободны от суеверий. Но ведь они связаны с верой. А вера самого разного рода – от великой до самой ничтожной – это то, с помощью чего мы понимаем тайны жизни.– Я верю в вас, синьор, – сказала я.– Вот именно в это вам верить не стоит, мисс Адамс. Я, как вы можете видеть, – он дернул сероватую прядь на плече, – меньшее, чем кажусь.– Это еще не повод не доверять вам.– Дорогая моя, я польщен. Но не полагайтесь слишком сильно на Джакомо Казанову. – Он сел рядом, и я почувствовала, как бешено колотится сердце в моей груди.– Вы когда-нибудь задумывались, как Эме выглядит сейчас? – спросила я. – Возможно… возможно, она растолстела.Он огорошил меня своим смехом.– Какое это имеет значение, когда и я уже не тот, кем был? Во мне все просто обваливается. Смотрите!Он поднял руку так, чтобы я могла видеть пальцы, обхватившие маленький мячик. В первый раз я поняла, что костяшки его большого и указательного пальца непомерно раздуты.– Ревматизм. Видите! Я расслабляю руку каждый день при помощи игрушки Финетт.Я не смогла ответить ему. Самое удивительное, что мне безумно нравилось находиться наедине с Джакомо Казановой.Я не знаю, когда это случилось. Возможно, когда его рука легко коснулась моей груди, скользя по моей коже, подобно морскому бризу в Массачусетсе. Я содрогнулась, думая о тех мерцающих вспышках света, которые извлекает солнце из вод Атлантики. А вся нижняя часть моего тела звенела подобно колоколам на ветру, переплетая восхитительные чувства, накладывающиеся друг на друга в хаосе эмоций, которым я не могла управлять.Казанова отодвинулся, внимательно посмотрев на меня.– Мисс Адамс, я принес вам счастье?Я все еще дрожала от последних волн удовольствия и только смогла утвердительно кивнуть.– А я все-таки еще на что-то гожусь, – пробормотал он. – Я продолжу этими двумя старыми воинами? – Он, улыбаясь, поднял руки.Я затрясла головой.– Мне надо обдумать то, что произошло.– Разумеется! Вам нужно все проверить и выверить, не так ли, Желанный мой Философ? – улыбнулся он. – Можно я буду называть вас Желанной после того, как мы столь близко познакомились?– Можно.И я ушла в свою комнату. Что Джакомо Казанова и я значим друг для друга? Такое чувство, будто он для меня все и одновременно ничего. Мне кажется, что я знаю его» как никто на свете, а все равно иногда у меня создается впечатление, что этот человек для меня – закрытая книга. Я никогда не уверена, насколько могу ему доверять или в каком свете воспринимать нежность, которую чувствую по отношению к нему.Главный Вопрос Дня: Почему мое тело не стало Моим Добрым Другом, звеня от счастья?Плодотворная Мысль, Которую Никогда Не Следует Забывать: Джакомо Казанова принадлежит женщине, выносившей его сына».
Сегодня утром я осталась в своей комнате, чтобы обдумать происходящее. Джакомо, а он настаивает именно на таком обращении к себе дружески помахал мне, отправляясь куда-то с синьором Дженнаро. Создавалось впечатление что мне приснилась та нагла встреча, а может быть, так оно и было? Этим утром я едва слышала хотя бы слово из урока греческого языка, которым занималась со Ставрулой, юной дочерью Мавроматисов. Мне приходилось нелегко, но Ставрула проявляла ангельское терпение, слыша мое неуклюжее произношение. Я была рада, когда урок наконец подошел к концу и можно было спокойно вернуться к своим снам наяву.Я села под деревом, усеянным лимонами величиной с кулак, и принялась рисовать в своем воображении Джакомо, каким он был со мной прошлой ночью. Действительно ли скользил его палец по моей щеке, пока я лежала в своем пьяном забытьи? Или по моей груди? Отпустив мысли по волнам фантазии, я услышала, как кто-то играет на мандолине, встала и заглянула за угол дома. Там я увидела Джакомо, сидевшего на ветхом стуле посреди маленького дворика и напевающего венецианскую арию.Я не окликнула его.Казанова начал наигрывать живую, еще дореволюционную мелодию, которую я слышала как-то в Париже, а закончив, отложил инструмент в сторону и принялся танцевать форлан – тот самый танец, что мы с Френсисом столь неумело разучивали в Венеции. Его руки грациозно взметнулись вверх, ноги в сатиновых штанах выделывали замысловатые па, он улыбался и кланялся воображаемой партнерше. Как и я когда-то, подумалось мне. Я смотрела на Казанову, как на приходящий шторм, заставляющий биться сердца от тревоги и радостного ожидания одновременно.Но не только я была свидетелем этой сцены. Ставрула стояла рядом с входной дверью. Казанова поманил ее, и мне неожиданно стало ясно, что он все это время танцевал именно для нее. Девушка скромно взяла его за руку, и мой спутник поклонился, став похожим на элегантную цаплю, наклоняющую свою голову на длинной шее к неоперившемуся птенцу. Ставрула приподняла свои юбки и принялась танцевать перед ним, а Джакомо жестом велел своей партнерше еще выше поднять одежды. Она подчинилась, закатав их так, что даже мне была видна округлая расщелина между ее ног. Затем Казанова неожиданно упал на колени перед моей учительницей греческого, целуя ее обнаженные ноги и радостно декламируя что-то по-итальянски. Хихикая и вскрикивая, Ставрула выбежала со двора, а я незаметно вышла, возбужденная и пристыженная открывшейся мне сценой.Главный Вопрос Дня: Что более шокировало меня? То, что Джакомо Казанова восхищался красотой этой девушки или то, с каким интересом я наблюдала мельчайшие подробности этой сцены?Выученный Урок: Мне сложно принять не собственное любопытство, но то, что оно влечет за собой.
Дорогой Исаак!Я намереваюсь провести остаток своей жизни на этой древней земле. Солнце Аркадии заставляет каждого человека чувствовать себя Богом! Да, здесь я могу дышать без страха. И у меня есть прекрасная компания – Желанная Адамс, чья способность ценить прекрасное превосходит мою собственную.Вчера я взял ее с собой к портному. Я стараюсь беречь те деньги, что ты дал мне на прощание, но у меня возникла насущная необходимость в новых расходах Здесь ужасно жарко, а моя одежда совершенно не подходит для такого климата. Мой любимый сиреневый камзол, желтые брюки, подвязки с позолоченными медными пуговицами над закатанными шелковыми чулками – все это в Греции превращается в ненужный хлам.Я нашел подходящего портного в пригороде, рядом с храмом Юпитера. Когда он закончил снимать мерки, то пригласил нас на обед. Я было уже собрался принести извинения, но Желанная опередила меня и любезно приняла приглашение. В Афинах обычное дело, когда слуги сидят за одним столом со своими хозяевами, а на улицах греки, неважно, бедные они или богатые, приветствуют друг друга как старые друзья. Желанная восхищается подобными обычаями, тогда как мое мнение об этих жуликах достаточно противоречивое. Греки обманывают любого иностранца, которого смогут, – и я вообще-то их понимаю. Я и сам никогда не упускаю возможности извлечь максималъную пользу из дурака.Возможно, надо вырасти в глуши, Исаак, чтобы чувствовать себя комфортно в древнем мире.В любом случае, портной угостил нас демократическим блюдом из маленьких коричневых рыбок, известных как мериды, и баклажанами, запеченными в домашнем сыре. To fayito ton theon – свой крестьянский обед этот человек назвал пищей богов. И я бы не спешил с ним спорить.Для твоего развлечения перечислю свои покупки: (1) две пары мешковатых панталон; (2) три хлопковые рубашки, напоминающие женские сорочки с просторными рукавами; (3) большая разукрашенная бисером шаль, здесь известная как «зона», которая много раз оборачивается вокруг пояса и используется многими богатыми джентльменами для хранения денег и бумаг – чем богаче купец, тем толще его зона, так здесь говорят; (4) пара голубых сатиновых туфель и пять пар коротких носков; (5) шелковый сюртук, камзол темно-синего цвета, отороченный золотыми кружевами, и одна из тех огромных фетровых шляп, что называются здесь колпаками и надеваются греками вместо тюрбанов. Если не принимать во внимание этот предмет гардероба, ты был бы поражен, как трудно отличить греков от мусульман. Представь, гречанки здесь носят вуали на людях и снимают их только тогда, когда вокруг нет магометан.Тем временем Желанная купила несколько новых выходных платьев. Я приобрел для нее пару панталон и мужскую блузу, ссылаясь на то, что на жаре легче носить турецкие одежды. Как бедняжка зарделась, когда я прошептал ей, что подобной одеждой легче всего пробудить (фантазию мужчин вроде меня. Исаак, видел бы ты выражение лица портного, когда она появилась, переодевшись в штаны, которые я ей купил. Я от всей души рассмеялся. Но потом портной все-таки проникся духом моего подарка и дал Желанной колпак, который сидел подобно короне на ее темно-рыжих волосах. Ее красота привлекала к нам излишнее внимание, хотя девушка эта просто свирепеет, когда замечает на себе восхищенные взгляды.По дороге домой она ввязалась в стычку с местными пастухами. Исаак, оцени храбрость женщины Нового Света! Мы шли через песчаное поле около храма Юпитера, когда вдруг услышали душераздирающие звуки. Стадо испуганных ягнят загоняли под пыльный навес, в то время как толпа греков шумно распевала какой-то древний гимн богам. Овцы стояли за ограждением жалобно блея и этот звук заставлял ягнят буквально-таки плакать. Но пастухи не обращали на это никакого внимания, хотя было совершенно ясно, что они заставляют страдать несчастных животных. Без какого-либо предупреждения моя прелестная сорвиголова метнулась к овцам и широко распахнула дверь загона. Бурная река шерстистых голов взметнулась вокруг ее ног. Пастухи повернулись к девушке, со злостью потрясая руками, а Финетт с лаем кинулась в пыльное облако шерсти, в то время как малыши, блея тоненькими голосами, бежали к своим матерям. Я велел Желанной немедленно закрыть ворота. Как ты думаешь, послушала ли она меня Джакомо Казанову, знатока мира и его путей? Нет. Она толкнула одного из мужчин, и тот упал на землю. Когда же до этого парня дошло, что его ударила женщина, его лицо приняло оттенок местных баклажанов. Я поспешил на защиту Желанной, и один из этих мошенников ударил меня головой в живот. Я упал на землю, увлекая за собой врага.В этот момент я пожелал, чтобы на мне был костюм тетушки Флоры, а не Джакомо Казановы.– Сэр! – вскричал я, совладав с дыханием. – Будьте же джентльменом и слезьте с меня!Мужчина орал прямо мне в ухо, и я почувствовал, как что-то острое уперлось мне в ребра. Затем, неожиданно всхлипнув от страха, он соскочил с меня, и я увидел двух всадников, скачущих к нам; один из них размахивал кнутом. Это были наши новые друзья Доменико Дженнаро и Манолис Папаутсис.– Она дерется как мужчина! – сказал Доменико, толкая меня рукояткой своего хлыста, в то время как я наконец поднялся на ноги и отряхивал пыль с моих новых одежд. Пастухи убежали, а Желанная как оказалось, не получила и царапины.– Думаете, она поборет вас в схватке?Я засмеялся.– Уверен, что поборет. Что эти греки здесь делали?– Это пастухи, – объяснил Манолис. – Они надеялись, что блеяние их стад разжалобит сердце Зевса.– Они пытались вызвать дождь?– У них уже девятый день повсеместно идут молитвы, – сказал Манолис. – В этом году стоит ужасная засуха.После битвы с пастухами я проводил Желанную в наши апартаменты, а затем отправился с Доменико смотреть дервишей на башне Ветров. Один из мусульман бил в барабан, в то время как остальные кружились вокруг в белых одеждах, с руками, воздетыми к небесам, грациозные, как женщины От этой возвышенной картины мое сердце замерло.В этой земле существует нечто, способное довести чувства человеческие до предела. Даже Желанной пришлось отринуть свои стоические взгляды и уступить своим ощущениям, тогда как я, дитя гостиных, подобно многим венецианцам, уже хорошо усвоил эти уроки.О, прелестная дочь моей хозяйки, вдовы Мавроматис, как раз пришла с утренним шоколадом. У меня нет времени, мой старый друг. Закончу письмо в другой раз, а сейчас посмотрим, сможет ли она скрасить утреннюю хандру старого человека.Твой верный друг, Джакомо Казанова
Постскриптум.Исаак, как бы я хотел, чтобы ты сегодня был здесь! Я развлекал Доменико Дженнаро рассказами про то, как мы шпионили в пользу Совета. Мой новый друг делает зарисовки для неаполитанца по имени Роберто Гамбелло, который хорошо заплатил художнику, чтобы тот запечатлел славу античности. Вчера я весь день скитался с ним по руинам.Пока Доменико рисовал, я рассказал ему о своем трактате, посвященном балету, изображающему жизнь полководца Кориолана. Я описал данное действо как аллегорическую критику на венецианский сенат и его законы, регулирующие расходы, особенно те, что касаются ограничений в одежде женщин. (Я ни словом не обмолвился о том, что ты помогал мне составлять тот текст.) Доменико от всей души посмеялся над моим бессердечным порицанием этих изысканных танцоров и добавил, что искусство никогда не является просто развлечением. Художник заявил, что оно всегда служит взглядам, правящего класса. В свое время я тоже так думал, хотя теперь содрогаюсь при мысли о том, сколь развращающим показалось бы мне действие данного балета, будь я пуританской девушкой.
День независимости пришел и ушел, а я даже не заметила. До того жарко, что далее думать ни о чем не хочется. День ото дня жара все усиливается, и сегодня мы сидим в своих комнатах. Даже Джакомо, который любит солнце, страдает от него. К вечеру стало прохладнее, и мы смогли поужинать кальмаром, приготовленным в собственном соку, и салатом из помидоров и лука, слегка сбрызнутых оливковым маслом. Когда я пришла в свою комнату, то нашла там приколотую к подушке записку: «Дорогой мой Желанный Философ, прочитай эту маленькую книжку, если хочешь завершить свое образование. Джакомо».Книга называлась «Тереза – философ». Это был французский антидерковный памфлет, сочиненный до революции. Я заметила его еще на книжной полке в доме Бенджамина Франклина в Пасси и даже успела тогда прочитать несколько страниц, но потом отец застал меня за этим занятием. Он спрятал роман, с улыбкой сказав, что мне надо подождать и сперва научиться любви со своим мужем.Роман повествует об аббате, наставляющем юную девушку, Терезу, в искусстве взаимного наслаждения. Аббат этот считает, что удовольствие полезно для обоих полов, если только не идет в ущерб общественному порядку. Также в книге утверждается, что, поскольку тело женщины – это уменьшенная версия тела мужчины, оно тоже может наслаждаться искусством любви. Это та самая философия, которую Джакомо Казанова превозносил в Пирее. Я размышляла над этой книгой а затем отправилась в постель проверить кое-что на себе. Я последовательно нажимала на пульсирующую область моего женского существа и скоро погрузилась в сон в счастливом изнеможении».
Я сегодня совершила греческий обряд с хлебом, чтобы найти мужа.Чтобы развлечься, я вчера пошла со Ставрулой в святилище Афродиты на Акрополе. Она мне говорила, что афинские девушки оставляют там приношения, когда рождается новая луна, надеясь, что богиня ниспошлет им «красивого, молодого мужа». Было не так жарко, и я решила пройтись со своей учительницей по руинам древней греческой агоры. Мы остановились у храма Тесея, оригинального строения посреди пшеничного поля, и стояли там до тех пор, пока у моей спутниць1 не иссякло терпение и она не убежала, присоединившись к группе девчушек, направляющихся к Акрополю. Я осталась, проникнутая благоговением, думая о древних, ходивших тут задолго до того, как первый потомок Адама слупил на землю Нового Света.А потом подошла Ставрула и прошептала мне, что это девушки из богатых семей и что для них довольно необычно показываться на людях без компаньонок. Было видно, как им приятно оказаться без сопровождающих. Их голоса звучали громко и самоуверенно и, подобно венецианским «макаронникам», при ходьбе они издавали мягкие, звенящие звуки, так как их шеи и запястья были покрыты полосами золотых колец.Девушки удивленно воззрились на мое выходное парижское платье, перепоясанное на греческий манер. Две вышитые полосы ткани, на бедрах и под грудью, создавали впечатление двойной талии. Однако и они меня тоже удивили. Странно смотреть на модно одетых девушек посреди открытого поля.Все вместе мы пошли по дорожке, вьющейся над побеленными афинскими хижинами. Оттуда виднелись дворики обветшалых жилищ, стены которых были сделаны из земли и кусков мрамора, найденного на руинах.Наверху было прохладнее. Акрополь опоясывало кольцо кустов, и в этом переплетении зелени туда-сюда сновали голуби. С другой стороны дороги мимоза и маки кивали нам головами среди бледной травы.Наконец на самом верху северо-западной стороны каменистого холма мы пришли к маленькому святилищу, высеченному в скале. Соблюдая почтительное расстояние, Ставрула и я смотрели, как девушки ставят тарелки на выступ грота. Некоторые из них еще добавили соли и меда к своим хлебным приношениям. Когда они ушли, мы сами приблизились к святилищу. Ставрула одарила меня заговорщицкой улыбкой, после чего взяла одну тарелку и выбросила на землю ее содержимое. Затем она совершила свой собственный ритуал, используя хлеб, испеченный ее матерью. Я проделала то же самое, чувствуя жар и неуверенность.Ветер утих, и тяжелый душный воздух обрушился на нас. Я с тоской посмотрела на Эгейское море, блистающее в дали темно-синей бирюзой. Положение солнца подсказало мне, что настал мифический час этой земли, когда перед закатом все вокруг сияет золотом в бледном свете. Я услышала неожиданный треск, и стая ворон взлетела над нашими головами, оглушительно каркая. Изумленная, я завертелась на месте и увидела мерцающий в туманном воздухе торс мужской фигуры, искрящийся, подобно растению в капельках росы. Призрак был обнажен, и его мужской инструмент мощно и внушительно выдавался вперед.Я подумала о том, что Джакомо говорил о красоте наших физических сущностей. Пока я смотрела, свирепый горячий ветер задул по склону Акрополя, захлопав рукавами моего платья, и мои волосы заструились. Дикий порыв наполнил меня восторгом, но в следующий момент ветер утих, и опять воцарилось такое же спокойствие и духота, как и раньше. Отцовская раздражительность снова заговорила во мне, и я отвернулась, говоря себе, что это жар вызвал у меня галлюцинацию. Я не сказала ни слова Ставруле и заторопилась вниз, по склону. Она окликнула меня, но я не могла ждать. На этой стороне холма дорога была шире. Рядом со мной раздались голоса, и я увидела белую лошадь, привязашгую к фиговому дереву. А на траве рядом с ней кто-то оставил одну туфлю с высоким каблуком. Я сошла с дороги и, отодвинув ветки, оказалась в маленькой рощице. За большим светлым камнем лежал Джакомо, как будто мертвый. На одну ужасающую секунду ко мне пришло воспоминание об отце, о его бездыханном теле на кровати в Венеции. Я побежала к своему другу, дрожа от страха.– Проснись! Пожалуйста! Ты спишь?Сонный, он открыл глаза и, увидев меня, улыбнулся довольной улыбкой.– Девочка моя! Что-то не так?Я не смогла сдержаться: в возбуждении принялась описывать видение, а он вдумчиво слушал. Пока мы беседовали, синьор Дженнаро вышел из кустов, неся на плече телескоп. За ним следовал синьор Папаутсис, держа зонт над головой художника.– Доменико! Иди сюда! – Джакомо позвал его, хотя мне этого и не хотелось. – Желанная видела Аполлона Бельведерского!Я знала, что видела вовсе не Аполлона Бельведерского, так как любовалась вместе с отцом копией этой статуи в музее Ватикана. Там Аполлон прикрылся фиговым листком с изрезанными краями, напоминающим кленовые листья в моем родном Квинси. И если не принимать во внимание застывшие волны мрамора на его голове, у ватиканской статуи отсутствовали волосы. Я видела сейчас что-то другое, и моя фантазия не понравилась синьору Дженнаро.– Ее видению не хватает спокойного величия древних, – сказал он. – Это грубая языческая вещь.– Ах, но Желанной открыта красота мира, Доменико, – сказал Джакомо. – Ведь правда же, совершенно не важно, что этот призрак был языческим?Наш художник оставался угрюмым и не сводил с меня глаз, пока мы шли домой, что я нашла унизительным.Главный Вопрос Дня: В чем заключается смысл видения?Выученный Урок: Есть ли хоть какая-то мораль в моем видении, я не знаю, как не знает этого и синьор Дженнаро. Но мне не дает покоя мысль, что если бы этот языческий бог повернулся ко мне спиной, то его ягодицы были бы точно такими же, как и у Джакомо Казановы».
И дня не проходит, чтобы мы не посетили какой-нибудь памятник античности, руины которого находятся в самых неподходящих местах. На них сплошь и рядом можно набрести на каком-нибудь лугу или на заброшенной улочке; различные фрагменты античных статуй здесь постоянно выкапывают при закладке фундаментов новых зданий.Как и Джакомо, меня интересовали греческие храмы, так что мы оба были удивлены и довольны, когда синьор Дженнаро попросил нас присоединиться к нему в его миссии на Акрополе.Я рада, что отца нет со мной, что он не увидел свой возлюбленный Парфенон. Куда бы мы ни посмотрели, везде следы разрушения. Маленькая магометанская часовня была выстроена при входе в старый храм, а мечеть возвышалась над руинами. Синьор Папаутсис сказал, что христиане превратили Парфенон в церковь; венецианцы частично подорвали его, когда обстреливали Венецию; а теперь турки превратили его в военный гарнизон. Мы застыли, потрясенные. Вот так ужас! Большинство статуй Парфенона исчезли или сломаны, дверь мечети изгрызли какие-то животные, возможно крысы. Внутри Эрехтейона паслись козы, а пол его был завален ядрами. Внизу, на утесе, стояла батарея весьма захудалого вида пушек.Мы нашли внутри руин плохо ухоженный садик – маленькую грядку низеньких бобов и увядший кустик томата. Под желтеющим виноградом, в единственном пятне тени, сидел военный губернатор, покуривая изогнутую трубку, деревянная основа которой была украшена какими-то желтыми камушками. Он угостил нас водянистым чаем, отдал пирожные своим замурзанным детям и выпил все вино синьора Дженнаро, не произнеся ни слова.Все это выглядело чрезвычайно удручающе. Джакомо извинился за беспокойство и спросил, нельзя ли нам тут осмотреться. Мы пошли дальше, оглядываясь по сторонам. Безжизненные глаза кариатид, поддерживающих крышу Эрехтейона, равнодушно смотрели на оливковые рощи и пшеничные поля, мирно шуршащие на ветру.– Они несут тяжелое бремя, – сказала я.– Но кариатиды выполняют свой долг, Желанная. Разве не это завещал нам делать твой любимый Сенека?– Да, меня учили приносить себя в жертву. – И тут я вспомнила, что не выполнила последнее желание отца и оставила Френсиса. – Джакомо?– Что такое, Желанный Философ?– От Эме что-нибудь слышно? Когда она ждет тебя в Константинополе? Ничего не известно?Он повернулся, посмотрел мне в глаза и медленно покачал головой.– Я боюсь, как бы чего-нибудь не случилось.– У меня есть другая версия, милая моя. А что, если судьба просто дает нам шанс насладиться Друг другом, вдали от хлопот мира? Доменико попросил меня навестить загородную усадьбу его друга рядом с Суньоном. Мне было бы грустно ехать без тебя.Казанова видел, что я польщена, и шепотом попросил отвести его в тот маленький грот, где у меня было видение. Я повела Джакомо через виноградники по северо-западной части Акрополя. Как обычно, от одного только его присутствия рядом меня захлестывала радость. Хотя мы всегда должны чтить тех, кто взрастил нас, но самую большую благодарность мы испытываем к тем, кто принимает нас и любит такими, какие мы есть.Сегодня на кромке грота не было тарелок с подношениями, но Эгейское море, расстилающееся за глинобитными хижинами, было так же красиво, как и раньше.– Джакомо, – сказала я, – я подумала о твоем предложении.– Ты имеешь в виду то, что я сказал о наслаждении друг другом?– Да. – Я подошла ближе к нему и вдохнула нежный аромат розовой воды. – Я согласна.– А ты как следует все взвесила и обдумала, Желанный мой Философ? – Джакомо засмеялся, мягко отстранив меня. Я положила ладонь на его щеку.– Не дразни меня, Джакомо.– О, милая моя!Он издал приглушенный стон, притянул меня ближе, и мы начали покрывать друг друга поцелуями; мои губы и щеки стали мокрыми, как мне показалось, из-за слез. Я отошла от Джакомо, чтобы взглянуть ему в лицо, и только в этот момент заметила темное облако, подобно шерстяной женской юбке раскинувшееся по небу. Прогремел удар грома, и пошел дождь, порывами ветра бросая нам в лицо пригоршни воды. Мы прекратили целоваться и поспешили в укрытие.Главный Вопрос Дня: Почему я никогда раньше не замечала мужской красоты?Выученный Урок: Я слишком боялась силы мужчин, чтобы видеть их. Но сегодня, когда я пишу эти строки, то наслаждаюсь мужской грацией. Сильные линии их шей, мощных или стройных; утонченность выбритых щек; красивая, чувственная линия между ухом и ключицей. Да, я потрясена противоположным полом, лысые ли они или густоволосые, пожилые или сияющие молодостью, их прекрасно оформленными лодыжками и запястьями, длинными, гибкими руками, их бедрами, мощью торсов, столь целеустремленно двигающихся к тому, к чему их влечет.Сегодня даже Манолис со своим вышитым платком или пастухи, проходящие мимо нас по улицам, с их голыми икрами и сандалиями, казались мне красивыми».
Моя милая Ли!Как мне тебя отблагодарить за те чудесные дни на Крите? Мой напор на этих женщин, приехавших с Кристин, чуть не изменил их жизни. Полностью. Но потом они снова вернулись к своей обычной жизни. Однако я не намерена сдаваться. Вчера я заявила декану, что хочу уйти, так как мне нужно больше свободного времени для размышлений. И чуть не добавила: «С Ли». Я ничего не сказала ему о своих планах встретиться с тобой на Крите. Сначала я поговорю об этом с Люси. Надеюсь, она воспримет новости хорошо и будет счастлива, потому что я счастлива. Она всегда была очень понимающим ребенком. С другой стороны, дочка была со мной всю свою жизнь, и это станет для нее огромной переменой.Я рассказала своим друзьям о тебе, не вдаваясь в подробности о происшествии в пещере Скотеино. Чтобы понять это, нужно там быть, как мне кажется. И как я могу осуждать чувства, которые сама испытывала, когда женщины выкрикивали имена своих предков по женской линии? Правда, которую общество скрывает от нас, заключается в том, что женское тело – это основа, на которой зиждется вся человеческая культура. Все эти наши прапрапраматери, жившие так давно, что нам никогда не найти следы их присутствия на Земле, взращивали искру жизни.Благодарю тебя, милая моя, за то, что не стала высмеивать меня, когда я доверилась слабому голосу, прошептавшему в пещере, что я должна быть ближе к земле. Я знала, что он говорит мне, как следует провести остаток отведенных мне лет. На меня нашло великое молчание. Что есть обещание вечности по сравнению с даром физического существования?Милая, даю тебе слово: впредь я буду менее буйной. Будет легко притормозить в твоей компании, потому что ты, подобно критянам, видишь радость в повседневной жизни. Ты помнишь тех крестьянок, которых мы повстречали на пути к старой турецкой бане на той Богом забытой горной дороге? Сначала они походили на уродливых пингвинов, мокнущих в обжигающей воде; грубая краснота кожи их лиц и рук сталкивалась с молочной белизной их обвисших грудей и животов. Но потом, когда я взглянула на них снова, то увидела их тела такими, какими они являются на самом деле – не безупречными или, наоборот, деформированными, а живыми и человеческими. Я хочу, чтобы это видение осталост со мной.Люблю тебя,Китти
P. S. Я только что отыскала поэтессу, которая мне понравилась, Эрин Муре. Когда мне начнут предъявлять претензии касательно моих взглядов, я просто процитирую ее строки: «Если вы будете обвинять меня в мистицизме, все в порядке. Я виновна. Я – мистик. Теперь вам лучше? Но это всего лишь акт тела. Моя душа проста и никогда не думает».
Дорогая Люси, помнится когда ты была маленькой, то наказывала всех своих обидчиков, уходя от них, и на этот раз ты тоже самое проделываешь со мной. Но я не хочу разрыва, и думаю, что ты этого тоже не хочешь. У нас слишком много общего. Люси, пожалуйста, выслушай меня.Минойцы знали нечто такое, что мы впоследствии утратили, и я хочу поделиться с тобой этим знанием. Ты приедешь ко мне, когда мы в следующий раз отправимся на Крит?
Как мне свести воедино все, что я думаю о своей матери? Я уже взрослая женщина, но до сих пор не могу смотреть на нее как на личность. Когда я была маленькой, то считала маму самым совершенным созданием в мире. Она была такой доброй и храброй, и мне хотелось защитить ее… но потом мама стала пренебрегать мной и сбежала с Ли Проноси. Разве не странно, что родная мать может причинить тебе боль, а ты отказываешься верить этому? Продолжаешь идеализировать ее, как будто детская картинка любви, сохраняющаяся в памяти, сильнее, чем реальность?