Девушка сжимала в кулаке монету. Моросил теплый летний дождь. У девушки не было плаща, и ее одежда быстро промокла, но она словно не замечала этого, или ей было все равно. Она давно мечтала оказаться на этом месте — с тех пор, как впервые узнала о примете: в одном из путеводителей девушка прочла, что любой человек, который бросит в фонтан монетку, обязательно снова вернется в этот город. Всю осень, зиму и весну она провела в мечтах. Девушка представляла, как они с Энрико придут сюда в последний вечер накануне ее отъезда. Энрико поцелует ее, крепко-крепко прижмет к себе и будет умолять, чтобы она поскорее вернулась в Рим; может быть, он даже предложит ей выйти за него замуж. На следующий день он проводит ее в аэропорт, и она улетит в Кардифф. Там ее встретят отец и брат, они сядут в машину и поедут домой. В своих мечтах девушка ни разу не видела себя стоящей возле фонтана в одиночестве и сомнениях: что ей делать с монетой достоинством в пять фунтов, которую она специально привезла из Уэльса?

Они познакомились прошлым летом в Тенби. Девушка работала в небольшом магазинчике. Осенью она собиралась поступать в колледж, и ей хотелось подкопить денег, чтобы не зависеть от родителей. Энрико приехал в Уэльс на пару месяцев — он подрабатывал в кафе у каких-то своих дальних родственников, а заодно изучал английский язык. Для разговорной практики он заводил беседы с симпатичными девушками. Иногда девушки делали вид, что не понимают английского, и отвечали ему на валлийском языке. Она влюбилась в него с первого взгляда, как только Энрико подсел к ее столику и очень вежливо спросил, не найдется ли у нее нескольких минут, чтобы просто поболтать с ним. Остаток лета они провели вместе. Рано утром Энрико потихоньку выскальзывал из фургончика, в котором жила девушка, и бежал в свое кафе. Когда пришла пора расставаться, они поклялись друг другу в вечной любви.

Она еще на год отложила поступление в колледж, нашла работу в магазине неподалеку от дома и стала копить деньги на поездку в Рим. Все свободное время девушка посвящала изучению итальянского языка. Для Энрико она купила учебник валлийского языка и послала его в Италию. Она написала, что ему совершенно не обязательно знать этот язык — все ее родственники говорят по-английски, но будет здорово, если он запомнит хотя бы несколько фраз. Он мог бы блеснуть своими знаниями, когда приедет знакомиться с ее семьей: это наверняка произведет благоприятное впечатление на родителей. В ответном послании Энрико сообщил, что уже начал изучать ее родной язык. Также он написал, что ждет ее в конце весны, может быть она приедет недели на три-четыре, он покажет ей свой город, и, если ей понравится Рим, они решат, как быть дальше. Девушка ни секунды не сомневалась — она всей душой полюбит и его город, и его страну. Также она знала, что ни в этом, ни в следующем году она не будет поступать в колледж. Она уже начала готовиться к переезду в Италию. В путеводителе девушка вычитала, что можно устроиться на работу гувернанткой. В принципе работа с детьми не вызывала у нее особых возражений. Из того же путеводителя она узнала, что у иностранцев есть возможность подработать, давая уроки английского языка. В книге не говорилось, нужны ли в Италии преподаватели валлийского, но в Риме живет четыре миллиона человек — должны же найтись среди них желающие изучать и этот язык.

И вот наконец ее самолет приземлился в аэропорту Леонардо да Винчи. Энрико встретил ее и повел к выходу. Она попросила его произнести что-нибудь на валлийском. Энрико сказал, что ничего не помнит, кроме helo, hwyl, iechyd da и diolch yn fawr. До города они добирались поездом. Всю дорогу они с Энрико провели в тамбуре возле туалета — это было самое безопасное место, поскольку шум спускаемой воды заглушал их вздохи и звуки страстных поцелуев. От вокзала до отеля на виа Фиренце они шли пешком. Энрико сказал, что так будет гораздо быстрее, — лучше прогуляться, чем стоять в очереди на такси. За две недели до отъезда девушка получила письмо, в котором Энрико сообщил название отеля и подробно рассказал, по каким улочкам они пойдут и какие достопримечательности встретятся на их пути. Она отметила маршрут на карте и часами смотрела на красную линию, воображая, как они шагают с Энрико рука об руку. Но реальность превзошла все ее самые смелые ожидания. Теплый весенний воздух был напоен чудесными запахами, незнакомыми и волнующими, — без сомнения, это и был неповторимый аромат Италии. И старинные здания, многие из которых имели довольно причудливую конфигурацию, оказались намного выше, чем она представляла, а в живописных трещинах на стенах домов ей виделся неизгладимый след, оставленный прошедшими тысячелетиями. Пешеходы, которые решались ступить на мостовую, чтобы перейти на другую сторону улицы, чудом уворачивались от «фиатов» и «мерседесов», беспорядочно снующих во всех направлениях. Но Энрико держал ее за руку, и девушке казалось, что она находится под надежной защитой: пока он рядом, ничего плохого с ней приключиться не может. Единственно, чему она совершенно не удивлялась, — это ощущению, возникшему у нее с первой же минуты: ей казалось, что она попала в родной город, словно вернулась домой после долгой разлуки.

Она не привыкла останавливаться в отелях и не знала, как может выглядеть комната, которую снял для нее Энрико. Однако девушка не ожидала, что сама гостиница окажется такой странной. Прежде всего это вообще не было похоже на гостиницу, скорее напоминало квартиру, расположенную на последнем этаже старого дома. Им пришлось преодолеть несколько лестничных маршей и позвонить в звонок у входной двери. Их впустили внутрь. Они вошли в небольшой холл, освещенный тусклым электрическим светом, отчего все вокруг приобретало какой-то грязновато-желтый оттенок. Маленькая девочка лет пяти с копной мелких кудряшек и огромными черными глазами каталась на трехколесном велосипеде возле регистрационной стойки. Гостиница пахла стариками и кухней. Девушка протянула мужчине за стойкой свой паспорт и расписалась на засаленном бланке. Энрико договорился о существенной скидке, потому что она остановится у них на длительный срок и не будет пользоваться пансионом. Энрико сказал, что она может покупать дешевые пирожки в кондитерской на углу. В гостинице было неуютно и шумно. Когда они занимались любовью, девушка слышала за стеной телевизор — судя по всему, передавали эстрадный концерт; затем послышался монотонный голос диктора — похоже, концерт закончился и начались новости.

На следующий день Энрико повел ее в Колизей, в собор Святого Петра, а потом они гуляли по бетонным набережным Тибра. До поездки в Италию она только один раз была за границей. В Риме ей нравилось решительно все, и даже ощущение, что ты становишься частью нескончаемого потока туристов — улыбающихся японцев, беспрестанно щелкающих фотоаппаратами, и серьезно настроенных католиков, приехавших поклониться святыням древнего города, — доставляло ей не меньшее удовольствие, чем посещение самих достопримечательностей. Они вернулись в гостиницу. Вечером он повел ее ужинать. Они зашли в кафе, расположенное на какой-то тихой улочке. Кафе было маленьким и уютным. Они сидели за столиком у окна, и девушка спросила, когда Энрико собирается представить ее своей семье. Он ответил, что через несколько дней, ей надо немного привыкнуть и осмотреться, а потом он хочет, чтобы сначала они побыли вдвоем. Он сказал, что ужасно соскучился и не желает ни с кем делить ее. После ужина они отправились в ночной клуб. Там они танцевали. Клуб был полупустой, потому что по вторникам в ночные клубы ходит мало народу.

На четвертый день ее пребывания в Риме Энрико позвонил в гостиницу и оставил сообщение: он извинялся и говорил, что вечером не сможет прийти, потому что ему надо готовиться к экзаменам. Девушка понимала: Энрико учится в университете, и ему приходится много заниматься. Поэтому в тот вечер вместо ночного клуба она пошла в кино на эротическую комедию. В фильме не было никакой особой эротики, и ничего смешного она в нем тоже не увидела. В зале сидело человек шесть-семь, и никто не смеялся. Для того чтобы понять сюжет, совершенно не требовалось знание языка, но девушка все равно внимательно прислушивалась к тому, что говорят герои, стараясь уловить знакомые слова. Вернувшись в отель, она немного поиграла в футбол с маленькой девочкой, у которой были огромные глаза и голова в мелких кудряшках, и рано легла спать.

Энрико очень много занимался, ему приходилось писать массу сочинений и рефератов, часто он отменял встречу из-за дополнительных лекций и семинаров, которые назначали совершенно неожиданно. Она много времени проводила в одиночестве. Девушка знала, что они не смогут с утра до вечера быть вместе, но она никак не думала, что Энрико будет так сильно занят. Она перекусывала в пиццериях, покупала дешевые пирожки в кондитерской на углу и гуляла по городу. Чтобы как-то развлечься, девушка разглядывала прохожих и пыталась определить, кто из них итальянец, а кто нет. Ее поражало, насколько итальянцы не похожи друг на друга, при этом собственное удивление казалось ей ужасно глупым. Она полагала, что увидит мужчин, которые выглядят примерно так же, как Энрико — ну, конечно, не такие красивые, — а сама она в окружении темноволосых и смуглолицых итальянок будет ощущать себя девушкой с золотистыми волосами. Но ей часто попадались молодые люди с отвисшим двойным подбородком, узкими плечами, лысеющей головой и брюшком, выпирающим из-под пиджака строгого делового костюма; а волосы и кожа у некоторых девушек были настолько светлыми, что она бы никогда не приняла их за уроженок Италии, если бы не слышала их беглую итальянскую речь. Среди местных жителей встречались люди в очках и люди на костылях, а один раз она даже видела римлянина в инвалидном кресле.

Без Энрико она с большой осторожностью переходила улицы. Даже когда на светофоре горела зеленая надпись «Avanti», она с опаской ступала на мостовую, потому что стоящие вплотную к «зебре» машины рычали моторами и, казалось, были готовы в любую минуту сорваться с места. Если удавалось, девушка пристраивалась к монахине и переходила дорогу вместе с ней, зная, что так она будет в безопасности. Иногда она думала, какие обряды ей придется пройти, чтобы принять католичество. Ей нравились католические соборы, и она хотела иметь много детей, так что, наверное, особых проблем не должно возникнуть. Девушка полагала, что на каком-то этапе от нее потребуют отказаться от приема противозачаточных таблеток. Все старинные здания, мимо которых она проходила, представлялись ей крайне ценными с исторической точки зрения. Она листала путеводитель в поисках сведений о них и, если не находила, начинала фантазировать: когда этот дом был построен, и кто жил здесь раньше, и надо ли платить за вход. Когда девушка уставала гулять по городу, она возвращалась в свою комнату Шум в гостинице не утихал ни днем, ни ночью. В трубах постоянно урчало и булькало, снизу доносились какие-то странные звуки, семья, которая держала гостиницу, вечно кричала — либо они что-то кричали друг другу, либо орали друг на друга; и каждый раз, когда у входной двери появлялся постоялец, раздавался пронзительный звонок — девушка от него испуганно вздрагивала и просыпалась. Дома у нее был будильник, который точно так же резко трезвонил по утрам. Иногда, если ей совсем не удавалось заснуть, она читала англо-итальянский разговорник или играла с девочкой. Ее звали Розита. Это был тихий и спокойный ребенок.

Энрико навещал ее, но всегда выбирал какое-то странное время: то он говорил, что может уделить ей лишь полтора часа, и назначал встречу с восьми до половины десятого утра, а то заявлялся после полуночи. Девушке казалось, что, как только они ложатся в постель, по коридору начинают сновать люди. Иногда она слышала под дверью чьи-то шаги и тяжелое дыхание. Но были моменты, когда девушка не могла сдержаться: она стонала и вскрикивала, не заботясь о том, кто их услышит и что подумают соседи. Здесь, в Риме, в гостинице, все было совсем не так, как в Тенби, где в их распоряжении имелся отдельный вагончик и они могли любить друг друга, забыв обо всем на свете. И все же девушка чувствовала себя счастливой, просто потому, что рядом был ее Энрико.

Прошло две недели. Однажды Энрико забежал к ней днем. Сначала они занимались любовью, а потом, лежа у него на плече, девушка спросила, когда он представит ее своей семье. Энрико сказал, что не собирается знакомить ее с родителями, потому что у него уже есть девушка, которая им очень нравится и на которой он, возможно, женится. Он положил руку ей на бедро, поцеловал в губы и начал говорить, какая она красивая и что он без ума от ее маленькой белой груди и золотисто-русых волос, но они должны сохранить их отношения в секрете. После секундного замешательства она влепила ему пощечину и, как был, голым, вытолкала за дверь. Розита, которая в этот момент проезжала по коридору на трехколесном велосипеде, заплакала, впервые в жизни увидев возбужденный член. Но слезы мгновенно высохли, когда потрясенная девочка заметила, как эта страшная штука обвисла и сморщилась, пока мужчина молотил кулаком в дверь комнаты. Дверь приоткрылась, и мужчине в лицо полетел узел с его скомканной одеждой. Однако Розита была уже далеко — она катила по коридору на своем велосипеде, совершенно позабыв об ужасном зрелище.

Выждав некоторое время и убедившись, что Энрико ушел, девушка оделась и пошла в бюро путешествий. Там она заказала билет на утренний рейс и вернулась в гостиницу. Девушка собирала вещи и плакала. Успокоившись, она отправилась искать фонтан.

Она сидела возле фонтана и перекатывала в пальцах монету. «Дерьмо, — пробормотала она вполголоса, бросив взгляд на фигуру в центре фонтана — какой-то бородатый урод, возможно бог, рядом с ним две здоровенные каменные бабы. — Полное дерьмо», — добавила она, глядя на дурацкие физиономии тритонов и бегущие по камням жиденькие струйки воды. Нечто подобное она видела в одном из отделов универмага «Хоумбейз», специализирующемся на торговле гипсовыми скульптурами для сада, только эта композиция выглядела еще более помпезной и неестественной. Вокруг фонтана толпились туристы. Влюбленные парочки сразу бросались в глаза: они стояли, держась за руки, и, казалось, не замечали ни самого фонтана, ни моросящего дождя. Остальные, в основном подростки, подходили шумными группами и швыряли в воду пригоршни монет. Она не могла понять, почему люди так стремятся прийти сюда и взглянуть на статуи, которые, если хорошенько подумать, иначе, как полным дерьмом, не назовешь. Туристы радостно щелкали фотоаппаратами, выискивая наиболее удачный ракурс, чтобы запечатлеть бородатого старика и его подручных. Некоторые особо тонкие натуры впадали в экстаз от одной мысли, что они находятся в этом священном месте, и пытались влезть на парапет фонтана. Полицейским приходилось то и дело дуть в свисток, чтобы согнать их оттуда. На одной стороне площади девушка заметила магазин «Обувь и сумки», на противоположной — «Сумки и обувь». Она пожала плечами: «Какому идиоту взбредет в голову покупать башмаки или сумку в этих захудалых лавчонках? Скопище вонючего дерьма», — подумала она.

Девушка достала из сумочки плитку отвратительного итальянского шоколада. Когда начала разворачивать обертку, к ней подошла собака. Пес сел напротив девушки и внимательно уставился на шоколадку.

— Нет, — сказала девушка.

В глазах собаки она видела просительное выражение.

— Нет, — повторила она и, отломив от плитки маленький квадратик, положила его себе в рот.

Пес не реагировал на ее «нет», произнесенное сначала по-английски, затем по-итальянски. Тогда девушка перешла на валлийский:

— Na, chei di ddim.

Пес шевельнулся и придвинулся чуть ближе. Девушка удивленно взглянула на него, он склонил голову набок и посмотрел ей в глаза.

— Ну хорошо, один кусочек. — Она бросила собаке квадратик. Пес подпрыгнул, поймал его на лету и проглотил.

Девушке не нравился шоколад, но она знала, насколько он полезен, особенно в стрессовой ситуации. Она где-то читала, что употребление шоколада можно сравнить с занятием сексом — что-то связанное с химическими элементами, которые поступают в организм в обоих случаях. Девушка задумалась и решила, что, пожалуй, это даже приятнее, чем секс с ее бывшим парнем, но все же не так здорово, как заниматься любовью с Энрико. Она отломила еще кусочек и медленно рассосала, прижимая языком к нёбу. Ей стало немного лучше. В прошлом девушке ни разу не приходилось переживать любовных трагедий, и она была удивлена остротой собственных чувств. Такое ощущение, что в животе поселился злобный хорек, он грызет ее своими зубами и отчаянно пытается вылезти наружу. Раньше она думала, что невыносимые муки, о которых поется в песнях, это просто метафора и речь идет о душевных страданиях. Однако эта боль была вполне ощутимой физической болью. Она чувствовала ее под веками, как будто в глаза насыпали мелкий речной песок, — смутное ощущение из далекого детства. «Какая странная вещь — глаза», — подумала девушка. Боль скрипела на зубах и давила на плечи, но самое неожиданное — это ноющая боль в лодыжках, словно кости в ногах вдруг сделались мягкими, превратились в трухлявое крошево. Девушке казалось, что если она сейчас поднимется на ноги, то они сомнутся, как у тряпичной куклы. Должно быть, это и есть та боль, о которой поется в песнях, — она превращается в мучительное жжение, медленно пожирающее человека изнутри.

— Как твои лодыжки? — спросила она у собаки. — Не болят?

Пес следил за руками девушки, ее пальцы задвигались и отломили кусочек шоколада. Пес снова подпрыгнул и ловко поймал угощение.

— Как бы я хотела быть тобой, — сказала девушка.

Мимо прошел торговец розами. Он покосился на девушку, но профессиональное чутье подсказало мужчине, что лучше оставить ее в покое. Девушка и собака по очереди жевали свои маленькие шоколадные квадратики, пока плитка не кончилась. Девушка подумала, как, должно быть, расстроился ее бывший парень, когда она позвонила ему из Тенби и сказала, что между ними все кончено. Теперь она поняла, почему он кричал и плакал в трубку, а потом писал ей длинные письма, в которых называл ее грязной потаскухой. В одном из писем он подробнейшим образом рассказывал о том, как ему видится их счастливое будущее: они живут в маленьком симпатичном домике на берегу моря, у них четверо детей — два мальчика и две девочки — и собака — красавец лабрадор по кличке Джумбо Джет. Это было так поэтично и так трогательно! У девушки сжалось сердце, ей захотелось позвонить своему бывшему другу и сказать что-нибудь хорошее или просто извиниться. Она погладила пса по голове.

— Хочешь есть? Я умираю с голоду. Пойдем, перекусим где-нибудь. — Девушка поднялась на ноги, чувствуя ноющую боль во всем теле.

Она зашла в кафе и купила два гамбургера с салатом.

— Держи, — девушка бросила на землю один гамбургер.

Пес почти не тронул овощи, но с удовольствием съел мясо и хлеб. Покончив со своей порцией, девушка снова зашла в кафе и купила еще два гамбургера. Ее словарного запаса вполне хватило, чтобы попросить женщину за прилавком сделать один гамбургер без салата.

— Я твой лучший друг, — сказала девушка, наблюдая, как пес доедает свою порцию. — Ты смотришь на меня и не можешь насмотреться. — Она погладила собаку по голове. — Ты любишь меня.

Она пошла по улице. Пес побежал следом. Девушка не сомневалась, что так он и поступит.

— Ты не бешеный? — спросила она, оборачиваясь к собаке. — Ты не укусишь меня? А, как, разве ты не хочешь укусить меня? Разве не для этого ты идешь за мной по пятам? Ты просто ждешь подходящего момента, когда можно будет наброситься. Что, угадала? Ну, давай же, кусай. — Она наклонилась и поднесла руку к носу собаки. Пес понюхал ее ладонь. Девушка улыбнулась. — Ну что же, для бешеной собаки вполне достаточно. О, господи, да я насквозь промокла! Хотя тебе все равно, ты любишь бегать под дождем. Ты же собака.

Заметив, наконец, что блузка совсем мокрая, девушка поняла еще одну вещь: у нее болели костяшки пальцев, но эта боль не имела ничего общего с той тоскливой ломотой, которая сковывала тело; причина была иной — саднящая боль появилась после того, как девушка наотмашь ударила Энрико по лицу. Впервые в жизни она ударила человека, но девушка знала, как надо бить, — брат не раз показывал ей приемы самообороны. Он брал подушку и, держа ее на вытянутых руках, заставлял девушку наносить удары. «Резче, сильнее, — командовал он. — Представь, что это лицо Аманды Джонс и что оно находится от тебя чуть дальше, чем на самом деле, и бей — тогда твой кулак сохранит инерцию движения. Это похоже на бег, когда ты видишь финишную черту, но не сбавляешь темп, пока не пересечешь ее». Брат научил девушку вкладывать в удар всю силу и показал, какие точки на лице являются самыми болезненными — в них-то и надо целиться. Он сказал, что знает еще много приемов, но для девушки достаточно этих двух-трех — несложных и вместе с тем эффективных. Брат был уверен: в случае чего сестра сумеет постоять за себя. И уроки не прошли даром. Правда, до драки с Амандой Джонс дело так и не дошло, но полученные навыки сами собой всплыли в памяти, и удар, который девушка нанесла Энрико, получился что надо. Брат мог бы гордиться своей ученицей. Вероятно, он не испытал бы гордости за сестру, если бы увидел, как она разгуливает по Палатину в одной легкой юбочке, под которой нет трусов, или как она и ее итальянский красавец трахаются в туалете китайского ресторана, но он без сомнения будет очень доволен, когда услышит историю о том, как она врезала подонку в челюсть, вложив в удар столько силы, что содрала кожу на руке. «Так ему, — брат рубанет кулаком воздух. — И главное — вот умора! — макаронника избила девчонка».

Пес по-прежнему трусил рядом с девушкой и, похоже, не собирался уходить.

— О, я вижу, ты действительно влюбился в меня. Ну, сознавайся, влюбился, да, с первого взгляда? Это потому, что я хорошая и добрая, и ты понял, что я не прогоню тебя. Я тоже люблю тебя. И в доказательство моей любви я угощу тебя еще чем-нибудь вкусненьким.

У торговца, раскинувшего на углу свой лоток, девушка купила жареные каштаны. Когда каштаны остыли, девушка и пес принялись за еду. Она опустилась на скамейку, пес уселся напротив и, склонив голову набок, посмотрел на девушку. Она кидала ему каштаны, пес ловил и жевал их, казалось, без особого удовольствия, однако от угощения все же не отказывался.

— Теперь я могу стать толстой и некрасивой, — сказала девушка. — Потому что теперь меня никто не любит. Никто, кроме тебя. Только ты у меня и остался. — Она наклонилась и, прихватив длинные уши собаки, слегка потрепала их. — Как тебя зовут? — Пес взглянул на нее снизу вверх и вильнул хвостом. — Я могла бы назвать тебя Малыш или Утенок. О нет, я буду звать тебя Хьюго.

Она соскучилась по Хьюго. Он был ее лучшим другом, и с ним девушка могла говорить обо всем на свете. Хьюго был первым, кому она рассказала об Энрико, и лишь потом позвонила своему бойфренду. Собственно, ее парень так ничего и не узнал об итальянце. Девушка просто сказала, что им надо расстаться. Почему? Нет, у меня никого нет. Но мне кажется, мы слишком разные люди и не сможем быть вместе. Перебирая шелковистые уши собаки, девушка решила, что Хьюго — ее единственный друг, самый близкий и самый дорогой. Она позвонит ему, как только вернется домой. Девушка вспомнила, как хорошо им было вдвоем: они сидели у него в комнате, слушали музыку или смотрели телевизор; они разговаривали часами и хохотали до упаду и могли выпить столько пива, что едва держались на ногах. Хьюго никогда не пытался поцеловать ее, даже когда они были по-настоящему пьяны. Это казалось девушке странным. Иногда она, изображая психолога, вела с ним долгие беседы: «Ты должен следовать зову сердца, и тут совершенно нечего стыдиться. Отправляйся в Бристоль или в другой большой город, где ты сможешь найти себе симпатичного мальчика. Вы полюбите друг друга и будете счастливы». Он смеялся и колотил ее подушкой по голове. Она послала ему открытку с изображением памятника королю Виктору Эммануилу, приписав на обороте, что эта откровенно гомосексуальная конструкция должна ему понравиться. Девушка поймала себя на том, что последние минут пять не вспоминала об Энрико.

— Спасибо, — она чмокнула пса в макушку. — Все прошло: я больше никого не люблю. И всё благодаря тебе.

Но потом боль в лодыжках вернулась. Девушка подумала об Энрико, вспомнила, как они целовались, и к глазам снова подступили слезы.

Она решила назвать его Утенком. Она и сама не знала, почему остановилась на этом имени. Да и какая разница! Она зашла в магазин, купила еще одну плитку шоколада и бутылку шампанского. Ей совсем не хотелось шампанского, но она подумала, что не помешает выпить. Девушка решила, что раз у нее все равно нет штопора и вино, которое она купила, слишком дешевое, чтобы быть настоящим шампанским, то эта маленькая попойка не будет похожа на большое торжество. Девушка вышла на набережную, села на каменный парапет и стала смотреть на людей, которые шли в рестораны и ночные клубы. Потом она открыла бутылку. Пробка выстрелила и покатилась по асфальту. Пес поймал ее, притащил обратно и отдал в руки девушке. В награду он получил большой кусок шоколада. В какой-то момент пес присел и выгнул спину дугой, собираясь нагадить прямо на тротуар, но девушка вовремя оттолкнула его на газон. Дождь давно кончился, затянутое низкими облаками небо очистилось. Блузка почти высохла и уже не липла к телу. Вскоре стемнело, и на улице заметно похолодало. Она зябко поежилась. Девушка прикидывала, в котором часу ей нужно вернуться в гостиницу, чтобы забрать вещи: самолет улетает в одиннадцать тридцать, значит, что-нибудь около семи, а до этого времени она будет гулять по ночным улицам и трястись от холода. Девушка подумала, как бы она поступила, если бы увидела, что возле гостиницы ее ждет Энрико. Она представила: Энрико беспокойно ходит перед домом на виа Фиренце — он страшно волнуется: куда она пропала? Завидев ее, он бросается ей навстречу и говорит, что порвал с той, другой, девушкой и что он с ума сходит от любви к ней, у него просто нет слов, чтобы выразить свою любовь, и что теперь они никогда не расстанутся. Интересно, она бы приняла его обратно? Девушка не знала. Она понятия не имела. Да, она, не задумываясь, упала бы в его объятия.

Она волновалась: не вредно ли Утенку есть шоколад, да еще в таких количествах? Но где в Риме в два часа ночи можно достать собачьи консервы?

— Идем, — сказала девушка, — ты нуждаешься в полноценном сбалансированном питании.

Они шли по улицам. Переходя дорогу, девушка придерживала пса за длинную шерсть на загривке, хотя он и без того послушно следовал за ней по пятам.

Она так и не нашла магазина, где продается сухой корм для собак, но подумала, что чипсы «Принглс» и попкорн ничем особенно не отличаются от собачьих галет.

— Все любят «Принглс», — сказала девушка, высыпая на асфальт половину содержимого коробки, похожей на большой тюбик для зубной пасты.

Пес расправился с угощением, и они пошли дальше. Девушка время от времени бросала Утенку чипсы, он подпрыгивал и ловил их на лету. Она подумала, не начать ли ей курить. За две недели, проведенные в Риме, девушка довольно часто думала об этом. Но вовсе не потому, что ей нравился вкус сигарет, просто она хотела так же изящно держать в вытянутой руке длинную тонкую сигарету, как это делали итальянские девушки.

Они прошли мимо Пантеона. Девушка дважды была внутри: один раз в солнечную погоду — тогда через отверстие в куполе она видела кусочек голубого неба и высокие облака — и второй раз в серый дождливый день. Она представила, что рядом с ней стоят дети — мальчик и девочка, у них светлые волосы, как у мамы, и смуглые личики, потому что их папа итальянец, они смеются и, вытягивая вперед свои крошечные ладошки, пытаются поймать капли дождя. Но Энрико убил детей — их детей. С таким же успехом он мог бы сбросить камень через дырку в куполе — прямо на светловолосые головки двух невинных малюток. Сейчас, глядя на темную громаду Пантеона, девушка вспомнила страшные истории о газовых камерах. Кругом было пустынно и тихо. Ветер подхватил и погнал по тротуару пустой полиэтиленовый пакет. Девушка вздрогнула от неожиданности, но не испугалась, потому что рядом с ней был Утенок.

Часов в семь утра они решили, что пора возвращаться, и неторопливо побрели в направлении гостиницы. Девушка думала, что она будет делать, когда вернется в Уэльс. Сначала она попадет в заботливые руки мамы: мама закутает ее в теплое одеяло и будет поить куриным бульоном, словно у нее сильная простуда, а когда мама на минутку выйдет из комнаты, папа быстро нальет стаканчик бренди и скажет, чтобы она выпила его одним глотком. Потом она вернется на работу в магазин и станет готовиться к поступлению в колледж, а потом поступит в колледж и уедет из родительского дома. Она возьмет с собой фотографию Утенка и повесит ее над своей кроватью. Люди будут показывать на фотографию и спрашивать: «Это твоя собака?» А она будет отвечать, что это не ее пес, и рассказывать о поездке в Рим и о том, как все было ужасно и как в последнюю ночь перед отъездом она гуляла по городу в сопровождении собаки, которая всюду следовала за ней по пятам. Она скажет, что ей очень хотелось забрать пса с собой, но, увы, она знала заранее, что это невозможно, во всяком случае у нее не было денег на билет для собаки.

Она вышла на виа Кваттро Фонтане. Место было ей знакомо, теперь девушка знала, на какую улицу надо свернуть, чтобы добраться до гостиницы. Она удивилась, вспомнив, как восторгалась и всплескивала руками, когда Энрико впервые привел ее к этим фонтанам. Подумаешь, шедевр — четыре некрасивые каменные фигуры лежат на земле. Прошлым летом она была в Тенби и видела сотни некрасивых толстых людей, которые лежали на пляже.

Они подошли к гостинице.

— Слушай, — сказала она, присев на корточки перед собакой, — посиди здесь, а я сейчас быстренько сбегаю за фотоаппаратом. Я мигом, туда и обратно. Подожди меня, не уходи.

Она высыпала на асфальт остатки чипсов и помчалась наверх, в свою комнату. Аппарат лежал на тумбочке возле кровати. Схватив его, девушка подумала, что там полно снимков Энрико. Она сдаст пленку в фотоателье, а потом, когда получит готовые фотографии, ей придется попросить брата унести их из дома и выкинуть в мусорный ящик. Она сохранит лишь фотографии собаки. На пленке из тридцати шести кадров свободными оставались всего четыре.

Девушка сбежала по лестнице и выскочила из подъезда. Чипсы, которые она высыпала на асфальт перед входом в гостиницу, исчезли, а вместе с ними исчез и Утенок. Она кинулась в сторону виа Националь. Девушка бежала по улице, натыкалась на прохожих и звала пса по имени, но его нигде не было видно. Наконец она остановилась, в последний раз посмотрела направо, налево и пошла обратно. Она знала: собака ушла и больше не вернется. Девушка подумала, что надо попросить портье вызвать такси; потом она сядет в холле и будет ждать, когда придет машина и отвезет ее в аэропорт.

Она опустилась в кресло, достала аппарат из футляра и с легким щелчком открыла заднюю крышку. Она вытащила кассету и вытянула из нее пленку. Пленка стала такой же грязновато-желтой, как и электрический свет в холле гостиницы. Девушка положила ее в пепельницу. Пленка зашуршала и, словно змея, вылезла через край пепельницы. Девушка надеялась, что с Утенком все будет хорошо.

Пес в это время был уже в нескольких кварталах от гостиницы. Он трусил по улице, направляясь на юг, со скоростью около четырех миль в час.

Кокрофт проснулся с ощущением, что его распухшим от алкоголя мозгам тесно внутри черепа. Он лежал в одежде поперек кровати. Кокрофт поднялся и, пошатываясь, спустился на кухню. Он чувствовал кисловатый запах, исходящий от его тела. Кокрофт налил стакан воды, выпил, потом налил еще и снова выпил. Он посмотрел на кресло, в котором любил лежать Тимолеон Вьета, и вспомнил, что они сделали вчера вечером.

— С ним все будет хорошо, — вслух произнес Кокрофт, глядя воспаленными глазами на смятую подушку, к которой прилипли клочки шерсти. — Не надо, Тимолеон Вьета, не расстраивайся, с тобой все будет в порядке.

Кокрофт налил полный стакан воды и пошел наверх. Не снимая ботинок, он повалился на кровать и уснул.