Старый друг отца ожидал его возвращения, он встретил нас прямо у самолета, сойдя с которого, мы разминали затекшие конечности. Мулла Нуралла, что означает «свет Бога», бросился к отцу и приветствовал его с такой горячностью, словно это был его давно потерянный сын. Меня посетило воспоминание: отец когда-то рассказывал нам, что пушты — один из самых гостеприимных народов на земле. Если мулла Нуралла представлял собой типичный пример их гостеприимства, то я готов был примириться с тем, что нам предстоит здесь жить.

Мощное тело и уверенная походка муллы Нураллы делали его похожим на воина. У него была длинная черная борода, слегка тронутая сединой. Поскольку меня, как всегда, никто не заметил, я стоял в сторонке, потихоньку наблюдая за ним. Отец так и не представил меня, молча болтавшегося у него за спиной.

Вскоре я узнал, что мулла Нуралла был одним из самых старых и преданных друзей отца со времен войны с русскими; они часто сражались бок о бок. После войны он стал главным человеком в Джелалабаде — это столица и самый важный город провинции Нангахар, родина племени пуштунов. Провинция Нангахар занимала значительную часть Афганистана, упираясь в перевал Кибер, представлявший собой главные ворота в Пакистан.

Пуштуны — самое крупное племенное сообщество в мире, состоящее примерно из шестидесяти основных племен. Наибольшее число пуштунов проживают в Пакистане — около 28 миллионов. Афганистан занимает второе место по численности пуштунов; здесь их 13 миллионов. Пуштуны разговаривают на своем языке, пушту, и следуют давно установившемуся кодексу поведения и чести, называемому «пуштунвали».

За год до этого мулле Нуралле пришлось исполнить возложенную на него обязанность и свершить правосудие над жестоким разбойником — он приговорил преступника к смерти. И хотя с тех пор он занял еще более высокое положение, его жизнь подвергалась постоянной опасности, потому что брат разбойника затеял кровную месть. Старый закон: око за око, жизнь за жизнь — был весьма распространен среди племен. Мулла Нуралла отмахнулся от всех советов проявлять осторожность и как истинный верующий доверил свою жизнь Господу. Если Господь решит, что мулла Нуралла должен погибнуть от руки брата того разбойника, да будет так.

Мулла Нуралла уверенно двигался вперед, расталкивая толпу, а мы торопились вслед за ним. Мы быстро прошли мимо работников аэропорта и направились к веренице грузовиков с очень большими, двойного размера, кабинами, где сидели шоферы в ожидании нашего прихода. Машина муллы Нураллы была ярко-красной и, на мой взгляд, служила отличной мишенью для охотившихся за ним бандитов.

Но похоже, никто не осознавал опасность, которую создавала подобная заметность. Мулла Нуралла спокойно сел на переднее сиденье, а его шофер беспечно напевал песенку и курил сигарету. Отец занял место позади муллы Нураллы, я пристроился между отцом и Абу-Хафсом.

Когда все уселись, мулла Нуралла, похоже, впервые заметил меня и, уставившись на мое лицо, спросил отца:

— А кто этот мальчик? Это твой сын?

— Да. Это Омар, мой четвертый сын.

Мулла Нуралла кивнул и улыбнулся, потом протянул руку и потрогал мою переносицу.

— У него хороший нос: длинный и выдающийся. — Еще шире улыбнувшись, он добавил: — У тебя, Омар, нос сильного человека.

Я не мог придумать, что сказать в ответ. По правде, я никогда не считал свой нос длинным и сейчас не был уверен, что мне понравились слова муллы.

Слушая одним ухом разговор старших, я стал рассматривать новые для меня окрестности. Над равниной Джелалабада нависали горы Сафед-Кох. Я ожидал, что город окажется бурым, лишенным растительности, но, к моему восторгу, он предстал передо мной зеленым оазисом, омываемым рекой Кабул. Все остальное меня разочаровало. Люди и здания выглядели старыми и потрепанными. Пока мы пересекали город, я с удивлением подмечал признаки жуткой нищеты. Вместо машин многие люди ездили в запряженных лошадьми или ослами невысоких повозках. Я видел молодых людей в поношенной одежде, которые сидели без седла на тощих лошаденках и мулах с печальными глазами. Я чувствовал себя так, словно совершил путешествие во времени. Мне казалось, что за несколько часов я перелетел в прошлое на несколько сотен лет.

Сквозь дымку моих грустных мыслей я расслышал слова, которые мулла Нуралла сказал отцу:

— Конечно, вы остановитесь в одном из моих домов. После того, как все устроится, тебя с радостью примут во дворце. — Он пояснил: — Правительству принадлежит один из старых дворцов в Джелалабаде, которым владела ранее королевская семья.

Слово «дворец» звучало многообещающе.

После тех домов и предприятий, что я успел увидеть в Джелалабаде, меня приятно удивило зрелище, открывшееся мне, когда наша машина подъехала к вилле муллы Нураллы. Она была прекрасна. Кто мог ожидать увидеть подобную роскошь посреди обветшалых лачуг Джелалабада? Ослепительно белый дом оказался гораздо больше, чем я ожидал. Мы вылезли из грузовика, и мулла Нуралла повел нас внутрь.

Интерьеры были просторными: двадцать пять комнат, и в каждой комнате чисто и красиво. Я надеялся, что мне выделят отдельную спальню. Я по натуре одиночка, но, имея столько братьев, редко находил желанное уединение. Однако мои надежды обратились в прах, когда отец согласился с муллой Нураллой, что до тех пор, пока не выяснится, насколько серьезна угрожающая отцу опасность, нам всем лучше спать в подвале, где было холодно и темно.

Мулла Нуралла велел своим людям принести в одну из комнат подвала две односпальные кровати. Я должен был спать здесь вместе с отцом. У нас имелась одна маленькая ванная на двоих. Люди отца спали в соседних комнатах, таких же темных и мрачных. Мулла прислал повара, чтобы он готовил нам. Я был разочарован, хоть и нисколько не удивлен, услышав, что отец распорядился подавать нам самые простые блюда.

Мне не терпелось исследовать город, но соображения безопасности вынуждали нас с отцом и всех его людей оставаться добровольными пленниками, проводя все время либо в доме, либо в окруженном высокими стенами саду — и так целых две недели. Стараясь скрасить нам наше уединение, мулла Нуралла проявлял в полной мере знаменитое афганское гостеприимство и навещал нас каждый день, уговаривая отца отведать самых изысканных блюд. Но отец, разумеется, не соглашался.

Ни словом, ни делом мулла Нуралла никогда не переставал доказывать свою огромную привязанность к отцу. Пережитые вместе в дни войны испытания создали между ними нерушимые узы дружбы. Их разговоры позволили мне лучше понять прошлое моего отца.

Было очевидно, что отец и мулла Нуралла — очень близкие друзья. Отец проявлял в разговорах с ним невероятную откровенность. Он коротко рассказал о вынужденном отъезде из Судана и признался с глубокой грустью, что вложил все свои ресурсы и энергию в проекты, направленные на обеспечение благосостояния Судана. Впервые я слышал, чтобы он с кем-то делился своими тревогами.

— Друг мой, меня беспокоит мое будущее. Я многое потерял. У меня большая семья. Много последователей, у которых тоже есть жены и дети. И все они зависят от меня.

Нетрудно было догадаться, что, имея трех жен и множество детей, а также занимаясь весьма широко религиозной и политической деятельностью, отец тратил на это огромные деньги. Но я никогда всерьез не задумывался о проблемах отца, в основном потому, что был занят преодолением трудностей в своей собственной жизни.

Мулла Нуралла поклялся в верности отцу.

— Усама, ты единственный человек, не родившийся в Афганистане, кто столько лет предан нашей стране в такие неспокойные времена. — Он помолчал и улыбнулся. — Пусть ветер рассеет твои тревоги, Усама. У тебя будет дом в Афганистане до конца твоих дней. Когда ты вознесешься в рай, все члены твоей семьи тоже смогут считать Афганистан своим домом. Я гарантирую твою безопасность и безопасность твоей семьи и твоих последователей. Оставайся во дворце, сколько пожелаешь — здесь тебе всегда рады.

Чтобы продемонстрировать свое уважение и признательность, мулла Нуралла вскоре подарил отцу огромный участок земли в Джелалабаде, сказав:

— Я хочу, чтобы ты принял от меня эту землю. Построй здесь дом. Привези сюда семью и друзей. Ты почетный пуштун!

И в качестве заключительного широкого жеста он подарил отцу целую гору в Тора-Бора!

Отец был очень доволен и признателен человеку, не забывшему его вклада в защиту свободы афганского народа.

Как только мулла Нуралла убедился в нашей безопасности, мы переехали в старый дворец. К тому времени мне до смерти надоела красивая вилла, где мы были заперты в четырех стенах. Я жаждал увидеть хоть что-то новое, и старый дворец показался мне очень славным. Он идеально располагался — стоял на берегу реки Кабул, а вокруг росли старые раскидистые деревья. Из окон дворца открывались просторные равнины, рядом в изобилии были раскиданы прелестные сады. Везде, куда ни падал взгляд, пестрели буйными красками яркие цветы.

Хотя старый дворец и был в неплохом состоянии, он не походил на грандиозные особняки, которые обычно связаны в наших представлениях с королевскими особами. Но я был доволен — по сравнению с другими домами Джелалабада наш являл собой верх роскоши.

Дворец представлял собой прямоугольное двухэтажное здание и все еще сохранял следы того яркого белого цвета, в который его когда-то выкрасили. Этот цвет олицетворял богатство — белыми были самые дорогие дома Джелалабада. Плоская крыша дворца напоминала мне о домах Саудовской Аравии и Судана, а кроме того, это было весьма кстати: отец любил осматривать окрестности с крыши.

Прямо от входа начинался широкий коридор, устланный красной ковровой дорожкой. Холл был заставлен стульями причудливой формы. С двух сторон коридора располагались десять комнат, девять из них были обставлены элегантной классической мебелью и выглядели богато, но слишком отдавали стариной. Я предположил, что эти комнаты занимала когда-то королевская семья. Десятую комнату превратили в кухню. Самое интересное, что в каждой комнате имелась своя отдельная ванная — это было весьма необычно для тех времен, когда строился дворец.

Тщательно изучив весь первый этаж, мы поднялись по лестнице на второй этаж — он оказался копией первого, только без кухни. Стены во всех комнатах выбелены, полы покрыты красными коврами того же рисунка, что в коридоре. Самым приятным для меня было то, что электричество и водоснабжение исправно функционировали. Конечно, отец предпочел бы таскать воду из реки и, натыкаясь на все вокруг, ходить при свете мерцающих газовых ламп. Им все сильнее овладевала навязчивая идея, что все современные удобства и достижения техники плохо влияют на мусульманина. С того самого дня, как мы покинули Судан, я знал, что когда-нибудь мать, другие жены отца и братья с сестрами присоединятся к нам, перебравшись в Афганистан, и желал, чтобы этот день наступил поскорее. Однако меня расстраивала мысль, что им придется поселиться в убогом жилище где-то на горе Тора-Бора.

Но я представлял себе и радость братьев, когда они смогут играть здесь, в этих садах, и плавать в реке. Впрочем, эти мечты вскоре лопнули как мыльный пузырь, когда отец сказал мне:

— Омар, мы недолго пробудем здесь. Вскоре мы отправимся на гору Тора-Бора, чтобы заявить права на свои владения. Там мы и будем жить.

Я потерял дар речи. Если в Джелалабаде в тот момент было относительно безопасно, то большая часть Афганистана все еще бурлила в котле гражданской войны, и старейшины разных племен дрались друг с другом за власть над всей страной. Я понятия не имел, найдем ли мы мир и спокойствие на горе Тора-Бора или окажется, что она тоже охвачена войной.

Даже если в том районе и не шла война, из того, что я слышал, следовало, что гора Тора-Бора была весьма пустынным местом — камни да пещеры. О чем думал отец, собираясь поселить там свою семью? Если старшие мальчики и смогут жить в таких трудных условиях, то что будет с матерью, тетями и малышами? Жизнь в горах мало подходит для женщин и детей.

Но, взглянув на отца, я понял, что никто не отговорит его от идеи перебраться на пустынную горную гряду Афганистана. В тот самый момент я понял: жизнь семьи бен Ладен скатилась вниз еще на одну ступеньку.

Несмотря на отчаяние, которое я испытал, узнав о планах отца, следующие две недели в Джелалабаде прошли чудесно. Мулла Нуралла и отец наконец решили, что передвигаться по городу безопасно. И к моей огромной радости, мы отправились изучать окрестности. Почти мгновенно я понял, что улицы Джелалабада сильно напоминали мне Пешавар, который я видел когда-то во время летних поездок.

В те далекие дни Пешавар, как и Джелалабад, густо населяли афганские пуштуны. Снова я видел тех же уличных торговцев, продающих ту же самую еду, и от них пахло похожими запахами. Я видел знакомые старомодные средства передвижения, наслаждался звуками красивого языка пуштунов. И замечал больше сходств между Пешаваром и Джелалабадом, чем различий.

Я внимательно следил за отцом, который брал меня с собой всюду, куда ни направлялся. У отца была привычка опускать глаза, когда он находится в общественных местах. Не знаю, порождалась ли она природной стыдливостью или он опасался случайно бросить взгляд на чужую женщину. Я раздумывал, не сказать ли ему, что здесь он может спокойно смотреть по сторонам — при всем желании в Джелалабаде невозможно было увидеть лица женщин. Женщины в Афганистане носили светлых тонов паранджи, это одеяние окутывало все тело и лицо. Я был рад тому, что плотная ткань наряда сочеталась с тонкой сетчатой материей, закрывавшей лицо, и женщинам не грозило споткнуться и упасть. Только очень старые, морщинистые бабушки не носили паранджу — на них были доходящие до щиколоток платья с длинными рукавами, украшенные вышивками, а на голове большие платки. Но когда эти старухи замечали незнакомого мужчину, они все же закрывали лицо краем своего платка.

Я так откровенно таращился на людей и все местные достопримечательности, что вскоре заметил кое-что забавное: некоторые местные жители останавливались, увидев нас, и тоже начинали бесцеремонно разглядывать. Большинство проявляло интерес к отцу. Их внимание привлекали необычно высокий рост, лицо, которое многим казалось поразительно красивым, и особенная аура, излучаемая отцом. Внимательно рассмотрев отца, они обращали взгляд на Абу-Хафса — он тоже был весьма высок, так что ему не приходилось смотреть на отца снизу вверх — и на Саифа Аделя, зорко поглядывавшего по сторонам в поисках опасности. Я привлекал меньше всего внимания — юный, еще безбородый мальчик терялся среди взрослых суровых мужчин. Уверен, что афганцев удивляло, почему хорошо одетые арабы ходят по Джелалабаду, ведь большинство арабов уехало из их страны, когда закончилась война с русскими.

Отец хотел навестить старых друзей, которых знал еще со времен конфликта с Советским Союзом. Из них я наиболее отчетливо помню Яниса Халиса, он был когда-то уважаемым шейхом в Афганистане. Янис Халис имел весьма странную внешность, самую странную, какую мне доводилось видеть. Прежде всего, он показался мне древним стариком — ему ведь уже исполнилось семьдесят восемь лет. При этом его борода все еще оставалась кричаще яркого, рыжего цвета. Но было заметно, что годы постепенно одерживают над ним верх.

Бывшие солдаты Халиса оставались очень преданными ему. Мы навещали его поздней весной, но ночи тогда еще случались весьма прохладные. Когда старик жаловался на холод, его люди предпринимали все возможное, чтобы помочь ему согреться. Он жил в старом доме, выстроенном из земляных блоков, а пол был бетонным, высоко поднятым над землей. Под полом имелось открытое пространство, и его люди непрерывно трудились, подбрасывая туда горячие угли, чтобы в доме было тепло как в печке.

Мне стало любопытно, согласится ли отец прибегнуть к этому методу обогрева в нашем будущем доме. Поскольку он был против электрических отопительных приборов, я уже заранее страшился ожидавшей нас зимовки в горах.

Шейх Халис был необычным человеком для Афганистана с его племенной системой. Он был уважаемым афганским военачальником в годы войны с русскими. Но сразу после заключения мирного соглашения воздел руки к небу и сказал, что с него достаточно! Его борьба окончена. Десять лет кровопролития утомили бы любого солдата. В доказательство своих слов он сделал широкий жест: подарил все вооружение, включая танки, центральному правительству Афганистана. Афганские мужчины невероятно привязаны к своему оружию, и, опустошив свои военные хранилища, шейх Халис надеялся положить начало новой традиции. Он думал, что и другие военные лидеры передадут свое оружие правительству, вернутся в свои земли и будут жить в мире с соседними племенами.

Но другие командиры не обладали таким здравым смыслом и продолжили воевать. Страну схватила в тиски гражданская война, и те, кто еще недавно выступал союзником в борьбе с русскими, начали яростно сражаться друг с другом. Отец признался, что пытался убедить афганских военных лидеров сотрудничать друг с другом.

— Но беда в том, сын, — говорил он мне, — что афганцы могут быть невероятно упрямыми людьми. Многие из военачальников не хотели ни в чем уступать другим и идти на компромисс ни в дележе земли и власти, ни в принятии законов. И как это ни печально, не сумев договориться на разумных началах, они схватились за оружие.

Отца сильно разочаровал тот факт, что афганцы не сумели сплотиться, чтобы склеить осколки, в которые превратила их страну кровопролитная война.

Отец был знаком и с другими известными бойцами страны и часто говорил о них с шейхом Халисом — о том, где и как они теперь живут. Но я мало что запомнил из тех бесед. Сердца отца и шейха переполняли общие воспоминания, а тот, кто не пережил вместе с ними военные годы, с трудом мог уследить за ходом их мыслей. Однако и спустя столько лет я еще помню некоторые имена: Ахмад Шах Масуд, Абдул Рашид Дустум и шейх Сайяф.

Ахмад Шах Масуд был самым известным миру афганским военным деятелем. Его отец служил полковником полиции, благодаря чему юный Ахмад получил превосходное образование и бегло говорил на пяти языках. Ахмад рано стал проявлять особый интерес к политике. Со школьной скамьи он являлся противником влияния коммунистического движения на его страну. Но он не соглашался с тем, что следует прибегать в борьбе с ним к терроризму. Заявлял, что такого рода насилие только еще больше развалит страну. После того как русские ввели в Афганистан войска, Масуд возглавил борьбу с захватчиками, став одним из величайших бойцов сопротивления.

После поражения советских войск Масуд продолжал участвовать в политике Афганистана. Он встречался со многими из бывших полевых командиров и пытался восстановить истинный мир в стране. Именно тогда группировка «Талибан» получила поддержку от Пакистана — в этой стране Масуда ненавидели за то, что он считал движение талибов чересчур радикальным и заявлял: Пакистану не следует вмешиваться в дела Афганистана. А еще призывал к демократии.

Масуд играл важную роль в «Северном альянсе», боровшемся против «Талибана». Но талибы, получившие поддержку пакистанцев, сумели подчинить себе бо́льшую часть Афганистана. К тому времени, как мы с отцом перебрались в Афганистан, мало кто верил, что у Масуда есть шансы на победу. Мой отец предсказывал уже тогда: талибы выиграют гражданскую войну и установят контроль над всей страной. И он понимал, что должен поддержать талибов, если хочет мирно жить в Афганистане.

Конечно, это означало, что Масуд, человек, который когда-то был соратником отца, теперь превратится в его врага. Тем не менее я уверен: отец питал глубочайшее уважение к Масуду. Помню, как он сказал:

— Ни один русский ни разу не проник на территорию, защищаемую Масудом.

Сам я лично встречал другого бывшего военачальника, шейха Сайяфа. У него была заметная внешность. Шейх носил длинную, черную как ночь бороду, к тому же необыкновенно густую — такой пышной и длинной бороды я никогда еще не видел. Его мощное телосложение тоже изумляло. Шейх был высоким, почти как отец, и невероятно широким в плечах. Я прежде не встречал такого великана, и самое удивительное: в его огромном теле не было ни капли жира. Телосложение шейха оказалось настолько необычным, что его невозможно описать. Жаль, что у меня нет его фотографии. Когда мы встречались, я старался не таращиться на шейха Сайяфа, но это давалось мне с большим трудом. Взглянув на его бороду и мощную фигуру, я сразу решил, что в свое время он был самым великим воином — а это кое-что значит. Почти все афганские солдаты, каких я встречал, выглядели сильными и грозными.

Затем наступил день, когда отец сказал:

— Довольно визитов. Пора заняться подготовкой нашего нового дома в Тора-Бора.

Я надеялся, что подаренный отцу участок земли в Джелалабаде заставит его забыть про гору Тора-Бора, чье название, означавшее «черная пыль», уже не внушало оптимизма. Я хотел остаться жить в старом дворце, пока отец не сможет построить для нас дом в городе. Но по непонятной причине отец явно торопился отправиться в горы. Проведя всего месяц в Джелалабаде, он заявил, что пора ехать в Тора-Бора и посмотреть на его собственную, личную гору — гору бен Ладена.

К тому времени я снова стал страдать от астмы, но, к моему великому отчаянию, в Джелалабаде не было ни ингаляторов, ни необходимых медикаментов. Я поступил глупо, не решившись взять с собой в тайне от отца свои лекарства. Мне становилось все труднее дышать с каждым днем. Отец заметил мое прерывистое дыхание и приказал одному из своих людей отобрать у трудолюбивых пчел несколько сот. Отец внимательно следил, чтобы я дышал через эти соты, но его домашние средства лечения совсем не помогали. Однако если отец вбивал себе что-то в голову, переубедить его было трудно. Признав наконец, что мед не помогает, он приказал одному из своих людей сварить несколько луковиц и отжать сок в кастрюлю. А затем велел мне вдыхать луковый отвар. Как и в случае с медом, это не возымело никакого действия. Наконец отец велел мне налить оливкового масла на тлеющие угли, наклониться над ними и вдыхать дым так глубоко, как только возможно. Этот дым только усугубил положение — дышать стало еще труднее, и я боялся, что умру. В очередной раз испытывая приступ удушья, я чувствовал, как мне казалось, запах сырой могилы. И с радостью променял бы свою часть горы бен Ладенов на маленький ингалятор.

В таком жалком положении я находился, когда мы отправились по пыльной дороге из Джелалабада к Белым горам — туда, где находилась гора Тора-Бора.