Пик астматического приступа позади, и я чувствую себя почти здоровым, однако время от времени прибегаю к помощи нового приобретения — французского «вдувателя». Мне страшно не хватает Альберто. Как будто во время воображаемой атаки у меня остались неприкрытыми фланги. Я поминутно оборачиваюсь, чтобы поделиться с ним каким-нибудь замечанием, и до сих пор не могу привыкнуть к его отсутствию.

Да, жаловаться действительно почти не на что; чуткое внимание, хорошая — и досыта — кормежка, надежда скоро вернуться, чтобы возобновить занятия и получить степень, и все-таки мысль об окончательном расставании мешает мне быть счастливым; дело в том, что вот уже много месяцев, шагая рядом, мы делили все горести и радости, а привычка мечтать о похожем в одинаковых ситуациях связала нас еще больше.

И, поскольку мысли мои постоянно к этому прикованы, я равнодушно удаляюсь от центра Каракаса. Стены домов словно раздвигаются.

Каракас протянулся по всей длине узкой долины, которая опоясывает и теснит его со всех сторон, так что пройдя немного по ровной поверхности, приходится карабкаться на окружающие его холмы, и вот уже город прогресса — у наших ног, обращенный к нам новой гранью своего многоликого образа. Неграм, тем самым великолепным представителям темнокожей расы, которые сохранили свою расовую чистоту благодаря нелюбви к частым омовениям, довелось увидеть, как на их территории появился новый представитель рабов — португалец. И две старые расы начали тяжкую совместную жизнь, полную разного рода мелких ссор и распрей. Чужое презрение и собственная бедность объединяют их в ежедневной борьбе, но разное видение мира возводит между ними непреодолимую преграду; негр, праздный и мечтательный, тратит свои жалкие десо на всяческие вольности, а то и мелкие правонарушения, европеец традиционно тяготеет к труду и накопительству, эта тяга преследует его даже в таком укромном уголке Америки и заставляет двигаться вперед независимо от его личных устремлений.

Бетонные дома уже полностью исчезли, и только ранчо из необожженного кирпича царят и властвуют на этих высотах. Я заглядываю в одно из них: комната, разделенная напополам перегородкой, где есть очаг и стол; несколько охапок соломы на полу, похоже, заменяют кровати; трое совершенно голых негритят играют с костлявыми котами и шелудивой собакой. Из очага валит едкий дым, заполняющий все вокруг. Мать-негритянка с мелкими колечками волос и обвисшими грудями готовит еду, ей помогает одетая негритяночка лет пятнадцати. Стоя в дверях ранчо, я завожу разговор и прошу мать с дочкой попозировать мне для фотографии, но они наотрез отказываются, если только я тут же не отдам им это фото; я тщетно пытаюсь объяснить им, что фотографии надо сначала проявить, иначе ничего не выйдет. Наконец я обещаю тут же отдать им фотографии, но они становятся подозрительными и ничего не хотят слышать. Один из негритят потихоньку убегает поиграть с друзьями, пока я продолжаю препираться с его семьей, наконец я занимаю позицию в дверях, держа наготове заряженный фотоаппарат, и угрожаю любому, кто хотя бы высунется. Какое-то время мы играем в эту игру, пока я не замечаю сбежавшего негритенка, который беззаботно катит мне навстречу на новеньком велосипеде; я навожу объектив и щелкаю затвором, но результат оказывается ужасным: чтобы не попасть в кадр, негритенок наклоняется, падает на землю и тут же начинает реветь, пуская сопли; все тут же перестают бояться камеры и выскакивают на улицу, осыпая меня бранью. Я удаляюсь с опаской — поскольку негры умеют очень метко бросаться камнями, — преследуемый ругательствами и оскорблениями, среди которых выделяется самое унизительное: португалишка.

По обочинам дороги стоят кузова автомобилей, в которых живут португальцы; в одном из них, где живут негры, поблескивает холодильник, а из многих доносится радиомузыка, которую хозяева включают на полную громкость. Поблескиваюпще автомобили стоят у дверей жалких лачуг. Самолеты всех типов, отбрасывая серебристые отблески, со свистом рассекают воздух, а там, у моих ног, раскинулся Каракас, город вечной весны, центру которого угрожают красные черепичные крыши, перемешанные с плоскими крышами строений в современном стиле, но есть нечто, что позволит оранжеватым колониальным зданиям существовать и дальше, даже после того, как они исчезнут с географической карты: это — их дух, непроницаемый для промышленного Севера, прочно укоренившийся в полупасторальной ретроградности колониальных времен.