Я ходил среди воцарившегося шума и беспорядка и говорил:

— Разрушьте этот Храм. Я в три дня построю его заново.

Один из менял, грузный старик с ясным взором, осмелился сказать:

— Этот Храм строился сорок шесть лет. Неужели ты воздвигнешь его в три дня?

Я прикусил язык. Какая ошибка! Со мной пришли сотни людей, и большинство из них готовы крушить все, что им не принадлежит. Поэтому призыв «разрушьте» может привести в будущем ко многим и многим бедам. Как жестоки слова, что заточены в узилище сердца. Они не знают ни жалости, ни прощения. Они пленники.

Я пожалел о сказанном. Вокруг высились небывалой, совершенной красоты здания. Очутись я в этих стенах простым паломником. я бы проникся великим почтением к мастерам, создавшим такое чудо.

Так размышляя, я старался напомнить себе, что пришел сюда не разрушать, а учить.

И надеялся, что Бог по-прежнему со мной. Разве не Его гнев мешался только что с моим? И разве не Он теперь подсказывает мне, что надо быть кротким? Я сказал моим приверженцам:

— Уважайте наш Храм. Ростовщики и менялы — испражнения зла. Их можно просто отмыть, оттереть с этих священных камней. Пойдемте дальше, я стану учить.

Я привел их в тихий садик меж двух часовен, под тень кедра. Как я и предвидел, к нам вышла целая делегация иерусалимских священников, книжников и старейшин. Один из них промолвил:

— Мы тебя ждали. Но не понимаем, почему ты так ведешь себя. Кто дал тебе эту власть?

Я сказал:

— Спрошу и я вас. Дадите ответ — я то же отвечу. Итак, крещение Иоанна было с небес или от людей?

Я знал, что они рассудят примерно так: если мы скажем: «С небес». Иисус скажет: «Почему же вы ему не поверили?» Если же мы скажем: «Иоанн был человеком», народ уверует, что этот простой человек был пророком.

Поскольку священники дорожили преданностью правоверных иудеев, а иудеи эти весьма ревниво взирали на слишком тесную дружбу своих священнослужителей с римлянами, признать Иоанна пророком для них было бы опасно. Ведь я бы тут же спросил: «Почему вы не заступились за Иоанна перед римлянами? Почему не спасли его?»

И они, разумеется, ответили:

— Мы не знаем.

Тогда я сказал:

— Вот и я не отвечу вам, по какому праву я веду себя так, а не иначе.

Тут вперед вышел один книжник. Он держался свободно, видимо, происходил из знатной семьи. Глаза его были голубы, темно-русая борода мягко курчавилась. Он улыбнулся, словно испытывал ко мне большую приязнь. Он даже почтительно назвал меня «наставником» — и это после учиненного мною разгрома. Он дал понять, что, хотя не одобряет моего поведения, по-прежнему уважает во мне наставника. Итак, он сказал:

— Наставник, мы знаем, что ты стремишься учить правде. Тогда ответь на очень важный для нас вопрос. Следует ли нам платить дань Кесарю? Или не платить?

Человек этот излучал такое тепло… Но таковы многие приспешники дьявола. Если я отвечу, что Цезарю не надо платить дань — подобного ответа он, вероятно, и ожидал, — фарисеи тут же сообщат прокуратору Иерусалима, что я призываю к восстанию против римлян.

Ум мой был остер, как стрела. Я сказал:

Дайте-ка монету. Принесли монету. Я спросил:

Чье лицо изображено на монете?

Кесаря, — ответил книжник.

— Так отдайте кесарю кесарево. А Богу — Богово.

Я был доволен. Я не только ответил на вопрос, я еще и дал им понять, что деньги — бог римлян, а не евреев.

Я почувствовал к себе уважение. Они увидели, что я обладаю не только силой, чтобы опрокидывать столы менял, но и мудростью, чтобы избегать поспешных, необдуманных ответов.

Позже, поразмыслив, я пришел к выводу, что дал чересчур благоразумный ответ. Безусловно, многие церкви, управляемые порочными, грешными руками, выживут только потому, что привечают Кесаря. Но я-то пришел не строить церкви, а вести грешников к спасению. Тогда почему я дал такой ответ? Быть может, Господь счел, что осмотрительность — лучший способ достигнуть цели? Неужели Он теперь позволит церквям процветать на болотах гордыни и Маммоны?