Первая часть
Соседи, будьте бдительны
Мама плохая!
Молодые матери жаловались друг другу на усталость. Эта тема являлась самой популярной на детской площадке. За ней в порядке убывания следовали гастрономические пристрастия отпрысков, их же естественные отправления, сравнительные достоинства местных детских садов и, наконец, постоянные и непреодолимые препятствия, встающие на пути любых попыток поддерживать себя в форме. Растянув губы в привычную вежливую улыбку, Сара в тысячный раз напомнила себе, что сейчас она просто антрополог, изучающий типичные модели поведения домохозяек из богатого пригорода. «Я не одна из них! Я только наблюдаю за ними со стороны», — упрямо мысленно повторяла она.
— Мы с Джерри вчера вечером начали смотреть этот фильм с Джимом Кэрри… как он там назывался? — заговорила Шерил, мама Кристиана, бойкого здоровяка трех с половиной лет, который разгуливал по детской площадке с видом заправского мафиози и непрерывно расстреливал остальных детей из всего, что хотя бы отдаленно напоминало оружие: из веточек, надкушенных бананов и даже из куклы Барби, забытой кем-то в песочнице. Сара терпеть не могла этого мальчишку и поэтому старалась не смотреть в глаза его матери.
— Это тот, который про розыск зверюшек? — предположила Мэри-Энн, мать Троя и Изабелл. — Я не понимаю такого юмора. С каких это пор публичное пускание газов считается смешным?
С тех самых, с которых на Земле появилось человечество! — мысленно огрызнулась Сара, презирая себя за то, что у нее не хватает духу сказать это вслух. Мэри-Энн была до отвращения безупречной супермамашей с миниатюрным подтянутым телом и тщательно накрашенным лицом. Она приходила на детскую площадку в обтягивающем спортивном костюме из лайкры, ездила на джипе размером с паровоз и целыми днями слушала радиостанцию, известную своими ультраконсервативными позициями. Неоднократные робкие намеки Сары на то, что на свете и даже в их пригороде имеются люди, которые считают Раша Лимбо просто косным радиокликушей и с уважением относятся к Хилари Клинтон, Мэри-Энн с надменной брезгливостью пропускала мимо ушей. Каждый день, направляясь на детскую площадку, Сара мысленно давала себе слово наконец-то поставить эту высокомерную суку на место, но в последний момент всегда постыдно трусила и отступала.
— Да нет, не про розыск зверюшек, — возразила Шерил, — а про того полицейского с раздвоением личности.
«Я, снова я и Ирэн», — в раздражении подумала Сара. Фильм братьев Фарелли. Какого черта эти клуши не могут запомнить названия ни одной картины, даже если видели ее накануне, в то время как сама она хранит в голове кучу ненужной информации о фильмах, которые не стала бы смотреть, даже чтобы скоротать время в самолете, что, впрочем, маловероятно, потому что летать ей совершенно некуда.
— А, так я его видела! — вмешалась Тереза, мать Кортни, крупная женщина с хрипловатым низким голосом, которая периодически жаловалась, что накануне вечером чересчур много выпила. Из всей компании она нравилась Саре больше других, и иногда, оставшись вдвоем, они тайком, словно школьницы, выкуривали по сигаретке и даже позволяли себе вольнодумные замечания о мужьях и детях. Но когда на площадку подтягивались другие мамаши, Тереза моментально поджимала хвост и превращалась в одну из них. — По-моему, очень миленький.
Ну еще бы не миленький, — поморщилась Сара. На детской площадке «миленький» считалось высшей степенью похвалы. Это означало — безобидный. И безопасный. Не подрывающий устоев. И не заумный. На предыдущей площадке кто-то назвал «миленьким» даже «Красоту по-американски» (то есть, разумеется, не «Красоту по-американски», а «знаете, тот фильм с Кевином… как его… и с розовыми лепестками»), что переполнило чашу Сариного терпения. Попробовав несколько других вариантов, она в конце концов начала приходить сюда — к школе Рейнберн, и очень скоро обнаружила, что на всех площадках происходит одно и то же: мамаши непрерывно жалуются на усталость и по вечерам смотрят «миленькие» фильмы, названия которых уже на следующий день не могут вспомнить.
— Начало мне очень понравилось, — продолжала Шерил, — но уже через пятнадцать минут мы с Джерри дружно заснули.
— Это еще ничего! — засмеялась Тереза. — Мы с Майком тут на днях занялись сексом, так я заснула прямо посреди процесса.
— Да, — сочувственно кивнула Шерил, — со мной тоже такое бывало.
— А когда я проснулась и извинилась, он сказал, что даже не заметил, — пожаловалась Тереза.
— А знаете, как надо поступать? — покровительственно вмешалась Мэри-Энн. — Для секса следует выделить строго определенное время. Мы с Льюисом так и поступаем. Каждый вторник в девять вечера.
Хочешь не хочешь, — мысленно добавила Сара и, отвернувшись от приятельниц, нашла глазами дочь. Люси стояла наверху небольшой пластиковой горки, задумчиво сосала большой палец и следила за тем, как Кристиан колотит по спине Троя, а Кортни демонстрирует Изабелл свои трусики с изображением Маленькой Русалочки. Даже здесь, на площадке, Люси мало общалась с другими детьми, предпочитая держаться в стороне и наблюдать, словно выискивая момент, когда можно будет вступить в разговор и присоединиться к группе. Совсем как ее мама, с грустью подумала Сара и почувствовала какую-то странную гордость при мысли о том, что они с дочерью так похожи.
— А у тебя как? — спросила Шерил, и она не сразу поняла, что вопрос адресован ей.
— У меня? — Сара усмехнулась с горечью, удивившей даже ее саму. — Да мы с Ричардом уже несколько месяцев друг к другу не прикасались.
Женщины смущенно переглянулись, и Сара поняла, что ее спрашивали совсем не об этом. Перегнувшись через стол, Тереза сочувственно потрепала ее по руке:
— Да нет, дорогуша, Шерил просто хотела узнать, устаешь ли ты так же, как и мы все.
— А-а, — протянула Сара, удивляясь, почему это она постоянно теряет нить разговора. — Нет, не особенно. Мне всегда хватало нескольких часов, чтобы выспаться.
* * *
Десять тридцать на детской площадке считалось временем второго завтрака. Этот порядок завела Мэри-Энн, и она же строго следила за его исполнением. Она вообще считала неукоснительное соблюдение режима основным условием счастливого детства. В ее доме на стенах в обеих детских висели часы со светящимися циферблатами, и Трой и Изабелл твердо знали, что не должны вставать с кровати до тех пор, пока не увидят на них цифру «7». Еще Мэри-Энн утверждала, что спать каждый вечер дети тоже отправляются ровно в семь, причем без малейших возражений с их стороны. Сара выслушивала подобные заявления со смесью зависти и недоверия. Непререкаемость собственного авторитета казалась сомнительной даже ей самой, и в умении Мэри-Энн повелевать людьми и временем ей чудилось что-то почти фашистское.
Но, невзирая на свое в целом скептическое отношение к подобной пунктуальности, Сара не могла не признать, что детям она, похоже, шла на пользу. Они никогда не жаловались ни на голод, ни на необходимость ждать и никогда не интересовались, сколько времени остается до завтрака, а просто спокойно играли, уверенные, что в нужный момент их пригласят к столу. Люси, казалось, была особенно благодарна за подобный островок предсказуемости в своей не слишком организованной жизни.
— Мамочка, мамочка! Пора завтракать! — радостно сообщила она, подбегая к маленькому столику вместе с другими детьми. Впервые за утро она действовала с ними заодно, стала частью группы, и ее маленькое личико светилось.
Разумеется, идеальных систем не существует, продолжала размышлять Сара, роясь в большой сумке в поисках упаковки рисовых крекеров. Она могла поклясться, что клала ее туда сегодня утром! Или… это было вчера? Все дни недели теперь сливались для нее в одно бесформенное и однородное целое, будто содержимое пачки пластилина, оставленной на солнце.
— Мамочка?! — В голосе Люси уже слышались тревожные нотки. Все остальные дети успели раскрыть свои пластиковые пакеты и коробочки и горстями отправляли в рот овсяные колечки и крошечные крекеры «Золотые рыбки». — Где же мой завтрак?
— Я уверена, что он где-то здесь, — поспешила успокоить ее Сара.
Она уже давно поняла, что завтрак остался на столе в кухне, но продолжала трусливо притворяться, что ищет его. Вглядываться в темное нутро сумки было легче, чем поднять глаза и объявить дочери правду. Краем уха Сара слушала, как за ее спиной кто-то шумно втягивает сок из пакета.
— Куда он делся? — дрожащим голосом потребовала объяснений Люси. — Где мой завтрак?
Усилием воли Сара заставила себя посмотреть девочке в глаза.
— Прости, милая. — Она безнадежно вздохнула. — Мама, наверное, забыла положить его в сумку.
Люси не стала спорить и настаивать. Она только изо всех сил сжала кулачки, трагически сморщила бледное личико и сделала несколько судорожных вздохов, явно готовясь к следующей фазе операции. Сара виновато оглянулась на трех других женщин, с интересом наблюдавших за происходящим.
— Я не взяла рисовые крекеры, — объяснила она. — Наверное, оставила их на столе.
— Бедняжка, — посочувствовала Шерил.
— Уже второй раз за неделю, — напомнила Мэри-Энн.
Сука!
— Трудно удержать все в голове, — заметила Тереза, вручая Кортни йогурт и пакетик с изюмом.
Сара опять повернулась к дочери, тихое поскуливание которой постепенно набирало громкость.
— Успокойся, пожалуйста, — взмолилась Сара.
— Нет! — взвизгнула Люси. — Не успокойся!
— Перестаньте кричать, юная леди.
— Мама плохая! Хочу завтрак!
— Но его здесь нет. — Сара сунула в руки дочери сумку. — Посмотри сама.
Кинув на мать мстительный взгляд, девочка моментально перевернула сумку, и на землю посыпались памперсы, упаковки влажных салфеток, мелочь, использованные бумажные платки, книжки и игрушки.
— Дорогая, — с натужным спокойствием проговорила Сара, указывая пальцем на образовавшуюся кучу вещей, — а теперь убери все это на место, пожалуйста.
— Я… хочу… мой… завтрак! — с трудом выдохнула Люси, после чего из глаз у нее хлынул поток слез, словно внутри прорвало плотину.
Обиженный вой, который она издавала при этом, заставил остальных детей забыть про еду и с уважением обернуться. Очевидно, они поняли, что присутствуют при выступлении виртуоза, у которого можно кое-чему научиться.
— Бедняжка, — повторила Шерил.
Вот остальные матери наверняка знают, как надо поступать в подобных случаях, покаянно подумала Сара. Они все читают специальные книги и какие-то журналы. Кажется, следует не обращать на истерику внимания и дать ребенку выплакаться. Или, наоборот, надо взять девочку на руки и напомнить ей, что мамочка ее любит? Вроде бы Саре где-то попадался и тот, и другой советы. В любом случае хорошая мать должна что-то предпринять, а не стоять столбом, когда ее ребенок, подняв лицо к небу, разрывается от крика.
— Подожди, — сказала вдруг Мэри-Энн таким непререкаемо взрослым голосом, что Люси немедленно замолчала и с надеждой повернулась к ней. — Трой, милый, отдай Люси свои крекеры.
Трою такая идея, очевидно, не понравилась.
— Нет, — заявил он и отвернулся, прикрыв пакетик телом.
— Трой Джонатан, — Мэри-Энн вытянула руку, — немедленно отдай мне «Золотых рыбок».
— Но, мама, — возмутился мальчик, — они же мои!
— Не спорь со взрослыми. С тобой поделится сестра.
Неохотно, но явно смирившись с неизбежным. Трой протянул матери пакет с крекерами, и та торжественно вручила его Люси, которая тут же просияла сквозь слезы.
— Большое спасибо, — повернулась Сара к Мэри-Энн. — Ты меня просто спасла.
— Ерунда, — ответила та. — Я не могла видеть, как эта крошка страдает.
* * *
Если бы вдруг одной из мамаш пришло в голову поинтересоваться, как это Сару угораздило выйти замуж, поселиться в их респектабельном пригороде и сделаться банальной домохозяйкой, она ответила бы, что виной всему стала минутная слабость. По крайней мере, именно так она объясняла эту странную метаморфозу себе, хотя в глубине души, конечно же, понимала, что такое объяснение не выдерживает критики. В конце концов, что такое взрослая жизнь, если не череда минутных слабостей, сменяющих одна другую? Большинство людей послушно, словно маленькие дети, подчиняются обстоятельствам и поступают именно так, что в данный момент требует от них социум, старательно притворяясь при этом, что на самом деле делают выбор добровольно.
Но дело-то в том, что саму себя Сара привыкла считать исключением. Она открыла феминизм на втором курсе колледжа — в начале девяностых, на гребне его третьей волны, — и это открытие, как показалось ей тогда, круто и навсегда изменило ее жизнь. Прослушав только вводный курс «Женских и гендерных исследований», Сара почувствовала, что получила ключ к пониманию многих проблем, которые еще в школе отравляли ей жизнь. Понятными стали и привычная затяжная депрессия матери, и собственное неумение заводить подруг и ладить с другими девушками, и странное отчуждение от своего тела, которое она временами испытывала. С пылом новообращенного Сара погрузилась в гендерный анализ, извлекая из этого такое же ощущение психологического комфорта, которое ее соседки по студенческому общежитию получали от аэробики или шопинга.
Она записалась в Женский центр и провела последние студенческие годы в самой гуще сообщества целеустремленных, думающих, социально и политически активных женщин. Сара участвовала в маршах против сексуальной эксплуатации, дежурила на горячей линии, выделенной для жертв семейного насилия, твердо усвоила разницу между французским и англо-американским феминизмом. К последнему курсу она коротко подстригла волосы, перестала брить ноги и начала ходить на вечеринки для лесбиянок, геев и бисексуалов. За два месяца до окончания колледжа у Сары завязался бурный роман с американкой корейского происхождения по имени Амелия, которая осенью собиралась ехать в Нью-Йорк и поступить на медицинский факультет университета. Это было чудесное время — время открытия себя и новой реальности.
А потом, как-то совсем неожиданно, студенческие годы закончились. Амелия уехала на лето в Уэстчестер, к родителям, а Сара осталась в Бостоне, нашла временную работу в одной из кофеен «Старбакс» и начала думать о том, чем же заняться дальше. Два раза в то лето они виделись с Амелией, но былая веселая и непринужденная близость куда-то исчезла из их отношений, и за день до того, как Сара собиралась навестить подругу в ее новом студенческом общежитии, та позвонила и сказала, что, наверное, им не стоит больше встречаться. Учеба на медицинском факультете отнимает слишком много сил, и в ее жизни уже нет ни времени, ни места для иных обязательств.
В жизни Сары было сколько угодно и времени и места, но тем не менее еще целый год она воздерживалась от новых отношений, а потом начала встречаться с симпатичным парнем, который варил в «Старбакс» эспрессо, выступал в любительских концертах с юмористическими номерами и говорил, что ему нравится в Саре все, кроме небритых ног. Поэтому Сара опять начала делать эпиляцию, поставила противозачаточную спираль и стала проводить много времени в клубе комиков-любителей, выслушивая бесконечные бородатые анекдоты о разнице между мужчинами (которые умеют ориентироваться в незнакомой местности!) и женщинами (которые любят поговорить после секса!). Когда она намекнула, что не одобряет сексистских шуток, Райан предложил ей вынуть железный штырь из задницы и расслабиться.
Сара бросила Райана и подала документы в аспирантуру, решив, что таким образом сможет хотя бы на время вернуть чудесные студенческие дни и параллельно совершить неизбежный и плавный переход к так называемой взрослой жизни. Она с удовольствием представляла себя молодым профессором, изучающим, например, киноискусство с позиций современного феминизма. Она станет наставницей и примером для таких же девушек, как она сама, живущих словно во сне, тихих и замкнутых, но при этом твердо знающих, что ни один из путей, предлагаемых обществом, их не устраивает.
Но уже через пару недель в аспирантуре Сара поняла, что купила билет на тонущий корабль. Другие аспиранты охотно сообщили ей, что шансы найти работу, даже после получения степени, равны нулю. Все места давно заняты стариками, которые не спешат умирать и уступать место новому поколению. Пока ты учишься, университет охотно использует тебя как дешевую рабочую силу, а тебе за это время необходимо еще собрать материал и накропать скучные тезисы, которые все равно никто никогда не станет читать, а также самостоятельно найти издательство, готовое их напечатать. Если тебе это удастся и при условии, что ты невероятно удачлива и талантлива, тебе могут поручить прочитать курс лекций по средневековой английской литературе каким-нибудь футболистам в Оклахоме. По окончании курса контракт не возобновляется. А тем временем Интернет становится доступным всем и каждому, и вчерашние студенты, с трудом закончившие колледж, не вставая с дивана, богатеют, продавая и покупая виртуальные акции, пока мы тут надрываем задницу за жалкую стипендию, которой не хватает даже на квартплату.
Сара понимала, что все это правда, и все-таки решила не менять свои планы, а только подкорректировала виды на будущее. Ну и пусть докторская степень не сулит ей никаких заманчивых карьерных перспектив, зато она сможет целых два года безнаказанно размышлять и читать книги и, возможно, наконец-то стряхнет с себя затянувшееся оцепенение, вызванное чересчур большим количеством выпитого эспрессо и выслушанных пошлых шуток. А потом, защитив тезисы, она сможет преподавать в начальной школе, или поступить в Корпус мира, или даже в последний момент вскочить по примеру других в быстро удаляющийся поезд под названием Интернет.
Однако ни одному из этих планов не суждено было осуществиться. Необходимость читать лекции оказалась для Сары непосильным бременем. Разумеется, на свете есть люди, которым это вовсе не кажется бременем. Им нравится звук собственного голоса, и они рады возможности продемонстрировать свой интеллект почтительно внимающим студентам. Но есть и такие, как Сара, абсолютно неспособные поддерживать контакт с аудиторией. Они нудно кружат вокруг одного и того же тезиса, не в силах разделаться с ним, найдя точную формулировку, и перейти к следующему. Или, наоборот, пытаются говорить сразу о слишком многом, и в итоге говорят ни о чем. Они не отрывают глаз от бумажки, монотонно зачитывая заготовленную заранее лекцию, либо безнадежно путаются в синтаксисе, когда пытаются импровизировать. И не дай бог им попробовать пошутить! Тогда на обращенных к ним лицах студентов отражается уже не скука или досада, а откровенная жалость. Только эта жалость и осталась в памяти Сары от тех двух ужасных семестров.
Сломленная и совершенно деморализованная, с самооценкой, опустившейся до нуля, она бросила аспирантуру и опять оказалась в «Старбакс», на этот раз без каких-либо планов на будущее. Двадцатишестилетняя неудачница с еще неясной сексуальной ориентацией, которая к тому же только что обнаружила, что одарена гораздо меньше, чем привыкла считать. «Я отвратительно заурядный человек, — каждый день напоминала себе Сара, — которому предстоит прожить отвратительно заурядную жизнь».
Словно доя того, чтобы закрепить преподанный ей урок смирения, однажды холодным осенним утром в «Старбакс» заглянула ее бывшая любовница Амелия. Она прекрасно выглядела, рядом гордо стоял коренастый корейский муж с решительной челюстью, а на груди в сумке-кенгуру висел пухлый черноглазый ребенок. Они сразу же узнали друг друга, и Амелия замерла в дверях, с какой-то нерешительностью глядя через зал на Сару.
Та грустно улыбнулась, словно предлагая бывшей подруге разделить с ней эмоциональную насыщенность момента, но Амелия не захотела улыбнуться в ответ. На ее лице, немного располневшем, повзрослевшем и усталом, не отразилось ни радости, ни сожаления, ни даже простого удивления. Саре показалось, что оно выражает только уже ставшую привычной жалость, будто лицо студента-первокурсника, даже не старающегося понять, что городит эта дура на кафедре. Она прошептала что-то мужу, и тот бросил на Сару удивленный взгляд. В ответ на его короткий вопрос Амелия пожала плечами, словно не веря, что действительно была знакома с этим жалким созданием в зеленом фартуке, не говоря уж о том, что когда-то в комнате общежития они в одном белье танцевали под песни Ареты Франклин, а потом валились на узкую кровать и хохотали до изнеможения неизвестно над чем. По крайней мере, Сара надеялась, что именно об этом вспоминала Амелия, разворачиваясь и выводя из кафетерия свою маленькую семью, в то время как она сама уже фальшиво улыбалась следующему клиенту и в тысячный раз объясняла, что в «Старбакс» не существует понятия «маленький» капуччино.
Вот тогда-то, объяснила бы Сара мамашам на детской площадке, и настигла ее эта «минутная слабость». Хотя, разумеется, на самом деле она была далеко не минутной. Период депрессии продолжался всю зиму и захватил еще кусок весны, в середине которой одним серым утром к прилавку подошел Ричард — среднего возраста мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и спокойной уверенностью в себе — и сказал Саре, что, похоже, у нее сегодня выдался такой же неудачный день, как и у него, а ей почему-то вдруг показалось, что это первые добрые слова, обращенные к ней за несколько последних лет. Вот так она и оказалась на этой богом проклятой площадке.
* * *
Опустившись на колени, Сара медленно собирала с земли рассыпавшиеся вещи. Она знала, что должна предложить Люси помочь маме — в три года детей следует приучать к ответственности за устроенный ими беспорядок, — но решила поступиться принципами ради того, чтобы избежать нового скандала.
К тому же, обходясь без помощи, она сможет дольше оставаться на коленях и таким образом не замечать осуждающих взглядов других мамаш. Мелкие камешки и веточки больно впивались в колени, и Сара охотно терпела эту боль, считая, что, наверное, заслужила ее.
Вниз обложкой на земле лежали «Сказки братьев Гримм», а на них — «Мишки Бернштейн идут к зубному врачу», и почему-то при взгляде на эти книжки Сара почувствовала особо острый приступ раскаяния. «Скоро я, как те средневековые монахи, стану ходить по городу и лупить себя плетью, — подумала она. — Тогда придется носить в сумке и плеть».
— Наверное, тебе стоит составить список вещей, которые надо брать с собой, — посоветовала Мэри-Энн, — и приколоть его на дверь. Я сама так делаю.
«Я недолго задержусь на этой площадке», — пообещала себе Сара и, подняв голову, изобразила улыбку.
— Спасибо, — сказала она. — Это очень хороший совет.
Скейтбордисты
Восемьдесят один… Восемьдесят два…
Эрон спал, а Тодд заканчивал отжимания — третий, последний заход, когда зазвонил телефон.
Восемьдесят три…
— Привет, — заговорил автоответчик голосом Кэти. — Как там поживают мои мальчики? Хорошо сходили в бассейн? — Восемьдесят четыре… — Тодд, я, наверное, вернусь не раньше половины седьмого. Один из наших ветеранов опоздал на интервью, и мы прождали его все утро. Извини.
Он простонал от досады, стараясь не сбиться с ритма… Восемьдесят семь… Значит, побегать до обеда не удастся… Восемьдесят восемь… — Держать спину прямо!.. Восемьдесят девять…
— Гамбургеры и смарт-доги в холодильнике, — продолжала Кэти, — тебе остается только сделать салат и замариновать баклажаны и перцы. Возьми хорошее оливковое масло. Ну, вроде все. Эрон, слушайся папу и будь хорошим мальчиком. Мама тебя очень любит. Пока.
Девяносто один… У него уже дрожали руки… Девяносто два… Черт, так хотелось побегать до обеда… Девяносто три… Проклятые ветераны!.. Девяносто четыре… Смарт-доги… Что за идиотское название?.. Девяносто шесть… Наверное, когда поколение Эрона подрастет… девяносто семь… оно не скажет спасибо за то, что вместо нормальных хот-догов их кормили какой-то вегетарианской мутью… Девяносто восемь… Осталось всего два… Девяносто девять… Вот оно… Сто… Все!
Тодд вскочил с пола, чувствуя, как разогнавшаяся кровь весело бежит по жилам и все тело будто поет. Отжимания — три захода по сто — всегда действовали на него подобным чудесным образом. В жизни, конечно, есть много вещей, которые напрягают. Вот, например, когда Кэти задерживается на работе и сбивает ему режим. А потом приходит усталая и чувствует себя виноватой перед сыном, которого не видела целый день, и срывает это на Тодде, будто все дело в нем. Наверное, отчасти так и есть, но только что толку постоянно напоминать об этом?
К счастью, в жизни есть и такие вещи, от которых делается легко и радостно. Например, долгие и ленивые летние дни, когда можно ничего не делать, а просто валяться с Эроном у бассейна в окружении молодых мам в купальниках. Или вот это ощущение приятной усталости и боли в мускулах после отжиманий. Или то, как тебя зовет из детской только что проснувшийся ребенок, который ни минуты не может обходиться без тебя и пока не стесняется признаться в этом.
— Слышу, малыш! Уже иду.
* * *
По утрам Эрон, как правило, просыпался веселым, улыбчивым и полным щенячьей энергии. Обязательный дневной сон, однако, действовал на него совсем иным образом. Он выходил из спальни непроснувшимся и хмурым, со смешно сбившимся на бок шутовским колпаком с бубенчиками и набухшим памперсом, свисающим до самых колен. Даже самый невинный вопрос вроде «Хочешь кушать?» мог вызвать приступ истерических рыданий или гнева. После нескольких месяцев проб и ошибок Тодд пришел к выводу, что в такие моменты лучше оставить сына в покое и помалкивать. Не говоря ни слова, он посадил мистера Мизантропа на высокий стульчик, вручил ему чашку с молоком и шоколадный батончик и засунул в проигрыватель диск с записью живого концерта Раффи.
Пока Эрон ел и постепенно просыпался, Тодд занялся приготовлением обеда. Он сполоснул и высушил бумажным полотенцем пучок латука и тщательно перемешал в миске салатную заправку. Потом достал пластиковую доску и начал нарезать баклажаны и перцы на дольки.
— Тингала-а-айо-о, — напевал Тодд себе под нос, — беги, мой ослик, беги!
— Па-а-апа! — В отличие от самого Раффи, Эрон терпеть не мог, когда кто-то подпевает его любимым песням. — Не пой!
— Извини. Забыл.
Если бы десять лет назад кто-нибудь сказал Тодду — одному из лучших спортсменов колледжа, члену престижного братства, плейбою и горячему поклоннику альтернативного рока, — что когда-нибудь, вместо того чтобы делать карьеру и зарабатывать деньги, он будет целыми днями нянчиться с трехлетним сыном и хлопотать на кухне, мурлыкая себе под нос детские песенки, он вряд ли поверил бы. Тогда Тодд даже не подозревал о существовании Раффи, концертный альбом которого этим летом они с Эроном слушали как минимум дважды в день. Эта музыка теперь сделалась постоянным аккомпанементом к его жизни, как дебютный альбом «Нирваны» когда-то был саундтреком первого года в колледже. Тодд уже наизусть знал не только песни, но и все реплики, с которыми Раффи обращался к аудитории.
«Девочки и мальчики, а вы знаете песню о пяти маленьких уточках?» Пауза, и счастливый рев аудитории. «Ну так вот, сейчас я не буду ее петь».
В отличие от большинства родителей, с которыми ему случалось говорить на эту тему и которые жаловались, что любимый репертуар детей доводит их до умопомешательства, Тодд не стеснялся признаться, что ему нравится Раффи. Мелодии у парня получались заразительными, а сам он казался веселым и простым. В нем не было ни капли дешевой театральности или позы, которая после определенного возраста начинает так раздражать в рок-звездах. По крайней мере, слушая Раффи, можно было не опасаться, что в один прекрасный момент ему снесет башку от героина, он бросит жену и детей и, спасаясь от абстинентного синдрома, вышибет себе мозги, как будто только для того, чтобы продемонстрировать всем, как достали его деньги и слава.
— Папочка? — Эрон с сомнением обнюхивал свой указательный палец.
— Что?
— Ну…
— В чем дело?
— Откуда-то пахнет какашками.
— Ох, Эрон, ну сколько можно говорить, чтобы ты…
— Я не трогал подгузник! — яростно затряс головой мальчик. — Правда-правда не трогал!
* * *
Игра в крушение поезда, очевидно, лучше всего соответствует менталитету трехлетнего мальчика. Эрон изобрел ее сам, и состояла она в том, что сначала два паровоза (которых звали Гордон и Перси в честь героев любимой книжки) с громким пыхтением ехали навстречу друг другу по железной дороге, занимающей половину пола в гостиной, а потом неизбежно сталкивались.
— Зпданнг! — радостно вопил Эрон. По его мнению, поезда должны сталкиваться именно с таким звуком. — Так тебе, Гордон!
— О-ох, — стонал Тодд, когда его паровоз валился на бок. — Как больно, Перси!
И Эрон заливисто хохотал над поверженным Гордоном и над британским акцентом, который старательно изображал отец.
Сколько бы раз ни повторялось крушение, мальчик все так же упоенно орал «Зпданнг!» и радовался бедствиям Гордона (Гордоном всегда был Тодд, и Гордон, разумеется, всегда проигрывал). Только в три года и возможно такое ничем не омрачаемое и бессмысленное счастье. Хорошее никогда не надоедает. То, что нравится, нравится всегда или, по крайней мере, до тех пор, пока тебе не исполнится четыре.
Как ни странно, бесконечные повторения железнодорожного крушения действовали Тодду на нервы гораздо меньше, чем, например, пятое подряд прочтение какой-нибудь книжки или сотый раунд дурацкой игры под названием «Страна леденцов», вероятно, потому, что ее сутью являлось завораживающее для всех бывших и настоящих мальчишек столкновение тяжелых металлических предметов.
— Збданнг!
— О-ох.
Игра прекратилась сразу же, как только Эрон услышал звук поворачивающегося в замке ключа. Забыв о Перси, он вскочил и уставился на дверь, словно готовясь узреть чудо.
И действительно, Кэти, с усталым вздохом бросившая на пол набитую сумку, была чудо как хороша даже после длинного рабочего дня. Она принадлежала к числу тех женщин, видя которых каждый раз заново удивляешься их прелести.
— Мамочка! — выдохнул Эрон и, сорвав с головы шутовской колпак, не глядя зашвырнул его в угол. — Ты пришла!
— Мой малыш! — Кэти опустилась на колени и широко раскинула руки, словно Иисус на плакате, который висел когда-то в воскресной школе Тодда. — Я так скучала по тебе, мой сладкий.
Громко топая, Эрон бросился к матери и зарылся лицом в ее шею, а она с такой нежностью гладила его светлые волосики, что Тодд поспешил отвернуться. Он уставился на все еще зажатый в руке игрушечный паровозик, как будто ехидно подмигивающий ему: «Как больно, Перси».
— А ты, кажется, загорел сегодня, — недовольно покачала головой Кэти, заглядывая в счастливое лицо Эрона. — Наверное, папа опять забыл намазать тебя защитным кремом?
* * *
По будним дням после обеда Тодд ходил в местную библиотеку, чтобы готовиться к квалификационному экзамену, необходимому для вступления в коллегию адвокатов и получения лицензии. Конечно, он мог бы заниматься и дома — им с Кэти удалось оборудовать в маленькой комнате на втором этаже удобный, практически звуконепроницаемый кабинет, — но Тодд чувствовал почти физическую потребность на пару часов вырваться из дому и побыть одному. Бодро шагая по Плезант-стрит, он с удовольствием ощущал себя свободным взрослым человеком, вышедшим прогуляться теплым летним вечером и не обремененным при этом ни коляской, ни требовательным трехлетним тираном.
К тому же дома Тодду никогда не удавалось сосредоточиться. Он постоянно помнил о том, что совсем рядом, в соседней комнате, Эрон с Кэти обнимаются, хихикают, нашептывают друг другу всякие нежности и совсем не думают о нем. Будто выталкивают его из своего любовного круга. Будто после прихода Кэти он становится лишним, чужаком, неизвестно зачем вторгшимся в их дом, а не любящим отцом, который посвятил весь свой день — всю свою жизнь! — заботам о сыне.
Особенно убивал Тодда трюк с шутовским колпаком. Целый день Эрон носился с ним как с бесценным сокровищем, не расставался ни на секунду, ел, играл, спал в нем и начинал рыдать, стоило отцу намекнуть, что хорошо бы снимать колпак хотя бы в бассейне, но, едва Кэти входила в дверь, колпак летел в угол, забытый и уже ненужный. Тодд был почти уверен, что таким образом Эрон как бы говорит, что до этого момента весь день (прожитый с отцом!) был просто глупой шуткой и только теперь начинается настоящая жизнь. Несколько следующих прекрасных часов он проведет с мамой, а значит, не надо больше носить дурацкую красно-розовую шапку с колокольчиками, что на детском языке, вероятно, означает что-то вроде: «Да пошли вы все!»
Тодд понимал, что обижаться глупо и тем более нельзя винить трехлетнего ребенка за столь сильную привязанность к матери. В колледже он среди прочего изучал и психологию и имел представление и об эдиповом комплексе, и о стадиях взросления. Он знал, что уже через несколько лет потребность мальчика в материнской ласке сильно ослабеет, а став подростком, он, возможно, начнет притворяться, что не узнал ее, если случайно встретит на улице. Но все это будет нескоро. А пока Тодд ревновал, обижался, даже злился и чувствовал, что единственный способ избавиться от всех этих негативных эмоций — это как можно скорее убраться из дома.
* * *
Скейтбордисты уже собрались на площадке перед библиотекой, и Тодд остановился на обычном месте, чтобы по привычке понаблюдать за ними. Сегодня их было четверо: мальчики лет десяти-тринадцати, одетые в шорты по колено, мешковатые футболки и модные в этом сезоне «ретро»-кроссовки. На головах у всех красовались шлемы, от которых в смысле безопасности не было никакого толку, потому что застегивать их под подбородком подростки, вероятно, считали ниже своего достоинства. Несколько дней назад Тодд даже попробовал заговорить об этом с их вожаком — тощим, гибким и отчаянно смелым подростком, которого остальные называли Джи, но тот только бросил на него отсутствующий взгляд, на который они были большие мастера, и не удосужился даже пожать плечами.
Этот Джи был прирожденным спортсменом — грациозным и бесстрашным. Между ним и доской существовала какая-то почти мистическая связь: он поднимался на бордюры, спускался по ступеням, перепрыгивал через металлические ограждения и клумбы и почти всегда приземлялся на ноги. Его товарищи, на которых, в отличие от Джи, действовал закон земного тяготения, как правило, ограничивались повторением нескольких базовых маневров и при этом нередко падали, но, впрочем, быстро поднимались, ворча и потирая ушибленные худые задницы.
Тодд сам толком не знал, зачем приходит сюда каждый вечер и наблюдает за группой мальчишек, выполняющих одни и те же нехитрые трюки. Наверное, отчасти его приводил к площадке простой интерес к занятию, которое стало играть такую большую роль в жизни подростков. Сам Тодд никогда не катался на доске: в детстве его привлекали командные игры, азартные и в то же время требующие дисциплины, и сейчас он хотел побольше узнать об этом спорте, чтобы, когда придет время, научить чему-нибудь Эрона, как отец учил когда-то самого Тодда кататься на двухколесном велосипеде. Неделю назад он даже заглянул в спортивный магазин с намерением купить себе доску но, как только продавец вопросительно взглянул на него, струсил, почему-то вдруг решив, что тридцатилетнему мужчине неприлично заниматься такими глупостями.
Если бы Кэти увидела, как он, прислонившись к зеленой крашеной решетке, праздно стоит под большим буком и с видом олимпийского арбитра наблюдает за упражнениями скейтбордистов, она бы, вероятно, нашла его поведению более простое объяснение: например, обвинила бы мужа в том, что он всеми силами отлынивает от работы, ставя этим под удар собственную карьеру и их общие надежды на финансовое благополучие. И в чем-то она, конечно, была бы права: Тодду ужасно не хотелось готовиться к этому проклятому экзамену. Наверное, то же самое чувствует актер, пытающийся заучить слова роли, хотя и уверен, что все равно забудет их, как только выйдет на сцену. Но, для того чтобы просто протянуть время, существовало и множество других способов, и все они были отлично известны Тодду. Он мог бы читать в библиотеке журналы, или рыскать по Интернету, либо просто разглядывать полки с книгами. Он мог бы купить мороженое и с удовольствием, никуда не спеша, съесть его в парке или скормить большой батон паре сердитых уток, обитающих в пруду. Но Тодд не делал ничего подобного. Вместо этого он каждый день подолгу стоял под буком и наблюдал за скейтбордистами.
Он приходил сюда уже несколько недель, но ни разу не дождался от мальчишек ни улыбки, ни даже простого кивка. Они, казалось, вообще не замечали окружающего мира, будто раз и навсегда решили, что ничего важного или достойного внимания не может происходить за пределами их тесного, недоступного для непосвященных мирка. Они смотрели только себе под ноги, объяснялись между собой короткими приглушенными возгласами и междометиями и едва поднимали глаза, даже когда одному из них удавалось какое-нибудь особо замысловатое приземление или когда хорошенькие девочки, их ровесницы, ненадолго останавливались на краю площадки, чтобы понаблюдать и похихикать.
«Наверное, и я был таким же, — думал иногда Тодд. — Когда-то, давно, я мог бы быть одним из них».
* * *
В тот день, когда умерла его мать, Тодд с друзьями все утро бросались снежками в проезжающие машины. Дорога была скользкой, и когда один фургон, который они атаковали особенно яростно, затормозил, его занесло, развернуло на тротуаре, и правым задним крылом он сбил несколько пластиковых баков, засыпав мусором весь газон перед домом Андерсенов. Мальчишки бросились врассыпную, а Тодд с Марком Толланом спрятались за голыми кустами и видели, как пожилой водитель выскочил из фургона и, тряся кулаком, заорал в спину их улепетывающим приятелям: «Довольны? Этого вы добивались?»
Когда час спустя Тодд, замерзший, веселый и голодный — тогда он постоянно был голоден, — вернулся домой, то прежде всего обратил внимание на то, что в доме не пахнет едой. Второй странностью было то, что отец уже вернулся с работы и сидел на диване в какой-то странно напряженной позе, как показалось тогда мальчику, с сердитым лицом. Тодд решил, что попался, хотя и не понимал, как такое могло случиться. Может, водитель каким-нибудь чудом узнал его? Или кто-нибудь из друзей сознался родителям? Или за атакой на фургон наблюдал кто-нибудь из соседей?
— Сядь, сынок. Нам надо поговорить.
— Это насчет машины? — виновато спросил Тодд.
Отец, казалось, удивился:
— Тебе уже кто-то сказал?
— Нет, я сам догадался. — Тодд уже приготовился выслушать упреки, но отец молчал, словно вдруг забыл о его присутствии. — Это я виноват, папа. Я не должен был этого делать.
— О чем ты? — Голос отца звучал ровно, но напряженно, словно спокойствие давалось ему с трудом. — Это был несчастный случай. В нем никто не виноват.
Огромное облегчение, испытанное Тоддом, быстро сменилось замешательством, а потом — испугом. Каким-то странным, неживым голосом отец почему-то заговорил о матери: возвращалась из города… гололед… опасная дорога… не справилась с управлением… машина размазалась по стволу… Последняя фраза надолго застряла в памяти Тодда, хотя позднее, вспоминая этот разговор, он не мог поверить, что отец действительно выразился с таким жестоким натурализмом.
— Мне очень жаль, Тодд. Теперь ты знаешь, что случилось. Я приехал прямо из больницы. Врачи сделали все, что могли.
— А Дженни уже знает?
— Через час поедем в аэропорт встречать ее.
А ведь мы это предсказывали, подумал Тодд.
Сколько он себя помнил, они с Дженни — сестрой, которая была на семь лет старше и уже училась в колледже, — всегда подшучивали над тем, как плохо мама водит машину. Сидя за рулем, она постоянно то заглядывала в зеркало и подкрашивала губы, то отворачивалась от дороги, чтобы достать что-нибудь из своей сумочки или настроиться на нужную радиостанцию.
«Мама, смотри, куда едешь, — говорили они ей. — Ты так убьешь кого-нибудь».
«Скорее всего себя», — весело отвечала мать.
— И что мы теперь будем делать? — спросил Тодд.
Отец, казалось, растерялся на минуту, долго смотрел на свою руку, будто у него на ладони был написан ответ, но потом потрепал Тодда по плечу и сказал твердо:
— Надо жить так же, как раньше. Как будто ничего не изменилось. Я уверен, что твоя мать хотела бы именно этого.
Услышав, что у отца уже имеется план, мальчик почувствовал такое облегчение, что тогда ему даже не пришло в голову усомниться в его мудрости. Через день после похорон Тодд уже играл в полуфинале за юношескую баскетбольную команду и заработал семнадцать очков. А еще через день он опять начал ходить в школу. Когда учительница сочувственно спросила у него, как дела, Тодд так твердо ответил «Отлично», что никто больше не приставал к нему ни с соболезнованиями, ни с вопросами.
И позже, в старших классах и в колледже, Тодд старался жить так, как желала его погибшая мать и отец, который скоро женился во второй раз. Тодд был председателем студенческого совета, лучшим квотербэком футбольной команды и одним из самых блестящих студентов, оставался при этом веселым, дружелюбным и общительным, никогда не испытывал недостатка в подружках, а после окончания колледжа получил приглашения сразу от трех юридических факультетов из пяти, в которые отсылал документы.
Только недавно, уже после того, как Тодд женился и сам стал отцом, он начал подозревать, что в самой сердцевине его жизни кроется какая-то червоточина — что-то неправильное, недоделанное или нерешенное. Возможно, именно этот скрытый дефект и заставлял его каждый вечер часами торчать у зеленой решетки, наблюдать за мальчишками, катающимися на досках, и отчаянно надеяться, что однажды они все-таки заметят его присутствие, заговорят с ним и, может быть, даже предложат выйти из тени и занять место среди них.
Герой грез
— Таких как он надо кастрировать, — отрезала Мэри-Энн, очевидно уверенная, что иной точки зрения и быть не может.
Шерил и Тереза дружно закивали. Речь шла о Рональде Джеймсе Макгорви, сорокатрехлетнем холостяке, бывшем уборщике католической школы, который отсидел срок за преступление на сексуальной почве и недавно вместе с престарелой матерью поселился в небольшом домике номер сорок четыре по Блуберри-Корт. Сара с Люси каждый день проходили мимо него, направляясь на детскую площадку.
Сара внимательно рассматривала смазанное изображение пухлого лысеющего мужчины с настороженным лицом на листовке, которую они обнаружили на столике для пикников. Жирная черная надпись гласила: СОСЕДИ, БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ!!! СРЕДИ НАС ПОЯВИЛСЯ ИЗВРАЩЕНЕЦ! Далее мелким шрифтом сообщалось, что Макгорви неоднократно привлекался к ответственности за непристойные обнажения и публичную мастурбацию, а также являлся главным подозреваемым в деле девяносто пятого года об исчезновении девятилетней девочки, которое, кстати, так и не было раскрыто.
— Просто аккуратно отрезать все лишнее, — продолжала Мэри-Энн. — Тогда и соседей предупреждать не придется.
— А знаешь, что еще надо сделать? — предложила Сара, удачно передразнивая ее безаппеляционный тон. — Надо прибить отрезанный пенис над входом в школу, чтобы другим извращенцам неповадно было.
Оценив сарказм, Тереза и Шерил вежливо хихикнули, а Мэри-Энн смерила Сару ледяным взглядом:
— Думаешь, это очень смешно?
— Нет, просто не могу поверить, что ты действительно хочешь кастрировать человека за непристойное обнажение.
— Хочу, если это необходимо для безопасности моих детей. А кроме того, он, вероятно, еще и убийца.
— Он всего лишь подозреваемый. А значит, считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана.
— Его вина уже была доказана. И он сидел за это в тюрьме, — напомнила Мэри-Энн.
— Ну и что? Он отсидел весь срок и загладил свою вину перед обществом.
Сара сама удивлялась упорству, с которым отстаивает совершенно чуждую ей юридически-казуистическую точку зрения. Когда-то в колледже она была самой горячей сторонницей Андреа Дворкин и Катрин Маккинон, участвовала в начатой ими непримиримой войне с порнографией и насилием и даже написала заслуживший одобрение соратниц реферат на тему «Нормализация ненормального: патриархат и сексуальное насилие в семье». Если бы тогда ее наставницам пришло в голову предложить кастрацию как метод борьбы с неисправимыми насильниками, Сара, разумеется, поддержала бы их с энтузиазмом. Но Мэри-Энн раздражала ее до такой степени, что если бы та вдруг высказалась в защиту гуманного отношения к детям и животным, то Сара скорее всего тут же начала бы отстаивать необходимость жестокости.
В сущности, ее выводили из себя не столько сами суждения Мэри-Энн, сколько невыносимое самодовольство, с которым они высказывались. В каждом произнесенном ею слове сквозила высокомерная уверенность женщины, твердо знающей, что она сумела добиться всего самого лучшего в этом лучшем из миров.
«Ну и чего ты добилась? — хотелось спросить Саре. — Вот этой отстойной детской площадки? Машины размером с паровоз? Дурацких шортов из лайкры? Секса раз в неделю и строго по расписанию? Двух благовоспитанных детишек, которые съеживаются каждый раз, когда ты к ним обращаешься?»
— Чик-чик, — Мэри-Энн сделала соответствующий жест указательным и средним пальцами, — и нет проблемы.
— А в некоторых странах отсекают руки людям, которые воруют из магазинов, — заметила Сара. — Может, нам тоже стоит это попробовать?
— Ну, воровать-то после этого наверняка станут меньше, — пожала плечами Мэри-Энн и заслужила одобрительный смех Терезы и Шерил.
Сара не питала иллюзий по поводу того, кто стал победителем в споре, но это было и неважно. Главное, у нее наконец-то хватило духу нарушить трусливое молчание и высказать вслух мнение, отличное от мнения Мэри-Энн. После истории с рисовыми крекерами Сара пообещала себе, что постарается найти новую площадку, где, возможно, появится шанс установить с другими родителями нормальные человеческие отношения, и, приняв это решение, сразу же почувствовала себя свободной и отказалась от неблагодарных попыток подстроиться под приятельниц.
— Мой брат тоже любил показывать мне свое хозяйство, — неожиданно заявила Тереза. — Когда мы еще были подростками. Он проделывал это и в моей комнате, и в машине на заднем сиденье, и даже за обеденным столом, но всегда устраивал так, чтобы никто, кроме меня, не видел.
— А ты кому-нибудь рассказала об этом? — поинтересовалась Шерил.
— Нет, — покачала головой Тереза, словно удивляясь собственной глупости. — Я не хотела, чтобы ему попало. А может, боялась, что во всем обвинят меня. Не знаю. Это все продолжалось до тех пор, пока он не поступил в колледж и не уехал.
— Какая гадость, — брезгливо произнесла Мэри-Энн. — А с ним самим ты не пыталась это обсудить?
— Попыталась один раз, — улыбнулась Тереза, — лет пять назад. Мы тогда немножко напились, и я заговорила об этом. Он стал убеждать меня, что такое случилось всего один раз и было просто глупой шуткой. Но это неправда: это происходило довольно часто. Не каждый день, конечно, и даже не каждую неделю, но достаточно часто для того, чтобы я все время опасалась.
— Надо было его кастрировать, — не удержалась Сара.
— Это совсем другое! — отрезала Мэри-Энн. — Он же не демонстрировал себя посторонним на улице.
— Насколько нам известно, — уточнила Шерил.
— А сейчас он женат, — продолжала Тереза, — и его жена ждет третьего ребенка. И из всех родственников я люблю его больше всех. Что еще раз доказывает…
Сара хотела выяснить, что именно это доказывает, но не успела, потому что Шерил вдруг схватила Терезу за руку:
— Смотри!
— Что? — Та инстинктивно оглянулась на горку, с которой по очереди скатывались Кортни, Изабелл и Люси. — Куда?
— Да туда! — прошептала Шерил. — Герой Грез.
— Боже мой! — Тереза просияла, будто услышала долгожданную радостную новость. — Он вернулся!
Сара тоже посмотрела на качели, к которым устремились все взгляды. Ей было интересно наконец-то увидеть красивого и загадочного молодого отца, который, по словам приятельниц, весной в течение нескольких недель ежедневно приходил на эту площадку с маленьким сыном, а потом внезапно исчез, оставив зияющую дыру в эмоциональной жизни Шерил, Терезы и Мэри-Энн. Дня не проходило без того, чтобы они не обсуждали его таинственное исчезновение и вероятность возвращения.
— Может, он потерял работу? — предположила Тереза, понизив голос так, будто говорила о чем-то неприличном.
— Мы ведь даже не знаем, была ли у него работа, — напомнила Мэри-Энн.
Герой Грез тем временем, опустившись на колени, возился с ремешком, которым его сын, худенький малыш в красно-розовом шутовском колпаке, был пристегнут к двойной коляске. На левом сиденье сидел тоже пристегнутый большой плюшевый медведь. Закончив с ремешком, мужчина с ловкостью человека, делающего привычное дело, поднял мальчика из коляски и посадил его на качели, похожие на большой резиновый памперс с отверстиями для ног, висящий на двух цепочках.
— Может, ему просто надоело и он взял отпуск? — подумала вслух Шерил.
— Надоело — что? — язвительно осведомилась Мэри-Энн.
— Быть Героем Грез, — подсказала Тереза.
— Это тяжелая и грязная работа, — засмеялась Шерил, — но ведь кто-то должен ее делать.
Сара была вынуждена признать, что дурацкое прозвище идеально подходит незнакомцу — высокому, хорошо сложенному мужчине со светлыми, растрепанными, как у серфингиста, волосами, падающими на лоб. Его красивое и располагающее лицо чем-то неуловимо напоминало жизнерадостные лица тех молодых парней, которые на фотографиях в воскресных приложениях рекламируют мужское белье и уверенно улыбаются в камеру, скрестив руки на груди или с энтузиазмом указывая пальцем на что-то интересное, оставшееся за кадром.
Во всяком случае теперь Саре стало совершенно понятно, почему он произвел на остальных мамаш столь сильное впечатление. Обычно в будние дни на детскую площадку заглядывали мужчины довольно маргинальной наружности: пожилые отцы с лысинами и выпирающими животами, эксцентричные ученые мужи, любящие кататься с горки вместе со своими детьми, дедушки, срочно вызванные детьми для того, чтобы посидеть с внуками, иногда застенчивые работяги в дешевых костюмах, которые не знали, куда спрятать глаза и руки, и уж совсем редко случайные представители богемы, живущие по свободному расписанию, высокомерные и крутые, как яйца. Ни один из них, разумеется, не мог сравниться с Героем Грез, похожим на персонажа сериала, будто спустившегося с экрана специально для того, чтобы украсить жизнь молодых скучающих домохозяек.
— А чем он вообще занимается? — поинтересовалась Сара.
Об этом на площадке ничего не знали.
— Но ведь была же у него какая-нибудь работа до того, как он женился? — продолжала настаивать Сара.
— Разумеется, была, — пожала плечами Мэри-Энн. — Просто нам об этом ничего не известно.
— А его жена? Что она делает?
— Вообще-то мы с ним никогда не разговаривали, — призналась Шерил.
— Мы даже не знаем, как его зовут, — добавила Тереза.
— Правда? — А Саре-то всегда казалось, что она заняла за столом освободившееся после его ухода место. По крайней мере, именно так это преподносили ей остальные: «Он исчез за несколько дней до того, как появилась ты». — Вы же вроде говорили, что он часто сюда приходил.
— Нам было неудобно самим с ним заговаривать, — объяснила Тереза. — Все-таки он не совсем один из нас.
— И мы из-за него постоянно нервничали, — пожаловалась Шерил. — По утрам приходилось краситься и думать, что надеть. Я даже устала от всего этого.
— Вы одевались и красились, но ни разу с ним даже не заговорили? — засмеялась Сара. — Вы что, семиклассницы?
— Мы приходим сюда не для того, чтобы флиртовать, — поджав губы, заявила Мэри-Энн. — Мы приводим сюда своих детей.
— Боже милостивый! — возмутилась Сара. — А какой у нас век? Восемнадцатый? Ты никогда не слышала, что с мужчиной можно разговаривать, не флиртуя?
— Мы его стеснялись, — вздохнула Тереза. — Даже не знаю почему.
Сара еще раз оглянулась на Героя Грез. Теперь тот старательно усаживал на качели неуклюжего плюшевого медведя. Справившись с задачей, он принялся раскачивать сиденья, уделяя равное внимание ребенку и игрушке.
— А почему коляска двойная? — спросила Сара. — У них есть еще один ребенок?
— Мы видели только одного, — отозвалась Шерил.
— Он такая лапочка, — улыбнулась Тереза. — И колпачок у него смешной.
Может, их второй ребенок умер, подумала Сара. Герой Грез сразу же представился ей трагической фигурой. В таком случае с их стороны довольно бестактно шептаться и шутить о человеке, возможно пережившем страшное горе. Хотя на это, пожалуй, не похоже. Слишком спокойным и веселым он выглядит. Мужчина продолжал обеими руками раскачивать качели и при этом издавал смешные звуки, подражая разным домашним животным. Получалось довольно похоже — особенно куриное кудахтанье, — а самым странным было то, что он, в отличие от большинства мужчин, нисколько не стеснялся и проделывал все громко и с удовольствием. Люси тоже заинтересовалась и медленно двинулась прочь от горки.
— Мама! — крикнула она. — Покачай меня!
Обычно Сара старалась любыми способами отговорить Люси от качелей. Девочку словно завораживало равномерное движение, и потом она ни в какую не желала слезать. Долгие переговоры, в которых посулы сменялись угрозами, как правило, заканчивались слезами и истерикой. Но сейчас все это показалось Саре невысокой платой за шанс наглядно доказать остальным женщинам, что даже к привлекательному мужчине можно относиться как к человеку, а не как к сексуальному объекту С напускной неохотой она медленно поднялась со скамейки:
— Хорошо, милая. Иду.
— Подожди, — прошептала Тереза. Она открыла сумочку и торопливо рылась в ней.
— Что?
Тереза вытащила кошелек и, как школьница, подмигнула Саре:
— Спорю на пять долларов, что ты не сможешь узнать номер его телефона.
* * *
Маленький мальчик скептически посмотрел на Люси, раскачивающуюся на соседнем сиденье, а потом повернулся к Саре. Его серьезное выражение лица как-то странно не соответствовало веселому колпаку с настоящими бубенчиками.
— Ей скоко лет? — строго осведомился он.
— Люси, дорогая, скажи этому милому мальчику, сколько тебе лет, — попросила Сара.
Девочка упрямо потрясла головой, как всегда принципиально не желая принимать участие в светской беседе.
— Мне три! — гордо крикнул малыш, нисколько не смущенный молчанием девочки. На всякий случай он продемонстрировал всем еще и три вытянутых пальца.
— Исполнилось в феврале, — уточнил Герой Грез и улыбнулся Саре. Вблизи его лицо уже не казалось таким идеально стандартным, как издали, — глаза были посажены чуть ближе, чем следовало, а один зуб на нижней челюсти рос немного вбок. Сара решила, что эти маленькие недостатки делают его еще привлекательнее. — А к горшку все еще никак не можем приучиться, — пожаловался он.
— Мне можете об этом не рассказывать, — засмеялась Сара. — А Люси три года исполнилось в апреле. Правда, милая? — наклонилась она к девочке.
Люси не стала ни подтверждать, ни опровергать эту информацию. Она молча таращилась на незнакомого мальчика со смесью любопытства и ужаса.
— Она у меня немного застенчивая, — объяснила Сара.
— Об Эроне этого не скажешь, — опять улыбнулся Герой Грез. — Он ужасный болтун.
— Моя бабушка живет в Нью-Джерси! — объявил мальчик, видимо, больше не в силах скрывать сей волнующий факт. Правда, потом он немного помрачнел: — У нее нету бассейна.
— У его второй бабушки во Флориде есть бассейн, — объяснил его отец.
— А ты любишь плавать? — спросила у Эрона Сара.
— Не люблю акул, — изрек тот. — Могут тебя съесть.
— Не слушайте его. Он любит плавать. Мы почти каждый день купаемся в городском бассейне. — Герой Грез протянул ей руку. — Кстати, я Тодд.
— Сара.
— Я вас, кажется, раньше здесь не видел.
— Да, мы здесь недавно. А раньше ходили на другую детскую площадку, знаете, где скрипучая карусель? Рядом с кафе-мороженым.
Тодд знал. Они с Эроном любили периодически менять площадки, чтобы не надоедало. И он уже успел заметить, что на одних люди гораздо приветливее, чем на других.
— Знаете, вы первый человек, который заговорил со мной здесь, — сказал он и оглянулся на других мам, наблюдающих за ними с таким откровенным любопытством, словно Сара и Тодд были плоскими изображениями на белом экране.
— Наверное, они вас стеснялись, — объяснила Сара. — Привлекательные мужчины нечасто заглядывают на детские площадки.
Матерь божья! Неужели я с ним флиртую?
Тодд задумчиво кивнул, очевидно нисколько не смущенный ее комплиментом. Когда ты так хорош собой, подумала Сара, глупо притворяться удивленным, если другие это замечают.
— Да, наверное, я казался им странным, — согласился Тодд. — В этом районе вряд ли найдется много неработающих отцов, которые сидят дома с детьми.
— А чем занимается ваша жена? — поинтересовалась Сара.
— Она режиссер-документалист. Сейчас снимает фильм о ветеранах Второй мировой войны. Знаете, героическое поколение и все такое.
— «Спасти рядового Райана», — кивнула Сара.
— Да, Стивен Спилберг, — согласился Тодд.
— По-моему, то, что вы делаете, — просто замечательно. Не понимаю, почему считается, что мужчины не могут заниматься детьми.
— Я два года назад закончил юридический факультет, — немного поколебавшись, признался Тодд, — но никак не могу сдать экзамен на лицензию. Уже два раза проваливался.
— Я слышала, что это очень трудный экзамен, — сочувственно покачала головой Сара. — Кажется, у Джона Кеннеди-младшего тоже были с ним проблемы?
Люди часто упоминали имя младшего Кеннеди, стараясь утешить Тодда, и он уже привычно посочувствовал парню. Мало того что у него убили отца и сам он разбился на самолете — его еще угораздило войти в историю как святого покровителя всех неудачников, проваливших экзамен на лицензию.
— Не знаю, трудный или нет, — пожал плечами Тодд, — но я цепенею от ужаса каждый раз, когда о нем думаю. Знаете, бывают такие кошмары, в которых вдруг понимаешь, что целый семестр не ходил на математику, а сейчас должен сдать какой-то экзамен.
— А может, вам просто не хочется становиться юристом?
Это предположение вроде бы удивило Тодда.
— Вполне вероятно, что и не стану. Мы с Кэти решили, что я сделаю еще одну попытку, а если опять не получится, начну искать себе другое занятие.
Все эти признания Тодд делал совершенно просто, нисколько не стесняясь своих неудач. Он не похож на других мужчин, решила Сара. Вот Ричард никогда бы так не смог. Интересно, Тодд всегда говорит о себе с такой откровенностью или он почему-то решил довериться именно ей? Во всяком случае, в нем не было абсолютно ничего, внушающего робость или смущение. Скорее он казался довольно одиноким человеком, который рад раскрыть душу любому, проявившему к нему хоть какой-то интерес. То же самое можно было сказать и о большинстве молодых матерей, с которыми Сара общалась в последнее время.
— Я обратила внимание на вашу коляску, — сказала она. — У вас двое детей?
— Нет, только Эрон. Мы купили ее на распродаже, и оказалось, что в ней очень удобно возить всякие покупки. Ну, по крайней мере, было удобно, пока с нами не начал ездить Большой Мишка.
— А Люси ни за что не соглашается ездить в коляске. Мы везде ходим пешком, и получается страшно долго.
Они еще немного покачали своих детей и поболтали, а потом Тодд посмотрел на часы и, к своему удивлению, обнаружил, что они показывают уже половину первого. В отличие от Сары он, похоже, умел снимать Эрона с качелей без скандала и слез: сначала Тодд объявил пятиминутную готовность, потом громко сообщал о каждой истекшей минуте, а последние десять секунд они с мальчиком с удовольствием отсчитывали хором. Пока качели Эрона окончательно не остановились, Тодд не спеша усадил в коляску медведя. Только увидев, как он, опустившись на колени, застегивает ремешок вокруг толстого плюшевого живота, Сара неожиданно ощутила укол грусти.
«Не уходи! — хотелось крикнуть ей. — Не оставляй меня с ними!»
Словно услышав ее, Тодд поднял голову и робко улыбнулся, будто собираясь задать нескромный вопрос.
— Ну что ж, — неуверенно начал он, — приятно было познакомиться.
— Мне тоже.
Она молча смотрела, как, взяв Эрона под мышки, Тодд снимает его с качелей. Нога мальчика запуталась в ремешках, и Сара помогла освободить ее, не дожидаясь, пока ее попросят.
— Спасибо.
— Не за что. С нами все время случается то же самое. По-моему, Люси делает это нарочно.
Пока Тодд усаживал сына в коляску, Сара смотрела в глаза Большого Мишки, на морде которого застыло выражение страшной тревоги, будто он хотел позвать на помощь, но не знал, как это делается. Тодд выпрямился и уже собирался кивнуть на прощанье, когда она вдруг выпалила, не успев подумать:
— Знаете, как эти женщины называют вас? — она кивнула в сторону стола.
— Как? — Тодд был явно заинтригован.
— Героем Грез.
— У-ух. — Он в растерянности замер, как будто услышал что-то оскорбительное. — Какой ужас!
— Да нет, это скорее комплимент. Вы главный герой их романтических фантазий.
— Ну, возможно… — неуверенно пожал плечами Тодд. — В смысле, наверное, бывают прозвища и похуже.
— Одна из них поспорила со мной на пять долларов, что я смогу узнать ваш номер телефона, — заявила Сара, ужасаясь собственной смелости.
— На пять долларов? — засмеялся Тодд. — Поделимся?
— Думаю, договоримся.
Тодд похлопал себя по карманам и показал ей пустые ладони:
— У вас есть ручка?
В сумке ручка, кажется, была, но Саре совсем не хотелось идти за ней к столу. К тому же у нее появилась идея получше.
— Знаете, что будет еще круче? Если мы сейчас обнимемся.
Несколько секунд они стояли совершенно неподвижно, и мужество Сары уже начало стремительно таять, но потом Тодд сделал шаг ей навстречу и, широко улыбнувшись, раскинул руки.
Сара не привыкла обниматься с такими высокими мужчинами, и ей было немного неудобно. Она прижалась лицом к ключице Тодда, и прямо у нее перед глазами оказалось влажное пятно пота, расплывающееся из-под его руки. Кисловатый запах его большого тела показался ей странно успокаивающим.
— Совсем неплохо, — прошептал он.
Сара кивнула и прижалась к нему еще теснее, будто они танцевали на выпускном балу. Она стояла спиной к столику и могла только вообразить, какое впечатление производила эта сцена на остальных мамаш. Откинув голову, она посмотрела Тодду в глаза:
— Хотите их совсем доконать?
Позже Сара никак не могла вспомнить, ответил ли он ей что-нибудь или, может, просто кивнул. Как бы то ни было, Тодд сделал именно то, чего она от него ждала, словно услышал ее невысказанное желание.
Первый поцелуй получился пробным и словно шутливым, но во второй раз все было уже всерьез: они целовались сначала с осторожной нежностью, а потом самозабвенно и страстно. Так можно целоваться в два часа ночи под дверью комнаты в студенческом общежитии, но никак не в полдень на детской площадке и к тому же практически с незнакомцем. К счастью, у кого-то из них хватило здравого смысла наконец остановиться, хотя Сара так никогда и не узнала, у кого именно.
— Бог мой… — потрясенно прошептала она.
Тодд провел по губам тыльной стороной ладони.
— Ого! — выдохнул он и покраснел.
— Тебе лучше уйти сейчас, — попросила Сара.
Он кивнул и, не сказав больше ни слова, пошел прочь, медленно толкая коляску по нереально зеленому газону поля для соккера. Сара долго провожала глазами его широкую удаляющуюся спину, а потом оглянулась на дочь, которая, сидя на неподвижных качелях, задумчиво смотрела в том же направлении и мечтательно качала ногой.
— Пойдем? — предложила Сара.
На этот раз, как ни странно, Люси не стала скандалить, когда мать сняла ее с качелей. Держась за руки, они молча вернулись к столу. Сара чувствовала, как от смущения и гордости пылают щеки и почему-то дрожат колени. Тереза и Шерил изумленно таращились на нее, а лицо Мэри-Энн исказилось от злости.
— Твоей дочери было чрезвычайно полезно наблюдать за подобной сценой, — прошипела она.
— Его зовут Тодд, — сообщила Сара. — Он юрист. И он очень славный.
Комитет обеспокоенных родителей
С недавнего времени Эрон начал проявлять интерес к своему пенису. Когда у него выдавалась свободная минута — смотрел ли он телевизор или слушал сказку перед сном, — его рука машинально опускалась вниз и взгляд делался томным и мечтательным. По времени с этим новым увлечением совпал заметный прогресс в умении пользоваться туалетом, в связи с чем днем Эрон стал расхаживать по дому в трусиках (ночью и во время прогулок на всякий случай ему все-таки надевали памперс). Поскольку частенько он успевал добежать до туалета только в последнюю минуту, штаны поверх трусов решили пока не носить, и столь легкий доступ к интересующему его органу стал для мальчика непрерывным соблазном, противостоять которому у него не было сил.
Кэти и Тодд, убежденные, что каждый человек имеет право распоряжаться собственным телом, а к тому же выяснившие из множества прочитанных пособий для родителей, что детская мастурбация является делом обычным и вполне безобидным, решили не мешать мальчику познавать себя. Тем не менее иногда они все-таки испытывали некоторые сомнения.
— А ты занимался этим, когда был маленьким? — спросила Кэти.
Сидя в кухне, они наблюдали за тем, как Эрон рассеянно поглаживает свое крошечное мужское достоинство, не отрывая глаз от фильма «Клиффорд, большой рыжий пес».
— Не знаю, — пожал плечами Тодд.
У него осталось мало воспоминаний от раннего детства. Единственное, что задержалось в памяти и иногда всплывало где-то на границах сознания, — это лицо матери, склонившееся над его кроваткой, и ощущение ее любовного, светлого и неясного присутствия.
— Я-то точно никогда не занималась. Мама говорила мне, что там внизу все грязно, и запрещала даже трогать. Правда, она мне и палец запрещала сосать. Мазала его на ночь какой-то горькой гадостью.
— Тля ребенка зозать палец ист зовершенно естестффенно! — успокоил ее Тодд, передразнивая доктора Рут. Кэти всегда хохотала, когда он так делал, и Тодд частенько пользовался этим приемом в постели, когда хотел уговорить ее попробовать что-нибудь новенькое (Надеффать наручники зоффершенно естестффенно, торогая!). Это всегда, или по крайней мере до недавнего времени, было одной из забавных и милых слабостей Кэти: стоило убедить ее, что что-то, кажущееся ей сомнительным, находится в границах нормального, и она соглашалась на любые, даже самые рискованные эксперименты. — И нет ничего неестестффенного в том, что мальчик ффозбуждает рыжая собака!
Кэти вежливо улыбнулась и сразу же заговорила о другом:
— Кстати, вы с Эроном уже освоили карточки с цифрами?
— Не особенно, — признался Тодд.
Недавно Кэти почему-то решила, что Эрон должен запомнить цифры, научиться считать до ста и освоить хотя бы самое простое сложение. Она приобрела набор «Веселая арифметика для дошкольников» и теперь требовала, чтобы муж с сыном каждый день хотя бы по полчаса занимались им. Тодд отнесся к этому проекту без энтузиазма. Ребенку, черт возьми, всего три года, и его любимое занятие — крушить поезда! И пока нет никакой необходимости портить ему жизнь арифметикой.
— Мне бы очень хотелось, чтобы вы хотя бы попробовали, — тихо сказала Кэти. — Пусть он просто познакомится с основными понятиями. Если нам с тобой плохо давалась математика, это еще не значит, что и он должен ее бояться.
— Мне хорошо давалась математика, — возразил Тодд. — Все, кроме интегрального исчисления. С ним у меня получился какой-то тормоз.
Кэти оглянулась на Эрона:
— Милый! — Только на третий раз ей удалось перекричать телевизор. — Когда «Клиффорд» закончится, займемся с тобой арифметикой, хорошо?
Эрон кивнул с отсутствующим видом и опять уставился на экран. Тодд поцеловал жену в щеку.
— Ну что ж, мне пора в библиотеку, — вздохнул он.
— Как идут дела? — спросила Кэти, неудачно притворяясь равнодушной.
— Нормально. А что?
— Не знаю. Просто я иногда волнуюсь за тебя. За нас, — поправилась она.
Он еще раз поцеловал ее, на этот раз в лоб.
— Не о чем волноваться.
* * *
Смысла некоторых трюков с доской Тодд никак не мог угадать. Они не были такими эффектными, как, например, езда на велосипеде на одном заднем колесе или вращение баскетбольного мяча на пальце. Он не понимал, чего именно мальчики хотят добиться и, следовательно, удается ли им это.
Вот и сегодня они делали что-то непонятное: сначала на небольшой скорости катились по тротуару, низко пригнувшись, а потом вдруг подпрыгивали и на долю секунды зависали в воздухе. У более умелых скейтеров доска при этом словно прилипала к ступням, и, приземлившись, они продолжали катиться. У других она выскальзывала из-под ног, подскакивала кверху и, перевернувшись, падала на землю с мягким стуком или с грохотом, в том случае если хозяин все-таки опускался на нее, за чем неизбежно следовало падение.
Тодд понимал, что мягкое приземление лучше, чем шумное, но только ли в этом заключался трюк? Даже у тех, которые вроде бы делали все правильно, он получался каким-то неинтересным и явно не стоящим столь долгих усилий. Но с непонятным упорством мальчики снова и снова скользили мимо Тодда, подпрыгивали, зависали, приземлялись, сохраняя равновесие либо падая, и повторяли все сначала с упорством, доступным только тем, кто еще не вышел из отрочества. Казалось, каждый из них говорил: Не знаю, зачем я это делаю, но все равно буду делать до тех пор, пока не вырасту и не начну делать что-нибудь другое.
Уже не в первый раз за несколько последних дней Тодд вспомнил поцелуй у качелей и даже негромко застонал, закрыв на минуту глаза. Ему до сих пор трудно было поверить, что это случилось на самом деле — вот так, ни с того ни с сего, после банального короткого разговора и на глазах у всех этих женщин и детей (Эрона, как выяснилось позже, очень заинтересовало увиденное, и объяснения Тодда, что это такая взрослая игра и что все было понарошку, он принял с большой долей скептицизма). Сара не просто поцеловала его. Она с откровенной жадностью прижималась к нему всем телом, шептала что-то горячее и невнятное ему в рот, и Тодд уже готов был схватить ее за ягодицы, но, к счастью, вовремя вспомнил, где они находятся. Когда он оторвался от нее, Сара выглядела такой разочарованной, что он едва не пригласил ее к себе домой для продолжения, хотя непонятно, какое продолжение могло состояться в присутствии пары трехлетних малышей.
С тех пор прошла уже неделя, за которую Тодд ни разу не видел ее. На следующее утро они с Эроном опять пришли на площадку к школе, но там не оказалось даже трех вредных баб, которые прозвали его Героем Грез. Правда, через несколько дней они вернулись, но, когда Тодд спросил у них о Саре, притворились слабоумными и сделали вид, что не знают ни ее адреса, ни даже фамилии.
«Странно, что вы об этом спрашиваете, — заявила самая стервозная из них, с резким голосом и ногами как зубочистки. — Нам показалось, что вы с ней довольно близко знакомы».
У городского бассейна Сара тоже не появлялась, хотя Тодд хорошо помнил, как говорил ей о том, что они с Эроном бывают там почти каждый день. Судя по всему, она не испытывала большого желания еще раз увидеться с ним. Может, это и к лучшему, решил Тодд. Он и сам вовсе не стремился завести с ней роман. Просто хотелось еще раз увидеться, поговорить о том, что случилось у качелей, и выяснить, взволновало ли ее это происшествие так же сильно, как его самого.
Потому что Тодду никак не удавалось забыть о проклятом поцелуе. Слишком странно все это получилось. Хотя, честно говоря, он мечтал о чем-то подобном уже несколько месяцев, почти каждый раз, когда знакомился с какой-нибудь молодой привлекательной матерью. Дорогой Форум «Пентхауса», мне тридцать один год, я неработающий отец и хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной однажды на детской площадке. А неделю назад это на самом деле случилось. Как будто он опять стал подростком и вернулся в те времена, когда секс еще не стал привычной и вполне предсказуемой частью жизни, а был чем-то волшебным и таинственным, появляющемся ниоткуда и неожиданно, порой даже когда о нем совсем не думаешь, хотя думаешь о нем почти постоянно. Приходишь на вечеринку, и — пожалуйста, вот он. Или в магазине, или в «Макдоналдсе». Даже в церкви! Какая-нибудь девушка улыбнется тебе, и все сразу же меняется.
С потерей этих бесконечных и разнообразных возможностей Тодду труднее всего было примириться после женитьбы. Разумеется, взамен он приобрел право каждую ночь ложиться в постель с восхитительной женщиной. И мог целовать ее всегда, когда хотел… ну, или почти всегда. Но иногда ему хотелось поцеловать и кого-нибудь другого, просто так — для разнообразия и чтобы доказать себе, что все еще возможно. И не важно, что Сара совсем не в его вкусе, и ее даже нельзя было назвать хорошенькой, по крайней мере по сравнению с Кэти — обладательницей длинных ног и роскошных блестящих волос, которая, если хотела, умела выглядеть просто сногсшибательно. У Сары была мальчишеская фигура, немного выпуклые глаза, непослушные, жесткие волосы и чересчур широкие, на вкус Тодда, брови. Ну и что с того? Зато она шагнула прямо ему в объятия, угадав желания, о которых он сам не догадывался до тех пор, пока не очнулся посреди детской площадки, тяжело дыша и не решаясь выпустить ее из рук.
* * *
— Эй, извращенец!
Тодд вздрогнул и даже поднял руки, словно защищаясь от удара. Он так глубоко ушел в свои мысли или минивэн подъехал так тихо, что Тодд заметил его, только когда тот остановился прямо перед ним, закрыв скейтбордистов.
— Нравятся молоденькие мальчики, да?
Вопрос прозвучал с добродушной насмешкой, и он, немного расслабившись, заглянул в машину. Водитель перегнулся через пассажирское сиденье, и Тодд не сразу вспомнил, кому принадлежит это широкое ухмыляющееся лицо.
— Господи, Ларри! Даже не шути так.
С Ларри Муном Тодд познакомился прошлым летом в аквапарке, где они оба в самый разгар жары выгуливали своих сыновей. С тех пор они ни разу не виделись. Мун, коренастый парень с толстой шеей, лет тридцати пяти, когда-то был полицейским, а сейчас получал пенсию по инвалидности, хотя на первый взгляд казался абсолютно здоровым.
— Ты не занят? — спросил он Тодда.
— Вообще-то мне надо… гм… заниматься, — признался Тодд и в доказательство поднял с земли сумку с книгами. — В следующем месяце буду сдавать экзамен на лицензию.
— Так ты вроде уже сдавал в прошлом году?
— Да. Догадайся, с каким результатом.
Ларри засмеялся, как будто услышал веселую шутку.
— Садись в машину, — предложил он. — У меня есть предложение получше.
Мун быстро очистил пассажирское сиденье, зашвырнув назад футбольный мяч и бинокль. Толстую пачку голубых листочков он взял в руки и, когда Тодд уселся, положил ее ему на колени.
— Не возражаешь? — спросил он. — Не хочу, чтобы они помялись.
Тодд сразу же узнал листовки, сообщающие о появлении в пригороде извращенца. На прошлой неделе он уже получил три таких — одна пришла по почте, другая оказалась вложенной в воскресную газету, а третью кто-то просунул ему в машину, когда Тодд ушел в магазин, неплотно закрыв окно. Подпись на листовке гласила «Оплачено Комитетом обеспокоенных родителей».
— Ты член комитета? — поинтересовался Тодд.
— Я и есть комитет. Просто это звучит солиднее, чем «Оплачено Ларри с Хэйзел-авеню». Официальнее.
— А как ты узнал об этом уроде?
— В Интернете есть специальный сайт. По закону штата власти обязаны сообщать гражданам места проживания лиц, осужденных за сексуальные преступления. — Ларри оглянулся на Тодда: — А ты разве на него не заглядываешь?
— Очень редко, — покаялся Тодд.
— Я считаю, законопослушные граждане должны знать, что Джек Потрошитель поселился в соседнем доме, так ведь?
— Макгорви живет рядом с тобой?
— Ну, не совсем, но все-таки довольно близко. — Ларри нахмурился. — Этого ублюдка надо было кастрировать, и конец проблемам.
Тодд кивнул без особого энтузиазма, словно признавая право Ларри на подобное мнение, но не до конца разделяя его.
Они немного помолчали, и Тодд обратил внимание на негромкую музыку, звучащую из приемника.
— Ты любишь Раффи?
— Кого? — удивился Мун.
— Это ведь Раффи поет, да? «Большая прекрасная планета».
— А, это! — Ларри нажал на кнопку и выключил радио. — Через две минуты я уже не обращаю внимания на то, что там играет.
— А знаешь, мне его музыка даже нравится, — признался Тодд. — Не все время, конечно, но иногда приятно послушать песню-другую. Не то чтобы я член его фан-клуба или что-нибудь в этом роде…
Ларри ничего не ответил, и Тодд сразу же пожалел, что так разоткровенничался. Ощущение дискомфорта значительно усилилось, когда, остановившись на светофоре, Ларри повернулся к нему всем корпусом и принялся неторопливо его рассматривать: он с нескрываемым интересом изучал ноги Тодда, потом медленно поднял взгляд выше.
— Хорошо выглядишь, — проронил он. — Ходишь в спортзал?
Черт! Только этого Тодду не хватало.
Он испытывал неловкость не столько за себя, сколько за Ларри и при этом чувствовал себя идиотом. А кем еще он должен был себя чувствовать? Парень подкатывается к нему, обзывает извращенцем, приглашает в свою машину, а он садится, даже не спросив, куда они едут. Любой пятилетний ребенок знает, что так поступать нельзя.
— Я много бегаю, — объяснил Тодд. — А еще отжимаюсь, делаю приседания и все такое.
— Невероятно, — ухмыльнулся Ларри и довольно больно, хоть и дружелюбно стукнул Тодда по плечу. — Я разыскивал тебя несколько месяцев, а когда наконец отчаялся и махнул рукой — вот он ты, стоишь на углу как какая-нибудь шлюха из гетто.
— Зачем ты меня разыскивал? — поинтересовался Тодд, решив не обращать внимания на сравнение, которое показалось ему не совсем корректным. — Хотел о чем-то спросить?
— То-то парни обрадуются, — задумчиво сказал Ларри.
Тодд совсем поскучнел. Парни? Какие еще парни? Он уже собирался это выяснить, когда прямо из левого ряда минивэн неожиданно свернул на парковку у школьного спортивного комплекса. Стадион был ярко освещен, и, к радости Тодда, на нем оказалось довольно много народу: старички трусцой бегали по дорожкам, десяток пацанов пинали мячик, а две китаянки занимались тай-ши перед навесом, под которым хранилось оборудование. Тодд немного успокоился, хотя Ларри опять начал пристально разглядывать его ноги.
— Хорошо, что ты в кроссовках, — наконец заключил он.
* * *
Воспоминания об игре в школьной футбольной команде остались одними из самых приятных в жизни Тодда, но поле на стадионе Артура «Биффа» Райана было таким отвратительным, что даже ностальгический флер не позволял забыть об этом. Газон между тридцатиярдовыми линиями состоял в основном из проплешин, которые многострадальные служители перед важными играми и торжественными церемониями пытались замаскировать какой-то растительной краской. Подобное покрытие, естественно, не выдерживало топота двадцати двух пар ног, как, впрочем, и белая краска, которой на поле наносилась разметка, поэтому уже к концу первой пятнадцатиминутки все линии, включая боковые и эндовые, становились воображаемыми. Помимо всего прочего грунт на Поле отказывался впитывать воду, и даже после короткого дождя оно превращалось в настоящее болото, которое запросто могло засосать твою кроссовку в тот самый момент, когда ты пытался улизнуть от агрессивного лайнбэкера.
Насколько приятнее было бы сражаться на таком поле, подумал Тодд, как только они с Ларри вступили на восхитительный искусственный газон стадиона «Веллингтон Бразерс». На ярко-бирюзовом, как Карибское море, фоне белые поперечные и желтые эндовые линии смотрелись удивительно нарядно, и даже сейчас — с пустыми трибунами и небольшой горсткой игроков, разминающихся посреди поля, стадион будто излучал торжественную и романтически-приподнятую атмосферу, которую Тодд ощутил остро, как запах.
— Ого! — сказал он. — Это что-то!
— Да, неплохой газон, — согласился Ларри, — но не очень пружинистый. Играешь будто на бетонке.
Мужчины на поле остановили тренировку и двинулись им навстречу. На них, как и на Ларри, были серые спортивные шорты и футболки с надписью СТРАЖИ на груди. Все они с откровенным интересом разглядывали Тодда, но этот осмотр смутил его гораздо меньше, чем тот, который производил Ларри в замкнутом пространстве салона.
— Кто это? — сварливо спросил широкогрудый мужчина с короткой, как у сержанта, стрижкой и носом, который был сломан, причем, похоже, не один раз.
Ларри обнял Тодда за плечи:
— Это тот самый квотербэк, о котором я вам рассказывал.
Подобная рекомендация привела Тодда в замешательство. Он смутно помнил, что в аквапарке они обменивались с Ларри какими-то футбольными байками, но ведь он не мог не упомянуть при этом, что не играл в футбол уже по крайней мере лет десять. Сейчас с таким же успехом, как квотербэком, его можно было назвать семиклассником.
— Ты же говорил, он переехал, — вступил в разговор темнокожий парень с бритой головой, ростом, наверное, не выше метра шестидесяти, но сложенный при этом как Майк Тайсон. Его коротко обрезанная футболка заканчивалась гораздо выше пупка и оставляла открытыми все шесть квадратиков брюшного пресса, достойного украсить обложку любого журнала о фитнесе.
— Я случайно с ним встретился, — объяснил Ларри, — около библиотеки.
— Надеюсь, он окажется не хуже, чем ты расписывал, — буркнул долговязый парень, у которого колено было перевязано эластичным бинтом.
— Он играл в команде колледжа, — сообщил Ларри. — Наверное, уж не хуже тебя.
Тодд решил, что сейчас, пожалуй, не время объяснять, что колледж был совсем маленьким, а сам он редко играл в стартовом составе. Он и так чувствовал себя здесь немного неуютно в своих аккуратных шортах и рубашке поло.
— Парни, я немного не догоняю, — признался Тодд. — Кто вы такие?
— Мы «Стражи», — объяснил коротко стриженный сержант.
— Мы копы, — добавил темнокожий коротышка.
— Мы играем в «Ночной лиге флаг-футбола», — вмешался Ларри. — В нее входят три штата, и во многих городах есть команды.
— Нашего квотербэка жена заставила уйти из команды, — пожаловался парень с перевязанным коленом. — Ей надоели его сотрясения.
Остальные «Стражи» сердито оглянулись на него, будто тот выдавал какие-то сверхсекретные сведения.
— Сотрясения? — переспросил Тодд. — Вы же сказали, что играете во флаг-футбол?
— Ну, это такой довольно конкретный флаг-футбол, — объяснил Ларри, и его товарищи, похоже, сочли это забавным.
— Вообще-то он, конечно, контактный. — Стриженый сержант так гнусавил, что если бы Тодд его не видел, то решил бы, что тот нацепил себе на нос прищепку. — Мы просто называем его флаг-футболом, чтобы не было проблем со страховкой.
— Нам сейчас очень нужен квотербэк, — вступил в разговор бегемот с лицом херувима, который до сих пор не проронил ни слова.
— Может, попробуем пару простых розыгрышей? — предложил Ларри.
Тодд немного помолчал, ожидая, что его здравый смысл проснется и напомнит о себе. Он легко мог придумать целую кучу отговорок. Моя жена работает по ночам. Мне надо готовиться к очень важному экзамену. В полночь у меня глаза сами закрываются какой уж тут футбол. Мне не нравятся сотрясения. Но стоять здесь, на бирюзовом газоне, под ослепительными прожекторами, в кругу людей, называющих себя «Стражами», было очень приятно. Гораздо приятнее, чем одиноко торчать под буком и наблюдать за двенадцатилетними пацанами. Тодд вдруг почувствовал то же, что чувствовал за секунду до того, как поцеловал Сару: будто старый мир трещит по швам и лопается, а перед ним открываются захватывающие новые возможности.
— Только мне надо немного размяться, — сказал он.
* * *
После тренировки Ларри предложил выпить пива и отпраздновать новый союз.
Тодд начал было отказываться, потому что шел уже одиннадцатый час, а потом решил: какого черта? Он ведь не каждый вечер пропадает где-то и пьянствует.
— Твое здоровье, — провозгласил Ларри, поднимая кружку. — Ты смотрелся совсем неплохо.
— Ты считаешь? — Тодд провел рукой по лицу, будто стирая следы неуверенности. — Остальные парни, по-моему, так не думают.
— Кто? Тони Корренти? — отмахнулся Ларри. — Да он просто душка. Мухи не обидит, последнюю рубашку отдаст.
Тодд схлестнулся с Тони Корренти — сержантом с перебитым носом — в самом конце тренировки, во время розыгрыша. Он только что отдал замечательный подкрученный пас прямо в руки Девэйна Роджерса, темнокожего коротышки, которого уже начал считать своим принимающим, когда внезапно налетевший Корренти коротким ударом под дых свалил его на газон, оказавшийся, как честно предупреждал Ларри, ничуть не мягче свежеуложенного асфальта. Взбешенный Тодд, у которого на несколько секунд перехватило дыхание, тут же вскочил на ноги и, широко разведя руки, уставился на обидчика, молчаливо вопрошая: какого черта?!
Корренти с готовностью и явно не возражая против драки шагнул ему навстречу:
— У тебя проблема, сынок?
— Ты ударил меня, когда я уже был без мяча.
— Бедная крошка!
— Да любой судья за такое…
— В нашей лиге не бывает судей, красавчик.
На это Тодд даже не нашелся что ответить.
— Расслабься немного. Это ведь просто обыкновенный розыгрыш.
Корренти рассмеялся ему в лицо:
— А думаешь «Аудиторы» расслабятся, если ты их попросишь? А «Ревизоры» будут спрашивать разрешения, перед тем как начистить тебе морду?
— Но мы ведь с тобой в одной команде.
— Это тебе не детская лига, умник. Либо утрись и играй дальше, либо хромай с поля, понятно?
Ларри посоветовал Тодду не переживать по этому поводу и сказал, что Корренти просто испытывал его, чтобы убедиться, что новичок приживется в команде.
— Он служил в ВМС, — объяснил он. — Настоящий морской пехотинец старой школы.
Тодд покачал головой и напомнил себе не делать глубоких вздохов. Каждый раз, когда он забывал об этом, в солнечное сплетение точно втыкалась спица.
— Неудивительно, что ваш прежний квотербэк сбежал.
— Малыш Скотти Моррис, — снисходительно усмехнулся Ларри, — типичная баба. Он после такого удара даже не поднялся бы.
Тодд кивнул, принимая комплимент. Если не считать неспортивного поведения Корренти, тренировка прошла довольно удачно. Пасы получались у него даже лучше, чем он ожидал (вот они, бесконечные отжимания), и все навыки и рефлексы на удивление быстро вернулись, как будто и не было никакого десятилетнего перерыва.
— Вообще, мало кто умеет бросать на бегу, — продолжал Ларри. — Ты действовал прямо как Джон Элуэй.
— Спасибо, — отозвался польщенный Тодд. — Элуэй всегда был вроде как моим кумиром.
— Оно и видно. — Ларри махнул рукой, подзывая бармена. — Эй, Вилли, не хочешь угостить меня и нашего нового квотербэка?
* * *
Настроение Ларри заметно испортилось где-то между второй и третьей кружкой, после того как Тодд задал вопрос о сыновьях. Он хорошо помнил двух большеголовых крепких близнецов, точных копий своего отца.
— С мальчиками все в порядке, — отозвался Ларри, — а вот с женой дела обстоят хреново.
Тодд не стал расспрашивать. Они были не настолько близко знакомы с Муном, а жены его он вообще никогда не видел и поэтому решил, что это дело его не касается. Но Ларри, видимо, хотелось поговорить.
— Джоан считает, что я должен устроиться на работу. Говорит, что я слишком молодой и здоровый, чтобы целый день торчать дома.
Он вопросительно посмотрел на собеседника, словно желая выслушать его мнение по этому поводу. Никакого мнения у Тодда не имелось, поэтому он задал вопрос:
— А почему ты вообще на пенсии? Извини, если вопрос бестактный.
Ларри искренне удивился:
— А разве ты не знаешь?
— Ты мне никогда не говорил.
— Я думал, все и так знают, — пожал он плечами.
Тодд молча покачал головой, а Ларри не торопясь отхлебнул из кружки и наклонился к нему ближе.
— Это я застрелил того пацана, — сказал он, понизив голос, хотя рядом с ними никого не было, — в универмаге.
Тодд немедленно все понял. Это случилось несколько лет назад, примерно тогда же, когда родился Эрон. Местного полицейского вызвали в универмаг «Веллингтон», потому что кто-то заметил там темнокожего подростка с пистолетом. Коп вошел в здание, держа оружие наготове, и почти сразу же обнаружил подозреваемого, который спускался на эскалаторе в продуктовый отдел. Он бросился следом и загнал парня в угол за табачным киоском. Тот потянулся за пистолетом, и тогда все и случилось. Только после того, как смертельный выстрел был сделан, полицейский обнаружил, что мальчик сжимает в руке дешевую пластмассовую игрушку, купленную в магазине «Все за доллар».
После этого случая несколько правозащитных групп организовали акции протеста, на которых утверждали, что ничего подобного не произошло бы, если бы подросток был белым, но проведенное внутренне расследование подтвердило, что полицейский действовал в полном соответствии с инструкциями, после чего об истории постепенно забыли.
— Господи, это ужасно! — посочувствовал Тодд.
— Мне все это до сих пор снится в кошмарах, — признался Ларри. — Антуан Харрис, так его звали. Потом выяснилось, что он был хорошим пареньком. Худющий, кожа да кости, и вечно смешил весь класс. Наверное, хотел и в магазине всех рассмешить, размахивая своей пушкой.
— Ты ведь не мог этого знать. А если бы пистолет оказался настоящим?
— После этого три разных психиатра обнаружили у меня посттравматический синдром, и я вышел в отставку. Все равно я не мог бы дальше делать эту работу.
— Да, я понимаю.
— Пару лет Джоан не возражала, что я сижу дома, но сейчас она решила, что я совсем обленился.
— Может, тебе стоит попробовать что-нибудь другое? — предложил Тодд.
— Например? — огрызнулся Ларри. — Работать на автопогрузчике в супермаркете?
— Можно освоить новую профессию.
— Ты говоришь совсем как Джоан. — Тодд видел, что Ларри с трудом сдерживается. — Я любил свою работу. И не хочу заниматься ничем другим.
