“Что же мне прикажешь делать с тобой?”
История взаимоотношений владыки Филарета и старца-“проказника” берет начало в 1844 году. Иеросхимонах Феофил, которому было уже пятьдесят пять лет, “по старости своих лет и ради крайнего ослабления сил” стал просить о своем переводе из Братского монастыря в Киево-Печерскую лавру, с назначением в Больничный монастырь. Владыка удовлетворил просьбу о переводе в Лавру, однако направил старца не в Больничный монастырь, а в Глосеевскую пустынь близ Киева. Но по какой-то причине послужной список отца Феофила не нашли, и формально он остался в Лавру не переведенным.
По рекомендательным спискам начальника Глосеевской пустыни иеросхимонах Феофил отмечен за 1845 год так: “К послушанию способен и исправен, в поведении добропорядочен, кроток и смирен”. За 1846 год: “Мало способен, неисправен, самомнительный и своевольный”. За 1847 год: “Мало способен, в церковь ходит, спокойно и тихо живет”. И еще через год: “Вовсе ни к чему не способен, находится без всякого послушания, упрям и самочинен; от роду ему 59 лет…”
Митрополит Филарет велел начальнику пустыни “испытать способности Феофила”, следствием чего стало донесение от 20 октября 1848 года. В донесении говорилось, что иеросхимонах Феофил “занимал седмицу очередного богослужения и по усмотрению оказалось, что он, Феофил, совершенно не может правильно и благочинно отправлять священнодействие”. В итоге Филарет на несколько лет вообще запретил старцу принимать участие в богослужении, позволив ему только каждую субботу в священническом облачении приобщаться Святых Таин “для спасения души”.
После этого последовал перевод старца Феофила в так называемый Новопасечный сад. Здесь старец почувствовал себя хорошо и снова отметился странными поступками. Особенно удивлял своим поведением во время богослужения. Перед самым началом Шестопсалмия старец поднимался на клирос и начинал читать псалмы. Чтец, увидев непрошеного помощника, пытался ему воспрепятствовать, но остановить отца Феофила было трудно. Старец читал с большим вдохновением, но необыкновенно глухим голосом, и недовольный чтец говорил:
– Читайте, батюшка, громче. Ничего не слышно.
Но старец, наоборот, понижал голос и читал еще тише. Прочитав три псалма, он поспешно закрывал книгу и уходил с клироса на середину церкви, оставляя чтеца в недоумении. Иногда он вбегал в храм во время Великого славословия или же в конце службы, во время пения “Под Твою милость…”. В начале Херувимской, старец Феофил обыкновенно расталкивал народ, становился впереди на колени и громко, во весь голос, молился. Затем поспешно выходил из церкви, увлекая за собой толпу почитателей.
В 1849 году митрополит перевел старца Феофила в Китаев монастырь, где начальствовал отец Иов. И вскоре на схимника снова посыпались жалобы. Интересно, что старец Феофил, зная о письмах отца Иова, старался еще больше досадить митрополиту. Он часто забредал в сад митрополита в Глосееве, куда за ним обыкновенно увязывались поклонники. Почитатели схимника топтали цветы в саду и очень раздражали этим архиерейского садовника Иоакима, который постоянно жаловался на Феофила.
Кстати, именно в этом садике увидел однажды и старца Феофила, и митрополита Филарета Николай Лесков. Вот его рассказ.
“…Помню, раз летом в Киев наехало из Орловской губернии одно знакомое мне дворянское семейство, состоявшее из матери, очень доброй пожилой женщины, и шести взрослых дочерей, которые все были недурны собою, изрядно по-тогдашнему воспитаны и имели состояньице, но ни одна из них не выходила замуж. Матери их это обстоятельство было неприятно и представлялось верхом возмутительнейшей несправедливости со стороны всей мужской половины человеческого рода. Она сделала по этому случаю такой обобщающий вывод, что „все мужчины подлецы – обедать обедают, а жениться не женятся“.
Высказавшись мне об этом со всею откровенностью, она добавила, что приехала в Киев специально с тою целию, чтобы помолиться „насчет судьбы“ дочерей и вопросить о ней жившего тогда в Китаевской пустыни старца, который Бог весть почему слыл за прозорливца и пророка. (Это никак не должно быть относимо к превосходному старцу Парфению, который жил в Глосееве.)
Патриархальное орловское семейство расположилось в нескольких номерах в лаврской гостинице, где я получил обязанность их навещать, а главная услуга, которой от меня требовала землячка, заключалась в том, чтобы я сопутствовал им в Китаев, где она пылала нетерпением увидать прозорливца и вопросить его „о судьбе“.
От этого я никак не мог отказаться, хотя, признаться, не имел никакой охоты беспокоить мудреного анахорета, о прозорливости которого слыхал только, что он на приветствие: „здравствуйте, батюшка“ – всегда или в большинстве случаев отвечал: „здравствуй, окаянный!“
– Стоит ли, – говорю, – для этого его, божьего старичка, беспокоить?
Но мои дамы встосковались:
– Как же это можно, – говорят, – так рассуждать? Разве это не грех такого случая лишиться? Вы тут все по-новому – сомневаетесь, а мы просто верим и, признаться, затем только больше сюда и ехали, чтобы его спросить. Молиться-то мы и дома могли бы, потому у нас и у самих есть святыня: во Мценске – Николай-угодник, а в Орле в женском монастыре – Божия Матерь прославилась, а нам провидящего старца-то о судьбе спросить дорого – что он нам скажет?
– Скажет, – говорю, – „здравствуйте, окаянные!“
– Что же такое, а может быть, – отвечают, – он для нас и еще что-нибудь прибавит?
„Что же, – думаю, – и впрямь, может быть, и “прибавит”“.
И они не ошиблись: он им кое-что прибавил. Поехали мы в густые глосеевские и китаевские леса, с самоваром, с сушеными карасями, арбузами и со всякой иной провизией; отдохнули, помолились в храмах и пошли искать прозорливца.
Но в Китаеве его не нашли: сказали нам, что он побрел лесом к Глосееву, где о ту пору жил в летнее время митрополит.
Шли мы, шли, отбирая языков у всякого встречного, и наконец попали в какой-то садик, где нам указано было искать провидца.
Нашли, и сразу все мои дамы ему в ноги и запищали:
– Здравствуйте, батюшка!
– Здравствуйте, окаянные, – ответил старец.
Дамы немножко опешили; но мать, видя, что старец повернул от них и удаляется, подвигнулась отвагою и завопила ему вслед:
– А еще-то хоть что-нибудь, батюшка, скажите!
– Ладно, – говорит, – прощайте, окаянные!
И с этим он нас оставил, а вместо него тихо из-за кусточка показался другой старец – небольшой, но ласковый, и говорит:
– Чего, дурочки, ходите? Э-эх, глупые, глупые – ступайте в свое место, – и тоже сам ушел.
– Кто этот, что второй-то с нами говорил? – спрашивали меня дамы.
– А это, – говорю, – митрополит.
– Не может быть!
– Нет, именно он.
– Ах, Боже!.. вот счастья-то сподобились! будем рассказывать всем, кто в Орле, – не поверят! И как, голубчик, ласков-то!
– Да ведь он наш, орловский, – говорю.
– Ах, так он, верно, нас по разговору-то заметил и обласкал.
И ну плакать от полноты счастия…
Этот старец действительно был сам митрополит, который в сделанной моим попутчицам оценке, по моему убеждению, оказал гораздо более прозорливости, чем первый провидец. „Окаянными“ моих добрых и наивных землячек назвать было не за что, но глупыми – весьма можно”.
Не будем сейчас оспаривать критическое мнение Лескова о старце Феофиле, а просто расскажем, что было дальше.
Священник В.Зноско сообщает, что однажды летом, когда владыка Филарет находился на своей даче в Глосееве, Феофил приехал туда на своем бычке и направил того прямо в сад. Находившийся там садовник пришел в ужас:
– Бог с вами, отец Феофил! Куда вы?!
Но старец, не обращая на садовника внимания, повернул бычка и поехал по обсаженной виноградными кустами дорожке, которая проходила под самыми окнами митрополита. Владыка услышал шум и вышел на крыльцо.
– Что, Феофил? – всплеснул он руками. – Вот, право, дурак какой! Ну кто тебя пустил, негодник? Да ты мне весь виноград поломаешь!
Старец между тем проехал уже до конца дорожки. Услышав сердитые крики митрополита, он буркнул:
– Коль неугодно, так и не надо… уеду…
И вместо того, чтобы выехать из сада более широким путем, он повернул бычка обратно и пустился в путь по той же аллее, снова ломая кусты.
Митрополит, рассердившись не на шутку, запретил старцу появляться в Глосееве и приказал отобрать у него бычка. Однако, как только бычка поместили в монастырское стадо, начался необыкновенный падеж скота. Пригласили ветеринарных врачей, но те не обнаружили у животных никакой болезни. Скот продолжал падать; лаврский эконом положительно не знал, что делать. Наконец, потеряв всякое самообладание, он поехал к владыке.
– А когда начался падеж скота? – спросил Филарет.
– Как же, владыка… Да вот с того самого дня, как взяли бычка у этого проказника Феофила и начался.
– Вот как!
И митрополит распорядился удалить бычка из стада и вернуть его хозяину. Священник В.Зноско сообщает, что “к удивлению всех, падеж скота тут же прекратился”. Но больше всех радовался старец Феофил: он в тот же день вызолотил своему бычку рога – как победителю и триумфатору.
* * *
Неподалеку от Китаевской пустыни, в начале леса на пути в Глосеево было узкое ущелье, которое приходилось проезжать каждому путешественнику. Как-то митрополит Филарет спешил по делам в Китаевскую пустынь вместе с наместником Лавры архимандритом Лаврентием. И вот, когда экипаж проехал чуть ли не до середины узкого участка, из-за поворота показалась тележка с бычком, на которой сидел Феофил.
– Эй, свороти назад! – закричал кучер.
Однако пришлось ему остановить лошадей. Владыка и отец наместник вышли из кареты и увидели тележку, а на ней – отца Феофила, который притворялся спящим.
– Ну-ка, вставай, Феофил, вставай! – И митрополит стал расталкивать старца.
– Что такое? А! Это вы, владыка святой?
– Я, я… Чего дремлешь-то, проказник? Смотри, какой беды нам наделал!
А неприятность и вправду была большая: встреча произошла на таком узком месте, что ни бычка, ни кареты повернуть было нельзя.
Пришлось распрягать бычка. Кучер остался удерживать разгоряченных лошадей, митрополит погнал бычка палкой вверх, а отец наместник со старцем повезли за ним тележку. Когда путь был освобожден, владыка утер пот со лба и облегченно рассмеялся:
– Ну, проказник! Сколько телесного пару выкатил…
Вскоре дорогу немного расширили, но подобные случаи все же повторялись. И вот однажды Феофил со своим бычком снова преградил митрополиту дорогу. На этот раз места, чтобы развернуть бычка, вполне хватало, но Феофил умышленно не пускал карету. Кучер митрополита начал ругаться, старец же доказывал, что у владыки – целая четверка коней, а у него – только один бычок, и потому ему труднее будет наверстать потерянное время. Филарет терпеливо наблюдал эту сцену, потом не выдержал и сказал:
– Ну, отец Феофил прав… Нам следовало бы ему уступить. Но поскольку невозможно повернуться здесь с четвериком, то уж поверни ты, Феофил, со своим бычком…
Однако старец упрямился и не хотел исполнять приказания. Владыка стал досадовать и волноваться.
– Ну что же ты, а? Дурак, вот ведь дурак какой упрямый… Ну, кончишь меня из терпения выводить?
– И не кончу, – гнул свое Феофил. – И не кончу, потому что не мне, а тебе поворачивать надо…
– Как так?!
– Вот так…
В этот самый момент к митрополиту подскакал верховой с известием, что с лесов Софийской соборной колокольни свалился на землю мастеровой и разбился насмерть. Пришлось владыке и впрямь повернуть коней и отправиться обратно в Лавру. Вероятно, с этого момента Филарет уже начал прозревать, что юродивый монах совсем не так уж странен и глуп, как иногда хочет казаться. Между тем отец Иов настоятельно требовал удалить старца “куда подальше”.
Колеблясь, какое принять решение, добрый митрополит стал вызывать к себе советчиков и расспрашивать их о Феофиле. Выяснилось, что в Китаевской пустыни есть один инок, с которым старец бывает вполне откровенен. Этот монах как-то напрямик спросил отца Феофила, чем объясняются его “фокусы” во время богослужения, на что тот ответил:
– Я литургию читаю по порядку, вычитываю все определенные молитвы, но когда мысленно углубляюсь в совершаемое таинство, то забываю самого себя и все, что вокруг. Я вижу во время литургии луч, крестообразно сходящий с высоты и осеняющий служащих, и тогда все грешное существо мое восторгается неизреченно и я не в состоянии бываю оторваться от сладостного видения…
Получив такие известия о “проказнике”, митрополит призадумался. Однако пора было созвать келейный суд, да и бумага о переводе Феофила “как не состоящего в числе лаврской братии” в Мошногорский Вознесенский монастырь уже была подготовлена. Владыка Филарет призвал к себе наместника Лавры архимандрита Иоанна и экклесиарха (ключаря Лавры) иеромонаха Мелетия.
– Ну, как же мы поступим? – спросил он.
– Зачем тревожить праведника! – горячо вступился за Феофила отец Мелетий. – Пусть остается и просвещает нас…
– Да, да! – обрадовался митрополит. – Не стоит его тревожить, не стоит…
Так старец Феофил, к печали своего начальника Иова, остался в Китаевской пустыни.
