26
Вы любите заварные пирожные? — поинтересовался мужчина, нежданно появившийся на следующее утро на моем пороге. Сняв шляпу, он бесцеремонно прошествовал в дом; я от удивления рот разинула. — Никто не любит заварных пирожных, как я, а утром в кондитерской они такие свежие, что я не устоял. А этот запах! Корица и что там еще. Ведь вы их тоже любите?
Я выдавила, что могу, конечно, съесть, если очень надо.
— А я надеялся — если вы, конечно, не сочтете это за дерзость, — что мы с вами попьем чайку, с пирожными. Как вы считаете, не слишком грубо с моей стороны просить об этом?
Я процедила, что не считаю это грубым, и спросила:
— Вы кто?
— Ничего, если я присяду? — не унимался он. — От даже непродолжительного стояния на ногах у меня начинаются страшные ревматические боли. Знаете ли, возраст. Так что я говорил?.. Да, был тут по соседству, решил вас проведать.
Помимо бумажного пакета с пирожными, у него имелся кожаный портфель. Пакет он положил на стол, портфель поставил на пол. Потом снял очки, прищурил один глаз, потер его. Тыльные стороны рук у него были ужасно волосатыми. На мизинце сидело серебряное кольцо.
Он широко улыбнулся. Снял плащ, повесил его на спинку соседнего стула и присел. Поднял портфель, щелчком открыл его, порылся в бумагах и опять закрыл. Он утром явно брился — в воздухе чувствовался легкий аромат лосьона, — но у таких смуглых мужчин на подбородке все равно остается легкая синева.
— О чем это вы: «решил проведать»?
— Пожалуйста, угощайтесь, — проговорил он, — я не прощу себе, если все съем один. — И захихикал, как девчонка.
Не знаю, как уж это вышло, но оказалось, что я ставлю чайник.
— Вы что-то продаете?
— Бог с вами! — воскликнул он. — Это не более чем визит вежливости.
И тут до меня дошло. Это же Монтегю Баттс, коллега Беннета, профессор из Кембриджа. И главное, так же мягко стелет. Как же я сразу не догадалась!
— А, значит, вы пришли по поводу…
— Вот именно, мисс Каллен, вот именно. Хотел узнать, как вы тут поживаете.
Вода вскипела, я заварила чай. Пока я занималась по хозяйству, он опять полез в портфель, достал картонную папку и блокнот. Извлек из нагрудного кармана массивную шариковую ручку — глянцево-черную, с брызгами янтариков. Я протянула ему чашку чая и блюдце для пирожных. Он их поставил на пол, а на коленях разместил блокнот и папку.
— Как я тут поживаю? Я поживаю довольно хорошо.
— Тяжело, наверное, тянуть на себе весь дом?
— Непросто. Но кто-то недавно оплатил мою задолженность по аренде.
— Как мило с чьей-то стороны! — воскликнул он с заговорщицкой ухмылкой, и я подумала, что, может, это они с Беннетом погасили долг. — Выходит, в целом вы смирились?
— Смирилась?
— С утратой.
Я почему-то не спросила, откуда он узнал про Мамочкину кончину.
— Мне будет нелегко без нее. Да что тут говорить.
— Конечно, — произнес он и что-то чиркнул у себя в блокноте, поскрежетав при этом зубами. — Почему вы состригли волосы, мисс Каллен?
Рука взлетела к голове.
— Ах, это?
— Да. — Он посмотрел на меня поверх очков.
— Неловко даже, — ответила я. — Словила где-то вшей. Так проще всего было от них избавиться.
Он снова что-то записал.
— И где вы их словили?
— У местных детишек.
— В самом деле? А чем вы занимались с местными детишками?
Меня насторожило, что он излишне интересуется такими странными вещами. На проявление вежливости это не тянуло. Решила держать с ним ухо востро.
— Да помогала одному знакомому семейству А если сидишь голова к голове, они и перепрыгивают, понимаете?
— Ну разумеется, понимаю. Вы не считаете, что некоторые люди настроены против вас?
— Против меня? Конечно, есть и такие. Какое это имеет отношение к делу?
— Случалось ли вам слышать голоса?
Я пристально вгляделась в него:
— Это пойдет в книгу? Это для книги?
— Для книги? Возможно.
— Что вы там пишете?
— Я провожу оценку, и только. Так вам случалось слышать голоса?
— Ваш голос я слышу вполне четко. Зачем вы здесь?
— Для дружеского визита.
— Вы не из Кембриджа?
— Ах, что вы! Я закончил более скромное заведение. Как часто к вам наведываются гости из Кембриджского университета?
Я посмотрела на его сизый подбородок, на жирную, красную, похожую на червяка губу, и вдруг меня охватил страх и холод.
— Если вы сию минуту не скажете, зачем явились, я рассержусь.
— По-вашему, вы часто злитесь?
— Не очень.
— Но вы же разозлились третьего дня в конторе строительного общества, не так ли?
— Кто вас прислал?
— Тот, кто о вас заботится. Обеспокоенный друг. Не понимаю, отчего вы нервничаете?
— И как в таком случае фамилия этого друга?
— Какое это имеет значение?
— Вы врач?
— Мне все-таки безмерно интересно, зачем вы состригли волосы.
Ох, Мамочка, подумала я. Она бы знала, как поступить. И почему только я не обладала ее силой, позволявшей легко справляться со всеми этими врачами и священниками, которых она обзывала «фетишистами». Я выровняла дыхание, спокойно посмотрела на него. Сидит себе, застыл с блестящей ручкой над блокнотом, и что бы он там ни написал, все может быть направлено против меня. Его глаза под стеклами очков гипнотизировали, засасывали.
— Я бы с радостью с вами еще поболтала, но у меня полно работы, — изрекла я.
— Какой работы? Ведь вы же не работаете сейчас, насколько мне известно.
— Еще как работаю.
— И что вы делаете?
— Шью, стираю. Веревки видите во дворе? Все это надо разнести по домам. Прямо сейчас. Поэтому вынуждена с вами распрощаться.
— Белье еще не высохло.
— Еще как высохло. Уж мне поверьте: я просыпаюсь раньше вашего. — Я встала, показывая, что ему пора. — Если хотите, помогите сложить…
Он положил блокнот в портфель.
— Спасибо, но у меня и своих дел хватает. Пойду.
Уже в дверях я отдала ему пакет:
— Пирожные не забудьте.
Он взял пакет и, пожелав мне хорошего дня, вышел. Однако во дворе остановился и очень нарочито потрогал одну из простыней. Потер ее вонючими жирными пальцами и зашагал дальше.
Конечно, она высохла.
Я чувствовала, что кольцо вокруг меня сжимается.
После ухода доктора, не признававшегося, что он доктор, я вышла в сад. У нас был старый каменный стол с солнечными часами. Зимой я часто бросала на него крошки для птиц. На тот конец стола, куда ложилась тень от ржавой стрелки, я выставила по черному камешку на каждого, кто мог прислать врача. Их получилось шесть. А на другой конец стола я поместила белые камешки, символизировавшие тех, кто мог теоретически оплатить аренду. Их тоже получилось шесть. И так они стояли друг против друга, как шашки на игровой доске. Три человека были представлены и там и там: я заменила их коричневыми камешками.
Решила наведаться в полицию: вдруг что-нибудь узнаю.
Жилище Билла Майерса располагалось на краю деревни. Забавный домик с маленькими окошками, напоминающими амбразуры, по обеим сторонам от входа. Над дверью красовалась большая лакированная табличка с черно-белым гербом округа: баран, овца и драпающая от них лисица. Открыла жена Билла Майерса — Пегги, которую я почти не знала. Волосы Петти были накручены на бигуди; в доме стоял тяжелый запах лака для волос. Она, похоже, вынула зубные протезы, и щеки заметно ввалились. Она мгновенно сообразила, кто я. В ту же секунду пригласила войти, выразила сочувствие по поводу моей утраты, засунула протез на место и сообщила, что Билл придет обедать через пару минут.
Пегги оставила меня одну в неприбранной кухне. У Майерсов было четверо детей — все школьники, — поэтому везде, где только можно, сушилась разномастная одежда: лежала на большой сушилке, висела на протянутой меж стен веревке.
Билл появился довольно скоро. К его возвращению миссис Майерс освободилась от бигудей и привела себя в порядок. Войдя, он запустил фуражкой через комнату; когда фуражка приземлилась на стул, он притянул к себе жену и поцеловал ее так, будто они не виделись по меньшей мере две недели — ну уж никак не несколько часов. И только потом заметил меня.
Осока! Какими судьбами? Ты знаешь, как я скорблю по Мамочке. Мне очень, очень жаль.
— Со мной творятся странные вещи, — сразу перешла я к делу.
— Хотите пройти в другую комнату? — спросила Пегги, готовившая Биллу поесть.
Я ей ответила, что нет. Она мне не мешала, не знаю почему. Я рассказала Биллу про посещение незнакомого врача. Дала понять, что мне известно, зачем он приходил.
— Осока, с чего ты думаешь, что кто-то хочет от тебя избавиться? — спокойно поинтересовался Билл.
Ответила Пегги, повернувшись к нам с разделочным ножом в руке:
— С того, что то же самое они когда-то сделали с Мамочкой. Где-то в тридцатых, я ничего не путаю, Осока? Закрыли в дурку. Хотя таких нормальных, как она, еще надо было поискать.
Я лишь кивнула.
— Мать Билла мне рассказывала, давным-давно, — пояснила Пегги. — Мамочка нажила себе немало врагов. Они ее боялись, ох как боялись.
— Но на дворе шестьдесят шестой год, — парировал Билл. — Такого больше не практикуется.
— Вот умора! — всплеснула руками Пегги. — Ну ты даешь!
Билл почесал репу.
— Черт знает что такое!
Потом они давай спорить, можно ли сейчас упечь человека в психушку. Из их дискуссии я вынесла, что требуется всего-то устное заключение врача, особенно в моем случае, поскольку я живу одна. Билл посерьезнел, нахмурился и повернулся ко мне:
— Осока, тебе сейчас нужно быть тише воды, ниже травы, а на тебя идут жалобы.
— Какие жалобы? Я ничего не делала!
— Ну, это ты так думаешь. А вот лорд Стоукс говорит, что ты вчера явилась в поместье, устроила дебош и…
— Дебош?
— А управляющий из строительного общества заявил, что ты раскидала листовки…
— Это неправда!
— И наконец, кормелловский малец сказал учительнице, что видел, как ты сидела в кустах с раскрашенным лицом…
Тут сердце у меня ушло в пятки.
— Учительница посчитала своим долгом рассказать мне, а я так обалдел, что сразу же отправился к отцу парнишки. Оказывается, он тоже тебя видел, но они же в тебе души не чают, все Кормеллы, и потом, старик говорит, ты никому не делала вреда, сидела себе в кустах, и все.
Я попыталась что-то сказать, но не смогла. Язык словно прилип к нёбу, голова шла кругом. Я посмотрела на Билла. Он двигал ртом, он что-то говорил, но я как будто слышала его из-под толщи воды.
— Так что ты делала в кустах, Осока? — поинтересовался Билл.
Я покачала головой.
— Конечно, объяснить можно что угодно. Но понимаешь, мы за тебя волнуемся, — проговорил он. — Могу я попросить тебя кое о чем? Посмотри мне в глаза и как на духу ответь: ты принимала наркотики на ферме Крокера?
— Не принимала.
— Клянешься?
— Клянусь, что я не принимала наркотиков на ферме Крокера.
— Потому что так оно и бывает: сначала балуешься наркотиками на ферме Крокера, потом, глядишь, уже сбриваешь волосы, сидишь в кустах и черт знает что творишь. С наркошами всегда такая история. Уж я-то знаю.
— Кончай давить на девочку, — вступилась Пегги.
— Осока, деревня у нас маленькая. Тебе полезно знать, что люди говорят. А ведь они все видят.
Мы замолчали. Я, кажется, смахнула слезу.
— Зажуешь чего-нибудь? — спросила Пегги.
Я отказалась. Сослалась на ожидавшие меня дела и встала. Они проводили меня до двери.
— Похороны ведь завтра? — уточнила Пегги. — Мы будем.
После нотаций Билла я возвращалась домой с тяжелым сердцем. Не знаю, чего я ожидала от общения с полицией, но что я точно получила, так это исчерпывающую картину того, как меня видят окружающие: наголо бритая психованная коротышка, которая лечит травами и закатывает истерики в общественных местах.
Обидно.