16

Пока мы тряслись на ухабах, Чез беспрестанно поворачивался ко мне и улыбался. Руки мои зажили отдельной от меня жизнью. Они то хватались за торпеду, то вцеплялись в дверную ручку, то прикладывались к спасительным заколкам. Когда Чез наконец заметил, что я немного нервничаю, он снова улыбнулся:

— Ты как?

— Смотри на дорогу, — прошипела я.

— Смешная ты.

— Смешная? Щедрая похвала из уст немытого хиппи.

На ферме Крокера фургон с размаху остановился. Чез выскочил, обежал машину и распахнул передо мною дверь, как перед высокопоставленной особой.

— Я и сама бы справилась, — буркнула я.

Здесь было необычайно пусто для действующей фермы. В грязи что-то поклевывали несколько род-айлендских красных, а с высоты несвежей навозной кучи на меня взирал видавший виды петух. Двое сонных гончих и малая английская борзая лениво подошли ко мне с намерением обнюхать. Постройки фермы медленно, но верно проседали, а все сельскохозяйственные машины, которые мне довелось увидеть, насквозь проржавели. Не очень-то похоже, чтобы кто-то здесь «жил тем, что пошлет земля».

— Заходи! — воскликнул Чез.

Я молча скрестила на груди руки. Мне вовсе не хотелось заходить. Но он уже открыл передо мною дверь.

На кухне в дровяной печи горел огонь и было на удивление тепло, хотя и пусто. Откуда-то из комнат доносилась странная музыка. Я никогда такой не слышала, и было непонятно, нравится ли мне она. В воображении она будила образ солнца, отражающегося в тонких ручейках стекающей патоки. Но в ухо заползала, как насекомое.

— Откуда эти звуки? — спросила я.

— Пойдем, — ответил Чез и повел меня вглубь дома.

На улице был яркий день, но в комнате, куда мы забрели, благодаря задернутым занавескам стояла полутьма. Везде горели свечи. По стенам на матрасах валялись люди, все курили. Тут же играло несколько детей. Все пребывали будто в полусне и мало обращали на меня внимания. В куче валявшихся я узнала Люка. Он вяло помахал мне. Я чуть не наступила на проигрыватель — так вот откуда доносилась музыка. Я опустила взгляд на пластинку. При виде этих сонных, сидящих среди бела дня в потемках трутней, я думала лишь об одном: какая зряшная трата свечей.

В углу вдруг кто-то зашевелился, среди теней мелькнула пара окосевших глаз и подмигнула мне. Грета. Она освободилась от объятий ребенка и подошла, прижав меня к себе с такою силой, будто я была ее сестрой — давно потерянной и вдруг нежданно обретенной. Я просто не знала, куда мне деться от неловкости; старалась по возможности не морщить носа. Грета почувствовала, что мне не по себе, и отвела меня обратно в кухню, пообещав кусок бисквитного торга с чашкой чая. Чез вышел вслед за нами.

— Какие жуткие звуки! — снова запричитала я, когда мы сели за кухонный стол.

— Ситар. Индийский инструмент. Эта музыка из Индии.

— Там ей и место, — не унималась я; бог знает, что будет, если слушать ее целый день.

Чез засмеялся:

— Ситар очень сложный инструмент.

— Не сомневаюсь, — отрезала я и повернулась к Грете. — Там, в комнате, был твой ребенок?

— Нет, — ответила она, заваривая чай. — Это Дубрава, сынуля Чеза.

— Дубрава? Впервые вижу мальчика по имени Дубрава.

— Я тоже не сказать чтобы часто сталкивался с девушками по имени Осока, — ответил Чез.

— И где же его мамочка?

— Ой, — улыбнулась Грета. — При Чезе некайфово говорить о Дубравиной маме.

— Почему же?

— Потому что она ведьма, — заявил Чез.

— Ведьма? — переспросила я. — То есть такая, которая колдует?

— Ты сахару не хочешь? Грета, положи ей сахар в чай, — попросил Чез. — Нет, она в другом смысле ведьма.

— А сколько же смыслов у слова «ведьма»? — не отставала я.

— Она эгоистичная и злобная, поэтому мы не желаем иметь с ней ничего общего.

— То есть она, скорее, не ведьма, а просто сука.

Лениво почесывая подбородок большой крепкой рукой, Чез произнес:

— Осока, ты прекрасно знаешь, о чем я; кончай меня подкалывать.

— Ему не в кайф ее обсуждать, — вмешалась Грета.

— Я вовсе не подкалываю тебя, — сказала я. — Что они там курят? Воняет, как мокрая собачья шерсть.

Съев торт и выпив чаю, я пошла домой. Чез предложил подбросить, но я решила, что пешком всего пятнадцать минут, и отказалась, а зря, потому что в итоге меня провожала Грета. Не знаю уж почему. Мне вдруг подумалось, что я ни разу в жизни не встречала такого радостного человека. Она все время улыбалась, правда. Меня даже подбешивало.

— Как твоя старушка?

— Сносно, — ответила я.

Пока мы шли, она напомнила про день рождения Чеза. Я ей ответила, что если будет играть та дурная индийская музыка, то я на вечеринку не пойду. Она сказала: нет, мы будем играть свою, и неожиданно разразилась песней. Старинной китобойной, которую я раньше никогда не слышала. Грета сказала, что она родом из Ярмута и песня тоже оттуда. Мне песня очень понравилась, и я ее запомнила, но Грете об этом не сообщила. Когда она закончила петь, я ей в ответ исполнила «Джона Ячменное Зерно». Она хотела даже остановиться, чтобы послушать, но что за глупость — стоять посреди дороги и голосить. Я настояла, чтобы мы шли дальше.

По окончании песни она принялась на все лады расхваливать мой голос и спросила, сколько я знаю песен.

— Не сосчитать, — ответила я.

— Но где ты их взяла?

— Взяла? Нигде я их не брала. Мамочка мне пела, пока мы собирали растения.

Тут я остановилась и отвернулась от нее. И вовсе не потому, что Грета продолжала лыбиться, словно горгулья, просто я вдруг с ужасом осознала, что вряд ли Мамочка споет мне что-нибудь еще.

Придя в себя, я закидала Грету вопросами.

— Выходит, ты мальчику за мать?

Расклад на ферме Крокера меня заинтриговал. Я пользовалась Гретиной странной привязанностью, чтобы сунуть свой нос как можно дальше.

— Да нет, мы все заботимся о детях. Мы все им за родителей.

— А кто же Чезу за жену?

— А, вот ты о чем, — сообразила Грета. — С этим у нас все просто. Все любят всех.

Я обалдела.

— Хм, на такое я бы вряд ли решилась. Как же вы разбираетесь друг с другом?

— Я тоже временами сомневаюсь, — призналась Грета. — Мне кажется, это скорее мужская история, чем женская.

Я встала как вкопанная.

— То есть вас принуждают?

— Да нет же! — рассмеялась Грета. — Мы сами выбираем, когда и с кем. Просто идея звучит довольно привлекательно, а вот когда доходит до дела, то… М-да!

Мы встретились с ней взглядами. Грета покраснела, потом опять хихикнула, а я подумала: в какую же компашку я попала?

Несколькими днями позже мне принесли письмо. Из акушерского колледжа. Там говорилось, что, несмотря на наличие в моей анкете определенных пробелов и разночтений, ввиду острой потребности в акушерках меня зачислили на курс, начинающийся в ту же неделю. Короче, меня приняли.

Обучение проходило в Лестере, один раз в неделю в течение двух семестров. Меня это вполне устраивало, поскольку я могла посещать занятия после больницы. Курс был усиленный, рассчитанный на акушерок с некоторым опытом и на профессионалов, возвращавшихся в профессию после длительного перерыва. Я все пыталась вспомнить, где я там наврала, что меня вдруг приняли, по вроде бы все написала честно. Полноценной лицензии по окончании не давали, но все-таки давали диплом, с которым можно было двигаться дальше.

Я посмотрела на дату отправления письма и сверилась с календарем. Первое занятие будет через два дня. На фоне всех невзгод последнего времени это был настоящий лучик света. Мне сразу захотелось кому-нибудь похвастаться. И в первую очередь Джудит, хотя с неменьшей радостью я сообщила бы новость Чезу или Грете. Но, прижимая к сердцу заветное письмо, я поняла, что удовольствуюсь спокойным отчетом Мамочке, которая не сможет не одобрить такого шага.

На следующий день явился Винаблз. Он был в фуражке и плаще. С собою он привел Артура Макканна и еще одного парня. Выглянув из окна, я заметила, что Артур плетется сзади, явно помирая от стыда и неловкости. Винаблз подошел к двери и тихо постучался. Когда я отворила, он почтительно снял фуражку.

И сразу перешел к делу:

— Послушайте, Осока. Вы не обязаны впускать нас внутрь, если не хотите, но нам необходимо осмотреть дом снаружи. Надеюсь, вы не против. — Он разговаривал очень изысканно; речь его лилась как мед. — Если быть до конца откровенным, нам нужно оценить, нуждается ли дом в сносе.

— В сносе? Дом?

— А вам какая разница! — воскликнул он. — Вас же здесь все равно не будет.

Огорошенная новостью о том, что мой единственный неповторимый домик могут снести, я безмолвно прошла в гостиную и села у камина, оставив их у двери. Здесь все дышало Мамочкой, я никогда не знала другого дома. И полагала, что, даже если нам придется выехать, я позже как-нибудь его верну.

Винаблз позвал второго парня, и они направились за мной.

— Поверьте, я делаю это скрепя сердце, но голые факты таковы, что ваша арендная плата год как просрочена и вы ничем пока не дали нам понять, что можете задолженность погасить.

Я покачала головой. Я силилась не разрыдаться, но слезы так и жгли глаза. Как можно быть таким?! Как можно вести себя так вежливо и обходительно, снимать при входе в дом шляпу, так красиво изъясняться и быть при этом зверем?!

Он смерил меня взглядом. В эту минуту, я знаю, он испытывал ко мне смесь жалости и презрения. В конце концов он молвил:

— Засим мы вас оставим. — И вышел.

Когда они ушли, Артур немного задержался. Я понимала, что ему неловко, и сочувствовала.

— Осока, ты в порядке?

— Артур, — выпалила я, сама себе не веря, — придешь ко мне в пятницу?

— В пятницу? Ты что, нашла деньги, чтобы заплатить аренду? Могу утром.

— Не надо утром, — ответила я, не сводя с него глаз. — Не про аренду речь. Приходи вечером.

— Вечером?

— Мне одиноко. Хочется с кем-то поговорить. Я тебя ужином угощу.

Он на секунду потерял дар речи. Потом весь вытянулся, как будто кол проглотил.

— Ужином?

Когда я кивнула, он стал неловко озираться, будто попал сюда впервые.

— Макканн! — послышался с улицы окрик Винаблза.

— Тогда в семь. В пятницу.

Он кивнул и вышел, а я так и не верила, что дело сделано. Я только знала, что Мамочка ни за какие коврижки не согласилась бы на подобную авантюру, будь это даже последний шанс для человечества. И тут я подумала: а вдруг я заблуждаюсь?