После этих взрывов Салехард оцепенел. Люди затаив дыхание ждали очередной диверсии. Если бы в городе были бомбоубежища, все население, я думаю, перекочевало бы в них. Но в вечной мерзлоте не то что бомбоубежище, могилу выкопать невозможно. Поэтому люди сидели по домам, забаррикадировав окна и двери и гадая, где произойдет следующий взрыв или очередное убийство. Радио призывало население к спокойствию, но радио никто не слушал. Многие считали, что следующий взрыв будет либо на электростанции, либо на городской водокачке, а поэтому запасались водой и вытаскивали из кладовок старые примусы.

А мы, сидя в здании местного КГБ у телефонов и рации, ждали сообщений от пилотов вертолетов, в каком месте пойдут беглые на прорыв милицейских заслонов или что еще они выкинут в городе.

Но все было тихо. Через час не выдержали нервы (и желудки) у рабочих в мужских общежитиях. Там работяги и бичи с утра сидели голодные: боялись выйти в столовую. К десяти примерно утра они практически натощак выпили все свои запасы спиртного. Продуктов в комнатах мужских общежитий никогда нет, а какие-нибудь недопитые бутылки водки и спирта всегда найдутся. И, расхрабрившись, на спиртных парах, с охотничьими ружьями в руках, группами и в одиночку бичи и работяги стали стекаться к столовой-ресторану «Волна». (Днем это заведение работает с семи утра как рабочая столовая, а вечером, после семи, – как ресторан, т.е. цены на блюда повышают и продают водку.)

Но «Волна» была, конечно, закрыта: никто из поваров на работу не вышел. Рабочие – человек эдак 60 – сбили замок с двери столовой, ворвались в нее и перешли на полное самообслуживание, начав, конечно, с ресторанных запасов водки. А еще через час эта пьяная толпа, уже не боящаяся ни черта, ни тундровых духов, осадила небольшое одноэтажное здание местного КГБ. Они били стекла в зарешеченных окнах, пытались высадить входные двери и орали:

– Поезд давай! Шатунов, давай нам поезд, сука! Экспресс давай! До Москвы! Или мы тебе сами яйца поотрываем!

Кто-то шарахнул в окно шатуновского кабинета из охотничьего ружья…

Лежа на полу, мы ногами двигали к окнам тяжелые гэбэшные стальные сейфы, а Шатунов кричал в телефон начальнику городской пожарной охраны:

– Все пожарные машины – сюда! Бичей этих – из брандспойтов!

Через несколько минут сквозь рев толпы, мат, звон выбитых стекол и оружейные выстрелы мы услышали спасительный вой сирен пожарной команды и гул трех бронетранспортеров местного военного гарнизона. Еще через пару минут уже можно было выглянуть в разбитые окна: толпа разбегалась, уворачиваясь от воды, хлещущей мощными струями из пожарных брандспойтов. Тех, кто замешкался, вода сбивала с ног, и они уже не могли бежать: на 40-градусном морозе вода мгновенно намерзала на их одежде ледяным панцирем, мокрые унты и валенки примерзали к мостовой.

– То-то! – поднявшись на ноги и отряхивая с себя пыль и осколки стекла, процедил сквозь зубы Шатунов. – Это вам не Польша, суки! – И через окно приказал солдатам, которые принялись стаскивать к «черному ворону» обмороженных рабочих: – Отставить! Пусть лежат на морозе. Протрезвеют, б…ь! Тогда будут уважать Советскую власть!.. – Он тут же взял телефонную трубку, набрал номер начальника аэропорта: – Агапов! Что бы ни случилось в городе, даже если, я не знаю… если комитет партии взорвут, – держи всю авиацию в воздухе! Ты меня понял? Чтобы ни одна мышь из города не выскочила! Что? Горючка кончается? Меня не касается – бери «НЗ»!

Только через час, когда ушли радиограммы о случившемся в Тюмень и в Москву и пришел первый ответ от секретаря Тюменского обкома партии Богомятова (а мы тем временем подметали кабинеты КГБ и забивали разбитые окна какой-то фанерой и листовыми плакатами «КГБ – ЩИТ И МЕЧ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ»), Шатунов разрешил солдатам и санитарам «скорой помощи» поднять с мостовой замерзающих людей. Но их уже не имело смысла везти в КПЗ или тюрьму. И их, насмерть обмороженных, отвезли прямо в больницу.