Судьба не носит колокольчика на шее, шаги ее бесшумны, и когда однажды утром полгода назад Куколев-старший, собираясь представляться новому начальнику департамента, у себя дома открыл коробочку, где всегда лежали его парадные запонки, и вместо них обнаружил там этот жетончик, он поначалу ничуть не встревожился. В тот момент его гораздо сильнее взволновала пропажа запонок. Они в конце концов нашлись в другой коробочке, а про жетончик он решил, что какая-то женская побрякушка, и за ужином спросил у жены и дочерей, кому из них принадлежит эта безделка. Все трое в один голос отреклись. Оказалось, что они видят ее впервые. Были допрошены лакей и горничная, но и от них ничего узнать не удалось.

Жетончик, убедившись, что он не золотой, куда-то положили и забыли о нем, а через несколько дней случилось ужасное. Как-то вечером, вернувшись домой со службы, Куколев застал в квартире дикий переполох. Жена сказала, что полчаса назад Лиза, старшая дочь, вдруг упала без чувств. Теперь она пребывала в состоянии, напоминавшем чудовищный сон: все члены ее закоченели, сердце едва билось. К счастью, быстро приехал доктор, Лизе дали рвотное, и буквально чудом она возвратилась к жизни.

— Когда она пришла в себя и успокоилась, — продолжал Куколев, — мы с Ниной Александровной сумели установить причину случившегося. Оказывается, наша Лиза выпила бокал из моей заветной бутылки с хересом десятилетней выдержки. Иногда перед сном я выпиваю из нее рюмочку, тогда мне снятся не ведомости с цифрами, а что-нибудь более приятное. Вы понимаете, к чему я клоню? В вино был подсыпан яд.

— Думаете, кто-то хотел отравить вас, но отравилась Лиза?

— К сожалению, все мы крепки задним умом. Сгоряча я вылил вино в отхожее место, а бутылку выбросил. Это была моя ошибка. Состав яда так и остался тайной.

— А кто мог добраться до вашего хереса?

— Терпение, — сказал Куколев, — как раз к этому я и подхожу. Кто, спрашивается? Нина Александровна или Катя? Смешно и думать. Горничная? Мы взяли ее в дом еще девочкой. Лакей? Он служит у нас много лет и любит меня, как родного сына.

— Где стояла бутылка? — спросил Иван Дмитриевич, невольно вспомнив свою, которой из соображений конспирации постоянно приходилось менять место жительства.

— Вот здесь, — указал Куколев на книжную полку.

— И никто посторонний у вас в кабинете не бывал?

— Терпение, терпение, господин Путилин. Видите ли, как раз в то время я занимался финансовой стороной деятельности некоего лица. Фамилию называть не буду, скажу только, что в своих коммерческих делах этот человек пользуется поддержкой пензенского губернатора Панчулидзева. А тому, как известно, покровительствует сам государь. Так вот, у меня на руках имелись документы, неопровержимо изобличающие моего подопечного в денежных махинациях. Подробности вам не нужно знать, но речь шла о сотнях тысяч. Барон Н. — будем называть его так, хотя свой титул он купил у какого-то германского курфюрста, — знал об этих документах и неоднократно через разных лиц намекал мне, что для меня будет весьма выгодно передать расследование другому чиновнику, уже, надо думать, им подкупленному. Я делал вид, будто не понимаю намеков. Тогда барон лично посетил меня, причем не в министерстве, а на дому. Я вынужден был принять его.

— Вы говорите о бароне Нейгардте? — спросил Иван Дмитриевич.

— Знакомы с ним? Ах да, я и забыл… Представляешь, Ниночка, господин Путилин живет в одном доме с Яковом.

— Сочувствую, — усмехнулась та. — Соседство, прямо скажем, не из приятных.

— Почему, мадам?

— Неужели Шарлотта еще не пыталась выцарапать глаза вашей жене?

— С чего это? Они в добрых отношениях. Мой сын Ванечка гуляет вместе с вашей племянницей.

— Странно…

— Скажите, — обратился Иван Дмитриевич к Куколеву, — среди тех лиц, кого подсылал вам Нейгардт, не было Якова Семеновича?

— В яблочко! — опередив мужа, который раздумывал, отвечать или нет, восхитилась Нина Александровна. — Вы бьете без промаха.

— Не в этом ли, Семен Семенович, причина вашей размолвки с братом?

— Да, — нехотя кивнул Куколев. — Но я продолжаю. Итак, сидя здесь, в моем кабинете, Нейгардт предложил мне взятку. С тем, разумеется, чтобы я оставил его в покое. Сумма была внушительная.

— Семьсот рублей, — не без гордости уточнила Нина Александровна. — Представляете? И мой муж отказался.

— Я живу на жалованье, — сказал Куколев, — но совестью не торгую. Так и было отвечено этому мерзавцу с баронским титулом. Он ушел…

— Несолоно хлебавши, — опять вмешалась Нина Александровна.

— Ушел, а спустя несколько дней появился у меня снова. Причем на этот раз не просил, а угрожал. Я стоял твердо, и ему пришлось уйти с тем же результатом. Вот теперь мы и подошли к самому главному. После его первого визита я обнаружил этот жетончик, после второго едва не погибла моя дочь.

— Коробочка с запонками тоже хранилась у вас в кабинете? — спросил Иван Дмитриевич, выдержав приличествующую случаю паузу.

— Вы сидите как раз рядом с секретером, где лежат кое-какие мои парадные регалии. Запонки в том числе.

— А во время этих своих визитов Нейгардт имел возможность забраться к вам в секретер? Подсыпать яд в вино?

— В том-то и дело! В первый раз я выходил посоветоваться с женой, во второй — позвать на помощь лакея, ибо по доброй воле этот негодяй уходить не желал. В обоих случаях на несколько минут он оставался в кабинете один.

— Допускаю, — согласился Иван Дмитриевич, — Нейгардт хотел вас отравить. Но зачем ему понадобилось подбрасывать вам жетончик?

— Это было своего рода предупреждение о грозящей расправе.

— И вы поняли его смысл?

— Позднее — да, понял.

— Что же, по-вашему, означают эти звезды? Надпись?

— Семь звезд, — сказал Куколев, — семьсот рублей, которые предлагал мне Нейгардт в качестве взятки.

— А врата? Какие врата они должны были открыть?

— Тут возможно двойное толкование. Символическое и, так сказать, житейское. Во-первых, врата крепости моей души. Во-вторых, ворота одного дома. Старый барский дом, не чета нашей нищенской дачке. Мы с Ниной Александровной мечтали тогда его купить, но не могли собрать денег.

— И вы считаете, что Нейгардт знал об этой вашей мечте?

— Наверняка Яков ему рассказал. Большая Медведица появилась не случайно!

— При чем тут она?

— А при том, — невесело улыбнулся Куколев, — что село, где стоит облюбованный нами дом, называется Медведково.

— При таком истолковании это знак не смерти, а соблазна, — рассудил Иван Дмитриевич.

— С лицевой стороны — именно так. Вы правы. А с оборотной? Что там изображено?

— Как что? — Иван Дмитриевич недоуменно повертел в пальцах жетончик. — Ничего.

— Вернее сказать — ничто. Пустота. А что есть пустота? То-то и оно, уважаемый! Мне предлагался выбор: или открыть врата моей души и впустить туда дьявола, за что передо мной откроются ворота дома в селе Медведково, или… Или умереть.

Помолчали, затем Иван Дмитриевич спросил:

— Вы обращались в полицию?

— Имел глупость. Нетрудно было предвидеть, что это бесполезно.

— Не помните, кому поручили дело?

— Вашему коллеге по фамилии Шитковский. Буквально через два дня он заявил мне, что все случившееся — плод моей фантазии. Я его не виню. Нейгардт — страшный человек. И могущественный! Не позавидуешь тому, кто встанет у него на дороге. В конце концов я сам поступил точно так же, как этот Шитковский.

— То есть?

— Мы с Ниной Александровной собрали семейный совет и порешили капитулировать. Слаб человек! Я передал все документы тому чиновнику, на которого мне указывали доброжелатели барона, и тот положил их под сукно.

— Фамилию чиновника не скажете?

— Нет. И не советую вам пытаться ее узнать.

Иван Дмитриевич кинул жетончик в карман, поднялся.

— Что ж…

— Погодите, — остановил его Куколев. — Мы с Ниной Александровной хотим знать, почему с этой штуковиной вы пришли к нам? Неужели в полиции настолько осмелели, что решили заняться бароном Нейгардтом?

— Бароном я займусь позже. А сейчас должен вам сообщить, что такую же штучку получил недавно еще один человек…

— Кто?

— Ваш брат… И он теперь мертв.

Когда спустя полчаса Иван Дмитриевич выходил из кабинета, послышался быстрый шелест платья, он увидел одну из куколевских дочерей. Она застыла в принужденной позе, с книжкой в руках, которую держала вверх ногами. Секунда промедления — и ей сошлось бы дверью по лбу. Милая барышня подслушивала до конца, чтобы не упустить ни слова, но все-таки успела, козочка, отскочить вовремя. Иначе не миновать бы ей классической шишки, позорного клейма шпионки, на девичьем челе.

Иван Дмитриевич отметил, что под дверью отиралась та из двух сестричек, что посветлее, мастью и глазками в мать.

— Лизочка, — обратился к ней Куколев, — ступай позови сюда Катю. Мы с мамой должны вам кое-что сказать.