Глава 17

– Это не кровь, – сказал Вексфорд. – Вы что, не поняли? Запаха не чувствуете? – Он взял бутылку, найденную кем-то под буфетом, и поднял ее в воздух. Старший Арчери сидел на диване в гостиной миссис Криллинг – он был подавлен, измотан и бесконечно устал. Хлопали двери, раздавались тяжелые шаги: полицейские обыскивали соседнюю комнату. В полночь вернулись домой соседи сверху, шумливые, как и полагается в субботу. Мужчина был слегка навеселе, а женщина все время, пока Вексфорд задавал им вопросы, билась в истерике.

Тело унесли, и Чарльз развернул свой стул так, чтобы не видеть малиновых пятен от шерри-бренди.

– Но почему? Почему это случилось? – шептал он.

– Ваш отец знает причину. – Старший инспектор устремил на священника пронзительный взгляд своих глаз-буравчиков, ставших теперь глубокими и непрозрачными, и опустился напротив него в низкое кресло с деревянными подлокотниками. – Что до меня, то я не знаю наверняка, но догадываюсь. Не могу отделаться от чувства, что уже видел похожую сцену давным-давно. Точнее, шестнадцать лет назад. Розовое платье в кружавчиках, непригодное для того, чтобы его надевала маленькая девочка, так оно было запачкано кровью.

Снаружи снова начался дождь: его струи так хлестали по оконным карнизам, что те загудели. В «Приюте Победителя» сейчас наверняка холодно, холодно и страшно, как в пустом замке посреди мокрого леса. Надо же, как остро старший инспектор чувствует ситуацию, прямо телепат какой-то! Пастору даже захотелось придать своим мыслям иное направление, а то как бы Вексфорд не прочитал их, но вопрос все равно застал его врасплох.

– Ну, давайте, Арчери, выкладывайте, где она? – потребовал полицейский.

– Где кто? – переспросил Генри.

– Дочь.

– Почему вы думаете, будто я знаю?

– Послушайте, – сказал Вексфорд. – Последний человек, который ее видел, – одна аптекарша из Кингзмаркхема. Да-да, не сомневайтесь, мы первым делом обошли все аптеки. И вот она припомнила, что, когда Лиз была в аптеке, туда зашли еще трое – девушка и двое мужчин, один молодой, другой постарше. Оба высокие, светловолосые, видимо, отец и сын.

– Но я не говорил с ней тогда, – с облегчением не солгал Арчери. Его мутило от стоящего в комнате запаха. Сильно хотелось спать, а главное, выбраться, наконец, из этой комнаты, где Вексфорд держал их с тех самых пор, как они ему позвонили.

– Миссис Криллинг мертва уже шесть или семь часов. Сейчас без десяти три, а вы ушли из «Оливы» без четверти восемь. Бармен видел, как вы вернулись в десять. Где вы были, мистер Арчери? – продолжал расспрашивать его старший инспектор.

Викарий молчал. Давным-давно – кажется, лет сто назад, не меньше! – нечто подобное уже было с ним в школе. Надо было или признаться и предать кого-то одного, или позволить страдать всем. Забавно, ему и раньше приходило в голову, что Вексфорд похож на директора школы.

– Вам известно, где она, – продолжал полицейский, и его громкий голос звучал угрожающе, зловеще. – Вы хотите, чтобы вас обвинили в соучастии? Вы этого добиваетесь?

Генри прикрыл глаза. Вдруг ему стало ясно, почему он до сих пор уклонялся от прямого ответа. Ведь он хотел того, о чем однажды уже предупреждал его сын, он всей душой стремился к тому, что запрещала религия.

Чарльз попытался вмешаться в разговор:

– Отец… – начал он, но, не получив ответа, обратил к Вексфорду потухший взгляд потрясенных глаз. – А, да какая теперь разница? Она в «Приюте Победителя».

Арчери-старший понял, что до сих пор сидел затаив дыхание. Теперь он смог выдохнуть.

– Она в спальне, – добавил он, – смотрит на каретный сарай и мечтает о куче песка. Она спросила меня, что ей теперь будет, а я не понял. И что же ей теперь будет?

Вексфорд встал.

– Что ж, сэр… – Викарий сразу отметил возвращение в речь неумолимого следователя этого вежливого обращения – железная рука вновь облачилась в бархатную перчатку. – Вы не хуже меня знаете, что сейчас больше не принято наказывать смертью за определенные… – его взгляд метнулся к тому месту, где еще недавно лежала мертвая миссис Криллинг, – …тяжкие и отвратительные преступления.

– Вы нас отпускаете? – спросил Чарльз.

– До завтра, – сказал старший инспектор.

Дождь встретил их в дверях, точно волна или стена из мелких брызг. Его струи уже полчаса барабанили по крыше их машины и затекали в салон через незакрытое окошко-треугольник. Когда Генри забрался внутрь, его ноги оказались в луже, но он так устал, что даже не обратил на это внимания.

В гостинице Чарльз вошел за ним в его спальню.

– Я бы не стал спрашивать тебя об этом сейчас, – начал он. – Уже почти утро, и один бог знает, что нам еще предстоит сегодня днем, но мне надо знать. Я хочу знать. Что рассказала тебе та девушка в «Приюте Победителя»?

Викарию не раз приходилось слышать о том, как люди меряют шагами комнаты в часы душевного волнения, мечась от стены к стене, словно дикие звери в клетке. Но он и представить себе не мог, что однажды сам будет находиться в таком состоянии, когда, несмотря на усталость и крайнее изнеможение, найдет успокоение лишь в ритмичном вышагивании по пространству гостиничного номера, где будет брать трясущимися руками разные предметы для того только, чтобы тут же поставить их на место. Чарльз ждал – он был так несчастен, что у него не осталось сил даже выражать нетерпение. На туалетном столике под зеркалом лежало его письмо к Тесс, а рядом – открытка из магазина подарков. Священник взял ее и начал бездумно сгибать и разгибать кусочек картона с необработанным краем. Потом он подошел к сыну, нежно положил руки ему на плечи и заглянул в его глаза – точнее, как будто в свои, только молодые.

– То, что она мне рассказала, – начал он, – не должно тебя тревожить. Для тебя это будет как… чужой кошмар. – Чарльз не пошевелился. – Только вспомни, где ты видел стих, напечатанный на этой открытке.

Утро было серым и прохладным – из трехсот шестидесяти пяти утр в году таких выдается примерно триста, – не дождливым, но и не солнечным, не морозным, но и не туманным. Одним словом, неопределенным. Полисмен на уличном переходе набросил форменную куртку поверх рубашки, полосатые рольставни поднялись с витрин, по улице засновали пешеходы…

Инспектор Майкл Берден вел Генри по подсыхающим тротуарам к участку. Арчери стало стыдно, когда полицейский вежливо осведомился о том, как он спал эту ночь. Спал он крепко, не просыпаясь. Возможно, он бы и снов не видел, если бы заранее знал то, что только что сообщил ему его сопровождающий: Элизабет Криллинг жива.

– Она пошла с нами сама, по своей воле, – сказал Берден и тут же с непривычной для полицейского откровенностью добавил: – Честно говоря, сэр, я даже не припомню, когда я в последний раз видел ее такой спокойной и нормальной – она как будто примирилась с собой.

– Вы, наверное, хотите поехать домой, – сказал священнику Вексфорд, когда Майкл оставил их наедине в желто-голубом кабинете. – Поезжайте, но вам придется вернуться на дознание и на слушание дела в магистратском суде. Это ведь вы нашли тело.

Викарий вздохнул.

– Элизабет Криллинг тоже нашла тело шестнадцать лет назад. Если бы не эгоистическое тщеславие ее матери, не ее жадное стремление завладеть тем, на что она не имела права, этого никогда не случилось бы, – вздохнул он. – Воистину, можно сказать, что жадность протянула свои щупальца сквозь время и нанесла смертельный удар, даже потерпев поражение в своей начальной цели. А еще можно сказать, что Элизабет затаила против своей матери обиду за то, что та никогда не позволяла ей говорить о Пейнтере и тем самым избавиться от затаенных страхов.

– Вы правы, – согласился Вексфорд. – Правы и в том и в другом. Но правда также и то, что когда Лиз вернулась на Глиб-роуд после неудачного визита в аптеку, она в припадке ярости придушила свою мать за то, что та побоялась заказать новый рецепт на лекарство.

– Можно мне ее повидать?

– Нет, к сожалению. Я начинаю догадываться, что именно она видела шестнадцать лет назад и о чем рассказала вам вчера вечером.

– После разговора с ней я был у доктора Крокера. Взгляните, пожалуйста, вот на это. – И Арчери протянул Вексфорду письмо полковника Плашета, молча ткнув в нужный абзац забинтованным пальцем. – Бедняжка Элизабет, – прошептал он. – Она хотела подарить Тесс платье на ее пятый день рождения. Если бы Тесс не переменилась так сильно, она бы об этом не вспомнила.

Старший инспектор прочел, прикрыл на мгновение глаза и еле заметно улыбнулся.

– Все понятно, – медленно произнес он, вкладывая письмо в конверт.

– Я ведь прав, как вы считаете? Или, по-вашему, я опять все нафантазировал? Понимаете, себе я уже не верю. Мне нужно знать мнение профессионала дедуктивной логики. Я был в Форби, я видел фото, я получил письмо, и я говорил с врачом. Будь у вас в руках такие же факты, вы пришли бы к тем же выводам, что и я?

– Вы слишком добры, мистер Арчери. – Вексфорд иронически ухмыльнулся. – Мне чаще приходится слышать жалобы на недостаточность моих дедуктивных способностей, чем комплименты последним. Но если вас интересует мое мнение, то да, я, несомненно, пришел бы к тем же выводам, что и вы, только гораздо раньше. Видите ли, все зависит от того, что именно вы ищете, а вы, сэр, уж сознайтесь, с самого начала этого не знали. Вы все время пытались доказать неправоту того, кого сами только что признали профессионалом. Вывод, к которому вы пришли сейчас, позволяет вам достичь желанной цели иным путем. Вам и вашему сыну. Причем без попытки изменить статус того, что для правосудия уже давно является доказанным фактом. Нам надо было сразу определиться с главным – что именно мы ищем. В конце концов, какая для вас разница, кто именно совершил преступление. Но вы упорно смотрели не в те очки, вот и не видели ничего хорошего.

– Как бы сквозь тусклое стекло, – подтвердил Арчери.

– Не могу сказать, что вам предстоит простой разговор.

– Странно, – задумчиво сказал пастор, вставая, – что мы с вами, исходя из прямо противоположных посылок, в конце концов оба оказались правы.

Вексфорд предупреждал, что ему еще придется вернуться сюда. Он приедет, но ненадолго, и по возможности с закрытыми глазами, которые откроет только в суде, чтобы произнести свои показания. Генри читал истории о людях, которых перевозили из одной местности в другую, завязав им глаза и посадив в машину с затемненными окнами, чтобы они не могли запомнить дорогу. Вот и он тоже будет избегать новых образов и ассоциаций, которые эти образы могут породить, призвав на свою защиту людей, любить которых он имеет полное право. С ним поедет Мэри, а еще Чарльз и Тесс – они будут шорами для его глаз, защитным колпаком для его мыслей. Но в кабинет старшего инспектора он больше не вернется.

У дверей священник обернулся, чтобы окинуть его прощальным взглядом, и был разочарован: последнее слово осталось не за ним.

– Да, мы оба правы, – сказал Вексфорд, подходя к Арчери и крепко пожимая ему руку. – Меня привел к правоте разум, а вас – вера. Что, в общем-то, – добавил он, – вполне естественно.

Она открыла дверь осторожно и как-то нехотя, словно боясь увидеть на пороге цыган или коммивояжера малопочтенной фирмы с какими-нибудь щетками в руках.

– Надеюсь, вы нас простите, миссис Кершо, – с напускным добросердечием заговорил Генри. – Чарльзу так хотелось повидать Тесс, а мы все равно ехали в вашу сторону…

Трудно здороваться с гостями, пусть даже и не самыми желанными, без тени улыбки на лице. Но Ирен Кершо не улыбнулась, а забормотала, и в ее бормотании викарий различил кое-какие знакомые слова:

– Конечно, добро пожаловать… так неожиданно… я не совсем готова…

Они вошли в холл, для чего им пришлось сделать неловкий маневр – хозяйка стояла прямо у них на дороге, так что они едва не впихнули ее внутрь, пока заходили. Она сильно покраснела и обратилась к Чарльзу, на этот раз вполне связно:

– Тесс пошла по магазинам, что-то забыла купить для отпуска. – Арчери-старший видел, что она сердится и не знает, как ей прилично излить свой гнев на людей взрослых и к тому же занимающих более высокое общественное положение, чем она сама. – Вы ведь, кажется, поссорились? – сказала она. – Так чего же ты еще добиваешься, хочешь разбить ей сердце? – По всей видимости, сильные чувства были знакомы ей не понаслышке, но контролировать их она не умела. Вот и теперь ее глаза наполнились слезами. – О боже… я не хотела.

Чарльз все узнал от отца в машине. Теперь его задача заключалась в том, чтобы найти девушку, остаться с ней наедине и все ей объяснить. Так что викарию пришлось вмешаться:

– Выйди на улицу, Чарльз, пройдись: может быть, встретишь Тесс. Она наверняка будет рада, если ты поможешь ей нести покупки.

Молодой человек не сразу нашелся с ответом: наверное, не знал, как реагировать на обвинения миссис Кершо, а высокопарное предположение, будто он хочет «разбить ей сердце», вообще повергло его в шок. Помолчав, он заявил:

– Я женюсь на Тесс. Я всегда этого хотел.

Краски сбежали с лица Ирен, и напрасные слезы потекли по ее щекам. При иных обстоятельствах пастор немедленно смутился бы. Но теперь он ясно понимал, что эти слезы ему только на руку: размягченное состояние духа сделает ее восприимчивей к тому, что он должен был ей сказать. За ее внешностью обычной домохозяйки из заурядного респектабельного пригорода скрывалась усталая тигрица, у которой есть лишь одна страсть – ее дети – и которую ничто, кроме прямой и явной угрозы последним, уже не могло подтолкнуть к действию.

Чарльз вышел, закрыв за собой дверь, а Генри, оставшись один на один с хозяйкой дома, спросил себя, где, интересно, другие дети и когда появится мистер Кершо. И снова он обнаружил, что в отсутствие иных собеседников, кроме этой молчаливой женщины, ему не хватает слов. А Ирен даже не пыталась помочь ему: стоя прямо перед ним как вкопанная, она кончиками пальцев промокала дорожки от слез на своих щеках.

– Может быть, присядем? – Викарий сделал неопределенный жест в сторону стеклянной двери. – Мне бы хотелось поговорить, нам есть что обсудить с вами, и…

Самообладание возвращалось к миссис Кершо стремительно: она прямо на глазах снова уходила в защитный панцирь своей респектабельности, из которого гостю ненадолго удалось ее вытряхнуть.

– Хотите чаю? – предложила она уже почти спокойным тоном.

Нельзя было позволить, чтобы ее нынешнее настроение выродилось в пустую болтовню за чайными чашками.

– Нет, – твердо сказал Генри, – не надо.

Он прошел за ней в гостиную. Книги там стояли все те же: «Ридерз дайджест», словари, труды по глубоководной рыбалке. Портрет Джилл на мольберте был закончен, но Кершо допустил обычную ошибку всех любителей: не сумел вовремя остановиться, и сходство оказалось погребено под напластованиями последних штрихов и доработок. Раскинувшийся за окном сад пестрел, как вышитая подушка, ослепительные кусты герани сорта «пол крэмпел» ранили глаз насыщенностью цвета.

Миссис Кершо чинно присела в кресло и пригладила юбку на коленях. Сегодня, когда на улице опять похолодало, она щеголяла хлопковым летним платьем. Ирен явно была из тех женщин, которые упорно ходят в зимнем до тех пор, пока не убедятся, что жара пришла всерьез и надолго. И лишь когда воздух отяжелеет и в нем почувствуется приближение грозы, которая переломит погоду, они достают тщательно отглаженные легкие платья.

Жемчужины, разбежавшиеся по комнате в прошлый раз, были снова заботливо собраны на нитку. Рука женщины скользнула было к ним, но тут же отпрянула и легла на колени – от греха подальше. Их с Генри взгляды встретились, и она нервно хихикнула, вероятно поняв, что он уже заметил ее маленький грешок. Мысленно Арчери глубоко вздохнул, так как видел, что нужное ему настроение пропало и женщина перед ним ведет себя как любая хозяйка, которая не знает цели визита нежданного гостя и не решается спросить о ней.

Значит, придется снова разбудить нечто, таящееся за этим гладким белым лбом. Все его заранее заготовленные фразы оказались бесполезны. Еще минута, и она заведет речь о перемене погоды или о том, как было бы хорошо устроить белую свадьбу. Но он не угадал. Упустил из виду еще одну расхожую фразу из тех, которыми принято открывать разговор в таких случаях.

– Как вы провели отпуск? – спросила Ирен Кершо.

Вот и славно. На худой конец и это сгодится.

– Вы ведь, кажется, родом из Форби, – сказал пастор. – Я навестил одну могилу на местном кладбище, пока был там.

Женщина снова коснулась жемчужин тыльной стороной ладони.

– Могилу? – Ее голос прозвучал сипло, как в тот миг, когда она говорила о разбитом сердце, но тут же опять вернулся к бесстрастной гладкости буржуазного Пурли. – Ах, да, там же похоронена миссис Примеро, верно?

– Нет, я про другую могилу. – И Генри тихо процитировал: – «Покойся с миром, пастушок…» Скажите, почему вы храните все его труды?

В том, что она отреагирует на этот вопрос, он не сомневался и был готов ко всему, в том числе и гневу. Ни холодная надменность, ни удручающий, притупляющий чувства ответ, столь милый сердцам всех миссис Кершо этого мира – «Нет никакой необходимости говорить об этом сейчас», – не застали бы его врасплох. Но вот чего он совсем не ожидал, так это страха вперемешку с благоговением. Ирен съежилась в своем кресле – если так можно сказать о человеке, сохраняющем полную неподвижность, – а ее широко открытые, блестящие глаза застыли, как у мертвой.

Ее страх напугал и священника. Он оказался заразительным, как зевота. А вдруг у нее сейчас случится истерика? Очень мягко Арчери продолжал:

– Почему вы храните их под спудом? Их ведь можно опубликовать, поставить в театре… Он мог бы обрести посмертную славу.

Хозяйка по-прежнему ничего не отвечала, но это уже не смущало гостя: он понял, что ему надо делать, ответ снизошел на него, словно озарение от самого Господа. Надо просто продолжать говорить: тихо, размеренно, словно гипнотизируя. Слова текли, банальности и клише опережали друг друга, похвалы стихам, которых он никогда не читал, а значит, не имел причин восхищаться ими, заверения и безосновательные обещания, выполнить которые, возможно, будет не в его силах, сыпались с его уст. И все это время священник, точно опытный гипнотизер, следил за реакцией женщины, кивал, когда кивала она, и стоило лишь первой робкой улыбке затрепетать на ее губах, как он расплылся в такой широченной ответной улыбке, что куда там любому слабоумному…

– Вы мне их покажете? – осмелился Генри наконец. – Вы позволите мне взглянуть на произведения Джона Грейса?

Он сидел затаив дыхание, пока Ирен мучительно медленно придвигала к шкафу табурет, становилась на него и тянулась к верхней полке. Они лежали в коробке, простой картонной коробке из бакалеи, в которую, судя по надписям на шероховатых боках, были когда-то упакованы консервированные персики. Мать Тесс взялась за нее с таким непередаваемым благоговением, забыв обо всем на свете, что не заметила стопку журналов, лежавших поверх, и те соскользнули на пол.

Журналов было не меньше дюжины, но лишь одна обложка обожгла пастору глаза так, словно в них плеснули кислотой. Часто моргая, он отвел взгляд от фото прекрасного лица под шляпой из июньских роз и спадающих из-под них льняных прядей. Теперь он ждал, когда заговорит миссис Кершо, и ее слова помогли ему выбраться из внезапно разверзшейся пучины боли и одиночества.

– Наверное, это Тесс вам сказала, – прошептала она. – Хотя это наш с ней секрет. – Она подняла крышку коробки, давая ему прочесть надпись на верхней рукописи. «Стадо. Молитва в драматической форме. Автор Джон Грейс». – Если бы вы раньше сказали мне, что вам интересно, я бы вам сама их показала. Тесс говорила, что их надо показать кому-то неравнодушному и… понимающему.

И снова их глаза встретились, и робкий, полный трепета взгляд Ирен Кершо словно напитался силой взгляда Генри, уверенного и твердого. Он знал эту способность своего лица точно отражать его чувства. И, наверное, его собеседница тоже прочла их, потому что протянула ему коробку со словами:

– Вот, возьмите. Забирайте.

Но он отпрянул, отдернул руки. Он понял самую суть ее жеста: она откупалась от него, отдавала ему самое дорогое, что у нее было, в обмен на его молчание.

– Только ни о чем меня не спрашивайте, – добавила женщина и слабо вскрикнула. – Не спрашивайте меня о нем!

Не в силах выдержать ее взгляд, викарий импульсивно прикрыл глаза руками.

– Я не имею права причинять вам такие мучения, – возразил он.

– Ничего, ничего… все в порядке. – Пальцы Ирен с неожиданной твердостью легли на его руку. – Только не надо спрашивать меня о нем. Мистер Кершо говорил, что вы хотели узнать что-то о Пейнтере – Берте Пейнтере, моем муже. Я расскажу вам все, что помню, все, что вы захотите узнать.

Палач и инквизитор в одном лице… Лучше уж стремительный удар кинжалом в сердце, чем это бесконечное вытягивание жил. Генри стиснул кулаки так, что боль от разрезанного недавно стеклом пальца пронзила его до самых пят, и он заговорил, обращаясь к миссис Кершо поверх желтых, исписанных стихами страниц:

– Я ничего больше не хочу знать о Пейнтере. Меня интересует не он. Меня интересует отец Тесс… – Ни тихий стон Ирен, ни пальцы, цепляющиеся за его рукав, уже не могли его остановить. – Вчера вечером я узнал, – тут священник перешел на шепот, – что Берт Пейнтер просто не мог быть отцом вашей старшей дочери.