Глава 15

Дождь хлестал так, что ему пришлось, выйдя из машины, опрометью бежать к ветхому крыльцу, но и там не было спасения от ледяных струй – порывы ветра забрасывали их под навес, срывали с вечнозеленых ветвей пригоршни колючих капель и швыряли их священнику в лицо. Он привалился спиной к входной двери и едва не упал – под его весом она подалась и распахнулась.

Значит, она уже приехала. Но ее «Флавии» нигде не было видно, и мужчина ощутил ужаснувший его самого холодок возбуждения, когда понял, что она старается остаться незамеченной. Ее ведь хорошо знают в этих местах, она замужем за богатым человеком – и вдруг встречается с женатым мужчиной. Неудивительно, что она спрятала свою заметную машину. Но боже, боже, как это все дешево и отвратительно, как в бульварных романах, и подумать только, что он, служитель Господа, сам все это устроил!

«Приют Победителя», в жару пахший сухой гнилью, теперь смердел сыростью и прелью. Вонь плесени и какой-то тухлятины пропитала весь дом. Под облупившимися половицами с глазками от выпавших сучков, наверное, водились крысы. Генри закрыл дверь и прошел чуть дальше по коридору, раздумывая, где может быть Имоджен и почему она не вышла, когда услышала звук открывающейся двери. И тут он остановился, прямо напротив черного хода, рядом с которым некогда вешал свой плащ Пейнтер – там висел дождевик.

А ведь в прошлый его приход ничего такого здесь не было – в этом он был уверен. Викарий подошел к плащу, глядя на него завороженно и слегка испуганно.

Ну конечно, как он сразу не догадался! Кто-нибудь наконец купил этот дом, приходили рабочие – один из них и оставил тут дождевик. Ничего страшного. Нервы сдают, должно быть.

– Миссис Примеро! – позвал священник и тут же поправился – ведь к женщинам, которым назначают тайные свидания, не обращаются по фамилии. – Имоджен! Имоджен!

Ответа не было. И все же он был уверен, что он не один в доме. «А как насчет узнать ее где угодно? – измывался над ним внутренний голос. – Или учуять ее по запаху, потеряв зрение и слух?» Генри распахнул дверь сначала в столовую, а потом в гостиную. Затхлая сырость ударила ему в нос. В гостиной текло из-под подоконника, и на полу расползалась все шире темная лужа, нестерпимая в своей выразительности. Она да еще прожилки на мраморе камина живо напомнили пастору о пролитой здесь крови. Кто станет покупать этот дом? Кто это вынесет? И все же смельчак, видимо, нашелся, не зря ведь у черного хода висит дождевик…

Вот тут сидела она, старуха, отправляя Элис в церковь. Потом ее глаза закрылись, и она, погрузившись в дремоту, не услышала, как приходила и стучала в окно миссис Криллинг. Возможно, не слышала она и того, как к ней подкрался убийца с топором – кем бы он ни был – и нанес роковой удар. Быть может, она проспала вообще все – и уговоры, и угрозы, и обрушившиеся на ее голову удары, и так, не открывая глаз, перешла в вечный сон. Вечный сон? Mors janua vitae. Ах, если бы тропинка, соединяющая жизнь и смерть, не лежала в области неизведанной боли! И викарий поймал себя на том, что молится о несбыточном: просит у Бога, чтобы тот изменил прошлое.

И тут миссис Криллинг снова постучала в окно.

Арчери судорожно вздрогнул, как лягушка, пронзенная электрическим током, и ему даже показалось, будто он ощутил прикосновение ледяной ладони к своему сердцу. Он вскрикнул и заставил себя посмотреть в окно.

– Извините, я задержалась, – сказала Имоджен. – Ужасный вечер.

«Она же должна быть внутри», – подумал Генри, собираясь с мыслями. Но нет, она оказалась снаружи и все стучала и стучала в стекло, видя, что он стоит как громом пораженный. С переменой ее местоположения для него изменилось и все прочее, потому что тогда она не прятала свою машину. Напротив, ее автомобиль стоял теперь бок о бок с его собственным – мокрый, серебристый, блестящий, словно живое прекрасное существо, поднявшееся из глубин моря.

– Как вы вошли? – спросила женщина уже в холле.

– Дверь была открыта.

– Наверное, рабочие забыли запереть.

– Я тоже так подумал.

Твидовый костюм и светлые волосы миссис Примеро потемнели от дождя. Раньше викарий по глупости – или, точнее, по своей испорченности – представлял сцену их свидания так: она подбежит к нему и заключит его в объятия. Вместо этого она глядела на него строго, почти сурово, отчего между ее бровями залегли две морщинки.

– Наверное, нам лучше пойти в утреннюю гостиную, – сказала она. – Там есть мебель и нет… ассоциаций.

Мебель этой комнаты состояла из двух кухонных табуретов и одного стула с плетеной спинкой. В окно, густо покрытое копотью и грязью, была видна оранжерея, к потрескавшимся стеклянным стенам которой льнула мертвая лоза. Арчери подвинул даме стул, а сам сел на один из табуретов. Им владело странное, но не лишенное определенного очарования ощущение, будто они – он и она – пришли посмотреть этот дом, прежде чем купить его, но пришли рано и теперь вынуждены ждать агента, который вот-вот должен подъехать, чтобы все им тут показать и рассказать.

– Здесь можно устроить кабинет, – сказал бы тогда Генри. – В солнечный день эта комната наверняка очень приятна.

– Или мы могли бы тут есть. Комната славная, и кухня рядом, – возразила бы ему Имоджен.

– Как ты справишься с тем, что придется вставать по утрам, готовить мне завтрак? – спросил бы Арчери, думая про себя: «Любовь моя, любовь моя…»

– Вы хотели мне что-то объяснить, – сказала Примеро, и общая постель с совместными завтраками исчезла из их перспективы, как исчезла и сама перспектива. Точнее, от нее осталось лишь одно: этот разговор в сырой утренней комнате с видом на мертвую лозу.

Пастор начал рассказывать ей о Тесс и Чарльзе и об уверенности миссис Кершо в невиновности ее мужа. Лицо бывшей модели стало особенно жестким и холодным, когда он дошел в своем рассказе до наследства, и, не дав ему закончить, она спросила:

– Вы в самом деле хотели доказать, что убийца – Роджер?

– Что мне было делать? Я разрывался между Чарльзом и вами, – сказал священник, и его собеседница торопливо затрясла головой. Кровь бросилась ей в лицо. – Я умоляю вас верить одному: если я искал знакомства с вами, то не по той причине, что вы – его жена.

– Я верю.

– Те деньги… его сестры… вы о них не знали?

– Я ничего о них не знаю. Кроме того, что они существуют и что Роджер никогда с ними не встречается. О господи! – Лицо Имоджен скривилось, она приложила к щекам ладони, после чего с силой провела ими вверх, к глазам, а потом к вискам. – Мы целый день об этом говорили. Он не считает, что у него есть перед ними какие-то моральные обязательства. Его тревожит одно: как бы Вексфорд не усмотрел в этом серьезный мотив для убийства.

– Вексфорд сам видел его в тот вечер в Сьюингбери, практически в самый момент убийства.

– Он этого не знает или забыл. Так и будет сидеть, трястись, пока не соберется с силами позвонить Вексфорду. Некоторые люди сказали бы, поделом ему. – Женщина вздохнула. – Его сестры – они очень нуждаются?

– Одна да. Она с мужем и крошечным ребенком живет в одной комнате.

– Надо уговорить Роджера отдать им то, что им причиталось с самого начала: по три тысячи триста фунтов с хвостиком. Хотя лучше я все-таки сама к ним съезжу. Он не заметит. Знаете, это даже забавно: я, конечно, знала, что он не особо щепетилен – с щепетильностью столько денег не сделаешь, – но я никогда не думала, что он опустится до такого.

– Это не помешает вам?.. – Генри заколебался, не зная, разрушил он что-то в отношениях супругов Примеро или нет.

– Думать о нем не хуже, чем прежде? Ах, милый мой, до чего же вы забавны! Послушайте, что я вам скажу. Это было семь лет тому назад, в июне. Шесть разных журналов независимо друг от друга поместили мое лицо на обложках своих номеров. Я была самой фотографируемой девушкой Британии.

Викарий кивнул, озадаченный, не зная, к чему она клонит.

– А когда достигаешь вершины, то остается только один путь – вниз. В июне следующего года мое лицо было лишь на одной обложке. Тогда-то я и вышла за Роджера, – объяснила красавица.

– Вы его не любили?

– Знаете, он мне нравился. Он спас меня в некотором роде, а я с тех пор спасаю его. – Арчери понял, о чем она говорит, припомнив ее мягкую безмятежность в обеденном зале «Оливы» и ее руку, уверенно лежащую на рукаве траурного костюма Роджера на кладбище. Он и сам не ожидал от нее ничего, кроме неколебимого спокойствия, и потому был потрясен, когда она вдруг закричала: – Откуда мне было знать, что впереди меня ждет немолодой священник – женатый, со взрослым сыном и комплексом вины величиной с гору?!

– Имоджен!

– Нет, не трогайте меня! Глупо было приезжать сюда, зря я согласилась. Господи, как я ненавижу сентиментальные сцены!

Пастор встал и отошел от нее так далеко, как только позволяли размеры небольшой комнаты. Дождь перестал, но небо по-прежнему оставалось грязно-бурым, а лоза в оранжерее – мертвой, как дверной гвоздь.

– Что они теперь будут делать, – спросила женщина, – ваш сын и эта девушка?

– Сами пока не знают, я думаю.

– А вы, что будете делать вы?

– «Возвращусь к супруге сердца моего, – процитировал Генри, – как мне и надлежит».

– Киплинг! – Имоджен истерически хохотнула, и священнику стало больно от запоздалого открытия. – Киплинг! Этого мне только не хватало.

– До свидания, – сказал викарий.

– До свидания, милый Генри Арчери. Никогда не знала, как к вам обращаться. Вы это поняли? – Миссис Примеро подняла руку пастора и поцеловала его в ладонь.

– Не самое подходящее имя для флирта, – сокрушенно отозвался тот.

– Зато с «преподобным» звучит прекрасно.

И женщина вышла, беззвучно прикрыв за собой дверь.

– Дженни меня поцеловала, – сказал Генри, обращаясь к лозе. Имя Дженни как раз могло быть сокращением от Имоджен. – Ну и что?

Наконец он вышел в холл и удивился, до чего пустым и безжизненным показался ему теперь дом. Наверное, все дело было в ощущении свежей потери. И тут мужчина повернулся к задней двери и увидел, в чем дело. Оказывается, в пространстве дома действительно кое-чего не хватало. Исчез плащ.

Да полно, был ли он с самого начала или его породило взбудораженное, настроенное на мрачные иллюзии воображение Арчери? В конце концов, человеку, настолько погруженному в историю Пейнтера, как он, на месте преступления еще и не такое может померещиться. С другой стороны, если плаща не было, то откуда тогда взялись эти крохотные лужицы размером с пенни? Разве не натекли они с плаща?

Он никогда не верил в сверхъестественное. Но тут, глядя на пустой крючок у задней двери, пастор вспомнил, как подскочил недавно от стука в окно, когда, стоя в мрачной гостиной, видел потеки крови в прожилках на мраморе. Что ж, вполне возможно, атмосфера зла надолго задерживается в местах, подобных этому, и, влияя на воображение человека, оказавшегося внутри, заставляет его сознание воспроизводить картины давней трагедии.

Верхняя часть двери состояла из небольших стеклянных квадратиков. Заросшие грязью, они хотя и тускло, но все же поблескивали в мутных вечерних сумерках – все, кроме одного. Приглядевшись к нему, Арчери вскоре усмехнулся над своими страхами. Этот квадрат был ближайшим к замку, и из него вынули стекло. Кто угодно мог просунуть в образовавшееся отверстие руку, открыть замок и отодвинуть засов.

Он и был отодвинут. Священник толкнул дверь и вышел на мощенный плитами двор. Впереди лежал окутанный влажной мглой сад. Деревья, кусты, густая поросль сорняков – все склонилось и затихло под тяжестью дождя. Прежде Арчери, как и положено законопослушному гражданину, озаботился бы местопребыванием того, кто тайно открыл эту дверь, и даже, возможно, обратился бы в полицию. Но теперь ему было все равно.

Имоджен владела всеми его мыслями, но даже о ней он теперь думал без стыда и страсти. Надо дать ей пять минут: пусть она уедет – и тогда можно будет возвращаться в «Оливу». Викарий машинально нагнулся и от нечего делать стал собирать осколки стекла, валявшиеся у порога, и аккуратно составлять их к стене, где на них не наступит никто, даже грабитель.

Нервы у него, конечно, расшатались, и он знал это, но на этот раз он точно не ошибся: сзади раздались шаги, и кто-то ойкнул.

Она вернулась! Но зачем, зачем она пришла – еще раз он этого не вынесет! Конечно, видеть ее опять было бы счастьем, но что бы она ни хотела ему сказать, новая встреча будет означать и новую разлуку. Генри стиснул зубы, напрягся, и не успел он оглянуться, как его пальцы сомкнулись на осколке стекла.

Кровь выступила раньше, чем он почувствовал боль. Пастор встал, глупо озираясь по сторонам в пустом доме, и тут же повернулся навстречу звуку приближающихся каблучков.

Ее визг был как пощечина:

– Дядя Берт! Дядя Берт! О боже!!!

Вся его ладонь была залита кровью, но он все же протянул обе руки, и окровавленную, и другую, навстречу Элизабет Криллинг, чтобы не дать ей упасть.

– Вам надо наложить швы, – сказала она. – А то столбняк будет. Шрам все равно останется.

Он туже затянул платок вокруг раны и мрачно сел на ступеньки, глядя на девушку. Она пришла в себя в считаные секунды, но все еще была бледна. Легкий ветерок качнул мокрую зеленую стену вокруг, обдав их холодными брызгами. Арчери вздрогнул.

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

Лиз откинулась на спинку стула, принесенного им для нее из утренней комнаты, и вяло вытянула вперед ноги. Священник невольно обратил внимание на их худобу: из-за нее они казались кривыми, как у японок, а чулки на лодыжках обвисли, собравшись в гармошку.

– Я поругалась с матерью, – сказала девушка.

Генри молча ждал продолжения. С минуту мисс Криллинг оставалась неподвижной, а потом ее тело выстрелило вперед, словно стальная пружина, приводящая в движение капкан. Викарий инстинктивно отшатнулся, так близко к нему оказались вдруг ее лицо и руки, зажатые между коленями и грудью. Ее губы задвигались, но он не сразу разобрал слова.

– О господи! – бормотала девушка. Арчери не двигался, старательно подавляя в себе вполне естественную реакцию на божбу. – Я увидела вас в крови, – сказала она, – а потом вы сказали то же, что он говорил тогда. «Я порезался». – Тут Элизабет задрожала такой крупной дрожью, что казалось, будто кто-то невидимый схватил ее за плечи и трясет. Священник с удивлением наблюдал, как ее тело, только что напряженное, вновь расслабилось и обмякло, и она совсем другим голосом попросила: – Достаньте мне сигарету. – С этими словами она бросила ему свою сумочку и еще резче потребовала: – Зажгите!

Огонек заплясал в сыром воздухе, кренясь на сквозняке. Лиз прикрыла его исхудавшими ладонями с выпирающими костяшками пальцев.

– А вы, значит, все вынюхиваете? – продолжала она, прикурив. – Не знаю, что вы тут искали, но нашли вы вот что.

Мужчина озадаченно уставился на сырой сад, нависшие над ним фронтоны и мокрую плитку под ногами.

– Я имею в виду меня, – сказала Криллинг с каким-то свирепым нетерпением. – Рассказываете про меня полиции всякие сказочки, а сами даже не знаете, в чем дело. – Тут она опять качнулась вперед и совершенно бесстыдно – Генри внутренне ужаснулся – задрала юбку – так, что обнажилось бедро над чулочной резинкой. Белая кожа на нем была сплошь покрыта мелкими крапинками – следами уколов. – В астме, вот в чем. В таблетках от астмы. Их надо сначала растворить в воде – та еще работенка! – а потом набрать в шприц.

Арчери считал, что его не так легко шокировать. Но теперь он был потрясен. Он чувствовал, как к его лицу приливает кровь. Дар речи покинул его – сначала от смущения, потом от жалости к этой девушке, смешанной со смутным раздражением против человеческой природы вообще.

– И что, помогает? – спросил он как мог спокойно.

– Возвышает на некоторое время, если вы понимаете, о чем я. Ну, вроде как вас, когда вы псалмы поете, – ухмыльнулась Лиз. – Я жила с одним типом, он меня на иглу и посадил. Я тогда работала в таком месте, где можно было достать все, что надо. А потом вы прислали этого ублюдка Бердена, и он припугнул мою мамашу. Теперь, как у нее таблетки кончатся, она должна ходить за ними сама, да еще и рецепт получать каждый раз снова.

– Понятно, – сказал пастор, чувствуя, как ускользает надежда. Так вот, значит, что имела в виду миссис Криллинг. В тюрьме не будет ни таблеток, ни шприца, а значит, Элизабет будет вынуждена раскрыть свою зависимость или…

– Вряд ли вам стоит бояться полиции, – сказал он, сам не зная, могут ли стражи порядка что-нибудь сделать ей или нет.

– Да вы-то откуда знаете? У меня еще осталось двадцать штук, вот я и пришла сюда. Постелила себе наверху, и…

Генри перебил ее:

– Так это ваш плащ?

Вопрос удивил девушку, но ненадолго, и выражение презрения снова вернулось на ее лицо, состарив его вдвое.

– Ясное дело, – сказала она язвительно. – А вы думали чей, Пейнтера? Я вышла забрать кое-что из машины, защелку на двери оставила открытой, а когда вернулась, вы со своей дамочкой были уже здесь. – Священник не сводил с нее глаз, старательно сдерживая себя. Впервые в жизни он испытал сильное желание ударить другого человека по лицу. – Сначала я не хотела входить, – продолжала Криллинг, переключившись на вторую из доступных ей тональностей – детскую жалость к себе. – Но мне нужен был плащ – в кармане лежали таблетки.

Она глубоко затянулась, а потом швырнула окурок в мокрые кусты.

– Зачем вы сюда приперлись – сцену убийства восстановить захотелось? – поинтересовалась она. – Или примерить его шкуру на себя?

– Чью шкуру? – прошептал он пересохшими вдруг губами.

– Пейнтера, разумеется. Берта Пейнтера. Моего дяди Берта. – Голос Лиз снова звучал дерзко, но руки у нее уже тряслись, и глаза остекленели. Развязка приближалась, и викарий ждал ее, как подсудимый ждет своего приговора, зная, что он неминуемо будет, зная даже, каким он будет, но все же в глубине души надеясь на нечаянную милость. – В тот вечер, – продолжала она, – он тоже стоял там, как сегодня вы. Только в руках у него было полено, и оно было все в крови, и сам он тоже. «Я порезался, – сказал он. – Не смотри, Лиззи, я порезался».