Меня всегда удивлял распространенный литературный штамп «все произошло так быстро, что никто не понял, что случилось». Высказывание удивляло своей несуразностью. Как можно смотреть на что-либо и не заметить изменения.

В детстве, когда дядя Никита с женой и сыном Добрыней приходили к нам в гости, в перерыве между обедом и чаем мама любила устраивать конкурсы, в которых должны были принимать участие и дети, и взрослые. Большая часть конкурсов представляла собой несколько модифицированный вариант игры в фанты. Я эти конкурсы ненавидела от всей души, но мне не хотелось огорчать маму. Она так долго их готовила, покупала призы и искренне верила, что я получаю удовольствие от подобных развлечений. Ей не приходило в голову, что человек, который никогда не выигрывает, не может испытывать удовольствия. Где-то за месяц до намеченного праздника мама начинала придумывать новые конкурсы и викторины. Делала она это совсем не для того, чтобы я наконец одержала победу. Мама считала, что гостям может надоесть играть в одно и то же. Вот так она совершенно случайно наткнулась на то единственное, в чем, как потом оказалось, мне не было равных.

Примерно с десяти часов вечера взрослые провожали очередной старый год. Был непременный салат «оливье», от которого мои родители упорно не желали отказываться, несмотря на то что в более продвинутых семьях «оливье» давно считался моветоном. Я много раз пыталась объяснить родителям, что пора бы уже перейти на японскую или, на худой конец, итальянскую кухню. Что давно уже никто не стоит два дня у плиты, чтобы накрыть стол, а еду заказывают из ресторана. Увы! Мама обижалась и начинала вздыхать по поводу моего переходного возраста, который делает меня такой нетерпимой, а папа заводил нудную речь о традициях, которые нужно беречь, потому что традиции — это память поколений.

Одной из немногочисленных «традиций» нашей семьи был салат «оливье» на новогоднем столе (по-моему, папе не стоило так беспокоиться об исчезновении именно этой традиции — должно пройти много десятилетий, если не столетий, чтобы мы забыли салат «оливье»). Второй по значимости шла традиция не сажать детей за «взрослый» стол.

Мы сидели в моей комнате и резались в стратежку. Мы — это я, Добрыня и его старшая двоюродная сестра Маринка. Вообще-то, резались мы с Добрыней, Маринка же, которая была нас старше на целых два года, старательно делала вид, что компьютерные игры — развлечение для мелюзги, взрослые девушки такой ерундой не увлекаются. Она лениво перелистывала свежий номер модного журнала и брезгливо морщилась всякий раз, когда мы с Добрыней начинали слишком громко спорить по поводу того, чей сейчас ход. Так мы сидели приблизительно до девяти вечера, когда открылась дверь, вошла моя мама и торжественно объявила, что «начинается самое интересное» — конкурсы. Маринкино лицо вмиг еще больше поскучнело, я тоже не сильно обрадовалась, так как перевес в игре на данный момент был определенно на моей стороне. А если сейчас мы все бросим, потом Добрыня просто откажется доигрывать (так уже бывало не раз — он не любил проигрывать).

— Мам, — начала было я, но меня тут же перебил мой противник:

— Тетя Галя, мы идем.

После чего демонстративно отодвинул стул, дабы показать, что для него игра окончена.

— Я сохраню игру. — Я постаралась, чтобы в моем голосе прозвучали угрожающие нотки.

— Это сколько угодно, — махнул рукой Добрыня. — Сохраняй на здоровье.

И опять ему удалось вывернуться. Сколько раз возникали похожие ситуации, и всегда, всегда получалось, что взрослые на его стороне. Причем я давно уже поняла, как он этого добивается. Рецепт был прост, как все гениальное: он всегда с ними соглашался, за что получал большие и малые бонусы, заодно решая свои текущие проблемы (как в данном случае, например). Всякий раз я злилась, давала себе слово научиться сдерживаться и в очередной раз срывалась.

Но сегодня я решила прикусить язык, не стала спорить с мамой и молча начала выключать компьютер, кипя от негодования. Вот всегда так, я почти выиграла, а теперь меня ждет сорокапятиминутное мучение, пока остальные будут петь, играть на скрипке, разгадывать загадки и метко кидать дартс. Маринка и Добрыня уже вышли, а я все еще сидела перед потухшим монитором, стараясь сдержать подступившие слезы. В комнату заглянул дядя Никита, Добрынин папа.

— Васька, ты что тут скучаешь? А ну, давай пошли, сейчас конкурсы начнутся.

Я сделала глубокий вдох и поплелась в гостиную. Там уже играла музыка, стало быть, первый конкурс успели провести без меня, и выиграла его, конечно же, Маринка — обладательница не слишком приятного, но зато очень громкого голоса. Сейчас она поставит свою любимую песню из репертуара Аллы Пугачевой и будет насиловать наши уши минут десять. Потому что, когда она допоет, обязательно встрянет кто-нибудь из взрослых, похвалит Маринкин голос и попросит спеть еще. Маринка повыпендривается для вида, но потом согласится, и от караоке ее придется чуть ли не метлой отгонять.

Вечер продолжался. Вот уже и Добрыня пропилил на своей скрипке нечто сложное, чуть ли не ноктюрн Паганини. Мама с восторгом смотрела на него и укоризненно на меня. Я сделала вид, что не замечаю ее взглядов. Да, я прекрасно понимаю, что на фоне таких высокоталантливых детей, как Добрыня и Маринка, я выгляжу так себе, но лично я себя вполне устраиваю.

Скрипка взвизгнула в последний раз, Добрыня устало и немного картинно опустил смычок. Минуту или около того все молчали, потом захлопали. Мама в последний раз бросила взгляд на меня, потом на пианино, потом опять на меня, убедилась, что ее посыл остался без ответа, и довольно уныло объявила «совершенно новый конкурс».

— Участвуют, — торжественно провозгласил папа, — Василиса, Марина и Добрыня! Участники конкурса, сделайте шаг вперед.

Маринка и Добрыня бодро шагнули. Маринка уже совершенно забыла о том, что надо прикидываться взрослой, и с упоением сжимала в руках выигранный приз — очень приличный лак для ногтей. Я бы тоже от такого не отказалась, но победила Маринка.

Тем временем мама закончила приготовления к конкурсу. На большой белой салфетке было аккуратно разложено несколько предметов: посередине лежала папина трубка, слева от нее два мандарина, левый нижний угол оккупировал радостно оскалившийся череп (а я-то недоумевала, зачем мама попросила у меня мой любимый брелок), еще там были четыре разноцветные соломинки для коктейля, будильник, конфета «Мишка косолапый» и маникюрные ножницы. Мы с удивлением смотрели на этот своеобразный натюрморт. Но мама живо прикрыла его второй салфеткой.

— А теперь, — продолжил папа голосом эстрадного конферансье, — внимание! Условия конкурса!!! В течение тридцати секунд вы смотрите на вещи, разложенные на салфетке, после чего уходите в соседнюю комнату, мы кое-что меняем, можем даже что-то убрать. Вы возвращаетесь, и… Тот, кто определит, что изменилось и чего не хватает, и станет победителем. Внимание!!! Раз, два… три!

Мама сдернула верхнюю салфетку, и мы уставились на разложенные вещички. Дядя Никита с секундомером в руке следил за временем.

— Пять, четыре, три, два один… Все!

Мама быстро накинула салфетку.

— Давайте-давайте, в ту комнату, живо, — погнал нас дядя Никита, хитро улыбаясь.

Мы неохотно вышли.

— Что за дурацкий конкурс? — возмутилась. Маринка.

Ясное дело, они с Добрыней любят конкурсы музыкальные. Например, угадать наигрываемую на пианино мелодию. В таких конкурсах я вылетаю уже на первом же туре, а они еще минут пятнадцать соревнуются друг с другом, к вящей радости родителей. Мы стояли у дверей и молча ждали. В соседней комнате родители тихо переговаривались, чем-то шуршали, несколько раз хохотнул дядя Никита. Добрыня попытался подсмотреть, но был замечен и прилюдно пристыжен своей собственной мамой. Наконец дверь распахнулась, на пороге возник сияющий дядя Никита и торжественно пригласил всех «участников» пройти к месту состязания. Я выскочила первой, мне заранее было понятно, что жизнь преподнесет мне очередное разочарование в виде привычного проигрыша. Так чем быстрее закончится «состязание», тем лучше.

— А теперь слушайте условия конкурса. — Мой папа поднял руку, чтобы привлечь наше внимание. — Ниночка, раздай им реквизит.

Добрынина мама раздала нам листочки и карандаши.

— Вы все видели, что лежало на салфетке, — продолжал папа. — Признаюсь, мы кое-что оттуда убрали, кое-что добавили, а кое-что поменяли местами. Сейчас мы вам все покажем. Вы будете смотреть на это тридцать секунд, как и в прошлый раз. После чего ваша задача — нарисовать на листке все предметы, которые вы запомнили, или записать, что, по-вашему, изменилось.

Добрыня и Маринка заметно скисли: соревнование было явно не из тех, где они могли, не напрягаясь, демонстрировать свои преимущества — музыкальный слух и вокальные данные.

Папа сделал правой рукой эффектный жест, мама не менее эффектно сдернула салфетку, мы уставились на созданную родителями композицию. Тридцать секунд закончились, как мне показалось, раза в три быстрее обычного. Дядя Никита дунул в смешную пищалку, мама быстро прикрыла все салфеткой.

— Всем участникам конкурса, — торжественно провозгласил папа, — дается полторы минуты, чтобы написать или нарисовать — это кому как удобнее — все изменения, которые вы заметили.

— Дядя Миша, — заныл Добрыня, — мало полминуты.

— Не хныкать, — бодро перебил его папа. — Проигрывать тоже надо уметь достойно.

Добрыня с ненавистью посмотрел на него и удалился в самый дальний угол, плюхнулся в кресло и прикрыл ладонью свой листок — чтобы никто не подглядывал. Предосторожность совершенно не лишняя, так как Маринка уже вытянула шею, стараясь заглянуть в мой листок. Я демонстративно повертела чистый лист перед ее носом и пристроилась около журнального столика. Мама почувствовала напряженку:

— Марина, тебе не хватило места? Иди сюда… — Она расчистила край стола.

Маринка в последний раз сделала попытку разглядеть, написала я что-нибудь или нет, но я была начеку и быстро спрятала листок за спину. Маринка презрительно фыркнула, села за стол, быстро посмотрела по сторонам и, убедившись, что на нее никто, кроме меня, не смотрит, показала мне язык. Я молча отвернулась, закрыла глаза и попыталась вспомнить, что и как лежало на салфетке. На успех я особо не надеялась, поэтому решила не напрягаться — сколько вспомню, столько вспомню… Менее всего я ожидала, что увижу четкую картинку. Я открыла глаза и попыталась записать то, что увидела. Увы, ничего не получилось, изображение исчезло, я начала сомневаться.

— Время вышло, — громко объявил папа. — Сдавайте то, что успели сделать.

Добрыня и Маринка медленно подошли и протянули свои листочки.

— Так-так, — радостно начал папа. — Что тут у нас Добрыня вспомнил…

Папа вытащил заранее нарисованную схему композиции, показал ее всем и бегло просмотрел Добрынин листок, сверяясь с оригиналом.

— Пять ошибок, — с огорчением констатировал он.

Маринка злорадно захихикала. Папа начал изучать ее работу.

— Увы, Мариша, у тебя всего два предмета названы правильно…

Добрыня мстительно расхохотался.

— Ну а ты, Васенька? — Папа с жалостью посмотрел на меня. — Ты что-нибудь успела?

Я молча протянула пустой лист. Тут уже засмеялись оба — и Добрыня, и Маринка. Дядя Никита пришел на выручку моим родителям:

— Наверное, она устала очень. Давайте лучше пить чай.

— Я могу рассказать, что где лежало, — громко объявила я.

— Может, не надо? — вмешалась ведомая лучшими побуждениями мама.

— Нет, надо, — твердо заявила я, подошла поближе, чтобы можно было дотянуться рукой до салфетки, и закрыла глаза.

В комнате стало очень тихо. Я нащупала руками края и, сориентировавшись, медленно начала:

— Посередине лежала трубка, внизу слева, где сейчас лежат маникюрные ножницы, был мой брелок в виде черепа. А ножницы лежали справа внизу. Вот тут была конфета «Мишка косолапый», сейчас ее вообще нет. Наверное, кто-то съел.

Я прислушалась — никто не засмеялся, а ведь я пошутила.

— Во втором ряду снизу лежали четыре соломинки для коктейля. Если смотреть слева направо, то красная, желтая, зеленая и белая с синими полосками. Сейчас там лежит три соломинки. Убрали желтую и белую с полосками, а вместо них положили прозрачную. Еще сверху слева были два мандарина, теперь там лежит апельсин, а мандарины лежат наверху справа. Все.

Я открыла глаза. Все: мои родители, родители Добрыни, сам Добрыня и Маринка — молча смотрели на меня. Так смотрят жители провинциального городка на выступление фокусника в гастролирующем в их краях цирке шапито.

— Во дает! — выдохнул Добрыня.

Папа как-то вдруг засуетился и срывающимся голосом объявил:

— В конкурсе на самого наблюдательного убедительную победу одержала Василиса!

Все захлопали, мама вручила мне диск с игрой и тут же позвала гостей пить чай. С этого памятного Нового года я перестала комплексовать в присутствии Добрыни и Маринки. Да, у них есть слух (у Маринки средненький, у Добрыни — абсолютный), да, у Маринки к ее средненькому слуху прилагается вполне приличный голос, но… Зато я умею то, чего они не могут. Правда, папа (после очередной моей победы в конкурсе) все время повторял, что память можно натренировать. Но я знаю, что говорил он это, чтобы не было так обидно Добрыне с Маринкой, очень уж они переживали, когда победа вновь и вновь ускользала от них. Причем Добрыня точно тренировался. Я как-то раз встретила его около двадцать четвертого дома, где находятся курсы тренировки памяти. Он меня заметил, поздоровался и как бы вскользь заявил, что идет записываться в секцию по фигурному катанию. Мелькнула было у меня мстительная мысль изобразить интерес к фигурному катанию и набиться ему в попутчики. Но я быстро передумала и предпочла неторопливо скрыться в арке, после чего пулей рванула вокруг дома, рассчитывая, что осторожный Добрыня не сразу пойдет на курсы, а выждет некоторое время, чтобы я ушла подальше. Так оно и вышло: я выглянула из-за угла в тот момент, когда Добрыня звонил в металлическую дверь с латунной табличкой «Курсы тренировки памяти „Помнить все“».

Я потом не поленилась, нашла телефон и позвонила туда. Курсы оказались совсем даже недешевыми, да и занятия шли четыре раза в неделю. Как Добрыня успевал посещать школу, музыкалку и курсы — одному богу известно. Выручало, наверное, то, что тринадцатая музыкальная школа, которую, пожалуй, закончили почти все дети Кутузовского проспекта, находилась в соседнем двадцать шестом доме, знаменитом тем, что в нем полвека назад обитали первые лица государства.

Через три месяца был мамин день рождения. Состав гостей не менялся год от года, пришли дядя Никита с тетей Ниной и Добрыней. Как всегда, они захватили Маринку.

Сначала все шло как обычно. Взрослые уминали салат «оливье» и провозглашали тосты за маму. Маринка, Добрыня и я сидели в моей комнате и читали анонс концерта, который должен был состояться на Красной площади в начале мая. Главной «звездой» предстоящего концерта должна была стать Си Си Кэтч. Маринка заранее решила пойти, вне зависимости от того, сколько будут стоить билеты. Мы с Добрыней, не имея шансов попасть на концерт (билеты были куплены, но идти собирались наши родители), страшно Маринке завидовали и всячески старались снизить значимость данного мероприятия. Пожалуй, впервые за последние несколько лет мы с Добрыней выступали единым фронтом.

— Си Си Кэтч — это лажа, — авторитетно говорил Добрыня, тихонько пихая меня ногой. — Кто его слушает?

— Точно, — подхватывала я. — Даже когда постерами меняемся, Си Си Кэтч все за так отдают. Потому что никому не нужна.

— Ну и что? — огрызалась Маринка. — Ну и пускай отдают, а зато у меня билет в VIP-ложу. Если хотите знать, там сам президент будет сидеть… — Маринка торжествующе посмотрела на нас.

Президента крыть было нечем. Мы с Добрыней тоже это поняли и слегка приуныли. На наше счастье, в комнату заглянула Добрынина мама и позвала нас участвовать в конкурсах.

Добрыня бросил на меня осторожный взгляд исподлобья, и я поняла, что сегодня он рассчитывает на триумф.

Сначала, как обычно, шли конкурсы, в которых блистали Маринка с Добрыней. Я не отказывалась от участия, хотя прекрасно понимала, что шансов на выигрыш нет. Меня почему-то совершенно не волновало, что задумал Добрыня. Удивительное дело, при нашей сильной взаимной неприязни мы очень хорошо понимали друг друга.

Много позже я прочла где-то, что нам не нравятся в людях те черты характера, которые есть в нас самих. Даже если мы их тщательно скрываем и не признаемся в этом самим себе. Мы с Добрыней смотрелись друг в друга как в зеркало, и нам не всегда нравилось то, что мы там видели.

— А теперь, — торжественно провозгласила моя мама, — самый главный конкурс! И самый серьезный приз!

Она открыла сумочку и достала билет на концерт Си Си Кэтч. Маринка надулась, а Добрынино лицо вмиг приняло какое-то хищное выражение. Это был приз, за который стоило побороться.

— Сегодня, — продолжала мама, — мы решили немного усложнить задачу. Потому что в первый раз за всю историю наших праздников победителя ждет такой серьезный приз.

— Это нечестно, — вдруг выступила Маринка. — Вы же все знаете, что Васька всегда выигрывает.

Но мама не смутилась:

— Вот поэтому мы решили немного изменить условия конкурса. Сегодня будут не предметы, а цифры.

Я искоса посмотрела на Добрыню, на его лице было написано отчаяние. Наверняка он, будучи человеком ленивым, развивал не наблюдательность вообще, а тренировался только под определенную задачу.

Тем временем дядя Никита вынес из соседней комнаты большой лист ватмана.

— Внимание, — папа прокашлялся и слегка повысил голос. — Сейчас вы все в течение тридцати секунд смотрите на нарисованную таблицу, после чего Никита убирает ватман, а вы получаете задание.

Папа поднял руку с секундомером:

— Три-четыре… Поехали!

Дядя Никита перевернул лист, мы впились в него глазами. В таблице было четыре строчки и четыре столбца. Конечно, надо было бы попробовать найти в цифрах хоть какую-то логику и закономерность, чтобы легче было вспоминать. Но я даже и не пыталась это сделать, я просто тупо смотрела, стараясь впитать в себя рисунок. Не каждую цифру по отдельности, а все вместе, как картинку.

Я так напряглась, что почти не расслышала, когда папа произнес «стоп». Дядя Никита немедленно перевернул ватман и унес его в другую комнату.

— А теперь, — это опять вступила мама, — вам нужно решить маленький пример. Число из второго ряда, третьего столбца нужно сложить с числом из четвертого ряда первого столбца. Полученную сумму разделить на число из первого ряда первого столбца. К результату прибавить разницу первых двух чисел из третьей строки. Приступайте.

Я взглянула на своих соперников. Маринка сидела с совершенно обалдевшим видом. Ей такое задание было не по силам, даже если бы таблица лежала у нее перед носом. Добрыня, не обращая внимания на кузину, уже что-то писал на листочке бумаги.

— Васенька, — обратилась ко мне Добрынина мама, — тебе тоже, наверное, листочек нужен?

Я молча кивнула, и мне немедленно выдали чистый лист формата A4 и гелевую ручку. Я закрыла глаза, и все произошло как обычно. Сначала легкое головокружение, как будто смотришь с крыши высотного дома вниз, а потом появилась картинка — лист ватмана с нарисованной на нем таблицей. Я даже не стала ничего записывать — числа в ячейках были однозначные. Дважды проверив результат, я открыла глаза и вслух произнесла получившееся число. Добрыня, что-то черкавший в своем листке, удивленно уставился на меня, Маринка фыркнула, взрослые замерли. Дядя Никита выхватил у моей мамы из рук блокнот с ответом, заглянул в него, после чего восхищенно произнес:

— Ну, Миша, можешь гордиться. Действительно, уродилась Василиса и Прекрасная, и Премудрая.

Папа, огромным усилием воли подавляя торжествующую улыбку, вручил мне билет на концерт Си Си Кэтч. Я не удержалась и, пока никто не видел, показала Маринке язык. Она обиженно отвернулась, сделав вид, что не заметила моего демарша. Я горделиво посмотрела на Добрыню, моя мама перехватила мой взгляд и тут же начала приглашать всех к столу — пить чай.

Добрыня сидел насупившись и медленно наливался краской. Буквально за каких-то полминуты он стал интенсивно бордового цвета, причем окрас распределялся по лицу неравномерно. Щеки полыхали как два алых мака, нос был тона на три светлее, а лоб и подбородок остались бледными, создав довольно резкий, но приятный глазу контраст. Я напряглась: я читала про каких-то морских животных, которые меняют окраску перед тем, как напасть на жертву. Добрыня на обитателя морских глубин не походил, но исходящие от него волны ненависти легко улавливались без помощи антенны. Наконец копившееся негодование вырвалось наружу.

— Это нечестно, — взвизгнул Добрыня, вскочил с места и попытался выхватить у меня из рук заветный билет.

Я отпрянула и на всякий случай спрятала руку с билетом за спину. Добрыня такой, запросто и разорвать билет может, плевать, что за него денег отвалено немерено. Когда мой соперник в гаком состоянии, он, образно выражаясь, готов пожертвовать глазом, лишь бы я совсем ослепла. Взрослые впали в ступор от неожиданности, и Добрыня успел несколько раз сильно толкнуть меня и почти отобрал билет. Первым опомнился дядя Никита.

— Ты что делаешь?! — Он схватил сына за плечо. — Нужно уметь проигрывать.

— Все равно это нечестно! — визжал Добрыня. — Она это умеет… И вы все это знаете. Нечестно!!!

Последнее «нечестно» завершилось тонким жалобным воем. Добрыня уже не пытался отобрать у меня билет, он просто стоял и безостановочно выл. Это окончательно разозлило дядю Никиту.

— Все, хватит. — Он хорошенько потряс сына за плечи. — Мы идем домой. Ты совершенно не умеешь себя вести.

Добрыня никак не отреагировал, глаза у него закатились, он продолжал издавать звуки, постепенно повышая их тональность. Еще одна октава, и он перейдет в диапазон, который человеческое ухо слышать уже не может.

— А как же чай? — попыталась разрядить атмосферу моя мама.

— Обойдется без чая, — отрезал дядя Никита. — Идем, — кивнул он жене.

Тетя Нина молча пошла к дверям.

— А ты что стоишь, Марина? Собирайся, мы уходим, — бросил дядя Никита на ходу Маринке.

Гости быстро оделись и ушли. Добрыня перестал вопить — это сыграл свою роль подзатыльник, которым дядя Никита, раздосадованный тем, что приходится уходить от маминых пирогов, наградил своего отпрыска. А дома Добрыню неминуемо ждала большая взбучка.

Праздник закончился. День рождения прошел как-то не очень радостно. Я тихо ушла в свою комнату, а родители еще два часа гремели посудой и спорили, честно ли я выиграла последний конкурс, не нужно ли было дать Добрыне с Маринкой фору, раз уж я такая… Особенная. Мне показалось это очень обидным, я залезла с головой под одеяло и подумала, что, конечно, прощу их, но нескоро. Они даже не вспомнили, какую фору имели Добрыня с Маринкой в музыкальных конкурсах. И однако же никто никогда не сомневался в том, что они выигрывали честно.

Это был последний Новый год и мамин день рождения, когда мы собирались вместе. Именно тогда родители стали посматривать на меня с некоторой опаской и раздражением. Мои так некстати проявившиеся способности хоть и не разрушили их многолетнюю дружбу с Добрыниными родителями, однако накал этой дружбы снизился не на один десяток градусов.

Я же для себя поняла одно: если я хочу что-либо запомнить навсегда, мне нужно всего лишь посмотреть на это. Если же запоминать я не хочу, то самый лучший выход — закрыть глаза за секунду до того, как «это» случится.