ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Была ранняя весна. Уже набухали почки на редких петербургских деревьях, журчали грязные ручейки вдоль тротуаров, плыли по узким каналам подтаявшие льдины.
Сонька, одетая в длинное зеленое пальто и резиновые боты, с большим плюшевым мишкой в руках, остановилась возле подъезда дома пани Елены. Подняла голову, пытаясь высмотреть одно из окон на третьем этаже. Взяла поудобнее мишку и двинулась в подъезд.
Поднявшись три пролета, Сонька остановилась у двери заветной квартиры. Она не сразу решилась дернуть за шнур звонка, пару раз прерывисто вздохнула, протянула руку и потянула за шнурок. В коридоре послышались легкие спешные шаги, дверь отворилась, и на пороге возникла девочка лет десяти, рослая, черноволосая, с огромными глазами. Она удивленно уставилась на незнакомую женщину и почему-то тихо спросила:
— Вы к кому?
Сонька хотела что-то ответить, но спазм перехватил горло. Смотрела на дочь, в чем-то очень на нее похожую, и пыталась улыбнуться, но улыбка никак не получалась. Протянула зачем-то медведя:
— К тебе.
Табба отступила.
— Зачем?
— Подарок.
Девочка отступила еще на шаг, покрутила головой.
— От чужих брать нельзя. — И затем спросила: — Вам кого?
— Пани Елену…
Табба помолчала, ровным голосом произнесла:
— Мамы Елены нет. — Она повернулась назад, крикнула: — Мама Мария, здесь госпожа!
В коридоре возникла пани Мария, увидела незнакомую женщину и не сразу узнала в ней Соньку. Пригляделась и всплеснула руками.
— Боже! Это вы, Соня?!
Воровка кивнула, глядя на хозяйку униженно и растерянно.
— Проходите, чего же вы стоите? — отступила от порога пани Мария и сказала Таббе: — Приглашай, доченька, госпожу. Это долгожданный гость.
Девочка отошла подальше в коридор, разглядывая незнакомую женщину хмуро и подозрительно. Пани Мария быстро пошла вперед, увлекая за собой незваную гостью.
* * *
На чистой, уютной кухне хозяйка поставила для Соньки табуреточку, кивком предложила сесть, а сама расположилась напротив. Табба осталась стоять на пороге кухни, не сводя с гостьи тяжелого недоброжелательного взгляда.
— Это… Табба? — посмотрела на нее воровка, продолжая нелепо держать в руках плюшевого медвежонка.
— Да, это Табба, — ответила пани Мария и позвала: — Иди ко мне, девочка.
Та отрицательно покачала головой и осталась стоять на прежнем месте.
— А где пани Елена?
— Пани Елена? — переспросила хозяйка. — Пани Елены больше нет… Она умерла.
— Когда?
— Полгода тому.
— Болела?
— Нет. Сразу. Сердце… — Пани Мария коротко вздохнула, улыбнулась девочке. — Теперь мы с Таббой вдвоем. — Неожиданно спросила ее: — Знаешь, кто это?
Табба молчала.
— Это твоя настоящая мама. Зовут ее Соня. Я тебе рассказывала, помнишь?
Девочка продолжала молчать.
— Подойди к ней, — попросила пани Мария. — Маме будет приятно.
— Правда, подойди, — улыбнулась Сонька и снова протянула медведя. — Это тебе подарок.
Табба обошла гостью стороной, села рядом с пани Марией и обняла ее за плечи.
— Я не знаю вас, — произнесла тихо. — У меня одна мама — мама Мария.
Сонька хотела что-то возразить, но лишь развела руками, на что хозяйка виновато усмехнулась:
— Просто Таббочка никогда вас не видела, поэтому такая реакция, — и легонько подтолкнула девочку: — Ступай к себе, нам нужно поговорить.
— Не хочу. Хочу послушать.
— Это, детка, будут взрослые разговоры. Иди.
— Я хочу послушать эту женщину!
Лицо пани Марии стало серьезным.
— Ты получишь такую возможность, но вначале дай нам поговорить.
Девочка резко встала и быстро покинула кухню.
— Характер, — заметила Сонька.
— Подозреваю, ваш. — Пани Мария внимательно посмотрела на воровку. — Вы очень изменились, Соня.
— Постарела?
— Нет, не то. В вас будто поселилась усталость.
— Да, наверно. Наверно, так и есть.
— Я читала о вас. Много читала. Это был какой-то сплошной бульвар. Вначале я не поверила, что речь идет именно о вас.
— А пани Елена?
— Она по этой причине и умерла. Простите…
— Ей было стыдно?
— Больно. Она ведь очень вас любила. Как родную дочь.
Сонька помолчала, тихо проговорила:
— Мне жаль. Очень жаль, — посмотрела в ту сторону, куда ушла дочь. — Табба что-нибудь знает?
— О вас? Нет, ничего не знает. Просто Елена говорила ей не раз, что где-то у нее есть мама. То есть вы. А насчет воровства — об этом девочка не знает.
— Но она почему-то ненавидит меня.
— Ненавидит? — удивилась пани. — Для ненависти она еще не созрела. Она, думаю, презирает вас.
— За что?
— Ну, представьте, что у вас где-то есть мать, которую вы никогда не видели и не знали. И вдруг эта мать как ни в чем не бывало является, да еще с игрушкой в руках. Как бы вы на это реагировали?
— Не знаю… Наверно, так же.
— Поэтому поймите девочку и простите.
— Лишь бы она меня простила.
Женщины помолчали.
— Что мне сейчас делать?
— С девочкой?
— Да, с дочкой.
Пани Мария тепло улыбнулась:
— Поживете здесь, привыкните друг к другу, и, думаю, все наладится. Вы надолго приехали?
— Не знаю. Я ведь бежала.
— Бежали? — не поняла пани Мария. — Откуда?
— С каторги.
— Боже, — всплеснула руками женщина. — Я совершенно забыла. Вас ведь осудили, кажется, на восемь лет?
— Да. На каторжные работы. Но я не выдержала там.
Хозяйка подняла на нее серьезный взгляд.
— Вы должны уйти отсюда.
— Почему?
— Почему? Вы уверены, что за вами нет слежки?
— Уверена. У меня документы на другое имя.
— Это ничего не значит. Не приведи Господи, сюда ворвется полиция, представьте, что будет с ребенком!
— Вы предлагаете мне прямо сейчас уйти?
— Нет, не сейчас. Но жить здесь вы определенно не сможете.
Сонька поставила медвежонка на пол, поднялась.
— Я бы хотела все-таки поговорить с дочкой.
Пани тоже встала.
— О чем?
— Я ее мать.
Пани Мария подумала, потом согласно кивнула.
— Конечно, поговорите. Но помните, девочка не готова к сильным стрессам. Она все еще не может отойти после смерти Елены.
* * *
Когда Сонька вошла в комнату дочери, та сидела за пианино, учила какой-то этюд. Увидев гостью, она отложила нотную тетрадь.
— Вы ко мне?
— К тебе, дочь.
Она присела на край постели, протянула руку, чтобы погладить девочку по голове.
Та увернулась.
— Не надо. Я не люблю.
— Ты бы хотела, чтоб я осталась здесь?
— Здесь? — переспросила Табба. — Зачем?
— Как зачем? Буду жить с тобой, с пани Марией.
Девочка пожала плечами.
— Не знаю.
— По-моему, ты меня боишься.
— Нет, — усмехнулась девочка. — Я учу этюд, и вы мне мешаете.
— Можешь что-нибудь сыграть?
— Сыграть? — Ребенок подумал, положил какие-то ноты перед собой, и ее пальчики забегали по клавишам.
Играла Табба довольно сносно, пьеска тоже была простой. Когда дочь закончила этюд, Сонька поднялась:
— Можно я сыграю?
Та с откровенным скепсисом уступила место, встав за спиной гостьи.
Воровка бегло прошлась по клавишам, припоминая какую-то вещь, и вдруг заиграла легко, изящно, почти профессионально.
В детской появилась пани Мария, с откровенным удивлением и уважением стала слушать игру Соньки. Табба стояла у окна, откинув назад голову и закрыв глаза. Наконец гостья закончила играть и несколько смущенно посмотрела на дочь и хозяйку:
— Давно не играла. Отвыкла.
— Знаете, прекрасно, — возразила пани Мария. — Я даже не ожидала.
Дочка подошла к Соньке, тихо спросила:
— Вы правда моя мама?
— Конечно.
— А где вы были все это время?
— Где я была? — переспросила воровка, бросив быстрый взгляд на пани. — Как-нибудь я постараюсь тебе объяснить. Сейчас просто не ко времени.
— Да, — торопливо поддержала пани Мария. — Вы, Соня, уже опаздываете. Через час у вас поезд.
— Вы уезжаете? — то ли удивилась, то ли испугалась Табба.
— Да, дочь, мне пора, — Сонька поднялась, поцеловала девочку в лоб. — В следующий раз я останусь надолго. Или заберу тебя с собой. Верно, пани Мария?
— Да, конечно, — растерянно кивнула та. — Время покажет…
Воровка двинулась в прихожую, пани Мария и Табба следовали за ней. По пути Сонька достала из сумочки туго скрученную пачку денег, незаметно сунула пани и прошептала:
— Больше у меня пока нет.
— Вы что? — удивилась та. — Ничего не надо. У нас есть все.
— Я прошу. Хотя бы что-то от меня.
— Спасибо.
В прихожей Сонька низко поклонилась хозяйке, еще раз поцеловала девочку.
— Спасибо вам.
Неожиданно Табба вцепилась в руку матери.
— Не уходите, — в ее глазах стояли слезы. — Я так долго ждала вас. Пожалуйста.
Пани Мария попыталась отцепить ее, но девочка не отпускала и все повторяла.
— Не уходите! Я должна поговорить с вами. Мне надо поговорить. Умоляю!
— Мама еще вернется, непременно вернется, — убеждала пани, стараясь увести плачущую девочку. — Таббочка, поверь. Маме нельзя задерживаться, она опаздывает.
— Да, я опаздываю. Но я вернусь. Обязательно вернусь! Прости меня, доченька. — Сонька попятилась к двери и уже на площадке услышала отчаянный крик ребенка в квартире:
— Если ушли, то больше не возвращайтесь! Ненавижу вас! Всегда ненавидела, а теперь еще сильнее! Я не хочу вас видеть!
Воровка сломя голову бросилась по лестнице вниз.
* * *
Сонька брела по Невскому проспекту, плача тихо и отчаянно. Прохожие обращали на нее внимание, некоторые даже придерживали шаг, но она никого не видела и не замечала. Вытирала платочком глаза, сморкалась и снова захлебывалась в слезах.
Рядом остановилась карета, из нее вышел элегантный господин и направился к убитой горем женщине. Представился:
— Князь Обертынский. Могу чем-нибудь вам помочь?
— Нет, спасибо, — усмехнулась Сонька. — Это личное.
— Не часто приходится видеть элегантную даму, столь открыто страдающую на людях.
Сонька обратила внимание на дорогие украшения на пальцах князя, на усыпанный изумрудами брелок, свисающий из карманчика брюк.
— Знаете, сударь, мне сейчас не до людей. Мне бы справиться с эмоциями и как-нибудь добраться домой.
— Карета к вашим услугам.
— Нет, благодарю. Если возможно, помогите перейти на другую сторону проспекта. Я боюсь проносящихся экипажей.
— Как прикажете, мадам.
Князь аккуратно взял Соньку под руку, выждал, когда повозок на проспекте станет меньше, и повел ее на противоположную сторону.
— У вас заметный акцент.
— Да, я не коренная. Я — француженка.
— Превосходно! — по-французски воскликнул мужчина. — В вас чувствуется порода, мадам.
— Благодарю, месье, — также по-французски ответила воровка, бросив на него кокетливый взгляд. — В вас тоже. — Едва уловимым движением она вытащила у него брелок, обнаружив при этом в соседнем кармане тугой бумажник. Обворожительно улыбнулась. — Хотя что в этом удивительного? Вы ведь князь.
Мужчина был польщен.
— Это заслуга не моя. Заслуга отца с матушкой.
Неожиданно Сонька споткнулась, князь тут же подхватил ее, как бы нечаянно, но довольно ощутимо прижав к себе.
— Прошу вас, не надо, — легонько отстранилась женщина, выхватив при этом бумажник. — Это не совсем прилично. Люди.
— Простите, я нечаянно.
Они пересекли Невский, остановились друг против друга.
— Я бы желал с вами встречи, — сказал князь.
— Я тоже.
— Могу ли я оставить вам свою карточку?
— Буду благодарна.
Мужчина прошелся по карманам, но бумажника не обнаружил.
— Кажется, я забыл бумажник в карете, — виновато произнес он. — Будете любезны, подождете, пока я вернусь?
— Не стоит. — Нежно взяла его за руку Сонька. — Завтра в это же время я буду ждать вас.
— Ваше имя?
— Софья.
— Значит, Софья, на этом месте?
— Именно на этом месте.
Князь поцеловал ей руку и заспешил к своей карете, уворачиваясь от несущихся по проспекту экипажей, повозок и фаэтонов. Сонька смотрела ему вслед и поднимала руку, когда он оглядывался.
* * *
Воровка дергала за шнурок звонка, но никто не выходил. Она в задумчивости постояла перед дверью какое-то время и позвонила в соседнюю квартиру. Из нее вышла немолодая дама и поинтересовалась:
— Вам кого?
— Профессора из этой квартиры… Блювштейн. Звоню, никто не открывает.
— Никто и не откроет.
— Почему?
— Жена профессора давно умерла. Сам он — почти год тому.
— А ребенок? У них была маленькая девочка.
— Михелиночка?
— Да, Михелиночка.
— Ее сдали в сиротский приют.
Сонька была ошеломлена.
— В какой?
— Точно не скалу, но где-то на Петроградской стороне. — Соседка с интересом смотрела на странную женщину. — А вы кто им?
— Я? Родственница. Приехала вот проведать, а у них никого.
— Попробуйте найти Михелинку. Хотя что вам от нее? Девочка маленькая, всего-то пяти лет.
* * *
Здание, где размещался сиротский приют, было ухоженным, глубоко спрятанным в парке, в котором нянечки выгуливали детей разного возраста — от младенчества до подросткового.
Сонька вышла из экипажа, пошла по длинной кирпичной дорожке, и на подходе к зданию ее остановила молодая воспитательница в очках и в аккуратном белом халатике.
— Здравствуйте, госпожа. Вы к кому?
— Может быть, даже к вам, — приветливо улыбнулась Сонька. — Мне нужна Михелина Блювштейн. Вы знаете такую?
— Мы тут всех знаем. А вы, простите, кем ей доводитесь?
— Я дочь профессора Блювштейн. Долгое время я жила за границей, вернулась и узнала, что никого нет в живых, осталась только Михелина.
— Да, — кивнула воспитательница, внимательно изучая гостью, — из Блювштейн никого не осталось. А Михелина вам зачем?
— Хочу увидеть девочку. Может, даже подумаю об удочерении. Своих детей у меня нет.
— Хорошо, я провожу вас к старшей.
Под любопытными взглядами детей они направились к зданию.
* * *
Старшая, иначе начальница воспитателей приюта, в этот момент поливала цветы на подоконнике — она оказалась пожилой тучной дамой с приветливой улыбкой и открытым взглядом. Воспитательница, приведшая Соньку, разъяснила начальнице:
— Простите, Александра Дмитриевна, госпожа интересуется Михелиной Блювштейн.
— Михелиночкой? — мило удивилась старшая. — Нашей замечательной девочкой? Очень приятно.
Она оставила свое занятие, протянула гостье руку.
— Здравствуйте. Как вас величать, сударыня?
— Софья Андреевна.
— Красивое имя. — Старшая кивнула на стул, сама уселась на свое место. — Вы кто для Михелиночки?
— Наверное, тетя.
— То есть у профессора было двое детей? Вы и отец нашей девочки?
— Совершенно верно.
— Вашего брата звали Михаил?
— Почему — звали? Надеюсь, он жив?
— Это никому не ведомо. Он ведь отбывает пожизненную каторгу. А с каторги люди редко возвращаются живыми.
— Я могу увидеть девочку?
— Непременно. Но вначале несколько слов. Девочка — круглая сирота…
— Думаю, не совсем круглая, если есть я.
Старшая иронично посмотрела на Соньку:
— Вы намерены забрать ее?
— Для начала я хочу просто ее увидеть.
— Вернусь все-таки к своей мысли. Девочка уже понимает, что она круглая сирота, психика ее очень уязвима, и травмировать ребенка праздными посещениями я бы не считала возможным.
— Это ваше мнение, но не право, — резко ответила гостья.
— Да, это мое мнение. Но вам не мешало бы знать о наследственности Мехелины. Отец — убийца. Мать… Вам известно, кто ее мать?
Сонька сидела бледная, напряженная.
— Кто?
— Знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка. Понимаете, воровка!.. Где гарантия, что воровка не станет доставать вас, удочерившую ее ребенка?
— Гарантий нет.
— Что в таком случае ждет девочку? Либо вы всю жизнь будете ее прятать от преступницы, либо не выдержите и просто отдадите Михелину в эти чудовищные руки! Меня лично ни то, ни другое не устраивает.
— Что вас устраивает?
— Чтобы ребенок никогда не знал ни отца, ни матери. Пусть лучше будет просто сирота.
— Но у нее был достойный дед — профессор Блювштейн.
— Фамилия. Понимаете — фамилия! Блювштейн! Под такой фамилией мать девочки, Соньку Золотую Ручку, недавно осудили на восемь лет каторжных работ!
— Покажите мне девочку, — севшим голосом попросила Сонька.
Старшая взяла звоночек, в дверь тут же просунулась голова молодой воспитательницы.
— Приведи Михелину. — Она повернулась к гостье и предупредила: — И, пожалуйста, никаких эмоций. Вы просто ее тетя.
— Конечно.
В комнате стояла тишина, пока дверь вновь не открылась и на пороге не возникла совершенно очаровательная пятилетняя девочка — светленькая, с бантиком на голове. Она остановилась, сделала книксен и с детской наивностью поинтересовалась:
— Звали меня, мадам Александра?
— Звала, — старшая подошла к ней. — У тебя все хорошо, Михелина?
— Все очень хорошо. — Девочка посмотрела на Соньку. — А кто эта дама, мадам Александра?
— В присутствии человека нельзя спрашивать о нем в третьем лице, — строго поправила ребенка старшая.
— Простите, мадам Александра. — Михелина внимательно посмотрела на Соньку. — Кто вы, мадам?
Та молчала, заворожено глядя на девочку.
— Вы приехали ко мне?
— Да, к тебе.
— А вы кто?
— Тетя… Твоя тетя.
Девочка вопросительно посмотрела на старшую:
— Я не понимаю. Тетя — это как?
— Мадам… простите, как вас?
— Софья, — бросила воровка.
— Мадам Софья твоя родственница, Михелина. Она приехала посмотреть, в каких условиях ты проживаешь.
— Я проживаю в очень хороших условиях! — бодро отрапортовала девочка. — Меня здесь любят.
— Это правда, — разулыбалась старшая. — Здесь любят всех, но тебя больше всего!
— Благодарствую, — Михелина снова сделала книксен. — Я могу идти?
— Иди, дорогая.
Михелина в сопровождении очкастой воспитательницы ушла, старшая вопросительно повернулась к гостье.
— Что скажете?
— Скажу, что ребенок совершенно изумительный.
— Это правда. Тем не менее вам следует подумать, перед тем как решиться на удочерение.
— Я подумаю. — Сонька поднялась. — Вам известно, что у Михелины есть родная сестра?
— Первый раз слышу.
— Сестру зовут Табба. Живет она с бабушкой. Думаю, было бы неплохо, если бы со временем девочки узнали, что они сестры.
— Вам известно, где проживает Табба?
— Да, я могу оставить вам ее адрес. — Сонька написала на листочке название улицы и номер дома. — До свидания, благодарю.
— И я вас благодарю.
Когда они дошли до двери, старшая неожиданно спросила:
— Простите, как, вы сказали, ваше имя?
— Софья.
— Почти как Соньку Золотую Ручку…
Воровка окинула ее презрительным взглядом:
— Софья и Сонька — совершенно разные имена, — и немедленно покинула кабинет.
* * *
Сонька сидела на скамейке недалеко от того места, где вчера произошла ее встреча с князем Обертынским. Видела, как остановилась карета и из нее вышел по-прежнему элегантный князь, как он стал оглядываться, высматривая вчерашнюю знакомую, но тщетно. Князь нервно вертел в руках трость, расхаживал вдоль проспекта, снова озирался. Затем сел в карету, и кучер ударил по лошадям.
Сонька грустно усмехнулась, поднялась и поплелась прочь.
* * *
Пожалуй, главной достопримечательностью в Туле, куда туляки первым делом вели своих гостей, был городской рынок. На этом рынке продавали все: оружие, ворованных лошадей, начищенные до золотого блеска самовары, разное тряпье — от поношенной одежды до фраков и бальных платьев, всевозможную обувь, мебель резную и попроще, ярких заморских попугаев, шарманки и граммофоны, тульские гармошки и воронежские баяны, балалайки, гитары и даже мандолины — в общем, все то, на что у народа был спрос.
День стоял жаркий. Лето наступило уже в мае, стремительно и изнуряюще. Люди бродили по рынку неспешно, вальяжно, лениво.
В этой толчее толкалась Сонька. Одетая в легкий изящный сарафанчик, с накинутой на плечи кофточкой, она выглядела свежо и спокойно, из общей толчеи ничем особенным не выделялась, будто не было ни Сибири, ни тяжелого побега из барачного лагеря.
Она останавливалась возле какой-нибудь толпы зевак, глазеющих, скажем, на лошадей или дрессированных обезьян, выбирала наиболее подходящую жертву, прижималась к ней поплотнее и выуживала из кармана или из сумочки что-то ценное, от денег до украшений. Воровке самой было интересно наблюдать за рыночной возней, поэтому иногда она превращалась в праздную гуляку и с удовольствием слушала бормотание попугая или умилялась пляшущему медведю.
В одной толпе, где она только что облегчила ридикюль расфуфыренной дамы, кто-то легонько взял ее за руку и развернул к себе. От неожиданности воровка даже вскрикнула. Это был Улюкай. Она бросилась к нему на шею, обняла, расцеловала.
— Боже, откуда ты? Какая неожиданность, Улюкай!
Улюкай тоже был рад — он смотрел на женщину светящимися от радости глазами.
— А я поначалу тебя не признал. Долго шел следом, пока не увидел, как ты работаешь.
— Ты почему здесь?
— А ты?
Воровка усмехнулась:
— Долго рассказывать.
— Мне не короче.
Женщина понимающе поджала губы, огляделась:
— Пошли отсюда, где-нибудь посидим.
* * *
В кабаке напротив рынка народу было немного. Сонька и Улюкай сидели за столиком у стены, пили чай с баранками, вели негромкую беседу. Улюкай рассказывал:
— Все было просто. После твоего отбытия из Питера нам на хвост села полиция. Мы только взяли банк на Невском, не успели даже поделить добычу, как синежопые нагрянули. И знаешь, кто нас заложил? Кочерга! Ты его не помнишь.
— Помню. Худой такой.
— Оказывается, он дятлом у нас был. Стучал. Ну и распихали кого куда. Я, к примеру, за Урал попал.
— Бежал?
— А кто ж там долго выдержит?! — Улюкай любовно посмотрел на подругу. — Ну а про тебя я наслышан. Даже гордость взыграла — надо же, наша Сонька стала такой знаменитой, все газеты пишут.
— Не нужна мне такая знаменитость, — отмахнулась женщина. — Морду лишний раз боюсь показать.
— Откуда бежала?
— Из Сибири. Думала, подохну. — Воровка закатала рукав блузки, показала ржавые пятна на коже. — Все отморозила, руки, ноги, спину.
— А в Тулу зачем? На воровскую биржу?
— Мне нужно найти одного человека.
— Я его знаю?
— Вряд ли.
— Он вор?
— Марвихер.
Улюкай согнал морщины на лбу:
— Из Одессы? Кочубчик?
— Ты его знаешь? — удивилась Сонька.
— Его все воры знают! Зачем он тебе?
— Нужно.
— Хочешь, я найду его?
— Сама найду, — тихо проговорила воровка. — Узнать бы, где он сейчас.
— Не в Одессе точно. Прячется где-то. Я знаю, воры питерские, московские и одесские поклялись достать его. И первым теперь достану я. Увидел тебя и достану!
Сонька положила ладонь на его руку, попросила:
— Не надо. Если ты мне друг, не надо. Я должна сама его увидеть.
Вор склонился к столу, чтобы заглянуть воровке в глаза.
— Так это правда, что ты влюбилась в этого… марвихера?
Она молчала.
— Правда. Сонька?
— С чего ты взял?
— Все газеты орали про твою любовь!
Женщина помолчала, потом тихо ответила:
— Правда.
— Вырви! Вырви эту заразу, Сонька!
— Не могу.
— Он загубит тебя!
— Знаю. И все равно не могу. Я подохну, если не увижу его. Узнай, где он. — Сонька коснулась руки приятеля, проникновенно сказала: — Попроси воров, чтоб не вели меня. Чтоб не вмешивались. Я сама разберусь с Кочубчиком. А потом объявлюсь.
Улюкай помолчал, тяжело вздохнул:
— Узнаю. Схожу на биржу, попробую узнать, где эта паскуда. Но только пеняй потом на себя, Сонька.
* * *
Состав едва полз по узкоколейке, подавал писклявые гудки слабый паровозик, вагон скрипел и дергался. В вагоне третьего класса пассажиров было раз, два и обчелся.
Была ночь, но Сонька не спала. Сидела у окна, смотрела на проносящиеся черные деревья и темные поселки. В вагоне было душно, надрывно кашлял мужик на соседней полке, вдали плакал ребенок. По проходу прошелся кондуктор с фонарем в руке, громко объявляя:
— Господа! Через тридцать минут Смоленск! Не забывайте свои вещи, господа!
* * *
Сонька в числе прочих прибывших в Смоленск осторожно спустилась по ступенькам на перрон, огляделась в поисках какого-нибудь транспорта. Увидела на привокзальной площади несколько бричек и направилась к ним. Извозчики в предвкушении заработка заголосили со всех сторон.
— Мадам, куда прикажете везти?
— Ко мне, мадам! Прокачу за милую душу!
— Лучшие рессоры в Смоленске, мадам! Прошу вас!
— Мадам, пожалуйте к самому молодому и симпатичному извозчику!
Сонька направилась не к самому симпатичному, а к тому, который предлагал прокатить «за милую душу». Уселась, сообщила пункт назначения:
— Едем в Вязьму.
— Куда-а? — удивился извозчик.
— В Вязьму, милок.
— Дорогое удовольствие, мадам!
— Не дороже, чем потерянное время.
— И то правда!
Парень ударил по лошадям.
* * *
День уже расплывался над густым лесом, по которому была проложена узкая, похожая на просеку дорога. Лошади тащили бричку неторопливо, колеса скрипели и безжалостно подскакивали на ямах, извозчик вел заинтересованный разговор с Сонькой.
— Так к кому все-таки направляетесь, сударыня?
— Тебе зачем?
— Интересно. Такая краля просто так в гости не ездит.
— А как ездит?
— Как? Либо по делу, либо к хахалю.
— Допустим, к хахалю.
Извозчик по привычке снова присвистнул.
— Это ж к которому? Я ведь сам из этих краев. Каждую собаку знаю в морду.
— Думаю, не каждую.
— Каждую! Называйте.
— К Вольфу Бромбергу.
— К кому? — оглянулся парень.
— Вольф Бромберг.
— Не, такого точно не знаю.
— Не знаешь, потому что новый он у вас?
— Не еврей, часом, из Одессы?
— Наверно, к нему.
Извозчик снова оглянулся.
— Так ведь он не Бром… Не Бромбур.
— А кто он теперь?
— Другое имя. Но тоже не наше. Кажись, Кочубей. Да, точно, Владимир Кочубей. — Он рассмеялся: — У нас его кличут — Владимир-Хочь-Убей!
Сонька усмехнулась.
— К Владимиру-Хочь-Убею как раз и еду.
Парень помолчал, крутнул головой.
— Богатый человек. Недавно приехал и уже скупил несколько деревень… — Он вдруг приостановил лошадей и почему-то шепотом спросил: — А не боитесь к нему ехать?
— Почему я должна бояться?
— Так ведь сказывают, что он из бывших воров. Будто донес на саму Соньку Золотую Ручку. За это ему будто полиция дала денег, теперь он здесь жирует.
— Не боюсь, — обаятельно улыбнулась ему Сонька. — Не знаешь, Кочубей один живет или с бабой?
— Один. Девок, правда, ему из Смоленска возят… Платных! А так живет один.
До парня вдруг что-то дошло, и он совсем тихо спросил:
— А может, вы тоже из этих, из воров?
Женщина рассмеялась.
— Нет, я не из воров. Я его жена.
Извозчик с облегчением рассмеялся.
— Я так и подумал. Уж больно вы симпатичная дамочка.
* * *
Наконец бричка подкатила к самой окраине Вязьмы. Строительство здесь Володя Кочубчик развернул славное. Дом планировалось построить трехэтажный, земли под будущее хозяйство было куплено не менее трех гектаров, причем вокруг стройки громоздились многовековые деревья, из которых со временем следовало образовать парк.
Работа по возведению особняка велась ударными темпами. Народу сюда было согнано предостаточно, грохот от молотков, топоров, пил стоял знатный, и найти здесь самого хозяина было делом сложным.
Сонька сидела в бричке, накрытой легким брезентовым верхом, ждала, когда вернется извозчик. Наконец он появился — шел, чему-то улыбаясь.
— Заполошный он какой-то. Все допытывался, кто к нему приехал. Как бы чего-то боится.
— Может, и боится.
— Интересовался, мужик или баба. Говорю, госпожа, притом ягодка! — Извозчик оглянулся, увидел направляющегося к ним Кочубчика и шепотом сообщил: — Идет… Мне исчезнуть?
— Недалеко.
Сонька отклонилась на спинку сиденья и ждала появления Володи. Он вначале заглянул под накидку, затем резко отбросил ее. От неожиданности остолбенел.
— Сонька?
За время, пока Сонька не видела Володьку, он потучнел, стал солиднее, неторопливее. В нем проявился хозяин. Он в полном недоумении смотрел на нежданную гостью.
— Ты откуда взялась?
Извозчик с интересом повернул к ним голову. Она счастливо улыбалась.
— Здравствуй, Володя.
— Чего явилась?
— Тебе здесь рассказать или, может, пригласишь в дом? — с улыбкой спросила воровка.
— Здесь! Говори, зачем приехала?
Сонька потянулась к нему, но он резко отбросил ее руку.
— Катись отседова!
Лицо женщины стало злым:
— Пригласи в дом, там поговорим.
— О чем?
— Услышишь. Пригласи в дом!
— Дом еще не достроен!
— Пригласи в недостроенный. — Сонька не сводила с него остервенелого взгляда. — Я тащилась сюда за тысячи верст не для того, чтобы получить пинка под зад!
Кочубчик беспомощно огляделся, увидел насмешливо-испуганное лицо извозчика и нехотя протянул воровке руку.
— Вылезай.
Она вышла из повозки, насильно взяла Володю под локоть и повела в сторону строящихся хором.
* * *
Кочубчик остановился посередине комнаты, в упор смотрел на гостью. Стены комнаты были уже отделаны, оконные рамы со стеклами придавали ей довольно жилой вид, а завезенная мебель позволяла здесь спать и обедать.
— Ну, говори!
Она огляделась, полуутвердительно заметила:
— Один живешь…
— Пока один. Что еще?
— Говорят, из города возишь девок?
— Обо мне многое говорят.
— Может, покормишь?
— Не до того. Рабочие ждут.
Сонька подошла к нему поближе, улыбнулась, снова попыталась обнять, и снова Кочубчик оттолкнул ее.
— Не надо этого! — Раздраженно поинтересовался: — Зачем явилась? Я тебя звал?
— Сама приехала. — Сонька по-прежнему нежно смотрела на него. — Я, Володя, беглая.
— Догадался. И на что, интересно, надеешься?
— На тебя.
Вор хохотнул, мотнул головой:
— Один раз ты уже понадеялась.
— Я помню, Володя… Дом строишь на какие деньги?
— А тебе-то что?
Лицо женщины вновь стало жестким:
— Сколько тебе заплатили за меня?
— Ты с этим приехала?
— Я приехала увидеть тебя, а ты гонишь меня, как собаку!
— А ты собака и есть! Беглая причем! Пошла, геть! — Кочубчик неожиданно схватил воровку за одежду, поволок к выходу. — Катись, паскуда, пока городовому не сообщил!
Сонька вырвалась из его рук, силой заставила остановиться.
— Володя… Послушай, Володя! Я по любви приехала! Жить не могу!.. Даже с каторги бежала из-за тебя! Чуть не подохла по пути! Пойми ты это, Володя!
— Не понимаю! — заорал он ей в лицо. — Потому что ты никто мне! И беги отсель, пока не поздно! Клянусь, возьму грех на душу и сообщу в полицию!
Воровка отступила на шаг, шепотом спросила:
— Неужели сообщишь?
— Вот те крест, ежели не сгинешь. — Кочубчик неожиданно перекрестился.
— И не жалко?
— Себя жалко.
— А крестишься почему? Выкрестом стал?
— Я теперь, Сонька, уважаемый везде человек. Помещик! И не смей мешать мне! Всякому, кто станет на дороге, сломаю хребет! А тебе в первую очередь.
Воровка помолчала, глядя себе под ноги, направилась было к выходу, затем вдруг схватила небольшой топор, вогнанный в бревно, и с криком ринулась на Кочубчика. Он успел увернуться, ловко выбил у нее топор и повалил на пол. Затем скрутил ее и поволок к двери. Со всей силы вытолкнул за порог и крикнул кому-то:
— Николай! Васька! Гоните эту падаль отсюда! Воровка она!
Двое дюжих рабочих немедленно подхватили ее и потащили к воротам. Несмотря на то, что женщина вырывалась и кусалась, довели до ограды, оставили ее здесь, сильно толкнув при этом. Сонька упала в грязь, на глазах пораженного извозчика медленно поднялась и побрела к бричке.
* * *
На обратном пути лошади бежали ходко. Извозчик, подпрыгивая на выбоинах, устало дремал на облучке, Сонька сидела под навесом нахохлившись, тяжело глядя на густой, налитый весенней зеленью лес.
* * *
Поезд подали к отправлению, к нему со всех сторон потянулись пассажиры.
Сонька покинула бричку, с торопливой оглядкой заспешила к составу. Нашла свой вагон, отдала проводнику билет, и в это время ее под руки взяли два крепких господина в штатском.
— Госпожа Софья Блювштейн?
Она было дернулась, но быстро оценила ситуацию и представилась со своей обаятельной улыбкой:
— Совершенно верно, господа. Софья Блювштейн.
* * *
Допрос вел пожилой сухой следователь. Он что-то отмечал в бумагах, время от времени бросая на задержанную любопытный взгляд. Наконец закончил писанину, со вздохом распрямился:
— Будем говорить начистоту или парить мозги?
Сонька улыбнулась.
— Начистоту.
— Фамилия?
— Софья Блювштейн.
— Она же Сура Шейндля Соломониак, госпожа Софья Сан-Донато и многое другое. А в итоге Сонька Золотая Ручка?
Воровка удивилась хорошей осведомленности следователя, с уважением склонила голову:
— Все верно.
— Как давно вы бежали с каторги?
— Не могу знать, господин следователь. У меня при себе не было ни календаря, ни часов.
— Цель побега?
— Увидеть дочек.
— Место их проживания?
— Санкт-Петербург.
— Что привело вас в Смоленск?
Сонька улыбнулась.
— Думаю, вы догадываетесь.
— Я обязан услышать ответ.
— Желала увидеть любимого человека.
— Он живет в Смоленске?
Воровка рассмеялась:
— Господин следователь, мы же договорились не парить мозги.
Тот понимающе усмехнулся, заглянул в бумаги.
— Откуда вам стало известно, что господин Владимир Кочубей, он же Володя Кочубчик, проживает в Смоленской губернии?
— Он — вор, А воровской след зимой не замерзает, весной не тает.
— Господин Кочубей доложил, что вы пытались его убить.
— Пыталась. Но не убила. Жаль.
Следователь помолчал в задумчивости, поднял на воровку усталые, сострадающие глаза.
— Вам, госпожа Блювштейн, грозит пожизненная каторга. И не где-нибудь, а на Сахалине. Оттуда вы не сможете сбежать ни к дочерям, ни к любимому.
— Почему?
— Сахалин. Туда можно добраться только морем. Полгода — морем. Пароходом!.. А оттуда дороги нет. Только в ящик и к Господу Богу.
Сонька пожала плечами.
— Вам сколько лет, господин следователь?
— Пятьдесят один. А в чем дело?
— В том, что люди в таком возрасте могут ошибаться. Я, господин следователь, бессмертна. И вы убедитесь в этом.
* * *
Карцер был узкий, холодный, сырой. Время от времени по полу пробегали крысы, с потолка капала вода, по стенам ползали мокрицы. Свет падал лишь от крохотного зарешеченного окошка, за которым была тишина и лишь гулко отзывались медленные шаги надзирателя.
Сонька не спала. Услышала, как возле ее двери надзиратель остановился, заглянул в оконце.
— Тоже не спится? — бросила Сонька.
Тот не ответил, шаги неспешно удалились.
Воровка подошла к двери, прислушалась. Вскоре шаги вновь стали приближаться, в окошке появился подбородок молодого мужского лица, Сонька позвала:
— Как вас зовут?
— Не положено, — ответил молодой ломающийся голос, и шаги опять затопали дальше.
Сонька тяжело вздохнула, вернулась к каменному лежаку, на который было брошено грязное рядно. В это время в окошке снова возник подбородок надзирателя.
— Почему не спите? Скоро побудка.
— Кровать неподходящая, — засмеялась Сонька и спросила: — Как тебя зовут?
— Вам зачем?
— Скучно. Одиноко. Знаешь, каково сидеть в сырой камере? Хочется поговорить.
— Ну, Василий.
— Тебе сколько лет, Василий?
— Двадцать один.
— Молодой. Из местных?
— Коренной из Смоленска.
— Давно служишь в остроге?
— Как год уже… — Василий замолчал, затем быстро сообщил: — Проверка! Старший караула! — И зашагал прочь от камеры.
Соньке было слышно, как о чем-то переговаривались встретившиеся надзиратели, затем дверца ее окошка приоткрылась, и мрачный голос спросил:
— Госпожа Софья Блювштейн?
— Я.
— В семь утра быть готовой к следователю.
— Я всегда готова.
Надзиратели ушли, воровка улеглась на лежак, попыталась уснуть. В это время дверца окошка приоткрылась, и все тот же молодой голос позвал:
— Госпожа Блювштейн?
Сонька поднялась, подошла к окошку.
— Ступай отсюда, Василий. Накажут.
— Я мигом!.. А вы правда та самая Сонька Золотая Ручка?
— Тебе зачем?
— Вся тюрьма о вас говорит.
Сонька рассмеялась грудным интригующим голосом:
— Ты, мальчик, держись лучше подальше от меня. Это к добру не приведет.
— А я уже не мальчик, — обиделся надзиратель.
— Не мальчик, но и не мужчина еще. Иди себе, а то, не дай бог, начальство увидит.
Воровка вернулась на место, слышала, как Василий некоторое время потоптался возле камеры и зашагал прочь. Сонька усмехнулась.
* * *
Следователь был все тот же и вел допрос в своей неторопливой и чуть ли не проникновенной манере.
— В поселке Иман вами был совершен поджог барака, в котором располагался комендант поселка.
— Мной? С чего вы взяли, господин следователь?
— Тому есть свидетельские показания. Вам известно имя Мирра Грильштейн?
— Известно. Она проходила по моему делу.
— Мирра Грильштейн бежала вместе с вами.
— Мне это неизвестно.
— Известно нам. Именно от данной узницы мы знаем, что барак подожгли именно вы, готовя свой побег и побег сообщницы. Во время пожара сгорел комендант поселка Михаил Игнатьевич, больше известный как Игнатьич.
— Я не желала его смерти.
— Значит, барак все-таки подожгли вы?
— Если я не желаю кому-то смерти, то это вовсе не значит, что я должна его убить. — Сонька помолчала, тихо спросила: — А что с Миррой?
— С Миррой? — переспросил следователь. — Вашу товарку обнаружили замерзшей в ста верстах от поселка.
— Как же она могла вам сказать, что это я подожгла барак, если вы нашли ее замерзшей? — после паузы удивилась Сонька.
— Сказала не она, сказали другие женщины. Как оказалось, она готовила их к побегу, сообщив о вашем намерении сделать пожар.
Сонька снова помолчала, потом едва слышно проговорила:
— Жаль… Жаль Мирру. Она была настоящим товарищем.
* * *
Сонька на этот раз не спала сознательно. Мерила шагами узкий карцер, ожидая появления своего надзирателя. И он возник.
Приоткрыл дверцу окошка, негромко поздоровался:
— Здравствуйте. Не спите?
Сонька подошла к нему.
— Жду вас.
— Правда? Зачем?
— Мне уже без вас скучно.
— Мне тоже, — признался Василий. — С вами интересно говорить. Вас опять допрашивали?
— Я привыкла.
— Говорят, вас сошлют на самый Сахалин.
— Говорят… — Сонька вздохнула. — А на Сахалине — смерть.
— Это правда, — согласился надзиратель и добавил: — Мне вас жалко.
Сонька просунула руку в окошко, нащупала его ладонь.
— Благодарю.
Оба какое-то время молчали.
— Я бы очень хотел вам помочь, — тихо сказал Василий.
Сонька засмеялась:
— Ты с ума сошел. Как?
— Пока не знаю.
— Не делай этого, — попросила воровка. — Тебя осудят и сошлют.
— Знаю. И все равно мне жалко вас. — Он протянул руку, крепко сжал ее ладонь. — Я видел вас на прогулке, и вы мне очень понравились.
Сонька не выпускала его ладонь.
— Я старая для тебя.
— Нет… Нет! Вы самая лучшая!.. Что я могу для вас сделать?
— Ничего.
— Но я хочу!
— Приходи ко мне каждую ночь, и мне этого будет достаточно.
— Правда?
— Клянусь.
— Я обязательно буду приходить. Я каждую минуту думаю о вас.
* * *
Сонька в числе других женщин-заключенных ходила по кругу прогулочной площадки, время от времени бросая взгляд на надзирателей, стоявших на верхней стене с ружьями. Глазами она выискивала своего надзирателя.
И вдруг увидела его. Скорее даже не увидела, а почувствовала. Он стоял на стене крайний и не сводил с нее глаз. В глазах были страсть, обожание, почти непреодолимое желание прыгнуть вниз и оказаться рядом с заключенной.
Воровка едва заметно улыбнулась ему и подняла два пальца. Он заметил это.
* * *
Василий просунул руку в окошко карцера, он держал ладонь Соньки крепко, страстно.
— Завтра вас отправят по этапу, — шептал он. — И я больше не увижу вас.
— Значит, не судьба.
— Судьба. Это судьба, — бормотал надзиратель. — Я придумал: мы сбежим отсюда.
Сонька тихо рассмеялась:
— Сумасшедший… Мой сумасшедший мальчик. Это невозможно.
— Возможно. Я все продумал: — Он просунул лицо поближе к Соньке, прошептал: — Ближе к утру конвоиры хотят спать. Я сказал, что покараулю за них, я уже договорился с ними об этом. И мы сбежим.
— Вася, послушай меня, Вася… Это так не делается. Чтобы бежать, надо готовиться.
— Некогда готовиться! — почти истерично зашептал надзиратель. — Сказал же, завтра вас увезут! По этапу! И тогда я ничего не сделаю!.. — Он прислушался к дальним шагам, убрал руку. — Ждите. Когда нужно, я постучу.
* * *
Соньке уже начало казаться, что надзиратель передумал. Но вот Василий осторожно просунул ключ в замок камеры, тихонько приоткрыл дверь и махнул узнице:
— Сюда.
Сонька послушно покинула камеру и залюбовалась надзирателем, высоким, статным, большеглазым. Он взял ее за руку, повел за собой, ступая на носки и прижимаясь к стенкам. Воровка во всем следовала ему. Они миновали длинный железный коридор, стали медленно спускаться по лестнице. Ни в коридорах, ни на лестницах не было ни души, в камерах также стояла тишина, и лишь едва слышные шаги беглецов нарушали привычный тюремный покой.
Надзиратель и Сонька спустились еще на один пролет, и тут кто-то окликнул их.
— Стоять! Кто там?
Василий прижал женщину к стене, сам выступил вперед.
— Чего орешь? — спросил строго. — Это я, Василий Михайлов!
— А чего бродишь?
— Все спят, потому кто-то один должен бродить.
— Ну, смотри… А то я бог знает чего подумал.
— А ты не думай, а спи.
Человек наверху ушел. Василий вернулся к Соньке, по-свойски улыбнулся ей, и они отправились дальше.
* * *
Наконец беглецы вышли из коридоров тюрьмы и оказались перед караульным помещением, за которым была свобода.
Василий придержал Соньку, соображая, что делать, затем тихонько велел:
— Жди здесь.
Он решительно пересек небольшой дворик. Караульный увидел его, покинул караулку и предупредительно вышел навстречу.
— Чего надо?
— В двадцать девятой опять бузят, — ответил Василий.
— Ну, так разбуди караул.
— Разбудил, все без толку. Надо звать подмогу.
Они вернулись в караулку, дежурный снял со стены телефонную трубку, и в это время Василий сильно ударил его по голове прикладом лежащего рядом ружья. Караульный рухнул на землю, надзиратель тут же махнул Соньке, и она опрометью бросилась к нему.
* * *
Они бежали по ночному лесу не останавливаясь, не разбирая дороги, не отпуская рук друг друга. Изредка надзиратель счастливо оглядывался на слегка уставшую Соньку и почему-то шепотом упрашивал:
— Совсем немного осталось. Надо подальше убежать. Прошу тебя, потерпи!..
Неожиданно лес закончился, перед беглецами открылся бесконечный, окутанный предрассветным туманом луг. Посреди луга стоял большой стог свежескошенного сена. Беглецы бросились к нему.
Это был высший момент любви и счастья. Они купались в стогу, задыхаясь от запаха сена, запаха друг друга. Василий целовал Соньку, она отвечала тем же, обвивала его руками, умирала и воскрешалась, чтобы вновь обнять молодое сильное тело, погрузиться в страсть и никому не отдавать короткое счастье, подаренное судьбой, случаем.
* * *
Надзиратель проснулся оттого, что солнце светило прямо в глаза и над головой весело распевали птицы. Он осмотрелся — подруги нигде не было видно. Василий поднялся, выбрался из сена, спустился вниз, на землю, но и здесь Соньки не было. Он обошел стог со всех сторон, в некотором недоумении протер лицо — воровка исчезла.
И вдруг он услышал собачий лай. Василий не сразу сориентировался, гуда бежать, и бросился было в противоположную сторону от той, откуда они с Сонькой прибежали, но увидел несущихся навстречу собак, натасканную на погоню свору.
* * *
Пассажирский поезд Киев-Москва подходил к крытому перрону медленно и чуть ли не торжественно. Навстречу составу спешили встречающие, носильщики в белых фартуках, гостиничные и квартирные зазывалы.
Сонька вышла из вагона в числе прочих пассажиров. Никто ее не встречал, в руках она держала маленький аккуратный ридикюльчик. Сонька покинула перрон и направилась на привокзальную площадь. Пару раз оглянулась, но не заметила, что ее «ведет» невысокий плотный господин в котелке, беззаботно размахивающий тростью.
* * *
Ювелирный магазин Хлебникова по-прежнему красовался на Петровке. За время отсутствия Соньки в магазине мало что изменилось. Разве что увеличился ассортимент украшений да охранники были помоложе и повнимательнее к посетителям.
При входе звякнул колокольчик, навстречу Соньке немедленно вышел лощеный юноша-продавец, галантно поклонился:
— К вашим услугам, мадам.
Воровка молча с улыбкой кивнула, подошла к стеклянным прилавкам, начала исследовать ассортимент. Одета она была в длинное светлое платье, на лицо падала вуаль.
На прилавках было все, и причем отменного качества, — броши, заколки, перстни, ожерелья, кулоны, запонки, зажимы, кольца, просто бриллиантовые россыпи.
Продавец находился рядом, не сводя глаз с покупательницы, следя за ее жестами и перемещениями. Наконец Сонька остановила свой выбор на изысканном ожерелье:
— Покажите.
Продавец отомкнул замочек прилавка, вынул оттуда желаемое украшение и тут же замкнул прилавок.
Воровка со знанием дела стала изучать изделие, довольно кивнула:
— Меня устраивает. Но к нему я бы хотела кое-что подобрать.
— Что желаете? — Продавец был сама галантность.
— Вначале этот перстень.
Перстень через пару секунд лежал перед покупательницей. Она с тем же пониманием рассмотрела его, кивнула:
— Я возьму. А еще попрошу вот эту брошь.
— Простите, мадам, набирается серьезная сумма.
Она снисходительно улыбнулась:
— Не берите на себя чужие заботы, молодой человек.
— Простите.
Брошь чрезвычайно понравилась даме, она мечтательно приложила ее к груди, решительно ткнула пальчиком еще в одно изделие.
— И наконец — колечко.
— Но, госпожа, я бы желал знать вашу кредитоспособность, — мягко заметил продавец.
Лицо покупательницы стало жестким.
— Вы служите в магазине господина Хлебникова или на развале Хитрова рынка? — И она распорядилась: — Попросите сюда хозяина!
— Господина Хлебникова? — Продавец побледнел. — Но это невозможно.
— Когда приходит состоятельная дама, обслуживать ее обязан сам хозяин, а не какой-то халдей!
— Простите…
Совершенно растерянный продавец покинул магазин, кивнув при этом охраннику, чтобы тот следил за происходящим в магазине. Охранник уставился на воровку прямым внимательным взглядом. Выбранные украшения продолжали лежать перед Сонькой.
— Велите принести мне кофию! — приказала она охраннику.
— Осмелюсь сказать мадам, но мое место здесь, — промямлил тот.
— Ваше место завтра будет на улице! — взорвалась она. — Сейчас же принесите мне кофий!
Охранник какое-то время неуверенно потоптался на месте и все-таки поспешил выполнить приказ взбалмошной клиентки. Сонька не спеша взяла колечко, сунула его в узкий карман своего длинного платья и стала ждать хозяина.
Господин Хлебников с заготовленной улыбкой вышел из двери служебного помещения, быстро направился к покупательнице.
— Прошу прощения, мадам! Что случилось?
— У вас ужасные служащие! — тихо заявила она.
— В чем они провинились?
Сонька помолчала, глядя на хозяина магазина, не спеша подняла вуаль с лица.
— Они не дают мне возможности украсть.
Хлебников немедленно узнал воровку, ахнул:
— Сонька?
— Баронесса Софья Буксгевден, — рассмеялась воровка.
— Как? Какими путями? — Хозяин магазина все не мог прийти в себя. — Вас же сослали?!
— Ссылка на время прервана.
— Вы желали что-нибудь приобрести?
Вопрос господина Хлебникова совсем развеселил Соньку.
— Я желала что-нибудь украсть.
— Не удалось?
— К сожалению, нет.
Хлебников приказал ничего не понимающему продавцу:
— Верни изделия на место.
Тот начал собирать украшения, растерянно обратился к хозяину:
— Здесь не хватает кольца. Госпожа также выбрала его.
Хлебников внимательно посмотрел в глаза Соньке:
— Вы?
Она с улыбкой отрицательно повела головой.
— Как вы можете? Конечно не я.
— Положи изделия на место и не задавай ненужных вопросов, — велел продавцу хозяин, почти душевно спросил: — Вы что-то хотели от меня?
— Ничего. — Сонька продолжала улыбаться. — Кроме одного. Помните, на суде вы пожалели, что больше не встретимся? Но вот встретились же. Пути Господни неисповедимы.
Сонька мило раскланялась с хозяином магазина, набросила на лицо вуаль и беззаботно покинула помещение.
Охранник открыл перед дамой дверь, она бегло огляделась, направилась к поджидающему ее маленькому фаэтону.
В этот момент из соседних парадных почти одновременно вышли два господина в светлых костюмах, быстро двинулись вдогонку:
— Мадам Сонька… Полиция!
* * *
Было безумно жарко. На набережной Карантинного мола собралась едва ли не тысячная толпа. Все ждали, когда арестантов поведут на корабль. Привычные к южной жаре одесситы расположились по всей набережной, прикрываясь от солнца кто зонтом, кто газетой. В руках некоторых были морские бинокли. Они наставляли их то на Карантинную площадь, то на людей на палубе, то на надзирателей. Все хотели хотя бы издали взглянуть на знаменитую Соньку Золотую Ручку.
Корабль «Ярославль» являлся плавучей тюрьмой. Он представлял собой громоздкое сооружение, на двух палубах которого пугающе покоились большие клетки для узников. На верхней палубе был оборудован специальный уголок для официальных лиц города, которые также пожелали узреть знаменитую воровку. И теперь в креслах под зонтами от солнца сидели самые важные персоны города — градоначальник с супругой, его первый заместитель, главный полицейский и еще несколько крупных чиновников.
Вдоль лестницы, ведущей к кораблю, плотной шеренгой стояли полицейские. За их широкими спинами нервничали газетные репортеры и фотографы.
Несчастных пока еще не привезли, поэтому толпа выжидающе бурлила, нетерпеливо поглядывая на выжженную солнцем площадь, где вот-вот должны были появиться повозки с заключенными.
Наконец кто-то крикнул:
— Везут!
Действительно, на площадь один за другим выкатились около двух десятков экипажей в сопровождении конной полиции, и из емких арестантских повозок стали выгружать прибывших, как мужчин, так и женщин. Заключенных прибыло не менее двухсот человек.
Люди в толпе громко переговаривались, тянули шеи, желая различить наконец ту самую Соньку в числе прочих узниц.
— Вон она! — раздавались с разных сторон возгласы. — Черненькая! В платочке!
— Да не в платочке, идиот! Она платочка никогда не носила! Видишь, высокая, статная!
Сонька находилась в самой толчее направляющихся к «Ярославлю», и никакого желания выделяться из толпы у нее не было. Одета она была в то самое платье, в котором ее задержали возле магазина Хлебникова. Платье пообтрепалось от стирки без хорошего мыла, подсело, но тем не менее на сильно похудевшей Сонькиной фигуре казалось великоватым.
Сонька услышала, как одна из женщин-узниц заметила:
— Ради чего это такая толпа собралась?
— Наверно, родственники, — предположила вторая.
— Не родственники, — отозвалась третья. — Говорят, меж нами есть Сонька Золотая Ручка! Хотят на нее поглазеть.
— А какая она из себя?
— А кто разберет? Слыхала, сзади где-то… Нафуфыренная пани.
Сонька усмехнулась, чуть не упала, оступившись на лестнице, и стала тяжело подниматься.
А толпа сходила с ума от того, что не могла понять, какая же из арестанток Сонька. Кто-то заорал безумным голосом:
— Сонька! Помаши! Хотим видеть тебя! Сонька, подними руки!
Народ тут же подхватил призыв мужика, и собравшиеся принялись громко скандировать:
— Сонька! Сонька!
Трап был длинный и раскачивался от шагов арестантов. Подниматься Соньке было тяжело, время от времени приходилось останавливаться, чтобы передохнуть, а сзади напирали подгоняемые конвоирами другие узники. До ее слуха доносился отчаянный вопль толпы:
— Сонька! Покажись! Сонька! Покажись!
За спинами полицейских бегали фотографы и репортеры:
— Сонька! Сонька!
Сонька остановилась, мгновение подумала и вдруг высоко подняла обе руки. Толпа не сразу среагировала на этот жест, а когда увидела тоненькую худую женщину с поднятыми руками, взревела.
Полиция отталкивала рвущихся к трапу репортеров, фотографы пытались поймать лицо знаменитой воровки, орали:
— Оглянись! Сонька, оглянись!
Сонька продолжала подниматься по трапу и рук больше не опускала. Толпа на моле безумствовала.
* * *
Верхняя палуба корабля предназначалась для женщин.
Конвоиры стали быстро расталкивать узниц по клеткам, матерясь и скользя по надраенной палубе. Соньку в числе прочих также направили в подобную клетку, но тут к ней пробрался полицейский чин, вытащил из толчеи.
— Сонька?
Она вопросительно смотрела на него.
— Ступай за мной, с тобой желают поговорить господин градоначальник.
Воровка послушно двинулась за ним.
* * *
Градоначальник был довольно моложав, хотя и тяжел телом. При виде идущей к нему в сопровождении полицейского худой невзрачной женщины сказал супруге:
— Если это Золотая Ручка, то я турецкий султан.
Супруга одобряюще засмеялась.
Сонька остановилась перед городской знатью, быстро сориентировалась, поняла, кто из них и есть градоначальник. Обратила внимание на толстую золотую цепь от часов, свисающую из кармашка брюк.
Супруга тоже была украшена, как новогодняя елка, и в ее глазах читался интерес и некоторое разочарование.
— Так ты и есть та самая Сонька Золотая Ручка? — спросил градоначальник, с недоверием глядя на сухонькую измученную женщину.
Воровка усмехнулась, тихо, с достоинством ответила:
— Я и есть та самая Сонька.
Щеки ее были впалы, лицо покрывали мелкие, глубоко въевшиеся морщины, и лишь глаза оставались молодыми, живыми, здравомыслящими.
— Не похожа, — произнес градоначальник. — Про тебя сказывали будто про писаную красавицу, — махнул он толстой короткой ладонью. — Подойди.
Воровка подошла.
— Хоть знаешь, куда тебя везут и за какие грехи?
— Знаю. Везут на Сахалин. А грехи? — Она задумалась. — Все мы грешны. И каждый из нас должен искупать чужие грехи. Может, я буду искупать именно ваши, господин градоначальник.
Тот расхохотался.
— Остра, стерва, на язык. — Повернулся к стоящему сзади священнику, жестом попросил что-то. Батюшка передал ему Библию, и градоначальник протянул Книгу воровке.
— Возьми. Книга полезная.
— Я иудейка.
— Бери. Иисус тоже был не из русских. Эта книга для всех и про все. Дорога тебе предстоит длинная, не меньше полугода. Так что попробуй изучить поосновательнее.
Сонька взяла Библию, наклонилась, поцеловала градоначальнику руку:
— Благодарю, — и молниеносным движением вытащила из его брючного карманчика золотые часы с цепью. Распрямилась, едва ли не лучезарно улыбнулась всей знати. — Живите спокойно. Сонька больше тревожить вас не будет.
Сделала прочь пару шагов, неожиданно вернулась.
— Вы, господин градоначальник, сделали мне любезный подарок. Позвольте, я вам отвечу тем же.
Градоначальник удивленно пожал плечами:
— Мне… подарок? Попытайся…
Сонька достала из кармана платья украденные часы с цепью, протянула ему. Он некоторое время удивленно рассматривал собственную вещь, затем громко расхохотался.
— Поверил! Теперь определенно поверил, что ты и есть Сонька Золотая Ручка! Молодец!
* * *
«Ярославль» начал медленно отчаливать, и толпа, плотно усеявшая набережную, дружно махала уходящим в дальнее плавание узникам и в первую очередь знаменитой воровке.
На корабле узники дружно запели:
Прощай, Одесса,
Прощай карантин.
Меня засылают
На остров Сахалин.
В толпе на Карантинном моле плакали.
* * *
Корабль шел в бесконечном водном просторе, и негде было остановить взгляд. Палило солнце, отблески от воды били по глазам.
«Ярославль» уходил все дальше. Было понятно, что обратной дороги больше не будет ни у кого из арестантов.
* * *
Стояла невыносимая жара. Солнце жгло плечи, лицо, самую макушку головы. Изредка налетал спасительный ветер, но длилось это совсем недолго, и снова люди в клетках оставались один на один с палящим солнцем.
Сонька сидела в самом углу клетки, ни на кого не обращая внимания. Смотрела на бескрайнюю водную гладь и, казалось, не чувствовала изнуряющего пекла.
* * *
Высоченные волны набрасывались на корабль с такой силой и страстью, что начинало казаться: корабль не выдержит этих ударов и в любую минуту может пойти ко дну.
Несмотря на то, что клетки были прочно прикованы к бортам судна, от качки их двигало. Волны поднимались выше самого корабля, тяжело и холодно обливали находящихся в клетках узников.
Сонька, вцепившись в прутья, стояла с широко раздвинутыми ногами, стараясь любым способом удержаться, не упасть. Смотрела на бушующую морскую даль, и ни единого звука не срывалось с ее губ.
Некоторые женщины также держались за прутья, зато другие от отчаяния, тошноты, измотанности катались по мокрому полу, прося у Господа помощи, снисхождения, смерти.
Несколько конвоиров, которым по службе следовало наблюдать за узницами, стоически не уходили с положенных мест. Иногда они бросались к клеткам, криками и ударами палок заставляя женщин не поддаваться панике, не пытаться что-то сотворить над собой.
По палубе носило мокрую изодранную Библию…
