Глава 15
Понедельник
По дороге к Вере я вспоминала, как мы с бабушкой, когда она была жива, в октябре устраивали праздник глинтвейна. Какой вкусный глинтвейн она делала! Даже в те годы, когда еще было невозможно купить необходимые для него разнообразные пряности. Мой любимый – с апельсиновой цедрой. Я решила, что сегодня вечером обязательно сварю себе большую порцию.
Перед тем как угоститься глинтвейном, мы с бабушкой наряжались и прихорашивались. Из моих темных волос бабушка мастерила взрослую гладкую «ракушку». А на свои светлые накануне обязательно ходила делать перманент. Точнее, электрическую завивку, она делала ее у одного и того же мастера в течение сорока лет.
Бабушка носила высокие каблуки до восьмидесяти лет. Правда, на моей памяти уже не шпильки, а устойчивый толстый каблук. До глубокой старости она тратила на обувь бешеные деньги. У нее была масса разных шляпок, надо им тоже сделать ревизию, проверить, не поела ли моль.
У бабушки были запасы. Пока я росла, она перетаскала в ломбард немало семейных ценностей.
Бабушка не пользовалась духами. «Красную Москву» она презирала, несмотря на то что запах этот был некогда создан для императрицы Александры Федоровны. Каждое лето бабушка собирала лесные ландыши, заливала их льняным маслом, которое покупала на рынке, выдерживала какое-то время, после чего смешивала с медицинским спиртом. Потом затыкала пробкой с трубочкой. Спиртовые пары выходили, и примерно через неделю у нее получался отличный ландышевый экстракт, который она использовала вместо духов. В кабинете, бывшей бабушкиной комнате, до сих пор витал неистребимый аромат ландышей.
В отличие от меня, бабушка каждую неделю делала маникюр – и тоже сорок лет в одном месте. Я помню подагрические, покрытые пигментными пятнами ласковые бабушкины руки с безупречными ногтями и в перстнях. Так гладить меня по голове, как она, не умел никто. Эти четыре перстня хранятся у меня, но все велики. И потом руки – мой рабочий инструмент, я не могу их украшать, это мне мешает. Но может быть, когда-нибудь я тоже буду ходить с холеными безупречными руками в роскошных перстнях.
Я подхватила Кьяру у метро, и мы вдвоем отправились к Вере. Я позвонила, и дверь открыл Валерий Иванович. В джинсах и хорошей серой водолазке он выглядел даже интеллигентно. Я никогда раньше не смотрела на него как на мужчину, а тут увидела, что он, пожалуй, хорош собой. Если бы только не был таким болезненно худым и бледным. Хотя в этой серой водолазке бледность его казалась почти интересной. Насчет молодого Яковлева я, конечно, загнула. Глаза его не были такими ясными. Но на Тараторкина вполне тянет. Те же впалые щеки, длинные руки и ноги, тонкие нервные пальцы.
Я представила Кьяру и Валерия друг другу.
– Я не спросила вашего согласия. Кьяра – литератор и собирает материал для книги о России. – Кьяра пихнула меня в бок. Я остановила ее упреждающим жестом. – Не могли бы вы рассказать ей о своих путешествиях? Она очень интересуется.
– С удовольствием, у меня уйма свободного времени. – Валерий не ожидал такого внимания к своей персоне.
– Аннушка, накрой нам чай на кухне, – с интонацией радушного хозяина попросил Валерий Иванович.
– Конечно, – ответила я.
В холодильнике обнаружилась посылочка от Луиджи – коробка с пирожными. Но ее я не стала трогать.
Я поставила чайник, заварила, разлила по чашкам, подала сушки, сухарики, мед.
Валерий Иванович моментально проникся симпатией к дорогой гостье, не знал, куда ее усадить. И до меня дошло, что я интуитивно выбрала верный подход. Его же никто не слушает. Дети отмахиваются как от назойливой мухи. Вера воспринимает его склонность к прогулкам как досадную болезнь и вряд ли интересуется, чего такого нового увидел он в этом году, каких духовных богатств прикопил. А ведь ему наверняка есть что рассказать.
– Ань, а там пирожные такие были… Подай, пожалуйста, – вспомнил хозяин.
Я замерла. Сейчас случится непоправимое. Кьяра узнает пирожные Луиджи и поймет рокировку. Она может разораться и уйти, тогда я точно потеряю клиентов на четверг.
– Благодарю вас, терпеть не могу пирожные, – объявила Кьяра.
– А, тогда не надо, я их тоже не люблю.
Я вздохнула с облегчением.
– Сама-то сядешь с нами? – позвал Валерий.
– Нет, я потом, работы много.
Работы и впрямь было много. После того как Валерий полежал пару часов в ванне, стенки ее покрылись фиолетовыми разводами, а гидромассажные форсунки засорились. Мне пришлось снимать боковину, залезать под ванну, демонтировать форсунку, прочищать ее и устанавливать на место. Короче, в ванной я колбасилась часа полтора. Хорошо еще, не пришлось вызывать мастера из обслуживающей фирмы, тогда бы дело затянулось до вечера.
В тяжких трудах я забыла о воркующей парочке. Когда спустя примерно три часа после начала работы я забрела на кухню выпить чаю, они с увлечением показывали друг другу шрамы и именные татуировки, как в фильме «Смертельное оружие-3».
В конце рабочего дня я убирала кухню и прихожую под аккомпанемент расстроенной гитары. Валерий вдохновенно исполнял для Кьяры какие-то замшелые бардовские песни. Эта бедняжка слушала его, раскрасневшись под ласковым взглядом.
Мне стоило больших усилий сдернуть ее с места.
– Оставь что-нибудь на следующий раз.
– Это потрясающе! – говорила она мне, пока мы стояли в пробке у Сенной площади. – Это же настоящая русская духовность! Полное презрение ко всему материальному, ко всем благами и удобствам. Рассветы на берегу таежного озера, могила Чингисхана, спуск на плоту по Енисею. И никого вокруг. Один на один, ты и Создатель. Я отдала бы все на свете, чтобы увидеть это своими глазами. Только на артиста Яковлева он не похож. На путешественника Федора Конюхова. Только тот раскручен и материально обеспечен. А этот без страховки ходит. Так экстрима больше.
– Значит, понравился?
– С ним так интересно разговаривать! Не то что с моим мужем. Песочное тесто, слоеное тесто. Как мне это все надоело! А Осло? Ты была в Осло? Это такая дыра! Там все спать с курами ложатся. Порнуху с десяти вечера крутят. Считается, что это очень позднее время. Дрочилы чертовы.
– Это ты норвежцев обругала?
– Ну да.
– Они не виноваты.
– Знаю, что не виноваты, но мне-то что делать? Разводиться, что ли?
Я молчала. Постепенно меня стало одолевать чувство вины. Я раскалываю крепкую итальянскую семью.
Какая я все-таки бессовестная интриганка.
Дома я еще раз полюбовалась на свой интерьер. Глебу тоже понравилось. А уж у него глаз алмаз. Петров не очень похвалил. Но что такое Петров в смысле старинного интерьера? Ничто. Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы кто-то еще высказал свое мнение. Интересно, кораблевский Джеймс из богатой семьи или нет? Помнится, Кораблева говорила, что он поклонник Конрана. Если так, то вряд ли заценит мое старье.
– Кораблева, вы чего сейчас делаете?
– Да ничего, Джеймс только с работы пришел.
– Приходите ко мне ужинать. Вы вообще что едите?
– Мы все едим. Сделай какую-нибудь русскую кухню.
– Ты имеешь в виду щи и кашу?
– Ну нет. Не так буквально. Щи, наверное, подойдут, а на второе какие-нибудь соленые огурцы, квашеную капусту. Джеймс обожает экзотику.
Я побежала к Филоновой разжиться капустой и огурцами домашнего засола.
Совершенно прижившийся Остин валялся на диване.
– Филонова, у тебя что на обед?
– Щички, котлетки, капустка квашеная, огурчики. Ты голодная? Садись, накормлю.
– Слушай, а у тебя много щей?
– Я на три денька варю, ты знаешь. Шесть литриков. А что?
– Можешь отлить мне в кастрюлю литра два?
– Могу. Только ты тогда купишь мне завтра говядинки.
– Забились. А капусты и огурцов можешь дать?
– Понятно. Опять Петров объявился?
– Нет, придет английский дипломат с женой, хочет русской кухни домашней отведать.
– А, раз так, и котлеток тебе дам.
– Это тот самый англичанин, который с тебя в консульстве глаз не сводил?
– Каких глаз? Ты что, Остин! Не придумывай. Знаете что, вы тогда приходите сами со своей едой. А то неудобно.
– И придем. И о международном положении побеседуем, – продолжалось бухтение с дивана.
– Остин, я тебя умоляю! Я никогда не была твоей девушкой, поэтому не надо никаких сцен ревности, ладно?
Филонова пошла переодеваться.
– Я был уверен, что тогда ты ради него меня отшила.
– Он женат на моей лучшей подруге. И я за всю жизнь только три раза с ним поздоровалась и попрощалась. Даже о погоде ни разу не говорили.
– Тебе видней, конечно. Но в тот вечер он с тебя глаз не спускал.
– Может, у него косоглазие. У нас в школе был преподаватель математики Алексей Александрович. Красивый был мужчина, но косой. Когда мне казалось, что он смотрит на меня, на самом деле он смотрел на Тарасова, который сидел на четвертой парте. И наоборот, если казалось, что смотрит на Тарасова, значит, смотрит на меня. Так и здесь. Тебе казалось, что он смотрит на меня, а он, может, смотрел на дверь, ждал, что кто-нибудь еще зайдет.
Однако сообщение Остина смутило меня несказанно. Хотя чего мне смущаться? Как там у классика? То, что сэр Генри влюблен, грозит бедой только самому сэру Генри. И все-таки надеюсь, что если он и смотрел на меня, то по какой-либо другой причине.
Мы с Филоновой быстро соорудили стол. У меня нашлись суповые тарелки фабрики Кузнецова. Пришлось достать и фамильное серебро. Соленые огурцы в порядке иронии я сложила в соусник Villeroy & Boch. В центре стола поставили горшок с геранью. Почему-то у Филоновой герань бурно цвела и зимой, и летом. Вскоре пришли Кораблева с Джеймсом. Я показала Кораблевой мебель, на которую она пожадала мне денег. Надо отдать ей должное, она ни разу не пошутила и не пыталась меня опустить или унизить.
– Ты знаешь, – сказала она, когда мы вместе зашли в ванную, – я не могла бы жить среди таких вещей, все это сильно напоминает Эрмитаж. Но атмосфера, которую ты создала, совершенно особенная, уютная и романтическая, наполненная непонятного мне, но, несомненно, глубокого смысла. Твоя страсть заслуживает уважения. Я беру свои слова обратно. Ты имеешь право жить так, как ты хочешь.
– Спасибо, подруга.
– А денег у меня нет, поэтому я и отказала. А не потому, что мне жалко.
– Ты не обязана ничего мне объяснять.
– А я все-таки объясню, чтобы ты не держала меня за говно. Сто пятьдесят тысяч, скажу честно, я просто промотала. Шмотки, брюлики, отпуска. Вжик – и все. Когда очнулась, решила оставшееся вложить во что-нибудь. Ну и купила квартиру. Сдаю теперь, в основном англичанам, которые приезжают сюда. Джеймс мне находит квартирантов. Если бы у меня были деньги, я бы обязательно тебе дала. Во всяком случае, теперь, когда все это увидела.
– Давай пойдем в столовую, а то там может случиться разборка.
– Какая разборка?
– Да Остин почему-то думает, что твой Джеймс ко мне неравнодушен. Собирается с ним поговорить.
Размякшее, подобревшее лицо Кораблевой снова приняло обычное хищное выражение.
– А ты разве мутишь с Остином?
– Нет, он живет с Филоновой. Просто он считает, что я отправила его домой с вечеринки в консульстве из-за того, что Джеймс на меня якобы смотрел весь вечер.
– А он смотрел?
– Вряд ли. Впрочем, я не видела.
– А ты его отправила из-за того, что пришел Гостев?
– Нет, я его раньше отправила, еще до Гостева.
– А зачем ты его отправила?
– Сама не знаю. Просто боялась, что придется его отшивать у дверей квартиры. А мне нужно было, чтобы он не обиделся и встретился с Сологуб.
– Ну-ну.
Кораблева надулась и пошла в столовую.
К счастью, приветливость и простодушие Джеймса победили настороженность Остина. Они с удовольствием выпивали и закусывали, а Филонова наливала щи и подкладывала котлеты.
Кораблева глядела на меня волком и при первой же возможности начала собираться. Джеймс смотрел на нее с недоумением, но не спорил.
Остин ушел, а Филонова помогла мне вымыть посуду.
– Какой мужчина этот Джеймс! Такой красивый, добрый, веселый. Везет же некоторым. Эх, почему я не учила в школе иностранные языки?
– А некоторые не ценят свои сокровища.
– Да иди ты, неужели она ему изменяет?
– Вряд ли изменяет, но особо счастливой себя не считает.
– Вот так дура! Извини, конечно, все-таки подруга твоя.
– Да права ты. Дура и есть.
Филонова ушла смотреть сериал.
А в дверь снова позвонили.
Я обрадовалась. Наверное, Кораблева вернулась мириться.
Я, не заглянув в глазок, открыла дверь со словами:
– Я очень рада.
Александр Александрович с пучком гвоздик и какой-то бутылкой шагнул на порог:
– А уж я как рад!
– Я думала, это подруга вернулась мириться.
– Слово не воробей… Рада – значит рада. Давай, поставь цветочки, бокальчики доставай, начинается красивая жизнь в твоей берлоге.
К счастью, у меня есть вторая дверь, и я смогла загородить ею проход.
– Мы, вообще-то, не договаривались…
В квартире по очереди надрывались сотовый и городской телефоны.
Я судорожно подбирала слова, чтобы не впустить, но и не оскорбить.
– Ну хватит упрямиться, я мужик щедрый, не пожалеешь.
– Понимаете, для меня это очень неожиданно, вот так вдруг, с бухты-барахты…
– Я же тебе вчера звонил.
– Я не знаю, как вам объяснить, чтобы вы поняли…
За спиной Александра Александровича внезапно появился Глеб.
– Может быть, мне объяснить, что девушка не желает общаться?
Александр Александрович обернулся, смерил Глеба с головы до ног оценивающим взглядом и понял, на чьей стороне преимущество. Но чтобы не показать свою готовность к поражению слишком быстро, спросил:
– А вы, собственно, кто?
– Сосед.
– Тогда, может быть, пройдете к себе?
– Пройду, когда вы уйдете.
Александр Александрович постоял еще какое-то время на площадке, потом сунул цветы под мышку и пошел вниз по лестнице.
– Хорошо, что я все-таки поднялся!
– Очень хорошо, – сказала я, – не знаю, как бы я от него отмазалась.
– Надо было послать грубо. Тогда бы понял.
– Грубо, но изящно я не умею, не дал Бог таланта. И потом, существует целый комплекс связей и зависимостей, который не позволяет вести себя грубо с определенными людьми.
– Что ж, понимаю. Но это не повод пускать этих определенных людей в постель.
– Вы думаете, он хотел в постель?
– А вы как думаете? За свои жалкие гвоздики он хотел именно в постель. Неужели вы не сообразили, королева?
– Вы могли бы сыграть Воланда.
– Бросьте, я не настолько демоничен и, надеюсь, не так стар. У вас слишком пылкое воображение.
Я усадила Глеба за стол.
– Употребляете ли вы такую плебейскую пищу, как щи, ваше адское величество?
– С удовольствием.
Он ел действительно с большим удовольствием. А я с неменьшим удовольствием на него смотрела.
И тут меня опять понесло.
– Помните, когда я упала в обморок в Quazi, а вы надо мной наклонились? Мне показалось, что вы Дракула и хотите меня укусить. Мне очень хотелось, чтобы вы это сделали.
– Я определенно кажусь вам слишком мрачным. На самом деле я веселый человек. Стараюсь не слишком коптить небо, не зарываться, не пакостить по мелочам. – Он вытер губы салфеткой. – Я, собственно, принес вам…
– Платье.
Глеб растерянно посмотрел на меня.
– Как вы догадались?
– Ну, очевидно, вы не хотите, чтобы я слишком занашивала платье Одри, или с ним у вас теперь связаны неприятные воспоминания. А с другой стороны, боитесь, что я надену что-нибудь неподобающее, типа того злосчастного костюма. И сливки общества, которых завтра в Мариинке, судя по всему, соберется немало, подумают, что вы пришли с плохо одетой дамой. Поэтому вы решили заранее подстраховаться.
– Вы еще и умны.
– А вы не знали?
– Знал. Но не подозревал, что настолько.
– Тащите ваше платье. А знаете, почему в первый раз вы оставили платье в машине?
– Ну и почему же? – Глеб недоверчиво усмехнулся.
– Вы хотели посмотреть, какой у меня унитаз. Чист ли он, стоит ли заводить со мной знакомство.
Глеб покраснел и засмеялся.
– Вынужден признать, что вы видите меня насквозь.
– Вам это неприятно?
– Еще не понял.
– Не скрою. Я хочу, чтобы вы стали для меня еще прозрачнее.
* * *
Глеб отвернулся и быстро пошел в прихожую за платьем.
Это было не платье, а восточный кафтан и шаровары из шелка.
Они показались мне смутно знакомыми.
– Только не говорите, что они принадлежали принцессе Диане.
– Откуда вы знаете? Вы узнали этот костюм?
– По-моему, в таком же она ездила с официальным визитом в Пакистан.
– Не в таком же, а в нем. Ну вот, сюрприза не вышло.
Глеб огорчился.
– Не будьте ребенком, я с радостью надену этот костюм завтра, но потом верну, вместе с платьем Одри. Может, сдать в химчистку, или испортят?
– Если хотите сдать в химчистку, я скажу, в какую можно. Только умоляю, не надо ничего возвращать. Вы понятия не имеете, как приятно мне видеть вас одетой в эти вещи.
– Спасибо.
Я обняла Глеба за шею и, не стесняясь, расцеловала его трижды в обе щеки.
Он замер. Потом приблизил свои губы к моим и, едва касаясь, поцеловал. Теперь я старалась не дышать, но продолжения не последовало.
– Прощальный поцелуй. Холодный. Мирный.
Мне хотелось смеяться и плакать.
– До завтра, – сказал Глеб.
И ушел. Что характерно, мне уже не было так больно, как раньше. Прививка действовала.
Я выглянула в окно. Машина Глеба еще стояла.
Телефон подал сигнал о том, что пришло sms.
Это было сообщение от Глеба.
«Если вы думаете, что я импотент, то это не так».
«Мне должно от этого стать легче?» – ответила я вопросом.
«Все расскажу завтра, не занимайте вечер после театра».
«ОК».
Жаль, Кораблева опять на меня надулась, а я ее так и не спросила, какую такую информацию она собрала про Глеба. Пожалуй, мне и не нужна никакая информация. Сегодня между нами произошло что-то настоящее. Что-то похожее на начало отношений.
Теперь главное – найти какую-нибудь работу, чтобы формально называться хотя бы журналисткой. Надо позвонить Сологуб. Я набрала ее номер.
– Чем порадуешь?
– Честно говоря, радовать нечем. Помочь тебе с этим материалом не могу. Написано неплохо, но тематика совершенно не подходит моему журналу, и тем, с кем я дружу, тоже. Благовещенский мне звонил, просил тебе помочь. Но как-то неубедительно. Ничего осязаемого пообещать не смог.
– А как твои дела с Остином?
– Можно подумать, что ты не в курсе.
– Не в курсе. – Я скрестила пальцы.
– Он мне не звонит, на мои звонки не отвечает. Да и я уже нашла себе другой вариант. Так что здесь у меня нет никаких интересов.
– Ну ясно, извини за беспокойство.
– Если надумаешь написать что-нибудь на другую тему, милости просим. Владеющих русским языком повсеместно становится все меньше, так что для тебя моя дверь открыта. Тему лучше согласовать заранее. Ну ты теперь и сама это понимаешь.
– Отлично. Непременно воспользуюсь твоим приглашением. Будь здорова.
– И тебе не хворать.
Теперь очередь Благовещенского.
– Извини, что не перезвонил тебе. Ленка в роддоме на сохранении лежит, так что свободной минуты нет. Честно говоря, я не думал, что тебе так срочно. Судя по твоему виду, у тебя все хорошо. Да ты и сама в консульстве, помнишь, говорила, что скопила капитал. Куда тебе спешить, отдыхай, наслаждайся свободной жизнью. Если у меня что-нибудь появится, дам тебе знать. Но скоро не обещаю. Малыш на подходе, да и вообще с вакансиями тяжело. Ты не сердишься?
– Нет.
– Ну и славно. Пока тогда?
– Пока.
Я на чем свет ругала себя за то, что послушалась Кораблеву и плела о себе дурацкие сказки. Все мои новые старые знакомые уверены в том, что у меня все в порядке и что я хочу работать ради того, чтобы выгуливать новые деловые костюмы. Нельзя никого слушать. Надо жить своим умом! Ну и дура же я!
Аня Янушкевич делится опытом:
Глинтвейн готовят следующим образом. В двухлитровую кастрюлю заливают две бутылки красного полусладкого вина, лучше грузинского, добавляют 4 столовые ложки сахарного песка и пол-литра воды. Смесь медленно доводят почти до кипения. В горячий напиток добавляют пряности. Или апельсиновую цедру.
