17

Миль через двадцать по Кахуэнга к подножию холмов сворачивал широкий проспект с поросшей цветущим мхом разделительной полосой. Вдоль него тянулись пять жилых кварталов, и дальше на протяжении всей его длины по обе стороны не было видно ни домика. В самом конце проспекта в сторону холмов виражем уходила асфальтовая дорога. Она вела к «Айдл Вэли».

У подножия первого холма вблизи дороги стоял низенький белый домик с черепичной крышей. К козырьку над ступеньками крепилась освещенная прожекторами вывеска: «Патруль Айдл Вэли». Створки перекрывающих дорогу ворот были раскрыты, и выставленный на середину дороги квадратный белый знак гласил «стоп» фосфоресцирующими буквами. Другой прожектор высвечивал пространство перед знаком.

Я остановился. Человек в форме со звездой и с плетеной кожаной кобурой на поясе посмотрел на номер моей машины, а потом в список на столе. Он подошел.

– Добрый вечер. У меня ваша машина не значится. Это частная дорога. Вы в гости?

– В клуб.

– Который?

– «Айдл Вэли».

– Восемьдесят семь-семьдесят семь. Его здесь так называют. Вы имеете в виду заведение мистера Морни?

– Именно.

– Вы, кажется, не являетесь членом клуба.

– Нет.

– За вас должны поручиться. Кто-нибудь из членов клуба или из живущих в долине. Частные владения, сами понимаете.

– Филип Марлоу, – сказал я. – К Эдди Пру.

– Пру?

– Это секретарь мистера Морни. Или что-то вроде этого.

– Минуточку, пожалуйста.

Он подошел к двери домика и что-то сказал в нее дежурному у телефона. Сзади подъехал и просигналил автомобиль. Из открытой двери патрульного поста послышался стук пишущей машинки. Человек, который разговаривал со мной, махнул сигналящему автомобилю, чтобы тот проезжал. Он плавно объехал меня и унесся в темноту – зеленый длинный «седан» с тремя сногсшибательными дамами – все при сигаретах, выщипанных бровях и высокомерных минах. Автомобиль на полной скорости прошел вираж и исчез с глаз.

Человек в форме снова подошел к машине и положил руку на дверцу.

– О'кей, мистер Марлоу. Отметьтесь, пожалуйста, у дежурного офицера в клубе. Миля вперед, справа. Там освещенная автостоянка и номер на стене. Восемьдесят семь – семьдесят семь. И отметьтесь у дежурного.

– Предположим, я не отмечусь.

– Вы шутите? – в его голосе послышались металлические нотки.

– Нет. Просто интересно.

– Вас начнет искать пара патрульных машин.

– А сколько вас всего в патруле?

– Извините, – сказал он. – Миля вперед, справа, мистер Марлоу.

Я посмотрел на его кобуру, на прицепленный к рубашке специальный значок.

– И это называется демократией, – сказал я.

Он оглянулся, сплюнул под ноги и положил руку на крышку машины.

– Я знал одного паренька, который был членом клуба Джона Рида. Ты не из этой компании?

– Товарищ, – сказал я.

– Беда революций заключается в том, – сказал он, – что они попадают в плохие руки.

– Точно, – согласился я.

– С другой стороны, – продолжал он, – что может быть хуже кучки обитающих здесь Богатых шарлатанов?

– Может быть, ты сам когда-нибудь будешь здесь жить.

Он снова сплюнул.

– Я не буду здесь жить, даже если мне за это будут отваливать пятьдесят тысяч в год и укладывать спать в шифоновой пижаме и в ожерелье из розового жемчуга.

– Не хотел бы я подступиться к тебе с таким предложением.

– Ты всегда можешь подступиться ко мне с таким предложением и посмотреть, чем это для тебя кончится.

– Ну ладно, тогда я поехал отмечаться у дежурного в клубе, – сказал я.

Сзади подъехал еще один автомобиль и просигналил. Я тронулся. Через сотню метров я прижался к обочине, заслышав гудок, – и черный лимузин пронесся мимо с тихим сухим шелестом, подобным шелесту мертвых осенних листьев.

Ветра здесь не было, и льющийся в долину лунный свет был таким ярким и резким, что черные тени казались высеченными из камня.

За поворотом моему взору открылась вся долина. Тысяча белых домов, рассыпанных по склонам холмов, десять тысяч сияющих окон – и всему этому великолепию вежливо улыбались звезды, не спускаясь, однако, низко – из-за патруля.

Обращенная к дороге глухая стена клуба была белого цвета. На ней был номер – маленький, но очень яркий, из-за фиолетовых неоновых ламп. 8777 – и больше ничего. В стороне на расчерченном белыми линиями черном асфальте стояли ряды машин, освещенные направленными вниз многочисленными фонарями. По залитой светом площадке двигались служители, одетые в новенькую форму.

Дорога огибала здание. С другой его стороны находилась тускло освещенная галерея с нависающим над ней козырьком из стекла и хромированного металла. Я вышел из машины, прошел к маленькому столику за дверью, где сидел человек в форме, и бросил перед ним контрольный талон с номером моей машины.

– Филип Марлоу, – сказал я. – Гость.

– Благодарю вас, мистер Марлоу. – Он записал мое имя и номер машины, вернул мне талон и поднял телефонную трубку.

Негр в белоснежной двубортной форменной куртке с золотыми эполетами и в фуражке с золотой окантовкой распахнул передо мной дверь.

Вестибюль напоминал очень дорогой мюзикл. Много света и блеска, много нарядов, много декораций, много звуков и блистательная труппа, состоящая из одних звезд. В мягком рассеянном свете стены, казалось, уходят в бесконечную высоту – к россыпям лампочек-звезд. В коврах можно было утонуть по горло. В глубине вестибюля за высокой аркой виднелась пологая лестница с широкими низкими ступеньками, покрытыми ковровой дорожкой. При входе в банкетный зал стоял полнолицый старший официант с двухдюймовыми атласными лампасами и пачкой тисненных золотом меню под мышкой. Его лицо было того типа, на котором любезная улыбка может без малейшего движения мускулов сменяться выражением холодного бешенства.

Вход в бар был налево. Там было сумрачно и тихо, и в слабом мерцании стеклянной посуды за стойкой бесшумно, как мотылек, порхал бармен.

Из дамской комнаты, на ходу подкрашивая губы, вышла высокая красивая блондинка в платье, похожем на осыпанные золотой пылью морские волны, и, что-то напевая, направилась к арке.

Сверху доносились звуки румбы, и девушка, улыбаясь, покачивала в такт музыке золотистой головой. У лестницы ее поджидал низенький краснолицый толстяк с масляными глазками. Он вцепился жирными пальцами в обнаженную руку блондинки и с вожделением уставился на нее снизу вверх.

Девица в китайской пижаме персикового цвета взяла мою шляпу и взглядом осудила мой костюм. У нее были загадочные порочные глаза.

По лестнице спустилась торгующая сигаретами девушка в белом плюмаже. Ее одежды было достаточно для того, чтобы спрятать в ней зубочистку; одна ее длинная красивая нога была серебряного цвета, другая – золотого. Вид у продавщицы сигарет был в высшей степени надменный.

Я прошел в бар и уселся на высокий кожаный стульчик у стойки. Нежно звенели бокалы, мягко сияли лампы, тихие голоса шептали о любви, или о десяти процентах, или о чем-то еще, о чем принято шептать в подобном месте.

Высокий мужчина в сером костюме, скроенном ангелами, вдруг встал из-за маленького столика у стены, подошел к стойке и принялся поносить бармена. Он поносил его громким чистым голосом в течение очень длинной минуты и назвал приблизительно девятью словами того рода, которые красивые мужчины в серых великолепного покроя костюмах обычно не произносят. Все умолкли и спокойно наблюдали за ним. Его голос врезался в приглушенные звуки румбы, как лопата в снег.

Бармен стоял совершенно неподвижно и глядел на мужчину. У него были кудрявые волосы, чистая теплая кожа и широко расставленные внимательные глаза. Высокий мужчина, наконец, умолк и прошествовал к выходу. Все, кроме бармена, посмотрели ему вслед.

Бармен медленно прошел к концу стойки, где сидел я, и встал, глядя мимо меня; на лице его не было ничего, кроме бледности.

Наконец он повернулся ко мне и сказал:

– Да, сэр.

– Я хочу поговорить с Эдди Пру.

– Так.

– Он работает здесь.

– Работает кем? – Его голос был абсолютно спокоен – и сух, как сухой песок.

– Я так понял, что ходит по пятам за боссом. Если вы понимаете, о чем я говорю.

– О Эдди Пру. – Он медленно пожевал губами и механически поводил полотенцем по стойке – маленькими жесткими кругами.

– Ваше имя?

– Марлоу.

– Марлоу. Что-нибудь выпьете, пока будете ждать?

– Сухой мартини пойдет.

– Мартини. Очень, очень сухой.

– О'кей.

– Вы его будете есть ложкой или ножом и вилкой?

– Нарежьте соломкой, – сказал я. – Я просто погрызу.

– Собирая тебя в школу, сынок, положить ли тебе в портфельчик оливку?

– Можете влепить мне ею в нос, если вам от этого станет легче.

– Благодарю вас, сэр, – сказал он. – Сухой мартини.

Он пошел было прочь, но обернулся, наклонился ко мне над стойкой и сказал:

– Я перепутал заказ. И джентльмен сообщил мне об этом.

– Я слышал.

– Он сообщил мне об этом, как сообщают о подобных вещах джентльмены. Крупные тузы любят указывать на ваши мелкие оплошности. И вы его слышали.

– Да, – согласился я, прикидывая, сколько это может продолжаться.

– Он заставил себя слышать, этот джентльмен. И я подошел сюда и практически оскорбил вас.

– Я догадался.

Он поднял вверх палец и задумчиво посмотрел на него.

– Вот так просто, – сказал он. – Совершенно не знакомого мне человека.

– Это все мои большие карие глаза, – сказал я. – У них очень кроткое выражение.

– Спасибо, приятель, – и он спокойно отошел.

Я увидел, как он говорит по телефону у другого конца стойки. Потом увидел, как он трясет шейкер. Когда он принес мне мартини, он снова был в полном порядке.