15

Бело-красные шахматные фигурки выстроились на доске в полной боевой готовности и имели напряженный, загадочный и компетентный вид – как всегда, в начале партии. Было десять часов вечера. Я был дома. В зубах у меня была трубка, под рукой – бутылка виски, а в голове – ничего, кроме двух убийств и вопроса, как могла Элизабет Брайт Мердок получить назад свой дублон Брэшера, если он лежал в моем кармане.

Открыв сборник шахматных партий лейпцигского издания, я выбрал оттуда головокружительный Королевский гамбит, двинул вперед белую пешку – и тут в дверь позвонили.

Я обошел стол, вынул из дубового секретера кольт тридцать восьмого калибра и подошел к двери, держа его у бедра в опущенной руке.

– Кто там?

– Бриз.

Перед тем как открыть, я вернулся к секретеру и положил на него пистолет. Бриз, как и раньше, выглядел огромным и неряшливым, только чуть более усталым. С ним был молодой розовощекий следователь по имени Спрэнглер.

Они сразу оттеснили меня в комнату, и Спрэнглер закрыл дверь. Его зоркие молодые глаза забегали по сторонам, в то время как немолодые холодные глаза Бриза пристально изучали мое лицо.

Потом Бриз прошел к дивану.

– Посмотри вокруг, – сказал он уголком рта.

Спрэнглер пересек комнату, заглянул на кухню и снова вышел в коридор. Скрипнула дверь ванной, и шаги начали удаляться.

Бриз снял шляпу и промокнул платком лысину. В отдалении открылись и закрылись двери. Стенные шкафы. Спрэнглер вернулся.

– Никого, – доложил он.

Бриз кивнул и опустился на диван, положив шляпу рядом. Увидев пистолет на секретере, Спрэнглер спросил:

– Не возражаете, если я взгляну?

– Тьфу, на вас обоих, – сказал я.

Спрэнглер взял пистолет, поднес дуло к носу, принюхиваясь.

Потом вынул обойму, положил ее на стол, поднял пистолет и развернул его так, чтобы свет падал на открытую казенную часть, и, держа таким образом, заглянул прищуренным глазом в ствол.

– Пыль, – сообщил он. – Не очень много.

– А что вы ожидали там найти? – осведомился я. – Золото и бриллианты?

Он проигнорировал мои слова, посмотрел на Бриза и добавил:

– Полагаю, из этого пистолета не стреляли в течение последних суток. Я уверен.

Бриз кивнул, пожевал губами и изучающе установился на меня. Спрэнглер аккуратно собрал пистолет, положил его на место и сел в кресло. Он закурил и выпустил дым с самым удовлетворенным видом.

– Мы и так прекрасно знали, что это был не длинноствольный кольт тридцать восьмого калибра, – сказал он. – Из такой пушки можно пробить стену. Никаких шансов, что пуля застрянет в голове.

– Вы вообще о чем, ребятки? – поинтересовался я.

– Самое обычное дело, – сказал Бриз. – Убийство. Присядь-ка. Расслабься. Мне послышались здесь голоса. Вероятно, это в другой квартире.

– Вероятно, – сказал я.

– У тебя пистолет всегда валяется на секретере?

– Только в том случае, когда я не держу его под подушкой, – ответил я. – Или под мышкой. Или в ящике стола. Или еще где-нибудь – сейчас не припомнить где, – куда мне случается положить его. Эти сведения оказались полезными для вас?

– Мы пришли сюда не для того, чтобы грубить, Марлоу.

– Мило, – сказал я. – Вы врываетесь ко мне в квартиру и без разрешения лапаете мои вещи. А что значит, по-вашему, быть грубым – повалить меня на пол и бить по лицу ногами?

– Ох, черт! Он ухмыльнулся мне. Я ухмыльнулся ему.

Мы все ухмыльнулись. Потом Бриз спросил:

– Можно позвонить?

Я указал на телефон. Он набрал номер и сказал кому-то по имени Моррисон:

– Бриз сейчас по номеру… – он прочитал номер на подставке телефона. – Имя владельца Марлоу. Конечно. Пять-десять минут, о'кей.

Он положил трубку и вернулся к дивану.

– Держу пари, ты не сможешь догадаться, почему я здесь.

– Я всегда готов к неожиданным визитам близких друзей.

– Убийство – это не смешно, Марлоу.

– А кто говорит иначе?

– Ты ведешь себя, как будто именно так.

– Я не знал.

Он посмотрел на Спрэнглера и пожал плечами. Потом посмотрел на пол. Потом поднял глаза, очень медленно – как будто они были очень тяжелыми – и снова посмотрел на меня. Я сидел в кресле у столика с шахматной доской.

– Часто играешь в шахматы?

– Не часто. Иногда балуюсь – когда обдумываю разные проблемы.

– Разве в шахматы играют не вдвоем?

– Я разыгрываю опубликованные партии. Шахматной литературы очень много. Иногда мне удается решить какие-то задачи. И не только шахматные. К чему весь этот разговор? Выпьете чего-нибудь?

– Не сейчас, – сказал Бриз. – Я разговаривал о тебе с Рэндэллом. Он тебя прекрасно помнит по делу на взморье. – Он подвигал по ковру ногами, как двигают, когда они очень устали. Его массивное лицо казалось старым и серым от усталости. – Он сказал, что ты не станешь никого убивать. Что ты отличный парень. Честный.

– Это было очень по-товарищески с его стороны, – сказал я.

– Он сказал, что ты хорошо варишь кофе, встаешь по утрам довольно поздно, умеешь непринужденно болтать и что мы смело можем верить каждому твоему слову при условии, что его подтвердят пять независимых друг от друга и непредубежденных свидетелей.

– К черту Рэндэлла, – сказал я.

Бриз кивнул так, как если бы ожидал от меня именно этих слов. Он не улыбался и был груб – просто большой основательный человек за работой. Спрэнглер откинулся на спинку кресла и из-под полуопущенных век следил за поднимающейся от его сигареты струйкой дыма.

– Рэндэлл сказал, что за тобой надо присматривать. Что ты не настолько крут, как сам считаешь, и что с таким, как ты, всегда происходят какие-нибудь неприятности, и что с тобой гораздо больше хлопот, чем с действительно крутым парнем. Вот что он сказал. Ты мне кажешься в порядке. Я люблю ясность во всем. Поэтому и говорю тебе все это.

Я сказал, что это очень мило с его стороны.

Зазвонил телефон. Я взглянул, но он не пошевелился. Так что трубку поднял я сам. Это был женский голос. Мне он показался смутно знакомым, но кому он принадлежит, я вспомнить не мог.

– Это мистер Филип Марлоу?

– Да.

– Мистер Марлоу, у меня неприятности, очень большие неприятности. Мне очень нужно увидеться с вами. Когда это можно сделать?

– Вы хотите увидеться сейчас? С кем я разговариваю?

– Меня зовут Глэдис Грейн. Я живу в отеле «Норманди» на Рампарт-стрит. Когда вы смогли бы…

– Вы хотите, чтобы я подъехал сейчас? – спросил я, стараясь вспомнить, где же слышал этот голос.

– Я… – В трубке раздался щелчок, наступило мертвое молчание. Я сидел, держа трубку в руке, и хмуро смотрел мимо нее на Бриза. Его лицо не выражало абсолютно никакого интереса.

– Какая-то девушка говорит, что у нее неприятности, – сказал я. – Нас разъединили.

Я нажал на рычаг и стал ждать, когда телефон зазвонит снова. Оба полицейских сидели тихо и неподвижно. Слишком тихо, слишком неподвижно.

Снова раздался звонок, я опустил рычаг и сказал:

– Вы хотите побеседовать с Бризом, не так ли?

– Да, – ответил несколько удивленный мужской голос.

– Ну, валяйте, докладывайте своему хитрому шефу, – сказал я, поднялся с кресла и вышел на кухню. Я слышал, как Бриз очень коротко переговорил с кем-то и опустил трубку на рычаг.

Я достал из шкафчика бутылку виски и три стакана. Достал из холодильника лед и имбирный эль, приготовил три коктейля, принес их на подносе в комнату и поставил поднос на низкий столик у дивана, где сидел Бриз. Я взял два стакана, один вручил Спрэнглеру, а с другим опустился в свое кресло.

Спрэнглер неуверенно вертел стакан в руке и покусывал нижнюю губу, выжидая, будет ли пить Бриз.

Бриз пристально смотрел на меня некоторое время, потом вздохнул. Потом взял стакан, глотнул, снова вздохнул и, туманно улыбаясь, покачал головой – как человек, которому очень хотелось выпить и который с первым же глотком как бы окунается в иной – чистый, солнечный и ясный – мир.

– Мне кажется, вы очень сообразительны, мистер Марлоу, – сказал он и расслабленно откинулся на спинку дивана. – Думаю, что можем работать вместе.

– Но не таким образом, – сказал я.

– То есть? – он нахмурился. Спрэнглер подался вперед, и взгляд его был ясен и внимателен.

– То есть, заставляя случайных девиц звонить мне и нести какую-то чушь, чтобы потом иметь возможность сослаться на то, что они где-то когда-то слышали мой голос и теперь узнали его.

– Девушку зовут Глэдис Грейн, – сообщил Бриз.

– Так она представилась. Я такой не знаю.

– О'кей, – сказал Бриз. – О'кей. – Он успокаивающе поднял ладонь. – Мы не хотим совершать ничего противозаконного. И надеемся, ты тоже.

– Я тоже – что?

– Не хочешь совершить ничего противозаконного. Например, утаить что-нибудь от нас.

– Интересно, почему бы мне не утаить что-нибудь от вас, если мне захочется? – спросил я. – Вы мне зарплату не платите.

– Послушай, Марлоу, давай не будем грубить.

– Я не грублю. У меня этого и в мыслях нет. Я достаточно хорошо знаю полицейских, чтобы не иметь никакого желания грубить им. Валяйте дальше, что у вас там. Но давайте без этих дешевых хитростей вроде телефонного звонка.

– Мы расследуем убийство, – сказал Бриз, – и должны сделать все от нас зависящее. Ты обнаружил тело. Ты говорил с этим пареньком. Он пригласил тебя к себе. Дал ключ. Ты утверждаешь, что не знаешь, о чем он хотел поговорить с тобой. Мы решили, что по прошествии некоторого времени ты, может быть, вспомнишь.

– Другими словами, в первый раз я солгал?

Бриз устало улыбнулся.

– Ты достаточно долго занимаешься всем этим, чтобы прекрасно знать: люди всегда лгут, когда речь идет об убийстве.

– Вопрос о том, как вы собираетесь определить, когда я перестану лгать?

– Когда твои показания будут звучать осмысленно, мы будем удовлетворены.

Я посмотрел на Спрэнглера. Он так сильно подался всем телом вперед, что почти уже не сидел на кресле. Казалось, он собирается прыгнуть. Поскольку я не мог придумать никакой причины, почему бы Спрэнглеру вдруг захотелось запрыгать по комнате, я решил, что он просто крайне возбужден. Я снова посмотрел на Бриза. Этот был возбужден не больше, чем щель в стене. В его толстых пальцах появилась сигара в целлофановой обертке. И я наблюдал, как он снимает обертку, обрезает кончик сигары перочинным ножом и убирает его, предварительно аккуратно вытерев лезвие о штаны; я наблюдал, как он зажигает спичку, и старательно раскуривает сигару, и потом отводит еще горящую спичку в сторону, и сильно затягивается до тех пор, пока не убеждается, что сигара раскурилась должным образом. Потом он машет спичкой в воздухе и кладет ее рядом со скомканным целлофаном на поднос. Потом откидывается назад, подтягивает одну брючину и принимается мирно курить. Все его движения были точно такими же, как тогда, когда он закуривал в квартире Хенча, и такими, как будут всегда, когда он будет закуривать. Такой это был человек – и этим он был опасен. Может быть, не столь опасен, как какой-нибудь блестящий следователь, но гораздо более опасен, чем легковозбудимый Спрэнглер.

– Я никогда не встречал Филипса до сегодняшнего дня, – сказал я. – Вентура не в счет, потому что там я паренька совершенно не помню. Я познакомился с ним именно так, как уже рассказывал вам. Он следил за мной, и я сам подошел к нему. Он хотел поговорить со мной, дал мне ключ от своей квартиры; я подошел туда и, когда никто не ответил на звонок, открыл ключом дверь, как сам Ансон и велел мне сделать. Он был мертв. Вызвали полицию; после ряда случайных событий под подушкой Хенча был обнаружен пистолет, из пистолета недавно стреляли. Все это я вам уже рассказывал, и все это правда.

– Обнаружив труп, ты спустился к управляющему, некоему Пассмору, и заставил его подняться с собой наверх, не сообщив ему, что кто-то убит. Ты подал Пассмору фальшивую визитку и говорил что-то о драгоценностях.

Я кивнул:

– С такими субъектами, как Пассмор, да еще в таких делах всегда выгодней быть не вполне искренним. Меня интересовал Филипс. Я полагал, что Пассмор может сболтнуть что-нибудь о пареньке, пока не знает, что тот убит, и, скорей всего, он ничего не скажет мне, если будет ожидать, что вот-вот явятся фараоны и дружно навалятся на него. Вот и все по этому поводу.

Бриз немного отпил из стакана, затянулся сигарой и сказал:

– Тут такое дело. Все, что ты нам рассказываешь, может быть чистой правдой, но может и не быть. Понимаешь, о чем я говорю?

– О чем? – спросил я, прекрасно понимая, о чем он говорит.

Он похлопал ладонью по колену и спокойно исподлобья посмотрел на меня. Не враждебно и даже не подозрительно. Просто уравновешенный основательный человек, делающий свою работу.

– А вот о чем. Ты сейчас что-то расследуешь. Мы не знаем что. Филипс тоже играл в частного детектива. И тоже что-то расследовал. Он следил за тобой. Откуда мы можем знать – если только ты нам не скажешь, – не пересекаются ли где-нибудь ваши пути? А если пересекаются – значит, это уже касается нас. Верно?

– Это одна точка зрения, – сказал я. – Но не единственная. И не моя.

– Не забывай, что речь идет об убийстве.

– Не забываю. Но и вы не забывайте, что я живу в этом городе очень давно, больше пятнадцати лет. И перед моими глазами прошло много дел об убийствах. Иногда преступления закрывали, иногда не могли раскрыть. Иногда не могли раскрыть такие, которые можно было бы раскрыть. Раскрытие двух или трех из этих преступлений было просто фальсифицировано. Кому-то платили, чтобы он принял на себя вину, – и все об этом знали или подозревали. Но смотрели на это сквозь пальцы. Но допускали. Например, дело Кассиди. Вы его помните, наверно.

Бриз взглянул на часы.

– Я устал. Давай оставим дело Кассиди. Давай о деле Филипса.

Я покачал головой.

– Нет, я хочу на этом остановиться, и поподробнее. Итак, дело Кассиди. Он был очень Богатым человеком, мультимиллионером. И у него был взрослый сын. Однажды ночью, прибывшая по вызову полиция обнаружила в доме молодого Кассиди с залитым кровью лицом и простреленной головой. Его секретарь лежал в смежной с комнатой ванной, головой к выходящей в коридор второй двери, и в левой руке у него был зажат дотлевший до фильтра окурок, сжегший кожу на пальцах. У правой его руки лежал пистолет. У секретаря тоже была прострелена голова, но выстрел был произведен не в упор. Комната хранила следы бурной пьянки. Со времени смерти прошло четыре часа, в течение трех из которых на месте преступления находился семейный врач. Какое бы заключение вы сделали по делу Кассиди?

Бриз вздохнул:

– Убийство и самоубийство во время совместной попойки. Секретарь отчего-то вышел из себя и пристрелил молодого Кассиди. Я что-то слышал или читал в газетах. Ты хотел именно это услышать от меня?

– Вы читали в газетах, – сказал я. – Но на самом деле все было не так. И, более того, вы об этом знали, и об этом знали в главном управлении полиции; все следователи были отстранены от дела в течение нескольких часов. Расследование толком не проводилось. Но все репортеры в городе и все полицейские прекрасно знали, что убийцей был молодой Кассиди, что именно он зверски напился, и секретарь пытался утихомирить его – но не смог и, в конце концов, попытался убежать, но был недостаточно расторопен. Выстрел в Кассиди был произведен в упор. Секретарь был левшой, и в левой руке у него была сигарета. Но даже если вы правша, вы не будете стрелять в человека, небрежно покуривая при этом. Так делают герои гангстерских фильмов, но не секретари Богатых молодых людей. А чем занималась семья и семейный врач в течение четырех часов до вызова полиции? Устраивали все таким образом, чтобы проводилось только поверхностное расследование. Почему не были сняты отпечатки пальцев? Потому что никому не нужна была правда. Кассиди – слишком большой человек. Но ведь это тоже было убийством, не так ли?

– Оба парня были мертвы, – сказал Бриз. – Какая, к черту, разница, кто кого пристрелил?

– А вам когда-нибудь приходило в голову, что у секретаря была мать, или сестра, или любимая – или все трое? И что они гордились им, любили его и верили в паренька, которого объявили пьяным параноиком только потому, что у отца его хозяина был миллион долларов?

Бриз медленно поднял стакан и, медленно осушив его, медленно опустил стакан и медленно покрутил его на столике. Спрэнглер сидел с сияющими глазами и полураскрытым в напряженной полуулыбке ртом.

– Яснее, – сказал Бриз.

– Пока вы, ребятки, остаетесь при своих представлениях о совести, я останусь при своих, – сказал я. – И пока вам, ребятки, нельзя будет верить всегда и во всем, и доверять поиск правды во все времена и при любых обстоятельствах, и полагаться на вашу неподкупность, – я оставляю право поступать согласно велениям своей совести и защищать своего клиента так, как могу. Во всяком случае, пока я не буду уверен, что вы не сделаете ему вреда больше, чем сделаете добра – во имя торжества справедливости. Или пока я не встречу такого человека, который сможет заставить меня говорить.

– У меня такое ощущение, – сказал Бриз, – что ты пытаешься уговорить свою хваленую совесть.

– Черт. – Я встал. – Давайте еще по коктейлю. И потом вы можете рассказать мне про девушку, с которой заставили меня беседовать.

Он ухмыльнулся:

– Это та дамочка, что живет рядом с Филипсом. Однажды вечером она слышала, как сосед у двери разговаривал с каким-то парнем. Она работает по утрам билетершей. Короче, мы решили, что ей не мешало бы дать послушать твой голос.

– А что за голос был у этого парня?

– Какой-то мерзкий. Она сказала, что он ей страшно не понравился.

– Полагаю, именно поэтому вы подумали на меня.

Я взял стаканы и вышел на кухню.