Глава 47. Вестерн
Новая секретарша Тимофею сразу понравилась – высокая, как топ-модель, но без этой худобы, свойственной манекенщицам. Фигурка – прелесть. Талию двумя ладонями обнимешь, груди, словно мячики торчат, ну и так – лапочки, попочки… Личико, будто с обложки.
Но даже не выдающиеся «вайтлс» (выдающиеся в обоих смыслах!) так привлекли Кнурова. С его деньгами, с его положением он мог затащить в постель любую красотулю. И даже особых усилий с его стороны не требовалось – девушки сами готовы были к близким контактам. Но пока Тимофей избегал интима – и память о Рите ещё побаливала, да и не тянуло его к лёгким победам. Организму, конечно, польза, а душе?..
А вот Юлия была иной. Не то чтобы строгой и недоступной, просто та черта, за которой люди становятся близкими, у Юлии была словно граница на замке. Требовалось нечто большее, нежели счёт в банке, чтобы перейти эту грань и назвать Шумову Юлечкой.
И Кнурову это очень понравилось. До сих пор он отказывал в месте кандидаткам в секретари по одной причине – не хотелось ему тратить время на амурные разборки, сексуально домогаться и бороться с искушениями. Ему работать надо!
А Юлия была хорошим работником – и дела могла вести, и даже в программировании разбиралась. Ей были интересны новые разработки вроде информационных фильтров, и Тимофей подозревал, что когда эта «снежная принцесса» маленько оттает, с ней можно будет и поговорить.
А посему Тимофей подумал-подумал и подписал приказ – «Принять Ю. Шумову на должность секретаря с испытательным сроком». Подпись. Дата.
За неполную неделю Юлия освоилась и разгребла авгиеву канцелярию, наведя в делах идеальный порядок. Умненькая, она быстро училась, а то, что не понимала, добирала развитой интуицией. Конечно, секретные документы на стол к Шумовой не попадали, но Тимофей надеялся, что это временно. Ему очень хотелось не ошибиться в Юле и доверять ей. Пока что тех, кто был у него на доверии, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Плохой показатель.
В пятницу Кнуров задержался на заводах в Одинцове и приехал в офис ближе к обеду. Юля, когда он вошёл в приёмную, встала.
– Тимофей Игоревич, – сказала она церемонно, – вам звонил Царёв и просил спуститься в демонстрационный зал.
– А что у него? – спросил Тимофей Игоревич.
– Новая ВР-программа, тема «Фантоматика». Царёв сказал, что экспериментальный фантомат готов и хотел показать его вам в действии.
– Ага! – сказал Кнуров. – Отлично…
Он набрал шифр Царёва, и на экране тут же возникла растрёпанная голова и галстук узлом набок.
– Здорово, шеф! – весело поздоровался Геннадий. – Как ты насчёт погрузиться? Фантомат ждёт тебя!
– Так быстро? – прищурился Тимофей. – Мне нужна полная иллюзия реальности. Помнишь такое техусловие?
– Помню, помню! – отмахнулся Царёв. – А ты не забывай про ноу-хау, вбитые в «Го…». Хм. Ну, ты меня понял. Спускайся! Часок повиртуалим!
– Ладно, – сдался Кнуров. – Часок – это ещё куда ни шло…
– Во! – обрадовался Гена. – И прихвати девушку! Нам по программе нужна девушка. Хорошенькая чтоб!
Тимофей поглядел на Юлю.
– Не составите компанию? – спросил он, не особенно надеясь на согласие и уже подыскивая в уме замену Юле. Может, Лена из техотдела?..
– С удовольствием! – улыбнулась Шумова, и Тимофею стоило труда скрыть лёгкую растерянность, перемешанную с радостью.
На лифте они спустились на нижний этаж и прошли в дем-зал, где Царёву выделили угол – просто выставили пластмассовую перегородку. У входа стоял Гоцкало и сиял.
– Проходите, проходите! – заговорил он тоном приказчика-проныры и завёл шефа с его секретаршей в фантомат – низкий павильон, покрытый сверху блестящими решётчатыми щитами стереосинерамного демонстратора. Из ровного пола вырастали стойки неясного назначения, торчали грубые проволочные каркасы, обтянутые полосами ткани и изображавшие то ли скалы, то ли дома.
– А Генка где? – спросил Кнуров. – Или Мишка?
– Царь ниже! – Гоцкало показал пальцем в пол. – На цокольном. Наладка, настройка, всё такое… А Михайлу я уже второй день не вижу. Звонил ему, бубнит, что занят.
– Ясненько… А что хоть за погружение? – поинтересовался Тимофей.
– Да обычный вестерн… Время – приблизительно в году 1867-м, штат… толи Нью-Мексико, то ли Аризона… В общем, где-то там. Будете вы, Генка, Гияттулин с Сенько… Короче, так. Даю вводную: небольшое ранчо «Ту-бар» – наше с вами ранчо – пытается захапать жадюга-сосед. Бур Хэтч – так его зовут. «Ту-бар», естественно, сопротивляется. Хозяйкой на нём – Росита Кальдерон. – Гоцкало поклонился Юле. На щеках девушки проступил румянец удовольствия. – Генка у сеньориты за управляющего… Будет Джин!
– А мальчики? – спросила «сеньорита».
– А мальчики поработают ковбоями, – улыбнулся Гоцкало. – Тимофей у нас будет ганфайтером… Согласен, Тимоти?
– Спрашиваешь…
– Ну и отлично! Сам не знаю, что из этого всего получится… – признался Гоцкало. – Вариативность очень высока. Если не подлаживаться под обстоятельства, а сопротивляться им, реальность от этого обязательно изменится. Виртуальная, я имею в виду.
– Как в жизни, – глубокомысленно заметил подошедший Гияттулин.
– Почти что… Жизнь ведь не переиначишь, по-новому не проживёшь, а здесь – сколько угодно. Мы, собственно, для того фантомат и разрабатывали – проверять степень предсказуемости и смотреть, как меняется реальность с момента бифуркации. «Гото» предугадывал вариант с нулевым балансом оптимала! К-хм… Ну, ладно… Заговорился что-то… Занимайте модули!
Нейромодули походили на стандартные реанимационные блоки со «скорой» – кубоватые, с прозрачным фигурным колпаком. Тимофей откинул верх модуля, отмеченного двойкой, натянул тяжёлый шлем, залез на удобнейшую и мягчайшую автокровать – лежишь, словно на облаке… Колпак бесшумно упал в пазы.
– Провести тестирование периферийного оборудования, – донёсся голос Гоцкало.
– Телетакторы… тест прошёл, – забубнила сервисная программа. – Имитаторы… тест прошёл… Энергопотребление… тест провален! Внимание! Сбой периферии на пятом модуле!
– Гияттулин, – быстро сказал Гоцкало, – проверь разъёмы шлема! Продолжить тест.
– Энергопотребление… тест прошел… Нейроинтерфейс… тест прошёл… Тестирование завершено. Подключать периферийное оборудование?
– Да.
– А не передумаете?
– Нет. Подключай.
– Как скажете! Выполнено.
– Ввод.
… Рассвет сошёл на Аризонскую пустыню в привиденческих одеждах. Пепельно-серое небо над цепью далёких гор затеплилось розовым, словно разворошили угли. Где-то за скалами, за голыми холмами, жалобно затявкал койот, негромко застонал дикий голубь. Звёзды потухли – все, кроме одной. Потом поблекла и она.
Тихонечко треснула сухая веточка, и Тимофей проснулся. Так он спал?! И всё, нажитое душой и памятью, все это только сон?! Да не может такого быть! Кнуров откинул одеяло и сел. Ага, спал! Лёг почивать в демзале, а пробудился где-то на Диком Западе… Он оглядел себя. На нём были кожаные ковбойские штаны; под чёрной курткой испанского стиля надета серая фланелевая рубаха. Об этом он читал – такая расцветка удобна, она сливается с любой тенью. Неподалёку пасся его конь – чалая животина с тремя белыми «чулочками». Грива отвалом на бок, хвост на относе – красивый коняка.
Божечки мои, до чего же всё реально! Просто не верилось, что всё вокруг – и эти чёрные, словно обугленные кактусы на фоне розовеющего неба, и утренняя зябкость, и угрюмо шелестящие пучки бизоньей травы – всего лишь скопище фантомов! Они ему кажутся…
Тимофей осторожно поднял руку, нащупывая колпак нейромодуля, и не нашёл его. Загрёб слева – пусто, загрёб справа – и наколол ладонь о колючую опунцию. Чёрт, больно! Посасывая ранку, Кнуров улыбался. Молодец, Генка! На дворе 1867-й, кругом рыщут кровожадные апачи, шерифы чистят от бандюг ковбойские городки… и он в самой серёдке этого действа! А завтра, в году 2033-м, у него совещание, комплекс заводов сдавать скоро, линии И-фильтров готовы к пуску… М-да… В такую виртуалку очереди выстроятся!
Тимофей протянул руку за чёрным широкополым стетсоном, нахлобучил его. Потряс стоптанными сапогами (скорпионы обожали ночевать в скинутой обуви) и влез в них, потянув за голенища. Как раз. Подпоясался оружейным поясом, потом вытащил из кобуры увесистый шестизарядник. Полюбовался. Старенький «смит-вессон» 44-го калибра. А рукоятка… Явно не пластмасса. Из слоновой кости, наверное. Тимофей прицелился. Ну-ка… Нет, сначала надо почистить. Он вынул из барабана патроны, тщательно протёр каждый из них шейным платком, протянул выцветшую тряпицу через ствол, проверил спусковой механизм и зарядил револьвер по новой. Только хотел встать, как опять треснула ветка. Кнуров бросил взгляд на коня. Чалый замер недвижимо – уши торчком, ноздри тревожно втягивают воздух. Почуял кого-то.
Тимофей на цыпочках подбежал к чалому, шепнул ему на ухо что-то ласковое о «хорошей коняшке». Рукой огладив конскую морду, он крепко сомкнул пальцы на мягких губах чалого, чтобы тот не заржал, а сам прислушался. Чья-то лошадь шла шагом… И цоканье подков – размеренное, осторожное – делалось всё слышнее. Вдруг неопознанный шагающий объект вынырнул из-за молодой поросли меските и приветственно заржал. Тимофей расслабился. На чубарой кобыле (настоящая аппалуза – белая, с чёрными пятнами и серой отметиной), сидя в дамском седле, ехала Юля Шумова. На ней был серый костюм для верховой езды; широкая юбка прикрывала седло и бок лошади.
– Буэнас диас, Тимоти! – улыбнулась девушка.
– Привет, Юля…
– Кто-кто?! – Ресницы Юлины запорхали, как перья совы на ветру.
– То есть… – тут до Тимофея дошло. – Я хотел сказать – Росита… То есть – что это я? – сеньорита Кальдерон!
– То-то. – Юля легко спрыгнула с лошади. – Да вы не расстраивайтесь, это ж не ролёвка. Кстати, вы заметили, что ограничители критической нагрузки комп не тестировал? Заметили? Они сняты. Полностью! Так что, если будет стрельба, и в вас попадут… испытаете всю гамму ощущений.
– Вас не узнать! – улыбнулся Кнуров. – Вы будто маску сняли.
Лицо Юли дрогнуло.
– Нет, ещё не сняла, – спокойно сказала девушка, и Тимофей не понял, что к чему. – Просто… Я будто во сне, а во сне многое позволено… – Юля вдруг побледнела и сказала стеклянным голосом: – Апачи!
Кнуров мысленно застонал. Они так заболтались, что негромкий топоток за спиной застал и Юлю, и его врасплох. Ладно там Шумова, ей простительно, но Кнуров-то чем думал?! Ганфайтер долбаный…
Десяток коричневых всадников материализовался как по волшебству. Апачи были в одних кожаных штанах, на лица нанесена боевая раскраска, и кое у кого уже висели сохнущие скальпы, совсем ещё свежие. Индейцы бросились на парочку, как ястребы на цыплят.
– Росита!
Девушка укрылась за кобылкой и увлекла чубарую в расщелину. Тимофею стало спокойнее. Он метнулся в сторону, правая рука будто сама скользнула по бедру. Тяжёленький револьвер мгновенно покинул кобуру, и первая же пуля разворотила грудь скачущему впереди индейцу. Апачи порскнули в кусты, за камни и исчезли. Мелькнёт бронзовая рука, махнёт черная коса, сверкнёт дуло – и всё. Только пули с визгом расплющивались о скалу над головой Тимофея. Он плюхнулся за большой камень, подтянул к себе винчестер и, выстрелив по бронзовому промельку, откатился влево. Рявкнул индейский «шарпс» 50-го калибра, и мелкие каменные осколки больно посекли Кнурову лицо. Выстрелы затихли. Президент «Росинтеля» выдохнул, приподнял голову и тут же уронил её обратно. Ужас! Хитрые индейцы неслись прямо на него – совершенно беззвучно, будто клубы смрадного дыма, а не существа из плоти и крови. Апачи одолели метров пять, когда Тимофей начал стрелять, почти не целясь, и так быстро, что выстрелы слились в один грохочущий залп. Барабан опустел, Кнуров отбросил бесполезный шестизарядник и схватил винтовку. Раскалённым шкворнем индейская пуля прошила ему левое предплечье, но в горячке боя боль отходила на второй план, мозг как будто оставлял её «на потом», до победы. Или до поражения.
Тимофей бешено заработал ногами и отполз за чёрную базальтовую глыбу. Чуть дальше, выпирая из песка крошащимися боками, торчала ещё одна. Кнуров выдохнул и рванулся к ней, паля в прогал. Два апача валялись на земле. Третий, волоча раненую ногу, полз к скале. Тимофей грянулся оземь и, нащупывая нож (патроны скоро кончатся), посмотрел в небо. Там уже чертил ленивые круги стервятник. Фиг тебе, птичка, подумал Кнуров. Унимая боль и страх, он вздохнул, крутанулся, вскидывая «винчестер». Коричневотелый апач перекинулся через песчаный намёт, Тимофей выстрелил, но пуля лишь выбила злой пыльный фонтанчик. А вот этого куста раньше вроде бы не было… Только что здесь светилась песчаная плешь… Кнуров прицелился и мягко нажал на спуск. Из-за куста вздыбился, ломаясь в поясе, апач, и рухнул лицом в песок.
Тимофей лег на бок и передернул затвор. «Росинтель», ИТУ, информатории – ау, где вы? Пыль одна перед самым носом и запёкшаяся кровь… Надпочечники хлестали адреналином, да так, что на губах чувствовался железистый привкус, мышцы костенели от напряжения, глаза до рези всматривались в песчаные отвалы, оглядывали трубчатые кактусы, колеблемые ветром, ждали, когда обозначится хоть какое-то движение, но тщетно. Тишь да гладь.
«Может, ушли?» – подумал Тимофей. Как же, уйдут они… Апачи на тропе войны, а тут две лошади, женщина, оружие. Бери – не хочу! Что они сейчас делают, интересно? Выжидают? Или в обход пошли?! И куда? На скалы апачи не полезут, разве что поднимутся по сухому руслу-арройо, но там склоны крутые, на них и пешему подняться – проблема, а конному тем более… Струйка пота потекла по лбу Тимофея, в глазу защипало, и он сморгнул зудкую каплю. И замер – мёртвого индейца, сунувшегося простреленной головой в куст юкки, уже не было. Индейцы всегда уносили своих павших… Или это программа сработала? Чёрт… Погрузился! Текучка его, видите ли, заела! Вот же ж… Кто ж знал, что виртуальные приключения такие – грязно, страшно, больно… Да когда ж они наконец полезут, братья краснорожие?! Все нервы уже повымотали!
В этот момент гибкое коричневое тело перемахнуло невысокий бархан и скрылось в междурядье. Тимофей выстрелил. Мимо! Ещё! Ушёл, гад… Если они разом повалят, плохо ему будет. Одного он, допустим, прихлопнет. Ну, максимум двоих, а их там семеро, если не больше. Свяжут и начнут пытать. При снятых ограничителях…
Кнуров замер, прислушиваясь. Откуда-то со стороны арройо, усеянного белыми, истёртыми корнями, раздавался монотонный глухой топот. Тимофей выругался шёпотом, но голос Роситы прокричал ликующее: «Наши!»
Пятеро или шестеро вакерос, подняв в галоп мелковатых индейских пинто, один за другим вымахивали из устья арройо. И началось! Ржание лошадей, грохот оружия, крики, мечущиеся тени в облаках пыли… Тимофей почти физически ощущал какое-то первобытное, дикое неистовство, владеющее этими людьми. И вот опала пыль и смолкли выстрелы. Враг разбит и расточен.
Вакерос спешились, бряцая шпорами, лязгая затворами щедро украшенных винтовок. Их лица, осмуглённые до цвета седельной кожи, продубленные дымом походных костров, просоленные потом, белозубо раскалывались улыбками. Словно и не они только что волчились в жестокой ярости.
– Тодос сон буэнос? – крикнул старший из них, мексиканец со шрамом и пышными усами, в котором Тимофей с трудом узнал Рината Гияттулина.
– Буэно, буэно, – с трудом понял Тимофей вопрос. – Грасьас.
– Абла усте эспаньол?
– Си, покито. Порке?
Гияттулин помотал головой и белозубо рассмеялся. Выглядел он наиболее живописно. В руке Ринат сжимал винтовку, один револьвер торчал у него за поясом спереди, другой сзади; широкую грудь перекрещивали два патронташа. Штанины, расширенные в самом низу, имели разрез во всю длину сапог, выделанных из коровьей кожи, а зубчатые колесики на шпорах были больше по величине, чем серебряный песо.
– Эхой, Росита! – гаркнул он. – Ты жива?
– Жива, жива! – прозвенел колокольчиком голосок Роситы. – Ты вовремя!
– А то смотрим – следы неподкованных лошадей раз твои пересекли, другой…
– Да хорошо ещё, что я Тимоти встретила, а то было бы мне… Тимоти!
Тимоти, ощущая валящую усталость, поднялся на колени. Первым делом он перезарядил «смит-вессон» и только после этого встал. В голове застучало, отдаваясь в руку. Больно, чёрт…
– Вас ранили? – подбежала Юля. – А ну-ка… Вот гады! Подождите. Где-то у меня кусок полотна должен быть в сумках…
Ринат слез со своего вороного и достал из кармана маленькую серебряную фляжку.
– Дай-ка лапу, амиго, – сказал он, задирая рукав на Тимофее. – Сквозная, нормально…
Кнуров глянул на розовое, сочившееся кровью зияние. Угу, нормально…
– Сейчас мы её… – Ринат открутил пробку и плеснул на рану чистым виски. Тимофей зарычал. Потом посмотрел на Юлю, разрывавшую чистую белую ткань на полосы, и сжал зубы. Потерпишь, ничего с тобой не станется… «Росита» осторожно обмотала ему руку. Боль ритмично билась под повязкой, прижигая нервы с каждым ударом сердца.
– До свадьбы заживёт, – сладко улыбнулась Юля.
– Спасибо, – проворчал Кнуров и подошел к её лошади, чтобы придержать стремя. Черт, по физиономии будто тёркой прошлись… Предплечьем, обмотанным тканью, Тимофей осторожно коснулся щеки – по белой материи расплылись прозрачные кляксы пота и бурые кляксы крови.
– Юля, – сказал он, – в таком случае вы уж не «выкайте», что ли… А то какой же я тогда Тимоти?
– Ладно! – рассмеялась Юля.
Тимофей впервые видел, как смеётся его секретарша, и эта картина ему очень понравилась – всё у Шумовой получалось красиво, даже смех.
Приободрившись и поглядывая за вакерос, он оседлал чалого – тот не возражал. Привязал к седлу скатку одеял, сунул «винчестер» в седельную кобуру и поставил ногу в стремя. Нет, лучше с того боку, с левой ноги… Ага, и как он будет выглядеть? Кабальеро, не знающий толком, с какой стороны садиться на своего коня! Надо ещё подпругу затянуть, а то болтается… Кнуров засупонил кожаные ремни под брюхом чалого, проверил – не вжим ли и, обойдя коня, сунул в стремя левую ногу. Ухватился за луку седла, оттолкнулся и сел верхом – второй или третий раз в жизни. Похлопал чалого по шее (тот покосился хитрым глазом), сжал уздечку в руке и лёгким посылом, даже не пришпоривая, а лишь подпихивая каблуками, стронул коня на шаг.
– Вайя! – махнул рукой Гияттулин, и кавалькада лёгкой рысцой потянулась к руслищу.
Было часов девять, десятый уже пошёл. Солнце поднялось над зубцами гор и начинало припекать. В быстро нагревавшемся воздухе поплыл тонкий запах опалённой травы. Двигаясь маленьким отрядом, Ринат и его вакерос выбирали дорогу так, чтобы кони ступали по мягкому песку оврагов или жёсткой поверхности столовых горок и узких сухих русел; старались пробираться низинами, дабы не маячить, как удобные мишени.
Рядом с чалым ехал чубарый. Юля качалась в седле с небрежной грацией амазонки. Щурясь, она обшаривала взглядом белые выветрившиеся холмы, краплённые пятнами тёмно-зелёного можжевельника и тускло-серебристой полыни. Почувствовав взгляд, Шумова повернула изящную головку к Тимофею и улыбнулась.
– Мой герой… – сказала она мягким, обволакивающим голосом. Кнурова бросило в жар и холод.
– Да ну тебя… – пробормотал он.
– Легкомысленная дева едва не угодила в лапы апачам, – мурлыкала Росита, – но храбрый кабальеро спас деве жизнь и сохранил честь её… За этот подвиг девица должна отблагодарить кабальеро…
– Ты мне сейчас наговоришь тут… – сказал Тимофей и закашлялся.
– А так во всех романах – какой ни открой, везде одно и то же. Ты где предпочитаешь – в ВР или в Р?
Девушка шутила. Просто радовалась жизни, красоте – своей и мира, драгоценным переживаниям убережённой от страшного удела. И что-то ещё звучало в её голосе – восхищение? А может, обещание? Или (не может быть!) призыв? Что бы ни послышалось Кнурову, а в медовую ловушку он таки угодил… и очень боялся из неё выбраться. Нет, какая же она всё-таки красивенькая! Но в её прелести прячется нечто большее, чем обычная пригожесть. Нечто трепетное, нежное и доверчивое, чего не выразить никакими словами… если, конечно, оно не придумано им в порядке любовного бреда, не домыслено вожделением.
Тропа привела кавалькаду к порушенным скалам рухнувшей стены каньона, а затем, попетляв в густых зарослях колючего чёрного чапараля, слилась с другой, наезженной тропой, переваливавшей через щербатую, красно-коричневую мезу, невеликую столовую гору, торчавшую из крутой осыпи, как памятник самой себе. На плоской вершине мезы чапараль рос не так густо, как в низине, перемежаясь с дикой грушей и кустами можжевельника. На краю скалистой кручи, под кривым масляным деревцем, Тимофей остановился и посмотрел вниз. Каньон под ним расступался, словно делая вдох, ширился в длинную, зелёную, хорошо орошаемую долину акров пятьсот. Поодаль, на пригорке, стоял хозяйский дом в форме буквы «Г». Барак для ковбоев превращал ее в «П», а крепкие амбар и конюшня замыкали четырёхугольник.
– Прямо форт! – вырвалось у Кнурова.
– А здесь иначе нельзя, – сказал подъехавший Гияттулин. – Фронтир!
Лошади, почуяв родные запахи, взбодрились и прибавили шагу. Сейчас Тимофей стал лучше понимать, что значит иметь дом. Свой угол, уют – это всё правильно, но главное – укрытие. От врагов, от непогоды, безопасное место, где тебя не предадут, где всегда оправдают и помогут. Крепость.
Всадники и всадница спустились по широкой расщелине, одолели ручей и травянистую возвышенность, и перед ними открылись ворота ранчо «Ту-бар». Во внутреннем дворе стоял фургон, запряжённый четвёркой лошадей. Ковбой в выцветшей красной рубахе сгружал мешки с мукой, а ещё двое сидели на ступенях под дощатым навесом. Завидев хозяйку, один из ковбоев встал и упругим шагом двинулся ей навстречу. Это был Царёв, исполнявший роль управляющего-сегундо. В широкополой чёрной шляпе и кожаной куртке с бахромой по швам, украшенной бусинами и иглами дикобраза, в чёрных сапогах, отделанных тиснением, Геннадий походил на именитого ранчеро, коему было даровано право украсить свою асьенду горделивыми альменас – зубцами, указывающими на знатность рода. А впрочем, эдикты испанского короля были пустым звуком для Аризоны, уже лет двадцать, как отвоёванной у Мексики.
– Случилось что? – спросила Юля.
– Да так, – сказал Царёв с досадой, – Сенько убили.
– Как убили?! – ахнула девушка. – Ох, как ты меня напугал!
Росита Кальдерон вспомнила, что её зовут Юля Шумова, подумал Тимофей. И что всё вокруг, от пыли под ногами до индиговых небес – не Р, а ВР…
– Кто его?.. – процедил Гияттулин, не употребив мрачного глагола.
– Харви Кинзелла, – сказал подошедший вразвалку ковбой, перепачканный в муке. – Я предупреждал Серхо, чтоб не связывался, но всё без толку. Кинзелла бил лошадь – кулаком по морде, – ну, и Серхо не стерпел. Сказал ему пару ласковых. Слово за слово…
– Сергей назвал его трусом, – встрял Царёв.
– Во-во, – подтвердил ковбой и отряхнул муку с ладоней. – А Кинзелла – ганфайтер, сразу – хвать за кольт, и в Серхо дырка. Тот свой даже вытащить не успел…
Все посходили с коней и обступили ковбоя и хозяйку. Все, кроме Тимоти. Он остался в седле и покусывал кожицу на губе, словно дожидаясь, когда ж в нём выбродит и вызреет решение. Тимоти прекрасно понимал, что ничего этого нет – ни ковбоя, сидящего на перекладине загона, ни лёгкого запаха шалфея, ни медной кастрюли, в которой тушатся бобы с телятиной. Всё это так, фокус-покус, кудеса фантоматики. И что? Где бы Сенько ни обретался сейчас, он принадлежал к их команде, являлся «своим»… Значит, что? Значит, надо добиваться справедливости. «Закон револьвера» прост – недостойное действие должно быть уравновешено противодействием и требует исполнения повсюду, настоящая это реальность или виртуальная. Да хоть и вовсе параллельная…
– Слезай, – махнул Ринадо Тимоти. – Там вон кукуруза есть, покормишь своего…
– Нет, – покачал головой Тимоти, – надо ехать в город.
– Зачем? – сощурился Ринадо.
– Убить Кинзеллу, – сухо ответил ганфайтер.
Все обернулись при этих словах и посмотрели на Тима. Сегундо – нахмуренно, вакерос – с прищуром: ну-ну, мол, посмотрим-посмотрим… Парень в красной рубахе кивнул одобрительно – дескать, ты у нас ганмен, «стреляющий ковбой», тебе и карты в руки. Но сейчас для Тимоти имел значение только один взгляд, только одних карих глазищ. Карих озер. Карих пропастей. И ему почудилось, что на дне этих бездн он прочитал одобрение.
– А далеко до города?
– Да нет, – пожал плечами Ринадо, – тут рядом. Я покажу дорогу.
– Я с вами, – сказал сегундо. – Подождите, не уезжайте.
Он прошагал в конюшню и вывел оттуда великолепного гнедого моргановской породы. Седло тоже было богатое и подходило статям коня, как камню дорогая оправа.
– Вайя кон Диос! – крикнул один из вакеро, и троица мстителей сорвалась в галоп.
Тимоти почти всю дорогу провёл в молчании. Нет, жажда возмездия его не мучила и тяжкие думы не омрачали чело. Да господи, он о Серхо даже и не вспоминал! Просто только сейчас Тимоти по-настоящему погрузился, пророс каждым нервом в мир, где первозданная тишина могла в любой момент прерваться свистом пули или шорохом стрелы, уханьем копыт и индейским кличем. Мир жестокий и прекрасный, где воздух ещё чист и ясен, где реки пока не загажены, а земля не укатана железобетоном.
Тимоти нравилось покачиваться на лошади, чувствовать её меж своих ног, нравилось слушать покряхтыванье седельной кожи и звон крохотных колокольчиков на отполированных шпорах. Нравилась дорога и само чувство Дороги.
Они ехали тропинками, оставленными бизонами, стёжками, проторенными копытами диких лошадей. Наезженным трактом, на котором фургоны переселенцев вымесили глубокие, путаные-перепутаные колеи. Метры складывались в мили. Перевал. Резкий поворот к востоку. Поперёк долины Фоссил-Крик – и вдоль неё назад, к югу, на старую индейскую дорогу, ведущую берегом ручья, от которого остались отдельные бочажки, до красных скальных стен Ленточного каньона.
В траве звенели цикады, воздух был неподвижен и горяч, пока ветер не донёс до лица свежее влажное дуновение из глубины каньона, где в грубых объятиях валунов билась изгибистая речка. Звуки падающей воды многократно усиливало эхо. Затем ущелье расширилось, и трое ковбоев, поднявшись из вымытой ручьем промоины с посеревшими остатками деревьев, очутились на склоне, поросшем гембельским дубом и кустами манзаниты. Тимоти осмотрелся. Под ним, от подножия к горизонту тянулись большие, извилистые, разветвлявшиеся каньоны, перетасованные искуроченными скалами, белыми пятнами высохших озер и черно-серыми потёками лавовых полей. Но и в этих гиблых местах жизнь яростно отражала наступление пустыни. Фронт проходил по вереницам зелёных, окаймленных деревьями лугов, зажатых меж песчаных хребтов. Вот в одном месте пустыня отступила, атакуемая ярко-зелёной молодой порослью меските, но тут же, рядом, нанесла ответный фланговый удар – ручей пересох, и трава погорела, стелясь коричневато-жёлтым паласом. А в глубоком тылу только лебеда прижилась да пустынная лапчатка. Тесными группками сбились стволы окотилло; чолла – «прыгающий кактус» – отсвечивала на солнце бледно-жёлтым.
На «передовой», вдоль высокого и плоского холма, вытянулся Хорсхед-Крик, «одноуличный» и зачуханный, как требующий скребницы конь, городишко.
Сразу от моста через ручей потянулась серая и пыльная Мэйн-стрит. Некрашеные дощатые зданьица с фалыпфаса-дами перемежались домами из адобы с торчащими наружу вигас – концами деревянных балок. Отель «Мэршантс», салун «Ремуда», парикмахерская с дверью в красную и белую полоску…
К стенам жались деревянные мостки тротуаров, уныло мотали головами привязанные к коновязям лошади. Вдоль немногих боковых переулков стояли вразброс жилые дома, амбары, загоны. Налево за проулком, между почтой и отелем «Голден Спайк», открывалось довольно большое пастбище, где расхаживало с дюжину коров и пара лошадей. За распахнутыми дверями станции дилижансов виднелся деревянный барьерчик, отделявший треть комнаты, и пара рассохшихся шкафов. За барьером сутулился полнолицый малый в зелёном козырьке и с подвязками на рукавах.
– Привет, Ринадо! – приветствовал он вакеро. – Ищешь кого?
– Кинзеллу. – Ринадо спешился, перешагнул на пешеходные мостки и потопал, обмахнул шляпой пыль со штанов. – Он положил одного из наших.
Полнолицый цепко оглядел трех всадников.
– Конечно, – проговорил он осторожно, – город только выиграет, если Харви отправится на Бут-Хилл… Но Кинзелла подл, как хорёк, и кровожаден, как ласка. И он очень быстр…
– Где он? – спросил Тимоти холодно.
– Должен быть в «Бон-тоне». Вы уж там потише, туда Бур Хэтч со своими зайти нацелился.
Тимоти с Джином тоже слезли с коней и привязали поводья к перилам.
– Ладно, – процедил Ринадо, – пошли посмотрим, какие карты нам выпали.
– Тим, имей в виду, – сказал Джин, – Бур Хэтч спит и видит себя хозяином «Ту-бар»…
– Ничего, – буркнул Тим, – мы его разбудим.
«Бон-тон» обнаружился через три дома – обшарпанное строение из побитых ветром досок, с немытыми окнами и грязными поилками у коновязей. Внутри запущенный салун оказался именно таким, каким его представлял себе Тимоти – запущенным салуном. Длинная замызганная стойка, полки с редкими бутылками в пыли, в углу буфет из вишнёвого дерева.
В зале стояло три длинных монастырских стола, застеленных скатертями в красно-белую клетку, а деревянная лестница вела наверх, в номера.
Было довольно людно. В углу, опустив на глаза дырявое сомбреро, дремал старик с моржовыми усами. Краснорожий бармен за стойкой лениво протирал стаканы. Бур Хэтч и пятеро хмурых ковбоев, небритых, с покрасневшими от ночной пьянки глазами, хлебали кофе за общим столом.
– Вся гопа здесь, – ухмыльнулся Джин.
Тим толкнул «крылья летучей мыши» и с порога спросил:
– Где Кинзелла?
Бургард Хэтч, грузный человек с постным лицом Иудушки, глумливо усмехнулся:
– Тебе-то он зачем?
– Не твоё дело. – Тим постарался, чтобы тон его голоса был ледяным. Получилось не очень…
– Таких, как ты, сынок, – сморщил лицо Хэтч, – Харви кушает на завтрак!
– Подавится, – любезно сказал Ринадо.
– Кого я вижу! – по-прежнему глумясь, воскликнул Хэтч. – Сам Ринадо Негро пожаловал. Ну надо же… А я ещё держал тебя за разумного человека! Ай-яй-яй… Или ты принёс-таки ключики от моего «Ту-бар»?
– Ранчо такое же твоё, как и моё, – сказал Тим, радуясь, что этот жирный боров вывел его из себя. Злость унимала дрожь внутри, и липкий страх будто смерзался в катышки от холодной ярости.
– Ты хочешь сказать, – вкрадчиво проговорил Бургард, – что я лгу?
– Я хочу сказать, – ухмыльнулся Тимоти, – что ты паршивое брехло, и больше никто!
Бургард хрюкнул от злости и схватился за рукоятку здоровенного «кольта-фронтир» с серебряной насечкой.
– Ну же, ну же, – подзуживал его Тим, – я вооружён, и у тебя тоже есть револьвер. Выхватывай его! Чего ж ты ждёшь?
Бур Хэтч побледнел и отпустил рукоятку. Одно дело, когда посылаешь стрелять своих ганменов, и совсем другое, когда надо стрелять самому… На Хэтча словно пахнуло сырой землей.
– А-а… – протянул Тимоти. – Так ты не только врун, ты ещё и трус! Да, ребята, – обвёл он взглядом злые, напряжённые морды, – ну и босса ж вы себе нашли. Джин! – крикнул он, не спуская глаз с ковбоев. – Будь другом, прикрой мне спину!
– Легко! – сказал Джин с готовностью. Тим развернулся на высоких, хотя уже и здорово истёртых каблуках, и вышел на улицу. На той стороне ржаво скрипел, будто жалуясь, водяной насос. Хлопнула дверь. Кто-то в переулке, зверски коверкая мелодию, но громко запел о том, что он сделает, «когда пройдёт по улицам Ларедо». Серебристо-серое дерево тротуара стало горячим.
– Эй! – послышался чей-то голос. В голосе звучала издёвка и хамовитое превосходство. – Пришёл получить свое, малыш? Я – Кинзелла!
Тимоти медленно, стараясь не делать резких движений, повернулся. Метрах в двадцати от него стоял невысокий и неприметный с виду человечек в куртке из оленьей кожи, выделанной добела, и в сомбреро с ленточкой из крашеного конского волоса. Пара оружейных поясов из красно-коричневой кожи, отделанной серебром, добавляли живописности его костюму. Сомбреро бросало тень на лицо Кинзеллы и только тонкие выгоревшие усики да пухлые, слюнявые губы открывались взгляду.
Кинзелла стоял, широко раздвинув ноги, чуть сгорбившись, а руки держа несколько на отлете. Харви ждал, и пальцы его нетерпеливо подрагивали, предощущая касание рукояток из орехового дерева с пятнадцатью зарубками. На подходе шестнадцатая…
Тим вышел на середину улицы и зашагал к Кинзелле. Какой-то фермер с тяжёлыми деревянными ведрами в руках углядел его и кинулся обратно в переулок, расплёскивая воду – лучше воду, чем кровь.
Из-под сапог взрывчиками била пыль, и Тимоти казалось, что ноги наливаются свинцом, а тело теряет вес. Пятнадцать метров. Рука его метнулась к кобуре. На какую-то долю секунды опередив противника, он выстрелил и увидел, как пуля 44-го калибра взбила пыль на куртке Кинзеллы. Вороное дуло кольта расцвело огненной розой, и Тима сильно толкнуло в бок. Больно! Выстрел! Ещё! Кинзелла тоже стрелял – палил себе под ноги, потом его пальцы выронили кольт, Харви упал на колени и медленно растянулся в пыли.
Тимоти, покачиваясь от слабости и боли, чувствуя, как по ноге сочится горячая кровь, очистил барабан от пустых обжигающих гильз и неловкими, словно с мороза, пальцами запихнул в каморы пять тускло блестевших патронов. Сунуть револьвер в кобуру с первой попытки не получилось, а второй так и не представилось. Гул голосов и ржание лошадей перебил встревоженный голос Гоцкало:
– Машина, выход!
И боль исчезла. А компьютер приступил к сбросу детализации. Небо стало как нарисованное, цвета огрубели, лишившись массы оттенков, а тончайшая прорисовка – крапинок песка, волосков на руке, прожилок на пыльных листьях – моментом смазалась. Мир начал течь – дома зыбко заколыхались, переливаясь в вогнутые стены ВР-павильона. Протаяло небо, приближая сводчатый потолок.
К Тимофею по капле притекали прежние ощущения – он лежал, вдавливая мякоть автокровати. Пальцы нащупали и выдернули из шлема букетик проводов – ушли одни запахи и звуки, пришли другие. Виртуальный мир растаял, словно сновидение – яркое, но гаснущее в памяти, быстро вымываемое явью из глубин рассудка.
Колпак отворила чья-то тонкая рука, и Кнуров увидел Юлю. Дрогнули длинные ресницы, нагоняя тень на глаза.
– Всё нормально? – ласково сказала девушка. – Вы уже здесь, стрелок?
– Да ну тебя, – пробормотал Тимофей и неуклюже вылез из нейромодуля. – Нашла стрелка…
– А что? Ведь всё это могло быть на самом деле.
– На самом деле! – хмыкнул Кнуров. – Я же знал, что ничего со мной не случится.
– Всё равно… – протянула Юля.
Двери фантомата распахнулись, и внутрь заглянул Гоцкало.
– Шеф, – сказал он с тревожностью в голосе, – Бирский зовёт, говорит, что-то очень важное! Все собрались наверху, в конференц-зале.
– Опять, наверное, пакость какая… – проворчал Тимофей и поманил Юлю за собой: – Пойдём.
И они пошли.
