Глава 25. Бездна
– То, что ты сказал… правда? – негромко спросила Наташа.
Тимофей посмотрел на нее. Девушка сидела на откидном сиденье рядом с ним и смотрела, не отрываясь, в передний иллюминатор.
Браун оглянулся. Станислас, уморившись, спал в кресле бортинженера, академик Стремберг примостился на ящике с переносным оборудованием, а Змей с Шуриками разместился в переходном отсеке, прямо на полу. Приглушенный свет озарял это сонное царство, а монотонный гул турбин поневоле усыплял.
– Правда, – тихо ответил Сихали. – Сумбурно, конечно, все вышло, в порыве, почти на бегу, но я уже был как тот воздушный шарик, который надувают, надувают… Он вот-вот лопнет, а в него все дуют и дуют. Вот я и выпустил то, что уже не мог удержать в себе. Да и не хотел. Ты не подумай только, что я жалуюсь, но мне и вправду было очень без тебя плохо. Ночами ворочаюсь, как турбина, днем хожу, что-то делаю – то же самое, что и всегда! – а смысла не чувствую. Господи, да если бы не надо было Витьку спасать, я бы просто ушел! Океан велик. Хотя толку с того ухода… Ну, устроился бы я куда-нибудь, зубатых или усатых пасти, и что? Понимаешь, когда ты со мной, то и смысл сразу появляется. Мне сразу же хочется чего-то добиться, достичь, просто чтобы ты похвалила и сказала, какой я у тебя молодец. Мои-то потребности скромны, и ради себя самого меня на великие свершения не потянет. К чему мне все эти героические подвиги? А вот если ради тебя… Тогда все иначе – и цели можно ставить, и смысл обретается, и всё. Наверное, мы так устроены, кто мужеска полу – надо нам о ком-то заботиться, о своей женщине… Вы о детях заботитесь, а мы – о вас.
– Ты уже и о детях заговорил? – улыбнулась Наташа.
– Куда ж от них денешься…
Девушка тихонько засмеялась. А потом спросила:
– А Марина? Ты думал о ней?
Тимофей кивнул:
– Думал. Но, знаешь… Как бы тебе объяснить… Я не умею прощать, наверное. Или… не знаю. Помню, меня корежило, когда узнал, что был для неё всего лишь объектом наблюдения, причём второстепенным. А весь накал эмоций… Ну да, мы развлеклись, но столько вранья… А скольких мы потеряли?
Наташа вздохнула тяжко, но Сихали не понял, к чему относилось воздыхание – к потерям или «развлечениям». Неожиданно девушка прижалась к нему, прильнула на секундочку и снова отодвинулась, но и этого кратчайшего времени хватило, чтобы понять – Тимофея простили. Непроизвольная улыбка украсила Брауна и отразилась в тёмном экране. Наташа смешливо фыркнула.
– Радость… – пробормотал он. – Странно…
– Почему – странно? – удивилась Стоун.
– Потому что сразу же тревога. Ганфайтеры редко доживают до пенсии – слишком много всяких отморозков, желающих доказать, что они круче. И я однажды могу не вернуться к тебе – мое хладное тело принесут… Знаешь, меня пугает умение стрелять. Прогресс налицо – первую кровь пролить было крайне трудно и очень неприятно, а теперь я сам хочу убивать! Понимаешь? Я получаю удовольствие от этого «процесса»! Помню, как негодовал, когда меня прозывали убийцей, но ведь я действительно таков…
– Нет, ты не такой… – прошептала Наташа. – Ты хороший…
Тимофей осторожно обнял ее за плечи, и девушка доверчиво прижалась к нему, приникла, притихла, замерла… Сихали и сам не двигался, стараясь дышать потише, и наслаждался возвращенной близостью.
Они бы так и сидели, будто на лавочке в парке, но тут проснулся Тугарин-Змей и шумно зевнул.
– И куда мы утонули? – донесся его вопросительный бас, будя Шуриков и сегундо.
– Не куда, а где, – ворчливо поправил товарища Рыжий.
– Не где, а зачем, – прокряхтел Белый, потягиваясь с хрустом.
Боровиц привстал, сделал пару упражнений и сел обратно.
– Глубоко мы? – вопросил он.
– Семь с копейками, – ответствовал Браун.
– Хадаль, однако, – прокомментировал Рыжий и вздохнул. Видать, Арманто вспомнил.
– А остальных что не слыхать?
– Спят. Четыре часа ночи. Или утра? Рано, в общем.
– Да-а… Жалко «Онекотан». Без него, как без дома прямо.
– Тима, – сказала Наташа, – смотри. Мы уже на подходе.
Браун посмотрел – «Мустанг» одолевал Средний кольцевой разлом, неширокую долину с клиновидным дном, заваленным обломочным материалом. А впереди показался разлом поперечный, Седьмой Восточный радиальный.
Показался, разумеется, лишь на экранчике биооптического преобразователя, ибо за иллюминаторами стыла абсолютная тьма хадальных глубин. Семь километров… С ума сойти.
Со спины задышал Станислас.
– Прожектора засвети, – сказал он.
Три луча выхватили из темноты странные творения природы.
Стеная, поднялся Стремберг, руками держась за спину. Глянув в иллюминатор, он мигом поправился.
– Массивная лава, – пробормотал он, приникая к боковому окошку.
Перед акванавтами вырисовался гигантский каскад лавы, сбегавший с почти вертикального склона и будто внезапно застывший под взмахом волшебной палочки.
– Тут словно брошенный храм, а это громадные органные трубы… – прошептала зачарованно Наташа.
Теперь Тимофей отчетливо различил черные трубы; некоторые из них достигали метра в диаметре. Покрывавший их очень свежий стекловидный слой под лучами прожекторов блестел мокрым углем.
Какую нептуническую фугу играл этот «инструмент» в момент извержения? В вечной ночи, озаренной золотыми и кровавыми бликами, раскаленная лава должна была просачиваться на поверхность дна, бить ключом, вздуваться по краям трещин, прорезавших долину и покрывших ее сплошными рубцами. Лава наступала огненными каскадами; холод и давление сворачивали их в длинные вертикальные трубы. Адские котлы, где бурлила минеральная каша, выбрасывали всё новые и новые порции лавы по отходящим от них «трубам». И каждая «труба» издавала звуки, соответствующие ее размерам… Гимны окутанного мраком собора… Их исполнение сопровождалось взрывами, обвалами иссякших и раздавленных труб, шипением воды при соприкосновении с магмой, сухим треском стекловидной корки, которая разрывалась под давлением расплавленных пород, глухими ударами обломков «подушек» – откалывающихся, катящихся вниз по склону и усеивающих его чётками из жидких лавовых капель, превращающихся при соприкосновении с водой в шарики или сверкающие стеклянные нити…
– Синева… – выдохнул Стремберг, азартно топчась у иллюминатора.
За бортом черный блеск застывшей лавы сменился интенсивным синим цветом. Между «органными трубами» были видны лавовые подушки, одна из них, особенно большая, выглядела развороченной, выпотрошенной. Дно усеивали стекловидные обломки. Белая губка раскинула свою чашу на кончике тонкого стебля длиною почти в метр. Дальше в темноте еле проступали лавовые скалы.
Тонкий налет «морского снега» – каких-нибудь несколько миллиметров – покрывал склон. В складках слой «снега» был потолще, почти «по щиколотку».
– О, «фаллосы»! – воскликнул Стремберг.
– Где? – с интересом пробасил Змей.
Академик нетерпеливо потыкал в иллюминатор, где красовалась великолепная белая-белая горгонария, укрепившаяся на вершине разбитой подушки.
– Вон там!
Да, целый лес из столбчатых «фаллосов» вырастал за горгонарией.
Вместо только что виденных массивных обсидианово-черных труб лавовый поток представлял теперь хаотическое переплетение трубок, то прямых, то искривленных, перекрученных, разломанных, выпотрошенных. Здесь лава вытекала через трещины-кракелюры и, мгновенно застывая, порождала подобия почек, волокон, наростов, корочка которых в свою очередь тоже лопалась. Окаменевшие потоки ниспадали «органными трубами», вырастали огромными «фаллосами» и мелкими «пальчиками».
– Французы такой пейзаж прозвали «лавовой требухой», – сообщил Стремберг без отрыва от иллюминатора.
– Похоже, – пробасил Илья. – А там чего?
Академик пригляделся, разобрав причудливую форму, напоминающую стог сена, состоящую из перепутанных трубообразных подушечек, каскадами ниспадавших от вершины до широкого круглого основания.
– На что похоже?
– На сена копешку… На стог, я такие у бабки метал.
– А это и есть «стог»!
– Чего только не придумают…
– Это не мы, это природа… Смотрите, там провал!
Браун и сам заметил черноту впереди. Вытягиваясь в длину метров на сто – до дальнего края лучи прожекторов не доставали, провал раздавался в ширину так незначительно, что глаз не воспринимал глубины, принимая расщелину за узкую полосу тени у подножия обрыва. А когда «Мустанг» завис над провалом, Тимофей судорожно сглотнул.
– Чего ты? – встревожилась Наташа. – Побледнел весь…
– А ты погляди на эхолот.
– А что? Что? Что-о?! Ребята, здесь… О, боже! Четырнадцать километров глубины!
– Ох ты! – испуганно охнул Змей.
– Офигеть… – протянул Рыжий.
Стремберг одним прыжком оказался у пульта.
– Четырнадцать тысяч ноль тридцать семь… – медленно считал он зеленые цифры. Помолчав, он хрипло вымолвил: – Тим, это то самое, что вы… что мы искали. Самое глубокое место Мирового океана!
Браун моментально включил селектор и сказал:
– Слушайте все! Говорит «Мустанг-1». Мы у цели. Берите пеленги!
– «Тройке» и «пятерке», – вставил Боровиц, – сторожить провал!
– Иду на погружение, – подвел черту Тимофей.
Батискаф повисел над внезапно открывшейся бездной, пока его не осветили прожектора поспевавших «тройки», «пятерки» и прочих, и начал погружаться, скрываясь в провале.
Бугристые стены в черных лавовых сосульках и потеках заскользили вверх. Вскоре прожектора уже слабее освещали их – провал расширился, напоминая джезву, в которой готовят кофе.
– Бож-же мой… – сказал Стремберг дребезжащим голосом. – А ведь мы опустились ниже земной коры. Вокруг – астеносфера…
– Хлебнем мантийной водички! – воскликнул Рыжий.
– Не-е… – протянул Станислас. – Сперва водочки.
– Держитесь, – сказал Браун. – Пойду на турбинах, а то так мы до завтра будем опускаться.
Батискаф плавно перевернулся носом вниз и набрал скорость, словно самолет, вошедший в крутое пике.
– Наши опускаются следом, – доложила Наташа, – кто по спирали, кто по вертикали.
– Чужих не видать?
– Никого… Пока.
– Инфравизор включи.
– Ага… Ой, я что-то вижу!
– Где?
– А вон, на дне светится что-то.
– Сейчас глянем…
Сихали нарочно тянул слова, изо всех сил сдерживая эмоции и стреноживая порывы. То, чего он так хотел, так ждал, к чему шел последние месяцы, самые долгие в его жизни, приблизилось, наконец. Оно уже рядом. И что там? Кто там? А если провал – очередной промах? А если – и это хуже всего – Витька здесь, но не дожил? Господи, – взмолился про себя Тимофей, – когда же это все кончится?.. Ответа не последовало.
А вот картинка на инфравизоре становилась все отчетливей.
– Это нос и корма большой атомарины, – определил Станислас. – А середка почему не нагрета?
– Думаю, она нагрета, как и весь корпус, – предположил Стремберг, – просто подлодку завалило в районе миделя.
– Точно! Оползень! Или камнепад.
На глубине двенадцати километров провал начал сужаться и вытягиваться в овал. В северной части овала обнаружился широкий уступ. На нем-то и упокоилась атомарина «Голубка».
Она стояла на ровном киле, но только хвост и корма выглядывали из-под завала.
– Осыпь, – определил академик.
Тимофей лишь кивнул, теряя остатки надежды. Если завалило рубку, то как Витька смог бы проникнуть внутрь «Голубки»? Но посылал же он «торпедную почту»!
«Мустанг-1» принял горизонтальное положение и лёг на грунт.
– На борту только пять скафандров, – сказал Браун. – Рыжий с Белым? Стан? Наташа?
Сегундо молча кивнул, Шурики радостно осклабились. Наташа мило улыбнулась.
– Вечно этим коротышкам везет, – проворчал Змей. Видя недоумение на лице академика, Илья пояснил: – Да не влезу я в скафандр. Мал он мне! И еще этот дурацкий блок…
– А вот не надо было гигантизмом увлекаться, – сказал Рыжий назидательно, поднимая штору бокса. Нишу занимал глубоководный скафандр на ногах-бочонках. Руки – сочленения двух шаров-суставов – оканчивались парой клешней.
– Змей, остаешься за старшего, – распорядился Тимофей. – А мы попробуем откопать рубку и добраться до люка.
– Лады, – прогудел Харин. – Я наверх. «Троечникам» помогу. И «пятерочникам».
– Давай…
Браун залез в скафандр, и Наташа заперла за ним крышку спинного люка, выпуклого из-за энергоустановки. Сихали было не совсем удобно – он упирался макушкой в прозрачную полусферу головного сегмента. Зато ему лучше видно, чем Шурику – тому приходилось привставать на цыпочки, чтобы выглянуть наружу.
Бочком, тяжело ступая тумбами нижних конечностей, Тимофей втиснулся в шлюз-камеру, чуть большую, чем душевая кабинка, и задвинул плиту внутреннего люка. Хлынула вода, ударила тугими, почти что твердыми струями, мигом сжимая и вытесняя вон воздух. Браун счастливо улыбнулся, замечая цвет жидкости, и крикнул в микрофон:
– Все точно! Наблюдаю живую воду!
– Ура-а! – донеслось в ответ.
Щелкнул, открываясь, внешний люк.
Дно находилось полуметром ниже, Тимофей неуклюже спрыгнул и привел себя в равновесие. Поверхность уступа была удивительно чистой – ни крошки ила, голый базальт. Задыхающийся голос академика тут же его поправил:
– Дуниты! Гарцбургиты! Пироксениты!
– Ты, как тот попугай у Джона Сильвера, – непочтительно отозвался Белый. – «Пиастры! Пиастры! Пиастры!»
Стремберг счастливо засмеялся:
– Да куда тем пиастрам!
«Да уж…» – согласился Браун.
Еле дождавшись появления Боровица, Наташи и Шуриков, он зашагал вперед. Впрочем, зашагал – это слишком громко сказано. Он ломился сквозь воду, склоняясь, как под ветром. И вот она, осыпь.
Кое-как взобравшись наверх, он услышал в наушниках голос Станисласа:
– Тимка, возьми левее на пару шагов. Рубка должна быть там.
– Ага!
Тимофей выпрямил пальцы рук, и захваты-клешни повторили это движение. Работают.
Ухватившись за край лавовой подушки, лежавшей сверху, Браун качнул ее. Подушка плавно покатилась вниз.
– Па-берегись!
Глыбы ноздреватого камня, обломки лавы валились с горки. Вот сошел целый пласт, оголяя синевато-черный борт субмарины, покрытый толстым слоем квазиорганики. Переступая, Сихали добрался до сегментного люка и бешено затарабанил в него. Застыл, прислушался. А потом сердце дало сбой – с той стороны люка донесся слабый ответный стук.
– Там кто-то живой! – заорал Тимофей, шаря вокруг люка.
– Тимка, снаружи люк не открыть.
Браун опустил руки, лихорадочно соображая, что же ему делать, как вдруг крышка люка подалась – ушла вглубь и откатилась в сторону.
– Есть! – ликующе выдохнул он.
Ступив внутрь шлюз-камеры, Тимофей разглядел, что места здесь хватает, и позвал друзей. Боровиц с Рыжим сноровисто залезли следом, за ними показались Наташа и Белый. Шурики вдвоем закрыли люк. Тут же загудели насосы, откачивая воду. Заработала вентиляция. Чмокнув, отъехал в сторону люк внутренний, пропуская в переходный отсек. Тут уже находился один скафандр. Пустой. Номер 962. А рядом, поставив ногу на высокий комингс, стоял Виктор Волин, живой и здоровый. Он смотрел на друга и блаженно улыбался.
Сихали, извиваясь, выбрался из скафандра:
– Витька…
– Тим…
В следующую секунду оба сорвались с места и вцепились друг в друга, терзая, отвешивая тумаки на радостях и вопя от облегчения.
Впрочем, облегчение – это не то слово. Браун чуть ли не парил, ощущая себя, как старинный батискаф, которому нужно было высыпать груз, чтобы всплыть. Вот и он сбросил с души тяжкий балласт вины и тоски. А тут еще и с Наташкой мир и прощение грехов… Ну, полное счастье!
Китопасы покинули скафандры. Наташа с любопытством оглядела Волина.
– Это и есть твой друг? – спросила она.
– Знакомься, – сказал Сихали, сияя. – Наташа, моя невеста.
Девушка открыла рот от изумления и распахнула глаза, но не успела ничего сказать – Волин галантно чмокнул ее изящную ручку.
– Волин, – отрекомендовался он. – Для вас просто Виктор. Можно – Витенька…
– Я вот тебе дам Витеньку, – пригрозил Тимофей для порядка.
Когда все перезнакомились, Волин сделал очень таинственное лицо.
– А сейчас я представлю вам капитана этой субмарины, – сказал он с улыбкой заговорщика.
Спустившись вниз, в круглый коридор, он постучал в овальную дверцу с табличкой «К-1».
За нею заскреблись, и наружу выглянул невысокий старикан, худой, жилистый, с густыми чёрными волосами, стянутыми в длинный «хвост», и с очень бледной, даже чуть синеватой кожей, но гладкой – ни морщинки.
Боязливо поглядывая на китопасов, он несмело улыбнулся.
– Здравствуйте, – сказал он на терралингве. – Кавторанг Исаев. Честь имею.
– Если бы не Витальич, – произнес Волин, и голос его дрогнул, – я бы сдох тут. Аккумулятор сел, кислородный регенератор гавкнулся… Ты не думай, что я тогда в герои подался. Я атомарину сразу приметил. В батискаф, чувствую, уже не попасть – люк только изнутри откроешь, а как? Ты при смерти валялся, я ж видел. А тут, думаю, перекантуюсь как-нибудь. А в «Голубку» не попасть – и тут люк надо изнутри открыть! А кому? Сижу, как дурак, во тьму пялюсь, и жду, когда воздух кончится. Слава богу, догадался постучать в люк – вот как вы давеча. Мне и отперли…
– Так вы здесь с самой войны? – ужаснулась Наташа, глядя на Исаева.
Капитан часто закивал головой и смущенно улыбнулся, демонстрируя полный набор белоснежных зубов.
– Двадцать пять лет несу тут вахту, – сказал он. – Загар слез с меня первым. Потом потерял волосы, зубы… Раз в неделю, в воскресенье, съедал флотский пищевой рацион, а по будням кормился белковым концентратом…
– Гадость неимоверная! – признался Волин. – Ни вкуса, ни запаха, одни калории!
Тут Шурик Рыжий нахмурился, вспоминая, и спросил:
– А остальные?
– Экипаж? – уточнил Исаев. – Погибли все… Ах, если б я знал тогда, что за бортом живая вода! Я хотя бы двоих-троих спас, а так…
Он обреченно махнул рукой.
– Начал чинить АПЛ, все пробоины заделал. Еще немного, и всплыл бы. Так нет же – камнями завалило, три года назад… Расчистил наполовину – тут и Витя постучался. Вот уж было переживаний… Думали, вдвоем справимся быстро – и к солнцу, к воздуху! А тут опять посыпалось…
– А это правда, – не унимался Рыжий, – что вы золото перевозили?
Выцветшие глаза капитана на мгновение обрели синеву.
– Кто вам сказал такое? – резко сказал он. – «Голубка» – боевая АПЛ Восточного флота! Какое еще золото?
Белый поспешил исправить ошибку товарища и быстро спросил:
– А про живую воду скоро узнали?
– Да куда там… Что мы провалились в подводное озеро живой воды, я понял на пятый год тутошнего своего существования, да и то чисто случайно. Регенератор сломался, перестал опреснять забортную воду. Я в ужасе. Набрал ведро, дай, думаю, хоть дистиллятор соображу. Попробовал на вкус, хотел соленость определить, а она питьевая, да еще и газированная! То-то радости было… В тот же день я палец порезал. Достал бактерицидку, промыл палец в воде… Пошел за ножницами, чтобы лишний бинт отрезать, глядь – а порез затянулся. Давай я опыты ставить… Все старые шрамы свел, а уж кишки промыл так, что теперь хоть гвозди ешь! Волосы почернели, отрастил шевелюру заново, а потом и зубы выросли. Радости было… Мне-то семьдесят девятый пошел.
Внезапно глухие удары разнеслись по коридору. Кавторанг болезненно поморщился.
– Осыпь, – вздохнул он.
– А вы в курсе, – сказала Наташа, – что про кавторанга Исаева фильм снят?
– Да ну?
– Правда-правда! Там… – девушка замялась, – там много чего наснимали…
Виктор Волин сказал виновато:
– Я тебе не рассказывал, Витальич. Стереофильм тот старый, назывался «Золотогвардеец». Там про то, как «золотые» брали штурмом Владивосток и Хабаровск, про байкальскую операцию… Как вы поселки жгли, женщин пытали, работников расстреливали…
Кавторанг гордо вскинул голову.
– Никогда! – сказал он стеклянным голосом. – Никогда ни один «золотой» офицер не позволял себе подобного варварства!
– Да мы не хотели вас обидеть! – всполошилась Наташа. – Просто… Вы поймите, я тогда еще и не родилась, и не помню ничего. А про Вторую Гражданскую я только в школе узнала…
– Мы учили, – ровным голосом сказал Тимофей, – что бунтовщики из «Золотой гвардии» были сплошь продажными чиновниками, мафиози и террористами. Дескать, настало изобилие – счастье для всех, даром! – и все. Рынку хана, бизнесу кирдык. Взятки брать не с кого, поскольку у всех все и так есть. А богатеньким легко ли было стать как все? И мафикам такая жизнь не по нраву – грабить некого, рэкет не учинить… Вот и затеяли они всем скопом Вторую Гражданскую…
Исаев грустно покачал головою.
– Божечки мои, – сказал он печально, – сколько же мусора в ваших головах… Разве мы против изобилия восстали? Мы просто хотели работать, хотели быть людьми, чтобы заниматься любимым делом и достигать в нем успеха и высот. А нас на четвереньки ставили, рылами к бесплатной кормушке пихали! Богатенькие… А вам известно, что целые дивизии собирались из работяг? Не хотели они вашего беззаботного и безработного рая!
– Политинформацию оставим на потом, – неожиданно раздался чей-то хорошо поставленный голос.
Сихали Браун резко обернулся, инстинктивно загораживая Наташу, рефлекторно хватаясь за бласт. Китопасы мигом подались в стороны, ища укрытия за пультами и контроль-комбайнами. Подтолкнув девушку к двери капитанской каюты, Тимофей вышел на свет, держа правую руку свободной.
Метрах в десяти от него стоял сутуловатый, могутного сложения человек в шлеме и черном облачении дипера. Руки его сжимали лучемет. За его спиной возникли еще пятеро.
– Держите его на мушках, ребята, – сказал сутуловатый и шагнул вперед.
– Стоять! – крикнул Браун.
Остановившись, дипер пожал плечами и стащил с себя шлем.
– Акула Фогель?! – рявкнул Боровиц, выглядывая из-за аварийного пульта. – Так вот кто тут главная сволочь!
Генеральный Руководитель проекта ТОЗО ухмыльнулся и пригладил встрепанные волосы.
– Полегче на поворотах, пастух, – сказал он и повел большим носом. – Пахнет тут у вас… Как в плохой общаге. Ну, здравствуйте, здравствуйте… Несравненный Сихали Браун? Я в восхищении!
– Это ты спустил на нас Большого Зеллера? – прямо спросил Тимофей.
– Я, – с удовольствием признался Генрук. – И с айсбергом я замутил, и с плюмом. А что? Разве плохо было придумано? Представление удалось, одни спецэффекты чего стоили! Это у вас отсутствует воображение, вам лишь бы пристрелить кого, а я и кастингом занимался, и декорации подбирал, и актеров расставлял. Кстати, Марина Рожкова, сыгравшая в пиесе роль миледи, находится семью километрами выше, на борту моей субмарины. Согласись, Сихали, она очень даже недурна в постельных сценах. – Он картинно вытянул руку. – Жизнь – театр! А когда имеешь власть, так и тянет стать режиссером в этой жизни. Вы даже не представляете себе, господа, до чего ж это скучно – все мочь. Ничего ж не хочется! Все у тебя есть, все желания исполнены, все мечты сбылись…
– Это потому, что мечты были куцые, – перебила Акулу Наташа, благоразумно не показываясь из-за переборки, – а желания, как у всякого животного. Стал бы ты человеком, и скука не одолела б, да где уж тебе…
Генрук посмотрел в ее сторону, усмехнулся и покачал головой.
– Экие вы, – вздохнул он, – актеришки из погорелого театра… Театральный кружок. Я им о возвышенном толкую, а они… Эх! Вот, хотел же эту «Голубку» торпедировать, так нет же, решил с монологом выступить, устроить вам прощальную гастроль. И знал же, что не оценят…
– Наташа, – сказал Тимофей, не спуская глаз с Акулы Фогеля, – в каюту. Все в каюту!
– А ты?
– Живо!
Было слышно, как девушка юркнула за дверь капитанской каюты. Генрук качнул было лучеметом, и Браун тут же выхватил бластер.
– Тихо, тихо… – сказал он прохладным голосом, оглядывая фланги. Диперов пятеро. Один не в счет, ему мешает Генрук. Двое справа, двое слева. Первым надо пристрелить Акулу, вторым вон того, длинного, уж больно резв…
– Какой быстрый! – преувеличенно восхитился Фогель. – Настоящий ганфайтер! И какое благородство! Герой-одиночка, и роль свою знает, надо же…
– А ты псих-одиночка, – усмехнулся Тимофей. – Ты как сюда проник, вообще?
– А сверху! Вырезали в корпусе аккуратную дыру и вошли… в седьмой отсек, кажется. А шестой мы превратили в импровизированную шлюз-камеру. Нет-нет, ты не волнуйся, все твои друзья целы и невредимы, мы спустились в одних скафандрах, ваши «тройка» и «пятерка» нас попросту не заметили. Или за рыб приняли… Там, наверху, – Генрук ткнул пальцем вверх, – ждет моего приказа субмарина класса «Дракон». Мощная штучка! Не успеешь до двух сосчитать, как все ваши «батики» осядут на дно радиоактивной пыльцой. Разумеется, – прижал он пятерню к сердцу, – я не опущусь до применения активных средств – зачем же загрязнять водоем? Живая вода мне нужна чистой, незамутненной… Поэтому я привел с собой морской спецназ. Парнишки они умелые, отлично сыграны в батальных сценах. Ну, как? Начнем второе действие?
– Нет, – сказал Браун, – объявим антракт. Говорят, ты хороший стрелок? Так давай, что ли, сойдемся. Сыграем сцену дуэли. Вон у тебя кобура торчит, я вижу. Брось лучемет – и я суну бласт за пояс. А на счет «три» узнаем, кто быстрее.
Акула Фогель не испугался. Он захихикал.
– Ах, Тима, – сказал он, утирая сухие глаза, – я не просто хороший стрелок. Я – лучший, – и он кивнул большим носом.
– Стан, – позвал Сихали. – Считай до трёх.
Он мотнул стволом бласта, указывая Генруку на лучемет. Тот завел глаза под потолок, вздохнул и театрально разжал пальцы. Лучемет грохнулся на пол. Тимофей медленно опустил бласт в кобуру.
– Раз! – чётко сказал сегундо.
Ухмыляясь, Акула Фогель развел руки и пошевелил пальцами.
– Два!
Браун сосредоточился, с удовольствием ощущая, как расходилась внутри холодная, бешеная ярость.
– Три!
Генрук опередил его на долю секунды. Первый заряд прострелил Сихали грудь ниже ключицы, второй прободал бок на месте старой раны. Браун выстрелил и попал Акуле Фогелю в живот, затем в ногу, опять в живот.
Импульс ударил Тимофею в другой бок, еще один задел голову, пробил лёгкие. Глаза Брауну застлала кровавая пелена, он покачнулся, падая на одно колено, и увидел, как фиолетовая «розочка» расцветает из дула генрукова бластера. Импульс прошел навылет, пронзая живот, прожигая кишки и раскраивая печень.
Кровь была горячей, она согревала кожу. Последним усилием Сихали Браун поднял тяжеленный бластер и выпустил заряд. Он успел увидать, как между бровей Акулы Фогеля прожегся черный канал, а потом начались бредовые видения – за спинами диперов, хлещущих плазмой из лучеметов, возникла Марина. Как прекрасная валькирия, осатаневшая в жгучей ненависти, она палила с двух рук, а рядом с нею стоял оскаленный Тугарин-Змей и тоже стрелял, стрелял, стрелял…
Гром выстрелов сместился на октаву выше, смешался со звуком пульса, истончился, пропал…
…Когда Сихали Браун открыл глаза, он увидел невесомые занавески, порхающие над открытым окном. Ветерок перебирал перистые листья пальмы, а еще дальше пронзительно синело небо. Глухо доносился шум прибоя, а потом прозвучал тонкий звон – это упала вязальная спица. И сразу же Тимофей услыхал тихий шепот – девичий голос бранил самое себя за неловкость.
Он повернул голову набок и увидел Наташу, вязавшую шарфик.
– Ты умеешь вязать? – еле вымолвил он. – Я и не знал…
Девушка охнула, запричитала счастливо, бросилась было к нему, а потом кинулась к двери, крича: «Доктор! Доктор!»
Так это палата, сообразил Браун. Надо полагать, санаторий для тяжелобольных. Сколько же он тут лежит? Ну, всё лучше, чем стоять у райских врат… Хм. Скорее уж бродить по сумеречному Лимбу…
Раздались торопливые шаги, и в палату ворвалась сначала зареванная Наташа Стоун, а за нею следом торопливо вошла Марина Рожкова. Врачиня была в белом халате, а на ее прекрасном лице читалось облегчение.
– Поздравляю со вторым рождением! – весело сказала Рожкова. – Не шевелись пока, сейчас мы тебя исследуем…
Ее веселость странно сочеталась с бледностью красивого лица.
Врачиня опустила с потолка какую-то гудящую колонну и обернулась к экранам, мерцавшим у постели больного.
– Так это был не бред? – выговорил Тимофей. – Там, на «Голубке», была ты?
– Я, я… Я и Илюша. Как я только успела… Под самый занавес! Да что я… Если бы не Илюша, мне бы их не одолеть. Змей на «Драконе» положил человек десять. Э, э! Спокойней, спокойней. Тебе нельзя волноваться.
– Стана тогда задело легонько, и Шурику подпалили рыжий скальп, а в тебя попали двенадцать раз! – подхватила Наташа. – Я так боялась, что ты умрешь, но Исаев все так быстро организовал, мы тебя уложили в ванну с живой водой. И потом постоянно меняли эту благословенную жидкость…
– Тебе еще в ней не раз придется искупнуться! – улыбнулась Марина. – Хоть все и поджило, но все равно… Я тебе прописываю ежедневные омовения в живой воде. Наташа, проследи.
– А как же!
Тимофей полюбовался девушками, и силы его иссякли.
– Где я хоть? – спросил он.
– На Витязе, – ответила Марина, считывая показания приборов.
– А где все?
– Кто где! Стремберга от подводного озера не оттащить, мы ему тут институт строим, а он там пропадает. Исаев нагулялся, нажарился на солнышке и опять на глубину ушел – они со Станом базу строят. Спорят все, как назвать лучше – Форт-Вита или Форт-Аква?
– А Илья кашалотов собирает, – вступила Наташа, – и к свадьбе готовится.
– Я даже знаю, кто невеста… – пробормотал Браун.
Марина глянула на него и улыбнулась – светло и радостно, как никогда ранее не улыбалась.
– Мне тоже надо к свадьбе готовиться, – притворно вздохнул Сихали и дождался ласкового касания узенькой Наташиной ладошки.
– Свадьба подождет, – решительно заявила врачиня. – Послезавтра я тебя, так и быть, выпишу. Будешь гулять, усиленно питаться, принимать… мм… курс чувственных удовольствий и готовиться к выборам.
– К чему? – не понял Тимофей.
– К выборам, милый, к выборам! Океанцы прочат тебя в Генеральные Руководители проекта, так что готовься.
– К чему? – буркнул Браун. Известие его огорошило, хотелось спорить со столь абсурдным предложением, но не хватало сил.
– Не капризничай! – строго сказала Марина, доставая автоинжектор. – Готовься! К поездкам, ко встречам с избирателями… Кстати, Шурики уже вовсю складывают предвыборные слоганы. «Голосуйте за нашего кандидата! Сихали Браун – самый быстрый и самый меткий!» Как тебе такой плакат?
– Ужас, – признался Тимофей, и обе девушки захохотали.
А Браун снова залюбовался ими – молодыми, красивыми, здоровыми. Да и он еще не вошел в возраст… И не урод вроде. А здоровье – это дело наживное. Окропят добра молодца живою водой – и всего делов…
– Там к тебе посетители, – склонилась к нему Марина. – Витя приехал и дед твой. Ну и еще куча народу. Впускать?
– Впускай, – сказал Браун и посмотрел врачине в глаза. Врачиня подмигнула ему и вышла, нарочно покачивая бедрами.
– Опять пялишься? – ревниво спросила Наташа.
– Любуюсь. Ты выйдешь за меня замуж?
Девушка склонилась к нему, нежно поцеловала и сказала:
– Обязательно. А свадебное платье я уже купила!
notes
