Глава 13. Духи пучин
«Онекотан» на пару с «Тако-Мару» перевалил северный тропик. Прибавилось тепла, и экипаж плавучих баз подставлял солнцу все большие площади тел. Даже запахи иными стали – веяло с моря какими-то дурманами, ароматами дальних стран (а возникают запашки сии при заготовке копры и неправильном хранении скоропортящихся фруктов...). Киты тоже были довольны жизнью. Вволю наевшись кальмаров на искусственных пастбищах или с плавучих ферм, кашалоты переключались на развлечения – плыли по волнам, задрав хвосты, аки паруса, выпрыгивали из воды и рушились на бока, на животы или на спины, лишь бы брызги летели посильнее. А то затевали lobtailing – буквально втыкались в воду головами, так что над волнами одни хвосты торчали. Некоторое время киты пребывали в таком положении, покачивая лопастями, а затем со страшным ударом обрушивали хвосты на воду – и над океаном будто пушечный выстрел гремел. А уж когда целое семейство лупило по воде хвостами, создавалось полное впечатление солидной морской баталии.
Некоторые кашалоты обожали отдаваться на волю волн и, лежа на боку, помахивать над водой грудным плавником. Другие катались на волнах. Третьи весело вращались в воде, или плавали кругами, или устраивали «войну нервов» – мчались друг на друга, лоб в лоб, а в последний момент расходились. Короче говоря, резвились, как могли.
Браун уже полностью освоился с ситуацией. Он даже к запаху фонтанов привык. И вовсе они не зловонными оказались – запах от них шел скорее тонкий мускусный. Терпеть можно...
У Тимофея и свои любимцы появились. Например, мощный самец по кличке Чаби. Чаби был здоровенным кашалотом, он никому не давал спуску и в то же время был на диво терпелив. Сихали сам видел, как молодой самец, у которого гормонов было больше, чем мозгов, ударил Чаби в бок. Тот лишь посмотрел на юного идиота и ничего ему не сделал. А у того хватило ума отказаться от второй попытки...
Работа затягивала, отвлекала от посторонних мыслей, и схватка с гвардейцами, отлуп китокрадам, угон трисека, даже перехват айсберга – все это отошло на второй и третий план. Разговоров хватило на один-два вечера, а потом яркость впечатлений потускнела. Даже воспоминания о Викторе все реже посещали Тимофея – океан омывал и лечил душу, как живая вода. Да он и был ею.
Шел одиннадцатый час утра. Сихали Браун натянул синий комбинезон, но мягкий распах расстегнул до пупа – жарко. Утром он не завтракал, а часы обеда придутся на дежурство, поэтому желудок посовещался с мозгом и вывел компромиссное решение – подкрепиться сейчас, как завещал Винни-Пух.
Младший смотритель съехал на руках по перилам трапа на вторую палубу и прошел в столовую. Блок доставки готовых блюд предлагал пять вариантов комплексных обедов. Тимофей выбрал третий: борщик с ха-арошим кусочком свининки, с фасолью и ложечкой сметаны; толченка с отбивной и большой стакан киселя «тутти-фрутти».
Столовая была полна наполовину. Под открытыми иллюминаторами вдумчиво подкреплялись смотрители из звеньев Харина и Вальцева. Младший смотритель подсел к ним.
– Насыщаешься, человече? – пробасил Илья Харин.
– Насыщаюсь, батюшка, – смиренно ответил Тимофей, и за столами жизнерадостно грохнули.
– Тугарин! – заорал Самоа Дженкинс. – Тебя уели, Тугарин!
– Приятного аппетита!
– Житие мое, житие... – утробно вздохнул Илья. – Не животы пестуйте, но дух!
– Джамил! – воззвал Вуквун. – Рассказал бы, что ли, про китовые внутренности…
Джамил Керимов работал на китобойном комбинате в Петропавловске.
– Арманто, не шуткуй так! Я даже знаю, где ты это вычитал.
– Ну и что? Мне, может, приятно есть и слушать про китовые кишки! Их в каждом кашалоте по четыреста метров намотано, а потом они мякнут в этих твоих огромных отмочечных чанах и пахнут...
– Арманто, ты лирик.
– После обеда, граждане, я этого лирика урою!
– ...Сказал физик и приготовил для смертоубийства тяжелый тупой предмет...
– Голову!
Браун быстро прикончил борщ, расправился с отбивной и принялся за кисель. Кисель был в меру сладок и требуемой густоты.
– Скажи-ка, дядя Тима, – серьезно обратился к нему Самоа Дженкинс, – веришь ли ты... э-э...
– Ну, скажем... – перебил его Джамил и закатил глаза. – Мнэ-э... В морского змея?
– Вот-вот-вот!
– Как только увижу, – улыбнулся Тимофей, солидно отхлебнув, – так сразу же и уверую.
– Океан велик... – затянул «айболит», долговязый, очень бледный, веснушчатый человек со смешной фамилией Бубликов.
– И тих! – добавил маленький, черноволосый Нгуэн, инженер-гастроном.
– Нишкни! Вот, вроде ж всего каких-то шесть кэмэ, а сколько там всего! Тот же змей...
– Кстати, его видали в позатом году примерно в этих местах. Под нами Северо-Западный хребет. Наверное, змеюка в тамошних каньонах ховается...
– Ты не о Шаттоке ли вспомнил?
– О нем. Дэн Шатток оценил эхо-сигнал в тридцать метров. В середке потолще, на концах поуже...
– А помнишь случай с яхтой «Тамар»? Тоже ж думали, что внизу змей, а спустились – там полузатопленный ствол сосны Дугласа! Плывет себе, и плывет, и змея изображает...
– Но эхо-сигнал у Шаттока двигался! Извивался! Может сосна извиваться?
– Все равно... Правильно, вон, Сихали говорит – сигнал не пощупаешь.
– Эх, нету в вас романтического восприятия жизни!
– Иди ты со своей романтикой...
– А помните, Станислас еще рассказывал о глубоководных пауках? Их точно видели! Они где-то к югу от Бонин гнездятся. Или к северу…
– Или к центру Земли! Мало ли что видели в океане. Ты мне его доставь, того паука, и предъяви! Чтоб я его мог разобрать и посмотреть, как он там устроен и из чего его такого сделали.
В столовую вошел Боровиц, и гвалт несколько унялся.
– Приятного аппетита, – вежливо сказал главный смотритель, и все очень удивились.
Оглядев насыщающихся, Станислас остановил начальственный взор на Брауне:
– Тимка, ты как, поел?
– Насытился, – улыбнулся Сихали.
Дохлебав кисель, он встал из-за стола и вышел с сегундо в коридор.
– Надо срочно смотаться на восток, – сказал Станислас, – там один городишко стоит, Форт-Эбисс, а не доходя до него поле конкреций имеется... Короче, на танке-батискафе ждет больной, а рейсовая субмарина, как назло, чинится на Гавайях. Сходишь туда, подбросишь Марину...
– Сходим, – кивнул Браун. – А дежурство?
– Рыжий тебя заменит.
– Ладно, я пошел.
– Давай... Маринке я скажу, чтоб к докам шла.
– Ага…
Когда Тимофей спустился на доковую палубу, Рожкова уже ждала его. Она стояла с чемоданчиком, типичная бидструповская женщина – грудь высокая, стоячая, талия тоненькая, двумя ладонями обхватишь, бедра крутые, амфорные, ноги… Ах, что за ноги!
Последнее выражение Сихали произнес вслух, и Марина рассмеялась. У ее прекрасных ног лежал штабель спецгруза – медбокс, малые регенерационные блоки, диагност, роботоинструменты.
– Все свое таскаю с собой? – пошутил Браун.
– Ага! – пленительно улыбнулась Марина, и чтото в младшем смотрителе ворохнулось, что-то ретивое, обычно отдающееся в ребро при наличии седых волос в бороде.
– Прошу! – придвинул он трап. – Залезай, я подам...
Погрузив медоборудование, Тимофей юркнул в люк. Груз уложили прямо в переходнике.
Младший смотритель, сгибаясь и разворачиваясь боком, просунулся в рубку. Рожкова сидела на месте бортинженера и с любопытством оглядывалась.
– Я первый раз в «Орке»! – призналась она.
– А с тобой тут уютно, – улыбнулся Браун и пролез на место водителя.
– К спуску готов, – доложил он по рации.
– Спуск разрешаю, – сказал Арманто, скучавший на дежурстве.
Пластметалловые шторы дока распахнулись, и внутрь полезли лапы манипуляторов крана.
– Ай! – пискнула Марина.
– Не бойся, – улыбнулся Тимофей. – Сейчас нас за шкирочку, и...
Манипуляторы осторожно, но крепко ухватились за субмарину, вынесли ее наружу и опустили на воду, затененную двумя корпусами катамарана.
«Орка-1» выплыла прямо в стадо кашалотов – темные силуэты китов скользили, навевая пасторальные ассоциации – буренки на лугу, позвякивающие колокольцы, босой пастушонок, разомлевший в стогу...
Было тихо, океан до краев растекся соленой влагой, гладкой и синей. И по всей этой глади и сини плыли кашалоты.
– Ух ты! – выдохнула Марина. – Интересный ракурс!
– Ты лучше за корму глянь, – улыбнулся Браун. – Местный мачо с охоты вернулся.
– Како-ой!..
Вода за кормою субмарины потемнела, и вот громадное черное тело кашалота с шумом и брызгами вырвалось на свежий воздух. В китовой пасти был закушен молодой кальмар метров десяти в длину, серые щупальца его извивались в последнем усилии жизни.
А рядышком с громадным самцом резвились китята. Они нашли оторванный поплавок от вертолета и играли с ним. Один китенок хватал поплавок вспухшими деснами и, фыркая, трепал его, как щенок – хозяйский тапок. Друзья-товарищи пытались отнять игрушку, тянули на себя, подплывали снизу, бодали... Единственно, что детского визга было не слыхать, одни щелчки и трески, да и те в ультразвуковом диапазоне.
– Марин, глянь сюда! – показал Тимофей на иллюминатор правого борта. – Видишь парочку? Это он и она...
Справа от субмарины плыли кашалот и кашалотиха. Кит порою касался подруги плавником, задевал хвостом, терся боком. Решившись наконец, он всплыл повыше самки и прижался к ее необъятной спине.
– Что он делает? – удивилась Марина.
– Ухаживает!
Кашалот набрал скорость и на ходу игриво прижался к брюху кашалотихи. Обогнал ее и перевернулся кверху пузом. Опять обернулся глянцевой спиной... Кит проносился перед китихой, расставив плавники в стороны, и так изгибаясь, и эдак, но та – ноль внимания, фунт презрения. Рано, дескать, о сексе думать! Не весна, чай...
– Погружаемся! – весело сказал Сихали и раскрутил штурвальчик.
Зеркалистая пленка поверхности скрыла небо, голубая вода заполнила все окрест, резко сужая поле зрения. «Орка» погружалась, и голубизна постепенно переходила в спектральную синеву, в густеющий фиолет, а потом надвинулась тьма.
«Так я до утра буду спускаться», – подумал Тимофей.
– Ты пристегнулась? – спросил он и бросил субмарину вниз почти отвесно.
Чернота, плотная и вязкая, обступила аппарат. Если бы не мелькали изумрудные цифры батиметра, можно было подумать, что лодка завязла в смоле – и не туды, и не сюды. Потом вверх посыпался светящийся планктонный «снег», и стало веселее. За бортом стояло плюс тринадцать, любимая температура кальмаров. А вот и они, головоногинькие...
Плотная стая архитойтисов парила в потемках. Кальмары спаривались. Самцы метров в десять длиною шли слева и выше самок, окутывая подруг мантиями. Усилием брюшного плавника они вводили запас спермы в полость мантий самок.
– Что за удовольствие... – проворчал Браун. Рожкова хихикнула. А сатурналии продолжались.
Когда к спаривающемуся самцу приближался соперник, удачливый любовник менял окраску и отгонял третьего лишнего. А вот два кальмара кружат вокруг прекрасной кальмарихи и совершают сложные маневры, пока один не спускает чернила-сепию и не уплывает прочь.
– Слабак, – прокомментировала Марина.
Любовные касания длились всего несколько секунд, после чего удовлетворенная самка ныряла вниз – метать икру.
Субмарина заскользила следом, обгоняя кальмарих. Тревожно запищал локатор, предупреждая о близости дна. Младший смотритель перевел субмарину в горизонталь, и батиметр остановился на отметке «4552».
Показалось дно, покрытое, будто снегом, белым глобигериновым илом. В свете прожекторов всплывали облачка осадков – кальмарихи проворно закапывали пряди и кисти икринок в рыхлый ил и утрамбовывали кладку.
Субмарина слегка качнулась, в лучах прожекторов заблестела морда кашалота, черная и блестящая, словно лакированный эбен. Молниеносно развернувшись, кит нанес удар головой в спуток щупалец молодой кальмарихи и схватил ее зубами. Десятиметровая кракенша весом полтора центнера извивалась, пытаясь вцепиться присосками киту в морду. Кашалот раздраженно встряхнул свою добычу. Изогнутый клюв кальмарихи разодрал гладкую кожу на «лбу» кита, обнажая белый волокнистый жировой слой. Кашалот, резко работая хвостом, пошел вверх.
– Охотничек... – выдала комментарий врачиня, вглядываясь в темноту за прозрачным колпаком, прикрывающим рубку сверху.
На экране биооптического преобразователя абиссаль представилась бесконечной плоскостью, покрытой мегарябью и уходящей в серую мглу. В иллюминаторе красок было не больше.
Проплыл наискосок чудовищный удильщик – сплошная голова с пастью, усеянной массой прозрачных, словно стеклянных зубов, крошечный хвостик и удочка во лбу с горящим фонариком на конце. Вот уж действительно порождение тьмы!
– Скажи, – неожиданно проговорила Марина, – а ты когда-нибудь думал о будущем?
– О будущем цивилизации? – улыбнулся Тимофей.
– Нет, – серьезно продолжила Рожкова, – о своём собственном. Вот кем ты себя видишь через год, через десять лет?
Браун задумался. Даже несколько растерялся – не ожидал он такого вопроса от врачини… И что ей ответить?
– Не прозреваю я грядущее, – криво усмехнулся младший смотритель. – Хотя ты права, думать о завтрашнем дне необходимо. В самом деле, вот мне нравится пасти китов. Но это сейчас, а потом? Ну не буду же я всю жизнь пастухом!
– А кем?
– Хороший вопрос… – вздохнул Браун. – Знать бы еще ответ… Нет, мне ясна ближайшая цель – я хочу найти Витю, а заодно разжиться живой водой.
В принципе, и дальнейшую судьбу надо планировать, исходя из того, добьюсь ли я этой цели, спасу ли друга, разбогатею ли…
– А дальше?
– Знаешь, мне давно уже многое не нравится на этой планете, – признался Тимофей, – но как достичь перемен? И я подумал: а ведь, если удастся разбогатеть, можно будет и политикой заняться. Сначала в ТОЗО порядок навести, а потом и повыше шагнуть…
– Слышал бы тебя Фогель! – рассмеялась девушка и воскликнула: – Ой, смотри, какая красота…
На дне высыпали черные глыбы базальта, припорошенные белым глобигерином. На кромешном изломе четко нарисовалась «корзинка Венеры» – губка чистейшего молочно-белого цвета, походившая на широкогорлую амфору. Под венчиком морской лилии паслись красные голотурии, две или три. Каменный куст горгонарии, словно резанный из перламутра, тихо покачивался на лавовой «подушке» – каменюке, действительно походившей на пухлый предмет, требующий наволочки. Куст окружала свита из виргулярий, закрученных в неровные спирали. Субмарина задела одну из них, и та нежно засветилась изнутри.
– Неприятно тут... – передернула плечами Марина. – Как ты только выдерживаешь?
– А ты представь, каково кашалоту? – усмехнулся Браун. – Мы-то хоть за стенками, а он снаружи, и голый!
– Бррр! – передернула плечами Рожкова.
Пок... Пок-пок-пок... Пок-пок... Стайка креветок стукнулась в колпак – и словно взрывчики хлопушек в ночи. Внешняя акустика донесла звуки, схожие со скворчанием масла на сковородке, – это так переговаривались креветки.
– А ты сильно изменился… – проговорила Марина.
– Не преувеличивай, – тихо сказал Тимофей, ощущая волнение и тепло.
– Да правда! В тебе чувствуется твердость, уверенность, решительность...
– ...железная челюсть и стальной взгляд, – дополнил Браун список.
– Не иронизируй, не иронизируй! Я уже заметила – когда тебя смущает похвала, ты прячешься за иронией. Как кальмар за сепией!
Сихали засмеялся, и вдруг резкий толчок сотряс субмарину. Что-то противно заскрежетало по обшивке. «Орка» легла на борт.
– Легок на помине!.. – прокряхтел Браун и включил прожектора.
– О, господи! – вырвалось у девушки.
Чудовищная, многометровая шея, длинная и гибкая, вытянулась из-за правого борта и распахнула огромную пасть, словно защищаясь от ярких лучей. Субмарина запрыгала поплавком, и в свете прожекторов проскользило извилистое тело с черной блестящей кожей.
– Морской змей! – выдохнула Марина.
– Похоже... – процедил Тимофей. – Илья расстроится…
Неведома зверушка прянула вверх и вбок. Загудело днище, субмарина заплясала от толчков.
– Ах ты, скотина! – пробормотал младший смотритель. Он включил кнопку «Запись» и стал поворачивать «Орку», чтобы двум стереокамерам было что запечатлеть. Субмарину снова качнуло, послышался отвратительный скрип клюва-пасти о спектролит.
– Он на нас напал? – задыхаясь, спросила Рожкова.
Сихали медленно кивнул. Субмарину встряхнуло, роговой клюв лязгнул по металлу. Браун глянул в боковой иллюминатор, задрал голову к прозрачному колпаку и положил палец на спусковую клавишу.
– Тима! – просительно сказала Марина. – Не надо. Не убивай его!
– Не буду, – улыбнулся Браун, – пугну только. И никакой это не змей... И на угря не похож... Это что-то совсем новенькое. Сейчас мы его...
Он поднял нос субмарины вертикально и активировал ультразвуковую пушку, дав большое рассеяние. Высокочастотный визг продрал воду. Крутясь и дергаясь, «змей» ввинтился в желто-зеленую толщу, подсвеченную прожекторами.
Субмарина вернулась в горизонтальное положение.
– Какое чудо! – пробормотала врачиня.
– Чудо-юдо...
Мерно гудел пар в реакторе, потрескивала чешуя, плотнее прилегая под давлением воды. Разноцветные блики приборов смутно очерчивали два профиля – чеканный мужской и нежный женский.
Поднявшись над пологим возвышением, субмарина пошла прежним курсом над крупными осадочными дюнами. С краю пульта замигал зеленый квадратик, и к разноголосице самой «Орки» – сопению, журчанию, низкому стону турбин – прибавились звуки человеческой речи:
– Вызываем «Орку-1», вызываем «Орку-1». Ответьте...
Сихали придавил пальцем светящийся квадратик:
– «Орка-1» слушает.
– Это вы – Браун?
– Умгу.
– Tres bien . Мадам Рошкова с вами? – Фамилию Марины незримый диспетчер проговаривал на французский манер, ударяя в последний слог.
– Умгу.
– Tres bien... Будете причаливать к стыковочному узлу танка номер шесть. Повторяю: к СУ танка-батискафа номер шесть. Как поняли, мастер?
– Вас понял. К СУ танка шесть.
– Tres bien.
Квадратик погас. А за иллюминаторами уже ощущалась близость разлома Мендосино – в лучах прожекторов белейший глобигериновый ил пошел яркооранжевыми пятнами отложений, вскорости слившихся в сплошное поле. Рыхлое, оно вставало холмиками и пышными султанчиками веселого апельсинного цвета, ветвилось сростками-«елками», поверху облитыми черной глазурью марганца.
– Это все «курильщик» надымил? – спросила девушка.
– Он. Вон, видишь свет?
– Где, где? А, вижу!
Вдали, на пределе видимости, появилось размытое свечение прожекторов. Там шатались неясные тени и разгорались сполохи. Подплыв ближе, Браун увидел выхваченную из мглы сульфидную башню «черного курильщика» – высокий и узкий неровный конус с «балконами» баритовых карнизов, очень похожими на грибы-тутовики. Высотой «курильщик» набирал хорошую сотню метров, из жерла на макушке хлестал клубящийся рудоносный «дым», а взвесь частиц пирита придавала «дыму» радикально-черный цвет. От башни накатывались шипение и гул.
Метрах в десяти от сульфидной башни ворочался гигантский танк-батискаф, разбирая неактивного «курильщика».
– Этот уже докурил, – прокомментировала Марина.
– Похоже...
«Бросившая курить» гидротерма выглядела пологой горкой, покрытой слоем оксидов охряных и темно-зеленых цветов. Танк вгрызался в малахитовый склон, выламывал мощными эффекторами куски руды, дробил их и засыпал в бункер. Из кормы танка раз за разом выпадал полный контейнер, призывно мигающий маячком. Самоходная подводная баржа регулярно посещала забои и собирала контейнеры.
– Это какой танк? – спросила девушка, вглядываясь в иллюминатор. – Не наш, случайно?
– Это третий, наш дальше должен быть.
Субмарина прошла над целым полем колышущихся вестиментифер рифтий – на тонких длинных стеблях раскрывались изящные лепестки, белые с красным. Цветы? Злаки? Нет, черви такие...
Жизнь кипела и бурлила вокруг «курильщиков» – каждая трещина на дне была буквально завалена грудами раковин с толстыми створками, тучи креветок вились в горячем муаре у самых горловин кривобоких башен, а бактерий – тех расплодилось столько, что сбивало в толстые маты, устилавшие дно и карнизы. От матов отрывались клочья, словно хлопья ваты, и устремлялись вверх, разносясь веером, закручиваясь спиралью.
Поля желтой, оранжевой, красной и багряной окраски внезапно кончились, и опять под днищем субмарины пополз невыразительный ил. Но ненадолго. Белый глобигерин уступил место настоящей булыжной мостовой из конкреций – странных отложений железа, марганца, меди и так далее, по нисходящей.
Утонув ноздреватым, раковистым низом в иле, стяжения-конкреции выставляли наружу очень плотные «вершки», гладкие или шишковатые. Насколько хватало света прожекторов, настолько и стелилось поле, выложенное конкрециями, серо-черными, блестящими или матовыми.
Впереди обозначилась возвышенность. Четким контуром она застила вздрагивавший свет фар. Субмарина приподнялась, и Браун увидел в переднем иллюминаторе искомый шестой. Исполинский танк-батискаф сиял – намечал себя бело-красно-зелеными навигационными огнями, светил желтыми фарами и вишневыми «габаритами», поводил голубоватыми лучами прожекторов и мигал оранжевым проблесковым маячком, – но не двигался. Его рабочие манипуляторы были опущены в рыхлый ил, дырчатый из-за оброненных обломков конкреций, муть осела, припорошив блеск выпуклых спектролитовых иллюминаторов и едва заметно сгладив глубокие следы чудовищных гусениц.
– А что там хоть случилось? – спросил Тимофей.
– На танке? – уточнила Марина. – Точно не скажу, посмотрю еще. Подозреваю аппендицит.
– Будешь удалять?
– Да ну! Зачем? – удивилась врачиня. – Аппендикс – штука полезная... Запущу роботенка, пусть почистит.
Браун сбавил ход до малого и осторожно завис над задней башней танка. На экране показалось стыковочное устройство. Субмарина медленно опустилась, попадая штангой в гнездо, что у младшего смотрителя моментально вызвало игривые ассоциации. За бортом громко клацнуло, загрюкало металлом. «Орка» вздрогнула.
– Есть сцепка! – бодро сказал Сихали.
Застрекотал механизм стяжки, заскрипели герметические перемычки.
– Есть стыковка!
Табло на пульте лишний раз подтвердило сей факт. В люк переходника уже стучали. Младший смотритель быстро вышел из рубки, наклонился и разблокировал люк переходного отсека. Снизу на него глянул бледный на вид, заросший щетиной парень лет тридцати пяти.
– Здорово! – сказал он с растяжкой, уворачиваясь от капель, падающих с крышки люка. – Врачиню привезли?
– А как же? Получите и распишитесь.
Марина, ойкая, спустилась в люк, ногою нашаривая трап. «Танкист» страховал ее с преувеличенной галантностью циркового медведя.
– Тима! – крикнула Рожкова. – Подай, пожалуйста, инструменты!
– Несу уже.
Сихали перетаскал в кессон танка всю лечебнопрофилактическую кладь и спустился сам. Кессон был невелик, в нем пахло сыростью и почему-то дрожжами. Аккуратно позакрывав за собою все люки, Тимофей шагнул в узкий тамбур между машинным и дробильно-сортировочным отделениями, прошел его до крутого трапа и спустился в нижний ярус танка, в обитаемый отсек. Там собрались все – Марина, хлопочущая над пациентом – машинистом танка, дюжим детиной с крупными чертами лица, и помощник машиниста, знакомый уже младшему смотрителю небритый парень, как оказалось – баскетбольного роста (вид сверху скрадывал два метра).
– Гоша, – протянул он руку.
– Тима. Что с ним?
– Приступ аппендицита, – отрывисто сказала девушка, налепливая на живот больного импульсные датчики. – Гоша, притушите лампы...
Тот послушно умерил верхний свет, подтеплив спектр – из голубоватого в желтизну. Врачиня закрепила гипноиндуктор и щелкнула рычажком – прибор слабо зазвенел. Больной умиротворенно смежил веки и расслабился.
Марина открыла свой чемоданчик. Оттуда она достала баночку, в которой, свернувшись, лежал членистый аппарат, похожий на сколопендру. Бесцеремонно стянув одеяло с голого машиниста, Рожкова согнула в колене его левую ногу.
– Кто хихикнет – придушу, – ровным голосом сказала она.
Небрежно приподняв вялый член, она поднесла «роботенка» к анусу. Металлическая сколопендра дала импульс сфинктеру, проникла в прямую кишку и резво поспешила к аппендиксу. Гоша вздохнул.
– Мне бы так... – сказал он мечтательно. – Только без гипноза… И без сколопендр. И чтоб ничего не болело…
Марина фыркнула и включила монитор. Роботенок уже подобрался к аппендиксу и ступил в область нагноения. Больной шевельнулся, и гипноиндуктор зазвенел сильнее. На экране монитора шатались какието наплывы и мощные арки, дышащие и размеренно набухающие. В ярком свете микропрожектора они блестели мелкозернистыми поверхностями, потом с боков вытянулись гибкие заборники и погрузились в «пещеру» аппендикса, отсасывая гной и убирая непонятные черепки в микроконтейнер.
– Кое-кто, – прокомментировала Рожкова, – слишком увлекается семками... Это кусочки шелухи.
Изображение на экране монитора помутнело – «роботенок» приступил к промывке больного места антисептиком и заживляющим раствором.
– Ну, все... – сказала Марина. – Операция закончена.
– Жить будет? – деловито спросил Гоша.
– А куда он денется? – улыбнулась девушка, пинцетом подхватывая показавшуюся сколопендру и переправляя ее в баночку.
– Яцек так стонал... – пробормотал машинист. – Я думал – все... Нас «духами пучин» прозывают, а на деле-то мы живые… И смертные.
– Мы шли на самом полном, – сказал Браун в свое оправдание.
– Да нет, я не в этом смысле! – замахал руками Гоша. – Вы-то быстро крутанулись, я вообще ждал вас только к вечеру!
– Нас морской змей задержал, – сказала Марина.
– Вы его тоже видели?! – обрадовался Гоша – Весь черный такой и морда клювом?
– Точно, – кивнул Тимофей. – Что, частый гость?
– Ну, не то чтобы частый... но наведывается. А мы – как назло прямо! – ни разу даже не сфотали его. А принесешь камеру, так именно в эту смену тварь и не является!
Гоша с Тимофеем поднялись в каюту. Каюта как каюта – два дивана и откидной столик под иллюминатором. В свете фар проплывала кошмарная рыба, «морской черт» – круглая, похожая на луковицу (и такого же цвета, коричнево-желтого), волочащая слизистые плавники-огрызки. Глаза рыбы выпячивались сине-зелеными шариками, а зубы походили на стеклянные иглы. Кожа «морского черта» была оплетена сеткой черных вен, на носу торчал белый стебелек с фонариком. Босху такие черти и не снились…
Браун присел на диван. Георгий бухнулся рядом.
– Непривычно как-то... – проворчал он. – Обычно тут все дрожит, гудит, ревет, хоть и глухо – изоляция будь здоров... За бортом муть непроглядная, стукигрюки по броне...
– Тяжело? – вежливо спросил Сихали.
– Да нет... Не сами же копаем. Нервы утомляются – начинаешь, как дурак, танку помогать: руки напрягаются – подкапывают, спина деревенеет... Ничего! Попаришься в баньке на базе – и никаких...
– А база далеко?
– А это в Форт-Эбиссе, мили две отсюда.
– Надо будет туда заглянуть – все как бы суша...
– Ну да... – кивнул Гоша и ухмыльнулся: – Слыхал я, как вы китов отбили.
– Скоро про это весь Мировой океан знать будет... – проворчал Браун.
– А вы в курсе, что «Аквалюм» затонул?
– Так им и надо, – сказала с порога Марина. – Гады такие! Наших китиков обижали...
– Как Яцек? – привстал Гоша.
– Нормально.
– Я гляну?
– Глянь, – дозволила врачиня. – Он спит, но, если будет дергаться или температура поднимется, сразу меня зови.
– Ладно!
Гоша вышел, а Рожкова заняла его место. Потянувшись, она закрыла дверь на защелку и стянула с себя комбинезон – две круглых груди тяжело качнулись вверх-вниз. Спустив с себя комбез ниже пояса, девушка повиляла бёдрами, облачение упало на пол, и она небрежно перешагнула его, ступая на цыпочках. Браун подумал уголком сознания, что Марина спрашивала его о будущем, но еще ни разу не задавала извечный вопрос: любит ли он ее?..
Облизав внезапно пересохшие губы, Тимофей снял свою «спецовку». Сладко улыбаясь, Марина приникла к Сихали, и он сжал талию девушки ладонями, провел ими вниз, оглаживая бедра.
Оба молчали – они хотели друг друга, вожделение правило ими, доставляя острое удовольствие самим предвкушением скорой близости. А пять ударов сердца спустя стоны, вздохи и горячие аханья сделали ненужными все слова на свете.
