Следующая неделя прошла спокойно – никто не гнался за лже-циркачами, ничего странного не приключалось. Все так же тек мутный Евфрат и пылила дорога. Хоть и назвали ее Царской, однако со времен персидского владычества минули века, а наследникам Ксеркса и Дария – парфянам – не было дела до ремонта дорог. Что им, сынам степей, какие-то уложенные в нитку каменные плиты? Да они просто не понимали, зачем привязывать свой маршрут именно к этим камням, когда земля столь широка – хоть вдоль по ней скачи, хоть поперек, хоть круги описывай.

И выщербленные плиты заносились песком, швы прорастали травой…

Долгий отдых семерка позволила себе на полдороге до Ктесифона, в Эвропе. Город-крепость крепко сидел на высоком берегу Евфрата, защищенный с трех сторон крутыми обрывами, а четвертую сторону, обращенную не к реке, а к пустыне, пересекала длинная прямая стена с башнями.

Здесь Сергий впервые столкнулся с феноменом взаимопроникновения разных культур и верований.

Улицы Эвропа пересекались на западный манер – под прямым углом, но на них толклись и потомки эллинов, и сирийцы с арабами, и иудеи, и парфяне. Причем степняки болтали на просторечном койне, а эллины изъяснялись на арамейском. Звучала и звонкая латынь, искаженная и огрубленная, порой еле слышимая в гомоне арабских караванщиков.

Тут была своя Агора, обрамленная колоннадой, но рядышком шумел восточный базар. Удивляли бородатые лица, весьма редкие на римских улицах – заносчивые римляне полагали поросль на подбородках признаком варвара. Правда, критика эта подутихла с приходом Адриана, отрастившего изрядную бородку – принцепс скрывал под нею безобразный шрам, заработанный на охоте.

Лобанов с раздражением почесал собственную бородищу – бритье было под запретом, голые лица привлекали бы внимание в Парфии, но до чего же вся эта волосня зудит!

В Эвропе Сергий впервые увидел парфян, так сказать, «в натуре». И мужчины, и женщины, принадлежавшие к этому воинственному народу, носили туники, покрытые обильной вышивкой, и шаровары. Всадники надевали гамаши из кожи или ткани, с завязками. Женские одеяния были куда длиннее мужских, доходя до лодыжек. Парфянки носили накидки и вуали, часто попадались головные уборы из диадемы и высокого тюрбана, поверх которого ниспадала прозрачная ткань, скрывающая лицо.

Красавицы пользовались красной помадой для губ, обводили глаза черными линиями и румянили щеки. Самое интересное, что к тем же уловкам прибегали и мужчины – эти суровые воины и пастухи искусно укладывали свои длинные волосы волнистыми прядями или завивали в ряды локонов, красили губы, подводили глаза. Городские жители унизывали пальцы перстнями, а деревенские носили серьги.

А как мутировали боги! Диффузия вер была так значительна, что в храмах появлялись изваяния гибридов. Например, Зевса-Бела-Арамазды, Аполлона-Митры-Гелиоса-Гермеса, Артагна-Геракла-Ареса или Анахиты-Иштар-Афродиты-Нанайи.

– В принципе, – рассудил Искандер, – сближение вер есть процесс объективный и конструктивный, даже при всей своей кажущейся наивности. Однако это еще и размывание устоев. Эллинское начало растворяется в азиатчине… Никаких шансов!

– Как говорил мой дед Могамчери, – доверительно сообщил Эдик, – в слове «Евразия» первые три буквы следует писать с маленькой буквы, а последние четыре – с большой. Правда, Ваня?

И Ван почтительно сложил ладони, улыбнулся и сказал:

– Земли, которые драгоценный Эдик называет Азией, весьма обширны. Без конца и без края тянутся они до самого Восточного океана, а племена и народы, их населяющие, так разнятся, что подчас противостоят друг другу из-за разности понимания пути… Амитофу!

– Это происходит потому, – изрек Лю Ху, – что не водится среди варваров совершенномудрых правителей из благородных мужей.

– Блажен, кто верует, – равнодушно заметил Лобанов.

– А разве не из веры родится верность? – вкрадчиво сказал конфуцианец. – И разве сами вы, драгоценный Сергий, не являетесь образцом благородного мужа, обладающего пятью добродетелями? Взгляните! Все мы послушны вашей воле и ступаем за вами.

Роксолан усмехнулся, ничего не ответив.

– Ничтожный пролетарий склоняется к стопам благородного мужа, – молвил Эдик, дурачась, – и просит указать ему путь!

– Тебе как указать, – сощурился Лобанов, – коленкой?

– Как будет благоугодно солнцеподобному предводителю…

– Договоришься у меня, – проворчал принцип-кентурион. – Вперед!

На восьмой день пути отряд под предводительством Сергия Корнелия переправился через Евфрат и Нармалхан и вышел к славному граду Селевкии.

Город был велик, уж никак не меньше Антиохии, южнее к нему притулилась Вологезия, отстроенная парфянами, а на противоположном берегу Тигра, куда вел мост, раскинулся Ктесифон, столица Парфии. Сошлись Запад и Восток…

Даже глядя через реку, можно было заметить различия в градостроительстве эллинов и парфян – Селевкия была расчленена на строгие квадраты кварталов и составляла в плане четырехугольник, а вот Ктесифон был круглым, и улицы его вились, загибались, кривились, сбегались и разбегались замысловатыми зигзагами.

– Не теряем бдительности, – настроил спутников Сергий. – Искандер, ты вроде отсюда родом, ну так веди.

– А куда? – спросил Тиндарид, вдохновляясь и жадно присматриваясь к линии городских стен.

– На постоялый двор. Приличные места тут есть?

– А как же!

Покрутившись по окраине, Искандер вывел семерку к огромному двухэтажному зданию, занимающему целый квартал. В каждой из длинных глухих стен, побеленных известкой, с неглубокими нишами-айванами, имелся проход во внутренний двор – просторную площадь, заставленную бесчисленными коновязями и поилками, иной раз – под рваными тентами. Дремлющий араб приглядывал за надменными верблюдами.

По внутренним стенам постоялого двора шла галерея, опертая на столбы, ее верх затеняли полотняные навесы.

Купцы и путешественники, земледельцы, приехавшие в город продать излишки, старались не выходить на солнце, которое весьма ощутимо припекало. Постояльцы сидели в тени и вели степенные беседы – о видах на урожай риса, который в Риме звали «парфянским пшеном», о ценах на сыр, о погоде, которая хуже некуда.

Искандер быстро договорился с хозяином, заплатил вперед, и семерка повела лошадей в конюшню, к поилкам и кормушкам.

– Не будем терять время, – решил Сергий. – Мы на базар, подыщем сменных лошадей, а вы, драгоценные философы, оставайтесь здесь. Отдыхайте, а заодно приглядывайте за вещами и лошадьми…

Преторианцы покинули гостиницу и направили стопы к базару.

– Торговые ряды прямо на берегу, – оживленно говорил Искандер, – и там очень много самых разных лошадей – и арабских, и парфянских, всяких.

– Узнаёшь хоть родные места? – осведомился Гефестай.

– С трудом, – вздохнул Тиндарид. – Ты не забывай, Траян тут здорово покуролесил в войну…

Впрочем, развалины не бросались в глаза – воссоздать строение в безводных местах, не знающих дождя, не так уж сложно. И вдоль улиц выстроились дома в один-два этажа, окружая дворики. На крышах, всегда плоских, куда вели лестницы со двора, жильцы ночевали. Вторые этажи давали убежище от запахов первых этажей, где готовили еду и справляли нужду. Между невысокими жилищами часто зеленели садики или лежали незастроенные пустыри.

Искандер стремительно шагал, уверенно сворачивая в переулки, и Чанба сердито попенял:

– Куда ты так гонишь? Боишься, что базар унесут?

– Ходи шибче! – бросил Гефестай.

– Я боюсь, – серьезно ответил сын Тиндара, – что мы можем опоздать и не спасти консула… В принципе, он уже не консул, а консуляр, но какая разница? Я боюсь, что малейшее наше промедление может стоить ему жизни.

– Тем более что он там не один, – добавил Гефестай.

– Всё понял, – поднял руки Чанба, – проникся, осознал.

За рядом длинных складов открылась большая пыльная площадь, примыкающая к берегу Тигра и доходящая краем до моста.

Крепко удерживая кошельки и оружие, преторианцы окунулись в огромную людскую толпу.

Со всех сторон на них обрушился гул голосов, громкие выкрики, звон металла, ослиный рев, конское ржание, поросячий визг, блеяние овец и мычание быков.

Острый запах дыма от горящего в очагах сухого кизяка смешивался с упоительным ароматом жареного мяса и саранчи на шампурах, благоухающего свежего меда, пшеничных лепешек и чеснока, с запахом спелых дынь и фиников.

Сладкий сок стекал по бородам едоков, масло капало с пальцев.

Преторианцы пошли дальше.

Корзины… Мехи… Горы сырых и необработанных кож… В мастерской кожевника – сбруя, пояса, сумки, сандалии, сапоги…

Ткацкая мастерская… Шерсть… Лен… Красильщики тканей… Портные, сидя на столах, кроят и шьют… Жрецы за умеренную плату приставляют к смертным фравашей, духов-покровителей, и читают нараспев «Вендидаду» – зороастрийский закон против демонов…

Стражи… Купцы… Рабы с корзинами снеди на головах… Изделия из стекла… На повозках – кожаные мешки с зерном, кувшины с маслом… Оружейный ряд – мечи короткие, мечи длинные, луки и стрелы, блестящие чешуйчатые панцири и конические шлемы…

Мастерская колесника… Продавец благовоний… Предсказатель судьбы… Меняла, принимающий римские денарии и выдающий местные драхмы и тетрадрахмы по курсу, который ведает его левая нога… Контора ростовщика… Брань, суета, смех – собака стащила печень с камня у гадальщика… Погоня…

Неожиданно Искандер остановился и сказал напряженным голосом:

– Сергий, посмотри – вон там, справа, у телеги с кувшинами…

Лобанов посмотрел, и ему стало нехорошо – там стоял парфянин, которого он видел на римском Форуме.

– Думаешь, это тот самый косой? – процедил Эдик.

– А ты приглядись, – выцедил Тиндарид.

– Щас мы его спросим!

– Ти-хо! – рыкнул Гефестай и вцепился Чанбе в плечо. – Косой не один.

Сощурившись, Лобанов огляделся. Да-а… Кажись, влипли. Человек двадцать парфян, одинаковых, как бобы в стручке – крепких, мускулистых, наглых, – смотрели в ту же сторону, что и Косой, то есть на преторианцев, и злорадно ухмылялись, поигрывая ножами, поглаживая рукоятки мечей.

– Сзади – столько же, – хладнокровно проинформировал Искандер.

– Уходим, – спокойно сказал Сергий. – Биться нам не с руки.

– Двинем на прорыв! – воспламенился Эдик.

– Ты готов умереть? – прямо спросил его Тиндарид. – Готов просто так, от нечего делать, отдать жизнь?

Чанба громко засопел.

– Веди, Сашка, – прогудел сын Ярная, – мы за тобой.

Искандер кивнул и направился к ближайшему проходу между приземистыми складами. Косой и его подручные одинаково качнулись в ту же сторону, выхватывая клинки, и Александрос принялся действовать – ухватив с повозки два желтых круглобоких кувшина, он развернулся, метко посылая их по врагам. Парфяне увернулись, но торговцы подняли дикий крик. Толпа всполошилась, люди забегали, не зная причин переполоха, и преторианцы под шумок бросились к проходу. Парфяне, ведомые Косым, метнулись следом, сбивая с ног продавцов и покупателей.

– За мной! – крикнул Тиндарид. – Гефестай, встретим их на выходе! Я слева!

– Плавали – знаем!

Кушан и эллин, миновав проход, метнулись влево и вправо, прижимаясь к стене и вынимая мечи. Сергий с Эдиком отошли чуток подальше, подманивая преследователей.

– Иди сюда, косорылый! – крикнул Чанба. – Я твой косой глаз на задницу натяну и моргать заставлю!

Сергий смолчал, глумливо ухмыляясь и поигрывая акинаком.

Первые из парфян вырвались из тесного прохода, и попали под удар – вырвавшегося вперед подколол Тиндарид, а того, который бежал вторым, уделал Гефестай.

Третий из банды пал жертвой невнимательности и торопливости – и упал, обливаясь кровью, на трупы сотоварищей.

– Уходим! – крикнул Искандер, срываясь с места. Следом чесанул Гефестай, вырвав лук у парфянина, умершего третьим, и прибрав колчан со стрелами.

– Пригодится в хозяйстве! – пропыхтел он, делая ноги.

Четверка отбежала недалеко, когда ее догнали злобные крики преследователей. Топот ног загулял дробным эхом, заметался по кривоколенной улице.

– Сюда!

Тиндарид резко свернул в проулок, обсаженный тутовыми деревьями.

– Спали вас Митра! – зарычал Гефестай, тормозя и вжимая голову в плечи. – Сережка, беги! Я прикрою!

Пропустив Лобанова, сын Ярная зарядил лук, выстрелил, не целясь. И тут же послал вторую стрелу.

– Гефестай, бегом!

Кушан, поминая Митру, скрылся в проулке.

– Попал?

– Ранил!

– Вперед!

По улице, на которую вывел преторианцев Искандер, прохожих хватало, но банду Косого не смутило присутствие горожан. Они гнались, размахивая мечами и выкрикивая нехорошие слова.

Сергий глянул влево, глянул вправо. И там стена, и там. Навстречу ему неспешно катилась повозка, груженая амфорами с маслом. Лобанов глянул под ноги – улица была вымощена каменными плитами. Подходяще…

С разбегу запрыгнув на козлы, Лобанов перескочил на телегу, не обращая внимания на гневный крик возницы. Поднатужившись, он перебросил через бортик налево одну амфору, потом другую. Сосуды лопались, и густое пахучее масло разливалось лужами. Скинув третью амфору с правой стороны, Сергий соскочил с задка телеги и бросился догонять друзей. Вопли парфян подсказали ему, что затея удалась – молодцы Косого, залетая в лужу пролитого масла, скользили и падали, как сбитые кегли. Бегущие следом спотыкались об упавших и летели кувырком.

Одному парфянину не повезло – упав, он откатился прямо под ноги коню, влекущему повозку, и перепуганное животное наступило ему на голову, раздавив череп, как арбуз… Озверевший возница огрел кнутом Косого, за что схлопотал удар меча и опрокинулся на свой груз, проливая кровь в масло.

– За мной! – донесся до Сергия крик Искандера, и принцип-кентурион кинулся вдогон.

Преторианцы выбежали на широкую параллельную улицу, которая была безлюдна. С одной стороны выстроился ряд домов с глухими внешними стенами, с другой тянулась сплошная ограда из саманного кирпича, высокая – не перелезть. Лишь в одном месте ее кривоватую плоскость нарушал колодец – квадратная загородка с толстыми глиняными колоннами по углам, поддерживающими крышу из пальмовых листьев.

Преторианцы уже проскочили мимо колодца, когда впереди тоже показался враг – парфяне по двое, по трое спрыгивали с невысокой крыши дома напротив.

– Окружили! – крикнул со злостью Эдик.

– К колодцу!

Все четверо по очереди юркнули за невысокие, но толстые стенки. Парфяне набежали с обеих сторон, и тут же отведали стрел Гефестая – двое упали и загребли ногами.

Злобные крики заполнили улицу, метко пущенный дротик пробил крышу над колодцем и вонзился в землю. Сергий подхватил его и бросил «подарочек» обратно, целясь по скоплению противника. Выглянул поверх оградки он всего лишь на мгновенье, но и этого хватило парфянским стрелкам – три оперенных древка прилетело в ответ, причесав Лобанову волосы.

– Спасибо за боеприпас, – пробурчал Гефестай и добавил: – Не попал ты. Но шуганул.

– Что делать будем? – спросил Сергий, соображая. – Скоро солнце сядет, в сумерках они подберутся поближе…

– …И кинутся всей толпой, – договорил сын Ярная. – Человек пять я уложил, наколол как жучков для коллекции. Видали, как их скрючило?

– От силы троих, – поправил друга Чанба.

– Есть выход, – сказал Искандер.

– Где?!

Тиндарид молча указал на круглое отверстие колодца.

– Благодарю покорно, – фыркнул Эдик. – Утопиться в колодце, чтобы испортить воду аборигенам?

– Вы просто не знаете, что такое здешние колодцы, – терпеливо заговорил Тиндарид. – Это целая сеть подземных каналов, в которых собирается вода, их специально прокапывали, из года в год удлиняя. Работка та еще, зато вода не испаряется зря, и даже в жару она прохладная. И довольно чистая.

– Короче, лезем! – нетерпеливо скомандовал Лобанов.

– Подождем, – не согласился Искандер, – пусть стемнеет. Тогда у нас будет хоть немного форы – пока эти подползут, пока разберут, что в тени никого… Или ты думаешь, мы одни такие умные?

– Ждем, – сердито сказал Сергий.

Ожидание не затянулось, скоро по улице пролегли тени, небо над домами полыхнуло яркими закатными красками – и как-то сразу легла полутьма.

Гефестай, дабы не возбуждать у парфян ненужных подозрений, изредка постреливал, один раз даже попал, чем вызвал в лагере противника взрыв отрицательных эмоций.

– Учись, Эдик, пока я жив, – гордо пророкотал кушан. – Вот что значит точный расчет и полная концентрация! Раз – и нету!

– Да, – невозмутимо кивнул Чанба, – стрелу ты истратил…

Искандер встал на четвереньки и подполз к колодцу.

– Предлагаю начинать, – тихо сказал он.

– Слушаемся, – отреагировал Лобанов. – Разрешите идти?

– Разрешаю спускаться! Смотри только, не загреми…

– Никак нет…

– Канал идет в обе стороны, ползи от реки… Понял, куда?

– Так точно…

Сергий спустил ноги в колодезный проем, ощупывая стенки, сложенные из камня-плитняка. Держаться можно…

Эти слова он произнес вслух – сверху тут же донеслось приглушенное:

– Если осторожно!

– Лезь давай, – проворчал Гефестай.

– Сам лезь, я последним пойду. Горцы мы, альпинисты. Разряд имею, между прочим.

– Ну-ну, скалол-лазка м-моя…

На голову Сергию посыпались камешки и песок – это сын Ярная нащупывал дорогу.

Лобанов неожиданно потерял опору под ногами, но удержался. Просев, удерживаясь на руках, дотянулся ногой до воды, спрыгнул.

Воды было по колено. Принцип-кентурион на ощупь определил форму входа в канал – косой овал. И тут косой… Зато воды в нем – на два пальца.

– Сережка, ты где?

– Здесь я. Спрыгивай, тут полметра осталось.

– Ух… Холодная!

– Это тебе так кажется, после духоты наверху. Ладно, я пополз.

– Давай, я за тобой…

Опустившись на карачки и ощупывая верх рукой, Сергий двинулся в журчащую темноту. Штаны сразу промокли, острые камешки впивались в коленки, но бывало и хуже. Сзади глухо доносилось:

– Ползешь, кушан?

– Ползу…

– Ползи, ползи…

– Все здесь? – спросил Лобанов.

– Так точно! – отчеканил Искандер.

Сколько он раз переставил колени, сколько раз стукнулся головой о провисшие крепи, принцип-кентурион не упомнил. Темнота и сырость давили и отупляли, рождая страхи, запуская и запуская по кругу пугающую мыслишку: «Заживо погребенные…»

Но вот рука его ничего не нащупала над головой.

– Сашка, колодец!

– Тише ты… – долетел ответ. – Слышу. Взбирайся наверх, только по тихой. Мы, должно быть, под чьим-то двором…

Сергий выбрался в колодец и распрямился. Неожиданно руки коснулось что-то лохматое… Что?! Ах ты… Веревка! А на ней кожаное ведро.

– Тут веревка, – сообщил Лобанов пыхтящему Гефестаю. – Тебя она вряд ли выдержит, но хоть какая-то опора…

– Ну, да…

– Всё, я полез.

– Давай…

Упершись спиной и руками в одну бугорчатую стенку, ногами – в другую, Сергий начал подъем, переставляя то ладони, то подошвы, и толкая, толкая себя вверх.

Вверху, прикрывая колодец от пыли, лежала крышка, сплетенная из пальмовых листьев. Сдвинув ее головой, принцип-кентурион перехватился и выбрался, наконец, из сырости в сухость. «Ф-фу…»

Вторым поднялся Гефестай. Лобанов протянул ему руку и помог одолеть последний метр. Вдвоем они подняли Искандера. Эдик прошипел: «Я сам!» – и выбрался последним.

– И где мы? – негромко поинтересовался он.

– За мной, – сказал Искандер, – и без шума…

В это самое время открылась дверь дома, во внутренний двор которого вылезли преторианцы, и оттуда вышла дородная женщина с масляным фонарем в руках.

Бормоча себе под нос, она спустилась со ступенек, и только тут разглядела «гостей».

– Дэвы! – охнула она – и сомлела, роняя фонарь. Светильник разбился, растекаясь лужицей горящего масла, и этот слабый свет обозначил ограду, ворота, столбы навеса, темные лохмы дерева.

– Сюда!

Подбежав к воротам, Искандер отодвинул засов калитки и бесшумно выскользнул на улицу. Секунду спустя он просунулся обратно и махнул рукой. Преторианцы последовали приглашению.

Ночная улица была тиха и безлюдна. Где-то далеко лаяли собаки, неразборчивые голоса то ли спорили о чем-то, то ли пели, а потом далеко-далеко прозвучала труба.

Сориентировавшись, Тиндарид заскользил вдоль стены, свернул в переулок, потом в другой, зашагал по широкой улице, и слева, и справа обсаженной деревьями.

В конце улицы показались факелы, и преторианцы замерли за стволами. Мимо прошагали ночные стражники, громко переговариваясь между собою – похоже, они сами боролись со страхом.

– Пошли!

А идти оставалось совсем немного – Искандер пересек маленькую площадь и вывел друзей к постоялому двору. Ворота были уже заперты, но сторож за медную монету впустил опоздавших.

Отходя от пережитого беспокойства, Сергий прошел к конюшне, где оставил философов. Пепел учуял хозяина и радостно заржал. Тут же из темноты выбежал растревоженный И Ван.

– Беда, беда приключилась! – запричитал он. – Амитофу!

– Какая еще беда?

– Го Шу ушел!

– Что значит – ушел? Куда? Да говори ты толком!

– Тут арабы были, – заспешил И Ван, – Го Шу разговорился с ними… Я не слышал, о чем они там беседовали, но, видать, арабы признали в Го Шу великого лекаря и пригласили в гости, чтобы тот посмотрел их больного вождя… И они ушли.

– Куда?

– В Вавилон…

– Ва… Ты это знаешь точно?

– Да-да! Лю Ху ходил за чистой водой, а когда вернулся и я ему сказал про… ну, что ушел Го Шу, он сразу сел на коня и сказал, чтобы я вас дождался. Лю Ху сказал, что поедет следом за арабами, и встретит нас на месте…

– В Вавилоне?

– Да-да.

Сергей глянул на Тиндарида. Тот пожал плечами.

– Вавилон давно разрушен, – сказал Искандер в раздражении, – и там никто не живет.

– А как же… – слабо возразил И Ван.

– А так! – жестко сказал Тиндарид. – Не ушел Го Шу, его увели!

– Кто? – расширил глаза буддист.

– Узнáем.

– Седлаем коней, – уточнил Лобанов, – и едем узнавать.

– О, Амитофу…

Темной ночью в Селевкии было немудрено заблудиться, так что пришлось преторианцам по очереди топать впереди с факелом. Договариваться со стражей у городских ворот поручили И Вану, а то вдруг друзья Косого и тут дежурили.

Стражники были очень недовольны побудкой на посту, но пара бронзовых драхм подняла их настроение. И потянулся пыльный шлях, проложенный невесть в какие времена – древняя Аккадская дорога.

До Вавилона было верст пятьдесят, и остатка ночи не хватало, чтобы доскакать по темноте и холодку. Поднялось красное солнышко, плющась в мареве, и стало нагонять теплынь, обещая прогреть воздух до несносной духоты – вокруг пустыня, а весна тут короткая. Растения в спешном порядке отзеленели, отцвели со взрывною силой, и теперь увядали, пережидая долгое сухое лето.

Позавтракали, не слезая с седел. Эдик выдал каждому по куску соленого сирийского сыра и горсти очень вкусных, почти черных фиников.

И вот, за очередным поворотом, открылся древний город, «вечное обиталище царственности». Увы, не вечное…

Северная крепостная стена была развалена наполовину, и представляла собой гряду вывала кирпичей, занесенную красной пылью. Вернее, три параллельные гряды, ибо столько было стен вавилонских. Уцелело всего десять башен вразброс – квадратных, со ступенчатыми зубцами, а за ними лежали бесконечные ряды руин. Некогда богатые дома сохранились лишь до первого этажа, очень редко – до второго.

Преторианцы подъехали с севера, выворачивая на берег Евфрата, и попали в город через парадные ворота Иштар, башни которых были сплошь облицованы синими изразцами. Изображения львов, быков и сиррушей из желтого и белого кафеля отливали глянцем на блестящей синей глади.

Двойные ворота занесло песком до такой степени, что пришлось пригибать голову под полукруглыми сводами. А дальше копыта коней зацокали по Дороге Процессий, от которой осталось одно направление, прорезавшее два ряда курганов.

Слева уходил кверху холм повыше, скрывавший под наметами песка храм Иштар, справа глыбились курганы пониже – дворцы царя Навуходоносора. Одна лишь арка выглядывала из наносов, да кое-где торчали пеньки каменных столбов, жалкие остатки некогда гигантского колонного зала-ападаны.

Аркады висячих садов Семирамиды превратились в сыпучий холм, и лишь неровные уступы выдавали местоположение погребенных террас чуда света.

Ветер посвистывал, выдувая тоскливую песнь запустения и гибели. Вавилон пал…

– Смотрите! – воскликнул И Ван, вытягивая руку и указывая на кучку камней, сложенную посередине дороги. Верхний камешек придавливал синий лоскут. – Эта мета оставлена Лю Ху!

– А сам-то он где? – заоглядывался Эдик.

– Должен быть где-то рядом…

– Вон, вроде следы от копыт, – присмотрелся Гефестай. – Как будто к дворцу свернули…

– Свернем и мы, – сказал Сергий, поворачивая Пепла.

Развалины дворца хранили безжизненную тишину, одни лишь ящерки пробегали по щербатым останцам его стен, украшенных рельефами из глазурованного кирпича – на ярко-синем фоне тянулись к солнцу «древа жизни», а понизу шествовали львы.

– Лёха! – негромко позвал Лобанов.

Послышался шорох, и между вывалов битого кирпича, пересыпанного песком, замелькала блуза конфуцианца. Обычно неприступное лицо ханьца сияло улыбкой.

– Я вас дождался, мои драгоценные спутники! – сказал он, кланяясь. – Го Шу схвачен арабами, думаю, они и сами обманулись, приняв нашего брата за врача. Арабов человек двадцать, они собрали несколько десятков людей, готовясь отправиться в путь и продать их подороже в Хараксе – это в устьях реки… Го Шу отправится с ними, ибо раб-врач стоит дорого…

– Не отправится, – заявил Сергий. – Ты на коне? Показывай дорогу!

Лю Ху метнулся за конический холм, и вскоре над руинами разнеслось эхо, порожденное глухим топотом копыт. Конфуцианец выехал на солнце и зарысил впереди отряда – мимо внутреннего города, мимо гигантской башни Этеменанки из семи разноцветных ступеней, сильно поврежденных оползнями.

– Сюда!

По широкому проспекту Айбуршабум, смахивающему на сухое русло меж обрывистых берегов, отряд выехал к каменному мосту через Евфрат, чьи воды здорово подточили семь кирпичных быков.

– Не рухнет? – засомневался Чанба.

– Арабы переправились на тот берег, – сказал Лю Ху.

– Вперед!

Преторианцы и двое ханьцев, потерявшие третьего, перешли мост и выехали на улицу бога Адада, рассекающую по прямой угрюмые развалины.

Одолев шагов двести, Сергий различил гортанные крики, доносящиеся из-за руин, заросших тамариском.

– Это они, – приглушенно сказал Лю Ху.

Сергий не стал никого посылать на разведку.

Спрыгнув с коня, он взобрался по вывалу кирпичей на верх, занесенный песком, и пополз, пока между щербатых останков колонн не разглядел большую площадь, уставленную черными шатрами. Арабы в просторных одеждах бегали, галдя и собираясь в путь – споро складывали полотнища палаток, нагружали верблюдов огромными кувшинами-хумами и коническими корзинами.

А посреди площади сидели на корточках связанные рабы, их охраняли шестеро скучающих арабов с копьями и при мечах. Все рабы были одеты в странные парфянские юбки вроде саронгов. И лишь один из рабов выделялся на этом фоне – Го Шу, преющий в блузе.

Услышав чье-то дыхание, Лобанов резко обернулся. К нему подползал Искандер.

– Ну, что? – шепнул эллин.

– Гляди, – показал принцип-кентурион. – Если мы снимем стражу и одновременно зайдем с тыла, то сумеем быстро освободить пятерых-шестерых невольников, а они уже сами вооружатся тем, что имеется у стражников. Арабы крутятся у шатров, а между ними и рабами – верблюды. Работорговцы могут и не заметить, что их товар получил свободу!

– И мы с ними вместе атакуем арабов, – довершил мысль Сергия Тиндарид. – А если рабы не согласятся?

– Да и черт с ними! Хватаем Го Шу и смываемся.

– Хм… Надо попробовать.

– Тогда ты с Гефестаем и Лю Ху засядешь тут – вы у нас лучше всех управляетесь с луками, а я поведу остальных в обход. Увидите нас на позиции – начинайте отстрел!

– Будет сделано, – оскалился Искандер.

Сергий поспешно спустился, послал наверх кушана и последователя Кун Цю, а Эдика и с И Ваном повел за собой.

Обойти лагерь арабов не составило большого труда – за остатками домов можно было даже верхом проехать скрытно.

И вот Лобанов вышел арабам в тыл. Отсюда, из-за обрушенной кирпичной стены, он ясно разглядел согбенную спину Го Шу. А его самого разглядели Искандер с Гефестаем.

Сразу двое стражников вздрогнули, хватаясь за горла, пробитые стрелами. Их разморенные товарищи сперва не поняли, в чем дело. В следующий момент вторая парочка упала в пыль. Двое оставшихся в живых заоглядывались, щеря зубы и хватаясь за мечи, но шум поднять не успели – одному стрела пробила грудь, другого догнала, вонзившись в спину.

– За мной!

Сергий рванулся на площадь, шаря глазами по лицам невольников – кто годен? Этот стар, этот совсем малец, у этого лицо заплаканное… Вот подходящий кандидат!

Лобанов подбежал к седому, но еще крепкому мужчине с лицом цвета седельной кожи, и махом перерезал его путы.

– Вон тот! – указал он на араба, что растянулся невдалеке, пачкая кровью песок.

– Спасибо, – прохрипел освобожденный на узнаваемой латыни.

– Спасибо потом скажешь, – осклабился Сергий, – когда арабов перебьем!

– С радостью!

И Ван торопливо высвободил от пут Го Шу. Даос упал на четвереньки, но вскоре подскочил, кланяясь то Вану, то Сергию.

И половинки минуты не прошло, как отряд Лобанова пополнился девятью разъяренными мужиками, жаждущими пустить кровь своим обидчикам.

– На врага!

Огибая орущих верблюдов, преторианцы и бывшие рабы ударили по арабам с двух сторон, не жалея ни своей, ни чужой крови.

Двое освобожденных обрушили шатер и принялись колоть копьями тех, кто копошился под черным войлоком. Они утробно хэкали, вонзая копья в живые бугры, и украшались радостными улыбками, замечая, что с наконечников капает кровь.

А вот И Ван не проливал крови – он молотил арабов коленами, пятками, локтями, нанося такие удары, что тела отлетали на пару шагов.

Трое или четверо схватились один на один. Арабские работорговцы были люди тертые – прошагав не одну тысячу миль, побывав в самых разных переделках, они закалили и тело, и волю. И сопротивлялись отчаянно.

А Сергий и сам не рвался «на передовую», и своих придерживал – Го Шу они освободили, а вершить возмездие не им. У преторианцев было другое задание…

Резня закончилась так же быстро, как и началась. Рабы, вдвойне ошеломленные, стояли и оглядывались кругом, не веря, что обрели свободу, а недругам своим причинили смерть. Но это было правдой – два десятка трупов валялись кругом в разных позах, попадались среди них и те, кого арабы хотели продать в рабство. Но эти люди умерли свободными.

Дрожа от усталости и возбуждения, бывшие невольники собрались вокруг Сергия. Их было пятеро. Еще четверо погибли, а остальные разбежались, не дождавшись исхода боя.

– Меня зовут Гишкугарни, сын Мутум-эля, – отрекомендовался седой, которого Лобанов освободил первым. – Мы благодарим тебя и твоих друзей за подаренную свободу…

– Ну, уж нет, – усмехнулся Сергий, – мы только подмогли чуток, а подарочек вы у арабов вырвали – вырвали с мясом и кровью.

Он оглядел Гишкугарни и его товарищей по несчастью и борьбе. Когда его взгляд переместился на рослого плечистого парня, обритого наголо, но со скобкой усов, спускавшихся ниже уголков рта, что придавало лицу злобное выражение, тот приложил ладонь к груди, и поклонился:

– Я – Шуа, сын Нидитту. Мы с Гишкугарни служили в римском легионе.

Вперед вышел сухощавый, дочерна загорелый парень с вечно прищуренными глазами.

– Мое имя – Сингамиль, сын Раш-Ирры, – представился он.

За остальных двоих сказал один из них, чумазый, с роскошной бородой колечками. Латыни он не знал, но с языковой проблемой справился. Стукнув себя в грудь кулаком, бородач рявкнул:

– Вахбаллат!

Ткнув пальцем в соседа, Вахбаллат сказал:

– Халапта!

Названный, длинный как жердь, улыбнулся во все зубы, которые ему оставили кулаки стражников, и поклонился.

Сергий задумчиво поскреб в бороде.

Сперва он хотел тепло попрощаться со случайными союзниками, вышедшими на свободу с чистой совестью, но потом передумал.

– Послушай, Гишкугарни… – затянул Лобанов. – Как думаешь, эти верблюды и их груз теперь мои?

– Посмотрел бы я на того, – ухмыльнулся сын Мутум-эля, – кто усомнится в твоем праве!

– А ты хотел бы их заработать – и поклажу, и животных?

– Как? – прищурился Гишкугарни.

– Видишь, мы освободили товарища – он из страны серов, откуда привозят шелк. Их трое. Нас четверо. И есть еще человек сорок, которые хотят нас убить. Эта банда подкараулила нас в Селевкии, но мы ушли от них. Главарь у них, такой, косоглазый, его узнать нетрудно… К чему я все это говорю? Помогите нам незаметно перебраться в Ктесифон, и этот караван – ваш.

Получившие свободу заинтересовались, правда не понимая толком, как же им разбогатеть.

– Вы переоденетесь в арабские одежды, – принялся Сергий излагать свой план, – и поведете верблюдов. А мы… Смотрите, тут почти двадцать хумов с зерном – семь из них надо опорожнить, и мы заберемся внутрь! Конечно, неудобно будет. Попробуй, высиди столько, согнувшись в три погибели! Зато проскользнем незаметно…

– Кто проскользнет, – подал голос Гефестай, – а кто и нет. Я не влезу в хум!

– Да-а… – протянул Гишкугарни, осматривая великана-кушана. Потом обошел его кругом, и сказал: – Хочешь, будешь как наша женщина?

– Что-о?! – взревел сын Ярная.

– Ты наденешь длинное платье, закроешь лицо вуалью, а ноги будешь держать полусогнутыми. Только так ты скроешь и свой рост, и свой пол.

– Соглашайся, – сказал Эдик. – По крайней мере, не будешь сидеть в позе эмбриона и превращаться в окаменелость!

Гефестай посопел, посопел и рукой махнул:

– А, делайте со мной что хотите…

И всё завертелось.

Из шести хумов высыпали рис, уложили солому на дно, погрузили на верблюдов – по два хума, обмотанных толстым войлоком, на одного двугорбого.

Гишкугарни с друзьями переоделись в длинные арабские одеяния, выбрав те предметы одежды, что не имели следов крови, нацепили на головы куфии, и повели верблюдов. Преторианцы с ханьцами шагали следом, ведя под уздцы навьюченных коней – залезть в кувшины можно было и под Селевкией. Зачем мучиться зря?

Караван перешел мост и двинулся по улице бога Наргала Радостного, где намело целые барханы песка, и покинули некогда великий город через остатки ворот Гишшу.

Верблюды – незаменимый транспорт в дальнем странствии, неприхотливый, но и неторопливый. Тридцать, максимум сорок верст в день – вот скорость движения каравана. Быстрее не разгонишь.

Поэтому пришлось делать привал на ночь, а с раннего утра снова двигать в путь.

Ближе к полудню показались стены Селевкии, и римляне с ханьцами заняли места в хумах.

Сергий кое-как протиснулся в неширокое горло кувшина, кряхтя, уместился, задрав колени выше склоненной головы и приникая глазом к дырочке в глиняном боку, просверленной для дыхания. С той стороны смотрел глаз Гефестая, накрашенный синим и подведенный черным. Глаз подмигнул.

– Шагай, подруга, – буркнул Лобанов.

Сын Ярная хихикнул и отошел. Складки его балахона не выдавали того, что ноги согнуты в коленях – идет себе человек, и идет, никого не трогает. Женщина притом.

Гишкугарни и его команда повели караван, не торопясь. Хум поднимало и опускало, поднимало и опускало, качая вперед-назад, вперед-назад…

Очень скоро Сергий проклял свой план и все хумы на свете. Отчаянно хотелось распрямить ногу, выгнуть спину… А нельзя!

Караван миновал ворота и зашагал по улицам Селевкии. Уныло кивали головами кони, верблюды поглядывали вокруг свысока. Движение было до того неспешным, что Лобанова обуяла жажда убийства – прирезать бы этого ползучего верблюда! Выпустить бы ему кишки, чтобы нервы не мотал…

И вот, наконец, шепотком проклинаемые «корабли пустыни» свернули на мост.

Грубые голоса снаружи приказали остановиться – это не требовало перевода. Сергий приник к глазку – и отшатнулся: едва ли не в упор на него смотрел косоглазый парфянин.

Гишкугарни поднял крик, возмущаясь остановкой и призывая в свидетели неведомых богов. Косой, потрясая грамоткой от марцбана, визгливо требовал досмотра. Сын Мутум-эля начал подлащиваться к «благородному ацатану, славному Ороду, сыну Симака», но тот был непреклонен.

«Так вот кто за нами гонялся!» – мелькнуло у Сергия. Он замер и даже перестал дышать. Не дай бог, найдут…

Парфяне живо обыскали корзины, которыми были нагружены верблюды и кони, но ничего, кроме благовоний, сухофруктов, соли, сосновых шишек и ковров, не нашли.

– Обычный товар! – орал сын Гишкугарни. – Клянусь мамой! Какой-такой преступник? Где преступник? Может, ты блох ищешь, о, сын Симака? Слушай, дорогой, забирай их, надоели! Вай!

Косой злобно выругался и махнул рукой – проваливайте!

Сын Мутум-эля тут же заткнул фонтан красноречия и повел караван дальше.

Верблюды и кони перешли мост. Верблюды и кони пересекли весь Ктесифон с запада на восток. Верблюды и кони оставили позади столицу Парфии, ступая по древней Южной дороге, уводящей к Экбатане, Гекатомпилу и дальше, к самой Антиохии-Маргиане, пограничному городу, за которым начинались земли Кушанского царства.

Впрочем, эти мысли нисколько не беспокоили Сергия. Все это время принцип-кентурион не думал – вообще. Он испытывал ощущения – как костенеет тело, как боль разливается от позвоночника, от колен, от шеи, как трудно дышать сдавленным легким, как колотится бедное сердце, как пот стекает струйками по лицу…

И вдруг хум сотрясся – это верблюд сложил передние ноги и лег, дозволяя себя разгрузить. Грюкнула над головой деревянная крышка, в хум хлынул свет и воздух.

– Вылазь! – гаркнул Гефестай.

Не веря, что такое возможно, Лобанов медленно разогнулся, высунулся из сосуда, ворочая шеей и прогибаясь назад. И вскоре понял, что такое счастье.