Либурна покинула Пирей с первыми лучами солнца и двинулась на юго-восток, стараясь держаться глубин Внутреннего моря, не залезая в толчею Архипелага. Однако ночевать приходилось на островах: командир либурны выискивал до темноты укромную бухточку, и корабль вставал на якорь. А в предрассветных потемках снова выходил в открытое море, ложась на прежний курс.

Самая долгая остановка вышла в гавани Родоса, где команда Скирона крепила расшатавшуюся мачту, а преторианцы с ханьцами обозревали лежащего Колосса – исполинское изваяние в семьдесят локтей высотою. Впрочем, высоту монумента следовало измерять раньше, когда это чудо света вздымалось у входа в порт, изображая бога Гелиоса – стройного юношу с лучистым венцом на голове. Увы, вздымалась гигантская статуя менее века и рухнула после хорошего подземного толчка. На паре белых мраморных постаментов остались торчать гигантские ноги до колен, а само тело бога солнца, покрытое бронзовыми листами, глыбилось на песке, вот уже триста лет служа пристанищем чайкам, из-за чего зеленая патина была испещрена белыми кляксами и разводами.

Статуя поражала своими огромными размерами даже теперь, когда впору было мерить ее в длину – одному лишь Гефестаю удалось обхватить палец бога солнца руками, так велик оказался перст.

Породив моду на колоссальные скульптуры, родосцы и сами понаставили их немало, увековечив и Геракла, и Аполлона, и Зевеса с Афродитой, но суровый Скирон не дал времени на экскурсии – ближе к полудню либурна отправилась в путь.

Преодолев Ликийское море, пройдя меж берегами Киликии и Кипра, корабль причалил в порту Антиохии Сирийской, именуемом Селевкия Пиэрия.

«Морские ворота» Антиохии открывались не в гавань, а в устье реки Оронт, выносившей в море свои мутные воды. Вдоль всего берега тянулись пристани, каменными молами продвинутые на глубину. Сотни кораблей стояли пришвартованные, иные медленно отваливали от причалов, распуская паруса, и тут же от массы судов, бросивших якоря на рейде, устремлялись пузатые «купцы», спеша занять освободившееся место.

За лесом качающихся мачт виднелись улицы Селевкии, уступами спускающиеся с утеса к реке – на солнце белели колоннады храмов и стены плоскокрыших домов, серели мощные башни, а пышные садики глянцево блестели, клубясь зелеными облачками.

У самого берега тяжело расплывались приземистые склады, крытые черепицей и окруженные портиками. Между их широко распахнутыми воротами и сходнями кораблей сновали вереницы рабов-грузчиков. Тарахтели телеги, нагруженные пирамидами бочек, штабелями бревен, обтесанными глыбами мрамора, грюкающими амфорами с вином или зерном. Размеренно ступали полицейские-вигилы, охраняя покой мирных граждан, суетились портовые чиновники, купцы принимали и отправляли груз.

Разноголосый и разноязыкий гомон вплетал в себя скрип подъемников-полиспастов, злобные окрики грузчиков, требующих дорогу, мычание волов, крики ослов и верблюдов, грохот колес, катящихся по камням… А надо всей этой суетой висела поднятая пыль, понемногу сносимая ветром.

Командир либурны твердой рукой направил корабль вверх по течению, собираясь подняться по Оронту до самой Антиохии, однако возле военной гавани дорогу ему перекрыла длиннотелая трирема, чей озверелый начальник-триерарх прорявкал в медный рупор объявленный запрет. Скирон ругаться не стал. Он свернул к берегу и кое-как втиснулся между крутобокими таридами, перевозившими лошадей.

Искандер выслушал Скирона, кивнул и обратился к друзьям:

– Вверх не пройти – город празднует… что? Эдик, к доске!

– День рождения дедушки Ленина? – заломил бровь Чанба. – Так, вроде, двадцать второе завтра только…

– Невежда! – пригвоздил его Тиндарид.

– День пастуха сегодня, – прогудел Гефестай.

– Именно! – восхитился Искандер. – Садись, «пять», – и торжественно провозгласил: – Друг мой Эдикус, сегодня по всей империи справляют Париллии во славу доброй Паллес, покровительницы скота.

– Друг мой грэкус, – съехидничал Чанба, – нам про то ведомо. А вот ты, юный натуралист, пролистнул дату поважнее, чем профессиональный праздник животноводов, – и заговорил назидательно, пародируя лекторский тон Александра: – Сегодня по всей империи справляют день основания Рима! Восемьсот лет с хвостиком минуло с той поры, когда Ромул собрал банду пастухов-ковбоев и захватил сарай какого-то там царька, ибо какие в то время могли быть дворцы? Дал тому царьку под зад, а потом плугом очертил границы нового города, которому присвоил свое имя – скромный он был, Ромул, чурался почестей… Усек, энциклопедия моего сердца? Занеси данную инфу в скрижали своего интеллекта и блистай им дальше.

Отмщенный, Эдик победно залучился, а порядком уязвленный Искандер пожал плечами, изображая полнейшее равнодушие и «сохраняя лицо».

Грохнулся трап, приглашая сойти на сушу. «Великолепная семерка» спустилась на причал, нагрузив плечи и подмышки цирковым скарбом.

– Интересная у вас жизнь, – сказал И Ван, смежая глазки в щелочки, – сплошные праздники! Только минули Цереалии, как начинаются Париллии, а через неделю придет черед Флоралий…

– Драгоценный Ваня, – просиял Чанба, – ты забыл упомянуть Виналии. Их будут отмечать через два дня.

– Не жизнь, – вздохнул даос, – а сплошной праздник…

– Это не праздники, – проскрипел Лю Ху, – это те прочные гвозди, которыми правители скрепляют воедино разные народы. Подданные римского императора живут на берегах одного моря, но стены, прочнее каменных, разделяют племена – каждое молится своим богам, говорит на своей речи, следует обычаю своих отцов и дедов. Как единая латынь связала разноязыких, так и общий праздник сводит людей севера и юга, востока и запада на одном торжестве. А когда чужие люди радуются сообща, они роднятся.

– Чеканная формулировка, – согласился Лобанов. – Ну что? Хватаем повозку, если найдем, и двигаем в Антиохию?

– Я – «за», – высказался Эдик.

– Рад за тебя, – не удержался Искандер.

– Время неурочное, – вздохнул Го Шу. – Нам предстоит долгий путь и надо будет приобрести хороших, выносливых коней, но кто их нам продаст в праздничный день?

– И будут ли места в гостиницах? – обеспокоился Гефестай.

– На травке поспишь, – пожелал ему Чанба, – сольешься с природой… Ты же любишь природу? Ну, вот… А она тебе ответит взаимностью.

– Ты на что намекаешь? – подозрительно спросил сын Ярная.

– Я тебе добра желаю, – заверил его Чанба, – хочу, чтобы ты не стыдился своих порывов, своего дао. Ибо то, что естественно, не безобразно – так учит нас Лао-Цзы. Верно, Гоша?

– М-м… Почти, – промямлил даос.

– Слышал авторитетное мнение? Ну вот…

– Фи! – скривился Искандер. – А можно без пошлых намеков?

– Лично у меня другое предложение, – проворчал Гефестай. – Я считаю, что мы и втроем справимся. А четвертого лишнего утопим в Оронте.

– Нет, – воспротивился Искандер, – это не по-хозяйски. Лучше его продать – сирийцы любят мальчиков…

Эдик уже открыл рот, готовясь дать достойный ответ, однако его оборвал Лобанов.

– Хватит болтать, – сказал он, подзывая свободную повозку-карруху. – Залезайте.

Дощатая телега, влекомая четверкой лошадей, обходилась без бортиков. Преторианцы-«циркачи» и их провожатые расселись со всех сторон каррухи, свесив ноги. Безразличный возница, получив пару сестерциев, сразу ожил и хлестнул кнутом, подбадривая лошадей.

– Занимайте места согласно купленным билетам, – балаболил Чанба, ерзая. – Контролер на линии!

– Билеты – это что-то вроде тессер, по которым проходят на ристания колесниц? – полюбопытствовал И Ван. – А что такое «контролер на линии»?

– Не слушайте этого болтуна, почтенный И Ван, – сердито сказал Сергий и повернулся к Эдику: – А ты прикуси язык!

– Всё! – заверил его Чанба. – Я нем, как рыба. Свежезамороженная…

Следуя вдоль Оронта, повозка часика через два приблизилась к Антиохии. Это был огромный красивый город – больше полумиллиона жителей. Антиохия удобно расположилась между мутным Оронтом и двуглавой горой Сильпия. Крест-накрест город делили стены, разграничивая четыре квартала, где проживали римляне и сирийцы, эллины и иудеи, а снаружи Антиохию обносила общая крепостная стена, укрепленная четырьмя сотнями башен. Так что в городе тесно не было, внутри его стен можно было встретить и розовые скалы, и ручьи, и водопады. А ипподром разместили на большом, омываемом Оронтом острове, куда вели каменные мосты.

– Прав был Лёха насчет скрепляющих народ гвоздей, – негромко сказал Эдик, подбородком указывая на жителей предместий, которые исполняли положенные обряды с удовольствием и старанием.

И эллины с римлянами, и народ сирийского обличья, все одинаково одетые в легкие хитоны, окропляли водой конюшни и хлева, выметали из них сор новыми метлами, украшали двери венками и гирляндами из веточек.

Портовая дорога вильнула, выходя к стенам города, и справа показался луг, по которому разбрелось стадо овец. Двое пастухов ходили вокруг отары, окуривая животных серой, и молились наперебой – о ниспослании милости на скот, стойла и дом, об избавлении от мора и болезней, об изобилии травы, корма и чистой воды…

Повозка загрохотала по каменным плитам и въехала в Портовые ворота Антиохии. Дальше, ближе к центру города, стояли раскрытыми еще одни ворота – Херувимские, украшенные бронзовыми барельефами из Иерусалимского храма, разрушенного Титом.

И путешественники выехали на центральную улицу Нимфей – широкую и прямую, мощенную мрамором, с тротуарами под сенью непрерывных портиков. Дома по обе стороны поражали пышностью и великолепием, сверкали гранеными колоннами, поднимали на плоских крышах ряды статуй, спускали лестницы, охраняемые каменными львами и грифонами, или отгораживались от улицы решетчатыми оградами.

Впрочем, смотреть по сторонам удавалось не слишком – по улице шествовали колонны празднующих, веселых и пьяных, в одеждах всех цветов и оттенков.

– Да здравствует Первое мая… – вякнул Эдик, и поспешно сказал: – Молчу, молчу…

Антиохийцы и гости города шли, пританцовывая, кружась и подпрыгивая, они размахивали зелеными ветками и листьями пальм, орали, пели, хохотали, оживленно балаболили, стараясь перекричать толпу, или молча улыбались, радуясь празднику, хорошему дню и просто самой жизни.

Повозка еле катилась, кони фыркали, раздвигая толпу, вздергивали головы, а люди, идущие на праздник, вихрились вокруг, обтекая странствующих и путешествующих. Шалые девчонки в одних эксомидах, обнажающих правые груди, набрасывали ханьцам и преторианцам венки на шею и тянулись к ним губами. Трое философов с великим смущением отстранялись, а Сергий с удовольствием чмокнул пару прелестниц, не упустив случая ущипнуть их за приятные округлости.

Ближе к центру города толпа поредела, и карруха выбралась на перекресток, где был сооружен Омфален – четыре роскошных арки, украшенных скульптурами. Тут же высился пьедестал с беломраморной фигурой отдыхающего Аполлона, глаза которого, сделанные из розовых гиацинтов, томно глядели вдаль.

– И куда вас? – обернулся возница.

– Вот что, любезный, – сказал Сергий, – хорошая гостиница отсюда далеко?

Возница задумчиво почесал в затылке, и сказал рассудительно:

– Ну, ежели не удаляться особо к окраинам, то можно остановиться у Клонарии. У нее тут рядом заведение, хорошее, там все важные господа ночуют. Слуги у Клонарии почтительные и не воруют, а в комнатах не найти насекомых… Но жадна толстозадая – за квадрант удавится!

– Ничего, – ухмыльнулся Лобанов, – стерпим. Вези нас к Клонарии!

– Как скажете…

Повозка свернула влево, выезжая на такую же широкую улицу, как парадный Нимфей. Не миновав и квартала, возница осадил лошадей, и рукой с кнутом указал на солидное здание в четыре этажа.

– Наша остановка… – начал было Эдик, но вовремя поймал внимательный взгляд Сергия.

Семеро слезли с тряской повозки и подхватили свое добро.

Дверей у гостиницы-ксенона не имелось – гости проходили под арку во внутренний двор, где шумел фонтан и зеленели клумбы. Запах свежести, однако, перебивался неистребимым ароматом жареной рыбы.

Из-под навеса выплыла монументальная женщина лет сорока. Тончайший ионийский хитон она прикрыла синим химатионом, вышитым золотом, с обычным бордюром из крючковидных стилизованных волн по нижнему краю. По восточной моде химатион был наброшен на правое плечо женщины и через спину подхвачен пряжкой на левом боку.

Изящество одеяния портила обувь. К такому хитону подошли бы посеребренные сандалии с длинными ремешками, но женщина была слишком могучего сложения и обулась в грубые, но прочные калиги, разношенные, как у легионера-ветерана, отшагавшего полимперии.

– Хайре! – приветствовала женщина новоприбывших по-гречески, густым баском под стать телосложению. – Я Клонария, фэ, хозяйка этого миленького местечка. Желаете, фэ, остановиться?

– Желаем, – кивнул Лобанов. – Найдутся две комнаты?

Клонария поглядела на него с некоторым сомнением, и Сергий достал из кошеля пару денариев.

– Этого хватит?

Глазки-буравчики Клонарии тут же загорелись, и хозяйка выпалила:

– Три!

– Ладно, – согласился Лобанов, – тогда включи сюда и обед на семерых.

Хозяйка ксенона поглядела на него с уважением. Кивнув, она забрала денарии, и подозвала девушку, лицо которой хранило недовольное выражение вечно угнетаемой.

– Наннион, проводи гостей в седьмую и восьмую!

– Слушаюсь, госпожа…

Наннион стрельнула глазками, и сделала приглашающий жест. «Пожалуй, такую не слишком-то и угнетешь…» – подумал Лобанов, следя за тем, как розовая ткань хитона, зашпиленного на плечах Наннион пятью серебряными булавками, переливается и складывается в талии девушки. Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал ее от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими посеребренными ремешками. Ножные браслеты хрустально звенели на щиколотках девушки.

Обернувшись, Наннион поймала взгляд Сергия, улыбнулась ему и показала маленький розовый язычок.

– Сюда, пожалуйста, – проговорила она, заводя постояльцев в темный коридор. Отворив одну дверь, она развернулась и открыла другую, напротив. – Вот ваши комнаты.

– Большое спасибо, – с чувством произнес Эдик, изо всех сил вытягиваясь, словно добирая недоданные природой сантиметры.

Наннион улыбнулась и вышла во двор.

– Оставляем вещи и топаем на базар, – объявил Лобанов, – поищем себе коников. Сегодня переночуем здесь, не ехать же на ночь глядя, а завтра с утра и поскачем…

– Не обязательно так спешить, драгоценный Сергий, – сказал Го Шу. – Коней можно купить и завтра. Один день ничего не решает…

– Иногда и минута может решить, быть или не быть, – не согласился Сергий. – И зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

– Вы так спешите предстать перед Сыном Неба? – уважительно спросил Лю Ху.

– А как же! – воскликнул Эдик. – Всю жизнь мечтал с ним увидеться.

– Просто мы хотим успеть вернуться, – дал Искандер более приземленное объяснение, – если не в этом году, так хотя бы этой зимой.

Лобанов зашел в «номер». Ничего особенного – ложа в ряд, каждое застелено дорогим вавилонским покрывалом. Под окном с узорной решеткой – низкая подставка с медным тазом и парой кувшинов, полных воды.

Уложив ковровую сумку с цирковыми принадлежностями (включая акинак), Сергий сделал нетерпеливый жест: пошли, дескать.

И они пошли.

Преторианцам повезло – в Антиохию на продажу пригнали сразу несколько табунов из самой Африки. Продавались чагравые кони из Азиры – той породы ливийских скакунов, которые якобы завезены еще скифами-гиксосами, завоевателями Египта. Лошади из Азиры славились своей выносливостью в жару и безводье, а путь, который предстояло проделать Сергию и его спутникам, пролегал как раз по пустыням и сухим плоскогорьям, выжженным беспощадным солнцем. Искандер с Гефестаем торговались яростно, вдрызг, крича и потрясая кулаками. Тиндарид призывал в свидетели Афину Аллею и громко стенал: «Ах, за кого нас тут держат?! Это, по-вашему, кони? Да мальчишка на палочке верхом обгонит их играючи! Никаких шансов! Даже на живодерню не примут эти остовы, эту протухшую конину на хилых ножках. Помилосердствуйте! Голодный тигр, и тот возрыдает, узрев этих несчастных тварей!» А сын Ярная злобно трубил: «Клянусь благою Друваспой, Владычицей крепких лошадей, нам подсовывают хворых кляч! Ты хочешь, чтобы мы купили загнанных одров по цене слонов?!»

Торгаши хватались за голову, бегали вокруг коней, визгливо доказывая справедливость цены: «Посмотри, какая мощная грудь! Какие крепкие ноги! И холка длинна, и бока круты!» «А зад узковат! – парировал Гефестай. – И пах длинен! Смогу я на этой дохлятине делать полсотни миль в день? Да дыхалки у нее не хватит, лучше сразу забить и не мучить! Плавали – знаем!»

Умаявшись спорить, но и получив бескорыстное удовольствие от знатного торга, продавцы расстались с десятком «ливийцев».

Конь, доставшийся Лобанову, красотой не блистал – темно-пепельного цвета, с длинными передними бабками и вислым задом. Однако этот изъян означал мягкую для всадника переступь, что в дальней дороге ценится куда больше, чем гордая стать. Сергий, не мудрствуя, назвал своего коня Пеплом.

– А хватит ли нам десятка? – рассуждал Лю Ху по пути в ксенон, похлопывая по шее чагравую покупку. – Если вы так спешите, надо вести с собою по два-три подсменных коня каждому из нас, чтобы пересаживаться в дороге.

– Десятка, конечно, маловато будет, – кивнул Гефестай, – но здесь кони дороги. И порода не та. Нам крупно повезло, что застали этих ливийцев. А вот в Парфии надо будет прикупить еще столько же – там лошади и дешевле, и подойдут лучше. Не забывайте, нам еще через горы перебираться. Плавали – знаем!

– И все же зря вы отказались от наших денег, драгоценные мастера, – попенял Го Шу. – Заплатили бы хоть за седла…

– Сложимся еще, не волнуйтесь! – успокоил ханьцев Чанба.

Конюшня при ксеноне была пуста наполовину, так что и люди устроились, и лошадей устроили. Купленные по дешевке седла – воинские, четырехрогие, какими пользовались легионеры, – отнесли в «номера». Там же сложили оружие. Ханьцы не носили мечей, имея при себе здоровенные кинжалы цин-люй почти в локоть, с клинком, похожим на скрипку, и с рукояткой в виде женской фигуры. Кинжалы философы не снимали с пояса, когда находились в городе. На природе они не расставались с тугими луками и колчанами, полными стрел. Лучше всех стрелял И Ван – он специально упражнялся в метании стрел, чтобы не убить врага, а ранить, ибо учение Будды отвергало причинение смерти.

За делами, за дневной нервотрепкой и беготней Сергий и не заметил, как завечерело. Однако гостиница не погрузилась в тишину и сонное оцепенение.

Деревянные ворота под аркой заперли, а во внутреннем дворике царила праздничная суета. Для начала Клонария торжественно разожгла очаг, запалив ветки оливковых и лавровых деревьев и побросав в огонь засохшие цветы. Горящие ветки громко потрескивали, и все – и слуги, и постояльцы, – радовались. Хорошая примета!

– Вообще-то, разжигать очаг полагается отцу семейства, – заметил придирчивый Искандер.

– Дополнительную заповедь тебе даю, – пропел Эдик, – «Не занудствуй!» Ты погляди на Клонарию, грэкус. Чем не глава семьи?

А Клонария приступала к важному обряду – сжиганию сложной и странной очистительной смеси, приготовленной весталками из крови коня, коего закололи в честь Марса в октябрьские иды, из пепла сожженного в день Фордилиций еще не родившегося теленка и бобовой соломы.

Когда вонючая мешанина сгорела, хозяйка ксенона принесла жертву Паллес – корзинку проса, любимого богиней злака, просяные пирожки и горшочек простокваши.

Четыре раза подряд Клонария отпила молока, приговаривая:

– Прости, фэ, грешки мои, о, Палла! Благослови сей дом, фэ, и всех, кто проживает в нем временно или постоянно! Отведи, фэ, прочь хвори и напасти! Будь добренькой, фэ!

Пока хозяйка договаривалась с богиней, проворные рабы натащили кучу соломы.

– Поджигайте! – важно велела Клонария. И первая показала пример – грузно перепрыгнула через очищающий костер.

Поскакали гости-сирийцы, едва не подпалив длинные одеяния, а потом Эдик, схватив за руку Наннион, побежал на огонь. Взвизгнув, служанка прыгнула в паре с Эдиком.

Вскоре солома прогорела и приступила тьма, в которой смутный говор накладывался на смех и пьяные выкрики.

Сергий вспомнил Тзану, вздохнул и сказал:

– Пошли спать.

– Па-ашли-и… – мощно потянулся Гефестай.

– Пора, – согласился Искандер и обратился к ханьцам: – Как вам наши обычаи?

– Хорошие обычаи, – одобрительно покивал Лю Ху. – Великий Кун Цю говорил так: «Преодолей себя, восстанови ритуалы». Я наблюдал хороший ритуал.

Даос усиленно зевал, побуждая сурового товарища отрешиться от сутолоки дня.

– Пора дать отдых утомленным телам, – пробормотал он.

– А где Эдик? – удивился Гефестай. – Почему это его не слышно?

– Что-то мне подсказывает, – протянул Искандер, – что мы не услышим Эдикуса до самого утра!

– А Клонария, – подхватил Лобанов, – не услышит Наннион. Всё, артисты цирка, отбой!

Ранним утром, когда вершины Сильпия нечетко оконтурились на фоне розовеющего неба, преторианцы оседлали коней, помогли философам сесть верхом – стремена еще не вошли в обиход, – вскочили сами на нервно отаптывающихся «ливийцев» и пустились в путь.

Клонария, хоть и с ворчанием, снабдила всех узелками, пахнущими сыром, лепешками и жареной рыбой, но Эдика окружили куда большей заботой и вниманием – ласковая Наннион напихала ему в седельные сумки и сушеных фиников, и изюму, и копченого сала. И фляжку мульсума, вкусной смеси вина и меда, сунуть не забыла. А при расставании кричала тонким голоском: «Гелиайне! Гелиайне!» Сонный Эдик отделался крепким поцелуем и попрощался с нежданной любовью…

И вот, накормленные застоявшиеся кони бодро поскакали к Гиерополю, славному своим храмом, посвященным Астарте. Оттуда до Евфрата рукой подать.

Дорога поднималась в горы, пересекая леса, кои к будущим векам вырубят подчистую, оставив потомкам сухие пыльные склоны, кое-где поросшие колючим кустарником. А пока вокруг шумели пробковые дубы с прямыми стройными стволами, так непохожие на кряжистых северных сородичей. Простирались рощи смоковниц с клубящимися, как зеленые облака, пышными кронами; высились ряды каштанов и орехов в обхват, а ближе к Оронту попадались исполинские платаны и кипарисы по шестидесяти локтей высоты. Светлые и чистые, продуваемые ветрами гор, шумели леса из великанш-сосен и титанов-кедров.

Гиерополь и сам начинался на опушке рощи громадных пихт – стандартный город, выросший на границе Европы и Азии, переживший владычество персов и эллинов, а ныне доставшийся римлянам.

Храм Астарты-Ашторет Всеуносящей, Властительницы Ночей находился рядом с городом, окруженный двойными стенами с кубическими башнями.

Фаллосы из черного гранита по сотне локтей высотой охраняли вход в храм, откуда тянуло аравийскими благовониями.

Тяжелые ворота в стенах стояли распахнутыми, десятки людей в римских туниках, в эллинских хитонах, в сирийских халатах входили и выходили, получая любовные утехи во всех видах. Напряженную половую жизнь вели храмовые проститутки, отдававшиеся любому во славу Астарты. Эти жрицы любви рано старились, цепляя и раздавая Венерины хвори и болячки.

Ударно трудились томные мальчики-аколиты, их бледные лица с подкрашенными глазами и губами пугали, вызывая в памяти страшилки про упырей и вурдалаков. А по двору храма, уворачиваясь от бродящих пятнистых быков, разгуливали архигаллы – фанатики, сами себя оскопившие в честь божества. Изредка они пускались в пляс, кружась волчками и запевая протяжные гимны.

– Правильно сделали, что отчикали себе лишнее, – заявил Эдик. – Теперь, по крайней мере, им ничто не мешает танцевать!

– Согласен с вами, коллега, – поддержал его Искандер, – надо изымать порченые гены из оборота поколений. Никаких шансов!

Они говорили по-русски. Ханьцев очень заинтересовал непонятный язык. Гефестай туманно объяснил троице философов, что это – наречие далеких северных варваров, с которыми «артисты цирка» имеют родство.

– Ладно, варвары, – сказал Лобанов, осматриваясь. – Где ночевать будем?

– А что ты предлагаешь, босс? – вяло поинтересовался Эдик.

– В город соваться неохота, я бы лучше на природе остановился. Вон там хотя бы, на опушке.

– Согласен… – зевнул Чанба.

– Дежурить будем по очереди, – хладнокровно продолжил Сергий. – Ты – первый.

Лицо Эдика вытянулось и перекосилось.

– Имей совесть, босс! – взвыл он. – Пролетарий спать хочет!

– Ночью надо было спать, – парировал Лобанов, – а не девчонкам головы дурить.

– Какие девчонки?! Одна Наннион только!

– Ну, хоть признался, – хмыкнул Гефестай. – Ладно, Сережка, давай я вместо него – все равно ведь заснет на посту! Плавали – знаем…

– Ладно, уговорили.

Пристроив лошадей на поляне, преторианцы разожгли костер и улеглись, замотавшись в кошмы, а вместо мягких подушек используя седла. Философы устроились поближе к огню.

В этот вечер не было слышно обычных споров в отстаивании позиций Будды, Лао-Цзы и Кун Цю. За целый день езды умаялись даже такие суровые личности, как Сергий и Лю Ху. Так что команду «отбой» давать не пришлось – горизонтальное положение приняли все, кроме дежурного Гефестая, бродившего неприкаянной вертикалью вокруг, успокаивавшего коней, подкидывавшего сухостоя в костер.

Далеко за полночь его сменил Лобанов. Умывшись из фляжки, Сергий почти проснулся, и тут, словно продолжение сна, из-за деревьев вышли высокие воины в позолоченных доспехах – храмовая стража.

– Чего надо? – спросил их Сергий без особой приязни.

Храмовники молча оглядели спящих, словно пересчитывая, поклонились и бесшумно покинули поляну.

А рано утром философы и преторианцы продолжили свой путь, выбравшись на гладкую Царскую дорогу, проторенную века назад до самого Ктесифона.

Это случилось на берегу полноводного Евфрата, несущего мутные вешние воды к югу. Путники остановились на обед и разожгли костер из нанесенного рекой плавника. Искандер сочинял что-то вроде густой похлебки или жидкой каши. В любом случае, пахло весьма аппетитно.

Сергий снял сапоги, походил босиком по песку, по молодой травке, пробившейся на пустынных склонах, а потом решил переложить суму. Цирковые принадлежности он сложил еще в Риме, но качка и тряска разворошили укладку. А вдруг горючка пролилась?

Вынув заветную фляжку, Лобанов убедился, что пробка сидит прочно. Тут-то все и произошло.

По узкой сырой промоине на берег проскакал гнедой конь, понукаемый девушкой, чьи растрепанные волосы путались с лошадиной гривой. За нею гнались двое на чалых конях – оба всадника блистали золочеными панцирями и потрясали длинными копьями. Девушка кричала, храмовники молча догоняли. Вдруг один из «золоченых» метнул копье. Мощный бросок стоил жизни гнедому – конь кувыркнулся, закидывая тонкие ноги, а девушка покатилась кубарем. Храмовники вскричали торжествующе, крепкая рука замахнулась копьем, готовясь добить всадницу…

Лобанов среагировал мгновенно. Выдернув пробку, он набрал полный рот горючей смеси и метнулся к костру, выхватывая из огня горящую ветку. Бросившись наперерез храмовникам, он вскинул пылающую ветвь и выдул огонь. Получилось здорово – бурлящий факел полыхнул, до смерти напугав коней. Дико заржав, они вздыбились, но разгон был велик, и оба животных шлепнулись, раскидывая кучи песка. Стражи храма успели спрыгнуть, и тут же вскочили, выхватывая короткие и узкие мечи.

Девушка бросилась к Сергию, тот схватил ее за руку и мотнул, отправляя за спину. Плотно заткнув пробкой кожаный сосуд, он и сам бросился назад – за мечом, но тут на помощь пришли друзья. Искандер с Гефестаем преградили храмовникам путь и приняли навязанный бой.

Подхватив верный акинак, Лобанов кинулся обратно. Следом скакал Эдик, воинственно размахивая гладиусом, но поддержка не понадобилась – оба слуги Астарты хрипели, содрогаясь последний раз в жизни. Хмурый Искандер очищал окровавленный меч, тыкая им в песок. Ожесточенный кушан стоял рядом, высматривая врага, будто мало ему было того, кого уже поверг.

– Ничего себе, заявочки! – выговорил Чанба, опуская меч.

Ханьцы стояли в ряд, бледные и потрясенные, все при оружии.

– Не поспели мы за вами, – вымученно улыбнулся Лю Ху.

Сергий повернулся к девушке, смуглой и черноглазой, одетой в подобие короткого обтягивающего платья, полностью оголявшего грудь – две загорелые чаши, сомкнутые краями. По ложбинке между грудями стекала струйка пота, прочерчивая дорожку в налете пыли.

– Кто ты, – резко спросил Лобанов, – и что все это значит?

– Я – Низа! – Девушка надавила ладонями на груди. – Меня сделали храмовой проституткой помимо моей воли. Дважды я пыталась бежать, третий раз был удачен – ты спас меня…

Ее латынь была ужасна, но понятна, а внешний вид – затасканное платье, заношенные сандалии, – вроде бы подтверждал слова, сказанные беглой жрицей. Да и взгляд, обращенный к Лобанову, был так доверчив, так молил: не брось меня, не отринь!

– Ладно, – нахмурился Сергий, – что ж с тобой делать… И куда ты так гнала? Не в Евфрате же утопнуть!

– О, конечно же, нет! У меня бабушка живет в Эвропе, вот туда я и бежала. Но меня догнали…

Подумав, Лобанов сказал:

– Бросаем всё и уходим. Не хватало нам еще сразиться со всею стражей Астарты!

– А жаркое? – огорчился Искандер.

– А-а, так это была не каша? Ладно, едим по-быстрому! Четверо седлают коней, четверо подкрепляются! Низа, бери себе вон того красавца, – Сергий указал на чалого, спокойно хрупающего травку рядом с трупом стражника.

И пошла суета… Одни ели, обжигаясь и свирепо дуя на кашу-жаркое, другие спешно седлали коней, привязывали к седлам скатки одеял, крепили сумы.

Кое-как перекусив, умноженный отряд отправился на рысях к югу, следуя Царской дорогой.

Ближе к вечеру, так и не дождавшись преследования – или вовремя оторвавшись – «великолепная семерка» плюс жрица-беглянка свернула под защиту скал на самом берегу реки. Отсюда до Царской дороги было шагов пятьсот голого пространства, не отмеченного даже кустиком – незамеченным не подкрадешься, а с севера скальную гряду прикрывала чахлая рощица, заваленная сухими ветками. Опять-таки, бесшумно не подобраться, треск, шорох и хруст гарантируются.

Запалив костерок, вся компания устроилась на отдых. Коней привязали к колышкам, вбитым в землю, – пастись.

– Да будет благословенна весна, – произнес даос, наблюдая за тем, как его конь щиплет молодую траву. – Мы здесь проезжали летом – стояла жара, в воздухе витала пыль и осаживалась на сухие колючие злаки…

– Весна! – с чувством выразился Эдик.

– Природа следует своим путем, – сказал Го Шу, – Земля и Небо меняют циклы и сезоны, год за годом обновляя покровы живого. Звери линяют, трава сохнет… И всё начинается сначала.

Сергий лежал на теплом песке, подложив под голову седло, и лениво наблюдал за Низой, что стояла по пояс в воде и яростно отмывалась, натирая голое тело песком и глиной.

Окунувшись очередной раз, она направилась к берегу, покачивая бедрами. Свет костра был достаточно ярок, чтобы выкрасить в цвет огня выходящую служанку Астарты. Низа подняла руки, завела их за голову, отжимая мокрые волосы, и Лобанов помимо воли обратил внимание на то, что есть они лишь на голове, – и под мышками, и на лобке отсвечивала гладкая кожа. И как тяжело покачиваются груди – вниз и в стороны, вниз и в стороны… Низа приблизилась вплотную и встала над ним, широко раздвинув ноги, опустила колени на траву по бокам Сергия, сжимая его тело бедрами, приседая и возбуждающе касаясь ягодицами. Сухая трава, подброшенная в костер, прогорела. Придвинулась тьма.

Лобанов услышал взволнованное дыхание девушки. Низа положила руки ему на грудь, провела ими…

Сергий облизал вдруг пересохшие губы. Желание разрасталось в нем, требуя немедленно принять участие в действе, но торможение сумело пересилить похотливое влечение. Лобанов взял руки Низы в свои и развел их.

– Не нужно, – мягко сказал он и решил перевести свой отказ в шутку: – Вот доберемся до Эвропа, отблагодаришь меня вкусным обедом…

Низа хихикнула, отстраняясь и шаря по брошенному платью.

– А кто тебе сказал, кентурион, – проговорила она с хрипотцой, – что мне нужна твоя любовь? Я за другим пришла… – протянула девушка. Резко вскинув руки, вытягиваясь так, что груди подпрыгнули, жрица выдохнула: – За смертью твоей!

В отблеске костра сверкнуло тонкое острие – трехгранная игла из твердой черной бронзы дрогнула на взмахе. Лобанов мгновенно скрестил руки для перехвата и залома, но тут с тихим шелестом прилетела стрела и с противным чмокающим звуком вошла Низе под левую грудь. Жрица сильно вздрогнула, качнулась и свалилась без звука на мягкий песок. Сергий подхватил оброненную иглу и перекатился в сторону, едва не сбив с ног подбегавших друзей.

– Чего это она? – крикнул Эдик.

– Цел? – рявкнул Искандер.

Лобанов молча протянул ему иглу.

– Дай-ка, – буркнул Гефестай.

Сопя, он разглядел орудие убийства в неверном свете костра.

– Никакая она не беглянка, – пробурчал сын Ярная. – Такими иглами вооружают только старших жриц, отданных в храм девочками и прошедшими все уровни посвящения. Это «игла последнего желания», ею убивают приговоренных к смерти. Ты бы умер быстро и без боли…

– А фиг вам, – сказал Сергий. – Скажите лучше, кто стрелял?

Друзья неуверенно переглянулись.

– А это разве не ты? – удивился Чанба, глядя на Гефестая.

– Не я, – серьезно качнул головою кушан.

– Это не вы стреляли? – спросил Лобанов, обернувшись к ханьцам.

Го Шу покачал головой и сказал:

– Стрела прилетела со стороны скал.

Резко подхватив горящую головню, Искандер бросился к скалам, бросив по дороге:

– Гефестай, прикрой меня!

Сын Ярная проворно вооружился луком, прихватил колчан и полез на круглый бок скалы. Тиндарид скрылся за грядой, только искры, взлетающие над зубчатой кромкой скал, указывали на его присутствие.

Растерянный Эдик перевел взгляд на Низу.

– Она такая сексуальная… – пробормотал он, и поправился.

– На то и расчет, – мрачно сказал Сергий.

Вскоре вернулся Искандер и швырнул в костер догоревшую головню.

– Ну, что? – встрепенулся Чанба.

– Никаких следов, – покачал головой Тиндарид. – Песок белым отсвечивает, каждая ямка выделяется, каждый бугорок…

– Не призрак же стрелял!

– Не призрак, это точно…

– Если ты подозреваешь храмовников, – проворчал Гефестай, – то брось эти мысли. Это тупые служаки, они никогда не поднимут руку на посвященную жрицу, для них это равнозначно тому, чтобы ударить богиню!

– Но они же бросали копье в Низу. Сам видел!

– Я видел, что копье метко попало в коня.

– Странно всё это… – протянул Искандер.

Присев на корточки, он переломил древко стрелы и потащил ее из мертвого тела.

– Парфянская, – определил он. – Видите, наконечник с крючками, назад загнутыми? Такую стрелу удалишь только вместе с внутренностями… Никаких шансов!

– У сарматов такие же, – заметил Лю Ху. – А она ничего не говорила?

– Низа? – уточнил Сергий. – Уведомила меня, что пришла за моей смертью. Потом ее подстрелили, она упала и что-то прохрипела… «Хород» или «ород», что-то вроде этого.

– Ород? – задумался Тиндарид. – Это парфянское имя…

– А, может, она имела в виду убийцу? – парировал Эдик. – Могла же она его видеть?

– Могла…

– Выходит, нас тут ждали, – сделал вывод Го Шу. – Ждали и хорошо подготовились…

– Целый спектакль поставили! – хмыкнул Чанба.

– Ладно, – сказал Лобанов, прекращая прения. – Всем спать! Почти всем. Го Шу и Эдик будут в дозоре, Гефестай сторожит лошадей. В полночь – пересменка. Драгоценный Го Шу не против?

– Что вы, что вы! – замахал руками даос.

– У путников, вместе одолевающих дорогу, всё должно быть общее, – проскрипел Лю Ху. – И еда, и тягости, и беда, и радости.

– В таком случае, делим сон и дозор поровну. А сейчас все дружно поднялись и пошли хоронить Низу…