Глава 12
«ВОЛЧЬЯ СОТНЯ»
Из «Записок» генерала К. Авинова:
«Андрей Григорьевич Шкуро всегда отличался энергией и склонностью к авантюрам. К первой награде — ордену Святого Станислава 3-й степени — его представили за доблесть, проявленную в стычках с персидскими разбойниками-шахсеванами.
Грянула „германская“, и есаул Шкуро отправился на Юго-Западный фронт. В Галиции он командовал взводом в семнадцать сабель, изрядно погуляв по немецким тылам, заработав заветную „клюкву“ — орден Святой Анны 4-й степени — на шашку с красным темляком.
Дослужившись до войскового старшины, Шкуро сколотил из самых отчаянных казаков Кубанский конный отряд особого назначения и дал немцам такого жару, что те не знали куда деваться, назначив за голову Андрея Григорьевича шестьдесят тысяч рублей золотом.
Февральская революция смешала всё в России. Шкуро не мог сдерживаться, наблюдая за тем, как разлагается армия, — плюнул на всё и подался в Персию, к генералу Баратову.
— Буду драться с турками, — орал он, — с курдами, с самим чёртом! Только бы не видеть этих проклятых митингов и этих митингующих рож!»
Шкуро спал чутко и проснулся сразу, лишь только на него пала тень подошедшего. Мигом перекатившись на спину, он выхватил «наган» — на мушке оказался старый казак, оборванный, исхудалый, в валенках на босу ногу. Глаза его горели нечеловеческим огнём.
— Ты кто? — хрипло спросонья осведомился Шкуро. Прочистил горло и добавил: — Чего надо?
— Я — Георгий Победоносец! — глухо возговорил старик. — Веди казаков, молодой воин, и спаси русский народ, избавь его от большевиков! Будь милосерден к людям, и ты всё одолеешь!
Гнусавым голосом он запел псалмы. Опираясь на резной посох, отошёл с чувством исполненного долга, а Шкуро свесил ноги с телеги, на которой почивал, и потряс головой.
— Сенька! — кликнул он «адъютанта», пройдошливого казачка, и тот явился, вытягиваясь во фрунт.
— Это что за старый хрен тут бродит?
Конопатый Сенька, выпустивший кудри из-под лихо заломленной папахи, поглядел вслед старому казаку, громко, с выражением цитировавшему Священное Писание, разбавляя церковно-славянский сочными прибаутками, и сказал:
— Та цэ ж юродивый! Ходыть по станицам, та бисов гоняе. Говорыть, що «красные» — отродье сатанинское!
— Похоже… — проворчал Шкуро.
Накинув бурку на плечи, он приблизился к роднику и набрал в ладони чистейшей воды, ледяной и шипучей. «Ачису» — говорили про неё кочевники — «кислая вода», а вот кабардинцы нашли куда более возвышенное прозвание — «нартсанэ», что значит «богатырский напиток».
Напившись вдосталь, полковник крякнул довольно, поднялся, отряхивая влагу с рук, и огляделся, щуря зоркие глаза.
Его «волчьи сотни» стояли в черкесском ауле — сакли были разбросаны по узкой извилистой долинке, зажатой пологими лесистыми склонами гор. Перепутаница домов, полей и огородов покрывала долину лоскутным одеялом с бахромою садов.
За распахнутыми воротами дома Устоковых, где нашёл приют Шкуро, прямо на улице малышня играла в гур и кричала — те, кто постарше, захватили ямки, вырытые в снегу, и гоняли младшего, не давая ему забросить деревяшку в пятую, свободную копанку. Через улицу, на «мужской скамье», восседали трое аксакалов. Углядев полковника, они сдержанно поклонились.
Андрей Григорьевич довольно ухмыльнулся — ему нравилось людское внимание.
Небольшого роста, молодой, нервный, весёлый, беспечный, с простым лицом, загорелым и обветренным, с длинными жёлтыми усами, Шкуро подкупал своей удалью и бесшабашностью. Казаки и даже горцы тянулись к нему, свято веря в удачу Андрея Григорьевича. Позовёт их ад тушить с ведром воды — пойдут! И загасят-таки пекло!
— Эй, Тагир! — окликнул Шкуро своего кунака.
— Ы? — откликнулся Тагир. Разморило черкеса — закутавшись в бурку, он пригрелся на солнышке.
— По сёлам проехался?
— Ыгы.
Тагир Устоков скинул бурку, оставшись в белой черкеске и папахе.
— Село Бешнагир даёт пятьсот винтовок с патронами, — неторопливо доложил он, — селяне из Донского — лошадей и пятьсот бойцов.
— Сма-ачно! — зажмурился Шкуро. — Ладно, собирай наших. Я в кунацкой буду.
По скрипучим ступеням он поднялся в кунацкую — большую комнату, у одной из стен которой громоздилась печка с лежанкой. Полы были покрыты коврами, на стене тоже висел ковёр текинской работы с развешенным оружием — старинными пистолями, здоровенным карамультуком, кинжалами и саблями.
Высокое и узкое окно открывалось в сад, за которым проглядывали высокие крыши конов — зернохранилищ, плетённых из прутьев и обмазанных глиной.
В кунацкой сидели двое — старый Черим, дед Тагира, и вовсе уж древний Асфар Тахох, воевавший то на стороне Шамиля, то против него.
Шкуро поклонился и сказал:
— Пусть добрым будет ваш день, высокочтимые.
— И тебе наш салям, чале, — дребезжащим голосом ответил дед Черим. — Опять в поход собрался? Далеко ли?
— Ставрополь хочу взять, счастливый тхаматэ, — хищно улыбнулся Андрей Григорьевич.
— Ставрополь?.. — протянул аксакал уважительно. — Вох-вох… Большой город… Много крови прольётся…
— Напэм и пэ псэр ихуэ, — проскрипел Асфар Тахох.
— Не прольётся, высокочтимые, — ухмыльнулся Шкуро. — Я возьму Ставрополь без единого выстрела!
Почти сорок «волчьих сотен» вёл полковник. Его бойцы носили папахи из меха волка, а впереди развевалось чёрное знамя с изображением головы серого хищника. Сотни шли потайными тропами, через ноголомные леса, где заросли дуба, бука и граба забивались густым подлеском из кизила да калины. Деревья росли так часто, что даже зимою среди них легко было спрятаться.
— Сто-ой! — крикнул Шкуро, делая отмашку плетью. — Взвод Рудича — за мной, а вы здесь ждите. Тагир, ты за старшего!
— Так точно, ваше высокоблагородие! — рявкнул Устоков и улыбнулся откровенно хулиганской улыбкой.
Андрей Григорьевич поскакал в сторону, петляя меж высоких ясеней, пока не выбрался к железной дороге. Вдалеке у путей стояла маленькая станция — дощатый засыпной домик, крытый толем. Шкуро поднял голову к гудящим телеграфным проводам и прошептал:
— Сма-ачно…
Подъехав к станции, он спешился и вошёл в домик. Ничего особенного — стол, стул, шкаф. В углу гудела пузатая печка, нагоняя сухого жару. В домике никого не было, кроме худого, лупоглазого телеграфиста. Похоже было, что его напугали однажды в детстве, а он так и остался на всю жизнь с выражением страха на узком, будто измождённом лице.
Завидев человека в распахнутой шинели, в папахе и с нагайкой в руке, телеграфист вскочил из-за стола, резко задирая руки вверх.
— Сдаюсь! — пискнул он. — Не убивайте! Я тут по работе, большевики заставили! Я…
— Цыц! — добродушно сказал Шкуро, снимая папаху, — жарко было.
Походив, позаглядывав во все углы, Андрей Григорьевич вернулся и навис над связистом.
— Ты один? — спросил он внушительно.
— С-совсем один…
— Связь есть?
— Е-есть…
— С комиссарами в Ставрополе связаться можешь? Кто у них там главный сейчас?
— Я… Я не помню… — пролепетал телеграфист, бледнея и горячо заверил опасного посетителя: — Но я свяжусь!
— Шли на имя главной красной задницы телеграмму. Готов?
— В-всегда… Д-диктуйте.
— Диктую. К-хм… — Шкуро закатил глаза, придумывая текст и разморенно обмахиваясь папахой. — «Приказываю вывести красные войска из Ставрополя в 24 часа. По истечении этого срока город будет обстрелян из тяжёлых орудий»… Передал?
Телеграфист, лихорадочно отстукивавший ключом, закивал истово.
— П-подпись? — булькнул он.
— Полковник Шкуро. Затребуют если подтверждения, так ты их заверь — «волчьи сотни» на подходе.
Бедный работник связи кивнул так, что позвонки хрустнули.
— Можешь со мной проехаться, — небрежно предложил Шкуро, — пересчитаешь артиллерийские батареи…
Телеграфист мотнул головой — аж щёки вздрогнули.
— Не н-надо…
— Ну, не хочешь, как хочешь.
Андрей Григорьевич напялил папаху и вышел вон, спиною чувствуя вздох облегчения.
— Возвращаемся! — велел он, вскакивая в седло.
Проезжая лесом, Шкуро не переставал улыбаться.
«Обстрел из тяжёлых орудий!» Господи, у него и лёгких-то нету!
Вопрос: поверят ли большевики в его блеф?..
…Большевики поверили. Когда шкуровцы въехали на улицы Ставрополя, его встретили счастливые горожане. Они плакали от радости, бросали под копыта его лошади настоящие живые цветы, буквально целовали стремена Андрея Григорьевича, а на Ярмарочной площади Шкуро углядел единственный боевой отряд — это полковник Ртищев собрал уцелевших офицеров Самурского полка, разоружённого большевиками.
— Приветствую вас! — сказал он. — И предлагаю отметить ваш триумф!
Андрей Григорьевич крякнул от удовольствия, а Тагир воскликнул:
— Е-во-вой! Наш человек — сразу к делу!
Ртищев в окружении самурцев проехал на Хопёрскую, к гостинице «Петроград». «Волки» следовали за ними.
— Кухня тут так себе, — сказал полковник, — но вина отличные!
Уже через полчаса Шкуро убедился в правоте его слов — зал ресторана плыл и качался, а хмельной голос Ртищева наплывал, казалось, со всех сторон.
— Как понаехали сюда матросы-сифилитики, — вспоминал полковник Самурского полка, — так и началось. «Товарищи, говорят, что у вас тут за болото! Буржуи на свободе, офицеры не переловлены. Контрибуции до сих пор не наложены. Разве это революция?». И мы каждый день с ужасом прислушивались, как громыхали полные матросов грузовики с чем-то прикрытым брезентом… А в Юнкерском саду трудился не покладая рук красный палач Ашихин — каждую ночь он казнил «буржуев», рубил несчастных шашкой. У меня был хороший друг, сын генерала Мачканина, героя Крымской и турецкой войн, так его убили только за то что он без спроса забрал тело старика-отца, замученного на «холодном роднике»…
— Давайте помянем генерала, — предложил Шкуро.
— Давайте! — мотнул головой Ртищев. Выпив, не чокаясь, он поморщился и промычал: — А вы, я слыхал, приказали не трогать ни одного раненого красноармейца. Почему? Они-то нас не щадят!
В ответ Андрей Григорьевич сказал с усмешечкой:
— Иные идут по трупам, а я иду по цветам! Ваше здоровье, полковник.
В разбитые окна с улицы донёсся ухарский посвист — «волчьи сотни» гуляли. Красивые голоса выводили на мотив «Стеньки Разина»:
То не ветер в поле веет,
Не дубравушка шумит —
«Волчья сотня» Шкуро едет,
Мать-земля под ней дрожит!..
