«Пунин и Бабурин. Рассказ И. С. Тургенева», черновой автограф, 52 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 86; описание см.: Mazon, p. 81; фотокопия – ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 324.

«Пунин и Бабурин. Рассказ И. С. Тургенева», беловой автограф первой половины рассказа (до слов: «я отправился домой» – с. 36), 36 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; фотокопия – ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 223.

BE, 1874, № 4, с. 553–601.

Т, Соч, 1874, ч. 7, с. 325–387.

Т,Соч, 1880, т. 9, с. 193–258.

Т, ПСС, 1883, т. 9, с. 209–280.

Впервые опубликовано: BE. 1874. № 4, с подписью: Ив. Тургенев – и пометой: Париж. 1874.

Печатается по тексту Т,ПСС, 1883 со следующими исправлениями по другим источникам:

Стр. 9. строка 6: «прочу» вместо «прошу» (по всем источникам до Т,Соч, 1880).

Стр. 22, строка 8: «и к другим дурным» вместо «и к другим» (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 29, строка 1: «обернувшись» вместо «обернулась» (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 30, строки 42–43: «В выс…шей сте…пе…ни!» вместо «выс…шей сте…пе…ни!» (по всем другим источникам).

Стр. 31, строка 12: «что он называет» вместо «что он называл» (по черновому, беловому автографам и BE).

Стр. 31, строка 37: «общее выражение лица» вместо «вообще выражение лица» (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 41, строка 41: «не знаешь» вместо «знаешь?» (по Т, Соч, 1874).

Стр. 46, строка 24: «голоском» вместо «голосом» (по черновому автографу, BE и Т,Соч, 1874).

Стр. 47, строка 13: «горящими глазами» вместо «горячими глазами» (по черновому автографу и BE).

Стр. 54, строка 20: «вызвала» вместо «вызывала» (по черновому автографу, BE и Т, Соч, 1874).

Стр. 55, строки 28–29: «но выражение благодарности» вместо «выражение благодарности» (по черновому автографу, BE и Т, Соч, 1874).

Повесть «Пунин и Бабурин» была написана Тургеневым в 1872–1874 годах.

Работа над нею, как помечено Тургеневым на рукописи, началась 27 ноября (9 декабря) 1872 г. Однако вначале она велась с большими перерывами.

Летом 1873 г. Тургенев виделся в Карлсбаде и Париже с М. М. Стасюлевичем и писал по поводу этих встреч Я. П. Полонскому: «Он <Стасюлевич> напоминает мне о моей повести… а я только хвост поджимаю» (письмо от 26 сентября (8 октября) 1873 г.). Через три с лишним недели, извещая Стасюлевича о том, что работа «начала подвигаться», Тургенев писал, что «к обещанному сроку она готовой быть не может: дай бог, чтобы я мог привезти ее с собою в Петербург в течение января!» (письмо от 20 октября (1 ноября) 1873 г.). Но видя, что и к этому времени повесть закончена не будет, он 16 (28) декабря 1873 г. писал своему издателю: «Что же касается до меня и до моей поездки в Россию, то она зависит от того, как идет моя работа, ибо с пустыми руками я явиться к Вам не хочу. Из этого следует, что я еще не скоро попаду в Петербург, ибо работа подвигается туго. Однако бездействие полное, столь долго господствовавшее, прекратилось». И, наконец, 10(22) февраля 1874 г. Тургенев сообщил Стасюлевичу о завершении работы над «Пуниным и Бабуриным»: «…я окончил вчера назначенную для „В<естника> Е<вропы>“ повесть – сегодня примусь за переписку – и через две недели пакет отправится к Вам в Петербург». 6 (18) марта 1874 г. Тургенев адресовал Стасюлевичу письмо следующего содержания: «Третьего дня, любезнейший Михаил Матвеевич, отправил я Вам мою повесть. Полагаю, что она еще успеет попасть в апрельский № “В<естника> Е<вропы>“, – однако, если бы Вы распорядились иначе, то покорнейше прошу Вас о следующем: Немедленно велеть, разумеется на мой счет, переписать ее и прислать мне эту копию сюда. Это первое мое произведение, которое попадает в печать, не подвергнувшись критике моих приятелей, а в особенности П. В. Анненкова, которому я всегда давал читать мои рукописные вещи и советы которого были всегда чрезвычайно дельны и драгоценны для меня. Если „Пунину и Бабурину“ суждено явиться в свет не раньше мая, то я успею еще отослать рукопись к Анненкову в Ниццу – и, получив его замечания, сделать нужные сокращения, прибавления или варианты, которые бы я столь же поспешно препроводил Вам, так чтобы Вы имели их под рукою задолго до напечатания самой повести. <…> Надеюсь, что Вы исполните мою просьбу, и во всяком случае известите меня в какой № “В<естника> Е<вропы>“ попадет моя работа – в апрельский или майский?».

Познакомить Анненкова с повестью до ее опубликования Тургеневу не удалось, так как она появилась в свет в апреле. Тем не менее писатель продолжал интенсивную работу над текстом вплоть до отправки рукописи в Петербург. Об этом говорят следующие факты.

Извещая Стасюлевича о завершении работы над повестью, Тургенев обещал выслать ему набело переписанную рукопись через две недели. На деле же повесть была отправлена в Петербург 4 (16) марта – т. е. примерно через три недели. Причина этой задержки вполне ясна. Из-за многочисленных поправок, всё еще вносившихся в текст, за указанное время Тургеневу пришлось переписать повесть не один раз, как предполагалось, а дважды (подробнее об этом см. ниже).

Один из сохранившихся автографов «Пунина и Бабурина», описанный как беловой (см.: Mazon, p. 81), является в действительности черновым. Черновой автограф был, видимо, единственным полным рукописным текстом «Пунина и Бабурина», оставшимся у писателя после отправки в Петербург наборной рукописи, и на титульном листе его значится: «Начат в Париже, 48, rue de Douai, в воскресенье 9-го дек. / 27-го нояб. 1872. Кончен там же в понедельник 16-го/4-го марта 1874 (52 стр.). Писано с громадными перерывами». Ниже дописано, очевидно, уже после выхода повести в свет: «(Напечатано в апрельской книжке „Вестника Европы“ 1874 г.)». Названную дату записывает Тургенев и в конце чернового автографа: «Париж. Rue de Douai, 48. Понедельник, 16/4 марта 1874, 3 часа п. п.», причем эта запись также сделана явно позже – чернилами, отличающимися от тех, которыми написаны последние страницы рукописи. Вероятно, именно о завершении чернового автографа и извещал Тургенев своего издателя в письме от 10 (22) февраля 1874 г. (см. выше, с. 431).

Имеющийся у нас второй, незавершенный автограф «Пунина и Бабурина» вначале предназначался, по всей вероятности, для набора. В соответствии с этим оформлен и его титульный лист, на котором указаны только название произведения, фамилия автора и место и время создания повести: «Пунин и Бабурин, рассказ И. С. Тургенева. Париж, 1874».

Однако работа над текстом не прекращалась, и это вскоре привело к тому, что беловой автограф еще в процессе переписывания приобрел вид черновой рукописи и, следовательно, не мог быть отправлен в Петербург. Именно поэтому он и не был завершен. Последняя страница этой рукописи кончается на середине листа фразой: «И, посвистывая себе под нос, я отправился домой» (5-й раздел II главы), и под текстом поставлена завершающая черта. Писатель, стесненный сроками, оставил беловой автограф незаконченным и приступил, очевидно, еще раз к переписыванию текста. Новая, уже действительно беловая рукопись и явилась наборной. Нам эта рукопись неизвестна, но о ее существовании можно судить по весьма значительным расхождениям, имеющимся между беловым автографом и текстом первой публикации «Пунина и Бабурина».

В регулярной и подробной переписке Тургенева со Стасюлевичем, касающейся «Пунина и Бабурина», нет решительно никаких упоминаний ни об отправке писателю в Париж корректур, ни о получении и прочтении их автором. Напротив, в письме от 10 (22) марта 1874 г. издатель «Вестника Европы» писал Тургеневу: «Вчера <…> я получил давно жданную гостью и мог только взглянуть на заглавие и конец. Это было 2 часа дня: через полчаса должны были начаться работы в типографии, и потому я с одним рассыльным послал рукопись для немедленного набора, а с другим – благодарственную телеграмму Вам. Сегодня утром мне принесли первую форму набора: как видите, мы не дремлем! Вот Вам ответ на только что мною полученное Ваше письмо от среды с вопросом: в апрельской или майской книге будет напечатан рассказ Петра Петровича Б. Конечно, в апрельской! 31 марта пасха, а первого апреля мы разошлем подписчикам – красное яичко…»; «…сегодня, – продолжал Стасюлевич, – несмотря на воскресенье половина типографии на ногах, чтоб набрать Вашу рукопись. Послезавтра вся машина пойдет в ход на всех парах, чтоб наверстать пропущенное время. Но не бойтесь за Вашу статью: мы только сверстаем, но не будем спешить печатанием, а будем печатать листы следующих статей: Ваша же подвергнется одной лишней корректуре. Кроме меня, будет читать ее Пыпин. Начало мне очень понравилось…» (ИРЛИ; 5778, ХХХб. 68а).

Ни Стасюлевич, ни Пыпин не могли, без сомнения, позволить себе то немалое количество исправлений, которыми отличается печатный текст повести от белового автографа.

Отметим еще одно обстоятельство.

На полях с. 49 чернового автографа рукой Тургенева сделана схема – распределение страниц рукописи по главам, – не совпадающая с аналогичной схемой в беловом автографе. Схема эта, вероятно, соответствует тому, что было сделано в наборной рукописи, и Тургенев оставил ее у себя для памяти.

Работая над текстом «Пунина и Бабурина», Тургенев в основном стремился усилить социально-политическое звучание повести, внося в связи с этим новые детали в обрисовку ее героев.

Прежде всего это относится к образу непокорного республиканца. Так, правя черновик, Тургенев дополняет его рассказом Пунина о происхождении Бабурина (с. 37–38), подробнее мотивирует право Бабурина на любовь Музы (с. 38–39). Настойчиво искал писатель и четкий зрительный образ этого героя. Интересно также, что в первоначальном варианте (в черновом автографе) Бабурин за участие в деле петрашевцев должен был быть сослан, по замыслу Тургенева, не в западную, а в восточную Сибирь, что было наказанием гораздо более тяжелым. Кроме того, на полях чернового автографа имеется помета: «Телесные наказания». Очевидно, писатель предполагал, что его герой, как мещанин, мог быть подвергнут и такой унизительной каре.

В беловом автографе впервые появилась сцена в московском доме Бабурина во время визита туда Петра Петровича Б., углубляющая и подчеркивающая драматизм отношений Музы и Бабурина, было добавлено несколько реплик в разговор Бабурина с помещицей, еще резче подчеркнувших его демократические взгляды (с. 9, от слов: «Впервое слышу»… до слов: «дурным знаком»). Кстати, и в черновом, и в беловом автографах Бабурин был на пять лет моложе, и только, очевидно, поправкой в наборной рукописи Тургенев изменил его возраст.

Не меньше внимания уделил писатель и героине повести Музе Павловне. Тщательно работал он над описанием внешности Музы в разные периоды ее жизни.

Внесены были также отдельные уточняющие детали и в образ Пунина.

Путем сравнения имеющихся автографов и первопечатного текста повести можно проследить работу Тургенева и на последнем, завершающем этапе – над наборной рукописью. Основная ее направленность осталась прежней. Хотя количество внесенных сюда исправлений по сравнению с предыдущими рукописями, естественно, уменьшилось, многие из них всё же представляются весьма значительными. Особенно это относится ко второй половине повести, где центральная идея произведения раскрывается с наибольшей полнотой.

Интересен самый характер поправок в наборной рукописи. Как правило, развернутые вставки в текст здесь отсутствуют. Внимание

Тургенева было сосредоточено на поисках небольших, но очень емких и сильных по своей выразительности деталей и характеристик, причем это относится ко всем персонажам повести без исключения.

В результате сделанных добавлений еще определеннее выявились настроения и взгляды Бабурина: уже будучи в Петербурге, он вынужден был и там оставить очередную службу «по неприятности с хозяином: Бабурин вздумал заступиться за рабочих…» (с. 52). В описании комнаты республиканца появилась следующая фраза: «…на столе лежал томик старинной, бестужевской „Полярной звезды“» (с. 54), что звучало прямым намеком на преемственную связь деятельности петрашевцев, к которым принадлежал Бабурин, с идеями декабризма. Был внесен в текст и диалог, где Бабурин спрашивает Петра Петровича Б., освободил ли он своих крестьян после смерти бабушки, и, получив отрицательный ответ, замечает: «То-то вы, господа дворяне…» (см. с. 54). Подчеркнул Тургенев и благородные человеческие качества своего героя, внеся в текст слова: «ни одного упрека не услышала» (с. 52).

Писатель вновь вернулся к портретам действующих лиц (Музы, Пунина, бабушки), добиваясь предельной четкости речевых характеристик. Так, больше архаизировалась речь Пунина: «…поступать по ее благоусмотрению» вместо: «…поступать по ее усмотрению». Ярче обрисовал Тургенев и трогательную привязанность этой чистой, детски наивной натуры к своему покровителю и Музе, вписав новый текст: «Стану посреди комнаты – с ума сойдешь» (с. 45); расширил рассказ Музы о последних днях Пунина: «зато Пушкина боялся – „благодетель!“» (с. 52).

Несколькими выразительными штрихами был дополнен образ Музы Павловны. В уста Петра Петровича Тургенев вложил очень значительную характеристику героини – уже жены республиканца и его сподвижницы: «Что-то сильное, неудержимое, казалось, так и поднялось со дна ее души… а мне вдруг вспомнилось название „нового типа“, данное ей некогда Тарховым» (с. 56). В разговоре Музы с Петром Петровичем (после ареста Бабурина), где речь идет об антиправительственных заговорах, появилось еще одно упоминание о декабристах – в наборной рукописи были внесены слова: «как, например, четырнадцатого декабря…» (с. 56). В связи с этим замечанием Музы была введена также ответная реплика Петра Петровича (см. с. 56–57).

Сразу после опубликования «Пунина и Бабурина» Тургенев указал в письме к Анненкову на ряд опечаток в тексте повести и тут же написал, как их следует исправить (см. письмо от 4 (16) апреля 1874 г.). Хотя Тургенев все эти поправки называет «опечатками», таковыми можно считать, по всей вероятности, только две из них: «извиняюсь» и «ясно», так как именно о них писал он и Стасюлевичу, прочитав оттиск «Пунина и Бабурина» (см. письмо от 1 (13) апреля 1874 г.). Что касается остальных разночтений, то это были, видимо, не опечатки, а желательные исправления, которые позже писатель действительно внес в повесть (в отдельных случаях лишь слегка изменив их) во время подготовки собраний своих сочинений, вышедших в 1874 и 1880 годах. Исключение составляет лишь один случай – предложенная Тургеневым замена: «в упор» вместо «прямо» была, наверное, потом им же самим отвергнута.

Несмотря на столь тщательную работу над «Пуниным и Бабуриным», эта повесть, очевидно, по-прежнему не вполне удовлетворяла писателя. Еще до выхода ее из печати Тургенев писал

Полонскому: «В апрельском № “В<естника> Е<вропы>“ появится моя небольшая повесть, которая, вероятно, также получит фиаско. Кое-что в ней есть – но, говоря по совести, этого „кое-чего“ немного» (письмо от 23 марта (4 апреля) 1874 г.).

В том же 1874 г. Тургенев вновь доработал текст «Пунина и Бабурина» для издававшегося тогда собрания его сочинений, включив в него весьма существенные добавления, относящиеся – за несколькими исключениями – к образу Бабурина.

Так, продолжая углублять и конкретизировать образ республиканца, Тургенев ввел страстный обвинительный монолог Бабурина против современного ему правительства: «Но вот внезапно – в подобном состоянии» (с. 54), и лаконичное, но яркое его замечание о дворянах: «Чужими руками… жар загребать… это вы любите» (с. 54). Объяснена была и причина ареста героя: «…оказалось – при их беседах» (с. 58). Значителен также включенный писателем в повествование спор Тархова и Петра Петровича о Бабурине и его отношении к Музе, где рассказчик, опровергая во многом субъективные и несправедливые выпады Тархова против республиканца, характеризует последнего, как натуру честную и благородную: «Ты, конечно, прав – тысячу раз прав…» и «Я должен сознаться – честный тупец!!» (с. 41–42). Тогда же внес Тургенев в текст диалог между Бабуриным и Музой о республике: «Парамон Семеныч! – с лежанки Пунин» (с. 44).

Некоторые исправления, внесенные в повесть, были, очевидно, ответом писателя и на замечания критиков. Однако существа образа республиканца они не коснулись, несмотря на то, что именно главный герой и вызвал основные возражения, а порой и просто грубые нападки со стороны рецензентов.

В результате доработок были расширены описание сада («Лишь кое-где – „куриной слепоты“» – с. 10) и сцена чтения «Россиады» («Всё вокруг – тайное дело…» – с. 18). Были также внесены дополнения в эпизод отправки на поселение Ермила: «для исполнения – в тот же день» (с. 24). По всей вероятности, в ответ на обвинения Б. Маркевича в полном незнании господствовавших в то время формальных законов, Тургенев включил в текст упоминание о «законных формальностях», отметив тут же, что они на деле никак не ограничивали произвола помещиков.

По поводу исправленного текста Тургенев писал 14 (26) февраля 1875 г. Суворину: «Дайте себе труд перечесть „Пунина и Бабурина“. Я эту вещь переделал и поправил – и хотя всё еще ею недоволен, но мне кажется, в ней что-то есть. Но и это, может быть, самообольщение старика насчет последнего своего детища?»

В дальнейшем, готовя текст повести для собраний своих сочинений, вышедших в 1880 и 1883 годах, писатель ограничивался лишь немногими стилистическими исправлениями.

Всё сказанное убеждает в том, что работа Тургенева над этим произведением была упорной и трудной. Это подтверждается, в частности, и записью на титульном листе чернового автографа: «Писано с громадными перерывами».

«Пунин и Бабурин», пожалуй, самая крупная повесть, примыкающая по своему идейному замыслу к последнему роману писателя «Новь», – повесть, создававшаяся во время перерывов в работе над этим романом, персонажи которого должны были стать воплощением новых взглядов Тургенева на тип «полезного» общественного деятеля, необходимый в политических условиях России 1870-х годов.

В это же время Тургенев пишет целый ряд рассказов, действие которых отнесено к прошлому, к 1830-м – 1840-м годам. Это «Бригадир» (1868), «Несчастная» (1869), «Странная история» и «Степной король Лир» (1870), «Стук… стук… стук!..» (1871). Более того, Тургенев возвращается к «Запискам охотника» и дополняет их тремя рассказами: «Стучит!», «Живые мощи» и «Конец Чертопханова». Всё это не было отмежеванием от действительности. Кажущийся уход в прошлое таил в себе глубокий смысл: в прошлом писатель стремился найти истоки многих современных ему явлений русской жизни; еще и еще раз наблюдая русский национальный характер, «русскую суть», он пытался ответить на самые злободневные вопросы. Повесть «Пунин и Бабурин» была для писателя новой попыткой в этом направлении.

Со страниц повести встает образ незаурядной личности мещанина-республиканца, энергично протестующего против деспотизма и произвола власть имущих. В конце повествования оказывается, что Бабурин был участником дела петрашевцев, оставившего глубокий след в русской общественной жизни. По справедливому замечанию Б. Саннинского, Тургенев нарисовал в Бабурине «своеобразного предшественника Базарова, деятеля разночинного периода русского освободительного движения». Тем самым он первым в русской литературе указал «на новый социально-психологический тип – разночинца». Именно Бабурина, а не «помещика-рассказчика» делает Тургенев наследником идей дворянских революционеров-декабристов. В свете этого обстоятельства особый интерес приобретает признание писателя о том, что Бабурин «списан с живого лица» (см.: Т сб (Пиксанов), с. 132), – иными словами, принципиально важным становится вопрос о реальном прототипе этого героя. Известно, что среди членов кружка Петрашевского у Тургенева было немало знакомых – Ф. М. Достоевский, А. Н. Майков, А. Н. Плещеев, близкие к этому кругу И. П. Арапетов, Н. В. Ханыков, и писателю было многое известно о деятельности кружка. Тем интереснее, что среди близкого окружения петрашевцев действительно был и представитель разночинных слоев – владелец табачной лавки мещанин П. Г. Шапошников – человек республиканских убеждений, общавшийся с людьми круга Петрашевского, привлеченный к суду по их делу и сосланный в Оренбургские линейные батальоны за попытку участия в политическом заговоре. Есть основание полагать, что именно он мог послужить Тургеневу прототипом при создании образа Бабурина. Вполне возможно, что об оригинальной и необычной даже для петрашевцев фигуре Шапошникова Тургеневу рассказал Н. В. Ханыков, с которым писатель тесно общался в Париже в период создания повести. Более того, не исключена и вероятность личного знакомства Тургенева с Шапошниковым по возвращении последнего из ссылки, когда он работал наборщиком в типографии Каткова (подробнее об этом см.: Турьян М. О прототипе Бабурина. – Русская литература, 1963, № 1, с. 178–180).

В художественном образе тургеневского героя, разумеется, могли найти отражение и некоторые характерные черты других деятелей кружка. Так, А. З. Розенфельд высказала предположение, что версия о происхождении Бабурина от грузинских князей «из племени царя Давыда», возможно, подсказана Тургеневу биографией петрашевца Д. Д. Ахшарумова, а самое появление фамилии героя явилось результатом влияния того же Н. В. Ханыкова – ученого-ориенталиста. По мысли исследовательницы, в образе Бабурина нашли также известное отражение черты личности и биографии и самого Петрашевского. Однако это положение нуждается в дальнейшей аргументации.

В конце повести рассказывается, что Бабурин встретил манифест 19 февраля 1861 г. слезами восторга и возгласом: «Ура! Ура! Боже, царя храни!» В этом, конечно, была доля исторической правды: к 1860-м годам многие из петрашевцев расстались со своими республиканскими убеждениями. Однако в условиях революционного подъема 1870-х годов этот момент в повести приобретал определенный политический смысл. Как бы откликаясь на споры с революционерами-народниками о путях общественно-политических преобразований в России, Тургенев продолжал отстаивать свои позиции сторонника постепенных реформ. Недаром, оценивая повесть, критики-демократы вложили столько страсти в свою отповедь Тургеневу: петрашевец Бабурин, провозглашающий здравицу в честь царя, задел их за живое.

«Пунин и Бабурин» – одно из тех произведений, в которых отразились факты из личной жизни писателя, его воспоминания. По словам самого Тургенева, «в „Пунине и Бабурине“ действительно много автобиографического» (письмо к А. С. Суворину от 1 (13) апреля 1875 г.). О том же сообщал Тургенев и в письме к Сиднею Джеррольду, переведшему «Пунина и Бабурина» на английский язык (см. письмо от 20 ноября (2 декабря) 1882 г.).

Это свидетельство писателя относится, очевидно, прежде всего к первой половине повести, где описывается детство Петра Петровича Б., во многом напоминающее детство самого Тургенева. Здесь и широко известная по воспоминаниям близких писателя фигура Филиппыча, старого лакея Варвары Петровны, и бабушка рассказчика, списанная Тургеневым с матери, и пейзажные зарисовки спасского сада. Имел место в действительности и эпизод ссылки крепостного на поселение, описанный в повести. Свидетелем его был сам маленький Тургенев (см.: Иванов, с. 13–14).

Еще больший интерес представляет случай, рассказанный В. Колонтаевой в ее «Воспоминаниях о селе Спасском» и также воспроизведенный в «Пунине и Бабурине». Речь идет о дворецком Варвары Петровны Федоре Ивановиче Лобанове, который посмел однажды вырвать из рук разгневанной помещицы занесенный на него хлыст, за что был сослан в одну из дальних деревень. Эта попытка активного противодействия самодурству госпожи, запомнившаяся писателю, нашла прямое отражение в сцене заступничества Бабурина за невинно ссылаемого на поселение крепостного (ИВ, 1885, № 10, с. 52–53).

Биографичен до некоторой степени и образ Пунина – главным образом, знаменитый эпизод его совместного чтения с барчуком «Россиады» Хераскова. Рассказ об этом, в числе других, был записан в 1880 г. Л. П. Майковым со слов самого писателя. Однако имя крепостного, с которым связано это увлечение, там не названо (см.: Рус Cm, 1883, № 10, с. 203). В тургеневской критике мнения относительно действительного участника этих чтений, послужившего Тургеневу прототипом, расходятся. Наиболее распространено предположение, что таким человеком был уже упоминавшийся Фёдор Иванович Лобанов. Об этом пишут, например, и И. И. Иванов – в своей книге о Тургеневе (см.: Иванов, с. 13–14), и А. Н. Дубовиков – в примечаниях к повести (Т, СС, т. 8, с. 570), и А. И. Понятовский в статье «И. С. Тургенев и семья Лобановых» (Т сб, вып. 1, с. 271).

В. Н. Житова в своих воспоминаниях о семье Тургенева предположительно называет в качестве первого, кто увлек будущего писателя «Россиадой» Хераскова, камердинера Варвары Петровны Михаила Филипповича. В примечаниях к последнему изданию этих воспоминаний указывается на ее ошибочное мнение относительно этого и называется имя Л. Серебрякова (Житова, с. 165). Эта поправка опирается на свидетельство Тургенева в одном из писем к М. А. Бакунину и А. П. Ефремову, где он, рассказывая друзьям о своем детском увлечении «Россиадой», называет в связи с этим Леона Серебрякова (см. письмо от 3, 8 (15, 20) сентября 1840 г.). Вывод о том, что компаньоном Тургенева в этом эпизоде действительно был Леон Яковлевич Серебряков, подтверждают и позднейшие разыскания H. M. Чернова.

В образе Пунина нашла косвенное отражение и личность Д. Н. Дубенского, известного в свое время историка и теоретика отечественной литературы, преподававшего русский язык юному Тургеневу. Запомнившаяся писателю его оценка, данная некогда Пушкину – «змея, одаренная соловьиным пеньем», – вложена в уста Пунина (см. письмо к Анненкову от 3(15) января 1857 г.). О Дубенском и о его отношении к великому поэту вспоминал Тургенев и в беседе, записанной Л. Н. Майковым (Рус Cm, 1883, № 10, с. 204). Заслуживают также внимания устанавливаемая А. З. Розенфельд параллель между Пуниным и петрашевцем С. Ф. Дуровым и предположение исследовательницы о сходстве отношений между Бабуриным и Пуниным, с одной стороны, и А. И. Пальмом и С. Ф. Дуровым – с другой.

Более очевидны литературные предшественники главных героев. Это – Чертопханов и Недопюскин, персонажи, с которыми образы Бабурина и Пунина явно перекликаются.

Первый читатель «Пунина и Бабурина», Стасюлевич, одобрил эту повесть (см. письмо Тургенева к нему от 27 марта (8 апреля) 1874 г.), а многочисленные отзывы о ней, появившиеся в печати, были весьма противоречивыми.

Единодушными в отрицании идейных и художественных достоинств нового произведения Тургенева оказались представители демократического лагеря.

Как о безусловной неудаче писателя, отозвался о «Пунине и Бабурине» Н. К. Михайловский в статье «Литературные и журнальные заметки» (подпись: H. M. – Отеч Зап, 1874, № 4, с. 403–408). Отдавая должное тургеневскому мастерству в построении повести, критик вместе с тем считал героев этой повести лишь слабыми и надуманными копиями с Чертопханова и Недопюскина, а образ Бабурина – разночинца «на европейский манер», который лишь формально «декларирует права человека и гражданина», – одним из самых слабых у Тургенева. Бабурин «весь – одна голая неправда», – таков окончательный приговор. Причину этой неудачи Михайловский усматривал в оторванности писателя от русской действительности.

Известный демократический беллетрист и критик И. А. Кущевский также увидел в этой повести всего лишь пересказ давно уже поведанной истории о Чертопханове и Недопюскине и считал это свидетельством оскудения таланта маститого писателя (Новый критик. «Пунин и Бабурин». Рассказ И. С. Тургенева. – Новости, 1874, № 36, 8 апреля).

С особым сарказмом высказался по поводу «Пунина и Бабурина» М. Е. Салтыков-Щедрин. В декабре 1875 г. он писал Анненкову: «В виде эпизода хочу написать рассказ „Паршивый“. Чернышевский или Петрашевский, всё равно. Сидит в мурье, среди снегов, а мимо него примиренные декабристы и петрашевцы проезжают на родину и насвистывают „Боже царя храни“ вроде того, как Бабурин пел. И все ему говорят: стыдно, сударь! У нас царь такой добрый – а вы что!» (письмо от 20 ноября (2 декабря) 1875 г. – Салтыков-Щедрин, т. 18, кн. II, с. 233).

Прямо противоположный прием встретила повесть в либеральных кругах.

Восторженными статьями откликнулись на появление «Пунина и Бабурина» В. П. Буренин, в то время еще сотрудник «С.-Петербургских ведомостей», и М. Г. Вильде, рецензент газеты «Голос».

Буренину наиболее любопытным показался тот факт, что главные герои рассказа – представители «низшего» класса, мещане. По поводу образа Бабурина он писал: «Фигура эта положительно новая, доселе не затронутая в литературе и очень оригинальная <…> Невольно как-то кажется, что художественный вымысел участвовал только в подробностях, может быть, в фабуле рассказа, но не в создании типа „республиканца“. Тип же этот – так, по крайней мере, представляется читателям – очевидно, взят с натуры» (Z. «Пунин и Бабурин», рассказ г. Тургенева. – СПб Вед, 1874, № 93, 6 (18) апреля).

Однако Тургеневу, который в ту пору с раздражением высказывался «о бессилии и трусости» своих либеральных друзей, похвала Буренина была явно неприятна, и он не преминул сказать об этом в письме к Анненкову (см. ниже, с. 442).

M. Г. Вильде в статье «Новый рассказ г. Тургенева» (подпись: W) прежде всего отметил полную «объективность» повествования. Он писал: «Г-н Тургенев в Бабурине рисует совершенно новый тип в русской литературе: полуобразованного мещанина, натуру сильную и глубокую, которая, отчасти благодаря угнетению жизни, отчасти благодаря самостоятельному процессу мысли, возвышается до понимания неправды… Этот тип, действительно, существует, но русская литература наткнулась на него только теперь благодаря почину г. Тургенева» (Голос, 1874, № 99, 11 (23) апреля).

Положительная рецензия появилась и в газете «Одесский вестник». Ее автор С. Т. Герцо-Виноградский справедливо указал на несомненное тяготение рецензируемой повести к «Запискам охотника». Говоря о главных героях, Герцо-Виноградский отметил их типичность и достоверность. «…сотворить из ничего ни Пунина, ни Бабурина нельзя; для этого нужно наблюдать и изучать», – писал он (С. Г. -В. Журнальные заметки. – Одесский вестник, 1874, № 91, 25 апреля).

Как всегда, в штыки встретили новое произведение Тургенева реакционные публицисты, не прощавшие писателю ни Базарова, ни сатирических страниц «Дыма», ни его дружеских отношений с народниками.

Критику газеты «Гражданин» П. А. Быкову-Терскому, писавшему под псевдонимом «Павел Павлов», образ республиканца показался не более как «интересною фантастическою фигуркою, созданною воображением Тургенева, но никак не типом, ибо таких фигурок ни в 30-м, ни в 40-м году на Руси почти не водилось…» Значительно больше симпатий у автора статьи вызвал образ Пунина, описанный, по его мнению, красками, напоминающими золотой век творчества Тургенева. (Павлов Павел. Заметки досужего читателя. – Гражданин, 1874, № 18, 6 мая).

Резко отрицательно отнесся к «Пунину и Бабурину» В. Г. Авсеенко, выступивший с неприязненной статьей на страницах «Русского мира». В «Очерках текущей литературы» (подпись: А. О.) он обвинял Тургенева в отходе от злободневных тем и в полном их непонимании, в подлаживании под рецепты «известной литературной кухмистерской, во вкусе которой сочиняют всевозможные сцены г. г. Успенские, Омулевские, Засодимские и проч.». Не разобрался, с его точки зрения, Тургенев и в прошедшем, так как «сочинять в этом прошедшем „новые типы“ вроде Музы или Бабурина значит лишиться чувства художественной правды». Возможность существования в описываемую эпоху людей, подобных Бабурину, представлялась Авсеенко вымыслом, фантазией писателя (Рус Мир, 1874, № 104, 19 апреля).

Еще более грубой и откровенно враждебной была статья «Три последние произведения г. Тургенева» (подпись: М.), появившаяся в «Русском вестнике». Автор ее, Б. Маркевич, намекая на писателей-народников, заявлял, что Тургенев пишет повести «с направлением» единственно из боязни быть заподозренным «в отсталости». Повторяя мысль Михайловского о несомненном сходстве Пунина и Бабурина с Чертопхановым и Недопюскиным, он ставит, кроме того, под сомнение самую возможность существования подобного типа в описываемую эпоху, считая Бабурина «мертворожденным детищем» и «либеральной лубочной картиной», которому просто приклеен ярлык республиканца. Он обвиняет Тургенева и в том, что помещица «изображена по всем правилам известной тенденции», что сцена ссылки крепостного на поселение – «явная фальшь», а Муза, по его мнению, «грубое и бессердечное существо, лишенное всякого руководящего нравственного начала…» (Рус Вестн, 1874, № 5, с. 385–403).

Судя по позднейшим отзывам об этой статье в печати, ее развязный тон и клеветнический характер вызвали немалое возмущение в широких литературных кругах (см.: Z. < Буренин В. П.>. Журналистика. – СПб Вед, 1874; № 148, 1 (13) июня; Боборыкин П. Авторы и рецензенты. – Там же, 1876, № 101, 13(25) апреля, и его же письмо в редакцию. – Там же, 1876, № 103, 15 (27) апреля, а также: L. V. < Загуляев M. A.>. Les Revues Russes. – Journal de St. -Pétersbourg, Dimanche, 9 (21) juin 1874. 50-me année, 6-me série, № 151).

Тенденциозный характер выступления «Русского вестника» был настолько очевидным, что получил резкую отповедь даже со стороны тех критиков, которые также считали последнюю повесть Тургенева одним из самых слабых его произведений. Именно с таких позиций выступил в «Биржевых ведомостях» А. П. Чебышев-Дмитриев в «Письмах о текущей литературе» (подпись: Экс). Осудив тон и характер рецензии в катковском журнале, он вместе с тем видел неудачу рассказа в неверном выборе главного героя. Допуская возможность существования мещан-республиканцев в России 1830-х годов, Чебышев-Дмитриев, однако, отрицает типичность подобных фигур для того времени. «Вследствие этого, – заключает критик, – на всем рассказе Тургенева лежит печать какой-то фальши, а сам Бабурин (хотя весьма вероятно, что Тургенев описывает действительно жившего и знакомого ему человека) кажется не живым лицом, а каким-то деланным манекеном» (Биржевые ведомости, 1874, 29 мая (10 июня), № 142).

К числу наиболее подробных относится отзыв М. А. Загуляева, опубликованный в «Journal de St. -Pétersbourg» (статья подписана: L. V.). Рецензент, считая, что «Пунин и Бабурин» – «произведение ниже таланта его автора» и представляет собой не законченную повесть, а лишь наброски, своего рода цепь психологических этюдов, подметил в нем «смешение манеры раннего Тургенева и мыслей, в которых чувствуется присутствие его романов „Накануне“ и „Отцы и дети“».

По мнению рецензента, Бабурин – этот «политический Чертопханов» – вовсе не республиканец в точном смысле слова. Он – либерал, страдающий от сильных мира сего, злоупотребляющих своей властью, один из благородных мечтателей, уподобившихся впоследствии тем «чистейшим демагогам», которые первыми приветствовали крестьянскую реформу, как «великодушную инициативу этой власти. Бабурин – именно подобный тип. Узнав в ссылке о свершившемся раскрепощении крестьян, он умирает спокойно и удовлетворенно, приветствуя зарю новой эры». Недаром Бабурин ни разу не показан по-настоящему «в деле», где бы убедительно раскрылся его гуманный либерализм. Пунина автор сопоставляет с Недопюскиным и Леммом, считая, что это «различные варианты одного и того же характера: человека благородного и великодушного, но обиженного природой» (Les Revues Russes. – Journal de St. -Pétersbourg. Dimanche, 14 (26) avril 1874, № 98).

Особый интерес представляет характеристика, данная повести Анненковым (в письме к Тургеневу).

По его мнению, несмотря на тонкое мастерство изложения; рассказ не вполне удался, вернее, не удался его центральный образ – республиканец. «Как восхитителен Пунин, – писал Анненков, – так, наоборот, его спаситель и покровитель выглядит абстрактно-тупо <…> Он принадлежит, по-моему, к довольно противному (в литературе) типу почтенных людей, над которыми ни посмеяться, ни всплакнуть нельзя, а которых следует единственно уважать. Это оборотная сторона благородных юношей Михайлова, Омулевского и других, и беда состоит в том, что вы сами смотрите на него не как на любопытный экземпляр, а как на серьезный, умиляющий, поучительный…»

Образ Музы также вызвал у Анненкова чувство неудовлетворенности. Он возражал, в основном, против того, к чему приводит Тургенев свою героиню в конце повести. «Думал, что выйдет тип ослепительный, и опять вышел досадно-почтенный тип», – писал он. Хотелось бы знать, – продолжал Анненков, – отчего Муза сделалась «примерной женой после строптивой молодости. Не из усталости же, не из нужды пристанища, не из желания же поступить в безмятежную обитель супружеского времяпрепровождения. Оказывается, именно по этим причинам, да еще из благодарности. Ну и похвально, а больше ничего».

В заключение Анненков призывал Тургенева вообще устранить «почтенных типов» из его «поэтического скарба. Другое дело – святые, демонические или забрызганные улицей и жизнию типы, – тут вы без соперников и способны волновать но только Россию, но и Европу. Напрасно вводите вы для почтенных и политический элемент – не вырастают от этого люди эти» (письмо от 7 (19) апреля 1874 г. – ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 10, л. 13–14).

В ответ Тургенев писал ему:

«Милый Павел Васильевич, Вы, по обыкновению, правы, стократ правы – и мне остается только сожалеть о том, что повесть моя попала в печать без Вашего предварительного осмотра. <…> я убежден, что либерализм и даже республиканизм у нас часто принимают и должны принять именно эту форму, но я не вполне свободно отнесся к нему – выказал излишнее уважение, словно я побоялся Буренина, который и не преминул похвалить меня в „С. -П<етер>бургских ведомостях“, что меня покоробило. Постараюсь поправить дело – насколько оно возможно – при отдельном издании. Музу стоило бы развить побольше; но что она пошла за Бабурина – это не из благодарности, а просто оттого, что куда же деться? Пробовала с собой покончить – страшно стало и т. д. Это не поэтично – но правдиво; да только надо тоже это сказать. Но вся повесть все-таки остается с вывихом» (письмо от 12 (24) апреля 1874 г.).

Обещанные Тургеневым исправления в повесть, однако, внесены не были. Подобная переделка означала бы совершенно иное переосмысление образа Бабурина, что, очевидно, не соответствовало творческим задачам писателя.

Вскоре после смерти Тургенева В. Я. Брюсов, анализируя в письмах к сестре тургеневские произведения в связи с выходом собрания сочинений писателя (1891 г.), оценил «Пунина и Бабурина» как «лучший из рассказов» восьмого тома, куда вошли также «Стук… Стук… Стук!..», «Часы», «Сон», «Рассказ отца Алексея», «Отрывки из воспоминаний своих и чужих», «Песнь торжествующей любви», «Клара Милич». Он отметил «жизненность и характерность» главных его героев.

В последующей дореволюционной и современной критической литературе эта повесть рассматривалась обычно в связи с проблематикой последнего романа Тургенева «Новь» и интересом писателя к различным типам деятелей русского освободительного движения.

За исключением указанных выше работ повесть специального внимания исследователей не привлекала.

В конце 1874 г. Тургенев дал свое согласие на перевод «Пунина и Бабурина» на французский язык (см. его письмо к Жюлю Этцелю от 23 ноября (5 декабря) 1874 г.). Повесть, переведенная Э. Дюраном, появилась в газете «Le Temps» в марте 1875 г. (Le Temps, 1875, № 5075–5079 и 5083–5086). Очевидно, в ответ на благоприятный отзыв об этом произведении издателя «Le Temps» Жюля Этцеля Тургенев писал ему: «Я в восторге, что вам понравились оба моих добряка: там немало воспоминаний детства – это-то и придает им известную жизненность» (письмо от 3 (15) апреля 1875 г.). Позже повесть «Пунин и Бабурин» – в числе других произведений Тургенева, также ранее публиковавшихся в «Le Temps», – вошла в его сборник, изданный во Франции в 1876 г. (Les reliques vivantes. La montre. Ça fait du bruit! Pounine et Babourine. Les notres m’ont envoyé. Paris, Hetzel, 1876). На немецком языке повесть появилась в 1874 г. и дважды в 1875 г. В последующие годы она была переведена на датский, финский, чешский языки. При жизни Тургенева «Пунин и Бабурин» был издан в Нью-Йорке – Punin and Baburin, translated by G. W. Scott (Seaside Library). New York, 1882. В Англии эта повесть впервые была опубликована в 1884 г. Ее переводчик, Сидней Джеррольд, начавший свой труд еще при жизни Тургенева, приступил к переводу «Пунина и Бабурина» с разрешения писателя. Одновременно им была переведена «Первая любовь», и обе повести, снабженные предисловием критико-биографического характера, вышли в свет одной книгой (см. письма Тургенева к Сиднею Джеррольду от 20 июля (1 августа) 1878 г. и 20 ноября (2 декабря) 1882 г.).

Из учебника Кайданова… – И. К. Кайданов, профессор Царскосельского лицея, был автором ряда учебников по русской и всеобщей истории, широко распространенных в первые десятилетия XIX века. Здесь, по всей вероятности, имеется в виду одна из следующих его книг: «Краткое начертание всемирной истории», СПб., 1821 (16-е издание – 1854), «Руководство к изучению всеобщей политической истории», СПб., 1817 (6-е издание – 1837). Упоминание об одном из учебников Кайданова есть и в другой повести Тургенева – «Первая любовь».

…мы прошли с ним ~даже «Россиаду» Хераскова! – «Россиада» (1779) – эпическая поэма M. M. Хераскова. Она была оценена современниками как непревзойденный образец этого жанра. Державин приветствовал Хераскова – «Творца бессмертной Россиады» – одой «Ключ (1779). Сведения о литературной репутации этой поэмы в последующие годы – до начала 1820-х годов – собраны в кн. А. Н. Соколова «Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX в.». М., 1955, с. 244–248. Судя по воспоминаниям И. И. Дмитриева, написанным в 1823–1825 гг., «в зрелых летах Хераскова читали только просвещеннейшие из нашего дворянства, а ныне всех состояний: купцы, солдаты, холопы и даже торгующие пряниками и калачами» (Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь. М., 1866, с. 34). Автобиографическая основа рассказа Тургенева о чтении «Россиады» подтверждается его письмом к М. А. Бакунину и А. П. Ефремову от 3, 8 (15, 20) сентября 1840 г.

…великанша-героиня – персианка Рамида, выступившая против русских в союзе с татарами (песнь XI).

…аки кимвалон! – Кимвал (или кимвалы) – старинный музыкальный ударный инструмент.

Канты – один из видов музыкально-поэтического искусства XVII–XVIII веков. Были популярны духовные, панегирические, лирические, народнопесенные канты. Многие из них писались на тексты известных поэтов, в том числе Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковского (см.: Ливанова Т. Русская музыкальная культура XVIII века в ее связях с литературой, театром и бытом. М., 1952, т. 1, с. 460–466).

…«нагоняли» бестягольных мужиков-бобылей… – Бестягольными называли крестьян, освобожденных от тягла, т. е. от крепостной повинности (больных, стариков, а также парней до их женитьбы).

…известное переложение Давидова псалма Державиным… – Стихотворение «Властителям и судиям» (три редакции 1780–1787 гг.), написанное Державиным на основе 81 псалма, приписываемого царю Давиду. Резко обличительный характер этого произведения вызвал гнев Екатерины II, запретившей в 1795 г. печатание сборника стихотворений Державина, в который оно было включено.

«Рославлев»… – «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) – исторический роман M. H. Загоскина (1789–1852). По своим художественным достоинствам «Рославлев» много ниже первого романа Загоскина «Юрий Милославский» (1829), который Тургенев очень ценил (см. «Литературные и житейские воспоминания», а также Т, ПСС и П, Письма, т. II, с. 111–113). Экземпляр «Рославлева» издания 1831 г. имелся в библиотеке Тургенева в Спасском-Лутовинове.

Хуже коронной – служба! – Коронная служба – государственная служба.

…что за личность был Зенон. – Зенон (ок. 336 – ок. 264 до н. э.) – древнегреческий философ, основатель стоицизма. Главной задачей философии стоики считали разрешение этических проблем. Общественные интересы они ставили выше личных. Именно этой своей стороной личность Зенона и была, очевидно, созвучна Бабурину.

О Мирабо и Робеспьере я поговорил бы с наслажденьем. – Мирабо Оноре (1749–1791) – один из виднейших деятелей французской буржуазной революции 1789 г. Прославился как крупный оратор, представлявший интересы либеральных кругов дворянства и верхушки буржуазии. Однако впоследствии, напуганный народными выступлениями и разгромом Бастилии 14 июля 1789 г., вступил в тайный союз с представителями королевской власти и сделался платным агентом двора. Робеспьер Максимильен (1758–1794) – вождь революционного демократического крыла французской буржуазии в эпоху революции 1789 г., руководитель якобинского революционного правительства.

…висели литографированные портреты Фукиэ-Тенвилля и Шалиэ! – Фукье-Тенвиль Антуан (1746–1795) – деятель французской революции 1789 г. С августа 1792 г. был одним из директоров обвинительного жюри, позже – общественным обвинителем Революционного трибунала. Шалье Мари Жозеф (1747–1793) – вождь лионских якобинцев во время французской революции 1789 г. Вел ожесточенную борьбу с роялистской контрреволюцией, а затем с жирондистами.

…в Александровский сад возле башни Кутафьи… – Сад у западной стены Кремля, где находится круглая башня, названная по своей неуклюжей форме Кутафьей (кутафья в просторечии – неуклюже одетая женщина). Построена в начале XVI века для защиты Троицкого моста, соединившего Кутафью с Троицкой башней Кремля.

…завернутая в альмавиву ~виднелась фигура… – Альмавива – широкий плащ, вошедший в употребление с конца XVIII в. Получил свое название от имени графа Альмавивы, одного из персонажей комедий Бомарше «Севильский цирюльник» (пост. в 1775 г.) и «Женитьба Фигаро» (пост. в 1784 г.).

…грузинский князь из племени царя Давыда… – Очевидно, здесь имеется в виду грузинский царь Давид Строитель (ок. 1073–1125). В первоначальном варианте повести родословная Бабурина возводилась к библейскому царю Давиду (см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XI, с. 378, вариант чернового автографа).

…вдохновясь Рубаном, четверостишие – сложил. – Рубан Василий Григорьевич (1742–1795) – русский писатель и журналист эпохи классицизма. Особой популярностью пользовались в свое время его «надписи» в стихах.

…возвратил мне книжку «Телеграфа»… – «Московский телеграф» – общественно-научный и литературный журнал, издававшийся Н. А. Полевым с 1825 по 1834 г. В условиях острой литературной борьбы тех лет между сторонниками классицизма и представителями романтического направления «Московский телеграф» был журналом, «как бы издававшимся для романтизма», по выражению Белинского. В 1830-е годы он пользовался огромной популярностью среди передовой части русского общества, отвергавшей традиции классицизма.

…тележка, запряженная парой ~вяток… – Вятки – малорослые лошади вятской породы.

…старый манежный драбант… – Драбант (от нем. Drabant – телохранитель) – введенное при Петре I название солдат конной кавалергардской роты. Здесь – в иносказательном смысле.

…томик старинной, бестужевской «Полярной звезды». – Литературный альманах, издававшийся А. А. Бестужевым и К. Ф. Рылеевым в 1823–1825 гг. В «Полярной звезде» сотрудничали Пушкин, Грибоедов, Ф. Глинка, Кюхельбекер, Д. Давыдов и др. Вышло всего 3 книжки альманаха. О том значении, которое имело упоминание «Полярной звезды» для характеристики Бабурина, см. выше, с. 434.