Глава 2
Медвежий цирк

Прошел год. За это время мой медвежий детсад пополнился еще двумя медведями, так что в общей сложности в вольере пребывало шесть медвежат. Барин и Антошка уже значительно подросли, и в вольере были чем-то вроде воспитателей, никогда не забывая наподдать крепкими лапами расшалившейся малышне. Машка тоже подросла, подобрела, похорошела, превратилась в настоящую красавицу, так что Антошка был от нее просто без ума, не отходил от своей избранницы даже на шаг и всякий раз предупредительно раскрывал клыкастую пасть, если вдруг замечал, что Барин оказывает ей знаки внимания.

Но самым интересным для меня (надеюсь, что для медвежат также) были прогулки по полю. Для медведей я был чем-то вроде родителя, а потому они покорно, прирученными собачонками, следовали за мной, воспринимая тайгу как враждебную территорию. Для поселковых, что видели меня гуляющим по лесу в окружении медведей, такое зрелище представлялось забавным. Если кто-то из моих подопечных отставал или вдруг, увлекшись, подолгу лакомился малиной, коей в наших местах росло превеликое множество, достаточно было лишь короткого неодобрительного свиста, чтобы злополучный медвежонок бежал со всех ног, позабыв про все соблазны, спрятанные в высокой траве.

Мне тоже такая прогулка доставляла немало удовольствия, вот только Полкану, здоровенному мудрому кобелю, этакие путешествия виделись полнейшим безобразием, а потому он держался от нашей шумной и веселой компании на некотором расстоянии, лишь иной раз подгоняя поотставшего медвежонка рассерженным рычанием. Мне было весело наблюдать за чудачествами медвежат. И, надо отдать должное, я к ним привязался не меньше, чем они ко мне.

Посельчане, видя меня в такой неожиданной компании, не однажды предупреждали:

– Ты смотри, Тимофей, как бы не сожрали тебя лесные друзья. Ведь и костей не оставят!

Непонятно, чего здесь было больше – незамысловатой шутки или всамделишного опасения.

– Ничего, отобьюсь, – отшучивался я. – А если что не так пойдет, так натравлю на хулиганов Антошку, – показывал я на крупного пестуна. – Он у меня парень крепкий, с характером, не позволит меня обидеть.

Поглядывая на трехлетнего Барина, всего-то немногим уступавшего в росте взрослым медведям, понимал, что не так уж они были далеки от правды.

Антошка с Машкой все время находились вместе. Единственное, что не держались за лапы. Пестун добровольно взвалил на себя роль опекуна, оберегая ее от чересчур назойливых собратьев-ухажеров. Именно в этот период проявлялся его непростой характер: при желании, не считаясь с размерами обидчика, пестун мог крепко его потрепать. Так что Машка чувствовала себя в полнейшей безопасности под усиленным попечительством своего ухажера.

У медвежат в этом возрасте еще не развито чувство пространства, то, что для них было больше вольера, представлялось предельно опасным. И я с легкостью взял на себя роль матушки, подготавливая их к новой жизни, предопределенной судьбой.

Именно в таком необычном сообществе заметил меня мой старый знакомый Николай, дрессировщик московского цирка, приезжавший едва ли не каждый год в райцентр к родственникам. Видно, весьма занятно наблюдать со стороны за человеком, гуляющим по тайге в сопровождении шести медвежат, причем половина из которых едва ли не со взрослого медведя.

Веселой гурьбой подошли к реке, куда медвежата, будто бы шаловливая ребятня, сбежали с высокой песчаной кручи. Николай стоял в сторонке и с улыбкой наблюдал за тем, как трехлетние пестуны веселились в воде с младшими медвежатами, плескались и озоровали, чем мало отличались от бесшабашной деревенской ребятни. Я стоял на галечниковом берегу и терпеливо наблюдал за их чудачествами. Редкие брызги достигали моего лица, принося зябкие ощущения. Медвежата то удалялись на середину реки, где течение было особенно сильным, способным сбить даже крупного медведя, а то вдруг стремительно возвращались к берегу, как бы предлагая и мне поучаствовать в веселой звериной возне. Но я твердо стоял на своем и более не сделал и шагу в сторону воды. Достав папиросу, вдумчиво закурил, посматривая за тем, как звериная малышня колотит мохнатыми лапами по бурлящей воде.

Дрессировщик, симпатичный доброжелательный худощавый мужчина лет тридцати пяти, безо всякого намека на брутальность, вышел из-под тени высокого кедра и подошел ко мне.

Познакомились мы с ним три года назад, когда я отдал в цирк медвежонка по кличке Джон. Зверь был настолько ручной и столь непохожий на своих агрессивных сородичей, что его впору было выгуливать на поводке, как какую-нибудь домашнюю собачонку. По рассказам дрессировщика, покладистый характер Джона испортился в тот самый момент, когда зверь вдруг оказался под сводами цирка. Вид праздной и шумной толпы его сильно раздражал. Природная агрессия, видно, прятавшаяся глубоко внутри его мохнатого тела, могла проявиться в самые неподходящие минуты. Однажды он едва не помял акробатку, надумавшую с ним сфотографироваться. Именно после этого случая его решили определить в зоопарк, где, как рассказывали сотрудники, он вволю поедал свежее мясо и даже заметно прибавил в весе. А иногда на потеху публике, собравшейся у его вольера, перекатывался через голову – единственное, что осталось незабытым после суровой дрессировки в московском цирке.

Так что к цирку с некоторых пор отношение у меня было весьма сложное, но мои ощущения совершенно не отразились на наших отношениях с Николаем, с которым у нас нередко заводились предлинные вечерние разговоры за бутылочкой водки.

– Смотрю я на эту идиллию, и просто зависть берет, – признался дрессировщик, подсаживаясь рядом. – Я своих медведей целыми днями дрессирую. Буквально рядом с ними сплю и ем, всю душу в работу вкладываю, а они на меня, как на злодея, смотрят, а ты с ними только на прогулки выходишь, а они в тебе просто души не чают, лучше всякой собачонки за тобой бегают. Тимофей, может, ты секрет какой-то особый знаешь? Так поделись! Как говорится, за ценой не постою!

– Нет у меня никакого секрета, – отмахнулся я. – Медвежата они еще, вот и принимают меня за матуху. Но вот когда подрастут, – я невольно передернул плечами от скверных мыслей, тотчас пришедших на ум, – повстречаться с ними в тайге я бы не пожелал. И тебе не советую…

– О медведях я тоже много знаю… Думаешь, забудут твой кусок хлеба? – с сомнением переспросил Николай, поглядывая за тем, как весело плещутся медвежата.

– И меня забудут, и мой кусок хлеба забудут!

– Вспомнят! – вдруг категорично отвечал Николай. – Чем больше я занимаюсь с медведями, тем больше начинаю осознавать, что они куда умнее, чем мы о них привыкли думать. Мне тут как-то взгрустнулось на днях, с женой немного не поладил…

– Бывает, – посочувствовал я. Вспомнилась Надежда, но это не тот случай, чтобы делиться сокровенным. Очень хотелось верить, что лицо мое в этот момент не изменилось.

– Так вот, в расстроенных чувствах пришел в цирк, вошел в клетку, а мне Топтыгин так по-дружески лапу на плечи положил и в ухо умиротворенно заурчал. Ты можешь смеяться, но знаешь, что мне там послышалось? «Ну чего ты, братец, расстраиваешься, утрясется все! Завтра же помиритесь».

– И что?

– Помирились, как он и предсказывал, – широко заулыбался Николай. – Вот только откуда ему было знать, что на душе у меня скверно? Когда он что-то ласковое мне прорычал, так у меня было такое впечатление, что меня лучший друг утешил. Вот так оно и бывает…

Припомнить нечто похожее я не мог, но если дрессировщик говорил, значит, так оно и было. Он видит медведей с недоступной мне стороны, можно сказать, что с изнанки. И никогда не смотрит на них через оптический прицел карабина. А там они совершенно другие.

– У каждого медведя свой характер. Такие, наверное, тоже встречаются, – неопределенно пожал я плечами. Рассказ меня и вправду немного удивил.

– Я у тебя вот что хотел спросить…

– Спрашивай.

– Можешь ты отдать мне своих медвежат в цирк, пока они не заматерели? Уверен, из них будет толк!

Я невольно нахмурился. Разговор принимал неприятную тональность.

– Знаешь, почему я не люблю цирк?

– Почему? – удивленно спросил Николай, посмотрев на меня с некоторой настороженностью. Прежде таких разговоров мы не заводили. Возможно, что ему тоже не нравится моя профессия егеря, но ведь помалкивает.

– По двум причинам: там медведицы бегают в платьях, а медведи, в полосатых штанах и косоворотках. Это больше похоже на насмешку над сильным зверем.

– И только-то, – хмыкнул Николай раздосадованно. – Да мало ли во что они одеты, главное, чтобы представление публике нравилось.

– Ладно, пойду, – поднялся я с бревна. – У меня хоть и не цирк, но тоже весело, а потом у них ведь режим, нужно медведей покормить.

Не оборачиваясь, я потопал по направлению сторожки, зная, что медвежата, контролировавшие каждое мое движение, уже позабыли про свои водные процедуры и со всех мохнатых лап устремились за мной вдогонку.

– Ты все-таки подумай, – сказал Николай, вставая следом. Расставаться со мной столь быстро не входило в его планы. – Они людям радость приносить будут! А какая вторая причина?

Антошка выскочил немного вперед и уверенно заторопился по направлению к сторожке, а следом за ним, едва поспевая, устремилась Машка, увлекая за собой прочую звериную компанию.

Я повернулся к поотставшему Николаю, тот выглядел малость удрученным, не ожидая столь быстрого прекращения разговора.

– А еще в цирке медведям вырывают клыки и подрезают когти.

Хмыкнув, дрессировщик съязвил:

– Скоро я начну подозревать, что цирк едва ли не худшее место на земле. Ну пойми, без этого никак нельзя, таково правило. Ты же сам сказал: медведь – зверь непредсказуемый!

– Вот сам подумай, какой же это медведь без клыков? – И, не дожидаясь, когда Николай соберется с ответом, заключил: – Вот и я говорю, что не стоит!

После того краткого разговора я не видел Николая неделю. Желания продолжить беседу у меня не возникало, думаю, что и он избегал со мной встречи. Отпуск его подходил к концу, и ему пора было готовиться в обратную дорогу. И уж тем более я не ожидал, что в следующий раз он явится ко мне на заимку с уговорами. Был вечер.

– Можно? – спросил он, перешагивая порог.

– Проходи, – отозвался я, отставляя в сторону вскипевший чайник. По своей давней привычке заварочного чайника я не держал, просто накладывал пару чайных ложек заварки в кружку, так что получался весьма качественный напиток.

– Чайком угостишь?

– Уговаривать пришел? – спросил я, насыпая ему в кружку заварку.

Николай одобрительно кивнул, заметив необычную щедрость. Похоже, что он тоже был ценителем крепкого напитка.

– Есть такое дело. Правда, не знал, как к тебе подступиться. Могу за медведей хорошие деньги предложить. Чего ты так поморщился? Ты их не за казенный счет все-таки кормишь, а из собственного кармана. Вот в прошлый раз ты про клыки медвежьи говорил, а уж не хочешь ли ты медвежат в тайгу отпустить? Ты же не хуже меня знаешь, что там им не выжить! Их сожрет с потрохами первый же повстречавшийся медведь! А может, думаешь в зоопарк отдать? Только ведь у меня им все равно лучше будет!

– Ничего я не думаю, – буркнул я, – давай лучше выйдем во двор, на звезды посмотрим. Погода хорошая.

– А ты романтик, – широко улыбнулся Николай, забирая у меня жестяную кружку.

– Есть немного.

Вышли во двор – всего-то небольшой кусок огороженной территории, вырванной у тайги, в дальнем конце которого размещался вольер. Медвежата устроили какую-то шумную возню: стучали когтистыми лапами по ограждению, пытались взобраться на высокий столб, что я врыл в самом центре вольера, громыхали металлической посудой. И по своему поведению мало чем отличались от прочей шумной ребятни. Только когда игры превышали разумный предел, доносился негодующий рокот – неудовольствие выказывал Антошка. Суетливая возня незамедлительно прекращалась, казалось, что даже в лесу от его грозного урчания замирала жизнь, но потом понемногу игра вновь набирала прежнюю силу.

Распалили костер, небольшой дымок тревожной змейкой поднимался к чернеющему небосводу, а сухие ветки стреляли в темноту красными презлыми искрами, как если бы разобиделись на целую вселенную. Снизу журчал ручей, слышимый в ночи особенно отчетливо.

– Знаешь, а может, ты сам пойдешь к нам в цирк со своими медведями? – неожиданно предложил Николай.

– Ты это серьезно? – удивленно посмотрел я на него.

– Вполне! Медведей ты понимаешь. Они тебя тоже слушаются. Я бы даже сказал, что в общении с дикими животными у тебя какой-то природный талант! Ты их просто завораживаешь! Даже не знаю, что ты с ними делаешь, что ты им наговариваешь, но они просто глаз с тебя не сводят, когда ты рядом. Так ты согласен?

Подобного предложения слышать мне еще не доводилось. Я внимательно посмотрел на приятеля (может, что-то не так), но говорил он серьезно, безо всякой иронии, вроде бы не шутил.

– Как-то неожиданно.

– Хорошие перемены к лучшему всегда происходят неожиданно. Поделись со мной, а как ты влияешь на своих медведей?

– Не знаю, это, наверное, природа, все-таки я из потомственных медвежатников, – подбросил я небольшую сухую ветку в огонь. Костер благодарно принял угощение – затрещал, задымился, раздвигая багровым светом темное пространство. Теперь лес не выглядел зловещим, скорее всего, он казался немножко таинственным, где за каждой корягой мог прятаться леший, а под каждой болотистой кочкой – водяной. Тайга все более наполнялась тревожными ночными звуками – ахнул где-то за сторожкой филин, а ему басовито заухал другой. Где-то в стороне послышался вой быка. Это вполне могла быть скотина, отбившаяся от стада, но точно так же, проявляя чудеса голосовой имитации, мог прокричать медведь. Тайга хранила немало заповедных тайн. – А еще просто надо любить медведей, вот и все!

– Хороший ответ. Может, мне все-таки удастся тебя уговорить, – припустил Николай в голос просящие интонации.

– Нет. В цирк я точно не пойду.

– Ну что с тобой будешь делать. А медвежат отдашь? Пройдет год, медвежата заматереют, тогда им прямая дорога в зоопарк.

Неожиданно где-то за избушкой раздался неясный шум: кто-то большой и могучий пробирался через чащу. Еще через несколько секунд шум усилился, подхваченный ветром, стал все более отчетливым и ясным, пока, наконец, не рассыпался на треск сучьев, выстрелы поломанных ветвей и топот. На поляну упал сухостой, и через мгновение мы увидели выскочившего на вырубку огромного лося, подпиравшего широкими рогами круглолицую луну. Только крайние обстоятельства могли выгнать его к людям, да еще на огонь.

Мы во все глаза смотрели на красивое животное, осознавая редкость явления. Сохатый, гордо подняв голову, неторопливо шагнул прямо из дремучей темноты к нам, заслоняя своим крупным телом половину тайги. А потом в два больших прыжка пересек вырубку и, сбежав к ручью, оросил наши изумленные лица холодными брызгами, вылетевшими из-под его быстрых копыт. Устремившись по просеке, мгновенно скрылся в черной, наполненной звуками тайге.

Следом, на том же самом месте, где только что стоял сохатый, возник крупный медведь. Совершенно не опасаясь нашего присутствия, как если бы признал в людях своих давних знакомцев, он вышел на середину поляны и, не торопясь, зашагал в обратную сторону. Бежать далее за сохатым он отчего-то передумал.

Щепка, которую я поднял для того, чтобы прикурить, добралась до самых пальцев, и я почувствовал, как красный огонек зло покусывал кожу. Отбросив ее в сторону, я спросил у пораженного Николая:

– Видал?

Тот понемногу приходил в себя, лицо пообмякло, на губах застыла неловкая улыбка. Одно дело общаться с медведем в цирке, когда у него завязана пасть и вырваны клыки, и совсем иное – смотреть на хозяина тайги с расстояния в несколько метров, прекрасно осознавая, что, если он захочет напасть, нет ни единого шанса, чтобы противостоять этому гиганту.

– А то! Чудеса, да и только!

– Такого в цирке не увидишь. Вот это и есть настоящий медведь! Как говорится, почувствуй разницу… Хорошо, я отдам тебе медвежат.

– Ну, спасибо, ну, уважил! – расчувствовался Николай.

– Только у меня к тебе будет одно условие.

– Какое? – насторожился приятель.

– Не поднимай на них плетку, они этого не забудут и не простят. Это ведь медведи! Тебе даже, может, покажется, что они позабыли про свою обиду, но медведи напомнят тебе о ней в тот самый момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

– Я понял… Обещаю.

– Пойдем спать. Завтра непростой день, нужно будет подготовить медвежат к переезду. Надеюсь, у тебя все для этого готово.

Николай широко заулыбался:

– Знаешь, а я как чувствовал, что ты мне не откажешь. Приехал даже на специально оборудованной машине. Так что не беспокойся, им будет неплохо во время переезда.

Уже проходя в избу, я остановился у вольера и невольно задержал взгляд на Антошке, облизывающем черную морду Машки. Расставаться с ними будет тяжело.

– Пойдем в дом, уже похолодало, здесь ведь тайга. А как ты их повезешь? Не станешь ведь уговаривать загрузиться.

– Не стану, – хмыкнув, подтвердил Николай. – Да ты не переживай, у нас все отработано. Отключим их на пару часов, а потом занесем в машину, они даже не успеют что-то сообразить. Просто будут лежать с открытыми глазами и в небо смотреть. Для такого случая у нас и ружьишко специальное приготовлено.

– Хорошо, поступай как знаешь.

– Так, значит, завтра утром?

– Договорились.

– А теперь давай по стопке водки… Иначе не усну, все об этом шальном медведе думаю.

Целую ночь мне не спалось. То, что рано или поздно должно было произойти, отчего-то виделось мне предательством по отношению к животным, ведь медвежата успели ко мне не на шутку привязаться. Однако я так же отчетливо понимал, что другого выхода просто не существует. Даже медведица отталкивает от себя подросшего и вошедшего в силу пестуна, понимая, что он становится реальной угрозой вновь народившемуся потомству, а что говорить обо мне, обыкновенном человеке, не имевшем ни материнского влияния, ни той силы, что может защитить медвежат.

Медвежата растут быстро, не успеваешь оглянуться, как мохнатый комочек превращается в могучего, не знающего жалости зверя, и на прежнего воспитателя они будут взирать лишь как на гастрономический деликатес. Так что рано или поздно их пришлось бы отдать, так почему бы это не сделать в наиболее благоприятное время.

Проворочавшись всю ночь, я даже не заметил, как наступило утро. Медвежата спали, сгрудившись в мохнатый ком под навесом. Бодрствовал лишь Антошка, неторопливо и по-хозяйски расхаживая по вольеру. Заметив меня, приблизился, стал ластиться, выпрашивать сахар. Мне даже показалось, что его короткий хвост слегка зашевелился в проявлении радости, как это бывает у собак при встрече с хозяином.

Потрепав его за холку и скормив весь запас сахара, что у меня был при себе, произнес:

– Скоро нам расставаться, Антошка, уверен, что так тебе будет лучше. Хотя… извини! По-другому не могу.

Мне и прежде приходилось держать подле себя брошенных медведей, правда, не в таком большом количестве, чем нынче, чаще всего одного или двоих. Но ни к одному из них я не был так привязан, как к Антошке. Медведь – зверь умный, значительно превосходит по интеллекту своих собратьев по тайге, иногда мне казалось, что ему не хватает самой малости, чтобы заговорить по-человечески.

Антошка внимательно прислушивался к моим словам, после чего отошел огорченный.

Со стороны просеки послышался нарастающий гул двигателя: он то усиливался, подхваченный порывами ветра, а то вдруг затихал, как бы звучал издалека, когда дорога совершала петлю и отгораживалась стеной леса. Вдруг шум перерос в однотонный гул – это вездеход преодолевал промоину, в которой нередко застревали самые надежные автомобили. Я без конца заваливал промоину ветками и камнями, но она безжалостно утаскивала подношения куда-то в глубину земной коры, оставляя наезженную размытую колею залитою темно-коричневой водой. Гул усиливался, вездеход преодолевал яму на пониженных передачах. И вскоре из-за поворота показалась темно-зеленая кабина высокого грузовика.

Добавив скорости, машина, покачиваясь на колдобинах, как на волнах, выехала на вырубку, остановившись неподалеку от вольера. Медвежата уже проснулись и теперь с опаской принюхивались к незнакомому враждебному запаху отработанной солярки.

– Вот они, мои красавцы, – выпрыгнул на траву Николай, разглядывая встревоженных медвежат. – Так бы я вас всех и расцеловал! Ну, ничего, у меня еще будет для этого возможность. Знаешь, Тимофей, спасибо тебе за царский подарок. Теперь ты для меня самый желанный гость, всегда можешь рассчитывать на контрамарку в цирк. Ха-ха!

– Считай, что я оценил твой юмор, – разлепил я губы в невеселой улыбке. – Ты вот что, главное – корми их хорошо.

– С этим будет все в порядке, даже не сомневайся. А может, что посоветовать хочешь, может, у медведей есть предпочтения какие-нибудь? Все-таки это твои питомцы. Ты их знаешь лучше, чем кто-то другой.

– Ты с ними вот что… Хотя чего это я теперь, они уже твои! Сам знаешь, что с ними нужно делать. Сахару им давай, они сладкое любят!

– Этот твой главный секрет я и без тебя знаю… Тимофей, ты не беспокойся, – успокоил меня Николай. – Что-то ты все нервничаешь, на тебя смотреть даже жалко, как будто бы с родными расстаешься.

– Не обращай внимания, это так… Накатило что-то!

– Ну что, начали! – обратился Николай к помощникам.

Из машины повыпрыгивали двое мужчин. У одного из них было ружье, заряженное мышечными релаксантами.

– Давай того, что рядом, – показал Николай на Барина.

Пестун сильными челюстями разгрызал кабанью кость, бросая недружественные взгляды на подошедших людей. Прозвучал негромкий хлопок. Зверь, вздрогнув, посмотрел в сторону источника шума. Некоторое время он стоял неподвижно, как если бы о чем-то призадумывался или вслушивался в происходящие внутри него изменения, а потом повалился на бок, охладев к истерзанной кости.

Остальные медвежата, почувствовав недоброе, обеспокоенно заревели и жались к Антошке, надеясь отыскать в его лице защиту. Тот, проявляя некоторую тревогу, издал отрывистый рык.

Помощник Николая привычно, как это проделывал не однажды в своей жизни, приставил приклад к плечу и нажал на курок. Его выбор пал на Машку, смятенно вышагивающую по вольеру. Вздрогнув, самка на секунду остановилась, а потом завались на бок обездвиженная. Антошка подошел к недвижимой подруге, продолжавшей взирать на него черными крупными глазами, взывавшими о помощи, осторожно притрагивался к ее голове лапой, как это бывает у людей, когда они меряют температуру. Принюхивался к воздуху и негромко фыркал, чувствуя удушливые пары сгоревшего пороха. Обошел вокруг Машки в надежде на то, что она все-таки поднимется. Но она, оказавшись всецело во власти релаксантов, не могла издать даже звука и, лежа на животе, лишь посматривала прямо перед собой на сгрудившихся медвежат.

– Первый раз такое вижу, – невольно подивился Николай. – Похоже, что он всерьез за нее переживает. Кто бы мог подумать… Скажешь кому, так и не поверят.

– Не поверят, – невольно согласился я.

Такое поведение Антошки для меня тоже было большой неожиданностью. Медведи по природе своей не привязчивы, они предпочитают одиночество, организовывают семьи лишь на брачный период, а здесь Антошка вел себя таким образом, как если бы переживал произошедшее.

Увидев меня, совсем близко подошедшего к вольеру, и, будто бы оскорбленный предательством, на время позабыв про распластанную подругу, он с глухим рычанием бросился в мою сторону.

В какой-то момент я похолодел. Мне не однажды приходилось наблюдать атакующего медведя, он выглядит именно так. У самой ограды мне в лицо ударило его прелое дыхание, лапа, уже поднятая для удара… Но в следующую секунду прозвучал негромкий выстрел. Антошка как будто бы охладел к своим злым замыслам. Застыл с поднятой лапой, мой взгляд был прикован к выпущенным когтям, и я невольно поежился, подумав о том, что было бы, если бы они все-таки достигли человеческой плоти. Некоторое время пестун стоял неподвижно, как если бы соображал, что предпринять, сделал неверный шаг и завалился на бок. По обездвиженным задним ногам пробежала судорога. Антошка, опираясь на передние лапы, пытался подняться. Тщетно! Будто бы кто-то невидимый потянул его снизу за живот, и он, издав последний рык, вжался в землю.

– Вы уж тут как-то без меня разбирайтесь, – хмуро проговорил я и, не оглядываясь, зашагал в сторону дома.

Оставшись в одиночестве, я пытался успокоиться. Получалось скверно. Мешал отрывистый разговор за окном. Не выдержав, я отодвинул занавеску и выглянул во двор. Положив на носилки Машку, Николай с помощниками понесли ее к грузовику. Осторожно уложили на пол и захлопнули за собой дверцу. Дальше последовал черед остальных медвежат. Смотреть на это оказалось невыносимо, я отошел от окна и закурил сигарету.

– Все! Теперь они никуда не денутся! – услышал я голос Николая. – Тимофей, мы уезжаем!

Гостей следовало проводить, а то неловко как-то получается. Я вышел на крыльцо. Подошедший Николай, будто бы чувствуя за собой какую-то неясную вину, проговорил:

– Тимофей, ты не переживай за медвежат, с ними все в порядке будет. Обещаю! Фургон у меня специально для перевозки оборудован.

– А я и не переживаю. Знаю, что все будет в порядке. Ну что, до встречи! – излишне бодро проговорил я, стараясь прервать затянувшееся прощание. И, пожав протянутую руку, вернулся в сруб.

Услышал, как машина завелась, а потом тронулась, набирая обороты. Вот только в этот раз подходить к окну мне отчего-то не хотелось.

Последующие пять дней я провел в тайге.

Сам себя хотел убедить, что расставание с медвежатами далось мне безболезненно, но в действительности это было не так. Мое хозяйство без их шумного присутствия выглядело унылым, пустым и невероятно пресным. Да что там хозяйство! Без них вся тайга, наполненная всевозможным зверьем и птицами, теперь не представляла для меня интереса. И в тайгу (как бы я ни убеждал себя в противоположном) я отправился не для того, чтобы добыть пропитание – благо, что его было предостаточно, и вяленое, и мороженое, вареного тоже хватало, – а чтобы унять надвигающуюся тоску. Сначала лишился Надежды, а вот теперь и медвежат забрали, можно сказать, последнюю радость. В минуты душевных переживаний я всегда подавался в тайгу, природа была для меня некоторой психотерапией, и не возвращался к дому до тех самых пор, пока, наконец, не обретал желанного душевного равновесия.

В этот раз я задержался в тайге более обычного: стрелял перепелов, ловил рыбу и вообще наблюдал за тем, все ли в порядке во вверенном мне охотничьем хозяйстве. Дня через два дошел до границы своей территории, где посреди леса возвышались темно-серые гранитные останцы, прорезанные кварцевыми жилами, прозванные в народе Ядвигским холмом. Некогда в этих местах работали старатели, едва ли не с корнем вырывая кварцевую породу, содержащую золото. Лет двадцать назад добычу драгоценного металла признали нерентабельной, и артели ушли в поисках счастья в другие места. Однако эти места не пустовали, и нередко можно было повстречать людей, которые, прикинувшись или охотниками, или рыбаками, продолжали намывать россыпное золотишко, как поступали их прадеды сто и двести лет тому назад.

Так что эта гора всегда напоминала развалины какого-то средневекового замка, где торчавшие над лесом останцы походили на остатки разрушенных стен. Я любил это место и даже не знаю почему. Была в нем какая-то чарующая магия, что отличала от прочих территорий. Недалеко от скалы я соорудил небольшую, но крепкую избушку, которая вполне могла выдержать атаку медведя, где вполне комфортно можно было проводить время. Даже погода здесь была совершенно иной – с протекавшей рекой и растянувшимся вдоль нее поселком, – помягче что ли…

Однако сейчас погода хмурилась всерьез, а порывы ветра без конца трепали кроны деревьев, заставляя взволнованно кружить над тайгой стаи птиц. Неуютно было и зверю, рыскавшему по тайге в поисках более укромного места.

Я задрал голову, прямо к негодующе шумящим кронам. Над ними, подсвеченные вечерним солнцем, медленно проплывали тяжелые, будто бы расплавленное серебро, облака. До моей избушки оставалось ходу каких-то пару часов. Усталость, накопившаяся за несколько дней, навалилась как-то сразу, и теперь каждый следующий шаг давался труднее предыдущего.

Неожиданно на повлажневшей земле я отчетливо увидел две пары свежих медвежьих следов. Одна принадлежала двухгодовалому медвежонку, а вот другие выглядели покрупнее. Они вполне могли принадлежать медведице, и в этом не было ничего удивительного: медведица с медвежонком в тайге явление нередкое. Но странность заключалась в том, что это были следы трехлетнего медведя-пестуна, который вполне мог быть ростом с матуху. И эти следы мне приходилось наблюдать прежде, я помнил каждую морщинку, каждую складку на их стопе. Даже приметный рубец на правой лапе. Первая пара следов принадлежала Машке, а вот вторая – Антошке. Я даже помнил, как пестун получил эту рану – во время игры с медвежатами на лугу он порезался о торчавшую жесть, и мне пришлось изрядно повозиться, чтобы Антошка не остался калекой. Но как медвежата оказались здесь? Ведь их же забрал Николай! Может, им удалось каким-то образом сбежать?

Здесь была еще одна странность: Антошка и Машка топали вместе.

В природе долгого союза между медведицей и медведем не бывает. То же самое можно сказать и про пестуна с медведицей. Более трех лет подле матери он не задерживается, и едва пестун расстается с медведицей, как тотчас начинает самостоятельную жизнь, воспринимая окружающий мир враждебно. А увязавшийся за ним медвежонок всегда легкая и доступная добыча, которой можно утолить голод на ближайшие несколько дней.

Я с удивлением взирал на четко отпечатанные следы, пытаясь разгадать тайну такого невероятного существования. Но ничего не получалось. Богатая природа подкинула еще один заманчивый сюжет, у которого просто не было окончания.

Отдаляясь от избушки, я прошел по следам километра четыре, рассчитывая, что подобная идиллия закончится для медвежонка трагически, что вскоре я натолкнусь на растерзанный Машкин труп, присыпанный землей, и, окончательно успокоившись и разрешив злополучную загадку, вернусь на заимку. Однако по следам было заметно, что ничего такого не происходило: звери существовали вполне мирно. Медведь даже заботился о своей подруге: приостанавливался, чтобы подождать Машку, перелезавшую через бурьян, делился с ней пойманной добычей. А в одном месте и вовсе вернулся назад, чтобы поторопить Машку, лакавшую из ручья воду.

Но почему же они в тайге? За это время они должны быть уже где-то на полдороге к Москве.

Переполненный самыми тревожными думами, я вернулся к своей делянке. Уже более ни на что не отвлекаясь, кроме как на сон, я преодолел обратный путь за двое суток. Не было ничего такого, что могло бы подтвердить мои опасения. Ничего не изменилось, все было в точности, как и пять дней назад. Потрепанный внедорожник так же стоял под ветвистой пихтой, терпеливо дожидаясь блудного хозяина. Дверь была приперта поленом, служившим чем-то вроде замка и свидетельствующим о том, что хозяин ушел в тайгу. А вот когда вернется, неизвестно, записки не написал.

Убрав подпорку, я вошел в сруб. Понял, что чертовски устал и очень хочу спать. Следует немного отдышаться, взбодриться с дороги крепким горячим чаем, ощутить, как чарующий напиток разливается по жилам, придавая телу большую бодрость, а потом сходить в поселок и узнать, в чем там дело. Может быть, поселковые что-нибудь знают?

Аркадия я заприметил в тот самый момент, когда чайник, будто бы проснувшись, деловито загудел, запыхтел, показывая неровный характер. С карабином за плечами он быстрым шагом направлялся к избушке. Вошел громко, стукнув каблуками по порожку.

– Ты ничего не слышал? – спросил он сразу после приветствия.

– Чай будешь? – сдержанно спросил я, понимая, что услышу то, ради чего столь быстро проделал обратный путь. – Ты это о чем?

Поставив карабин в угол сруба, Аркадий расположился за столом, с интересом посматривая на клубящийся напиток. Пар заворожил, заколдовал, призывал к миролюбию и долгой беседе.

– Не доехали твои медвежата до цирка… Машина перевернулась. Николай с водителем погибли сразу, – с тоской сообщил он скорбную весть, – их уже в Москву отправили. Вот такие дела.

– Жаль Николая, славный был парень, – сказал я, почувствовав, как на мгновение перехватило дыхание.

– Не то слово, – вздохнул Аркадий.

– Что там произошло?

– Трудно даже сказать… Следователи потом приезжали, разбирались, хотя, на мой взгляд, в этом деле очень много непонятного…

– Так что же они сказали?

– На трассе видели следы крупного медведя… Вышел он на дорогу, встал на задние лапы и попер прямо на движущийся грузовик. Водитель пытался избежать столкновения, увернулся от зверя, но не справился с управлением и полетел в обрыв…

– Скверная история.

– Я так думаю, это хозяин тайги запретил уводить медвежат, вот поэтому так оно и получилось, – заключил Аркаша.

Попахивало откровенной мистикой, чего я терпеть не мог. На всякие потусторонние вещи имеются вполне материальные объяснения, вот только жаль, что многие этого не желают замечать.

– Медвежата, значит, тоже погибли?

– Трое помладше погибли, а два пестуна и Машка в тайгу убежали. Одного пестуна позже охотники в лесу нашли загрызенным, и убил его один из твоих питомцев. Чего-то они там не поделили, непонятно…

– Машку они не поделили. Думаю, что Антошка Барина загрыз. У них была давняя неприязнь.

– Ты о них, как о людях, говоришь, – хмыкнул Аркаша. – Думаю, что эти двое в тайге тоже не выживут. Если не сейчас, так через пару недель взрослые медведи их сожрут.

Нарезав вяленую лосятину, куски сала и ржаной хлеб, разложил все это на столе. Не ресторанное меню, конечно, но получилось очень аппетитно. Оценив мое старание, Аркадий понимающе кивнул и, положив шматок сала на хлеб, с аппетитом зажевал. Кажется, он был немного обескуражен моим хладнокровием.

– Знаешь, нечто подобное я предполагал, – наконец, признался я после некоторого молчания. – У Ядвигского холма, близ гранитных останцов я видел медвежьи следы…

– Там, где старатели золотишко намывают?

– Да.

– И что это за следы? – насторожился Аркадий.

– Антошки и Машки.

– Ты уверен?

– Эти следы я ни с какими другими не спутаю. Они не разбежались, а все время были рядом. Если судить по тому, что я увидел, Антошка опекал Машку. В лесу я уже немало лет, но вот с подобным встречаюсь впервые.

– Думаешь, они не пропадут?

– Если они все время будут рядом, то у них есть шанс выжить.