Глава тридцатая
Я сидела на краю осмотрового стола, в лазарете, в нижних этажах подземелья. Резиновые перчатки доктора Лилиан, шарящие у меня во рту, на вкус напоминали старые воздушные шарики. Седые волосы Лилиан отросли и теперь закрывали ей уши, но она оставалась все той же низенькой тощей теткой и чертовски хорошим специалистом, какой я запомнила ее при первой встрече. Поверх одежды она набросила белый халат – проще сменить халат, чем то и дело переодеваться. У Лилиан имелась процветающая практика в мире людей, но лишь потому, что они не знали: она крысолюдка. Люди боятся заразиться, когда их лечит носитель ликантропии любого вида, но крысолюды – это двойная проблема. Крысы не «романтичны», как вервольфы или леопарды или еще что-нибудь в этом роде. Уж если становиться оборотнем, то чтобы это был огромный и сексуальный хищник, а не мусорщик-падальщик.
– Будь ты человеком, пришлось бы швы накладывать, – сказала она, вынимая пальцы у меня изо рта.
Стянув перчатки, она швырнула их в большую мусорную корзину, всю заклеенную стикерами насчет биологического риска. Тут у кого ни возьми кровь, почти наверняка окажется оборотень или вампир, и хотя «подхватить» вампиризм от контакта с кровью на перчатках и бинтах невозможно, он все равно считается заразным. Вампиром невозможно стать от прикосновения к больничным отходам, но раз уж на то пошло…
– Доктор Лилиан, бывал ли хоть один случай заражения ликантропией от больничных отходов?
Она сперва удивилась, потом задумалась, потом улыбнулась.
– Мне неизвестен ни один, но мы соблюдаем больничный протокол.
Раздвинулись шторы, внутрь шагнул Жан-Клод. Он выглядел идеально в черных кожаных штанах и куртке им под стать, и только белая рубашка посреди этой черноты – обычная кружевная сорочка. Как эхо его родного столетия, хотя у меня достаточно воспоминаний, чтобы знать, что сорочка из современных материалов и сшита облегающей, а не свободного покроя. Она выглядела с виду старинной, но на самом деле таковой не была. Как и многие его вещи – будто бы из прежних дней, а на самом-то деле – сексуальная нарядная одежда или, на крайний случай, сексуальная повседневная одежда. Никогда не видела Жан-Клода ни в чем, что не было бы сексуальным или театральным. Или тем и другим одновременно.
– Анита! – резко окликнула меня доктор Лилиан. Я вздрогнула, отвела взгляд от Жан-Клода и повернулась к ней. Она недовольно пожевала губами и обратилась к Жан-Клоду:
– У нее легкий шок. Я бы сказала, из-за стечения обстоятельств: полицейская работа с вечера, потом драка, ранение, волнение за Синрика, ну и… – Она замолчала, опустила глаза и тихо закончила: – Мне жаль, что с Ашером так вышло. Он очень много значит для вас обоих.
– Спасибо, Лилиан. Я знаю, что ты его недолюбливаешь.
– Я никогда не обсуждаю тех, в кого влюблены мои друзья, Жан-Клод.
– Рад слышать, что ты считаешь меня другом, – сказал он.
Он говорил очень приятным голосом, но совершенно без эмоций. Таким тоном можно сказать практически что угодно. Не обязательно это значило, что он вовсе не рад слышать от Лилиан, что она считает его другом, – вообще этот тон Жан-Клод использовал тогда, когда очень тщательно старался не выражать эмоций. Его версия «коповской морды» и голоса. Только вот у меня в таком случае просто ничего не видно, кроме разве что ощетиненности и цинизма, а у него «коповская морда» просто красивая, почти манящая. Надо знать его так, как знаю я, чтобы увидеть, что все это абсолютно ничего не выражает – как моя улыбка, которую я могла бы надеть для клиентов в «Аниматорз инкорпорейтед», где поднимаю зомби. Но в последнее время я полностью занята на полицейской работе.
Лилиан улыбнулась, но всмотрелась в его лицо, будто желая проникнуть за эту приветливую маску. Ее труднее было обмануть, чем многих других.
– Отведи Аниту в эту свою большую ванну и помоги отмыться. Воспользуйтесь ее кровотечением, пока не зажило.
– Сколько понадобилось швов, будь она больше человеком?
Лилиан опустила взгляд, подняла его и посмотрела в глаза Жан-Клоду. Нет, не так: она тщательно смотрела чуть вбок, не встречаясь взглядом. С вампирами это стандартная практика: не смотреть в глаза, если у вас нет природной резистентности к их взгляду, как вот у меня. Если ты крысолюд, это еще не значит, что тебя не может заворожить вампир, просто ты меньше подвержен «магии», чем обычный человек. Даже если она и считает Жан-Клода другом, напрямую встречаться с ним взглядом она не хочет. Интересно. Но интересно почти на грани неинтересного. Лилиан сказала, что у меня легкий шок, и была права. Все казалось далеким и не важным.
– Десять-пятнадцать, – ответила она, будто нехотя. – Только не надо, пожалуйста, чтобы от этого ты сильнее сердился на Ашера.
– Почему тебя волнует, как сильно я буду на него сердиться?
– Потому что ты всегда был честен, справедлив и никогда не превышал меры в ответных действиях. Мне это в тебе нравится. В частности, из-за этого ты настолько хороший лидер.
– Ты мне льстишь, чтобы попытаться склонить меня сделать то, чего ты хочешь.
Она улыбнулась, и все морщины на лице вдруг сложились в улыбке. Как будто выглянула прежняя Лилиан из-под этой, почти шестидесятилетней. Вдруг она оказалась хорошенькой – раньше я не оценивала ее с этой точки зрения. Сейчас я увидела, что она чуть покраснела. Жан-Клод почти на всех женщин так действует.
– Мои женские чары не подходят под твои мерки, но – да, я хочу, чтобы ты оставался терпеливым, справедливым – тем лидером, который нам нужен.
– Так ты сказала, ma petite выздоровеет? Последствий не останется.
Но голос оставался все таким же пусто-приятным. Можно понять Лилиан, которая интересуется, что же он чувствует на самом деле.
– Именно так, – ответила она.
Жан-Клод подошел ко мне, взял меня за руку. Мне на самом деле не нужна была помощь, чтобы слезть со стола, но я научилась вести себя соответственно, когда мужчины моей жизни хотят быть джентльменами. В наши дни это такая редкость, что следует ее поощрять, а не пресекать. Держа его за руку, я спрыгнула со стола.
– Как там Син?
– Нормально. Натэниел и Мика сидят возле него по очереди – хотят убедиться, что нет сотрясения.
– Хорошо, – сказала я, но голос был какой-то далекий. Я стиснула его руку, будто от прикосновения к нему мир становился реальней.
Он отвел занавес и вывел меня наружу. Я не возражала: была готова идти за лидером, а Жан-Клод – отнюдь не худший вариант.
Сзади к нам пристроились Никки и Клодия. У Никки был маленький пластырь под глазом, и вокруг наливался синяк.
– Как там Арес? – спросила я.
– Сотрясение, перелом руки и ноги, – ответил Никки.
Я остановилась, и Жан-Клоду пришлось остановиться тоже. Я посмотрела на Никки:
– Арес – снайпер спецвойск. И ты за пару минут сделал с ним такое?
– Ты же сама сказала: он спецназовец, а я нет. Мне надо было кончить драку быстро, иначе бы в больнице был я.
– Я с этим не спорю, Никки. Я просто… – как это сказать? – Просто Арес ведь в спарринге куда лучше тебя выступает.
– Так то тренировки, Анита. Там, на ринге, нам не разрешено всерьез друг друга калечить, и в армии тоже не поощряется вывод бойца из строя на тренировке.
– Понимаю. Так что ты хочешь этим сказать?
– Я лев, Анита. Арес – гиена. Они ребята крутые, но между собой не дерутся, как принято у львов. Самец в прайде бросает вызов вожаку, и должен либо занять его место, либо погибнуть.
Я кое-что сообразила и почувствовала себя дурой, что раньше об этом не подумала.
– Я считала, что Пейн и Джесс посланы куда-то с заданием, крысолюды ведь посылают своих наемников зарабатывать деньги для общины. Но ведь это не так?
– Какого ответа ты хочешь? – спросил он.
– Правдивого.
– Нет, не хочешь, – покачал он головой. – Потому что сначала страшно возмутишься, потом будешь себя грызть – потому что поставила меня Рексом львов Сент-Луиса… И будешь винить себя и меня, но злость сорвешь на мне, а я этого не хочу.
– Значит, ты их убил.
– Иначе они бы меня убили. Да, убил, но не один. Мне помогли Келли и еще некоторые из львов. Если бы большинство доминантных самцов стали на сторону Пейна и Джесса, я был бы мертв, но они выбрали меня. Они решили, что вожак из меня лучше, и связи с Жан-Клодом у меня сильнее, так что прайд будет лучше защищен.
Я подумала о том, что Пейн и Джесс убиты. Это должно было значить для меня больше, но не значило. Я как-то отупела, от всего была далеко. Во рту начались резкие уколы боли. Значит, я испытала-таки шок, ведь больно стало только сейчас – похоже, мне досталось всерьез.
– Так если бы я спала с Пейном, они встали бы на его сторону и убили тебя?
– Не в том дело, кто там с кем, а в том, что я – твоя невеста и ты меня трахаешь. Поэтому я для тебя много значу.
Я кивнула.
– А что будет, если кто-то из связанных со мной метафизически окажется врагом?
– Все верят, что ты с этим разберешься, как было с прежним Рексом до меня.
Прежнего Рекса я застрелила в упор выстрелом в лицо, когда он убил одного из львов и пытался убить Натэниела. Хэвен оказался неспособен делить меня с другими мужчинами. Хотел меня для себя одного, а когда этого не получил, попытался убить тех мужчин, кого я люблю. Ревность толкнула его на реально плохие поступки, и в конце концов мне пришлось его убить, чтобы избавить всех от угрозы. Это была драка, выплеснувшаяся из берегов. Вроде сегодняшней.
Я сжала пальцы Жан-Клода, потянула его на себя.
– Я не хочу, чтобы повторилась история с Хэвеном, Жан-Клод.
– Никто из нас не хочет, ma petite.
– Жан-Клод, Ашер мог нанести Сину серьезную травму. Чтобы одним ударом вырубить тигра-оборотня – это очень много силы нужно.
– Дьявола бы так не вырубили, – сказал Никки.
Я глянула на него:
– Что ты имеешь в виду?
– Дьявол куда сильнее, у него мышц вокруг шеи больше, и удар бы не так сильно ему повредил, да и оборотень он посильнее. Это тоже способствует твоей защите.
Я посмотрела на Клодию.
– Насколько Син силен по сравнению с остальными?
Она пожала плечами:
– Он – клановый тигр, это на ступеньку выше в смысле метафизики, но я бы сказала, что он один из наименее сильных твоих тигров. Слабее только Нефрит, и у нее, я думаю, проблема в том, что она силы боится.
Я подумала о единственной женщине, у которой со мной метафизическая связь. Она еще меньше меня, я ее легко обнимаю за плечи, как мои мужчины – меня. Она вся – бледная кожа, длинные черные волосы, огромные карие глаза, чуть раскосые. При виде ее мне на ум приходят слова «хрупкая» и «миниатюрная», а женщин, вызывающих у меня такие ассоциации, не слишком много.
– Она у своего мастера-вампира веками была грушей для битья. Поэтому у нее мышление жертвы.
– У нее есть опасные умения, которые она в себе натренировала, – сказал Никки, – но когда мы ее пытаемся выставить на спарринг, она застывает.
– Он ее превратил в свою игрушку.
– Но у нее есть те самые навыки ниндзя, и это не расистское с моей стороны замечание: в «Арлекине» все в таких вещах сильны – так что бойцам спецсил и не снилось. Они как киношные ниндзя, уровень почти магический.
– Ее мастер тренировал ее, как и всех арлекиновцев, но так ее зверски бил, что она никогда свои умения не использовала. Он ее увечил, одновременно тренируя.
– Точно сказано.
– А почему арлекиновцы нигде это обучение не используют? – спросила Клодия.
– Я все же хотел бы, чтобы это слово не употреблялось столь небрежно, – заметил Жан-Клод.
– Жан-Клод, «Арлекин» уже не охраняет Марми Нуар. Он теперь работает на нас.
– И ты была права, уговорив меня отменить запрет на упоминание этого названия. Смертный приговор за такое – это было несколько слишком.
– «Несколько»?
Он улыбнулся мне:
– Все же они по-прежнему величайшие воины, убийцы и шпионы в истории.
– Да, но нельзя, чтобы их заставляли выслеживать и убивать тех, кто всего лишь сказал слово «Арлекин».
– Мать Всей Тьмы правила Советом вампиров тысячи лет, ma petite. Она была первым вампиром, создателем нашей культуры и почти всех наших законов. Она была для нас больше, чем королева или императрица. Темной богиней она была для нас.
– Мы убили Мать Всей Тьмы. Значит, нам надо изменить и ее безумные законы.
– Королева умерла, да здравствует король! – сказал Никки.
Я обернулась к нему.
Он пожал плечами – насколько это можно сделать, когда на них такая груда мышц:
– Так говорят все вампиры и старшие оборотни. Ты ее убила, так тебе и принадлежат трофеи по правилам сообщества оборотней, но так как ты слуга Жан-Клода, трофеи достаются ему по закону вампиров.
– Я знаю, что вампиры меня считают продолжением силы Жан-Клода, как пистолет или бомбу.
– Я о тебе так не думаю, ma petite, и ты это знаешь.
Я прильнула к нему в объятии, положила голову ему на грудь. Успокаивающего сердцебиения не было. У него сердце бьется чаще, чем у других вампиров, но это не обязательно, и не всегда оно бьется. И уж конечно, медленнее, чем у обычного человека или оборотня. Я обняла его крепче, потому что сердцебиения мне не хватало. Все еще предпочитаю вампирам мохнатых. Я люблю Жан-Клода и еще нескольких вампиров, но в постели у меня оборотней перебывало куда больше. И на то есть причина.
– Я сегодня кормился в клубе от человека, а не от кого-нибудь из наших оборотней, и не был достаточно к тебе близко, чтобы твое присутствие меня согрело.
– Мы это исправим, – сказала я, приткнувшись головой к оборкам его рубашки. Оборки и кружева совсем не настолько мягкие, как кажутся, но сегодня мне было все равно. Он перестал носить очень многое из своих излюбленных вещей, потому что мне не нравится жесткость ткани. Но сегодня я не обращала на это внимания, просто хотела, чтобы он был рядом.
Он обнял меня крепче и прошептал:
– Да, можем исправить.
– Только мне сперва надо помыться. Я вся еще в поту и пыли с места преступления.
До меня дошло, что на мне белая блузка, и на ней могла засохнуть кровь. Я отодвинулась и посмотрела на рубашку Жан-Клода.
– Что такое, ma petite?
– У меня могли кровь и грязь засохнуть на блузке, а ты в белом.
Он снова привлек меня к себе.
– Мне приятнее тебя обнимать, чем волноваться о чистоте одежды. Рубашку можно постирать или выбросить, мне плевать.
Я чуть отодвинулась от него, чтобы приподнять голову, положить ему на грудь подбородок, глядя снизу вверх на контуры его тела, и когда он посмотрел вниз, наши взгляды встретились.
– Что ты меня любишь, я знаю, – усмехнулась я, – но уж если ты о своей одежде забываешь, то это точно истинная любовь.
Он засмеялся, застигнутый врасплох, и на миг я увидела, каким он был много веков назад до того, как вампирское существование научило его владеть лицом и не выражать никаких чувств, чтобы они не были использованы против него теми, кто сильнее.
Я улыбнулась ему в ответ, прильнув настолько близко, насколько позволяли одежда и все еще не снятое оружие, и чувствуя, как люблю его. Я могу вот так его рассмешить, со мной ему настолько легко, что он может раскрыться, и даже когда мы по пояс в аллигаторах, нам становится легче, когда мы друг с другом. Аллигаторы так или иначе нам в задницы вцепятся, но когда мы вместе, это получается веселее, да и вероятнее становится, что не мы пойдем им на корм, а они нам на чемоданы.
Я смотрела на него, на его смеющееся лицо, и просто его любила. День выдался мерзкий, но от Жан-Клода стал уже не так мерзок, как был, а это, собственно, и есть назначение любви. Ей полагается делать все лучше, а не хуже, и потому поневоле задумаешься, а любит ли Ашер кого-нибудь вообще.
Но эту мысль я отбросила, наслаждаясь присутствием того, кто сейчас был у меня в объятиях, а еще тем, что ему бывает весело со мной и я могу его рассмешить.
