Глава двадцать вторая

Мика не зря шел вторым. Бывающие в моей постели мужчины все, в общем, неплохо оснащены, но Мика куда больше, чем просто неплохо. Случалось, что женщины отказывали ему в сексе, испугавшись его размеров. Только один мужчина из моих мог бы с ним потягаться – это Ричард, но даже он на самом деле не так велик. Мика мог своим кончиком достать до пупа, а это значит, что он целиком не мог поместиться во мне в некоторых позициях: у меня не хватило бы глубины. Говорят, что растягиваешься и приспосабливаешься – да, верно, но до некоторого предела. Одна из причин, почему Мика любил со мной бывать – у меня действительно бывает оргазм от глубокой и жесткой ласки. Натэниел сегодня это уже доказал, но Мика сейчас готов был доказать еще убедительнее.

Он занял почти ту же позицию, в которой был Натэниел: торс приподнят, и только пах и бедра прижимают меня к кровати. Начал он медленно, проникая неглубоко, но подготовительную работу сделал Натэниел, и я сказала:

– Сильнее.

Было время, когда он стал бы возражать, но сейчас просто сделал, как я сказала. Он стал вбиваться в меня, заполняя не только своим телом, но и своим теплом, густым и растущим обещанием наслаждения… перебросил меня за край. С воплем я вонзила ногти ему в кожу кровавой распиской за доставленное наслаждение, пока я извивалась под ним в пароксизме удовольствия.

Он резко выдернулся и с тяжелым придыханием сказал, почти рыча:

– Надо питать ardeur, Анита. А ты даже не стараешься.

Я так запыхалась, что не сразу смогла ответить:

– Забыла.

Натэниел рассмеялся коротким мужским смешком:

– У него кто хочешь забудет.

Мы посмотрели на нашу вторую половину. Он лежал на животе, глядя на нас этими своими лавандовыми глазами, лицо светится радостью зрелища. Натэниел и эксгибиционист, и вуайерист. Любит видеть меня с другими, и любит смотреть, когда я с Микой.

– Перевернись, – сказал Мика.

– Как? – спросила я.

– На живот.

Нижняя часть тела у меня не очень действовала, и Натэниел помог мне перевернуться. Мика тогда коленями прижал мне бедра, что мне нравится, но я думаю, главное, что теперь он проникал глубже. Почти всю свою взрослую жизнь он провел с женщинами, которые ему твердили, что слишком много, слишком глубоко, ой, черт, больно! И тот факт, что мне это нравится, нравится до оргазма, позволял ему выбирать такие позиции, которые другие женщины, может быть, и пробовали, но им это было не в радость.

– Если будет слишком глубоко, скажи.

Он это говорил перед каждой новой позицией.

– Скажу, – ответила я, прижимаясь щекой к кровати. Подушки Натэниел сбросил, чтобы не мешались, когда Мика меня положил ничком.

Он нашел ритм, и в конце каждого его движения я чувствовала, как он прокатывается, будто гладит меня кончиком себя. Стучится у входа и гладит снаружи и вверх, и это конец каждого движения.

– Сильнее, – сказала я.

– Уверена? – спросил он.

– Да.

Он поверил на слово и задвигался быстрее, сильнее, но каждый толчок кончался вот этим ласковым перекатыванием всего тела, будто он поглаживал, массировал мне глубину. Глаза у него были закрыты, он весь сосредоточился на собственном теле, ощущал свой путь во мне. Но была еще одна причина – протянуть. Мужчины, как правило, визуалы, и когда он не видит, как входит в меня и выходит, он может чуть-чуть отодвинуть последний момент. Я смотрела на это сосредоточенное лицо, а тело мое качалось и елозило по кровати под его мощными толчками. Секундное предвестие – и меня охватил оргазм. Я вцепилась пальцами в простыню, крик вырвался у меня из глотки.

Голосом хриплым от напряжения Мика крикнул:

– Анита, ешь!

Я отстегнула метафизический поводок ardeur'а и стала питаться. Мика ощутил, когда я убрала щиты, выпустив голод на свободу, и отпустил себя, перестал сопротивляться и дал себе волю. Вбился в меня сильно, резко, ласково, и с последним наслаждением поглаживания он кончил, и я из-за ardeur’а это почувствовала. Почувствовала его в себе, потому что мое тело этим питалось, питалось ощущением его резких проникновений в самую глубину и, будь он мужчиной другой породы, это могло бы быть больно, а не так насладительно, и будь я женщиной другой породы, такое глубокое проникновение могло бы превратить наслаждение в его отсутствие, но мы – это мы, и мы любим, когда глубоко и жестко, и все ништяки любим, которые к этому прилагаются.

Он затрясся надо мной мелкой дрожью, я впитала его энергию, и он рухнул на меня. Мне был пищей пот на его груди, лихорадочный стук сердца, ощущаемый спиной, вес и ощущение его во мне, на мне, со мной – все это питало меня. Когда он достаточно перевел дыхание, то сказал:

– Каждый раз, когда я думаю, что ты ничего более восхитительного в постели сделать уже не можешь, каждый раз ошибаюсь.

Я хотела сказать что-нибудь значительное, дать ему понять, как он восхитителен, как потрясающ, но смогла ответить лишь:

– И ты, деточка.

Не так чтобы очень поэтично, но он отодвинул мне волосы, чтобы поцеловать в щеку и сказать:

– Анита, я люблю тебя.

– А я тебя еще больше.

– А я вас больше всех, – сказал Натэниел, устраиваясь рядом с нами поудобнее.

Я улыбнулась, и последние слова мы сказали вместе:

– А я вас люблю еще больше, чем больше всех.

И так оно и было.