Пока такси мчалось по Лексингтон-авеню к Эль-Баррио, я разглядывала обитателей этой улицы, выползавших из своих квартир после долгого зимнего телевизионного сна, чтобы погреться на весеннем солнце второй половины апреля. Тротуары были заполнены разодетой в кожу молодежью, беременными женщинами, толкающими перед собой коляски, нетвердо стоящими на ногах алкоголиками и небритыми бродягами. Возле кафе, забросив свои тележки с апельсинами, двое стариков играли в домино. Мы въехали в испанские кварталы, и мне показалось, что мы едем по Калле Себастьян в Сан-Хуане. На одном из домов красовалась вывеска «Ботаникас» — то, что я раньше считала обычным цветочном магазином.

Рядом с церковью располагалась дискотека, из которой раздавались звуки ритмичной музыки. Чуть дальше на тротуаре были установлены вешалки с тюлем и сатиновыми платьями. Повсюду несметное количество мастерских по ремонту телевизоров и фотоателье, увешанных свадебными фотографиями. Даже овощи здесь были другими. Остановившись на красный свет неподалеку от «bodega» — овощного магазина, я заметила, что там продаются маленькие бананы, величиной с палец, которых я не видела со времени своего путешествия в Пуэрто-Рико. Тут же рядом были и другие экзотические фрукты и овощи, названий которых я даже не знала.

Мы свернули на 140-ю улицу, где жила Вероника, и застряли перед красной тележкой с зеленым зонтом, хозяина которого обступила целая толпа выпрашивавших мороженое ребятишек. Когда мы наконец подъехали к дому Вероники, я расплатилась с таксистом и вышла. Группа подростков толпилась около сверстника, игравшего на гитаре. Я миновала игроков в домино. Какая-то женщина, перегнувшись через подоконник, кричала по-испански трем другим женщинам, сидевшим на тротуаре на кухонных табуретках. Рядом играли дети, уворачиваясь от двух мальчишек на велосипедах. У дверей кирпичного дома Вероники сидела пожилая женщина с волосатым подбородком. Из зарешеченного окна первого этажа на нее смотрел большой белый кот. Волнуясь, как бегун на старте, я подошла к двери.

— Извините, пожалуйста, — сказала я, обходя сидящую женщину. Рядом с ней стояла полупустая бутылка вина, и я побоялась, что она схватит меня за ногу. Но женщина не обратила на меня внимания.

Лестничная клетка ничем не отличалась от лестницы в доме Джоэла на 2-й Восточной улице. Сломанные перила, запахи острой пищи, надписи на стенах, долетающая из квартир испанская ругань… На втором этаже лампочка не горела, поэтому мне пришлось зажечь спичку, чтобы посмотреть номера квартир. Это был один из тех домов, где гостиная расположена у самого входа, кухня и ванная — в дальнем конце, а спальни, лишенные окон, — посередине? Найдя нужный номер, я постучала. Почти тотчас дверь открылась, и передо мной появилась маленькая девочка, у которой выглядывали кружевные панталоны, в ушах висели золотые сережки, а в волосах громоздились огромные пластиковые заколки.

— Мне нужна Вероника… — начала я на своем ужасном испанском. Но, не дослушав, она повернулась и убежала. Я растерялась, стоя у открытой двери и прислушиваясь к совершенно непонятной речи, доносящейся из квартиры. Мне очень нужна была Вероника. Кажется, я начинала понимать, что это такое — языковая проблема. Нью-Йорк казался мне теперь таким же двуязычным, как Квебек.

Пока я нерешительно стояла в дверях, мимо моих ног во тьму лестничного пролета выскочил щенок. Я подобрала его и взяла на руки. Вернувшись в квартиру со щенком на руках, я снова подала голос — разговор на кухне не прекращался. Закрыв за собой дверь, чтобы щенок больше не убегал, я, чувствуя неловкость, вошла в гостиную Вероники.

Передо мной была коллекция обычных нью-йоркских ценностей. В одном углу — телевизор, на котором восседала огромная, одетая в тюль кукла. Напротив — камин, решетка которого была украшена пожелтевшими фотографиями. Довольно тесная комната была заставлена стульями с оранжевой и голубой обивкой и резными кофейными столиками. Не занятый мебелью участок комнаты был покрыт цветастым моющимся ковром. По телевизору показывали больничную драму. Белокурая медсестра помогала врачу надеть халат. Видимо, до того, как я постучала, они смотрели эту передачу. У меня появилась надежда, что кто-то из сидящих в кухне знает английский.

Наконец они вышли, чтобы посмотреть на меня: девочка в панталонах, которая впустила меня, кудрявый мальчик с книжкой комиксов в руках и девочка постарше, лет девяти-десяти. Они выстроились неровной шеренгой и разглядывали меня с явным неодобрением, видимо, из-за того, что я вошла без приглашения.

Я лихорадочно вспоминала, как по-испански будет «собака».

— EI perro, — сказала я, показывая на щенка. Затем поняла, что все это бесполезно, я не знала, как по-испански будет «лестничная клетка».

— Щенок выскочил, а я принесла его обратно. И мне пришлось захлопнуть дверь. Cerrado la puerta. — Но то, что дверь закрыта, они и так видели. — Я ищу Веронику Сайес. Она здесь живет?

В наступившем молчании моя надежда, что они знают английский, быстро улетучилась.

— Вероника Сайес? — повторила я.

— Да, — шепнула старшая девочка.

Мы улыбнулись друг другу.

— Она скоро придет? — спросила я. — Могу я подождать?

Ответом мне была лишь улыбка. Я села на один из стульев. Дети забеспокоились, но я осталась сидеть на стуле, занимаясь составлением нового вопроса на испанском.

Я никак не могла вспомнить окончаний будущего времени. К тому же мне пришло в голову, что старшая девочка знает по-английски только слово «да».

— Вероника скоро придет? Veronika esta aqui pronto? — рискнула я.

Никто не ответил. Мальчик сел на пол и принялся разрисовывать карандашом свою книжку. Малышка в розовых панталонах поползла за щенком. Старшая девочка села на стул, и мы вместе стали смотреть рекламу зубной пасты.

После больничной драмы мы посмотрели очередную серию еще какого-то сериала, который время от времени прерывался рекламой. Мне становилось все более неловко. Кроме «да» я в этом доме больше ничего не услышала. Вероника и впрямь могла оказаться в Пуэрто-Рико, как говорила мне ее тетя, или работать где-то до самой ночи. Может, я вообще попала не в ту квартиру. Я полагала, что это были дети тети Вероники, но я не знала о том, что у нее были дети. Я могла перепутать номер квартиры и прийти в совершенно другую семью.

Через час, покопавшись в сумке, я нашла ручку и клочок бумаги. Без всякой надежды я написала: «Вероника, пожалуйста, позвони мне. Нора Бенсон». Я отдала записку старшей девочке и сказала:

— Я, пожалуй, пойду.

Они с любопытством наблюдали, как я ухожу. Когда я чуть задержалась в дверях, старшая девочка одарила меня лучезарной улыбкой, видимо, чтобы ускорить мой уход. Закрыв за собой дверь, я почувствовала, что они как ни в чем не бывало продолжают смотреть телевизор, словно я была лишь эпизодом в одном из телесериалов.

Семейная ссора уже закончилась, а запах кухни стал другим. Кто-то жарил свинину с чем-то, по запаху напоминающим бананы.

Когда я вышла, пьяной старухи перед подъездом уже не было. Исчез и продавец мороженого с красной тележкой и зеленым зонтом. Белый кот за решеткой уснул.

Я пошла вниз по улице в ту сторону, откуда неслись звуки музыки. Пройдя мимо подростков с гитарой и детей, прыгающих по расчерченным на асфальте квадратам, я свернула на Лексингтон-авеню и встретилась с возвращающейся домой Вероникой.

У нее была знакомая мне сумка с туфлями и рабочим платьем. Я почувствовала зависть к ее новым хозяевам, которые здорово выиграли на моих несчастьях. Затем мне стоило больших трудов удержать ее и не дать ей убежать.

— Прошу тебя, Вероника, — сказала я. — Мне очень нужно поговорить с тобой.

Она вежливо попыталась меня обойти, но все же остановилась и сухо улыбнулась. В глазах ее читалось отвращение.

Этот взгляд очень меня беспокоил. Мне было непонятно, что послужило причиной — преступление, полиция, газеты или что-то другое, темное и глубоко личное. Я запоздало извинилась за поведение Джоэла.

— Он очень много выпил. Ты можешь на него сердиться, но нам всем так тебя не хватает. Особенно детям.

Тень прошла по ее лицу. Она детей любила, особенно Питера. Она хвалила его за аккуратные тетради и называла «маленьким доктором».

— Не вернусь, — покачала она головой.

— Знаю, ты не можешь. Я тебя понимаю.

Ей стало гораздо легче. Она-то думала, я буду уговаривать ее вернуться к нам. Потом она поинтересовалась, зачем я приехала в Эль-Баррио. Я не знала, как мне просить у нее помощи, поэтому спросила напрямую:

— Ты знаешь Тони Переса?

При этих словах в ее взгляде вновь появилось отвращение. Она попятилась, и мне показалось, что собралась уйти. Схватив ее за руку, я рассказала о старых газетных статьях и о том, как я вышла на это имя.

— Это сын миссис Перес? — спросила я и, так как Вероника упрямо молчала, добавила: — Может, Джоэл познакомился с ним, пока тот скрывался?

Она медленно покачала головой.

— Бросьте все это, миссис Бенсон. — Ее глаза были черными и твердыми, как обсидиан, и она была совсем непохожа на ту Веронику, которую я знала. Но я не могла оставить это дело. На чаше весов была жизнь Джоэла.

— Вероника, я знаю, Джоэл поступил ужасно по отношению к тебе. Но мне больше никто не поможет. Он попал в беду, и он мой брат. Даже больше, чем брат, ведь я вырастила его. Он мне как сын.

На мгновение в ее глазах мелькнула жалость.

— У вас есть сын, — сказала она, обретая прежнее выражение лица, — у вас двое детей. Забирайте их и бегите отсюда.

Словно это сказал каменный идол, бессердечный и непоколебимый. У меня перехватило дыхание.

— Мне пора идти, — она вырвала руку из моих пальцев.

— Как ты можешь? — Я внезапно поняла, что именно Джоэл устроил резню. Но ведь это невозможно! Запинаясь, я начала доказывать, что убийства, совершенные раньше, совпадают с его поездкой в Марокко.

— И это не выдумка. Полиция все проверила.

— Полиция… — казалось, она взвешивает это слово, — Копы знают, кто убил девушек?

— Но ведь это Тони, — с глупым облегчением сказала я.

— Конечно, и все это знают, — ответила она.

У меня даже закружилась голова. После ее сурового предупреждения насчет моих детей согласие казалось ошеломляющим. Но шаг за шагом я должна была понять все до конца.

— Но если это был Тони, значит, не Джоэл. Зачем тогда ты предлагаешь мне бежать и бросить брата?

На этот раз я попала в точку. В ее черных глазах была злость вперемешку с состраданием. Никакие объяснения не могли оправдать ее жестокость. Но я в то же время знала, что ею движет лишь забота о моих детях. Все это наконец заставило ее говорить. Мне казалось, она думала именно о моих детях, когда мы молча стояли на углу улицы, а вокруг нас прыгали черноволосые девочки.

— Ты не знаешь, где сейчас Тони? — тихо спросила я. — Куда он исчез? Если бы полиция смогла его найти…

Я осеклась. Лицо ее напряглось, и мне показалось, что она сейчас убежит. Я ругала себя за то, что приплела полицию. Видимо, с детства это слово было для нее олицетворением ужаса. Я чувствовала, что разрушила все шансы Джоэла.

— Если Керри и Питер в опасности, ты должна обо всем мне рассказать.

Глубоко вздохнув, она поглядела на меня почти с ненавистью. Тогда я поняла, что вновь укрепила свои позиции.

— Пойдемте, — она, повернувшись, зашагала по Лексингтон-авеню.

Не понимая, что происходит, и вместе с тем боясь ее вспугнуть, я поспешила следом мимо кафе, фотографий и аптек. Возле студии звукозаписи я чуть было не столкнулась с каким-то небритым человеком. Под звуки рок-н-ролла мы покачались друг перед другом, и когда я наконец обошла его, то испугалась, что Вероника растворилась в толпе. Я побежала вперед и настигла ее в тот момент, когда она сворачивала в один из грязных, мрачных переулков.

Многоквартирные дома, мусорные ящики, недавно побеленная церковь в одном из дворов, а рядом с ней часовня. В одном из ее закопченных окон был виден букет искусственных цветов.

Апрельское солнце не грело. Мне было зябко, то ли от холода, то ли от страха. Когда передо мной упала зажженная сигарета, я поглядела наверх и увидела улыбающегося мне с пожарной лестницы мужчину.

У меня появилось желание повернуться и убежать. Я вспомнила вечер в Ла-Эсмеральда, когда синее море стало черным, а хижины — мрачными и зловещими. Паника вновь охватила меня. Только теперь я была уже не маленькой девочкой и не могла спрятаться в отеле: я боролась за своих детей и за своего брата.

Вероника неожиданно остановилась и тронула меня за руку.

Перед нами был один из цветочных магазинов «Ботаникас Тропикал». Через пыльное окно я различила несколько статуэток святых. Я знала Санта-Барбару, а рядом с ней темный лик Сан-Мартина Де Поррес. Рядом с ними стояли зажженные свечи.

— Что это? — спросила я. — Мы собираемся туда войти?

— Теперь вам надо держать себя в руках. — Она открыла дверь, и под звон колокольчиков мы вошли в магазин.

Внутри было холодно и темно, и вокруг какие-то тени, пахнущие травами. Я видела различные экзотические растения и коробочки с высушенными корнями. На прилавке рядом с «Книгой снов Наполеона» курились благовония. Из-за черной портьеры появился человек.

Его возраст определить было трудно: морщинистое лицо, седые волосы и странные, желтоватого цвета, глаза. Он был темнее, чем Вероника, но не совсем африканец. Я решила, что у него какая-то карибская смесь негритянской, индейской и, вероятно, испанской крови. Он был в рубашке навыпуск — как на островах. На кожаном шнурке вокруг шеи висели зубы каких-то животных.

Я ему с первого взгляда не понравилась, и он мне тоже, причем мы оба это знали. У него, правда, было больше причин для этого. Мне было не место в этом магазине. Он, вероятно, решил, что я отстала от туристов, посещавших испанский Гарлем.

— Сожалею, мадам, но мы закрыты, — сказал он.

И тут к нему обратилась Вероника. Причем она так быстро заговорила на испанском, что я не разобрала ни единого слова и только тупо смотрела то на одного, то на другого.

Наконец ее уговоры возымели свой эффект. Пока она говорила, он взглянул на меня. Какой бы ни была моя новая роль, я чувствовала, что она нравится ему еще меньше. Во взгляде его желтоватых глаз смешались уважение с угрозой, как будто он глядел на опасное животное, попавшее в ловушку.

Вероника, похоже, была непреклонна, а хозяин лишь изредка возражал, да и то, по-видимому, из осторожности. Когда Вероника повела меня куда-то, он отступил в сторону. Неожиданно я поняла, что она ведет меня за черную портьеру. Я раскрыла было рот, но увидела на ее лице саркастическую ухмылку.

— Идемте, миссис Бенсон. Вы просили у меня помощи, и я вам ее предлагаю, — прошептала она.

Я была ошеломлена, но не хотела отвергать ее услуг, поэтому дала себя провести за пыльные портьеры. Оказались мы в другой комнате, такой же тускло освещенной, как и весь магазин, но гораздо большего размера. Комната была заставлена коробками с какими-то корнями, статуэтками и еще какими-то предметами, по-видимому, культового назначения, кроме этого в комнате стояла раскладушка, несколько старых стульев и железная печь времен Франклина Рузвельта. Там было так темно, что я сразу не разглядела сидящую в темном углу маленькую женщину.

Когда та поднялась, я ее тут же узнала. Это была миссис Перес, маленькая, изможденная, еще более усталая, чем прежде.

Ее маленькие карие глазки грустно смотрели на меня. Она подошла и, как маленький боязливый зверек, протянула мне свои руки. Ее пальцы были холодными. Я с ужасом поняла, что нахожусь в таком же положении, что и она.