Книга: Собрание сочинений в десяти томах. Том первый. Стихотворения
Назад: ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ДИВАН
Дальше: КОММЕНТАРИИ
«Если ты от любимой далек…»
Если ты от любимой далек,
Как от Запада Восток,
Для сердца не нужно путей и дорог:
Оно само себе проводник,
Любовь до Багдада домчится вмиг.
«Мир непрочен, но всюду найдется…»
Мир непрочен, но всюду найдется,
Чем восполнить разлад и распад,
Для меня это сердце бьется,
И глаза для меня блестят.
«Как наши чувства нас же тяготят…»
Как наши чувства нас же тяготят,
И в счастье мы гармонии не зрим.
Тебя увидев, я оглохнуть рад,
Тебя услышав — стать слепым.
«Ты далеко, но ты со мной!..»
Ты далеко, но ты со мной!
И вот приходит мука вновь.
Нежданно слышу голос твой.
Ты здесь, моя любовь!
«Где радость взять, откуда?..»
Где радость взять, откуда?
Далек мой день и свет!
Писать бы сесть не худо,
А пить — охоты нет.
Без слов, как обольщенье,
Пришла, пленила вмиг.
Теперь перо в смущенье,
Как был смущен язык.
Неси ж на стол вино мне!
Лей, милый чашник, лей!
Когда скажу я: помни! —
Все знают, что о ней.
«Если я с тобою…»
Если я с тобою
Сердцем и мечтою,
Мальчик молвит: «Пей!
Что ж умолк ты снова?
Саки жаждет слова
Мудрости твоей».
И мечтать мне проще
В кипарисной роще,
Там не видит он.
Мудрый сам собою,
Радуясь покою,
Там я — Соломон.
КНИГА ЗУЛЕЙКИ
Мне б эту книжку всю переплели прекрасно,
Чтобы она к другим примкнула в свой черед.
Но сократить ее пытался б ты напрасно,
Безумием любви гонимый все вперед.
«На ветви отягченной…»
На ветви отягченной,
В росе, как в серебре,
Ты видишь плод зеленый
В колючей кожуре?
Уже он тверд, он зреет,
Не зная сам себя,
И ветвь его лелеет,
Баюкает, любя.
Конец приходит лету,
Темнея, крепнет он.
Скорее к солнцу, свету,
Из тесной кельи вон!
Ура! Трещит скорлупка,
Каштан летит, лови!
Лови, моя голубка,
Стихи моей любви!
«Я была у родника…»
Зулейка
Я была у родника,
Загляделась в водоем.
Вдруг я вижу, чертит в нем
Вензель мой твоя рука.
Глядя вглубь, я так смутилась,
Что навек в тебя влюбилась.
Здесь, в аллее, где арык
Вьется медленной волной,
Вижу снова: надо мной
Тонкий вензель мой возник.
Глядя в небо, я взмолилась,
Чтоб любовь твоя продлилась.
Хатем
Пусть вода, кипя, сверкая,
Кипарисам жизнь дает.
От Зулейки до Зулейки
Мой приход и мой уход.
«Вот мы здесь, мы вместе снова…»
Зулейка
Вот мы здесь, мы вместе снова,
Песнь и ласка — все готово.
Ты ж молчишь, ты чем-то занят.
Что теснит тебя и ранит?
Хатем
Ах, Зулейку дорогую
Я не славлю, — я ревную.
Ты ведь раньше то и дело
Мне мои же песни пела.
Но, хоть новые не хуже,
Ты — с другими, почему же?
Почему зубришь тетради
Низами, Джами, Саади?
Тех — отцов — я знаю много,
Вплоть до звука, вплоть до слога,
Но мои-то — всё в них ново,
Всё мое — и слог и слово.
Всё вчера на свет рождалось.
Что ж? Кому ты обязалась?
И, дыша дыханьем чуждым,
Чьим ты служишь дерзким нуждам?
Кличет, сам в любви парящий,
Друг, тебя животворящий.
Вместе с ним предайся музе
В гармоническом союзе.
Зулейка
Мой Хатем ездил — всё дела,
А я училась как могла.
Ты говорил: пиши да пробуй!
И вот разлука стала пробой.
Но здесь чужого нет. Всё это —
Твое, твоей Зулейкой спето.
«Шах Бехрамгур открыл нам рифмы сладость…»
Шах Бехрамгур открыл нам рифмы сладость,
Его душа язык в ней обрела.
И чувств ответных девственную радость
Его подруга в рифмах излила.
Подобно ей, и ты мне, дорогая,
Открыла слов созвучных волшебство,
И, к Бехрамгуру зависти не зная,
Я стал владыкой царства моего.
Ты этих песен мне дала отраду.
Пропетым от сердечной полноты,
Как звуку — звук, как взгляд другому взгляду,
Им всею жизнью отвечала ты.
И вдаль, к тебе я шлю мои созданья —
Исчезнет звук, но слово долетит.
В них не умрет погасших звезд сиянье,
Из них любви Вселенная глядит.
«Голос, губы, пламень взгляда…»
Голос, губы, пламень взгляда —
Нет, признаюсь, не тая:
В них последняя отрада,
Как и первая моя.
Та — вчера — была последней,
С ней погас огонь и свет.
Милых шуток, милых бредней
Стал мне дорог даже след.
И теперь, коль не пошлет
Нам Аллах свиданье вскоре,
Солнце, месяц, небосвод
Лишь мое растравят горе.
«Что там? Что за ветер странный?..»
Зулейка
Что там? Что за ветер странный?
Не Восток ли шлет посланье,
Чтобы свежестью нежданной
Исцелить мое страданье?
Вот играет над лужайкой,
Носит пыль, колышет ветки,
Насекомых легкой стайкой
Гонит к розовой беседке.
Дышит влагою прибрежий,
Холодит приятно щеки,
Виноград целует свежий
На холмистом солнцепеке.
Сотни ласковых названий
С ним прислал мой друг в печали,
На холмах лишь вечер ранний,
А меня уж заласкали.
Так ступай же, сердобольный,
Всех, кто ждет тебя, обрадуй!
Я пойду в наш город стольный,
Буду милому отрадой.
Все любви очарованье,
Обновленье, воскрешенье —
Это наших губ слиянье,
Наших помыслов смешенье.
ВЫСОКИЙ ОБРАЗ
Как солнце — Гелиос Эллады —
Летит, Вселенной свет неся,
И мечет огненные взгляды,
Да покорится всё и вся,
И, видя всю в слезах Ириду,
К ней направляет сноп лучей,
Чтоб снять с небесных глаз обиду,—
Но слезы льются горячей,
И бог мрачнеет, и едва ли
Ему не горше в этот час,—
Лучом любви, гонцом к печали,
Целуя, пьет он капли с глаз,
И, покоряясь мощи взора,
Она глядит на небосклон,
И капли уж не капли скоро,
Но в каждой — образ, в каждой — он,
И вот, в венке цветистой арки,
Светлеет горней девы лик.
Он к ней летит, могучий, яркий,
Увы! он деву не настиг.
Не так ли жребий непреклонный
Твоей любви поставил срок,
И что мне в той квадриге тронной,
Хоть сам я стал бы Солнцебог!
ЭХО
Звучит прекрасно, коль в светила
Иль в короли поэт себя зачтет.
Зачем же ночью бродит он уныло,
Исполнен горестных забот?
Укрывшись в облака печали,
Оделся тьмой лазоревый зенит.
Как слезы сердца тусклы стали,
Как бледен цвет моих ланит!
Не дай мне стыть в ночи сердечной,
Мой месяц ласковый, мой свет,
Мой фосфор, мой светильник вечный,
Ты, мое солнце, мой Поэт!
«Ветер влажный, легкокрылый…»
Зулейка
Ветер влажный, легкокрылый,
Я завидую невольно:
От тебя услышит милый,
Как в разлуке жить мне больно.
Веешь сказкой темной дали,
Будишь тихие томленья.
Вот слезами засверкали
Холм и лес, глаза, растенья.
Но из глаз и вздох твой слабый
Гонит тайное страданье.
Я от горя изошла бы
Без надежды на свиданье.
Так лети к родному краю,
Сердцу друга все поведай,
Только скрой, как я страдаю,
Не расстрой его беседой.
Молви скромно, без нажима,
Что иного мне не надо.
Тем живу, что им любима,
С ним любви и жизни рада.
ВОССОЕДИНЕНИЕ
Ты ли здесь, мое светило?
Стан ли твой, твоя ль рука?
О, разлука так постыла,
Так безжалостна тоска!
Ты — венец моих желаний,
Светлых радостей возврат!
Вспомню мрак былых страданий
Встрече с солнцем я не рад.
Так коснел на груди отчей
Диких сил бесплодный рой,
И, ликуя, первый Зодчий
Дал ему закон и строй.
«Да свершится!» — было слово,
Вопль ответом был — и вмиг
Мир из хаоса немого
Ослепительно возник.
Робко скрылась тьма впервые,
Бурно свет рванулся ввысь,
И распались вдруг стихии
И, бунтуя, понеслись,
Будто вечно враждовали,
Смутных, темных грез полны,
В беспредельность мертвой дали,
Первозданной тишины.
Стало все немой пустыней,
Бог впервые одинок.
Тут он создал купол синий,
Расцветил зарей восток.
Утро скорбных оживило,
Буйством красок все зажглось,
И любовь одушевила
Все стремившееся врозь.
И безудержно и смело
Двое стать одним спешат,
И для взора нет предела,
И для сердца нет преград.
Ждет ли горечь иль услада —
Лишь бы только слиться им,
И творцу творить не надо,
Ибо мы теперь творим.
Так меня в твои объятья
Кинул звонкий зов весны.
Ночи звездною печатью
Жизни наши скреплены.
И теперь не разлучиться
Нам ни в злой, ни в добрый час,
И второе: «Да свершится!» —
Разделить не сможет нас.
НОЧЬ ПОЛНОЛУНИЯ
Госпожа, ты шепчешь снова?
Что и ждать от алых губок?
Шевелятся! Экий вздор!
Так пригубливают кубок,
Иль плутовка знает слово
Для приманки губ-сестер?
«Поцелуев! Поцелуев!»
Видишь, сад подобен чуду,
Все мерцает, все сверкает,
Искры сыплются во тьму.
Зыбкий мрак благоухает.
Не цветы — алмазы всюду,
Только ты чужда всему.
Я сказала: «Поцелуев!»
Он навстречу испытаньям
Шел к тебе, своей колдунье,
В горе счастья он достиг.
Вы хотели полнолунье
Встретить мысленным свиданьем,
И настал блаженный миг.
Я сказала: «Поцелуев!»
ТАЙНОПИСЬ
Трудитесь, дипломаты,
Чтоб были в должный миг
Советы и трактаты
Готовы для владык.
Мир занят тайным шифром,
Пока он не прочтен
И к разным прочим цифрам
Иль буквам не причтен.
Мне тайнопись от милой
Слуга вчера принес.
Ее искусства силой
Я умилен до слез:
И страсть, и прелесть речи,
И чувства полнота —
Как всё, что мы при встрече
Твердим уста в уста.
Не цветника ль узоры
Легли на все кругом?
Иль ангельские хоры
Заполонили дом?
И в небе — рой пернатых,
Как сказочный покров,
И полночь в ароматах
Над морем звонких строф.
Ты властному стремленью
Двойной язык дала,
Избравший жизнь мишенью,
Разящий, как стрела.
Что я сказал — не ново,
Исхожен этот путь.
Открыл его — ни слова!
Иди и счастлив будь!
ОТРАЖЕНЬЕ
Как в зеркало, с наслажденьем
Гляжусь я в него, словно там,
Удвоенный отраженьем,
Мой орден видится нам.
И я не от самохвальства
Себя же ищу здесь во всем,
Но песни люблю я сызмальства
И дружбу — а здесь мы вдвоем,
И в зеркало если гляжу я
В дому опустелом вдовца,
Я вижу ее как живую,
И рад бы глядеть без конца.
Но чуть обернулся — хоть тресни:
Исчезнет — и не видна!
Опять гляжу в мои песни:
Так вот она, вот же она!
А песни пишу все душевней,
Пишу по-своему их,
Для прибыли ежедневной
Моих критиканов лихих.
Те песни — ее приметы,
В них образ ее заключен,
Гирляндами роз одетый,
Написан по золоту он.
«Что за ласковая сила…»
Зулейка
Что за ласковая сила
В стройном лепете твоем!
Песня, ты мне подтвердила,
Что себя нашла я в нем.
Что, меня не забывая,
Мне, живущей для него,
Шлет он из чужого края
Чувств и мыслей колдовство.
Но и ты мне в сердце, кстати,
Друг, как в зеркало гляди:
Поцелуями — печати
Кто мне ставил на груди!
Это — Правда без притворства
И Поэзии полет.
Не Любви ли чудотворство
В ритмах сладостных поет!
«Александр был зеркалом Вселенной…»
Александр был зеркалом Вселенной —
Так! Но что же отразилось в нем? —
Он, смешавший в общей массе пленной
Сто народов под одним ярмом.
О чужом не мысля, не тоскуя,
Пой свое, собою будь горда.
Помни, что живу я, что люблю я;
Твой везде и навсегда.
«Прекрасен мир во всех его обмерах…»
Прекрасен мир во всех его обмерах,
Особенно прекрасен мир поэта,
Где на страницах пестрых, белых, серых
Всегда горит живой источник света.
Все мило мне: о, если б вечным было!
Сквозь грань любви мне все навеки мило.
«В тысяче форм ты можешь притаиться…»
В тысяче форм ты можешь притаиться,—
Я, Вселюбимая, прозрю тебя,
Иль под волшебным покрывалом скрыться,
Всевездесущая, прозрю тебя.
В чистейшем юном росте кипариса,
Вседивновзросшая, прозрю тебя,
Живой волной канала заструися,—
Вселасковая, в ней прозрю тебя.
Фонтан ли ввысь возносится, красуясь,—
Всерезвая, и в нем я зрю тебя;
Меняет образ облак, образуясь,—
Всеразноликая, я зрю тебя.
Ковер лугов, и он тебе порукой,
Всепестрозвездная, в нем зрю тебя,
И если вьется плющ тысячерукий, —
О Всесвязующая, зрю тебя.
Лишь над горами утро загорится,—
Вседобрая, приветствую тебя.
Коль небо чисто надо мной круглится,—
Всесердцеширящая, пью тебя.
Весь опыт чувств, и внутренних и внешних,
О Всеучительная, — чрез тебя.
Аллаху дам ли сто имен нездешних,
Звучит за каждым имя — для тебя.
КНИГА ЧАШНИКА. САКИ-НАМЕ
«И я там был, где сиживал любой…»
И я там был, где сиживал любой,
Со всеми вместе и с самим собой.
Они кричали, напивались всклень
Или молчали — как пришелся день.
А я сидел с мозгами набекрень
И думал о любимой: как она?
Не знаю, что с ней, знаю, что со мной,
Ведь есть душа, которая верна
Лишь той, что мучит, только ей одной.
Где грифель, где бумага из бумаг —
Сказать: так это было, только так!
«Сижу один…»
Сижу один,
Сам себе господин.
Вино тяну,
Хорошо одному.
Ни мне, ни я никому не мешаю,
Сижу — и о своем размышляю.
«Мулей, по слухам, на руку нечист…»
Мулей, по слухам, на руку нечист,
А пишет чище трезвого: артист.
«От века ли существовал Коран?..»
От века ли существовал Коран?
Не очень-то я в этом понимаю.
Иль человеком сотворен Коран?
Я и об этом ничего не знаю.
Что книгой книг является Коран,
Я, мусульманин, истиной считаю.
Но что вино от века — не обман:
Когда я пью, я это понимаю.
И что напиток ангелами дан —
Не выдумка: я это нёбом знаю.
Я пью и буду пить, а тот, кто пьян,
Смелее бога зрит — я так считаю.
«Во все лета мы пить должны!..»
Во все лета мы пить должны!
Мы в юности и так пьяны,
А в старости, как захмелеем,
Так на глазах помолодеем.
Тускнеют от забот глаза,
А промывает их — лоза.
«Что расспрашивать — вино…»
Что расспрашивать — вино
Строго нам запрещено!
А уж пьешь, так не жалей,
Только лучшее и пей.
Пьянство — грех, но грешен вдвое
Тот, кто пьет — и пьет помои!
«Пока ты трезв, тебе…»
Пока ты трезв, тебе
И дрянь по нраву,
А отхлебнул вина —
И судишь здраво.
А лишнего хватил —
И все едино.
Так научи, Гафиз,
Где середина?
По мне, натура всем
Предел положит:
Кто не умеет пить,
Любить не может.
Но, пьяницы, и вы
В виду имейте:
Не можете любить,
Так и не пейте!
«Что ты так мрачен — черней, чем тьма?..»
Зулейка
Что ты так мрачен — черней, чем тьма?
Хатем
Видишь ли, тело — это тюрьма.
Душу неправдой содержат в ней,
Тесно — не повернуть локтей.
Чтоб ей из тела не убежать,
Тело решили в путах держать.
Дважды в темнице… Вот и ответь,
Как ей, легко ли это терпеть?
«Если уж тело — тюрьма души…»
Если уж тело — тюрьма души,
Что же так жаждет тюрьма, скажи?
Не заливайся она вином,
В ней и душа бы жила добром.
Но за бутылью бутыль вина
Льется — и буйства душа полна;
Схватит бутылку и хватит так,
Что разукрасит дверной косяк!
«Не ставь перед носом бутыль, идиот…»
Кравчему
Не ставь перед носом бутыль, идиот,
А лучше налей, тупица!
Будь ласков тот, кто мне подает,
А то Айльфер помутится.
Чашнику
Эй, мальчик милый, поди сюда,
Чего ты стоишь у входа?
Ты будь мне чашником — и тогда
Вино будет слаще меда.
ЧАШНИК
говорит
Ну-ка, рыжая — не шастай,
Не вертись, когда пируют.
Подаю я господину,
И меня он в лоб целует.
А тебе — готов поклясться —
Дружба чистая прискучит,
Эти щеки, эти груди
Друга до смерти измучат.
Так проваливай отсюда!
Ты хитра, да все я вижу.
Задремлю я на пороге,
Но пройди — во сне услышу!
«О нашем опьянении…»
О нашем опьянении
Молва недаром шла,
Но есть такое мнение,
Что и молва мала.
Обычно опьянение
К рассвету валит с ног,
Мое же опьянение
Ни сну, ни дню не впрок.
О, это опьянение
Любовью, этот страх,
И день и ночь смятение
И смута на устах.
И сердце в опьянении
Растет от песен так,
Что даже отрезвление
Не отрезвит никак.
Вином, любовью, гением
И днем и ночью — в дым
Небесным опьянением
Я мучим и томим.
«Ах ты, плутишка маленький!..»
Ах ты, плутишка маленький!
То, что я понимаю это,—
Это самое главное.
Вот я и радуюсь
Твоей близости,
Мой ненаглядный,
Хоть я и пьян.
«Уже под утро в кабаке…»
Уже под утро в кабаке
Какие ни случались драки,
Какая брань на языке:
Хозяин, факелы, зеваки!
Визжала флейта, бубен бил,
Бока хрустели в общей свалке,
И я, влюбленный, тоже был
Не из последних в перепалке.
И там, бывало, битвы шли,
Где что ни пустозвон, то гений,
Но я всегда стоял вдали
От споров школ и направлений.
«Ужас — ты так поздно вышел!..»
Чашник
Ужас — ты так поздно вышел!
Это поутру вечерье,
По-персидски — бидамаг-будэн,
А по нашему — похмелье.
Поэт
Ах, оставь, мой милый мальчик!
Нет мне нынче наслажденья
В аромате свежей розы,
Нет и в соловьином пенье.
Чашник
Но и от напасти этой
Средство есть. Не будь упрямым.
На-ка миндаля отведай
И вино найдешь ты пряным.
А как выйдешь на террасу,
От себя хандру отвеешь.
А взгляну в глаза — и сразу
Поцелуем мне ответишь.
Мир — ты видишь — не пустыня,
В теплых гнездах шум кочевный,
Веют розы, зреют дыни
И бюльбюль поет вечерний.
«Старая потаскуха…»
Старая потаскуха
По прозвищу «Жизнь»
И меня, как других,
Обманула.
Веру мою отняла
И надежду взяла,
А потом за любовь принялась,
Но вырвался я
От распутной.
Чтобы мойклад сбереженный
И впредь уберечь,
Я разделил его мудро
Между Саки и Зулейкой.
Оба стараются наперебой
Мне сторицей воздать,
И я богаче, чем раньше.
Вера со мною,
Вера в любовь их,
И благородная чаша хранит
Великолепное чувство мгновенья.
Что же тут делать надежде?
ЧАШНИК
Нынче трапеза-беседа,
Как вино, лилась и длилась.
Что осталось от обеда,
В эту чашу погрузилось.
Этот слив, что лебеденком
Называют, похмеляясь,
Пусть же напоследок примет
Лебедь, на волнах качаясь.
Что о лебеде известно?
Что он с песней погибает.
Что мне песня, если песня
Гибель друга предрекает!
ЧАШНИК
Господин, твой дар чудесный
По базарам чтут недаром:
Ты поешь — я вторю песне,
Ты молчишь — я внемлю с жаром.
Но когда ты другу даришь
Поцелуй — уста немеют,
Ибо все слова — слова лишь,
Поцелуй же душу греет.
Рифмовать — твоя работа,
Размышлять — твое призванье,
Пой другим, когда охота,
А со мной — дели молчанье.
«Чашник, что же ты обносишь?..»
Поэт
Чашник, что же ты обносишь?
Чашник
Ты и без того напился,
Вот-вот свалишься, а просишь.
Поэт
Я когда-нибудь свалился?
Чашник
Запретил пророк нам…
Поэт
Знаешь,
Что на ум приходит спьяну?
Чашник
Раз уж всякое болтаешь,
Я и спрашивать не стану.
Поэт
Слушай: всем нам, мусульманам,
Надо трезво пресмыкаться,
Чтоб до святости быть пьяным
И святым — ему казаться.
«Господин, когда ты выпьешь…»
Саки
Господин, когда ты выпьешь,
Ты, как пламя, языкат:
Не слова, а искры сыплешь,
Сам не знаешь, что спалят.
Стукнешь по столу — монахи
Отшатнутся от стола.
Стукнешь в грудь — и старцы в страхе
Слушают исчадье зла.
Что ж, пороками богаче,
Добродетелью бедней,
Юность истовей, а значит,
Здравой Старости умней.
Ты и небо понимаешь,
И земной изведал путь,
И смятенья не скрываешь,
Распирающего грудь.
Хатем
Будь же, юноша любезный,
Ты и в старости умен.
Стихотворство — дар небесный,
Но в миру — обманчив он.
Приоткрой сначала тайну,
А потом хоть рот прикрой —
Сдуру, спьяну ли, случайно —
Выдаст рифма с головой!
ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
Поэт
Солнце село, но с заката
Разгорелась огневица.
Я хотел бы знать, как долго
Будет золото светиться.
Чашник
Хочешь, буду за шатрами
Я следить за сменой света.
Как стемнеет — ты от друга
Вовремя узнаешь это.
Ты ведь любишь сердцем вещим
Наблюдать за вечной бездной —
Там, где друг пред другом блещут
Звезды в синеве небесной.
И светлейшая им скажет:
«Я свечу на должном месте,
Но и вам, как бог укажет,
Быть светлейшими в созвездье».
Перед богом все прекрасны,
Ибо он — ярчайший в звездах.
Вот и птицы по деревьям
Спят в больших и малых гнездах.
А одна на кипарисе,
В сук вцепившись, засыпает,
И легчайший ветер в выси
До росы ее качает.
И меня ты так же нянчил
Словом бережным и взглядом.
Если что-то я и значил,
Потому что ты был рядом.
Весь вниманье, на террасе
Я готов торчать совою,
Не засветятся покуда
Близнецы над головою.
В час, когда меня разбудишь,
Будет радость несравненной,
Потому что рядом будешь
Ты — и дива всей Вселенной!
Поэт
Хоть благоуханье льется
По садам и трель бюльбюля,
Долго ждать тебе придется
Наливных небес июля.
В пору игр — а эту пору
Царством Флоры называют —
Мнимая вдова Аврора
Страстью к Гесперу сгорает.
Оглянись — она, смелея,
По лугам бежит цветущим.
Здесь светло, а там светлее,
Полночь затесалась в гущу.
Так спешит она угнаться
Вслед за Геспером пропащим,
Аж сандалии дымятся!
Слышишь бег ее сопящий?
О дитя стыдливой ночи,
Скройся, чтоб зари не видеть:
И тебя она захочет,
Как и Геспера, похитить!
«Итак, ты мне поведал наконец…»
Чашник
(засыпая)
Итак, ты мне поведал наконец,
Что в малом и большом живет Творец.
Свет истины теперь мне дорог тоже,
Но то, что любишь ты, — еще дороже.
Хатем
Ты спишь, и сон твой тих, как дуновенье,
Наставник юный, ты мне наливал,
Как друг, и направлял без принужденья,
А я, как ученик, тебе внимал.
Пускай же полной мерою здоровье
Войдет в тебя, чтоб обновить во сне.
Я пью, но молча пью у изголовья,
Чтоб не проснулся ты — на радость мне.
КНИГА ПРИТЧЕЙ. МАТХАЛЬ-НАМЕ
«В пучину капля с вышины упала…»
В пучину капля с вышины упала.
Ходили волны, ветер выл.
Но бог, узрев смиренной веры пыл,
Дал капле твердость высшего закала.
Ее в себя ракушка приняла,
И вот в венце властителя державы,
Признаньем доблести и славы,
Блестит жемчужина, прекрасна и светла.
«Бюльбюль пела, сев на ветку…»
Бюльбюль пела, сев на ветку,
Звук летел к Владыке света,
И в награду ей за это
Золотую дал он клетку.
Эта клетка — наше тело.
Не свободно в нем движенье.
Но, обдумав положенье,
Вновь душа поет, как пела.
ВЕРА В ЧУДО
Разбив красивейший бокал,
Не скрыл я безутешность.
Припомнил всех чертей и клял
Неловкость и поспешность.
Считал осколки, слезы лил,
Кричал — что хочешь делай!
Господь другой мне смастерил,
Такой же, только целый.
«Покинув раковины мрак…»
Покинув раковины мрак,
Весьма горда собою,
Жемчужина сказала так
Трудяге-златобою:
«Пропало все! Погиб мой мир!
Теперь на нити клейкой
Меня ты спаришь, ювелир,
С какой-нибудь плебейкой».
«Все дело в деньгах! Я жесток,
Поверь, лишь с этой целью.
Зато ты красоту, дружок,
Прибавишь ожерелью».
«Я был изумлен, друзья-мусульмане…»
Я был изумлен, друзья-мусульмане,
Увидев перо павлина в Коране.
Добро пожаловать в книге святой,
Созданье, блистающее красотой!
В тебе, точно в звездах, являет нам зренье
Величие божье в малом творенье.
Он, мир вместивший в свой кругозор,
Остановил на тебе свой взор
И перьям дал небывалый узор.
Напрасно даже цари и царицы
Пытались заимствовать роскошь у птицы.
Не чванься славой, — следи за собой
И будешь достоин святыни любой.
«У шаха было два кассира…»
У шаха было два кассира,
Один для даянья, другой — для взиманья,
Один не считал и давал без вниманья,
Другой не знал, где добыть полтумана.
Даятель умер. Шах был не рад:
Найти такого — нелегкое дело!
А публика и моргнуть не успела,
Как стал взиматель безмерно богат.
Стоило выплате прекратиться,
Дворец от золота начал ломиться.
И только тогда до шаха дошло,
Откуда беда, где кроется зло.
Казалось бы — случай, а пользы немало:
Даятеля место потом пустовало.
«Котлу сказал, кичась, горшок…»
Котлу сказал, кичась, горшок:
«Где пузо ты измазал в саже?»
«Не быв у нас на кухне даже,
Молчи ты, гладкий дурачок,
Молчи, своей не чванься кастой!
Да, ручка у тебя чиста,
Но есть и скрытые места:
Попробуй, задницей похвастай!»
«Велик иль мелок человек…»
Велик иль мелок человек,
Свой мир он ткет себе весь век
И с ножницами посредине
Сидит уютненько в той паутине.
Но щеткой туда саданут — и конец!
А он кричит: какой подлец
Разрушил мой несравненный дворец?
«Чтоб дать Евангелье векам…»
Чтоб дать Евангелье векам,
Христос в наш мир с небес сошел
И стал внушать ученикам
Святой божественный глагол.
Потом вознесся ввысь опять,
Они ж, во славу божества,
Пошли писать и повторять,
Кто как запомнил, те слова.
И все различно, как обычно,—
Но и способны все различно!
И вот у христиан беда:
Терпи до Страшного суда!
ДОБРО ВАМ
Адам уснул. И твердь спала.
Лишь бог не спал и Еву он
Слепил, дабы она легла
С Адамом, и послал ей сон.
Он в плоть облек две мысли смелых
И, дав им жизнь в земных пределах,
«Добро!» — сказал с улыбкой бог
И долго отойти не мог.
Так чудо ли, что нам с тех пор
Дарит восторг ответный взор,
Как будто с ним мы, с тем, кто нас
Измыслил, создал в добрый час.
И позовет он — мы пойдем,
Но только вместе, но вдвоем!
И — божью мысль — тебя повсюду
В пределах рук хранить я буду.
КНИГА ПАРСА. ПАРСИ-НАМЕ
ЗАВЕТ СТАРОПЕРСИДСКОЙ ВЕРЫ
Набожный бедняк на смертном ложе,
Что я завещаю молодежи —
Вам, о братья, столько мне отдавшим,
Старость одинокую питавшим?
Если едет окруженный свитой
Царь в одежде, золотом расшитой,
И вельможи в золото одеты,
И на всех, как звезды, самоцветы,
Разве зависть вас обуревает?
Разве не прекрасней выплывает,
Озаряя Дарнавенд и горы,
Солнце утром на крылах Авроры?
Кто, когда отвел глаза при этом?
Сотни раз был озарен рассветом
Мой восторг, и чувство мной владело,
Будто с солнцем празднично и смело
Воспарял я к трону Всеблагого,
Чтоб назвать творца всего живого
И вершить в лучах его сиянья
Вышних сил достойные деянья.
Но когда мне тьма глаза слепила,
Столь был светел полный круг светила —
Грудь бия, на землю, как на ложе,
Лбом вперед, я падал в смутной дрожи.
И теперь завет мой — без изъятья
Всем, кто хочет, всем, кто помнит, братья:
Каждодневно — трудное служенье!
В этом — веры высшей откровенье!
Чуть рожденный дернул ручкой, ножкой,
Дайте солнцу любоваться крошкой,
Чтоб оно огнем его омыло,
Чтоб, как милость, он встречал светило.
Мертвецов живые отпевайте,
Праху и животных предавайте,
В землю, в землю — с тем же чувством истым
Все, что вам покажется нечистым.
Чистое да будет вашей нивой,
Будет солнцу люб ваш труд счастливый.
Лес сажайте в правильном порядке —
Больше света при такой посадке.
Пусть вода, служа вам, как владыкам,
Чистой, свежей льется по арыкам.
Зендеруд, как чистым он родится,
Должен чистым в море с гор излиться.
А канавы надо рыть умело,
Чтоб вода в потоке не слабела,
Гадов разных, аир да осоку,
Эту нечисть — вон их! Что в них проку?
Там, где чисты и земля и воды,
Солнце лучше греет наши всходы,
Где построен труд умно и здраво,
Всходит жизнь, а жизни честь и слава!
Труд закончен — вновь за труд смиренный,
И очищен будет лик Вселенной.
А тогда вы, как жрецы, дерзните
Образ бога изваять в граните.
Где огонь, там радость, там улыбки,
Ночь светла, и члены тела гибки,
Над огнем вкуснеют в жарком токе
И животных и растений соки.
Собран хворост — ликованью время!
Каждый сук — земного солнца семя.
Собран хлопок — возликуйте вдвое:
То фитиль, и в нем — Оно, святое.
В каждой лампе вспыхнет та же сила
Отблеском верховного светила,
И судьба не возбранит вам, дети,
Чтить престол господень на рассвете.
Там живого бытия начало,
Духом чистых высшее зерцало.
Там орбита всех орбит, быть может,
Для всего, что божью славу множит.
Я покину берег Зендеруда,
Чтоб взлететь на Дарнавенд отсюда
И, встречая солнце, в те мгновенья
Людям посылать благословенья.
«Если люди, солнцу рады…»
Если люди, солнцу рады,—
Ценят землю, любят лозы,
Любят кисти винограда,
Чьи под нож струятся слезы,—
Ибо, став вином, любая
Гроздь, созревшая на зное,
Кое-что в нас пробуждая,
Губит многое другое,—
Знают все, что солнце красно
Столь различных сил владыка,
Но один поет прекрасно,
А другой не вяжет лыка.
КНИГА РАЯ. ХУЛЬД-НАМЕ
ПРЕДВКУШЕНИЕ
Расскажут вам о рае мусульмане,
Как будто там бывали: слово в слово,
Как смертному возвещено в Коране,—
И в этом веры праведной основа.
Но с поднебесья Книги Книг создатель,
Пророк, учуял дух греховный все же
И понял: сколько ни мечи проклятий,
А веру часто яд сомненья гложет.
И повелел он Юности: «Явися
В их мир, чтоб молодел он, хорошея!»
Она послушно устремилась с выси,
Змеей косы моя увита шея.
Я заключил небесную в объятья
И, на блаженство твердо уповая,
Уверовал в существованье рая,
Где буду деву вечно целовать я.
ПРАВЕДНЫЕ МУЖИ
Магомет
говорит
Пусть враги над мертвыми рыдают,—
Прах зарыт, и павшим нет возврата.
Наши братья в небо возлетают —
Нам ли плакать над могилой брата!
Семь планет, усопшего встречая,
Золотые распахнут врата,
И душа восходит в кущи рая,
От земного тления чиста.
И трепещет радостью священной,
Глядя в бездны, что раскрылись мне,
Когда я сквозь семь небес Вселенной
В рай летел на огненном коне.
Древо мудрых, все в плодах румяных,
Вознеслось превыше кедров там.
Древо жизни на лугах медвяных
Тень дарит неведомым цветам.
Дышит ветер сладостный Востоком,
Он приводит хор небесных дев.
Их увидишь изумленным оком
И уже пылаешь, опьянев.
Девы смотрят, — чем велик ты, воин,
Опытом иль буйством юных сил?
Если ты Эдема удостоен,
Ты герой, но что же ты свершил?
Каждая зачтется ими рана,
Ибо в ранах — слава и почет.
Стерла смерть отличья рода, сана
И лишь ран за веру не сотрет.
И тебя уводят в грот прохладный,
В многоцветный лабиринт колонн.
И кипеньем влаги виноградной
Вскоре ты согрет и обновлен.
В каждом вспыхнет молодости сила,
Каждый чист и праведен душой.
Та, что сердце одного пленила,
Станет всем подругой, госпожой.
Лишь к одной, достойнейшей на пире,
Ты влеком не чувственным соблазном:
С ней беседуй в радости и в мире
О высоком, о многообразном.
То одна из гурий, то другая
Кличет гостя к пиру своему.
Право, стоит умереть для рая:
Много жен — и мир в твоем дому.
И скучать о прошлом ты не станешь,
И уйти отсюда не сумеешь.
От подобных женщин не устанешь,
От подобных вин не опьянеешь.
_____
Я поведал кратко о награде,
Ждущей тех, кто в битву шел без страха.
Так пируют в райском вертограде
Праведные воины Аллаха.
ЖЕНЫ-ИЗБРАННИЦЫ
И для женщин суд господний
К пребыванью в вечном мире
Доступ дал. Но по сегодня
В рай вошли всего четыре.
Первой ты, звезда земная,
Ты, Зулейка, вся — влеченье,
Жар любви. Но в небе рая
Ты — блаженство отреченья.
Дале, та, чей сын прекрасный
Нес язычникам спасенье
И пред матерью несчастной
На кресте терпел мученье.
Стала третьей — Магомету
Давшая покой супруга.
Верен рай ее завету:
«Бог один, одна подруга».
И Фатима: дочь-отрада,
Мужу — счастье и опора,
Плоть медовая, в которой
Свет души, сердец услада.
Ради избранных и лучших
Женский род восславь по чести
И заслужишь с теми вместе
Прохлаждаться в райских кущах.
ВПУСК
Гурия
На пороге райских кущей
Я поставлена как страж.
Отвечай, сюда идущий:
Ты, мне кажется, не наш!
Вправду ль ты Корана воин
И пророка верный друг?
Вправду ль рая удостоен
По достоинству заслуг?
Если ты герой по праву,
Смело раны мне открой,
И твою признаю славу,
И впущу тебя, герой.
Поэт
Распахни врата пошире,
Не глумись над пришлецом!
Человеком был я в мире,
Это значит — был борцом!
Посмотри на эти раны,—
Взором светлым в них прочтешь
И любовных снов обманы,
И вседневной жизни ложь.
Но я пел, что мир невечный
Вечно добр и справедлив,
Пел о верности сердечной,
Верой песню окрылив.
И, хотя платил я кровью,
Был средь лучших до конца,
Чтоб зажглись ко мне любовью
Все прекрасные сердца.
Мне ль не место в райском чине!
Руку дай — и день за днем
По твоим перстам отныне
Счет бессмертью поведем.
ОТГОЛОСОК
Гурия
За вратами рая,
Где первая наша беседа велась,
Я, вход охраняя,
Ждала не раз.
Слышался свист и щекот,
Слов ли, свирели рокот,
Просившийся к нам:
Прильнешь к порогу —
А никого не видит глаз,
И всё замолкнет понемногу.
Но звучал он, как пенье твое мне,
Тот голос. И я его помню.
Поэт
Навек любимая! О, как звучат
Твои слова о друге старом!
Где земные и воздух и лад,
Там звуки земным пылают жаром
И рвутся ввысь.
Но одним — оседать, как слизь,
А другим на крылах нестись
В заоблачье, как конь пророка,
Взвиваться свирелью высо́ко
В небо с земли.
Прислушавшись, сестры твои
Пусть их лаской приветят,
Подхватят и хором ответят,
Чтоб эхо и в дольном мире
Гремело все шире.
А придет он в положенный срок,
Каждому его дары
Да будут впрок —
Чтоб и этот и тот насладились миры.
Вы же воздайте с охотой,
В ласках явив покорство,
Дарите блага без счета,
Его примите в шатер свой…
Но тебя не пущу охранять врата,
Ты — мне суждена, ты со мной навсегда!
А вход стеречь… вы к этому месту
Ставьте несватанную невесту.
«Твой поцелуй — сама любовь…»
Поэт
Твой поцелуй — сама любовь.
Я тайну чту. Но не правда ль, когда-то
Причастна дням земным была ты?
Смотрю, и мне кажется часто,—
Нет, я уверен, поклясться могу я,—
Что тебя на земле такую
Я знал и Зулейкой звалась ты.
Гурия
Огонь и воздух, земля и вода —
Из них-то и сотворены мы,
И потому нестерпимы
Земные запахи. Нет, никогда
Мы к вам не сходим. Но к нам когда
Придете вы, покинув тело,
Вкушать покой — тут нам хватит дела!
Явился праведник, Магометом,
Видишь ли, прислан, и без отказу
Ему в раю местечко сразу
Дают, считаясь с этикетом;
И так уж мы галантны с ним,
Как будто впрямь он херувим.
Второй приходит, третий, четвертый —
И у каждого в памяти не стерты
Черты любезной. Ничто против нашей,
Но для него она гурий краше.
Его ублажаешь, всем прихотям внемля,
А мусульманина тянет на землю.
Такой афронт для нас, Небесно —
Высокородных, был горек крайне,
И, заговор взлелеяв втайне,
Мы провели свой план чудесно.
Пророк — по семи небесам в дозор,
А мы — за ним, по следам в упор.
Очередной поворот — и вот
Крылатый конь прервал полет.
Окружаем всадника. Ласково-строг,
Жалобу выслушал пророк
И вынес скорый приговор,
Но только к пущей для нас досаде:
Его высоких целей ради
Должны смиренно мы с тех пор
С вами всегда судить без различья
И ваших подруг принимать обличья.
Для гордости куда как нелестно!
В обиде девушки. Но известно:
У нас не так, как в жизни бренной,—
Любовь у нас самозабвенна.
Видит пришелец, что видел прежде,
И верен прежней любви и надежде.
Мы и блондинки, мы и шатенки,
У нас капризы на все оттенки,
Причуды, прихоти — все так знакомо,
И кажется каждому, будто он дома.
Ну, а для нас вся радость в том,
Чтоб он поверил: «Здесь мой дом».
И лишь тебе, какая есть,
Я в образе предстала райском,
А ты воздал почет и честь
Моим, а не Зулейки ласкам.
Но так как та прекрасна тоже,
Мы с нею как две капли схожи.
Поэт
Твой взор слепит, как свет небес.
Не разберу, где правда, где мо́рок.
Но этот голос так мне дорог!
Ты, право, чудо из чудес:
Для немца гурия райскую речь
Готова в немецкий раешник облечь.
Гурия
Свой стих таким сложить учись ты,
Как он в твоей душе звенел;
В райском содружестве мил нам чистый,
Глубинный смысл и слов и дел.
Врата открыты и пред зверем,
Когда покорлив он и верен.
Корявый гурию не оскорбит язык:
Мы знаем, что от сердца говорится.
Всему, что чистый выплеснул родник,
Дано свободно в рай излиться.
«Держишь? Боишься, улечу?..»
Гурия
Держишь? Боишься, улечу?
А знаешь, сколько тысячелетий
Живем мы вместе в кущах этих?
Поэт
Не знаю, нет! И знать не хочу.
Неизведанной ласки власть,
Беспорочных лобзаний страсть!
Мне каждый миг пронзительно-сладок.
Давно ли? Спрашивать не надо.
Гурия
Ты бываешь, я замечала не раз,
Рассеян и странно далек от нас.
Иль, дерзновенный, с высоты
В глубины божьи рвешься ты?
Возлюбленную вспомни снова,
Ведь вот и песенка готова:
У входа тот напев родной —
Как он звучал!.. звучит? Для рифм себя не мучай;
Мне песню давнюю — к Зулейке песню — пой!
Ты и в раю не сложишь лучшей.
ВЗЫСКАННЫЕ ЗВЕРИ
Был четырем животным вход
Открыт в пределы рая.
Там с праведными Вечный год
Им жить, покой вкушая.
Вступают. Впереди осел
И гордо и степенно:
Ведь, оседлав осла, вошел
Иисус во град священный.
А следом волк, смущен слегка.
Завет соблюл он свято:
«Не тронь овечку бедняка,
Брать можешь у богатых».
Виляет весело хвостом
Пастуший песик верный:
При семерых столетним сном
Он спал во тьме пещерной.
Котенок прыгает у ног
Абугерриры, верткий:
Вовеки свят, кого пророк
Погладил раз по шерстке.
ВЫСШЕЕ И НАИВЫСШЕЕ
Не взыщите с нас сурово,
Если ереси мы учим!
Заглянув в себя глубоко,
Мы на все ответ получим.
Про себя давно решил я:
Человек, собой довольный,
Ждет душевного покоя
В небесах, как в жизни дольной.
Чем, бывало, дух мой нищий
Ублажал себя беспечно,
Те же радости он ищет
Обрести теперь навечно.
Сад в цвету и плод созрелый,
Нестареющие жены,
Как живым, равно приятны
И душе омоложенной.
И былых друзей и новых,
Всех созвал бы я на встречу
И на языке немецком
Их приветил райской речью.
Свой у ангелов, однако,
Диалект, пришельцам ясный:
Здесь склоняют розу с маком
Без грамматики прекрасно.
Хорошо б духовным взором
Нам пройтись по далям вышним,
Тот испить восторг, в котором
Станет звук и звон излишним!
Звон и звук! Едва их путы
Разорвет, воспрянув, слово,
Ощутишь себя как будто
Бесконечным в жизни новой.
Если всем в замену чувствам
Есть в раю одно в припасе,
Я пяток земных, клянусь вам,
За него отдать согласен.
С ним проникну я, возможно,
В наивысший круг, который
Весь проникнут словом божьим,
Вечным словом животворным.
Не влекомым ввысь, в извечный
Лик Любви взирая, здесь нам
Обрести покой конечный:
С ней сольемся, в ней исчезнем!
СЕМЕРО СПЯЩИХ
Шесть обласканных придворных
От царя бежать решились,
Не желая чтить в нем бога,
Раз на бога не похож он:
Муха, видите ль, спесивцу
Не дает поесть в охоту;
Слуги машут опахалом,
Отогнать не могут муху —
Все кружит над ним и жалит,
Чин застольный нарушая,
Как язвительный посланник,
Посланный мушиным богом.
«Как же, — отроки решили,—
Муха — и помехой богу?
Есть и пить ему потребно,
Как любому? Нет! Один лишь,
Кто луну и солнце создал,
Кто зажег на небе звезды,
Он наш бог! Бежим!» Озябших
Отроков полуодетых
Скрыл и сам укрылся с ними
Пастушок в пещере горной.
Не отстал и пес пастуший:
Ноги сбил, его шугают,
От хозяина нейдет он
И в товарищи прибился
К беглецам, к семи сонливцам.
Царь, изменой оскорбленный,
Для любимцев казнь измыслил:
Не огонь и не железо —
Повелел он вход в пещеру
Заложить кирпичной кладкой.
Те всё спят, не пробуждаясь.
И предстал пред богом ангел,
Покровитель их, с отчетом:
«Я все время их ворочал,
Вправо, влево, с боку на бок,
Чтобы, юных и прекрасных,
Их не тронуло гниенье,
Чтобы ласковые зори
Им подкрашивали щеки.
Так они лежат в блаженстве;
Сладко спит и пес, уткнувши
Нос в целехонькие лапки».
Пролетают дни за днями,
Год за годом. И проснулись
Отроки. Стена во входе
Обветшала, развалилась.
Видя, что пастух робеет,
Говорит Ямблика, старший
И красивейший: «Схожу вам
За едою. Что терять мне?
Золотой да жизнь в придачу!»
А Эфес уже столетье
Чтит учение пророка
Иисуса — мир благому!
Побежал. Сторожевая
Башня, вышки — все другое.
Но не смотрит он и прямо
В ближнюю спешит пекарню.
«Плут! — косится пекарь. — Вижу
По монете — клад сыскал ты.
Вот что, мальчик, кончим миром:
Отвали мне половину!»
Спорят. Пекарь, распалившись,
Тянет в княжий суд. Но в долю
Норовит и князь, как пекарь.
Быстро выявилось чудо,
Подтвердившись сотней знаков.
Был чертог нерукотворный
Во свидетельство воздвигнут;
Ход затем пробили в камне
К предугаданному кладу.
Набежали тут потомки,
Родом-племенем сочлися.
Прародителем пред ними
В цвете юных сил Ямблика;
А его сынка да внуков
Люди в предках именуют.
Правнуки его с почетом
Обступили храброй ратью,
И стоит он всех моложе.
К прежним новых приложилось
Множество примет. Все ясно —
Кто он есть и кто другие
Сотоварищи-сонливцы.
Он спешит к друзьям в пещеру,
В провожатых — князь с народом.
Но назад к народу с князем
Богоизбранный не вышел.
Семерых — которых восемь
Стало издавна с собакой,—
Втайне средствами своими
Гавриил по воле божьей
Отрешенных от волнений
В рай вознес. Глазам пещера
Замурованной предстала.
ПОКОЙНОЙ НОЧИ
Песни, вас да примет в лоно
Мой народ — покойтесь с миром!
В облак с мускусом и миром
Ты окутай благосклонно,
Гавриил, пришельцу тело;
Чтобы встал он юный, смелый
И, радушен, как бывало,
Прорубал проход сквозь скалы,
Дабы всех времен героям
С ним идти согласным строем
В рай, к вершине осиянной!
Услаждаться б непрестанно
Вечно новой красотой им
В сонме легком и едином,
И чтоб шел за господином
Верный песик невозбранно!
ПОЗДНЕЕ ТВОРЧЕСТВО
СТИХОТВОРНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ И ЭПИГРАММЫ
ШАВКИ
Несемся вскачь из края в край,
На зависть домоседам,
И всю дорогу злобный лай
Летит за нами следом.
Но как бы ни честили нас
На языке собачьем —
Они докажут лишний раз:
Мы — не стоим. Мы — скачем!
(1815)
СМИРЕНИЕ
Твореньем мастера пленен,
Я вижу то, что сделал он;
А глядя на свои поделки,
Одно я вижу — недоделки…
(1815)
ГОДЫ
Хороший нрав у юных лет:
Чего ни попросишь — отказа нет,
И в дружбе с ними, без всякой опаски,
Мы можем прожить, как в волшебной сказке.
Но вдруг характер меняют года.
Глядишь — сварливейшие господа:
Взаймы не дают, без конца укоряют
И все, что давали, назад забирают.
1814
ПРИЗНАНИЕ
А
Что, друг, прикинулся бедняжкой?
Ты уличен в ошибке тяжкой!
Б
Ее исправил я сейчас.
А
Как так?
Б
Да как любой из нас!
А
Знать, каялся долго, о прошлом жалея?
Б
Нет, сделал ошибку еще тяжелее.
И люди настолько разгневаны были,
Что грех мой вчерашний легко позабыли.
1820
ИЗРЕЧЕНИЯ
Я бы проклял
Судьбу свою,
Окажись я один
В раю!
_____
Он умер. Все кадят и курят фимиам…
Эх, чуть пораньше бы за это взяться вам!
Назад: ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ДИВАН
Дальше: КОММЕНТАРИИ
