Глава 5
13.05
Когда пришла Зиб, Пол Саймон сидел в небольшой нише в дальнем конце ресторана. Она с улыбкой приблизилась к нему. Чертовски хороша в короткой юбке, открывавшей сильные стройные ноги. Длинные блестящие волосы. Пышная грудь, не стянутая бюстгальтером, задорно покачивалась. Пол встал, и Зиб, как всегда непринужденно, проскользнула в нишу.
— Вообще-то мне нужно быть не здесь, — сказала она и двумя руками отбросила назад длинные густые волосы, — а копаться в груде бумаг и найти среди этого бреда приличную новеллу, которую не стыдно было бы напечатать. — Она смешно сморщила нос.
— Тем приятнее для меня.
Пол кивнул официанту и заказал напитки: два «мартини» с джином, без льда, очень сухие, очень холодные, с лимонной корочкой. Потом облокотился на стол и улыбнулся Зиб.
— Когда я тебя увижу?
— Ты меня и так видишь.
— Но не так, как хотелось бы. Мне что, объяснить?
— Ты просто типичный отвратительный эгоист.
— И именно это тебе нравится.
Она улыбнулась загадочной, непроницаемой улыбкой. При этом чуть приподнялись уголки ее губ и загорелись огоньки в глазах.
— Дело не только в сексе, — сказала она.
— Ну да?
Зиб снова улыбнулась. Говорить о сексе забавно: такой приятный легкий треп. Сколько она себя помнит, так было всегда.
— Ну ты и тип, — ласково сказала она.
— Бывают минуты, когда я сам задумываюсь, что я за тип.
Когда он уходил из конторы, секретарь передала ему указание от Макгроу. Он выслушал и небрежно бросил: «Позвоните ему еще раз, милочка, и скажите, что я занят». — «Я уже пыталась это сделать, — ответила девушка. — Но он только повторил: "Передайте, что я его жду"». Что бы мог означать этот невежливый вызов?
— Когда-то я думал, что буду образцовым гражданином: школа, университет, потом какая-нибудь фирма, где я, не перенапрягаясь, отслужу свое.
Зиб внимательно смотрела на него.
— Ну и что?…— Голос ее звучал очень спокойно.
В этот момент принесли аперитив. Пол приветливо поднял свой бокал и пригубил его.
— Ты не знакома с моим тестем?
— Нат часто рассказывает о нем.
Саймон поставил бокал и внимательно посмотрел на нее. Потом медленно кивнул и поднял глаза.
— Я о нем не рассказывал бы. Мы слишком непохожи. Берт просто старый неотесанный ирландский грубиян.
— А Нат совсем другой. Он просто ягненок, иногда даже слишком.— Зиб нахмурилась. — Не смотри на меня так. Ягненок и есть.
— Чего я меньше всего хочу, — медленно ответил Саймон, глядя ей в глаза, — это спорить с тобой.
— Тогда не говори так.
— Сегодня ты какая-то колючая, а?
— Он мой муж.
— И ты хорошо его знаешь,— кивнул Саймон. А сам подумал, что она его совсем не знает и, возможно, это к лучшему.
— Ладно,— сказал он,— тогда продолжим о Берте Макгроу, моем уважаемом тесте.
Зиб вдруг догадалась:
— Ты его боишься, да?
Он отпил «мартини», обдумал ее вопрос и наконец ответил:
— Боюсь.
Он совсем не пытался казаться героем, пожалуй, легче будет добиться своего, если он попытается добиться от Зиб жалости и сочувствия. Он уже не раз с успехом использовал этот прием.
— Ты и я, — сказал он, — просто анахронизмы. Мы были воспитаны с верой, что все мужчины — джентльмены, а все женщины — леди. Никаких обманов, никаких подлостей, никаких ударов ниже пояса, жизнь, где все играют по правилам.
Он замолчал, чтобы проверить, как это подействовало. Зиб не была уверена, что правильно поняла мысль Пола, но ей было лестно, что с ней ведут серьезный разговор о серьезных вещах. Редко кто из мужчин так делает. Они с Полом действительно принадлежат к одному кругу, так что с этим она могла согласиться. Кивнула:
— Продолжай.
— По-моему, сегодняшние дети смотрят на вещи проще нас,— продолжал Пол.— Им прочтут из Матфея: «И поступайте с другими так, как хотели бы вы, чтобы они поступали с вами!», а они заявляют, что все это бредни, в которые никто давно не верит. Это, конечно, не совсем так. Но люди, которые на виду, те, которым мы завидуем, те, кто, как говорится, добился успеха, в самом деле не всегда руководствуются десятью заповедями, если вообще хоть когда-нибудь их соблюдают.
Зиб показалось, что она поняла.
— Например твой тесть? — спросила она.
— Именно. Берт — провинциальный деляга. Он мастер крутой схватки, а поскольку берет круче остальных, то ему везет.
Зиб с любопытством взглянула на него через стол.
— А тебе нет?
Он пожал плечами.
— Я мелкая сошка. — В его усмешке промелькнула грусть. — И Патти вынуждена все время меня подталкивать.
«В известном смысле, — подумал он, — я был прав, сказав, что иногда сам задумываюсь, что я за тип. Я был и остаюсь хамелеоном, способным сливаться со своим окружением. Я умен, хорошо знаю технику — это удивительно, учитывая полученное мной образование, недурен собой, но этим перечень моих достоинств и ограничивается».
Иногда Полу казалось, что ему недостает какого-то важного компонента, может быть, какого-то недостатка, и поэтому он никогда так и не стал значительной личностью.
— Мне нравится Патти, — сказала Зиб.
— Желаю удачи, — снова улыбнулся он, — Я не шучу, как тебе может показаться. Меня бы не удивило, если бы Патти решила играть на два фронта. Мужчины ее не слишком интересуют. Не исключая меня. — Помолчал и добавил: — Это тебя не шокирует?
— Да нет.
— А-а, эмансипированная женщина!
— Я принимаю вещи такими, какие они есть.
Пол подумал, что в феминистках хуже всего то, что они все принимают всерьез и разговаривают одними цитатами.
Зиб пригубила свой «мартини», подняла глаза.
— Я ведь тебя почти не знаю…— Пауза.— Иногда сомневаюсь, знаю ли кого-нибудь вообще. У тебя никогда не бывает такого чувства? Знаешь, как будто ты — никто.
— Очень часто.
Пол показал официанту, что пора принести следующее блюдо.
— Если предстоит встреча с Бертом Макгроу, то стоит подкрепиться.
— То, что ты сказал о Нате… — начала Зиб.
— Я сказал, что он не слишком отличается от Берта Макгроу.
— Что ты имел в виду?
Пол усмехнулся.
— Это человек с Дикого Запада. Он научился хорошо маскироваться, но все время то тут, то там что-нибудь выглядывает. «Разговаривая со мной, улыбайтесь, чужеземцы!» И тому подобное.
Зиб покачала головой.
— Ты ошибаешься. Я тебе это уже говорила. Он ягненок, и я была бы рада, если бы это было не так.
В душе она сказала себе: «Тогда мне не нужны были бы ни ты, ни кто другой. Так что в определенном смысле сам виноват». Эта мысль ее хоть немного утешила.
— Ласточка моя, — сказал Пол, — я тебе кое-что скажу. Смотри, не зайди с ним однажды слишком далеко. Смотри. А теперь давай поедим. Мне нужно успеть на высочайшую аудиенцию.
* * *
Когда Макгроу вошел в ресторан Мартина, Патти сидела за столиком на двоих. Мартин лично встретил его, предложил меню и проводил через зал к дочери. Макгроу наклонился и поцеловал дочь, причем не в щеку, а прямо в губы — для Макгроу поцелуй был поцелуем, а не каким-то символическим жестом.
Потом он сел. Его уже ожидала порция виски, как всегда, со льдом. Он пригубил его, вздохнул и улыбнулся дочери.
— Твое здоровье, лапушка.
— Вы неважно выглядите, мистер Макгроу.
— Возможно, но при виде тебя мне становится лучше.
Он не солгал. Патти была на целое поколение моложе Мери, но они были так похожи, что он не переставал удивляться. Обе излучали мягкое теплое спокойствие — слава Богу, Патти не достались его грубые гены. Ее присутствие всегда успокаивало его.
— Когда со мной ты и мое виски, я чувствую себя гораздо лучше.
Патти тоже улыбнулась.
— Не обманывай, папка. Ты очень устал. Большие проекты уже не для тебя, а ведь эта Башня — вообще самая огромная из всех твоих построек.
— Наверное, тебе пожаловалась мама?
— Да не в этом дело. — Все еще улыбаясь, она добавила: — Я не слепая. Тебе нужно отдохнуть. Съезди куда-нибудь с мамой. Выберитесь наконец в Ирландию: вы об этом столько говорите… Почему ты туда так и не съездил, папа?
— Почему? Знаешь, мне никогда не хватало времени.
— Это не причина.
Макгроу усмехнулся.
— Раз ты такая умная девочка и все на свете знаешь, то и назови мне причину. — Он покачал головой. — Нет, ты не догадаешься. Так и быть, я скажу тебе, девочка. Дело в том, что Ирландия для меня — не страна, это сон, мечта, и я боюсь ее разрушить, если вдруг увижу Ирландию в действительности. Вот так. — Он допил свое виски.
Патти нежно улыбнулась.
— Я бы сказала, что это почти правда, но в это «почти» я не верю. Ты боишься? Ты, который никогда ничего не боялся? — Она снова покачала головой. — Никогда бы не подумала.
Было время, когда взаимопонимание с ней устанавливалось быстрее, чем даже с Мери. Жена и дочь были очень похожи, но и очень разные; каждая ревниво оберегала суверенность своего внутреннего мира.
— Я многого в жизни боялся, лапушка, — ответил Макгроу. — С того момента, когда увидел тебя в окно роддома, я боялся, что ты однажды уйдешь, и ты ушла…
— Я не ушла, папа.
— В известном смысле ушла. Не знаю, что чувствуют матери, когда женится их сын, но знаю, что происходит с отцом, когда его дочь выходит замуж. — Он заставил себя улыбнуться. Это стоило ему немалых сил. — Никакой самый-самый-самый муж не может быть достаточно хорош.
— Ты думаешь, что Пол самый-самый-самый лучший муж на свете?
«Так вот в чем дело, Макгроу. Что ты ответишь?» Он ответил с улыбкой:
— Бывает и хуже.
«В самом деле? — спросил он себя. — Ты так думаешь и после разговора с Гиддингсом?» Улыбка Патти сразу погасла.
— Интересно, ты это всерьез?
— Ты не слышала, что я сказал, лапушка?
— Мне всегда казалось, что Пол тебе нравится.
— А что заставило тебя изменить свое мнение?
— Твое поведение сегодня. Что случилось, папа?
Макгроу попытался выиграть время. Когда подошел официант, он поднял глаза.
— Еще одну, сэр?
— Да, — ответила за него Патти, — разумеется, папе, мне не надо. — И потом, когда официант отошел: — Что-то очень плохое, да?
— Собственная дочь приперла меня к стене, — ответил Макгроу. Он пытался сохранить легкий тон, но не был уверен, что у него получается. — Не знаю, лапушка. Возможно, кое-что связанное с Башней.
— Что именно? — И, будучи дочерью генподрядчика, женой субподрядчика, сама себе ответила: — Какие-то махинации? Пол? Но как он мог…— Она запнулась, потом спокойно закончила: — Разумеется, мог, почему бы и нет? Из твоих рассказов я знаю, как это бывает — поставки, поддельные накладные, акты на списание. — Она легко произносила все эти термины.— Это так?
— Ничего конкретного еще не знаю, лапушка. И не буду поливать грязью человека, пока не буду уверен.
Тут появилась следующая порция. Макгроу пригубил, но заставил себя пить по капельке. «Тебе сейчас нужен не стакан, а бутылка,— сказал он себе,— и хорошая компания, как в старые времена. С Фрэнком, с Джимми, с О'Рейли и Мактюрком… — Имена звучали в голове как колокольный звон. — Пить, рассуждать и взрываться смехом, как в давние-давние времена».
— Да, папа.
Господи Боже, неужели он говорил вслух? Ставя бокал, он заметил, как дрожит рука.
— Я помню, как ты рассказывал о них, — сказала Патти. — Жаль, что я не знала тебя тогда.
Он уже овладел собой.
— Мне было уже под сорок, когда ты родилась, лапушка.
— Я знаю.
— А бедняжка Мери была всего на год моложе.
— Это я тоже знаю. Но мне никогда не мешало, что мои родители были старше других. Да вы и не были.
— Ну, не знаю, — ответил Макгроу. — Молодость прошла, а тут вдруг появилась ты. — Он улыбнулся. — Мы очень хотели тебя, лапушка. Когда ты родилась, здоровая и невредимая, я упал на колени и возблагодарил Господа. — Он снова поднял свой бокал. — Давай закажем поесть.
Казалось, Патти его не слышала.
— Что с ними стало, с Фрэнком, с Джимми, с О'Рейли и… как же его звали… Мактюрком?
— Да. Это был такой могучий волосатый ирландец, плечи, как висячий мост. — Макгроу помолчал. — Что с ними стало? Я не знаю, лапушка. Да, ну и денек. Сплошные разбирательства и воспоминания. Однажды я видел сон. Лезем мы с друзьями на какую-то гору. Карабкаемся все выше и выше, и попали в туман. Я их уже не вижу, даже голосов не слышу, но нечего делать, надо лезть дальше. — Он вздрогнул и невидящим взглядом уставился куда-то вдаль, как будто вглядываясь в свое прошлое. Ему понадобилось немалое усилие, чтобы вернуться назад, в сегодня, и продолжать. — На вершине той горы я выбрался наконец на солнце. Огляделся, но никого не увидел. Что стало с остальными, я так и не узнал. Думаю, этого человек никогда не знает. На вершине он всегда остается один. — Он уже хотел кивнуть официанту, но вдруг спохватился. — Подожди, ты мне что-то хотела сказать?
— Я хочу уйти от Пола, папа. Точнее, хотела. Но если он угодил в неприятности…— Она улыбнулась, посмеиваясь над собой. — Я не хочу строить из себя благородную даму. Благородные дамы невыносимы, потому что все портят этим своим благородством. Но если у Пола неприятности, то сейчас не время бросать его, папа?
— Не знаю, лапушка. Не знаю, что тебя толкнуло на это. — Макгроу замялся. — Ты мне не хочешь рассказать?
Он спокойно смотрел на дочь и ждал.
Патти снова улыбнулась.
— Меня толкнула на это самая банальная из всех причин, — начала Патти, — хотя сегодня она… ей вряд ли придают особое значение. Думаю, большинство женщин не слишком переживают, если их мужья погуливают на стороне. Но я — да.
Макгроу сидел молча, стараясь подавить приступ ярости. Наконец сказал:
— И я тоже. И мама.
— Я знаю. — Патти ласково улыбнулась.— Вы привили мне старомодные взгляды. И я этому рада.
Макгроу снова помолчал. Потом спросил:
— Ты знаешь, с кем?
— Зиб Вильсон.
— А Нат знает?
— Я у него не спрашивала.
Наступила тишина.
— Наверное, — начал Макгроу, — если бы у вас были дети… Я знаю, что это старомодно…
— Детей у нас никогда не будет. Это еще одна причина. Пол сделал вазэктомию. Прошло немало времени, пока ой соизволил мне это сообщить, но это так.
Патти взяла меню. Потом ослепительно улыбнулась.
— Ну а что у тебя новенького? Полагаю, мистер Макгроу, вам стоит заказать поесть. Или вы хотите накачаться одним спиртным, старый пьяница?
«Боже, — сказал он себе, — если бы я мог так относиться к своим проблемам! Но не получится».
— Ты говоришь, как…
Глаза Патти подозрительно заблестели.
— А ты, папа, говоришь…— Она запнулась. На глазах у нее появились слезы, и она, достав бумажный носовой платок, принялась сердито вытирать глаза. — А, черт! — вырвалось у нее.— Черт! Черт! Черт! Я не собираюсь реветь.
— Иногда, — ответил Макгроу, — человек должен или разреветься, или разбить что-нибудь вдребезги. Я тебя понимаю, лапушка.
* * *
Из ресторана в редакцию Зиб вернулась на такси. В кабинете упала на стул, сбросила туфли и, не замечая груду рукописей на столе, невидящим взглядом уткнулась в стену.
Она ни на миг не поверила тому, что Пол Саймон сказал о Нате: что это тип с Дикого Запада, с которым не стоит перегибать палку. О Нате у нее было свое мнение.
С другой стороны, так уж хорошо она знает своего мужа? Можно ли вообще знать другого человека? Эта проблема постоянно обсуждается в рассказах, которые ей приходится читать по работе. Видимо, есть в ней что-то важное.
Они с Натом женаты уже три года, этого достаточно, чтобы узнать, каков человек в быту, а ведь именно в обыденной жизни появляются основные черты характера.
Нат каждый вечер аккуратно вынимает все из карманов И развешивает свою одежду. В ботинки вставляет колодки. Пасту выжимает не сверху, а обязательно от конца тюбика, и Зиб уверена, что, чистя зубы, он отсчитывает ровно тридцать секунд или сколько там положено, сорок пять? Двадцать один, двадцать два, двадцать три…
Зиб спала беспокойно. Нат, наоборот, ложился на спину и больше уже не шевелился. И не храпел. И он был не из тех, что распевают утром под душем или просто действуют на нервы; за завтраком, состоящим из сока, яйца и кофе, обычно весел и не гремит посудой, как будто воюя с врагом.
Он поддерживает отличную физическую форму: утренние пробежки в парке, дорога пешком на работу и с работы и зарядка в течение дня. Бег трусцой и пешие прогулки Зиб бы еще вынесла, но зарядка — для нее уже чересчур, хотя Нат и объяснил ей, что из-за старой травмы позвоночника, которую она получила, упав как-то с лошади, зарядка ей как раз и необходима.
Нат не давал чаевых ни официантам, ни таксистам. Всегда был точен. «Мартини» он предпочитал «бурбон», что вначале казалось странным, но теперь уже стало привычным. Ему нравились красивые женщины, но Зиб была совершенно уверена, что дальше взглядов дело никогда не шло. Их сексуальная жизнь была приятной, разнообразной и не перешла в привычку, как это часто бывает.
Где же во всем этом мог скрываться характер, который обнаружил Пол Саймон?
А почему ее это вдруг так заинтересовало? Может она представить Ната в роли разгневанного мужа, который бросит ей в лицо обвинение в измене и, если верить Полу, примет ответные меры? Ерунда.
Если Нату чего и недостает, так это агрессивности. Зиб помнит, как однажды вечером заговорила— об этом его недостатке. Она сказала: «Ты ведь способнее, чем думаешь. И Бен Колдуэлл это знает. Чего бы иначе он так тебя продвигал?»
«Больше некого,— улыбнулся он.— Еще вопросы есть?»
«Вот чего в тебе я терпеть не могу,— продолжала Зиб, — так это твою невозмутимость. Знаешь, я в жизни не видела, чтобы тебя что-нибудь расшевелило».
«Иногда бывает».
«Не верю».
«Ты предпочла бы, чтобы я устраивал сцены и бил посуду?»
«Я не это имела в виду. Но в этом мире человек должен пробиваться вперед, или об него будут вытирать ноги, ты это понимаешь?»
«Это позиция столичного жителя».
«А здесь и есть столица. — И после паузы: — Зачем же ты сюда вообще приехал?»
«Хочешь сказать, что здесь мне не место?»
«Я не об этом, ты прекрасно знаешь. Я только спрашиваю тебя, зачем ты сюда вообще приехал».
«Чтобы найти тебя».
«Я серьезно».
«Ладно. — Нат все равно улыбался. — Потому что здесь был Бен Колдуэлл, и я хотел работать с лучшим из лучших архитекторов над лучшим проектом. Это очень просто».
«И ты работаешь, — кивнула Зиб.— Ну а когда Башня мира будет готова, сдана и станет просто еще одним небоскребом, что дальше? — Она замялась. — Вернешься в свои горы?»
«Возможно. Вероятно. Поедешь со мной?»
«Я была бы там не на месте. Точно так же…» — она запнулась.
«Как я не на месте здесь? — Он покачал головой и снова улыбнулся. — Ты везде и всегда будешь на своем месте. Ты существо общественное».
«А ты?»
Нат пожал плечами. «Иногда и сам не знаю», — ответил он.
«И ни следа гнева, — подумала теперь Зиб. — Он никогда не показывает своих чувств. И не то чтобы он был бесчувственным. Нет, он может быть чудесным человеком и ласковым любовником. Но как в остальном, на что намекал Пол Саймон? Нет. Пол ошибается. Пол просто ошибается. Этого не может быть».
Глава 6
13.30-14.10
Берт Макгроу уже вернулся с обеда в свой кабинет. Пол Саймон, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, сидел в низком кожаном кресле для посетителей. «Старик, — говорил себе Пол, — сейчас как раненый медведь, так что лучше вести себя поосторожнее». Он посмотрел на часы.
— Уже половина второго, — сказал он. И с вызовом добавил: — Как вы и приказывали.
— Я обедал с Патти, — начал Макгроу. Он держал себя в руках, но не имел представления, как долго сможет сдерживать желание грохнуть кулаком по столу и заорать.
— У меня был ланч с клиентом, — сообщил Пол. Он владел голосом под стать настоящему актеру. — Бизнес идет неплохо.
— В самом деле? — Старик взял со стола толстый конверт с копиями измененных чертежей, взглянул на него и резко отбросил его так, что тот отлетел Полу на колени. — Тогда посмотри на это. — Он встал с кресла, подошел к окну и остановился спиной к зятю.
Тишину огромного кабинета нарушал только шорох бумаг в руках Пола. Наконец он сказал:
— Ну и что?
Макгроу отвернулся от окна. Он стоял, заложив руки за спину.
— Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
— Я тебя не понимаю. Что я должен говорить?
— Ты провел эти изменения?
— Разумеется.
— Почему «разумеется»? — Старик повысил голос.
Пол потер висок.
— Я не знаю, что сказать. Почему я не должен был их проводить?
— Потому, — ответил Макгроу, — что ты не какой-нибудь электромонтер с почасовой оплатой. Когда кто-то говорит: «Сделай так»,— ты всегда вначале спросишь, как и почему. Так что,— Макгроу запнулся,— говори честно, как и что.
В голове Саймона внезапно что-то блеснуло.
— Я попытаюсь, чтобы это не звучало невежливо, — сказал он, — но боюсь, тебе это не понравится.
— К черту, говори как тебе угодно. — Старик снова сел в свое огромное кресло и крепко сжал подлокотники.
— Ладно, — начал Пол. — Дело вот в чем. Если кто-то говорит: «Измени здесь», я, как правило, хочу слышать объяснения. Но когда скажет свое слово Иисус Христос, Бен Колдуэлл или его благословенный апостол Нат Вильсон, то я только хватаюсь за пейсы и говорю: «Твоя воля, Господи!» — и все сделано. Спрашивать, почему, мне и в голову не приходит. Я ответил на твой вопрос?
Макгроу неторопливо произнес:
— Перестань задираться как мальчишка. — Он сидел молча, задумавшись, все еще взволнованный. Потом сказал: — Значит, ты настаиваешь, что все эти изменения утвердил Нат Вильсон?
На лице Пола читалось удивление.
— Ничего другого мне и в голову не приходило. С какой стати?
— А поскольку ты видел, — продолжал Макгроу, — что эти изменения, как оказалось, позволяют тебе то тут, то там немного сэкономить, и в целом все выливается в неплохую сумму, это давало тебе повод не задавать лишних вопросов, не так ли?
— Мне кажется, ты сам говорил, что дареному коню в зубы не смотрят. — Пол похлопал по бумагам, лежавшим у него на коленях. — Если они хотели в своей башне такую проводку, и я, как ты говоришь, мог на этом сэкономить, так зачем же мне возражать?
Макгроу не спешил с ответом.
— Нат Вильсон утверждает, что он здесь ни при чем.
Пол переменился в лице, но сказал только:
— Понимаю.
— Что ты понимаешь, а? Уилл Гиддингс тоже не верит, что изменения подписал Вильсон. И Бен Колдуэлл тоже.
— А чему веришь ты, дорогой тесть?
В кабинете повисла мертвая тишина.
Макгроу уставился на свои руки, неподвижно лежавшие на столе.
— Я думаю, что ты сам вырыл себе яму. — Теперь он глядел Саймону прямо в лицо. — Я думаю, что ты или жулик, или болван. У тебя роман с его женой…
— Это тебе Патти сказала?
Макгроу сидел молча и по-прежнему глядел на него.
— Ладно, — через минуту сказал Пол. — Это правда. — Он развел руками. — Ты этого не понимаешь.
— Не понимаю. И не прощаю. — Теперь в нем неудержимо поднималась слепая ярость. — Я старомодный тупой работяга, а ты молодой, ловкий, образованный, из хорошей семьи и все такое, и при этом в тебе что-то воняет, как падаль, что долго лежит на солнце.
— Выбирай выражения, я уже от тебя понаслушался…
— Ты еще вообще ничего не слышал, — сказал Макгроу. — Если посмеешь встать, пока я не закончу, я тебе голову оторву. — Он замолчал. Было слышно только его тяжелое дыхание. С трудом он заставил себя не кричать. — Зачем Нату Вильсону затевать эти изменения? Объясни мне. Он с них ничего не имеет. Он архитектор. Он и Бен Колдуэлл. Разумеется, главный — Бен, но это ничего не меняет. Они оба утвердили проект электрооборудования, сделанный Льюисом. Зачем же Вильсону что-то менять?
Саймон сидел молча. Ему хотелось встать и уйти, но он боялся. Старик за столом внушал ему страх, как Пол говорил Зиб, потому что не просто угрожал, но и был способен прибегнуть к физическому насилию.
— Я задал тебе вопрос, — сказал Макгроу.
— Ты мне их задал несколько.
— Тогда отвечай на все.
Саймон глубоко вздохнул.
— Нат Вильсон — выскочка.
— Что ты, черт возьми, хочешь сказать?
— Он меня терпеть не может.
Макгроу нахмурился.
— Почему? Потому что ты спишь с его женой, так, что ли?
Саймон кивнул. Решил, что будет лучше ничего не говорить.
— Я этому не верю, — сказал Макгроу. — Я его знаю. Знай он, что ты творишь за его спиной, поговорил бы с тобой напрямую и лишил твою рекламную улыбку пары зубов. Это…
— И он крутит с Патти, — сказал Пол.
Макгроу открыл рот, потом снова закрыл, но челюсть снова отпала. Рот его открывался и закрывался, но из него не вылетало ни звука. Вся кровь отлила от его лица. Макгроу начал лихорадочно хватать ртом воздух, но это не помогало. Глаза его вылезли из орбит. Он попытался поднять руку, но не смог. Бессильно осел в кресле, все еще хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды.
Пол быстро встал. Мгновенье он стоял в нерешительности, потом подбежал к дверям, распахнул их и сказал Лауре:
— Немедленно вызывайте «скорую». По-моему, у него сердечный приступ.
* * *
Возвращаясь после обеда с губернатором к себе в контору на Пайн-стрит, Гровер Фрэзи взял такси. Он знал Армитейджа давно и считал, что они, как обычно говорят, добрые друзья. Но в кругах губернатора, так же как и в кругах фрэзи, дружба была скорее красивым термином, не имевшим ничего общего с бизнесом. У бизнеса свои законы.
Если кто-то своим успехом принес вам пользу — вы на его стороне. Если потерпел неудачу — то нет.
Но он еще не потерпел неудачу. Пока нет. Но в обозримом будущем его Башня будет безлюдна. В этом все дело.
Это можно свалить на общий застой в бизнесе или на власти в Вашингтоне с их политикой «шаг вперед — два шага назад».
Но перекладыванием вины на других дела не поправишь. Объяснения помогают редко, и сегодня за обедом объяснения нисколько не изменили точку зрения губернатора.
«Вы сегодня на виду, Гровер,— сказал губернатор,— а таким достаются не только розы, но и шипы. Мне это знакомо. — Он размешивал в кофе сахар, кисло улыбаясь и наблюдая, как кружится жидкость. Наконец поднял голову. — Насколько плохи наши дела? Назовите мне несколько цифр». Он не отрывал взгляда от Гровера.
Фрэзи назвал ему цифры: процент сданных помещений, перспективы на новые арендные договоры, нынешние и предполагаемые доходы минус основные расходы по эксплуатации и текущие расходы. Неутешительные цифры. «Но это ненадолго», — уверял он.
«Черта лысого, ненадолго! — Губернатор не повышал голос, но в нем зазвучал новый тон. — Безработица не снижается и инфляция нарастает. Я не сказал бы, что нам угрожает кризис, как в тридцатые годы, но и не сказал бы, что все вдруг изменится ни с того ни с сего, особенно в больших городах».
«Боб Рамсей…»
«Боб Рамсей слышит голоса свыше. Я удивляюсь, почему бы ему давно уже не спуститься с ближайшей горы с новыми десятью заповедями. Он рассчитывает заставить весь штат работать на его город, но это не выйдет. Он думает, что конгресс ляжет на спину и засучит лапками в воздухе от радости, что может дать ему карт-бланш. Но этого тоже не будет».
Фрэзи в глубине души придерживался того же мнения, но ничего не сказал.
«Боб Рамсей любит этот город,— продолжал губернатор. — Это я признаю. И не дает ему развалиться практически голыми руками. Но дело в том, что все большие фирмы переезжают отсюда в предместья, их гораздо больше, чем тех, кто перебирается сюда. Славные времена вашего города — большого яблока, центра Вселенной — давно уже утратили свою привлекательность. То, что осталось, стремительно превращается в город для очень богатых или для очень бедных, но ни одна из этих категорий не арендует помещения в небоскребах».
«Да, — должен был признать Фрэзи, размышляя в тиши своего кабинета, — Бент Армитейдж, скорее всего, прав. Как всегда прав».
На столе тихо загудел интерком. Фрэзи нажал кнопку.
— Да?
— К вам мистер Гиддингс, — раздался голос Легации. — Говорит, по неотложному делу.
Вначале обед с Армитейджем, теперь Уилл Гиддингс, наверняка с новыми проблемами; бывают минуты, когда неприятности обрушиваются на человека со всех сторон.
— Хорошо, — обреченно ответил Фрэзи. — Пусть войдет.
Гиддингс сразу перешел к делу.
— Пора вам тоже узнать, что происходит, — сказал он и бросил на стол конверт, набитый копиями измененных чертежей.
Фрэзи вытряхнул копии из конверта, просмотрел некоторые из них и удивленно взглянул на Гиддингса.
— Я не инженер, как вы,— сказал он.— Объясните мне, в чем дело.
Гиддингс начал рассказ, а когда закончил его, откинулся на спинку и стал ждать.
В громадном кабинете стояла тишина. Фрэзи медленно отодвинул кресло, встал, подошел к окну и долго смотрел вниз на улицу. Потом, не оборачиваясь, сказал:
— Вы, разумеется, ничего об этом не знали.
— Не знал, это моя вина, так же как и вина сотрудников Колдуэлла — точнее, Ната Вильсона и Берта Макгроу. Все мы несем ответственность.
Фрэзи отвернулся от окна.
— И что теперь?
— Нужно все перепроверить, шаг за шагом, и выяснить, проведены ли изменения в действительности и какие могут быть последствия.
— Последствия какого рода?
Гиддингс покачал головой.
— Этого я даже представить не могу. Могут быть ничтожными, но могут оказаться и серьезными. Поэтому я здесь.
Фрэзи вернулся к столу и сел.
— И чего вы от меня хотите?
— Чтобы вы отменили сборище, намеченное на вечер в ресторане наверху.— Гиддингс говорил уверенно, серьезно и энергично. — Я не хочу, чтобы наверху собиралась толпа.
— Почему?
— Черт бы вас побрал,— не выдержал Гиддингс,— неужели не ясно? Строительство еще не закончено. И к тому же, мы знаем или по крайней мере имеем основание думать, что наделаны ошибки в электрооборудовании. Не знаем, насколько они серьезны, и, пока этого не выясним, нет смысла устраивать вечеринку, чтобы ее черти взяли, посреди этого дерьма!
— А что, может погаснуть свет или что-нибудь еще в этом духе? — спросил Фрэзи.
Гиддингс похрустел пальцами, чтобы успокоиться. Потом кивнул.
— Да, нечто в этом роде.
— Но что именно, вы точно не знаете?
«Да, Фрэзи мне не убедить, — сказал себе Гиддингс. — Я не какой-нибудь проныра коммерсант, я инженер, и сейчас, когда бумаги лежат у Фрэзи на столе, я почти готов признать, что я плохой инженер».
— Точно не знаю,— подтвердил он.— Для этого мне нужно время.
Фрэзи вспомнил слова губернатора Армитейджа. «Вы сегодня на виду, — сказал губернатор, — а таким достаются не только розы, но и шипы». — Он прав, но почему бы не остаться в стороне и не подождать, пока шипы достанутся другому?
— Я думаю, отменить торжество уже невозможно, Уилл, — сказал Фрэзи и улыбнулся.
— Почему невозможно, черт бы вас побрал?
Фрэзи набрался терпения.
— Приглашения были разосланы давным-давно, и люди, которые их приняли, могли сегодня быть в Москве, в Лондоне, в Пекине или в Вашингтоне. Для них это почти профессия — присутствовать при событии, сравнимом, — тут улыбка Фрэзи стала еще шире, — со спуском на воду величайшего судна, Уилл. Когда судно спускают на воду, оно тоже еще не готово — впереди еще месяцы работы. Но спуск судна на воду — это торжественное событие, срок которого назначен заранее, и такие события нельзя в последнюю минуту просто так отменить.
— Какого черта! — не выдержал Гиддингс. — Что значат несколько толстопузых воротил в смокингах по сравнению с тем кошмаром, который может произойти?
Фрэзи молча раздумывал. Потом наконец ответил:
— Я все еще не могу понять, Вилли. Что вас, собственно, беспокоит?
Гиддингс воздел к потолку свои огромные ручищи и бессильно уронил их.
— Да в этом-то все и дело. Не знаю.
Он подумал о теории Берта Макгроу, что над некоторыми зданиями висит злой рок, и хотя не верил в это, сам знал такие стройки, где все шло наперекосяк и никто никогда не мог объяснить почему.
— И кроме того, только что произошло еще кое-что. Некто проник в здание и шляется по нему, и это мне не нравится.
Фрэзи нахмурился.
— Кто?
— Не знаю, и будет чертовски трудно это выяснить, придется прочесать этаж за этажом и призвать на помощь армию.
Фрэзи рассмеялся.
— Это абсурд. На что нам сдался этот тип?
Гиддингс ответил:
— Слишком много набирается вещей, которых мы не знаем, и в этом все дело. Я отвечаю за здание. Я сжился с ним, оно стоило мне немало пота и крови…
— Никто не мог бы сделать больше, Уилл.
— Однако,— продолжал Гиддингс,— есть вещи, которые прошли мимо меня, и единственное, о чем я прошу: дайте мне время, чтобы выяснить, насколько они серьезны. Неужели я хочу слишком многого?
Фрэзи взял позолоченную авторучку и уставился на нее, пытаясь сосредоточиться. А вдруг во время приема действительно что-нибудь случится? Если откажет электрооборудование, какие могут быть последствия? И если вдруг обнаружатся недоделки внутри здания, не поможет ли это решению его проблем, не даст ли дополнительное время, чтобы найти съемщиков, и, может быть, согласиться с губернатором и снизить ставки? И в известном смысле свалить вину на Макгроу и Колдуэлла, то есть на генерального подрядчика и автора проекта, и оказаться таким образом вправе утверждать, что кампанию по заключению договоров на аренду великолепных помещений новейшего коммерческого центра Башня мира срывают обстоятельства, от него не зависящие?
Гиддингс сказал:
— То, что вы задумались о последствиях, уже хорошо.
Фрэзи отложил ручку.
— Но боюсь, что не смогу вам помочь, Уилл.— Он немного помолчал, потом продолжил: — Отменить церемонию уже невозможно. Мне жаль, что вы этого не понимаете. Мы не можем с самого начала сделать Башню посмешищем.
Гиддингс вздохнул и поднялся. Ничего другого он и не ожидал.
— Ну что ж, вы хозяин. Мне остается только надеяться, что правы вы, а не я, что я просто вижу все в черном цвете, что вижу призраков, когда думаю о том польском здоровяке, который непонятно почему шагнул с лесов в пустоту… — Нет, он с этим не имел ничего общего, просто никак не выходит из головы, не знаю почему. — Он подошел к дверям, взялся за ручку, но обернулся: — Я, пожалуй, зайду к Чарли на Третью авеню. И, пожалуй, напьюсь.— И вышел из комнаты.
Фрэзи, задумавшись, неподвижно сидел за столом. Он был уверен, что поступает правильно, но хорошо бы выслушать и другую точку зрения. Снял трубку и сказал Летиции:
— Соедините меня, пожалуйста, с Беном Колдуэллом.
Телефон через некоторое время загудел. Фрэзи снял трубку. Бен Колдуэлл спросил:
— И у вас неприятности, Гровер?
Перед ним на столе все еще были разбросаны бумаги.
— Эти… копии, — начал Фрэзи, — я даже не знаю, как их назвать… Ваши чертежи с изменениями… вы о них знаете?
— Знаю.
— Ваш сотрудник их подписал.
— Он говорит, что нет. Я ему верю.
— Эти изменения важны, Бен?
Бен не колебался.
— Это еще предстоит выяснить.
«Никаких сомнений»,— подумал Фрэзи, и эта мысль его утешила.
— Уилл Гиддингс хочет, чтобы я отменил сегодняшнее торжественное открытие.
Колдуэлл молчал. Фрэзи озабоченно продолжал:
— Что скажете вы?
— О чем? — Это была одна из неприятных привычек Колдуэлла.
— Я должен отменить церемонию?
— Реклама — не моя область, Гровер. — Его тихий голос прозвучал укоризненно.
— Ну разумеется, нет, — согласился Фрэзи.
Некоторое время они молчали.
— Это все? — спросил Колдуэлл.
— Все. — Фрэзи повесил трубку. Ему пришло в голову, что из всех людей, которых он знал, не исключая губернатора, только Колдуэлл умеет вызвать в человеке ощущение, идущее из детства, ощущение ученика, уходящего после неприятного разговора в учительской.
Ну, одно решено. Планы на вечер не отменяются.
Глава 7
14.10-14.30
Губернатор никак не мог принять решение, но, как обычно, в конце концов победил здравый смысл. Нигде не сказано, что он, губернатор штата Нью-Йорк, должен предупреждать мэра о своем визите. С другой стороны, зачем лишний раз гладить кого-то против шерсти? А шерсть Боба Рамсея, и это знали все, легко пускала искры.
— Я сейчас в «Гарвард-клубе»,— позвонил он мэру.— Это нейтральная почва для выпускника Йеля? Если да, то я вас жду. Выпьем по стаканчику. Я угощаю. Потом можем вместе отправиться на открытие чертовой мечети Говарда Фрэзи.
Мэру города Бобу Рамсею было пятьдесят семь лет, он отличался отменным самочувствием, уже второй срок был мэром этого огромного города и наслаждался каждой минутой, проведенной в этом качестве. В его словаре слов «долг» было напечатано самыми большими буквами.
Губернатор, устроившись в кожаном кресле в углу клубной гостиной, с бокалом «наполеона» под рукой, спросил:
— О чем будем говорить? О братстве людей, которое символизирует Башня мира?
Это была излюбленная тема Боба Рамсея. Но Бент Армитейдж умел заземлить самые возвышенные мысли, и тема сразу потеряла все свое очарование. Мэр пил черный кофе.
— Я об этом пока еще не задумывался, — сказал он.
Это было ошибкой.
Губернатор со своей язвительной улыбочкой был как тут.
— Ну, этого не может быть, мой милый. Вы, как Марк Твен, тратите уйму времени на подготовку своих экспромтов. Все мы так делаем. К чему отрицать?
— Я хотел сказать, — упрямо стоял на своем мэр, — что еще не решил окончательно, какими заготовками воспользуюсь.
Губернатор внезапно сменил тему:
— Что вы думаете об этом сооружении?
Рамсей снова отхлебнул кофе, лихорадочно соображая, какие ловушки скрыты в этом вопросе.
— Я думаю, все согласятся с тем, что это роскошное сооружение — одна из лучших построек Колдуэлла, может быть, даже венец его творчества.
— Под этим и я подпишусь, — сказал губернатор.
— Она создает новые пространства…
— Которые городу и даром не нужны.
Рамсей неторопливо отпил кофе и отставил чашку.
— Это несправедливо и вообще неверно. Что городу нужно, так это как можно больше подобных прекрасных помещений, а к ним, разумеется, поддержку властей, которая необходима любому городу в этой стране, чтобы выжить. — Для Боба Рамсея это был вопрос веры. Он вызывающе взглянул на губернатора.
— Возможно, — допустил тот и посмотрел на часы. — У нас есть еще немного времени. Попробуем разобраться. Предположим, я выдвину тезис, что большие города, в которых более миллиона жителей, такой же анахронизм, как динозавры. Что бы вы мне ответили?
Мэр надулся, но не ответил.
— Я это серьезно, — продолжал губернатор. — Что бы вы сказали при виде нескольких городов со стотысячным населением, в каждом из которых были бы все необходимые службы, вокруг которых располагались бы промышленные предприятия и склады, обеспечивающие рабочие места, но без этих ужасных трущоб, без гигантских расходов на пособия по безработице и без вытекающих из них проблем преступности. Вы бы поддержали ЭТУ идею?
— Неужели это говорите вы? — удивился мэр. — Вы, который постоянно упрекает меня в прожектерстве?
— Тут есть небольшая разница, — возразил губернатор. — Вы ждете манны небесной, чтобы ваш любимчик динозавр не издох с голоду. Я же ищу другую живность, которая позволит нам выжить. — Он сделал паузу и рассмеялся: — Это моя современная версия идеи Джефферсона о буколической цивилизации, которая пришла бы на смену джунглям переполненных городов, которые мы создали и в которых никто не может быть счастлив. — Он снова помолчал. — Разве что один Боб Рамсей.
Мэр тем временем что-то напряженно подсчитывал.
— Это значит раздробить территорию метрополии на сто тридцать одинаковых самостоятельных городов, каждый из которых пошел бы своим путем…
— И стоял бы на своих ногах так же крепко и уверенно, как корова на льду,— закончил за него губернатор и кивнул. — В борьбе за существование нет ничего дурного. Это придает ясную цель нашей политике.
— Я часто не понимаю, — сказал мэр, — когда вы говорите всерьез, а когда — ради красного словца. А сами вы понимаете?
Губернатор не возражал против подтрунивания над его слабостями, однако ответил:
— На этот раз я совершенно серьезен. Наш город непрерывно нищает, все новая беднота стягивается сюда, а ваша опора — солидные люди среднего класса — покидает его. Не за горами то время, когда у вас останутся только люди, которые живут в пентхаузах и ездят в лимузинах, и люди, живущие в трущобах и совершающие насилие на улицах и в метро. — Губернатор на миг умолк, но уже не улыбался. — Вы можете это отрицать?
Отрицать мэр не мог.
— Но в вашем изложении все абсолютно безнадежно, а это не так. Верните нам часть налогов, которые забирает штат и федеральное правительство, и…
— И, — подхватил губернатор, — вы позаботитесь о новом жилье для граждан с низкими доходами, о новых пособиях по безработице, о новых больницах для неимущих и новых школах для обитателей трущоб. И привлечете этим новых людей, которым все это необходимо. И все проблемы будут нарастать как снежный ком: вам понадобится больше полиции, чтобы охранять порядок, больше пожарных, больше судей и, неизбежно, еще больше жилья для лиц с низкими доходами, больше пособий по безработице, очередное больничное страхование для неимущих, новые школы в трущобах — и до бесконечности.— Он опять помолчал.— Вы уже перешагнули границу, за пределами которой уже невозможно контролировать ситуацию.
Мэр сконфуженно молчал.
— Я хочу сказать, — продолжал губернатор, — что наша новая с иголочки, ослепительно прекрасная Башня мира — совсем не символ прогресса, она — символ упадка, это просто еще один динозавр. — Он допил коньяк и вздохнул: — А теперь поедем туда и скажем всем, что здание, которое мы сегодня открываем, — это символ будущего, надежда человечества, величайшее событие с момента изобретения колеса. — Он устало поднялся.— Что еще, черт возьми, мы можем сказать?
Глава 8
14.30-15.02
Заместитель начальника пожарной охраны города Тимоти О'Рейли Браун, высокий, костлявый, жилистый мужчина с низкой температурой кипения, Ната не знал, но знал о безупречной репутации Бена Колдуэлла, а поскольку в городе не было человека, не знавшего о Башне мира, то Тим Браун в общих чертах понял, о чем речь. Однако уже скоро он сказал Нату:
— То, о чем вы мне рассказываете, — ваше внутреннее дело. У меня нет желания в это вмешиваться. Решайте все сами с Бертом Макгроу.
— Вам, разумеется, виднее, — ответил Нат, — но разве иногда не бывает так, что, чтобы уложиться в срок, перестают обращать внимание на точное соблюдение противопожарных норм или вообще обходят их? — Он старался быть как можно тактичнее. Но все усилия пропали впустую.
— Нет.
— Никогда?
— Я же сказал.
К чертям тогда тактичность!
— Все это чушь, — сказал Нат, — и вы это прекрасно знаете. Большинство инспекторов пожарной профилактики — порядочные люди, как и большинство полицейских, строительных инспекторов и поставщиков, и большинство ошибок, которые случаются, они делают с наилучшими намерениями. — Он помолчал. — Но таковы не все, и вам это прекрасно известно.
Тим Браун ответил:
— Двери прямо за вами. Я не знаю, на что вы намекаете, но не намерен дальше вас слушать. Вон!
Нат не обратил внимания и продолжил:
— Предположим, — сказал он, — предположим, что просто…
— Я сказал — вон!
— А я считаю, что вы не имеете права, — ответил Нат. — И еще представьте скандал, который произойдет, если вы меня выставите, а в Башне и в самом деле что-нибудь случится. — И после паузы добавил: — Могут подумать, что у заместителя начальника пожарной охраны Брауна рыльце в пушку, а? Или вам и это не страшно?
Тим Браун уже поднимался с кресла, но тут вдруг снова сел. Ночной кошмар каждого государственного служащего — возможность обвинения в коррупции, что истинного, что ложного. Поэтому Тим Браун заколебался.
— Я никого не обвиняю, — продолжал Нат. — Но я еще раз хочу сказать, что кто-то, видимо, провел изменения в электрической сети здания, и эти изменения, возможно, снижают запроектированный уровень безопасности. И что, если подобные отступления были допущены и в отношении противопожарного оборудования, чтобы не задерживать запланированное открытие, то, если, не дай бог, что-нибудь случится, — мы все сгорим и никто не поможет. — Он откинулся на спинку кресла. — Возможно, я гоняюсь за призраками. Надеюсь, что так. Теперь можете сказать, что я сумасшедший, и я принесу вам извинения за потерянное время.
Браун все еще молчал, усиленно размышляя. Наконец произнес:
— Чего вы хотите от меня?
— Это ваше дело, но…
— Так не пойдет. Вы приходите сюда, кричите: «Пожар!», а потом умываете руки и отходите в сторону. Вы…
— Если вы перестанете выпендриваться,— ответил Нат, — мы сможем поговорить по существу, но не раньше. — Он встал. — Теперь это ваша забота. — Он направился к дверям.
— Подождите, — задержал его Браун. — Садитесь. — На его лице проступила усталость. Он глубоко вздохнул, пытаясь вернуть самообладание, потом неторопливо сказал: — У меня больная жена, язва… И еще мне не хватает пожарных, и это в городе, где полно людей, плюющих на безопасность, которую мы им пытаемся обеспечить… Они думают, что пожарные устройства — это игрушки.— Он открыл ящик стола, достал пачку сигарет, вытащил сигарету, размял ее, разорвал пополам и со злостью выбросил в мусорную корзину. Потом кинул пачку обратно в ящик и сердито захлопнул его. — Сегодня две недели как я не курю, — объяснил он. Заставил себя успокоиться и добавил: — Попытаемся поговорить спокойно. Чего конкретно вы хотите?
«Это уже лучше», — подумал Нат и начал отсчитывать пункты на пальцах.
— Во-первых, здесь куча копий чертежей с изменения ми первоначальных решений, на них моя подпись, но я их не подписывал. Можно предположить, что кому-то эти изменения были выгодны. Джо Льюис как раз пытается выяснить, насколько они серьезны.
— Откуда вы знаете, что они были проведены?
— Нужно предполагать, что были. Ведь вы, пожарные, так делаете? Предполагаете наихудший вариант и пытаетесь с ним бороться. Не все ведь промасленные тряпки самовозгораются, но вы утверждаете, что все они пожароопасны.
Это было правдой, и Тим Браун, который уже немного успокоился, согласно кивнул.
— Это не мое дело, — заявил Нат, — я только строю догадки, но могу себе представить уйму людей, которые могли что-то пропустить, потому что знали, что в здании никто жить не будет, и еще потому, что знали: сегодняшняя церемония запланирована давным-давно и ее не отменить. — Он помолчал. — Есть ли давление в гидрантах, на месте ли пожарные рукава, в порядке ли противопожарные двери и не загромождены ли они, работают ли системы пожаротушения и вспомогательные генераторы… Не знаю, что здесь по вашей части, а что по части строительного надзора; я думаю, вы работаете заодно.
— Да уж, — Браун устало улыбнулся, — по крайней мере пытаемся. И с полицией тоже.
— Это следующий вопрос, — продолжал Нат. — Площадь забита полицейскими. Наверное, потому, что кто-то боится неприятностей.
«И признайся, — сказал он самому себе, — что у тебя тоже нервы сдают». Он думал о мигающей сигнализации лифтов, о тихом гуле движущихся тросов, о том, что кто-то свободно разгуливает по пустому зданию.
— В нынешние времена, — ответил Браун, — когда психи бросают бомбы, ни с того ни с сего стреляют в толпу, всегда есть чего бояться. — Он вздохнул. — Ладно, посмотрим, что можно выяснить. И постараюсь, чтобы Башня охранялась максимально надежно.
Эти слова воскресили мысль, о которой Нат уже забыл.
— Такое огромное сооружение, — задумчиво сказал он, — несмотря на все защитные системы, заложенные в проекте, несмотря на всю нашу заботу, несмотря на попытки предвидеть все и учесть любые возможные опасности, в сущности, весьма уязвимо.
Браун открыл ящик стола, голодным взглядом уставился на пачку сигарет и сердито захлопнул ящик снова.
— Да, — ответил он, — такое огромное сооружение весьма уязвимо. И чем здание больше, тем оно ранимее. Но вы об этом просто никогда не думаете.
— Теперь уже думаем, — сказал Нат.
Назад, к Колдуэллу он шел, как всегда, пешком. Бена Колдуэлла уже не было, он уехал в Башню на торжество.
Нат прошел в свой кабинет, сел и уставился в чертежи, приколотые к стене.
Он так же убеждал себя, что видит призраков, когда с рюкзаком на спине взбирался один в горы и на высоте четырех тысяч метров наткнулся на следы самого большого медведя, которого когда-либо видел, на следы с ясными отпечатками длинных кривых когтей. Это могли быть следы только гризли.
Считается, что гризли уже вымерли или почти вымерли. Это «почти» не сулило ничего хорошего. И одного гризли — более чем достаточно. Один гризли — это всего на одного гризли больше, чем нужно человеку.
Гималайский — совсем другое дело; человек его не трогает, и он сам, если это не медведица с медвежатами, не обращает на человека внимания. Но гигантский горный медведь не знает других правил игры, кроме своих собственных: гризли берет все, что захочет, и страшен в гневе.
Он способен обогнать лошадь и одним ударом лапы прикончить пятилетнего быка. Разыскивая добычу — сусликов или кроликов, — может одним движением лапы перевернуть камень, непосильный даже для двоих мужчин.
Когда люди ловят гризли или его родственника большого аляскинского бурого медведя, то никогда, никогда не стреляют, разве что в воздух, иначе, так уверяют те, кто это испытал, будь ружье хоть максимального калибра, гризли все равно до вас доберется, а это — конец. Вот у Ната ружья и не было.
Все это пришло ему в голову, когда на горном склоне высоко над границей леса, под завывание ветра он увидел те следы. До самого вечера тогда он не мог избавиться желания оборачиваться во все стороны одновременно. Ночь, проведенная без сна в спальном мешке, была еще хуже: каждый ночной звук, каждое завывание ветра среди камней раздавалось, как колокол тревоги, и сон, несмотря на усталость от тяжелого дня, никак не приходил.
Когда он проснулся на рассвете и вылез из спального мешка на ледяной горный воздух, то в первый момент подумал о гризли и сразу же увидел невдалеке от места, где спал, его свежие следы. Огромный зверь, наверное, приходил посмотреть, что это за странное существо появилось в его владениях. Несмотря на гигантские размеры, он был тих, как ночная тень; любопытный и бесстрашный, он, видимо, потом просто утратил интерес к Нату.
Нат так и не увидел того медведя, но никогда о нем забывал. В эту минуту, сидя в своем тихом кабинете, он произнес вслух:
— Того человека в Башне я тоже не видел и, пожалуй, никогда не увижу, и, может быть, он совершенно не опасен, но я этому ни секунды не верю.
Нат собрался и позвонил Джо Льюису.
— Ну как результаты?
— Мы не волшебники, — ответил Льюис. — Некоторые изменения придется ввести в компьютер и посмотреть, что случится, если где-то произойдет замыкание, а где-то — перегрузка, то есть то, что мы не ожидаем, но что нужно принимать в расчет. — После паузы он добавил: — Обычно ты так не нервничаешь.
— А сейчас — да, — ответил Нат. — И если спросите, почему, я не отвечу. Назовем это предчувствием.
Наступила небольшая пауза. Потом Льюис спросил:
— Когда стало известно об изменениях?
— Сегодня утром. Мне принес их Гиддингс.
— Откуда он их взял?
— Не знаю. Возможно, это стоит выяснить.
Номер Гиддингса в Башне не отвечал, и Нат позвонил в контору Фрэзи. Тот уже отправился на церемонию.
— Без виновника торжества оно не начнется, — сказала Легация Флорес. — Шеф как раз в этот момент выводит свои тра-ля-ля. — Летиция свободно говорила на четырех языках и делала все быстро и точно, как компьютер Джо Льюиса. — Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Мне нужен Гиддингс. — Не знаете, где он?
— На Третьей авеню, в баре Чарли.— Летиция дала ему адрес. — А еще?
— Если позвонит, — сказал Нат, — передайте, что я его искал.
— Я должна ему сказать зачем?
Как ни странно, подумал Нат, это ни к чему. На эту проблему они с Гиддингсом, при всех своих предыдущих разногласиях, смотрят одинаково.
— Он и так знает, — сказал он.
Он снова шел пешком, не ощущая усталости, как будто непрерывно нараставшее нервное напряжение прибавляло ему сил. На этот раз он внимательно смотрел по сторонам.
Бар Чарли был остатком давно прошедших дней: качающиеся двери с названием, гравированным на толстом стекле, массивные стойки и боксы со столиками из темного дерева, запах трубок и сигар и негромкие мужские голоса. Это был бар, где гостей знали и где человек все еще мог спокойно скоротать вечер за кружкой пива и дружеской беседой. Если бы там оказалась Зиб, то при всей эмансипированности ей захотелось бы немедленно выбраться наружу, хотя никто не позволил бы себе даже намекнуть на то, что ей там не место.
Гиддингса он нашел у стойки, со стаканом виски и початой кружкой пива, за дружеской беседой с барменом, опиравшимся локтями на стойку.
Гиддингс не был пьян, но в глазах его уже появился хмельной блеск.
— Ну-ну, вы посмотрите, кто к нам пришел, — сказал он. — Ты что, заблудился, что ли?
— Умнее ничего не скажешь, Уилл? — Нат повернул к бармену. — Мне тоже пиво, но без виски. — И снова к Гиддингсу: — Нужно поговорить.
— О чем?
— Не догадываешься? Я говорил с Джо Льюисом. Его люди засели за компьютеры. В городе я встретился с человеком по фамилии Браун.
— Тим Браун? — Гиддингс насторожился.
Нат кивнул. Взял кружку с пивом и полез в карман.
Гиддингс сказал:
— Нет, это за мой счет. — Соскользнул с табурета. — Чарли Макгоньи — Нат Вильсон. Мы будем в угловом боксе, Чарли. — И с кружкой в руке двинулся вперед.
Пиво было хорошее — холодное, но не ледяное, и мягкое.
Нат сделал большой глоток и отставил кружку.
— При чем тут Тим Браун? — спросил Гиддингс. Пива, стоявшего перед ним, он не замечал.
Все это начинало звучать как затертая пластинка, слова словно утратили свое значение. Нат хотел бы, чтобы это соответствовало действительности.
— Слишком много ошибок, — сказал он. — Вы ведь инженер. Должны понимать. Если что-нибудь случится, тут же должны начать действовать системы безопасности, которые мы предусмотрели в проекте. — Он помолчал. — Но что если их не установили? Или если они не функционируют, потому что пожарные или строительные инспекторы смотрели сквозь пальцы?
Гиддингс встряхнулся, как пес, вылезающий на берег.
— Это вполне возможно, — сказал он. — Но если вы были у Тима Брауна, значит, боитесь пожара. Почему?
Слова Берта Макгроу о зданиях, над которыми висит злой рок, не шли у него из головы, хотя он всячески пытался от этой мысли избавиться.
— Все изменения касались только электрооборудования, — сказал Нат. — А ста десяти вольт хватит, чтобы расплавить сталь. Я в этом убедился, когда сунул нож в тостер и устроил короткое замыкание.
Гиддингс едва заметно кивнул. Он не сводил глаз с Ната.
— А мы используем в Башне тринадцать тысяч восемьсот вольт, а не сто десять…
— Вы думаете о том типе, что катался в лифтах? — Гиддингс задумался. — Но почему? Ради всего святого, скажите мне, почему?
— Не знаю. — Нат не был магом, но предчувствие, которое почти перешло в уверенность, не отпускало. — Вы здоровенный парень, — сказал он, — вам приходилось когда-нибудь подраться в баре?
Гиддингс усмехнулся, но невесело.
— Случалось раз-другой.
— А не потому, что какой-нибудь упившийся сопляк пожелал продемонстрировать свою удаль и выбрал вас как самого здорового мужика в заведении?
Гиддингс снова задумался.
— Продолжайте.
— Я не знаю, что происходит, — сказал Нат. — Я архитектор. Еще я знаю толк в лошадях, в горных лыжах… В реальных вещах. Но в людях я не очень разбираюсь.
— Продолжайте, — повторил Гиддингс.
— Я не паникер, — сказал Нат. — Но что бывает, когда кто-то отчаивается привлечь внимание к своим проблемам? Он ведь может прийти к выводу, что единственный выход — бомба… И куда он ее подложит? В самолет? Да, это вызовет большой шум, но ведь в маленькие самолеты никто бомбы не подкладывает, только в какой-нибудь огромный сверкающий лайнер. Или в аэровокзал", где полно людей и который известен на весь мир, но не в аэровокзал Тенерборо или Санта-Фе.
Гиддингс взял стакан с виски, но, не тронув его, поставил на место.
— Ну тут вы попали пальцем в небо, — проворчал он. И добавил: — По крайней мере я надеюсь.
— Я тоже надеюсь. — Нат уже казался спокойным, точнее, усталым, что соответствовало действительности. — Наша Башня — крупнейшее здание в истории. Сегодня все глаза устремлены на нее. Взгляните. — Он показал на цветной телевизор, пристроенный над стойкой.
Телевизор работал, только звук выключили. На экране была Башня мира, полицейские кордоны, почетная трибуна, частично уже заполненная сидящими гостями. Гровер Фрэзи с гвоздикой в петлице улыбался и пожимал руки все новым и новым гостям, которые поднимались по ступенькам на трибуну. Играл оркестр, музыка едва долетала до них.
— Вы же не хотели сегодняшнего открытия, — сказ Нат. — Я тоже. Теперь я хочу его еще меньше, но не могу сказать почему. Он помолчал. — Смотрите!
Телекамера повернулась от трибуны и от гостей к толпе за барьерами. То тут, то там взлетали руки в приветственном взмахе, но камера остановилась на маячивших в толпе плакатах: «Долой войну!» — стояло на одном, «Прекратить бомбардировки!» — требовал следующий.
Камера двигалась дальше, выделила совсем другой плакат: «Выбрасываете миллионы на эту махину! А как насчет пособий по безработице?»
— Пожалуйста, — сказал Гиддингс. — Горожане неспокойны. В наше время они неспокойны всегда. — Он взял стакан с виски, выпил до дна, и хорошее настроение вернулось к нему.
Камера меж тем скользнула назад к лестнице, на трибуну, где как раз появились губернатор и мэр. Они приветствовали толпу.
Гиддингс заметил:
— Мне всегда кажется, что политики собрались бы и на открытие сортира, лишь бы поднять свою популярность.— Он уже улыбался. — Но, в конце концов, ничто человеческое им не чуждо.
Нат негромко спросил:
— Как к вам попали извещения на изменения, Уилл? — Он следил, как исчезает с лица Гиддингса улыбка.
— Хотите сказать, что сомневаетесь в их подлинности? — обиделся Гиддингс. В его голосе зазвучала ярость.
— Мне показали копии, — сказал Нат. — А где оригиналы?
— Послушайте, вы…
Нат покачал головой.
— Я уже говорил вам — так не пойдет. Если боитесь отвечать на этот вопрос, так и скажите.
— Боюсь? Еще чего!
— Так где же оригиналы?
Гиддингс поиграл пустым стаканом и только потом ответил:
— Я не знаю. — Он поднял глаза. — И это чистая правда. Просто вчера я получил по почте пакет с ксерокопиями. — И после паузы добавил: — Без обратного адреса. Штемпель почтового отделения на Центральном вокзале. — Он развел огромными ручищами.— Без всякой записки, только копии.— Снова помолчал.— Видно, кто-то вздумал шутки шутить.
— Вы в самом деле так думаете?
Гиддингс медленно покачал головой.
— Нет.
Глава 9
15.10-16.03
Постовой Барнс наблюдал за прибывающими гостями и толпой, пока еще стоявшей за барьерами, прочитал все плакаты, оценил степень их серьезности или намеренной абсурдности и сказал:
— Безопасность! Слышал ли ты, Майк, это слово лет десять назад?
— Слово как слово, — ответил Шеннон, как будто эта фраза могла объяснить что угодно. Он знал о достоинствах своей крепкой мужской фигуры и не то чтобы красовался перед барьером, но и не старался быть незаметным.
— Ты, кстати, не только слишком много читаешь, Фрэнк, но и слишком много думаешь.
— «Прекратить бомбежки»,— прочитал Барнс на ближайшем плакате. — Этот плакат я последний раз видел перед зданием ООН.
— При сегодняшних ценах,— сказал Шеннон,— каждый старается сэкономить, где только можно. На стадионе от матча к матчу я вижу все те же лозунги.
— Ну не совсем те же,— заметил Барнс. Он улыбался. Они с Майком Шенноном хорошо подходили друг другу, а если у них было разное образование и даже уровень интеллекта, так что из этого? Намного важнее такие факторы, как взаимопонимание и товарищество.
— Ты когда-нибудь был там внутри, Майк?
Шеннон внутри не был. Не то чтобы Башня для него была заурядным зданием, хотя мысль такая у него частенько мелькала. Просто в городе столько домов и небоскребов, что, захоти человек все их осмотреть, тут ему и конец придет. Так что лучше уж ограничиться знакомыми местами. Он так и сказал:
— Тебя, Фрэнк, что-то стали привлекать слишком крупные особы. Это не к добру. Что там особенного внутри этой громады? Что там не так, как везде? — Он помолчал и взглянул вверх.— Кроме того, что она так чертовски высокая?
— Там есть центр обеспечения безопасности, — ответил Барнс. Снова то же слово. — Это центр управления, который связан со всеми этажами. Вычислительный центр, который контролирует температуру, влажность и бог весть что еще по всему зданию. Противопожарные двери на лестнице запираются электроникой, но если что-то случится, электроника же их отопрет. Там есть двухконтурная система пожарной сигнализации, которую можно привести в действие с любого этажа…— Он умолк и слегка улыбнулся.
— А что в этом смешного?
— Когда-то я слышал такой анекдот, — ответил Барнс. — О самолете будущего. Он взлетает из аэропорта Хитроу в Лондоне, убирает шасси, перестраивает крыло для полета со сверхзвуковой скоростью. Потом в динамиках раздается голос: «Приветствуем вас на борту, дамы и господа. Наш рейс — номер 101 Лондон — Нью — Йорк. Полет будет проходить на высоте двадцать одна тысяча метров со скоростью тысяча пятьсот километров в час; прибытие в аэропорт имени Кеннеди точно в три часа пятьдесят пять минут по нью-йоркскому времени. Наш самолет — самый современный в мире. Все операции пилота поручены электронике, учтены все возможности, никакие отказы невозможны, невозможны, невозможны…»
Шеннон покачал головой.
— Откуда ты только берешь свои шуточки!
* * *
Гровер Фрэзи, с гвоздикой в петлице и без шляпы, сияя улыбкой, встречал гостей у подножия лестницы, ведущей на трибуну. На огороженном отрезке улицы останавливался один автомобиль за другим, высаживая своих пассажиров. У всех на лицах было выражение, рассчитанное на свадьбы, открытие сессий парламента или открытия памятников.
Ах да, еще на похороны. Господи, с чего это пришло ему в голову?
Он поспешил вперед с протянутой рукой и сказал:
— Очень любезно с вашей стороны, господин посол, что вы нашли время прийти!
— Я ни за что не пропустил бы такое событие, мистер Фрэзи. Такое огромное прекрасное сооружение, символизирующее взаимопонимание между людьми…— Посол уважительно закивал головой.
* * *
Сенатор Джейк Петерс и конгрессмен Кэрри Уайкофф ехали в такси из аэропорта. Они вместе летели из Вашингтона, и Кэрри Уайкофф все еще был под впечатлением разговора. Он начался с совершенно невинных реплик на посадке в Вашингтоне.
— Были времена,— сказал сенатор, застегивая привязной ремень, — когда человек должен был ездить поездом или сидеть дома. Еще перед войной… Вы-то этого уже не помните.
Кэрри Уайкофф не помнил. Ему было тридцать четыре года, он был избран в конгресс на второй срок и не попал на войну в Корее, тем более на Вторую мировую, которую, похоже, имел в виду Джейк Петерс.
— Вы намекаете, что я слишком молод? — спросил Кэрри.
Сенатор ухмыльнулся.
— Обычная зависть. Я хотел бы иметь ваши годы и начать все снова.
— Тогда, — спросил Кэрри, — или теперь?
Сенатор задумался. Зависть к новому поколению — это ностальгия или просто желание продолжать жить, видеть, что будет? Обычный эгоизм или любознательность?
— Теперь, — твердо ответил сенатор. — Я не испытываю тоски по прошлому. Приехал в Вашингтон в тридцать шестом. Сегодня «великая депрессия» — только термин, тогда же это была кровавая рана, и, хотя мы все чаще повторяли, что лечение идет успешно, на самом деле просто кормили пациента аспирином, меняли повязки и молили Бога, чтобы он не умер у нас на руках.
Слушая подобные речи престарелых политиков, Кэрри всегда хотелось возразить.
— Сегодня тоже хватает проблем,— сказал он.— Думаю, вы не будете отрицать это.
— Да бросьте, какого черта! Разница в том, что сегодня у нас есть средства поправить положение. В нашем распоряжении знания, капиталы, производство, снабжение, связь — и связь прежде всего, — а тогда не было ничего, кроме истерии и отчаяния.
— Знания? — возразил Кэрри. — Мне кажется…
— Я вполне сознательно употребил это слово, — резко ответил сенатор. — Знаний хватает, вопрос в том, хватит ли нам ума, чтобы суметь их использовать. Именно потому я хотел бы снова быть молодым, как вы, хотел бы начать все снова, но в мире, который мог бы стать лучше с той поры, как Ева дала Адаму яблоко. Только сомневаюсь, что это было яблоко, я никогда не слышал, чтобы в Месопотамии, где был райский сад, росли яблоки. Вам это никогда не приходило в голову?
Кэрри это в голову не приходило. Но теперь его заинтересовал не сам вопрос, а та ловкость, с которой сенатор использовал его, чтобы сменить тему разговора.
Джейк Петерс был личностью уникальной: он говорил, как типичный рабочий, в его речи все еще мелькали слова «намедни», «нынче», но его широчайшая эрудиция просто потрясала. Коллеги по сенату, знавшие его много лет, каждому полемизировавшему с Джейком Петерсом советовали бы продумать каждую домашнюю заготовку до последней буквы.
Сенатор уже сменил тему.
— Не знаю, как вы, но я сегодня почти ничего не ел. — Он улыбнулся: — У тебя, парень, бывают когда-нибудь предчувствия?
Этого у Кэрри Уайкоффа хватало, но признаваться не хотелось.
— Но вы все-таки здесь, сенатор, — сказал он.
— Я все же не ясновидец, — улыбаясь, продолжал сенатор. — Я очень давно знаком с Бентом Армитейджем и знаю, что для него это очень важно. — Он помолчал.
Улыбка погасла. — По крайней мере, мне так кажется. Его я никогда не спрашивал.
— Я бы сказал, — заметил Кэрри Уайкофф, — что это важно для многих. Новое здание означает новые рабочие места, новые фирмы, которые оно привлечет в город, большие налоги…
— Вы все видите в черно-белом варианте? — вмешался сенатор.
Удар пришелся по больному месту. Кэрри Уайкофф по своим воззрениям и политической позиции считался либералом, но часто, к его великому огорчению, ему приходилось слышать упреки в узости позиции и неспособности к диалектическому подходу, и он не знал, как их опровергнуть.
— Я не отрицаю право на иную точку зрения, сенатор, — сказал он и добавил: — Как некоторые.
— Если вы думаете, что дали мне под дых, — беззаботно ответил сенатор, — то ошибаетесь.
В молодом Уайкоффе, как и во многих других конгрессменах и даже некоторых кандидатах на пост президента, чувствовалась упрямая убежденность в своей абсолютной правоте, как у проповедника на воскресной проповеди, и сенатор уже давно понял, что с такими людьми спорить бесполезно. Человек, который абсолютно уверен в своей правоте, в любых других взглядах видит только кощунство.
— Если человек верит в то, что говорит или делает, — продолжал Уайкофф,— то, по-моему, он должен иметь право…
— На что? На насилие? Или на уничтожение списков призывников? Или на то, чтобы подкладывать бомбы? — Сенатор заметил, что Уайкофф заколебался.
— Наша Война за независимость, — наконец сказал Кэрри, — была насильственным выражением недовольства, не так ли?
— Была,— согласился сенатор.— Но если бы ее организаторы и участники не выиграли, а проиграли, им пришлось бы нести ответственность за это, какие бы благородные мысли ни нашли воплощение в «Декларации независимости». Они рисковали головами и знали это.
— Так что же, моральная оценка зависит от того, выиграет человек или проиграет? Вы так считаете? — В голосе Кэрри звучало недоумение.
— Об этом люди спорят давным-давно, — ответил сенатор — и я не буду притворяться, что знаю ответ.— Он улыбнулся: — Но знаю, что если кто-то возьмет законность в свои руки и кто-то другой от этого пострадает, я не буду требовать всеобщей амнистии.
— Вы не верите, что человек должен подставить и другую щеку? — Кэрри был убежден, что завоевал в споре победное очко.
— Я знал случаи, когда из-за такого подхода человек получал два фонаря вместо одного и все равно ему приходилось продолжать драку.— Сенатор протянул деньги таксисту. — Предчувствие — не предчувствие, — но мы на месте.
Они вышли из такси и между барьерами прошли к трибуне. Флаги развевались, плакаты покачивались, несколько голосов запели что-то невразумительное.
— Да здесь одни полицейские, — сказал Кэрри Уайкофф. — Можно подумать, что-то будет.
— Я так и знал, что вы ляпнете какую-нибудь глупость,— ответил сенатор и продолжил: — Гровер, вы выбрали чудесный день!
— Рад вас видеть, Джейк, — ответил Фрэзи. — И вас, Кэрри. Вы пришли вовремя. Мы как раз собрались заводить шарманку.
Все трое рассмеялись.
— Бегом на трибуну, занимайте места, — продолжал Фрэзи. — Я сейчас.
— Вы, конечно, рассчитываете на короткий спич о Боге, патриотизме и будущем человечества, без низких политических материй, да? — сказал сенатор.
Фрэзи снова улыбнулся.
— Вот именно.
* * *
Башня была оборудована автономной телевизионной системой, которая контролировала все этажи, включая все ярусы подвала. Но в этот день, когда в здание еще не было доступа посетителей, у контрольных мониторов никого было, и телевизионная система бездействовала.
Когда она будет заселена и полностью сдана в аренду (при этой мысли Гровер Фрэзи содрогнулся), безопасность превратится в такую же проблему, как и во всех крупных зданиях, и расходы на ее охрану будут считаться сами собой разумеющимися. Тогда днем и ночью будут дежурить у всех контрольных мониторов, и замкнутый телевизионный контур превратится в неусыпного стража. Но пока это не так. По крайней мере не сегодня.
Но и сегодня, как и все месяцы с того момента, когда стальной скелет здания начал обрастать мясом и кожей, шло дежурство у компьютера за диспетчерским пультом. Его можно было сравнить с сердцем, которое бьется у эмбриона задолго до рождения, обеспечивая жизненной энергией развивающийся организм.
За полукруглым пультом, вглядываясь в мигающие индикаторы, дрожащие стрелки и ряды цифр на шкалах приборов, человек следил за здоровьем гигантского сооружения.
На шестьдесят пятом этаже северо-восточной стороны увеличился расход охлажденного воздуха — возможно, где-то возникло отверстие, пропускающее жару снаружи. Завтра нужно проверить, а пока увеличить по северо-восточной магистрали приток очищенного и охлажденного воздуха.
В банкетном зале на сто двадцать пятом этаже ожидается наплыв гостей; придя на прием, каждый из них принесет свою дозу тепла, поэтому зал уже охлажден на два градуса ниже нормы.
Выходное напряжение понижающих трансформаторов в пределах нормы.
Местный лифт номер тридцать пять между этажами сорок четыре — пятьдесят четыре неисправен; судя по пульту, он не движется.
В подвалах работает автоматика, тихо гудят моторы, терпеливо ждут своей очереди трансформаторы.
Все оборудование работает нормально. Неисправностей нет. Человек во вращающемся кресле за огромным пультом мог отдохнуть и даже слегка вздремнуть.
Его звали Генри Барбер. Он жил с женой Хелен и тремя детьми, десятилетней Анной, семилетним Джоди и трехлетним Питом, а еще с пятидесятичетырехлетней тещей в квартале Вашингтон Хайтис. Барбер имел диплом инженера-электрика, полученный в Колумбийском университете. Его коньком были шахматы, профессиональный футбол и старые фильмы, которые показывали в Музее современного искусства. Было ему тридцать шесть лет.
Старше он никогда не стал.
Он так и не узнал, что явилось причиной его гибели: удар восемнадцатидюймового ломика размозжил ему череп так, что он был убит на месте и избежал ужаса всего происшедшего позже.
Джон Коннорс немного постоял, разглядывая мигающие лампочки на пульте, потом вышел из комнаты и сбежал по лестнице в подвал, где проходили высоковольтные кабели. Там, за закрытыми дверьми, в безопасном укрытии, где никто не мог ему помешать, он спокойно ждал, время от времени поглядывая на часы.
В голове его все еще вертелся вопрос, который он задавал себе и раньше, но теперь он уже знал точный ответ. С наслаждением он повторял его снова и снова, изучая толстые электрические кабели и трансформаторы: «Надо бить прямо в ворота».
— Всего один удар, — прошептал он, — такой удар, что и сетка навылет.
* * *
Оркестр на площади играл «Звездно-полосатый флаг», и плакаты демонстрантов раскачивались в его ритме.
Раввин Штейн совершил молебен, чтобы Башня своими огромными возможностями послужила делу миру между народами.
На краю площади, надежно окруженная несколькими полицейскими, смешанная группа арабов и не арабов скандировала что-то про справедливость для Палестины.
Епископ О'Тул благословил Башню.
Плакаты, призывающие к ограничению рождаемости и легализации абортов, расцвели, как крокусы по весне.
Преподобный Артур Уильям Уильяме призывал благословение небес, мир и благополучие.
Появились и плакаты, требующие обложения налогами церковного имущества.
Преподобный Джо Уилл Томас попытался взобраться по ступеням к микрофонам, но был задержан. Слетев с лестницы, он потерял молитвенник.
Гровер Фрэзи руководил ходом церемонии. Вначале говорил губернатор. Он похвалил замысел Башни. Мэр в своей речи выступал за братство всех людей. Сенатор Джейк Петерс прославлял прогресс. Конгрессмен Кэрри Уайкофф говорил о выгодах, которые здание принесет городу.
Телекамеры и фотоаппараты прекрасно поработали, запечатлев перерезание ленты, протянутой поперек одной из дверей парадного входа. Когда вдруг оказалось, что телекомпания Эн-би-си прозевала этот момент, туда срочно доставили другую ленту и процедуру повторили.
Приглашенные гости потекли через вход в вестибюль к двум автоматическим скоростным лифтам, чтобы после двухминутного путешествия оказаться в самом верхнем помещении самого высокого в мире здания, где уже установили столы, зажгли свечи, расставили на столах закуски, охладили шампанское и теперь стояли в ожидании бармены и официанты.
