Книга: Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы
Назад: ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
Дальше: ГЕРМАН И ДОРОТЕЯ

ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ

«О мой король благородный! — сказал краснобай хитроумный.—
Дайте мне, мой государь, пред моими друзьями поведать
О драгоценностях редких, что вам предназначены были.
Пусть не дошли они к вам, но бывает похвально желанье».
«Ну, говори, — согласился король, — да смотри покороче!»

«Все миновало — и счастье и честь! — так начал печально
Рейнеке. — Первым среди драгоценных изделий был перстень.
Я его Бэллину дал, поручив передать государю.
Из благородного золота отлит был перстень старинный
И удивительным образом собран. Ах! Как он блистал бы
В личной сокровищнице моего короля-государя!
Тыльную сторону перстня, что самого пальца касалась,
Всю испещрил письменами гравер и залил их эмалью:
Те письмена составляли три слова еврейских с особым,
Тайным значеньем. У нас их никто б не прочел и не понял.
В них только Абрион, мастер из Трира, сумел разобраться.
Это — ученый еврей, что все языки и наречья
От Пуату до степей Люнебургских постиг в совершенстве.
В травах же и в драгоценных камнях он знаток несравненный.

Перстень мой он осмотрел и сказал мне: «Волшебные свойства
Заключены в нем. Слова гравировки — три имени древних,
Нам принесенные благочестивейшим Сифом из рая,
Где он елей милосердья разыскивал. Кто этот перстень
Носит на пальце — от всяких опасностей в жизни избавлен:
Громы, и молнии, и колдовство перед перстнем бессильны».
Далее мастер открыл мне, что в книгах он вычитал, будто
Перстень носящий на пальце и в самую лютую стужу
Не замерзает и мирно преклоннейших лет достигает.
Вправлен был камень в тот перстень — яркий, редчайший карбункул,
Вспыхивал он в темноте и все озарял вокруженье.
Много скрывал он таинственных сил: исцелял от болезней,
Кто прикасался к нему, избавлялся от всяких недугов
И от скорбей, и не властен он был над одной только смертью.
Мастер открыл мне и прочие силы чудесного камня:
Странствовать может повсюду счастливый его обладатель —
И ни воды, ни огня не бояться, ни плена, ни козней
И не потерпит вреда от любых покушений от вражьих.
Стоит ему на карбункул взглянуть натощак перед битвой,
Справится с сотней противников он. Благородный тот камень
Силы лишает все яды и все вредоносные соки.
Он укрощает и ненависть: кто обладателя камня
Вдруг невзлюбил бы, тот вскоре изменит к нему отношенье.

Кто перечислит все свойства того чудотворного перстня,
Что, меж сокровищ отцовских найдя, предназначил я сразу
И отослал королю! Я-то сам понимал ведь отлично,
Что недостоин такой драгоценности, что, как я думал,
Ею владеть лишь единственный вправе: кто всех благородней,
Тот, на ком зиждется всякое благополучие наше.
Да, я мечтал охранить его жизнь от печалей и бедствий!

Должен был также Бэллин-баран поднести королеве
Гребень и зеркало, чтобы она обо мне вспоминала.
Я для забавы их как-то извлек из отцовского клада,—
Произведений искусства изящнее не было в мире.
Ах, как жена любовалась на них, как иметь их мечтала!
Так никогда б не прельстили ее все земные богатства,
Мы из-за этого ссорились даже, но я не сдавался.
С самыми лучшими чувствами презентовал я недавно
Зеркало это и гребень своей госпоже-королеве,
Что оказала так много мне благодеяний, так часто
Словом своим благосклонным меня из беды выручала.
Блеск благородства и знатность ее — добродетель венчает,
Род ее древний себя проявляет в словах и в поступках.
Вот кто достоин был гребня и зеркала! Но, к сожаленью,
Ей не пришлось их увидеть, — они ведь погибли навеки!

Гребень я вам опишу. Художник избрал для изделья
Кости пантеры — останки того благородного зверя,
Что обитает меж кущами рая и чащей индийской.
Шкура ее многоцветна, пестра, и приятнейший запах
Распространяет она, а поэтому звери обычно
Любят бродить по тропам, по которым проходят пантеры,
Ибо тот запах целебен для каждого зверя, что каждый
Чувствует, что общепризнанно. Значит, из кости пантерьей
Выточен был с удивительным тщаньем тот гребень изящный.
Невыразимой его белизне серебро уступало,
Благоуханием превосходил он корицу, гвоздику!
Знайте, что запах пантеры по смерти ее проникает
В кости — и, не выдыхаясь, он им сообщает нетленность.
Всякую хворь изгоняет он, лечит от всякой отравы.

Спинку высокую гребня украсил прекрасный орнамент:
Очень изящные переплетения лоз виноградных —
Золото с алой и синей эмалью. На среднем же поле
Изображен был искусно рассказ о Парисе троянском:
Как он увидел трех женщин божественных возле колодца,
Трех знаменитых соперниц: Палладу, Юнону, Венеру;
Как у них спор из-за яблока шел золотого: считалось
Яблоко общим, но каждая лично владеть им хотела.
Спорили — и сговорились: Парис это яблоко должен
Той присудить из богинь, кто окажется самой прекрасной.

Юноша вдумчиво спорщиц осматривать стал, а Юнона
Так говорит: «Если яблоко мне ты отдашь и признаешь
Самой красивой меня — всех смертных ты будешь богаче».
«Нет, — возразила Паллада, — подумай: коль яблоко это
Мне ты присудишь — ты, станешь могущественнейшим из смертных,
Имя твое упомянут — и всех оно в трепет повергнет».
Слово теперь за Венерою было: «Что — власть? Что — богатства?
Разве отец твой Приам не владыка троянский? А братья —
Гектор и прочие, мало ль богаты и мало ль им власти?
Не охраняет ли Трою могучее войско? И мало ль
Вы покорили и близких и дальних земель и народов?
Если бы самой прекрасной меня ты признал, если б отдал
Яблоко мне, наслаждался б ты лучшим сокровищем в мире.
Это сокровище — женщина! Всех она краше, мудрее,
Вся — добродетель и вся — благородство. Похвал ей не хватит!
Яблоко мне присуди — и супругой царя Менелая,
Кладом из кладов, Еленой Прекрасною ты овладеешь».

Отдал он яблоко это Венере как самой красивой,
И помогла ему вскоре Венера похитить гречанку,—
Стала жена Менелая женою троянца Париса.
Изображен был резьбой барельефной весь миф посредине
И окружен был щитками, в которые с редким искусством
Вписано было и все изложенье бессмертной легенды…

Слушайте дальше о зеркале. Было оно не стеклянным —
Место стекла занимал в нем берилл чистоты небывалой!
Что бы и где бы ни происходило, днем или ночью,—
Зеркало все отражало! А если какой недостаток
Есть на лице у кого-нибудь, хоть бы в глазу небольшое
Пятнышко, что ли, — взглянуть в это зеркало стоит —
Всякое пятнышко иль бородавка бесследно исчезнет.
Что ж удивляться, коль так я горюю об этой пропаже?
Зеркало вправлено в раму редчайшей древесной породы:
Дерево это — сетим, и прочно, и видом роскошно.
Черви не точат его, и недаром же золота выше
Ценится дерево это. С ним черный эбен лишь поспорит —
Вот почему: из него (при Кромпарте-царе это было)
Мастер-искусник коня смастерил исключительных качеств:
Ровно за час уносил седока этот конь деревянный
На сто и более миль! Я подробностей, правда, не знаю,
Знаю одно, что подобных коней на земле не бывало…

К зеркалу я возвращаюсь. Была его рама овальной,—
Фут — ширина, полтора — высота, вся покрыта резьбою.
Дивной работы картинки! Как водится, было под каждой
Золотом к ней объясненье написано. Эти сюжеты
Вкратце я вам расскажу. О завистливой лошади — первый:
В беге однажды решила она состязаться с оленем,
Но, от него очень скоро отстав, огорчилась ужасно.
Тут же она к пастуху поспешила с таким предложеньем:
«Счастье свое ты найдешь, но меня ты послушаться должен.
Живо садись на меня — и в тот лес мы с тобою помчимся:
Скрылся там крупный олень, — подумай, какая добыча!
Мясо, и мех, и рога ты продашь за большущие деньги!
Живо! Поскачем!» — «Попробовать можно», — пастух отвечает,
Сразу садится верхом — и в лес они оба несутся.
Вскоре они замечают оленя — и следом вдогонку
Мчатся за ним во весь дух, но олень оставляет их сзади.
Выбилась лошадь из сил и так говорит человеку:
«Слезь. Я устала. Нужна мне какая-нибудь передышка».
«Нет, — возразил человек, — ты обязана мне подчиняться.
Шпоры мои ты узнаешь! Сама навязала мне скачку,—
Значит, скачи!» Так всадник себе подчинил эту лошадь.
Видите, так и всегда наказуются те, кто готовы
Мучиться сами, чтоб только другой пострадал еще больше.

Слушайте дальше об изображеньях на раме зеркальной:
У одного богача служили осел и собака.
Эта собака, конечно, хозяйской любимицей стала:
С ним за его же столом сидела она и питалась
Рыбой и мясом и даже спала у него на коленях.
Лучшим куском благодетель ее баловал, а собака
Мило виляла хвостом перед ним и усердно лизалась.

Болдевин видел удачу собаки — и в сердце ослином
Горечь все больше кипела: «Подумал бы только хозяин:
Что он так возится с этой ленивой, никчемною тварью!
Та перед ним только скачет и руки и бороду лижет,
Мне же приходится вечно работать, таскаться с мешками.
Пусть он с пятью или с десятком собак попытается сделать
Даже и за год все то, что я успеваю за месяц!
Чем только эту подлизу не кормят! А мне — лишь солома.
Сплю я на голой земле, а когда меня гонят с поклажей
Или верхом на мне едут, еще надо мной же смеются.
Хватит! Я понял, чем надо заслуживать милость хозяев!»

Только подумал он это, хозяин ему повстречался.
Хвост осел тут задрал, вскочил на дыбы — и запрыгал
Перед хозяином он с неистовым визгом и ревом,
Бороду начал лизать ему, мордой к щеке прижиматься
Стал на собачий манер, — набил ему несколько шишек.
В страхе пустился хозяин бежать и кричит: «Он взбесился!
Люди! Убейте осла!» Хватил тут хороших побоев,
Слугами в стойло был загнан осел — и ослом он остался.

Есть и поныне такие в ослиной породе: их мучит
Зависть к чужому успеху, а сами — ничем остаются.
Стоит, однако, им выскочить в крезы, получится то же,
Что со свиньею, хлебающей ложкой бульон из тарелки.
Именно так, и не лучше. Раз ты осел, то таскаться
Должен с мешками, питаться репейником, спать на соломе.
Станешь иначе с ослом обращаться — его не исправишь.
Ну, а дорвется до власти осел — тут пишите пропало:
Было б ослам хорошо, — плевать им на общее благо!

Знайте еще, государь мой (но только бы не был вам в тягость
Мой разговор), что на раме зеркальной прекрасно
Изображалось резьбой и описано было подробно,
Как мой отец и кот Гинце союз меж собой заключили —
Вместе искать приключений и свято поклялись друг друга
Храбро в беде выручать и делиться любою добычей.
Только отправились в путь, навстречу — вблизи от дороги
Едут с борзыми охотники. Гинце заметил ехидно:
«Добрый совет — нам и в пост мясоед!» Мой старик отвечает:
«Может быть, вас удивит, но я сам этих добрых советов
Полную сумку припас. Не лучше ль нам помнить о клятве:
Стойко держаться друг друга в опасности! Это важнее».
Гинце ему отвечает: «Что бы сейчас ни случилось,
Средство одно мне известно, — к нему я прибегнуть намерен».
Так он сказал и на дерево тут же и прыгнул проворно,
Чтобы спастись от собак самому, а товарища бросил.
В страхе застыл мой отец, охотники — ближе, а Гинце
Сверху мурлычит: «Ну, дядюшка, как там дела? Не пора ли
Сумку открыть и в запасе советов найти наилучший?»
Тут затрубили охотники в рог, изготовясь к облаве,—
Бросился в бегство отец мой, с лаем борзые помчались,—
По́том от страха отец исходил, и несло его часто:
Этим свой вес облегчил он — и спасся от вражьей погони.

Подло, как видите, предал его этот родственник близкий,
Коему так он доверился. Дело ведь жизни касалось:
Очень уж резвыми были собаки, и, если б не вспомнил
Вовремя он о норе незаметной, все кончено было б.
В эту нору он юркнул — и врагам потому не достался.
В деле с отцом моим Гинце себя показал! Но немало
Фруктов, подобных коту. Я таких уважать не способен.
Наполовину простил я кота, но ведь что-то осталось!
Запечатлел это резчик на раме в картинке и в тексте…

Там же картинка была с характерной проделкою волка.
Видно по ней, как умеет он быть за добро благодарным:
Как-то нашел на лугу он обглоданный труп лошадиный,
С голоду даже на кости набросился жадно, и сразу
Острая крупная кость поперек его горла застряла.
Был он в испуге большом и действительно мучился очень.
Он рассылает гонцов — созывает на помощь хирургов,
Но ни один не помог ему лекарь, хоть очень большое
Вознаграждение он предлагал. Наконец длинноногий,
В красном берете, явился журавль. Больной умоляет:
«Доктор, спасите меня! Извлеките из горла скорее
Эту проклятую кость, — торговаться я с вами не стану!»

Вот и поверил журавль обещанью, — свой клюв с головою
В пасть пациента засунул и вытащил кость очень ловко.
«Ой, как мне больно! — завыл пациент. — Повредил ты мне горло!
Так уж на сей раз и быть, но впредь осторожней работай.
Будь кто другой, а не ты, поплатился бы он за небрежность».
«Что вы? — журавль возразил. — Успокойтесь, теперь вы здоровы.
Честно я свой гонорар заслужил, — оказал я вам помощь».
Волк возмутился: «Видали нахала? Он требует платы
За причиненный мне вред! Ты забыл, что огромную милость
Я же тебе оказал: ведь клюв твой с пустою башкою
В пасти моей находился, я мог бы тебя обезглавить,
Но пощадил! А не ты ль причинил мне страданье, бездельник!
Вознаграждение, собственно, мне бы скорей причиталось».
Часто мошенники именно так за услуги и платят.

Эти истории вместе с другими, а также виньетки
Тонкой скульптурной резьбы, как и надписи к ним золотые,
Сплошь украшали зеркальную раму. Я слишком ничтожен,
Столь драгоценною вещью владеть недостоин, и думал:
Препроводив эту редкость моей госпоже-королеве,
Благоговенье свое докажу пред четой августейшей.
Как огорчил своих деток я, мальчиков милых, отправив
Зеркало из дому! Любо им было пред ним порезвиться,
Понаблюдать, как болтаются хвостики сзади, смеяться
Мордочкам славным своим и забавные рожицы корчить.
Ах, не предвидел я смерти честного Лямпе, вручая
Только на веру ему, как и Бэллину, эти богатства!
Лицами очень надежными я ведь считал их обоих,—
Лучших друзей, мне казалось, иметь никогда я не буду.
Горе убийце! Я выясню, кто драгоценности спрятал:
Раньше иль позже — преступник бывает всегда обнаружен.
Может быть, даже кой-кто, в кругу тут стоящий, укажет,
Где драгоценности скрыты, как Лямпе убит был несчастный.

Видите ль, государь, ежедневно пред вами проходит
Столько серьезнейших дел, — обо всем вы не можете помнить.
Но не хранится ли в памяти вашей большая услуга,
Что оказал вот на этом же месте отец мой покойный
Вашему некогда? Ваш тяжело заболел в это время,
Мой сохранил ему жизнь! А вы, государь, говорите,
Будто ни я, ни отец мой заслуг не имели пред вами!
С вашего соизволенья осмелюсь напомнить: отец мой
Был при вашем отце-государе в чести и в почете
Как многоопытный медик: умел по урине больного
Определить и болезнь и лечение он, помогая природе.
Глаз ли болит иль другой деликатнейший орган — отлично
Все исцелял он. Все рвотные средства он знал, а к тому же
Был и дантистом: шутя он выдергивал зубы больные.
Не удивительно, если забыли вы это: в ту зиму
Три только года вам было. Слег ваш отец от какой-то
Внутренней боли, да так, что его уж носить приходилось.
Распорядился врачей он созвать отовсюду — и даже
Римских светил медицинских, но все от него отказались,
Тут, наконец, он позвал моего старика, и отец мой
Определил, осмотрев государя, недуг тот опасный.

Очень расстроился он и сказал: «Государь мой!
Как бы охотно расстался я с собственной жизнью, когда бы
Мог этим вашу спасти! Но вашу урину в стакане
Мне посмотреть разрешите». Король указанье исполнил,
Жалуясь тут же отцу, что ему с каждым часом все хуже.
Изображалось на зеркале, как ваш отец, словно чудом,
Тут же и был исцелен. Старик мой решительно очень
Вашему так заявил: «Если быть вы хотите здоровым,
Съесть вам придется немедленно волчью печенку, но только
От роду волку должно быть не меньше семи. Не забудьте:
Жизнь драгоценная ваша в опасности — и не скупитесь!
В вашу мочу выделяется кровь, — поскорее решайтесь!»

Волк, находившийся тут же, от этого не был в восторге,
Но соизволил отец ваш к нему обратиться: «Надеюсь.
В печени вашей вы мне не откажете, сударь, поскольку
Дело касается жизни моей». А волк отвечает:
«Мне и пяти не исполнилось, — печень моя бесполезна!»
«Вздор, болтовня! — возразил мой отец. — Это нам не помеха:
Сам я по печени все и увижу!» С места на кухню
Волк был отправлен, а печень вполне оказалась пригодной.
Тут же и съел ваш отец эту волчью печенку — и тотчас
Кончились все его боли, тяжелый недуг прекратился.
Щедро отец ваш отца моего наградил, и отныне
Должен был двор величать его доктором — и не иначе.

С правой руки королевской отец мой с тех пор находился,
И королем отличен был (я это доподлинно знаю)
Пряжкою он золотой и бархатным алым беретом,
С правом носить их пред всеми баронами, чтоб воздавали
Все ему высшие почести. С сыном его, к сожаленью,
Вовсе не так обращаются и об отцовских заслугах
Тоже не очень-то помнят. А самые жадные плуты,
Что о своей лишь наживе пекутся, — возвышены ныне!
Но отдувается кто же за них? Беднота, как обычно!
Мудрость, законность — в отставке! Вельможами стали лакеи.
Стоит же выскочке власть получить и могущество — лупит
Всех без разбора и думать не хочет, кем был он недавно.
Он об одном только помнит: на каждой игре наживаться!
Много вкруг подлинно знатных найдется подобного сброда.
Просьб и не слушают, если прошенье свое подношеньем
Не подкрепишь. А прикажут наведаться — значит: «Во-первых,
Нужно добавить, додать — во-вторых, а уж в третьих — дополнить».

Все эти жадные волки себя обеспечивать любят
Лучшим кусочком, а чуть для спасения жизни монарха
Им пустяком поступиться предложат, — они в колебанье.
Ведь отказался же волк послужить королю и печенкой!
Что там печенка! Скажу откровенно: умри хоть бы двадцать
Этих волков, чтобы только подольше и в добром здоровье
Жил наш король обожаемый вместе с дражайшей супругой,—
Плакать не стану: червивое семя — паршивое племя!..
То, что в младенчестве вашем случилось, то вами забыто,
Я же так ясно все помню, как будто вчера это было.
Изображен этот случай на раме зеркальной, согласно
Воле отца. Сколько было там золота и самоцветов!
Где мое зеркало? Если б узнать — мне и жизни не жалко!»

«Рейнеке, — молвил король наконец, — ты достаточно много
Здесь разглагольствовал — слушал я, слушал, и в общем — понятно,
Если и был твой отец столь заметной фигурой и столько
Пользы принес он двору, то ведь этому — давность большая.
Этого сам я не помню, да ни от кого и не слышал,
Но ведь о ваших проделках, напротив, я слышу так часто.
Вечно вы в чем-то замешаны, вечно о вас разговоры.
Может быть, тут и поклепы, и старые сплетни, однако
Рад бы хоть раз я услышать о вас и хорошее тоже…»

«Мои повелитель, — воскликнул тут Рейнеке, — так соизвольте
Мне разрешить объясниться, — я этим задет за живое!
Я ль вам не делал добра? Говорю не в укор вам, конечно,—
Боже меня упаси! Я же сам сознаю, что обязан
Делать для вас, разумеется, все, что я в силах. Надеюсь,
Вы не забыли того эпизода, как с волком однажды
Мы затравили свинью и, как она там ни визжала,
Все же загрызли ее. Тут вы подошли и печально
Нам сообщили, что следует ваша супруга за вами,—
Оба, мол, голодны вы и что, если б из нашей добычи
Выделить хоть бы толику и вам, это б вас поддержало.
Изегрим что-то там вроде «пожалуйста» в бороду буркнул,
Но до чего же невнятно! Я же сказал не колеблясь:
«Мой государь! И на сотни свиней вы имеете право.
Кто из нас должен делить?» И вы указали на волка.
Изегрим, очень довольный, делил, как обычно он делит,
То есть бессовестно: вам оторвал четвертиночку точно,
Вашей супруге — другую, сам ухватил половину,
Стал пожирать ее жадно, а мне уделить соизволил
Уши и рыло, а также пол-легкого. Все остальное
Он приберег для себя. Вы были тому очевидцем.
Мало он тут проявил благородства — вам это известно.
Долю свою вы изволили съесть, но я видел отлично —
Вы не насытились. Изегрим, видеть того не желая,
Сам продолжал себе чавкать, а вам не поднес ни кусочка.
Тут уж вы собственной лапой огрели его по затылку,—
Шкуру содрали с башки, и он с окровавленной плешью,
С шишками бросился прочь, завывая от боли жестокой.
Вы ему крикнули вслед: «Возвратись! Научись хоть приличью!
Впредь ты со мной по-иному делись, а не то — пожалеешь!
Ну, а теперь убирайся, — еды раздобудь нам. Живее!»
«Мой государь, — я сказал, — если так, то я сбегаю с волком,—
Кое-чего раздобуду!» Одобрили вы предложенье.
Изегрим плохо держался: кровоточил он все время,
Стонами мне надоел, я его подгонял, и мы вместе
Вскоре поймали теленка — ваше любимое блюдо.
Жирненьким был он — и вы, рассмеявшись, сказали мне много
Лестных, приветливых слов: со мною, по вашему мненью,
Двор не пропал бы. Теленка вы мне разделить поручили,—
Я же сказал: «Причитается вам, государь, половина,
А королеве — другая. Все то, что внутри этой тушки:
Легкие, сердце и печень, — принадлежит вашим детям.
Ножки возьму я себе, — любитель я ножек телячьих.
Самое вкусное — голову — я оставляю для волка».

Тут вы спросить соизволили: «Где, у кого ты учился
Чисто придворной манере добычу делить? Интересно!»
Я вам ответил: «Учитель мой — рядом: этот вот самый,
С плешью кровавой. Признаться, открыл он глаза мне сегодня.
В точности я подмечал, как он утром делил поросенка,—
И в совершенстве постиг всю премудрость подобной дележки.
Мне — что бычок, что свинья — поделю безошибочно точно».
Волку досталось и сраму тогда и страданий за жадность!
Много таких наберется! Сожрут и плоды урожая
В самых цветущих поместьях, и всех поселян без остатка,—
Всякое благополучье они беспощадно разрушат.
Горе несчастной стране, что вскормила подобных уродов!..

Так, государь мой, не раз я оказывал вам уваженье.
Все, что имею теперь, что наживу я в дальнейшем,
Все это вам с королевой охотно я предназначаю:
Мало иль много, но вам, разумеется, — львиная доля.
Вспомните только свинью и теленка, и станет вам ясно,
В ком настоящая преданность, может ли в этом сравниться
Изегрим с Рейнеке. Но, к сожаленью, в чести и в почете
Волк остается как главный лесничий и всех притесняет.
Мало заботясь о ваших доходах, он очень усердно
Приумножает свои. Ну, конечно же, с Брауном вместе
И верховодит он всем. А Рейнеке слушают мало.

Да, государь! Это так! Очернили меня, и податься
Некуда. Надо пройти через это, но вот мое слово:
Кто обвинить меня может, пускай он предъявит улики,
Выставит верных свидетелей и пред судом поручится
Всем достоянием, ухом и жизнью, коль он проиграет;
Тем же и я, со своей стороны, поручусь. По закону
Так установлено — так и должно быть. И самое дело,
Как бы оно ни решилось, должно быть разобрано честно,
В строго законном порядке. Я этого требовать вправе!»

«Так иль иначе, — заметил король, — на пути правосудья
Ставить рогатки я не собираюсь, — мне это противно!
Все ж велико подозренье, что ты соучастник убийства
Честного Лямпе! Я нежно к нему был привязан, и больно
Думать, что нет его. Что пережил я, когда из котомки
Вынули вместо посланий кровавую голову зайца!
Бэллин, коварный попутчик его, был на месте покаран,—
Ты же теперь по закону в суде оправдаться попробуй.
Должен сказать, что я лично все Рейнеке снова прощаю,
Ибо во многих критических случаях был он мне предан.
Если еще обвинитель найдется, мы слушать готовы:
Пусть при свидетелях неопороченных нам он представит
Иск в надлежащем порядке. Рейнеке здесь, он ответит!»

«О государь, — встрепенулся тут Рейнеке, — благодарю вас!
Каждому внемлете вы и над каждым равно распростерли
Благодеянье закона! Позвольте вас свято заверить,
Сколь я скорбел, отпуская Бэллина с Лямпе, как будто
Что-то предчувствовал. Ах, ведь и сам я любил их сердечно!..»

Так, слово за словом ловко придумывал Рейнеке басни.
Все и развесили уши: сокровища так расписал он,
Так он солидно держался, — казалось, все чистая правда.
Даже утешить пытались его, — и король был обманут:
Очень король размечтался об этих вещах драгоценных.
К Рейнеке он обратился: «Ну, ну, успокойтесь и с богом
В путь отправляйтесь. Ищите, сделайте все, что возможно;
Если нужна будет помощь моя, то я к вашим услугам».

«Милости вашей, — сказал ему Рейнеке, — я не забуду;
Ваши слова поднимают мой дух, подают мне надежду.
Кара воров и убийц — верховное ваше призванье.
Дело покуда темно для меня, но должно проясниться:
Я с величайшим усердьем займусь им и денно и нощно
Буду везде разъезжать и толково опрашивать встречных.
Если сокровища я обнаружу, но буду не в силах
Самостоятельно их отобрать, мне придется, конечно,
Помощи вашей просить, — и тогда я с помехами справлюсь.
Если я ценности благополучно доставлю вам, значит —
Будет мой труд наконец награжден и доказана верность».

Слушал все это охотно король и во всем соглашался
С Рейнеке-лисом, который сплел эту ложь так искусно.
Лжи его, впрочем, поверили все — и он снова свободно
Мог отправляться без всякого спроса, куда бы ни вздумал.
Изегрим лишь не сдержался и проскрежетал с раздраженьем:
«Так, государь?! Вы опять, значит, верите вору, что дважды,
Трижды уже обманул вас? Ну, как же нам диву не даться?
Что ж, вы не видите: плут обошел вас, всех нас опорочив!
Правды он в жизни не скажет и все только врет беспардонно!
Нет, от меня так легко не уйдет он! Вы убедитесь,
Что он за лживый прохвост! Известны мне три преступленья,
Им совершенные, — он не уйдет, хоть бы дракой запахло!
Тут о свидетелях был разговор, но какая в них польза?
Пусть и найдутся и до ночи самой дают показанья,
Проку от них нам не будет: он все повернет, как захочет.
Часто свидетелей выставить трудно, — так что же, преступник
Может и дальше свершать преступленья? Да кто же решится
Слово сказать? Он каждому может пришить что угодно!
Сами вы, близкие ваши и все мы на этом нагрелись.
Нет, уж теперь я схвачу его — не улизнет, не спасется.
Я его буду по-свойски судить. Берегись ты, мерзавец!»

ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Изегрим-волк приступил к обвиненью: «Сейчас вы поймете,
Мой государь справедливый, что Рейнеке был негодяем
И негодяем остался! Наплел он тут гнусных историй,
Чтобы меня и мой род обесчестить. Он вечно старался
Мне, а жене еще больше, доставить и сраму и муки.
Как-то подбил он жену переправиться через болото
К очень богатому рыбой пруду, уверяя, что за день
Рыбы она чуть не гору наловит, — ей стоит лишь в воду
Хвост погрузить — и сидеть, дожидаться: к хвосту присосется
Столько, мол, рыбы, что нам вчетвером, всей семьей, не осилить.
Вброд поначалу, а там уже вплавь они к цели добрались,
К самой плотине, где больше воды, где изрядно глубоко.
Хвост опустить посоветовал Рейнеке здесь. Холодало,
К вечеру лютый мороз наступил, и жене моей бедной
Стало невмочь. А пруд между тем уже льдом затянуло,—
Хвост у нее примерзает, — она шевельнуть им не может.
Ну, и решила жена, что весь хвост ее рыбой обвешен
И потому так тяжел. А Рейнеке, вор этот наглый,
Что он с ней сделал, — мне вымолвить страшно: он взял ее силой!
Он от меня не уйдет! Преступленье оплачено будет
Чьей-нибудь жизнью — его иль моей, но вот здесь же, сегодня!
Он не отделается болтовней! За деянием гнусным
Я его лично накрыл! Проходить мне случилось пригорком,
Слышу отчаянный крик, — призывает на помощь, бедняжка:
Лед приковал ее к месту, — она не могла защищаться.
Я подоспел — и пришлось все увидеть своими глазами!
Просто какое-то чудо, что сердце не лопнуло тут же.
«Рейнеке, — крикнул я, — что же ты делаешь?!» Он обернулся —
И убежал себе прочь. А я, в сокрушенье сердечном,
Вынужден был там возиться в воде ледяной очень долго,
Грызть и проламывать лед, жену из беды выручая.
Ах, это тоже не гладко сошло: не терпелось Гирмунде,
Сильно рвалась изо льда — и четверть хвоста в нем осталось.
Жалуясь, громко завыла она, услыхали крестьяне,
Вышли, заметили нас — и давай созывать всю деревню.
В ярости, с вилами и топорами (и даже их бабы
С прялками) все на запруду сбежались, шумели, кричали:
«Ну-ка, ловите их, бейте, топите!» Горланили скопом.
В жизни я страха такого не знал, и Гирмунда мне тоже
В этом призналась. Мы ноги едва унесли, а бежали
Так, что вся шкура дымилась. Нагнал нас какой-то верзила,
На ноги легкий и преотвратительный парень, и долго
Нас он преследовал и на бегу донимал своей пикой.
Если бы ночь не настала, пришлось бы нам с жизнью проститься.
Бабы их, эти проклятые ведьмы, кричали все время,
Будто мы съели овец их. Они б нас в куски растерзали.
Густо летели вдогонку нам брань и насмешки, но все же
С суши к воде мы успели свернуть и нырнули проворно
Оба в камыш, а соваться туда не решались крестьяне,
Так как стемнело, — и все по домам разбрелись поневоле.
Еле спаслись мы тогда… Государь! Мы имеем: насилье,
Смертоубийство, измену, — ведь вот о каких преступленьях
Речь тут идет! Государь, покарайте их карой строжайшей!»

Выслушав жалобу волка, ответил король: «В этом деле
Суд разберется. Но Рейнеке слово теперь предоставим».
Рейнеке вышел, сказав: «Если б именно так обстояло
Дело, как волк расписал, — не к моей оно было бы чести
Но упаси меня бог, чтоб это в малейшей хоть мере
Было на правду похоже! Я не отрицаю, — волчиху
Рыбу ловить я учил, указал ей дорогу и к пруду
Лично ее провожал. Но она, лишь услышав о рыбе,
Так понеслась, что дорогу, и все наставленья, и меру
Сразу забыла. И если ко льду она там и примерзла,
То потому, что сидела так долго. А стоило раньше
Вытащить хвост, ей хватило бы рыбы и на три обеда.
Жадность к добру не приводит, и кто по натуре привержен
К невоздержанью, к излишествам, тот в результате страдает.
Алчности дух неизменно приносит одни лишь заботы:
Он ненасытен. Ко льду примерзая, могла убедиться
В этом и фрау Гирмунда. Но я благодарности мало
Вижу с ее стороны за мою бескорыстную помощь:
Я и толкал ее всячески, и поднимал, но чрезмерно
Грузной она для меня оказалась. За этим занятьем
Изегрим-волк и застал меня. Берегом шел он, увидел,
Остановился и начал кричать и презлобно ругаться.
Я, признаюсь, испугался столь пылкого благословенья.
В ярости дикой меня он не раз, а и дважды, и трижды
Самой вульгарной, грязнейшей, похабнейшей бранью осыпал.
Я про себя и подумал: «Спасайся, покуда не поздно,—
Помни: беглец — не мертвец!» И я рассудил очень здраво,—
В клочья бы он разорвал меня там. Когда из-за кости
Перегрызутся два пса, одному проиграть неизбежно.
Я и решил, что значительно благоразумнее будет
Гнева его и расстройства рассудка в то время избегнуть.
Злобным он был и остался, — спросите его же супругу.
Что же мне пачкаться с этим вконец изолгавшимся типом?
Ведь, увидав, что жена его к месту примерзнуть успела,
Он разразился потоком безбожных проклятий, ругательств.
То, что крестьяне за ними погнались, им было на пользу:
Кровь их в движенье пришла — и не так они оба замерзли.
Что же еще тут сказать? Довольно дурная манера —
Лгать и свою же супругу собственной ложью порочить!
Спросим ее, — ведь она тут присутствует: будь это правдой,
Вряд ли она и сама поскупилась бы на обвиненья.
Все ж я неделю отсрочки прошу для совета с друзьями,
Как подобает ответить мне на обвинения волка».

Тут и Гирмунда сказала: «Вся ваша жизнь и поступки —
Ложь, надувательство и надругательство. Мы ли не знаем?
Все только плутни, коварство и наглость! Тот, кто вам верит,
Тот уж за это поплатится. Вы же прославленный мастер
Хитросплетений словесных. Взять случай со мной у колодца:
Два над колодцем висели ведра, и в одно из них — право,
Я уж не знаю, зачем, — вы уселись и вниз опустились,
Но уж оттуда никак не могли вы подняться обратно.
Страшно вы хныкали там. Я утром пришла — удивилась.
«Как, говорю, занесло вас в колодец?» А вы мне кричите:
«Милая кумушка! Как же вы кстати! Для вас угощенье
Я приготовил. Садитесь в другое ведро и спускайтесь,
Рыбы тут — уйма!» И так я попала в большое несчастье:
Я вам поверила. Вы же клялись, что объелись там рыбы
Так, что живот разболелся! Дала я себя одурачить:
Глупая, влезла в ведро — и вниз как пошло оно сразу!
Я в нем спускаюсь, в другом — поднимаетесь вы мне навстречу.
Мне это было так странно, и я в изумленье спросила:
«Рейнеке, как это так?» И ответ вы мне дали ехидный:
«Вверх и вниз — так в мире ведется, так вышло и с нами.
Жизни закон неизменный: этот унизиться должен,
Этот — возвыситься, — все соответственно качествам личным».
Тут из ведра вы изволили выскочить — и убежали.
Я же, убитая горем, весь день просидела в колодце,—
К вечеру только спаслась, но каких натерпелась побоев!
Несколько там у колодца крестьян собралось, и случайно
Кто-то меня обнаружил. Голодная, в страхе ужасном
Я там сидела, дрожа, — на душе моей было прескверно.
Слышу я между крестьян разговор: «Погляди-ка, в ведерке
Старый наш недруг сидит, овец пожирающий наших!»
«Ну-ка, тащи его наверх! — другой говорит. — Постараюсь
Встретить его хорошо, — разочтемся мы с ним за ягняток!»
Как он там встретил меня — даже вспомнить мне страшно!
Сколько ударов на шкуру мою тут посыпалось! В жизни
Худшего дня пережить не пришлось. Я едва уцелела!»

Рейнеке так ей ответил: «В последствия вникнете глубже. —
Станет вам ясно, что эти побои пошли вам на пользу.
Собственно, лично я предпочитаю без них обходиться.
Дело же так обстояло, что кто-то из нас неизбежно
Был бы избит: не могли же мы выбраться одновременно.
Это запомнить вам стоит: не будьте такой легковерной
С кем бы то ни было. Мир, к сожалению, полон коварства».
Волк заявил: «Да к чему в доказательствах лишних копаться!
Кто же мне пакостил больше, чем этот вот злостный мошенник?
Я вам еще не рассказывал, что он в Саксонии сделал,
Как, на беду и позор, он завлек меня там к обезьянам.
Да, по его наущенью в какую-то влез я пещеру,—
Знал наперед он, какая беда меня там ожидала:
Чуть бы замешкался я — без ушей и без глаз бы остался!
Слов обольстительных он не жалел — уверял, что в пещере
Я с его тетушкой встречусь, — имел он в виду обезьяну,
Очень досадовал он, что я спасся: направил нарочно
Он меня в гнусное логово, что показалось мне адом».

Пред господами придворными Рейнеке волку ответил:
«Изегрим путает что-то, — он несколько тронулся, видно.
Он обезьяну приплел? Так пускай уже точно расскажет.
Два с половиною года назад покутить он собрался
В землю саксонскую. С ним в те места я отправился также.
Это вот — правда, все прочее — выдумка. Были в пещере
Не обезьяны, — макаки! Ни за кузин, ни за теток
Я никогда признавать их не стал бы. Мартын-обезьяна,
Фрау Рюкенау-мартышка — мне родичи: дядя и тетя.
Этим родством я горжусь. Он, дядя Мартын мой, законник,
Очень почтенный нотариус. Этих же тварей пещерных
Изегрим в родичи мне навязал издевательства ради.
Общего нет ничего между нами, родства — и подавно:
Все они очень похожи на дьявола из преисподней.
Если же тетушкой я величал ту старуху, — признаюсь,
Знал я, что делал: терять — не терял, но зато угощенье
Было роскошное. Впрочем, я ей удавиться желаю!

Вот, господа! Мы однажды, с дороги свернув, обходили
Гору какую-то, — видим, пред нами зияет пещера,
Мрачная, очень глубокая, страшная. Но, как обычно,
Изегрим с голоду недомогал, был не в духе. Да кто же
Видел когда-нибудь волка достаточно сытым, довольным?
Я говорю ему: «В этой пещере найдется, наверно,
Снеди порядочно. Думаю, что обитатели тоже
Очень охотно поделятся с нами всем, чем богаты».
Изегрим так мне ответил: «Я вас, племянничек милый,
Под деревцом подожду: вы искусней во всем и, конечно,
Это знакомство завяжете легче. Предложат покушать,—
Вы известите меня». Рассчитывал выждать бездельник,
Риск на меня возложив: посмотрю, мол, что будет. И все же
Влез я в пещеру и брел очень долго не без содроганья
Длинным, извилистым ходом, казавшимся мне бесконечным.
То, что увидел я, ужасом было, какого вторично
Я б не хотел и за горы червонного золота видеть.
Что за вертеп омерзительных тварей, огромных и малых!
Эта старуха, их маменька, — вот уж воистину дьявол!
Пасть безобразно широкая, длинные страшные зубы,
Длинные ногти на длинных руках и ногах и предлинный
Хвост, прикрепленный к спине. Ничего отвратительней в жизни
Я не видал! А детеныши — столь же уродливо-гадки,
Черные чудища: то ль привидения, то ль чертенята!
Самка таким меня встретила взглядом, что стало мне жутко.
Ростом была она больше, чем Изегрим, — кой-кто из деток
Не уступал ей почти. Весь выводок мерзкий вповалку
На перепревшей соломе лежал, до ушей в нечистотах.
Ну и воняло в их логове! Так и в самой преисподней
Серой не будет вонять. Говоря вам по совести чистой,
Что-то мне там не понравилось: их чересчур было много,—
Я же один, и какие мне страшные корчили рожи!
С мыслями все же собравшись, одно я попробовал средство:
Я их сердечно приветствовал, наперекор своим чувствам,
Выдал себя за их старого друга, назвал я старуху
Тетушкой, братцами — деток ее, на слова не скупился.
«Дай вам бог счастья, — сказал я, — на долгие, долгие годы!
Все это ваши детишки? Нечего спрашивать даже —
Очаровательны! Так жизнерадостны, так миловидны!
Выглядят, бог мне свидетель, как чистокровные принцы!
Честь и хвала вам за то, что вы столь достойным потомством
Род умножаете наш! Обрадован я чрезвычайно.
Счастлив с такою родней я знакомство свести покороче,
Ибо в тяжелое время без близких особенно трудно».

Так ее превознося, хоть совсем и не это я думал,
Обворожил я старуху, — она отвечала мне тем же:
Назван племянником был, обласкан, как родственник близкий,
Будто бы дура и вправду со мною в родстве состояла.
Хоть величание тетушкой мне помогло, но от страха
Потом я весь обливался. Она же тепло мне сказала:
«Рейнеке, наш драгоценнейший родственник, милости просим!
Как поживаете? Вам на всю жизнь я обязана буду
За посещенье. Прошу вас преподавать моим детям
Разные мудрые мысли, — пусть в жизни они преуспеют».
Вот что услышал я. Видите, кое-какими словами —
Тем, что назвал ее тетушкой, тем, что пожертвовал правдой,
Много я выиграл, хоть и мечтал очутиться на воле.
Впрочем, она меня не отпускала: «Мой милый племянник,
Что ж вы торопитесь? Я угостить вас хотела — останьтесь!»
Тут принесла она столько еды! Перечислить подробно
Все не могу вам теперь, но я был удивлен чрезвычайно:
Где это все достается! Отведал я рыбы, козули,
Разнообразной, вкуснейшей, самой изысканной дичи!
Как ни наелся я там, но еще получил от хозяйки
Дивный, изрядный кусочек оленины свежей в подарок
Для передачи семье, — и простился отменно любезно.
«Рейнеке, ждем вас почаще!» — сказала она на прощанье.
Я обязался, конечно, — и выбраться поторопился.
Радости, в сущности, не было там ни глазам и ни носу:
Видел я смерть свою там — и удрал, и бежал без оглядки
Тем же извилистым ходом до выхода, прямо к деревьям.
Изегрим стонами встретил меня, — я спросил о здоровье,—
Он мне ответил: «Прескверно, с голоду я подыхаю».
Я пожалел его и целиком ему отдал олений
Лакомый окорок, тут же прожорливо съеденный волком.
Как он тогда благодарен мне был, а теперь и не помнит!
Окорок быстро прикончив, сказал он: «Узнать разрешите:
Кто проживает в пещере? Что из себя представляет
Это жилье? Как приняли вас?» И чистейшую правду
Я ему выложил: самое это гнездо, мол, ужасно,
Снеди же лакомой там изобилье, и если он хочет
Долю свою получить, пусть идет и войдет посмелее,
Но чтобы пуще всего остерегся он правды излишней.
Я повторил ему даже: «Хотите добиться успеха —
Правду припрячьте подальше. Носящий ее бестолково
На языке постоянно терпит повсюду гоненья,
Вечно в хвосте, обойден, когда прочих к столу приглашают».
Я наставлял его: «Помните: что б ни случилось увидеть,
Вы только то говорите, что каждому выслушать лестно,—
И отнесутся к вам дружески». Вот что от чистого сердца,
Мой государь справедливейший, было мной сказано волку.
Изегрим наоборот поступил, жестоко поплатившись:
Раз он меня не послушал, так ему, значит, и надо.
Космы его уж достаточно седы, но на волос даже
Мудрости вы не найдете под ними! Подобным субъектам
Чужды тонкие мысли. Народ неотесанный, грубый,
Мудрости ценность, естественно, не в состоянье постигнуть
Честно ему я внушал отказаться на сей раз от правды.
«Сам я приличия знаю!» — заносчиво он мне ответил
И устремился в пещеру, а там получил по заслугам.

Страшную самку увидев, решил он, что это — сам дьявол.
Ну, и детеныши тоже! И он, ошарашенный, крикнул:
«Ай, что за гнусные звери! На помощь! И все эти твари —
Ваши родные щенята? Поистине — чертово семя!
Да утопите вы их, чтобы мерзкое это отродье
Не расплодилось на свете! Когда б они были моими,
Я бы их передушил. Отнести бы их всех на болото
Да навязать на камыш этих грязных, вонючих уродов,—
Сколько б тогда чертенят на такую приманку поймалось!
Да, «обезьяны болотные» — им подходящая кличка!»

Это услышав, мамаша их рассвирепела, конечно:
«Дьявол какой вас прислал? Кто звал вас, такого нахала?
Что вы пришли грубиянить? Какое вам дело — красивы ль
Дети мои, безобразны ль? Тут был перед вашим приходом
Рейнеке-лис, многоопытный муж, понимающий больше.
Он же заверил меня, что все дети мои миловидны,
Благовоспитанны, очень хвалил их манеры, признался
В том, что родней приходиться им рад. Это сказано было
Очень торжественно час лишь назад вот на этом же месте.
Пусть мои дети не нравятся вам, но по совести скажем:
Вас ведь никто и не звал! Вот, Изегрим, так вы и знайте!»

Он же съестного потребовал сразу, сказав очень грубо:
«Ну-ка, тащите сюда, а не то я искать помогу вам!
Хватит с меня разговоров!» Собрался он было обшарить
Сам все запасы ее, но ему это выпало боком:
Та на него как набросилась — стала кусать и царапать,—
Шкуру на нем изодрала своими зубами, когтями.
Так же свирепо, как мать, кусались, царапались дети.
Волк с окровавленной мордою взвыл, заревел и пустился,
Не защищаясь нисколько, бежать во всю прыть из пещеры.
Я увидал его страшно истерзанным, шкура — вся в клочьях,
Надвое ухо распорото было, а нос окровавлен.
Ран получил он от них предостаточно, шкуру — на совесть
Там отработали волку! Я к нему сразу с вопросом:
«Вы ей, как видно, сказали всю правду?» На что он ответил:
«Все, что я думал, все то и сказал ей. Проклятая ведьма!
Как изуродован я! Вот здесь бы нам встретиться с нею,—
Дорого мне заплатила бы! Все-таки, Рейнеке, вам приходилось
Где-нибудь видеть подобных детей, отвратительных, злобных?
Только я это сказал ей, — так и пошло! О пощаде
Нечего было и думать: хлебнул я в том логове горя!»

«Что же, вы спятили? — я говорю ему. — Я ведь другому
Вас наставлял, — вам сказать надлежало иначе:
«Милая тетя, привет вам! Здоровы ли вы и здоровы ль
Ваши примерные детки? Как счастлив я снова увидеть
Старших и младших кузенов!..» Тут Изегрим вдруг взбеленился:
«Тетушкой мне величать эту ведьму? А выродков этих
Братцами? К черту! Такое родство и представить мне жутко.
Тьфу! что за гнусная шайка! Хоть век эту сволочь не видеть!»
Вот он за что пострадал. Государь мой, король, посудите:
Может ли волк утверждать, что я предал его? Пусть он лично
Скажет, не так ли все было, как я изложил в показанье».

Изегрим с полной решимостью так заявил: «Несомненно,
Этого спора словам не решить. Препирательство кончим!
Тот, кто прав, тот и прав, а кто именно прав, будет видно.
Держитесь вы вызывающе, Рейнеке, вызов — ответ мой!
Драться мы будем друг с другом — и это решит нашу тяжбу!
Изобразили чудесно вы, как голодал я жестоко
У обезьяньего логова, как вы меня накормили
Дружески щедро. Еще бы: большущей обглоданной костью!
Мясо же, я полагаю, вы съели заранее сами.
Вы же всегда надо мной глумитесь, как можно больнее
Честь задевая мою. Чудовищной, подлою ложью
Вы навлекли на меня подозрение в том, что коварный
Заговор на короля злоумыслил я, что покушался
Даже на жизнь государя. А вы о сокровищах ваших
Что ему там наплели! Да, найти их действительно трудно!
Вы над женой надругались моей, — вы ответите кровью!
Вот обвиненья мои! Знайте: я драться намерен
С вами за старое все и за новое. Вы — повторяю —
Плут, предатель, вор и убийца! Сражаться мы будем
Насмерть и раз навсегда прекратим перепалки и стычки.
Я вам бросаю перчатку — знак вызова на поединок,
Издавна принятый всеми. Ее, как залог, сохраните,—
Вскоре мы встретимся с вами. Сам государь это слышал,
Слышали наши бароны, — могу я надеяться, значит,
Что поединок они посетят. Вы, Рейнеке, не отлучайтесь
До завершения нашего спора. А дальше — посмотрим».

Рейнеке думал: «Тут пахнет и всем достояньем, и жизнью!
Он ведь и больше меня, и сильней, и уж если на сей раз
Как-нибудь не извернусь, то от всех моих ловких проделок
Проку мне мало. Однако позвольте… Коль здраво подумать —
Шансы тут есть у меня: ведь передних когтей он лишился!
Если дурак до сих пор не остыл, пусть он будет наказан:
Он проиграет игру, — уж я под конец постараюсь!»

Рейнеке к волку затем обратился: «Вы, собственно, сами,
Изегрим, лжец и предатель, и все обвинения, кои
Мне предъявить вы осмелились, — до очевидности лживы.
Драться угодно вам? Что ж, я готов, уклоняться не буду.
Сам я об этом мечтал и в ответ вам бросаю перчатку!»

Принял король их залоги, которые твердо вручили
Оба они, и сказал: «Поручителей ваших представьте,
Что к поединку вы явитесь завтра. Запутано, видно,
Дело с обеих сторон, — кто в ваших речах разберется?»
Браун-медведь и кот Гинце свое поручительство дали
За Изегрима. За Рейнеке — сын обезьяны Мартына,
Монеке (лисов кузен) и Гримбарт-барсук поручились…

«Рейнеке, будьте спокойны и благоразумны, — сказала
Фрау Рюкенау-мартышка. — Муж мой, ваш дядя, отбывший
В Рим по делам, научил меня тайной молитве. Составил
Эту молитву ученый аббат Заглотайвас, который
К мужу благоволит и ему записал на бумажке
Текст непонятный, сказав, что она помогает мужчинам
В битве с противником. Утром прочесть натощак ее нужно,—
Будешь на весь этот день от опасности всякой избавлен,
Будешь вполне застрахован от ран, от страданий, от смерти.
Так что утешьтесь, племянник, я вовремя эту молитву
Завтра над вами прочту, — это даст вам уверенность, бодрость».
«Я вам сердечно признателен, тетушка! — лис ей ответил.—
Этого я не забуду! Но больше всего, я надеюсь,
Сила моей правоты мне поможет, и сметка, и ловкость».

С лисом всю ночь проводили друзья, заглушая
Мрачные мысли его оживленной беседой. Всех больше
Фрау Рюкенау забот проявила в нем: приказала
От головы до хвоста покороче остричь его, смазать
Грудь и живот его маслом и салом. И Рейнеке сразу
Сделался кругленьким, гладеньким, легким и скользким. При этом
Фрау Рюкенау сказала: «Обдумайте тактику вашу.
Слушайтесь прежде всего советов друзей искушенных:
Пейте побольше, но жидкость в себе задержите, а утром,
Выйдя на круг, выпускайте толково ее: свой пушистый
Хвост хорошенько смочив, хлестните противника в морду.
Если б еще по глазам его смазать, — вот было б отлично:
Это затмит его взор и ухудшит его положенье,
Что вам и на руку будет. Нужно еще и трусливым
Вам притворяться сначала, пустившись бежать против ветра.
Бросится он догонять вас, поднимете пыль — и забьете
Смесью песка и помета глаза ему, и отскочите
В сторону, и наблюдайте: он станет, глаза протирая,—
Случая не упускайте — едкою жидкостью вашей
Смажьте глаза ему снова, и он совершенно ослепнет.
Соображенья лишится — и будет за вами победа.
Ну, а теперь вы немного поспите, мой милый племянник,—
Мы вас разбудим. Слова той чудесной молитвы над вами
Я прочитаю сейчас — и они укрепят вас». Мартышка
Руку ему возложила на голову и возгласила:
«Онзелоп онвол сузебупо патиде рвопен мавотэ».
«Ну, в добрый час! Вы теперь спасены», — Рюкенау сказала,
Гримбарт за ней повторил — и они его спать уложили.
Спал он спокойно. А чуть только солнце взошло, как явился
С выдрою в паре барсук будить и приветствовать лиса.
«Доброго утра! Пора приготовиться!» Юный утенок
Был ему выдрой заботливо подан с такими словами:
«Кушайте, братец! Для вас он добыт! Уж пришлось мне попрыгать
У гюнебротской плотины. Приятного вам аппетита!»

«Очень хороший почин! — ответил ей Рейнеке бодро.—
Как пред соблазном таким устоять? Да зачтется вам богом
Ваше вниманье ко мне!» С удовольствием съел он утенка.
Выпил изрядно и гордо пошел в окружении близких
Прямо на круг, на песчаный, назначенный для поединка.

ПЕСНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

Только увидел король, как появился у круга
Рейнеке, гладко остриженный весь и натертый до блеска
Маслом и салом, — так со смеху он покатился.
«Лис! Это чья же наука? — воскликнул он. — Видно, недаром
Рейнеке-Фуксом ты прозван: все вечные хитрости, плутни!
Всюду найти ты умеешь лазейку — и выскочить фуксом».

Рейнеке сделал глубокий поклон королю, королеве
Сделал особый поклон и вприпрыжку вступил на арену,
Где, окруженный родными и присными, волк находился.
Все они лису, конечно, желали бесславнейшей смерти.
Много пришлось ему выслушать гневных угроз и проклятий.
Но ягуар с леопардом, смотрители круга, явились,
Чинно святыни внеся, и на этих святынях публично
Дали присягу противники, каждый свое подтверждая.

Изегрим-волк присягал очень бурно, с угрозой во взоре:
Рейнеке — вор, предатель, убийца, не раз уличенный
В самых преступных деяниях, в прелюбодействе, в насилье,
Лжив он до мозга костей — и теперь только смерть их рассудит.
Рейнеке клялся в обратном — ни одного преступленья
Из перечисленных волком он за собой, мол, не знает.
Изегрим и под присягою лжет, как всегда, но напрасно:
Ложь ни за что он не сделает правдой, — на сей раз подавно!

Тут им сказали смотрители круга: «Пусть каждый поступит,
Как надлежит ему. Правда сама обнаружится вскоре».
Все от велика до мала покинули круг, где остались
Оба противника только. Но лису шепнула мартышка:
«Помните, что я сказала, советы мои соблюдайте!»
Рейнеке весело ей отвечал: «Наставления ваши
Мужества мне придают. Успокойтесь: еще я владею
Смелостью, хитростью, что не однажды меня выручали
Из переделок опасней, чем эта, когда приходилось
Кое-что приобретать, разумеется, в долг, но бессрочный.
Да, рисковали мы жизнью! Так неужель я сегодня
С этим злодеем не справлюсь? Его осрамить я намерен
Вместе со всем его родом, себя же и близких — прославить.
С ним я за всю его ложь разочтусь!..» На кругу они оба
Так и остались одни. Все глазами их там пожирали.

Изегрим сразу же рассвирепел и с разинутой пастью,
Лапы напрягши, наскакивать стал на противника грозно.
Рейнеке, более легкий, успел увернуться от волка,
Жидкостью едко-зловонной он хвост окатил свой пушистый
И проволок по арене, песку на него набирая.

Изегрим думал, что лис уже в лапах, но плут как ударит
Мокрым хвостом по глазам, — тот лишился и зренья и слуха.
К этому лис не впервые прибег, и немало животных
Всю вредотворность той влаги едчайшей уже испытало.
Так он и волчьих детей ослепил, как рассказано раньше,
Так и отца их отметить решил. По глазам его смазав,
Сразу же в сторону он отскочил и стал против ветра
Рыть торопливо песок — и густою песчаною пылью
Волку глаза он засыпал. Тут Изегрим нетерпеливо
Стал их тереть, протирать, и тем свою боль он усилил.
Рейнеке-лис между тем, владея хвостом превосходно,
Снова хлестнул им противника — и ослепил совершенно.
Плохо тут волку пришлось: перевес ведь использовал мигом
Рейнеке хитрый. Увидев, как страшно слезятся от боли
Волчьи глаза, — на противника прыгать он бешено начал,
Зверски его избивать, и кусать, и когтить, в то же время
Не забывая хвостом по глазам его шлепать и шлепать.
Волк, обезумев почти, все на месте топтался, и тут-то
Рейнеке стал издеваться над ним еще более нагло:
«Сударь мой волк! На веку вы своем уплели, извините,
Несколько агнцев кротких, а также изволили слопать
В общем достаточно всяких невинных зверушек. Надеюсь,
Впредь их родня заживет припеваючи. Так иль иначе —
Вы их оставите в мире, сподобясь за то благодати.
Жертва такая спасет вашу душу, особенно если
Вы терпеливо дождетесь конца. Все равно ведь на сей раз
Вам от меня не уйти, — уж разве что просьбе смиренной
Внял бы я и пощадил вас — и жизнь даровал вам, быть может».

Рейнеке все это выпалил быстро — и волка за горло
Крепко схватил он в расчете закончить на том поединок.
Изегрим, бывший намного сильнее, рванулся могуче
Раз и другой раз — и вырвался было, но Рейнеке вгрызся
В морду его, и жестоко поранил, и глаз ему вырвал.
Кровь так и хлынула, с волчьего носа стекая на землю.
Рейнеке крикнул: «Того и хотел я! Какая удача!»
В смертном отчаянье волк, окровавленный, глаза лишенный,
В бешенство впал и, забыв о раненьях, о боли ужасной,
Прыгнул на лиса — свалил его наземь, прижал его крепко.
Тщетно бы лис призывал свое хитроумье на помощь.
Лисью переднюю лапу, ему заменявшую руку,
Изегрим стиснул зубами, держа ее мертвою хваткой.
Рейнеке грустно лежал на земле, — он боялся, что лапы
Может лишиться вот-вот, и тысячи дум передумал.
Волк, задыхаясь от злобы, над ним прохрипел в это время:

«Пробил твой час наконец, негодяй! Так немедля сдавайся,
Или тебя я на месте прикончу за все твои плутни!
Я уплачу тебе. Ты потрудился, хотя и напрасно:
Скреб ты песок, изливал свою жидкость, остриг свою шкуру,
Жиром намазался… Горе тебе! Ты мне сделал так много
Всякого зла: клеветал на меня, ослепил. Но, мерзавец,
Не улизнешь ты теперь! Иль сдавайся, иль будешь растерзан!».

Рейнеке думал: «Дела мои плохи. На что мне решиться?
Если не сдамся — я буду растерзан. А если же сдамся,
Буду навек опозорен. Да, я заслужил наказанье:
Слишком дразнил я его, оскорблял его слишком уж грубо!»
Волка смягчить попытался он сладко-смиренною речью.
«Дядюшка, мой дорогой, — он сказал, — я бы тотчас охотно
Стал вашим верным вассалом со всем, чем где-либо владею.
На богомолье за вас я пошел бы ко гробу господню,
В землю святую. Все церкви я там обошел бы и ворох
Вам отпущений принес бы: и нашей душе во спасенье
Это пошло бы, и папеньке с маменькой вашим покойным
Тоже хватило б на вечные веки в их жизни загробной
Благом таким наслаждаться. Кому же оно не потребно?
Чтить я вас буду, как римского папу; священнейшей клятвой
Клясться готов, что отныне и присно я буду всецело
В вашей зависимости находиться со всем своим родом.
Клятву за всех приношу я — служить вам во всякое время.
Не обещал бы я этого и королю, а вот вам предлагаю.
Дайте согласье — и быть вам владыкой всего государства.
Все, что поймать мне удастся, то вам приносить обязуюсь:
Рыба ли, курица ль, гусь или утка, — я всей этой снеди
И не попробую прежде, чем вам, и супруге, и деткам
Я не представлю на выбор. К тому же и добрым советом
Вам помогать я берусь, дабы неудач вам не ведать.
Я ведь слыву хитрецом, вы силач, — значит, вместе мы можем
Делать большие дела, но держаться нам нужно друг друга.
Силища ваша да сметка моя, — кто же нас одолеет?
Наша взаимная драка, в сущности, глупость большая.
Я бы на это не шел, если б как-нибудь благопристойно
Мог избежать поединка. Но раз вы мне бросили вызов,
Должен был я согласиться во имя приличья и чести.
Все же признайтесь, что в битве держался я с вами учтиво,
Даже всей силы своей не выказывал ибо я думал:
«Рейнеке, к собственной чести, ты должен быть с дядей гуманным».
Если б я вас ненавидел, пришлось бы вам хуже гораздо.
Собственно, вы и не так пострадали, а если случайно
Глаз я задел ваш, то это, поверьте, мне искренне больно.
Все же утешен я тем, что известно мне верное средство
Вылечить вас. За него вы мне будете век благодарны.
Если бы глаз и пропал, а в общем вы были б здоровы,
Проще вам было б: ко сну отправляясь, одно бы окошко
Вам закрывать приходилось. Двуоким — двойная работа.
Чтобы верней вас умилостивить, всю родню я заставлю
Земно вам кланяться, я прикажу и жене и детишкам
У короля на глазах, перед всем этим знатным собраньем
Слезно просить, умолять вас и вымолить ваше прощенье
И дарованье мне жизни. Тогда я открыто признаю,
Что сочинял небылицы на вас, клеветою позорил
И что всегда вас обманывал. Я обещаю поклясться,
Что ничего я худого не знаю о вас, что отныне
Я вас бесчестить не буду. Навряд ли когда-нибудь сами
И про себя вы мечтали о большем удовлетворенье.
Что вам за смысл убивать меня, вечно потом опасаться
Мести кровавой родных и друзей моих? Если, напротив,
Вы пощадите меня, то покинете с честью арену —
И благородным и мудрым вы будете признаны, ибо
Тот надо всеми возвышен, кто истинно великодушен.
Помните: вряд ли вам снова представится эта возможность.
Впрочем, жить, умереть — мне теперь уж совсем безразлично».

«Хитрая лисонька! — волк отвечал ему. — Ах, как ты хочешь
Освободиться! Но если бы мир весь из золота даже
Был сотворен и его предлагал ты в беде, — я бы все же
Не отпустил тебя. Мало ли раз ты мне клялся фальшиво?
Лживый пройдоха! С тебя же потом скорлупы мне яичной
Не получить. А родня? Да плевать мне на все твое племя!
Ждать от них можно, конечно, всего. Но уж как-нибудь с ними
Справлюсь я тоже. Злорадная тварь! Как бы ты издевался
Сам надо мной, если б я отпустил тебя, уши развесив!
Надо тебя совершенно не знать, чтоб на грош хоть поверить.
Ты, говоришь, пощадил меня, гнусный мошенник! Да разве
Глаз мой на нитке теперь не болтается? Разве ты шкуру
Не разодрал мне местах в двадцати? Или хоть на минутку
Ты, негодяй, перевес получив, мне давал передышку?
Должен бы быть идиотом я, чтоб за позор и увечья
Жалость, гуманность к тебе проявлять! Ты меня и Гирмунду
Ввергнул и в горе и в срам! Нет, за это заплатишь ты жизнью!»

Так говорил ему волк. А пройдоха успел в это время
Лапу вторую свою промеж бедер противника всунуть —
И деликатнейший орган его как схватил, да как начал
Дергать, трепать его… Распространяться не буду, но только
Изегрим взвыл преотчаянно, пасть свою страшно разинув.
Рейнеке лапу и выдернул сразу из пасти разжатой,—
И не одной, а обеими мучил он волка-беднягу —
Тискал, тянул все безжалостней. Волк до того раскричался,—
Кровью плевать уже начал! От пытки такой прошибало
Потом его то и дело, он вымок насквозь и от страха
Опорожнился. А лис ликовал: это пахло победой!
Волка теперь он терзал и зубами. А тот, угнетенный
Мукой и смертной тоской, сам себя уже видел погибшим.
Кровь из глаз, из пасти лилась. Наконец он свалился
В изнеможении полном. А лис — он за зрелище это
Гор золотых не хотел бы! Волка трепал он все так же,
Злобно щипал, и душил, и кусал, и когтил он беднягу,
И волочил, чтобы каждый видел его униженье.
Изегрим с воем тупым, в пыли и в своих нечистотах
Корчась, катался пред всеми в таком непотребнейшем виде.

Все его близкие, громко вопя, короля умоляли,
Чтоб соизволил он дать приказанье кончать поединок.
«Что же, — король им ответил, — если находите нужным,
Если вы сами желаете этого, — не возражаю».

Отдал король приказанье, чтоб ягуар с леопардом,
Оба смотрителя круга, противников остановили.
Линкс и Лупардус пришли на арену — и к Рейнеке-лису
Так обратились: «Довольно! Король изъявляет желанье
Вашу борьбу прекратить и предел положить вашей распре.
Требует он, чтобы был ваш противник ему предоставлен,
С тем чтобы жизнь даровать он мог побежденному, ибо,
Если один из противников мертвым падет, то, конечно,
Горе и той и другой стороне. А ведь вы победитель.
Всем это ясно — и знайте, что лучших мужей одобренье
Вы заслужили, и все они — ваши сторонники ныне».

Рейнеке так им сказал: «Я свою докажу благодарность!
Я королевскую волю исполню и все, что он хочет,
Сделаю с радостью. Я победил! Ничего уж прекрасней
В жизни мне не испытать. Об одном я прошу государя:
Посовещаться хочу я с друзьями». И крикнули хором
Близкие Рейнеке: «Все мы считаем, что надо исполнить
Волю монарха!» И бросились тут к победителю толпы
Родичей: все барсуки и бобры, обезьяны и выдры,
И новоявленных много друзей: горностаи, куницы,
Ласки и белки, и прочие, с ним враждовавшие прежде,
Имени даже его не хотевшие слышать, спешили
Тоже к нему. Даже те, кто его обвиняли обычно,
В родичи тут записались — и жен и детей притащили:
Великовозрастных, средних, и малых, и крошечных самых.
Все перед ним лебезили — и не было лести предела…

Так повелось уж на свете — счастливчики только и слышат:
«Быть вам живым и здоровым!» Друзья отовсюду к ним валят.
А неудачникам что остается? Набраться терпенья!
Так же и тут получилось. Все к победителю льнули,
Каждый хотел перед ним отличиться: играли на флейте,
Дули в тромбоны, лупили в литавры и пели усердно.
Прихвостни Рейнеке-лиса ему говорили: «Гордитесь!
Вы и себя самого, и род ваш возвысили ныне!
Как огорчились мы, видя, что вас побеждает противник,—
Вдруг все так быстро пошло по-иному. Вот это был фортель!»
«Благодарю вас, — ответил им лис, — повезло мне, признаться».
Так они двинулись шумной толпой, впереди — победитель
В сопровожденье смотрителей круга. И вот перед ними
Трон королевский, — и Рейнеке пал на колени картинно.
Но государь перед цветом баронства сказал ему: «Встаньте!
Вы защищали себя в этом деле достойно — и с честью
Из положения вышли. Я вас объявляю свободным.
Кары, на вас тяготевшие, все отменяю. Об этом
Поговорю я на днях на совете баронском, как только
Изегрим на ноги станет. На том и закончим сегодня».

«О государь! Наставленья верховные ваши, — ответил
Рейнеке скромно, — всегда благотворны, — вы знаете сами.
Сколько я здесь обвинителей встретил! Все лгали в угоду
Волку, врагу моему, что меня уничтожить пытался,
И не совсем безуспешно. А те все кричали: «Распните!» —
С ним заодно клевеща, чтоб меня затравить поскорее,
Лишь бы ему угодить. Все видели ясно: мой недруг
В большей чести находился у вас. Но никто не подумал,
Чем это кончиться может и как еще выплывет правда.
Я бы сравнил их с собаками, что перед кухней обычно
Целою сворой торчат, авось благодетель их, повар,
Вспомнит о них благосклонно и несколько косточек бросит.
Братья собачья заметила как-то, что их сотоварищ
Мяса вареного целый кусище у повара выкрал,
Но оказался не столь расторопным, — и хвост ему все же
Повар ошпарил. Успел он, однако, с добычей роскошной
В своре своей замешаться. Пришли в умиленье собаки:
«Видите, повар особенно как-то к нему расположен.
Вот ведь каким угостил его завтраком!» Тот им ответил:
«Судите глупо. Вы можете спереди мной восхищаться,—
Видеть, конечно, приятно вам столь аппетитное мясо.
Но полюбуйтесь-ка задом моим, — и, пожалуй, счастливцем
Не назовете меня». Они посмотрели — и что же?
Зад его страшно обварен был, волосы повыпадали,
Кожа вспузырилась, сморщилась — и ужаснулись собаки.
Больше никто не стремился на кухню. Покинув собрата,
Все разбежались они… Государь! Это притча о жадных.
Стоит им в случай попасть — от друзей им не будет отбою.
В рот им часами готовы смотреть: ведь во рту у них мясо!
Кто не захочет подладиться к ним, тот поплатится многим.
Все их должны восхвалять за любой самый скверный поступок,
Их укрепляя в противозаконности. Так поступают
Те, кто не думает о результатах. Подобные типы
Часто кончают плачевно, — с позором лишаются власти.
Больше никто их не терпит, и тут отпадает с их шкуры
Волос за волосом, то есть их прежние все подхалимы:
Мал и велик отпадают от них, — и теперь они голы.
Так своего же собрата покинула свора собачья,
Чуть увидала увечье на задней его половине…

О государь, согласитесь: о Рейнеке-лисе не может
Быть разговоров подобных. Друзья меня не устыдятся.
Милости вашей я так благодарен, и если бы только
Знать вашу волю всегда, я бы следовал ей неуклонно».

«Лишние речи, — заметил король, — бесполезны, пожалуй,
Я вас внимательно выслушал, — суть вашей мысли ясна мне.
Вас, благородный барон, мне видеть угодно, как прежде,
В тайном совете. Вменяю в обязанность вам посещенье
Всех заседаний. Я полностью вам возвращаю отныне
Власть и почет и надеюсь на полное вас оправданье.
Выправить много вам нужно. Без вас при дворе обходиться
Я не могу. Если б ум с добродетелью вы сочетали,
Кто бы тогда превзошел вас, кто бы так тонко, так мудро
Путь указал нам советом? А жалоб на вас не намерен
Даже и слушать я впредь. За меня выступайте с речами,
Действуйте всюду, где надо, как канцлер всего государства.
Вам и печать моя будет теперь вручена — и отныне
Все, что решите, и все, что подпишете, то и свершится…»
Так вот, вполне по заслугам, как видите, Рейнеке снова
В милость и в силу вошел, и для всех обязательны стали
Каждый совет и приказ его, будь то полезно иль вредно.

Лис в благодарностях тут же рассыпался: «Мой повелитель!
Чем заслужил я такую высокую честь? Но об этом,
Верьте мне, я не забуду, покуда я мыслить способен…»

Тут не мешает нам вкратце кой-что рассказать и о волке.
Он, побежденный, израненный тяжко, лежал на арене.
С ним находились жена и друзья его, Гинце и Браун
(Кот и медведь), вся родня, и все чада, и все домочадцы.
С плачем они положили его на носилки, обильно
Сеном устлав предварительно их, чтоб несчастного волка
Меньше знобило, и унесли. Осмотрели раненья,—
Их двадцать шесть насчитали. Явилось тут много хирургов,—
Перевязали беднягу и дали целебные капли.
Отнялись все его члены. Хирурги особое зелье
Втерли в уши ему — и чиханьем передним и задним
Он разразился. Родных утешая, сказали хирурги:
«Мази, компрессы, купанье, — мы сделаем все, что мы в силах».
Был он врачами уложен в постель, но уснул не надолго,—
В темном смятенье проснулся, подавленный: стыд и страданья
Страшно его угнетали, и всхлипывал он безутешно.
Преданно, грустно ходила Гирмунда за мужем, все время
Думая о столь великой беде. Невзгод предстояло ей много.
Жалко ей было себя, и детей, и друзей, и так тяжко
Видеть страдания мужа. Нет, он недолго протянет!
Он уже явно бесился от боли. Исход был печальный…

Рейнеке всем происшедшим был очень доволен. С друзьями
Он оживленно о чем-то болтал, упиваясь их лестью,
И в превосходном ушел настроенье. Король благосклонный
Дал конвоиров ему и любезно сказал на прощанье:
«Жду вас как можно скорей». Тут Рейнеке стал на колени:
«Вам благодарность моя, государь мой, моей королеве,
Вашим придворным, всем вам, господа! Да хранит вас всевышний,
О государь мой, для славы великой! Я следовать счастлив
Предначертаниям вашим. Я благоговею пред вами.
Все же сейчас я намерен был — с вашего соизволенья —
Дом свой проведать, жену и детей: успокоить их надо».

«Что ж, отправляйтесь, — ответил король, — ни о чем не тревожьтесь».
Так и отправился Рейнеке, больше всех прочих обласкан.
Многие в этой породе таким обладают искусством.
Если их бороды будут не рыжими, — крашены, значит.
Рейнеке с целою свитой сородичей (сорок их было)
С гордостью двор покидал. Их всех провожали с почетом.
Лис впереди выступал, как владетельный князь, остальные
Вслед ему двигались. Весь он от счастья сиял и свой пышный
Хвост распушил небывало: он в милости был королевской!
Снова попал он в совет, что, конечно, использовать надо!
«Тех, кто мне мил, кто мне друг, — заботами я не оставлю,—
Думал он самодовольно. — Да, мудрость дороже сокровищ!»

Так он отправился в путь — в Малепартус, фамильный свой замок,
Так удалялся он, сопровождаемый всеми друзьями.
Всем, кто к нему расположен был, всем, кто в тяжелое время
Был на его стороне, изъявил он свою благодарность
И предложил им услуги свои. Горячо распростившись,
Все разошлись кто куда, а он — в родовое поместье.
Дома жену он здоровой застал, был восторженно встречен,
И на расспросы о том, как он вновь уцелеть исхитрился,—
Он рассмеялся: «А вот удалось же! Представь себе только:
Милости вновь я достиг высочайшей! Я в тайном совете
Вновь состоять приглашен, что и нашему роду послужит
К чести и к пользе. Я канцлером даже назначен имперским
Во всеуслышанье! Мне вручена и печать государя!
Он заявил: «Все, что Рейнеке иль совершит, иль предпишет,
То будет правильным и нерушимым. Пусть каждый запомнит!»
С волком я тоже разделался быстро и очень удачно.
Все его ябеды кончены: он ослеплен, искалечен.
Весь его род опозорен. Клейма моего он не смоет!
Проку от жизни ему уж не будет. Мы бились друг с другом,—
Я победил его. Думаю, он не оправится больше.
Впрочем, какая мне разница? Так иль иначе — отныне
Всей его кликой горластой буду ведь я верховодить».

Очень довольной осталась лисица, и духом воспряли
Оба его сорванца: их папенька важная личность!
Между собой говорили они: «Золотые денечки
Нам предстоят: мы в чести заживем и в довольстве и замок
Исподволь так укрепим, чтоб не знать ни заботы, ни страха».

Так вот возвысился Рейнеке! Да поспешит обратиться
К мудрости каждый, и зла избегает, и чтит добродетель!
Вот вся мораль этой песни, в которой смешал стихотворец
Вымысел с истиной, чтобы вы зло от добра отличали,
Чтобы ценили вы мудрость, чтоб мог покупатель сей книги
Мира исконный порядок по ней изучать ежедневно.
Ибо уж так повелось и, видимо, так и пребудет.
Тем и закончить приходится повесть о Рейнеке-лисе,
О многохлопотной жизни его и деяниях мудрых.
Нам же, господь, ниспошли благодать свою вечную! Amen!

Назад: ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
Дальше: ГЕРМАН И ДОРОТЕЯ