ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Так вот Рейнеке снова попал в королевскую милость.
Сам же король шагнул, поднялся на высокое место
И со скалы обратился с приказом к собравшимся тварям
Смолкнуть и на траве, соответственно роду и званью,
Расположиться. Рейнеке рядом стоял с королевой.
Речь свою начал король, между прочим, весьма осторожно:

«Смолкните все и внимательно слушайте, птицы и звери,
Слушайте все — и бедняк, и богач, и великий, и малый,
Вы, все бароны мои, все придворные, все домочадцы!
Рейнеке тут под моею опекой стоит. Мы недавно
Вешать его собирались, однако он тайны такие
Здесь нам открыл, что ему я поверил и, по размышленью,
Милость вернул ему. Также супруга моя, королева,
Очень просила о нем. Я снова к нему расположен,
Полностью с ним примирился и жизнь даровал ему снова
И достоянье. Мой мир ему будет отныне защитой.
Вам же я всем объявляю, — и смертью ответит ослушник:
Рейнеке чтить вы должны, и жену и детей его также,
Где б они впредь вам ни встретились днем или ночью.
Жалоб на Рейнеке даже и слушать я больше не стану.
Все, что дурного он сделал, то миновало. В дальнейшем
Он, несомненно, исправится. Видите, завтра же утром,
Посох с котомкою взяв, он паломником в Рим отбывает,
А уж оттуда — и за море. Он не вернется, покамест
Всем совершенным грехам отпущения там не получит…»

Злобно кот Гинце при этом заметил медведю и волку:
«Ну, пропадай все труды и все хлопоты! Если бы только
Быть мне подальше отсюда! Коль Рейнеке в милости снова,
Пустит он в ход что угодно, а всех нас троих уничтожит.
Я уже глаз потерял, — теперь за другой опасаюсь!»

«Дорог, я вижу, хороший совет!» — отозвался тут Браун.
Изегрим-волк проворчал: «Непонятная вещь! Не пойти ли
Нам к самому королю?» С Брауном вместе угрюмо
Пред венценосной четою представ, они долго и рьяно
Против Рейнеке все говорили. Король рассердился:
«Где у вас уши? Ведь я же сказал, что вернул ему милость!»
Гневно он это сказал и немедля велел их обоих
Взять, связать, запереть. Он ведь отлично запомнил
Все, что услышал от Рейнеке-лиса об их заговоре.

Так за какой-нибудь час решительно все изменилось:
Рейнеке-лис был спасен, а его обличители были
Посрамлены. Он все дело и так повернуть ухитрился,
Чтобы содрали с медведя кусок его шкуры размером
Фут в длину и фут в ширину — для пошивки котомки.
Кажется, это и все, что паломнику нужно в дорогу.
Только б еще сапожками снабдила его королева:
«О госпожа моя! Если отныне я ваш богомолец,
То поспособствуйте мне богомолье свершить поуспешней.
Изегрим носит две пары отличных сапог. Справедливым
Было бы, чтобы хоть пару он мне уступил на дорогу.
Вам, госпожа моя, стоило б лишь намекнуть государю.
Фрау Гирмунде достаточно тоже одной только пары,—
Ведь, как хозяйка, почти безотлучно сидит она дома».

Просьбу такую сочла королева вполне справедливой.
«Да, — благосклонно сказала она, — им хватит по паре».
Рейнеке шаркнул ногой и признательно ей поклонился.
«Лишь получу я две пары сапог, так уже мешкать не стану.
Все же добро, что свершить я, как пилигрим, там сподоблюсь,
Богом зачтется и вам, и моему государю.
На богомолье за всех надлежит нам усердно молиться,
Кто нам оказывал помощь. Господь да воздаст вам за милость!»

Так и лишился фон Изегрим пары передних сапожек,
Снятых под самые когти. Не пощадили, конечно,
Также и фрау Гирмунду, — без задних сапожек осталась.
Так они оба, кожи с когтями на лапах лишившись,
Жалкие, с Брауном вместе лежали, мечтая о смерти.
Наглый ханжа между тем, получив сапоги и котомку,
К ним подошел и особенно стал над волчихой глумиться.
«Милая, добрая, — он ей сказал, — полюбуйтесь, как впору
Ваши сапожки пришлись! Надеюсь, они мне послужат.
Много хлопот вы затратили, чтобы меня уничтожить,
Но постарался я также, и, видимо, небезуспешно.
Вы ликовали недавно — очередь снова за мною.
Так уж ведется на свете, приходится с этим мириться.
Я же в пути, что ни день, вспоминать с благодарностью буду
Родичей милых: ведь вы поднесли мне сапожки любезно.
Не пожалеете: всем, что теперь получу в отпущенье
В Риме и за морем, с вами потом поделюсь я охотно…»

Фрау Гирмунда лежала в ужасных мученьях, не в силах
Слова промолвить, но вся напряглась и сказала со вздохом:
«Нам за грехи в наказанье бог вам посылает удачу».
Изегрим с Брауном молча, стиснувши зубы, лежали,
Оба достаточно жалки, изранены, связаны, оба
Всеми врагами осмеяны. Гинце лишь там не хватало:
Задал бы также коту Рейнеке баню на славу!

Утром притворщик уже занимался усердно делами:
Смазал сапожки, которых два родича близких лишились,
И, ко двору поспешив королю представляться, сказал он:
«Верный слуга ваш готов вступить на святую дорогу,
Но накажите священнику вашему, сделайте милость,
Благословить меня в путь, чтоб я, уходя, был уверен
В том, что мое пилигримство господу благоугодно…»
Бэллин-баран королевским тогда состоял капелланом,—
Ведал он всеми делами духовными, числясь к тому же
И королевским писцом. Король приказал его вызвать.
«Ну-ка, — сказал он, — над Рейнеке быстренько здесь прочитайте
Ваши священные тексты и в путь его благословите.
Он отправляется в Рим и в заморье — ко гробу господню.
На богомольца котомку наденьте и посох вручите».
Бэллин ему возразил: «Государь, вы, мне кажется, тоже
Слышали, что отлученье с него не снималось покуда.
Я же за это могу пострадать, даже очень серьезно:
Если дойдет до епископа, он ведь наложит взысканье.
Лично я к Рейнеке, собственно, ведь ничего не имею.
Если бы дело уладить, чтоб не было мне нагоняя
От господина епископа Прорвуса, чтоб и от пробста
Блудобеспутуса не нагорело мне и от декана
Храпипиянуса мне не попало, — я б вам не перечил…»

«Бросьте, — ответил король, — вы все эти песни на «если»!
Наговорили с три короба слов, а без всякого толка.
Если над ним «ни пера и ни пуха» вы не огласите,—
Черта поставлю молиться! Что мне за цаца епископ?
Рейнеке в Рим богомольцем уходит, а вы тут помеха!»
За ухом Бэллин в испуге почесывал. Сильно боялся
Он королевского гнева — и сразу же начал по книге
Над пилигримом читать. Но тот и не очень-то слушал:
«Если помочь это может, — поможет и так, надо думать».

Благословенье прочли — и котомку и посох вручили
Рейнеке-лису. Все было готово, но лгал богомолец.
Слезы притворные ливнем лились по щекам у пройдохи,
Залили бороду, будто жестоко он каялся в чем-то.
Он и действительно каялся в том, что не всех поголовно
Недругов сделал несчастными, что лишь троих опозорил.
Все же он, кланяясь низко, просил, чтобы каждый сердечно,
Кто как умеет, о нем помолился, и стал торопиться:
Рыльце-то было в пушку, — он имел основанья бояться.
«Рейнеке, — молвил король ему, — что за чрезмерная спешка?»
«Делая доброе дело, не следует медлить, — ответил
Рейнеке. — Я вас прошу отпустить меня, мой благодетель.
Час мой урочный настал, — отправиться мне разрешите».
«Что ж, — согласился король, — отправляйтесь!» И тут же велел он
Всем господам, при дворе состоящим, за лжепилигримом
Тронуться в путь — проводить его. В это же время в темнице
Мучились Изегрим с Брауном, плача от боли и горя…

Так вот полностью вновь заслужил королевскую милость
Рейнеке-лис. Уходил со двора он с великим почетом,
Шел с посошком и с котомкой — ну, прямо ко гробу господню,
Где оказался б он так же на месте, как в Ахене клюква.
Он совершенно другое таил на уме, но отлично
Все же ему удалось разыграть короля и предлинный
Нос ему прицепить. Поневоле за Рейнеке следом
Молча его обличители шли — провожали с почетом.
Он же коварства отнюдь не оставил, сказав на прощанье:
«Меры примите, о мой государь, чтоб изменникам подлым
Не удалось убежать. В оковах, в тюрьме их держите:
Стоит им выйти на волю, к делам своим грязным вернутся,—
Жизни вашей опасность грозит, государь, не забудьте!»

Так и ушел он оттуда с постной, смиренною миной,
Этакий скромный простак, — ну, словно другим он и не был.
Тут лишь поднялся король и в покои свои возвратился.
Звери, согласно приказу его, проводили сначала
Рейнеке-лиса немного, потом и они возвратились.
Плут же настолько сумел прикинуться кротким и скорбным,
Что возбудил состраданье в иных сердобольных особах.
Заяц всех больше о нем сокрушался. «Неужто нам сразу,
Милый мой Лямпе, — воскликнул мошенник, — так сразу расстаться?
Если бы вам и барану Бэллину было угодно
Несколько дальше со мною пройтись, то, конечно,
Ваша компания мне оказала б огромную милость.
Очень вы милые спутники, оба — честнейшие лица,
Все о вас говорят лишь хорошее — мне это лестно.
Оба духовного званья вы, благочестивцы, — живете
Точно как я, когда схимником был: утоляете голод
Зеленью только, питаетесь листьями, травкой, — не нужно
Вам ни хлеба, ни мяса, ни прочих там деликатесов».
Так этих двух простачков обольстил он своей похвалою.
Оба к жилищу его подошли — и предстал перед ними
Замок его, Малепартус, и лис обратился к барану:
«Можете, Бэллин, и здесь оставаться и сколько угодно
Лакомьтесь травкой и зеленью. В наших горах — изобилье
Всякой растительной пищи, очень полезной и вкусной.
Лямпе возьму я с собой, — накажите ему, чтоб утешил
Он жену мою: очень горюет и так, а услышит,
Что отправляюсь я в Рим богомольцем, отчаяться может».
Рейнеке сладких речей не жалел, — обманул их обоих.
Лямпе он в замок провел, где застал Эрмелину лежащей
Подле детей, удрученной печалью и тяжкой тревогой,
Ибо не верилось ей, чтобы Рейнеке мог возвратиться
Снова домой. Но, с посохом видя его и с котомкой,
Очень она удивилась: «Рейнгарт, мой милый, скажите,
Что с вами, бедненький, было? Много ль пришлось настрадаться?»
Он ей ответил: «Я осужден был, задержан и связан,
Но государь проявил милосердье, — вернул мне свободу.
На богомолье теперь ухожу. Как заложники взяты
Изегрим с Брауном в цепи. Для искупленья обиды
Отдал мне зайца король, — мол, делай ты с ним, что угодно.
Так под конец государь мне сказал совершенно резонно:
«Оклеветал тебя Лямпе — и, стало быть, кары суровой
Он заслужил и как следует пусть мне заплатит».
В ужасе выслушал Лямпе страшную выдумку лиса,
Сразу опешил, пытался спастись — и ударился в бегство.
Рейнеке выход отрезал ему — и за горло, разбойник,
Зайца, беднягу, схватил, который с пронзительным визгом
Бэллина звал: «Погибаю! На помощь! Скорее! Паломник
Режет меня!» Но кричал он недолго: Рейнеке живо
Горло ему перегрыз. Тем кончилось гостеприимство.
«Ну-ка, — сказал он, — съедим его, зайчик упитанный, вкусный.
Право, впервые на что-нибудь годным и он оказался.
Жалкий, никчемный трусишка! Что я предсказывал дурню,—
То и случилось. Ну, ябедник, жалуйся сколько угодно!»
Рейнеке вместе с женой и детьми не зевали, — содрали
Шкурку с убитого зайца и съели его с наслажденьем.
Очень лисе он по вкусу пришелся. Она все твердила:
«Ах, королю с королевой спасибо! Имеем сегодня
Чудный обед мы, по милости их, дай господь им здоровья!»
«Кушайте, — Рейнеке им говорит, — на этот раз хватит,—
Все наедимся. В дальнейшем, надеюсь, и больше добуду:
Каждый из них неизбежно сполна мне заплатит по счету,
Каждый, кто Рейнеке пакостил или напакостить думал».

Тут Эрмелина сказала: «Спросить я, однако, осмелюсь,
Как это вы на свободе остались?» А лис отвечает:
«Суток мне было бы мало, чтоб рассказать вам, как ловко
Мне удалось провести короля и надуть королеву.
Впрочем, я лгать вам не буду, — дружба моя с государем
Слишком тонка, а что тонко — то очень скоро и рвется.
Стоит узнать ему правду — гнев его будет ужасен,
И попадись я тогда ему вновь — никакие богатства
Мне не помогут уже. Меня он не выпустит больше.
Тут уж пощады не будет, — за это могу поручиться:
Петля мне обеспечена, — нужно скорее спасаться.

В Швабию надо бежать нам! Там нас не знают. Мы быстро
К местным условиям приноровимся. О, боже мой, сколько
Снеди там лакомой будет, всяких роскошеств — по горло:
Куры, гуси, индюшки, зайцы, кролики, сахар,
Финики, фиги, изюм, всевозможные птицы и пташки.
Хлеб выпекается в этой стране лишь на масле и яйцах.
Воды чисты и прозрачны, воздух — приятен и ясен.
Рыбы там — хоть завались: галлина, и пуллус, и галлус,
Есть еще анас какая-то, — разве их всех перечислишь?
Это вот рыбы как раз для меня! Не придется за ними
Слишком глубоко нырять. Я, отшельником будучи, тоже
Ими питался нередко. Ну, женушка, если хотите
Жить наконец беззаботно, со мною туда собирайтесь.

Надо понять вам одно: король и на этот раз также
Дал мне уйти потому, что налгал я с три короба сказок;
Клад короля Эммериха несметный ему уступил я.
Местность я им описал — Крекельборн. Придут в это место
Клад извлекать — ничего не найдут они там, к сожаленью,—
Даром лишь землю разроют. Когда же король убедится,
Как одурачен он был, то взбесится, верно, от гнева.
Что я насочинял, чтобы как-нибудь мне отвертеться,
Сами представьте себе: ведь петля была уж на горле!
В жизни я в большей беде не бывал и так страшно не трусил.
Нет, не хотел бы я снова в такую попасть переделку!
Прямо скажу: пусть будет, что будет, никто меня больше
Не убедит при дворе появиться и королевской
Власти предаться. Нужна была тут величайшая сметка,
Чтобы из пасти монаршей все-таки вырвать свой палец…»

Фрау Эрмелина сказала печально: «Ах, что ж это будет?
Где ни очутимся — быть нам несчастными, быть чужаками.
Здесь мы живем, как нам хочется, здесь вы хозяин
Вашим оброчным. Пускаться на риск, искать приключений —
Необходимо ли? Право же, за неизвестным гоняться,
Бросив известное, и неразумно ведь, и непохвально.
Здесь мы живем в безопасности полной. Наш замок — твердыня!
Если бы двинул все силы король против нас, обложил нас,
Занял бы даже дорогу войсками, — мало ли скрытых
Выходов мы тут имеем и тайных тропинок? Отлично
Сможем спастись! Да что говорить? Вы же знаете лучше.
Чтоб захватил нас король в свои лапы военною силой,
Много для этого нужно, и я не об этом тревожусь.
Но признаюсь, что обет ваш отправиться за море — вот что
Очень меня огорчает. Я вне себя. Что же будет?»

«Милая женушка, вы не грустите — не стоит! — ответил
Рейнеке. — Слушайте и согласитесь: страшно — не клясться,
Страшно — попасться. Мудрец-исповедник сказал мне однажды:
«Клятва по принужденью недорого стоит». Мне лично
Трижды начхать! Я имею в виду свой обет. Вам понятно?
Как вы сказали — так сделаю. Кончено! Дома останусь.
В Риме-то мне, разумеется, нечего делать, и если б
Десять обетов я дал, Иерусалим этот самый
Век бы не видеть! А с вами мне тут, безусловно, спокойней.
Лучшего, право, нигде не найду я, чем то, что имею.
Перцу король мне задаст, несомненно, но будем готовы.
Хоть для меня он и слишком могуч, но, быть может, удастся
Снова его провести и дурацкий колпак нахлобучить
На венценосную голову. Только дожить бы, — узнает
Он у меня, где раки зимуют. За это ручаюсь!..»

Бэллин меж тем за воротами нетерпеливо заблеял:
«Лямпе, скоро ль вы там? Выходите! Отправиться время!»
Рейнеке это услышал и выскочил: «Милый мой Бэллин,
Лямпе просит у вас извинения, — с тетушкой счастлив
Он побеседовать, вы же, сказал он, не будьте в обиде.
Так что ступайте себе, не спеша, — не скоро отпустит
Тетушка Эрмелин Лямпе. Не омрачайте их радость…»

Бэллин в ответ говорит ему: «Слышал я крики. В чем дело?
Лямпе, я слышал, кричал: «Бэллин, на помощь, на помощь!»
Вы ему что-нибудь сделали?» Рейнеке хитрый ответил:
«Слушайте, милый! Как только с женой о своем пилигримстве
Речь я завел, так бедняжка в отчаянье полное впала.
Смертный объял ее страх — и она потеряла сознанье.
Лямпе, увидевший это, перепугался и крикнул
В ужасе: «Бэллин! Спасите! Бэллин, Бэллин, скорее!
Тетушке нехорошо, боюсь, что она не очнется!»
«Помнится, — Бэллин сказал, — что кричал он особенно страшно».
«Что вы! Он ни волоска не лишился, — поклялся обманщик.—
Пусть вместо Лямпе меня постигнет любое несчастье!
Знаете ли, — продолжал он, — вчера государь поручил мне
Из дому несколько писем ему написать непременно,
В них изложив свои мысли по ряду важнейших вопросов.
Вы б не доставили их, дорогой мой? Они ведь готовы.
Много в них есть интересных вопросов и дельных советов.
Не беспокойтесь о Лямпе, — я слышал, как радостно, с теткой
Оба они предавались воспоминаньям о прошлом.
Как заболтались! И не остановишь! Едят, попивают,
Счастливы видеть друг друга. Тем временем письма строчил я».

«Милый мой Рейнгарт, — сказал ему Бэллин, — придется вам письма
Тщательно упаковать. Как спрятать их? Сумки-то нету?
Если сломаю печати, то по голове не погладят».
«Это, — заметил Рейнеке, — можно устроить. Котомка,
Сшитая мне из шкуры медведя, как раз пригодится:
Очень плотна и прочна, — в нее уложу я пакеты.
Знаю, за это король наградит вас особенно щедро,
Примет с большим уваженьем и трижды за то обласкает».
Бэллин-баран и поверил всему, а мошенник немедля
В дом побежал, и котомку схватил, и впихнул торопливо
Голову зайца в нее, соображая при этом,
Как завязать ему сумку, чтобы не вскрыл ее Бэллин.

Из дому выйдя, сказал он барану: «Повесьте-ка сумку,
Милый племянник, на шею себе и не вздумайте только
В письма заглядывать: будет опасно сие любопытство.
Я запечатал их очень старательно, — так и доставьте.
Сумку вскрывать не пытайтесь! Ее завязал я особым,
Сложным узлом, как обычно, когда я пишу государю
Что-нибудь важное. Если король убедится, что так же
Стянуты будут ремни, — вы заслужите милость, награду
Можете вы получить от него как гонец безупречный.
Да, если б вы, лицезрев короля, предположим, хотели
Выиграть больше во мненье его, намекните, что сами
Подали вы мне совет написать эти письма, и даже
Автору их помогали. И честь вам и выгода будет…»
Бэллин от радости, словно безумный, запрыгал на месте,
Так подскочил он и сяк и в бараньем восторге заблеял:
«Дядюшка Рейнеке-сударь, я в вашей любви убедился,—
Хочется вам меня выдвинуть: между придворною знатью
Буду теперь я прославлен тем, что столь мудрые мысли
Я в столь изысканных, тонких словах излагаю. Конечно,
Так я писать не умею, но пусть они этому верят.
Я глубоко вам признателен! Как оно вышло удачно,
Что проводил вас до самого дома я. Все же скажите,
Лямпе не мог бы сейчас же отправиться вместе со мною?»

«Это, — хитрец отвечает, — поймите, пока невозможно.
Вы потихоньку ступайте, а он вас нагонит, как только
Я кое-что поручу ему лично конфиденциально».
«Ну, и бог с вами, — сказал ему Бэллин, — а я отправляюсь».
Тут он пошел, зашагал — при дворе появился он в полдень.

Только увидел барана король и котомку заметил,
Сразу спросил он: «Откуда вы, Бэллин? А где же остался
Рейнеке? Вы его сумку носите, — что это значит?»
Бэллин ответил: «О ваше величество, он поручил мне
Два письма вам доставить. Мы сообща сочиняли
Оба послания. Тонкое в них вы найдете решенье
Важных задач. Между прочим, идеи подсказаны мною.
Письма — в котомке. Рейнеке лично завязывал узел».

Распорядился король, чтоб явился бобер неотложно:
Был он нотариусом и писцом королевским, и звался
Бокертом он. По должности всякие важные письма
Вслух королю он читал, как знаток языков иноземных.
Вызван был также кот Гинце, — дабы он присутствовал тоже.
Бокерт с Гинце, подручным своим, развязал, повозившись,
Путаный узел и, вытянув мертвую голову зайца,
Ошеломленный, воскликнул: «Ну, знаете, вот так посланья!
Прелюбопытно! Кто их писал? Кто прочтет их, скажите?
Это — головушка Лямпе! Кто же его не узнает?»

И ужаснулись король с королевой. Поник головою
Нобель-король и сказал: «О Рейнеке! Где ты, мерзавец!»
Оба, король и супруга его, огорчились безмерно.
«Он меня вновь обманул! — воскликнул король. — О, когда бы
Лжи его наглой и подлой не придал я веры сначала!»
Чуть он с ума не сошел, а с ним и все прочие звери.

Но леопард, королевский кузен, к нему обратился:
«Право, я в толк не возьму, что это вы с королевой
Так сокрушаетесь. Бросьте вы даже и думать об этом.
Мужества больше! Себя унижаете вы перед всеми.
Не государь ли вы? Все вам обязаны повиноваться».

«Вот потому-то, — король отвечает, — и не удивляйтесь,
Что потрясен я душевно. Увы, я был опрометчив!
Этот предатель склонил меня мерзким коварством и лестью —
Наших друзей покарать. Лежат, обесчещены, в муках,
Изегрим с Брауном… Как же могу я не каяться горько?
Чести не делает мне, что лучших придворных баронов
Так я обидел, а сам лжецу такое доверье
Мог оказать и настолько быть безрассудным в поступках.
Слишком поспешно жену я послушал. Поддавшись обману,
Очень она за него заступалась. Но, будь я потверже…
Впрочем, что каяться задним числом? Ничего не поможет».

Но леопард возразил: «Государь, послушайтесь друга:
Хватит печалиться! Нет той беды, чтоб ее не исправить.
Дайте медведю и волку с женой в искупленье барана:
Он ведь открыто и дерзко признал, что совет об убийстве
Лямпе несчастного он подавал. Так пускай он ответит!
Ну, а затем против Рейнеке двинемся общею силой,
Схватим его, если только удастся, и сразу повесим.
Дать ему слово — опять отболтается, — вздернут не будет.
Ну, а всех тех, пострадавших, мы быстро утешим, поверьте».

Благожелательно выслушал это король и промолвил:
«Я ваш совет одобряю. Ступайте скорей и доставьте
Этих баронов ко мне. Пусть рядом со мною в совете
С прежним почетом они заседают. Созвать прикажите
Всех поголовно зверей, ко двору имеющих доступ.
Всем им да ведомо будет, как Рейнеке лгал нам бесчестно,
Как улизнул и совместно с Бэллином Лямпе зарезал.
Почести пусть воздают при встречах с медведем и волком.
А в искупленье обоим баронам, как вы говорили,
Выдам я Бэллина вместе со всею роднею навеки».

Мешкать не стал Лунардус — отправился к узникам бедным,
К Изегриму и Брауну. Освободив их, сказал он:
«Весть утешения слушайте! Я вам принес нерушимый
Мир королевский и полную волю. Поймите, бароны:
Если король вас обидел, о чем он теперь сожалеет,
То, сообщая об этом, изволит мириться он с вами.
А в искупленье обиды — вам Бэллин со всем его родом,
Да, со всею родней отдается на вечные веки.
Не церемоньтесь — хватайте их, где б они вам ни попались:
В поле, в лесу — все равно. Всюду и все они ваши!
Кроме того, государь вам еще разрешить соизволил
Рейнеке-лису, предателю вашему, мстить как угодно.
Лично его, и жену, и детей, и всех родичей лисьих
Можете всюду травить и терзать, — вам никто не помеха.
От королевского имени я вам сие объявляю,—
Это закон для него и для всех восприемников трона.
Вы же забыть постарайтесь прискорбную эту ошибку
И государю на верность по совести вновь присягните.
Впредь не обидит он вас, и совет мой — принять предложенье…»

Так восстановлен был мир. Баран за него головою
Вынужден был заплатить, а потомки его и поныне
Терпят разбой беспощадный всесильного племени волка.
Так вековая вражда началась. До сих пор без зазренья,
Бешено волки терзают овец и ягнят и несчетно
Губят их, это считая своим неотъемлемым правом.
Ярости их не унять, — о мире не может быть речи.
Ну, а Браун да Изегрим? В честь пострадавших баронов
Задан был пир королем двенадцатидневный. Тем самым
Всем доказать он хотел, как серьезно его примиренье.

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

Двор чрезвычайно роскошно обставлен был и разукрашен.
Прибыло рыцарей много, все звери собрались, а также
Птицы несметными стаями. Все они волку с медведем
Почестей столько воздали, что те о страданьях забыли.
Общество лучше того, что на празднестве там развлекалось,
Вряд ли бывало где-либо. Литавры и трубы гремели,
Бал королевский был выдержан в самом изысканном вкусе.
Было всего изобилье, чего бы душа ни желала.
Мчались гонцы по стране, гостей ко двору созывая.
Птицы и звери с насиженных мест отправлялись попарно,
Дни проводили и ночи в пути, — ко двору торопились.

Рейнеке-лис между тем залег подле дома в засаде.
Он и не думал идти ко двору, этот лжебогомолец:
Мало рассчитывал он на награды. По старой привычке
В злостных проделках своих предпочел упражняться пройдоха.
А при дворе в это время звучало чудесное пенье,
Всяких там яств и питья предлагалось гостям в преизбытке.
Там проводились турниры, велось фехтованье, и каждый
К родичам или друзьям примыкал; там плясали и пели,
Флейт и цевниц раздавалась веселая там перекличка.
Сверху, из тронного зала, король наблюдал благодушно,
Взор его тешила шумная, праздничная суматоха.

Восемь дней миновало. В кругу своих первых баронов
Как-то король за столом находился во время обеда,—
Он с королевою рядом сидел. Неожиданно кролик,
Весь окровавленный, входит и так говорит в сокрушенье:
«О государь мой! Король-государь! Господа мои! Сжальтесь!
Знайте, о более подлом коварстве, о худшем разбое,
Чем потерпел я от Рейнеке-лиса, вы вряд ли слыхали.
Утром вчера, часов этак в шесть, прохожу по дороге
Мимо его Малепартуса, вижу — сидит он у замка.
Думал я мирно проследовать дальше. Одет богомольцем
Рейнеке был, и казалось, что он, за воротами сидя,
Весь погрузился в молитву. Хотел проскочить я проворно
Мимо него, потому что поспеть ко двору торопился.
Чуть увидал он меня, как поднялся — пошел мне навстречу,
Будто хотел поздороваться. Нет же! Коварный разбойник
Хвать меня лапой внезапно — и сразу же я за ушами
Когти его ощутил и подумал: конец мне приходит!
О, как остры его когти! Уже он валил меня наземь,
Но удаюсь увернуться мне: очень проворен я, прыгнул —
И убежал. Он ворчал мне вослед: «Все равно попадешься!»
Я же бегу — и ни слова. Увы, оторвал он, однако,
Ухо одно у меня. Голова моя залита кровью,
Вот эти раны, их целых четыре! Судите же сами,
Как он терзал меня. Чудом каким-то в живых я остался.
Сущее бедствие! Где же закон о свободных дорогах?
Как же теперь путешествовать, к вам на приемы являться,
Если разбойник засел на дороге всеобщей угрозой?..»

Кролик едва только смолк, говорун тут врывается — ворон
Меркенау, прокаркав: «Король-государь благородный!
С очень прискорбною вестью пришел я. От горя и страха
Трудно мне и говорить очень много, боюсь, чтобы сердце
Не разорвалось, — такое пришлось пережить потрясенье!
Вышли мы утром сегодня с женою моей, с Шарфенебе,
Шествуем, — видим, лежит на лужайке Рейнеке мертвый.
Смотрим, уже закатились глаза, из разинутой пасти
Выпал наружу язык. От страха я сразу же начал
Громко кричать, — он лежит недвижим, я кричу, причитаю:
«Горе мне! Ах! Он скончался!» И снова: «Ах, горе мне, горе!
Ах, он скончался! Как жалко его! Огорченье какое!»
Также супруга моя убивалась. Мы оба рыдали.
Стал я живот его щупать и лоб, а жена в это время
Даже и к морде его приложилась — проверить дыханье,—
Нет ли хоть искорки жизни. Но все это было напрасно:
Смерть очевидна была. Ах, послушайте, что за несчастье!

Стоило только жене моей скорбно и без опасенья
К пасти мерзавца свой клюв приложить, — этот выродок гнусный
Бешено хвать ее сразу — и голову напрочь отрезал!
Ужас мой даже не стану описывать. «Горе мне, горе!» —
Стал восклицать я. Но тут он как вскочит!.. Хотел уже хапнуть
Также меня. Я затрясся, но кверху взлетел во мгновенье.
Если б не так поворотлив я был, и меня б, несомненно,
Не упустил он. Чуть-чуть не попал я разбойнику в когти.
Сел я печально на дерево. Лучше б я тоже, несчастный,
Жизни лишился! В когтях негодяя жену свою видеть!
Ах, у меня на глазах он бедняжку пожрал! Мне казалось,
Так ненасытен, так голоден был он, что съел бы десяток!
Он от жены моей косточки, крошечки ведь не оставил!
Весь этот ужас я сам наблюдал. Он ушел себе, изверг,
Я же не мог утерпеть, — подлетел с растерзанным сердцем
К месту убийства. Нашел я там кровь и немножечко перьев
Милой жены. Я принес их сюда в подтвержденье злодейства.
Сжальтесь, о государь! Если на этот раз также
Вы пощадите преступника, правую кару отсрочив,
Мир и свободу всех подданных не подтвердив этой карой,—
Толки дурные пойдут, — вам будет весьма неприятно.
Ведь говорится же: тот виноват, кто казнить был обязан
И не казнил. А иначе бы каждый играл в государя.
Это уронит достоинство ваше. Подумайте сами…»

Жалобу доброго кролика с жалобой ворона вместе
Выслушал двор. И разгневался Нобель-король и воскликнул:
«Вот что: клянусь перед вами супружеской верностью нашей,—
Это злодейство я так накажу, что запомнят надолго!
Чтоб над указом глумились моим! О нет! Не позволю!
Слишком легко я доверился плуту и дал ему скрыться.
На богомолье не сам ли его снарядил я, не сам ли
Якобы в Рим провожал? Ах, чего этот лжец не наплел нам!
Как он сумел состраданье к себе возбудить в королеве!
Это она меня уговорила. Теперь вот — ищите
Ветра на воле. Ах, я не последний, кто кается горько,
Женских советов послушав! Но если мы впредь негодяя
Без наказания так и оставим — позор нам навеки!
Плутом он был и останется. Необходимо совместно
Нам, господа, обсудить, как взять его, как с ним покончить.
Если всерьез нам за дело приняться — добьемся успеха».

Очень понравилась речь короля и медведю и волку.
«Все-таки мы отомщенья дождемся!» — подумали оба,
Но говорить не решались, видя, что очень расстроен
Всем происшедшим король и что гневался он чрезвычайно.
Но королева сказала: «О мой государь! Не должны вы
Гневаться так и клятвы легко расточать: не на пользу
Вашему это престижу и весу вашего слова.
Истина, собственно, нам и сейчас ведь отнюдь не известна:
Сам обвиняемый выслушан не был. Присутствуй он тут же,
Может быть, свой язычок прикусил бы иной обвинитель.
Обе выслушивать стороны надо. Кой-кто поразвязней
Жалобой пробует часто замазать свои преступленья.
Рейнеке умницей дельным считая, вреда не желала,—
Блага желала я вам, как всегда. Получилось иначе.
Слушать советы его нам полезно, хоть образом жизни
Он заслужил нареканий немало. Учесть не мешает,
Кстати, и связи его родовые. В серьезных вопросах
Спешка — помощник плохой, а ваше любое решенье
Вы, государь, повелитель, можете выполнить после…»

И заявил Лупардус: «Вы слушали стольких, что можно
Выслушать также его. Пусть явится. Что вы решите,
Будет немедленно приведено в исполненье. Пожалуй,
В этом сойдемся мы все с августейшею вашей супругой».

Выступил Изегрим-волк: «Всякий совет нам на пользу,
Сударь вы мой Лупардус! Будь Рейнеке в данное время
Здесь, между нами, и даже вполне оправдайся по этим
Двум последним делам, — я легко доказал бы, что все же
Смертной он казни достоин. Но помолчу я, покуда
Нет его здесь налицо. Ужель вы забыли, как нагло
Он обманул государя? Под Гюстерло, близ Крекельборна,
Клад он открыл! А другие чудовищно грубые враки?!
Всех он провел, а меня и Брауна как обесчестил!
Жизнью своей рисковал я. А этот прохвост, как и прежде,
По пустырям промышляет себе грабежом и разбоем.
Если король и бароны находят, что это на пользу,—
Пусть он придет. Но если бы он при дворе показаться
Думал всерьез, то давно бы явился: гонцы обскакали
Все государство, скликая гостей, но остался он дома».

Молвил король: «Нам ждать его незачем. Срок шестидневный
Вам назначаю (таков мой приказ!), приготовьтесь, бароны,
Выступить вместе со мной. Покуда я жив, я намерен
Жалобам этим конец положить. Господа, ваше мненье:
Разве не прав я, что он погубить государство способен?
Вооружитесь, бароны, получше, явитесь в доспехах,
С луками, с пиками да и при всем вашем прочем оружье.
Бодро и храбро держитесь! На поле сраженья пусть каждый
Честное имя блюдет, ибо в рыцари многих намерен
Я посвятить. Малепартус обложим — посмотрим, какие
Ценности в замке…» И все закричали: «Мы явимся к сроку!»

Так вот задумал король с баронами на Малепартус
Двинуться штурмом — разделаться с Рейнеке-лисом. Но Гримбарт,
Здесь находившийся, вышел тайком и поспешно помчался
Рейнеке-лиса искать, сообщить о решенье совета.
Шел он понуро и сам про себя говорил, причитая:
«Что ж это, дядюшка, будет? Как горько оплакивать надо
Знатному лисьему роду утрату вождя родового!
Был ты предстателем нашим в суде — и жилось нам спокойно,
Ловок ты был и находчив. Кто мог устоять пред тобою?»

К замку придя, он увидел: сидит благодушный хозяин,—
Он перед этим поймал двух юных птенцов голубиных.
Им не сиделось в гнезде — решили испробовать крылья,—
Перышки коротки были, и шлепнулись, бедные, наземь.
Им не подняться, а Рейнеке-лис — цап-царап их обоих!
Все по округе шнырял — охотился… Тут он заметил
Гримбарта, стал его ждать и приветствовал гостя:
«Рад я вас видеть, племянник, больше всех родичей наших!
Что так бежите? Вы задыхаетесь! Новости, что ли?»
Гримбарт ему отвечает: «Мной принесенная новость
Неутешительна. Я, как вы видите, очень встревожен:
Жизнь, достоянье, все — пропадай! Довелось мне увидеть
Гнев короля. Он поклялся поймать и казнить вас позорно.
Всем в шестидневный срок сюда приказал он явиться
Во всеоружье: при луках, мечах, мушкетах, с обозом.
Все это пущено будет на вас, — так примите же меры!
Изегрим с Брауном вновь государем обласканы. Право,
Близости большей не было и между вами и мною.
Все под их дудочку пляшут. Последним разбойником, вором
Изегрим вас обзывает и действует на государя.
Вот вы увидите, выскочит в маршалы он через месяц!
Знайте же: кролик явился и ворон — и вас обвиняли
В очень серьезных проступках. Если король вас поймает,
Долго теперь протянуть не удастся вам, — предупреждаю…»

«Только всего? — перебил его лис, — ну, чуточку хоть бы
Тронуло это меня! Да если б король хоть и трижды —
Вкупе со всеми его мудрецами — божился и клялся,—
Стоит мне там появиться, я всех перепрыгнуть сумею.
Да, все советы у них да советы, а где результаты?
Милый племянник, наплюньте на это. Пойдемте-ка лучше,
Я кое-что предложу вам: молоденьких жирных голубок
Я только что изловил. Ничего вкуснее не знаю!
Очень удобоваримо, — прожевывать даже не надо.
Косточки их — объедение, сами во рту они тают!
Кровь с молоком — да и только! Мне нравится легкая пища.
Очень с женою мы сходимся вкусами… Что же, пойдемте,—
Будет нам рада она. Но зачем вы пришли, умолчите:
Каждая мелочь волнует ее и влияет на сердце.
Завтра я с вами пойду ко двору. Надеюсь, что, милый,
Вы мне окажете помощь, как принято между родными».

«Жизнь, достоянье охотно отдам я за друга!» — воскликнул
Верный барсук. А лис говорит: «Ваше слово запомню.
Буду я жив — позабочусь о вас». Барсук отвечает:
«Смело предстаньте пред ними и защищайтесь получше.
Главное — слушать вас будут. Ведь леопард уже подал
Голос за то, чтобы не осуждать вас, покуда вы лично
Не защититесь. Сама королева такого же мненья.
Это вам нужно учесть и использовать…» Лис отмахнулся:
«Будьте спокойны — уладится. Грозен король, но ведь стоит
Рот мне открыть, настроенье изменится мне же на пользу».

В дом они оба вошли и приняты были хозяйкой
Очень радушно. Она угостила их всем, что имела.
Прежде всего голубей поделили — и как смаковали!
Каждый уплел свою часть, но никто не наелся. Еще бы!
Справились бы и с полдюжиной, если бы только имели.

Рейнеке-лис говорит барсуку: «Согласитесь, племянник,—
Деток прелестных имею. Охотно их всякий похвалит;
Как вы находите Рейнгарта? Нравится ль младший мой, Россель?
Оба со временем род наш умножат. Уже помаленьку
Стали смекать кое-что. С утра меня до ночи тешат.
Этот курочку схватит, другой поймает цыпленка.
Даже и в воду ныряют отлично, — чибиса, утку
Могут промыслить. Пускал бы их я на охоту почаще,
Но надлежит осторожность еще им привить и сноровку:
Как от ловушек, от ловчих, от гончих собак уберечься.
Ну, а когда наконец пройдут настоящую школу,
Все усвоят как следует, — пусть они хоть ежедневно
В дом доставляют добычу, — чтоб не было в нем недостатка.
Видно, в меня удались, — играют в опасные игры.
Только начнут — и все прочие звери от них врассыпную.
Стань на пути — и они тебе в горло, и долго не тянут!
Это, конечно, отцовская хватка. Бросаются быстро,
Точно рассчитан прыжок. Вот это я главным считаю».

Гримбарт ответил: «О, честь и хвала! Это очень отрадно,
Если выходят дети такими, как хочешь, и к делу
Сызмала тянутся, в помощь родителям. Рад я сердечно
С ними в родстве состоять. Я на них возлагаю надежды».
«Что же, на этом закончим, — заметил Рейнеке, — время
На боковую, — устали мы все, а тем более Гримбарт».
И улеглись они все в просторном покое, обильно
Устланном сеном и свежей листвой, и отлично уснули.

Рейнеке, впрочем, от страха не спал. Понимал он, что дело
Надобно обмозговать. До утра он томился в раздумьях.
Утром, с бессонного ложа вскочив, он к жене обратился:
«Вы не волнуйтесь напрасно: я Гримбарту дал обещанье
Вместе пойти ко двору. Дома спокойно сидите.
Что бы ни стали болтать обо мне, вы не верьте плохому —
И охраняйте наш замок. Поверьте, все к лучшему будет».

Фрау Эрмелина сказала: «Мне кажется странным: решились
Вновь ко двору вы пойти, где так вы теперь нелюбимы?
Что? Вас принудили? Вряд ли. Но надо же помнить о прошлом…»
Рейнеке ей говорит: «Там не шутками пахло, конечно,—
Многим хотелось меня погубить, — натерпелся я страхов,
Но, как известно, под солнцем случаются всякие вещи:
То нежданно-негаданно вдруг повезет необычно,
То — в руках уже было, а как упустил — не заметил.
Дайте уж лучше пойду, — кой-какие дела там имею.
Очень прошу, не волнуйтесь, — ведь нет никаких оснований
Для беспокойства. Душенька, ну, потерпите, немного,—
Сделаю все, чтобы дней через пять или шесть возвратиться…»
Сопровождаемый Гримбартом, так и ушел он в то утро.

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ

Шли они оба, шагали степью привольной все дальше
Гримбарт и Рейнеке, шли, ко двору короля направляясь.
Рейнеке вдруг говорит: «Будь там что будет, но сердце
Чует мое, что отлично все на сей раз обойдется.
Милый племянник! С тех пор как душу свою перед вами
Исповедью облегчил я, впадал я опять в прегрешенья.
Слушайте все: о большом и о малом, о старом и новом.

Знайте: из шкуры медведя добыть я себе ухитрился
Очень изрядный кусок. Заставил я волка с волчихой
Мне их сапожки отдать. Так местью себя я потешил.
Все это ложью добыто! Я распалить постарался
Гнев короля и вдобавок ужасно его одурачил:
Сказку ему рассказал — и насочинял в ней сокровищ!
Мало мне было того, — я убил и несчастного Лямпе,
Это убийство взвалив на невинного Бэллина. Страшно
Рассвирепел государь — и по счету баран расплатился.
Кролика тоже хватил очень здорово я за ушами,—
Чуть он не кончился там. Каково же мне было досадно,
Что убежал он! Еще я покаяться должен: и ворон
В жалобе прав. Я женушку ворона, фрау Шарфенебе,
Скушал! Уже исповедавшись вам, совершил я все это.
Но об одном я тогда позабыл — и хочу вам открыться
В плутне одной, о которой узнать вы должны непременно,
Ибо носить мне на совести это не так уж приятно.
Волку подстроил я пакость: мы с ним в тот раз направлялись
Из Гильфердингена в Кокис. Видим — пасется кобыла
И жеребеночек с нею. Оба черны, как вороны.
А жеребенку — месяца три иль от силы четыре.
Изегрим очень был голоден и говорит мне, страдая:
«Справьтесь-ка, не согласится ль кобыла продать жеребенка?
Сколько возьмет за него?» Подошел я и выкинул штучку:
«Фрау кобыла, — я ей говорю, — жеребеночек этот,
Видимо, собственный ваш, — интересно узнать — не продажный?»
«Что ж, — отвечает она, — уступлю за хорошую цену,—
Точную сумму прочесть вы можете сами, любезный,—
Тут, под копытом под задним она обозначена ясно».
Дело я сразу смекнул — и ей отвечаю: «Признаться,
В чтении, как и в письме, я меньше успел, чем хотел бы.
Не для себя приглядел я ребеночка вашего, — друг мой
Изегрим хочет условия выяснить. Я лишь посредник».

«Пусть, — отвечает кобыла, — придет он и выяснит лично».
Я удалился, а волк меня все дожидался поодаль.
«Если хотите покушать, — сказал я, — валяйте, кобыла
Вам жеребенка продаст. У нее под копытом под задним
Значится стоимость. Цену она показать предлагала,
Но, к моему огорченью, терять мне приходится много
Из-за того, что читать и писать не учился. Что делать?
Дядюшка, сами отправьтесь, авось разберетесь получше…»

Волк отвечает: «Чтоб я не прочел! Это было бы странно!
Знаю немецкий, латынь, итальянский и даже французский:
В школе эрфуртской когда-то учился я очень усердно
У мудрецов и ученых. Я перед магистрами права
Ставил вопросы и сам разрешал их. Я был удостоен
Степени лиценциата! В любом разберусь документе
Так же, как в собственном имени. Мордою в грязь не ударю.
Вы меня здесь дожидайтесь, — прочту — мы увидим, чем пахнет…»

Вот он пошел и у дамы спросил: «Что стоит ребенок?
Но без запроса!» Она отвечает: «Извольте, почтенный,
Цену сами прочесть у меня под задним копытом».
«Так покажите же!» — волк говорит, а кобыла: «Смотрите!»
Ножку она из травы подняла, а подкова на ножке
Новая, на шесть шипов. Кобыла и на волос даже
Не промахнулась — лягнула в самую голову. Наземь
Волк, оглушенный, упал, как убитый, а лошадь махнула
Прочь во весь дух. Изувеченный волк провалялся немало,
Час, вероятно, прошел, пока он чуть-чуть шевельнулся —
И по-собачьи завыл. Подхожу, говорю ему: «Дядя,
Где же кобылка? Сынок ее вкусен был? Сами наелись,
А про меня и забыли? Стыдитесь! Ведь я же посредник!
После обеда вы сладко вздремнули. Так что же гласила
Надпись у ней под копытом? Ведь вы столь великий ученый!»

«Ах, — он вздохнул, — вы еще издеваетесь? Как же сегодня
Не повезло мне! Поистине, камень — и тот пожалел бы!
О длинноногая кляча! Скорей бы тебе к живодеру!
Ведь оказалось копыто подкованным! Вот что за надпись!
Шесть на подкове шипов — шесть ран в голове моей бедной!»

Еле он выжил, несчастный!.. Теперь, дорогой мой племянник,
Я вам признался во всем. Простите грехи мои, Гримбарт!
Что там решат при дворе — неизвестно, однако я совесть
Исповедью облегчил — и грешную душу очистил.
«Как мне, скажите, исправиться, как мне достичь благодати?..»

Гримбарт ответил: «Новых грехов угнетает вас бремя!
Да, мертвецам не воскреснуть, хоть было бы лучше, конечно,
Если бы жили они. Но, дядюшка, в предусмотренье
Страшного часа и близости вам угрожающей смерти,
Я, как служитель господень, грехи отпускаю вам, ибо
Недруги ваши сильны и исход наихудший возможен.
Прежде всего, вероятно, вам голову зайца припомнят.
Дерзостью было большой, согласитесь, дразнить государя,—
Вам повредит это больше, чем вы легкомысленно мните…»

«Вот уж нисколько! — ответил пройдоха. — Сказать вам по правде,
В жизни пробиться вперед — искусство особое. Разве
Святость, как в монастыре, соблюдешь тут? Вы знаете сами:
Медом начнешь торговать, придется облизывать пальцы.
Лямпе меня искушал, — он повсюду прыгал, носился,
Все мельтешил пред глазами, жирный такой, аппетитный…
И пренебрег я гуманностью. Много добра не желал я
Бэллину также. Они страстотерпцы, а я себе грешник.
Кстати, каждый из них был достаточно груб, неотесан,
Глуп и туп. И чтоб я разводил церемонии с ними?
Это уже не по мне! Ведь сам я с отчаянным риском,
Спасшись от петли, хотел хоть к чему-нибудь их приспособить,—
Дело не шло. И хотя я согласен, что каждый обязан
Ближнего чтить и любить, но таких ни любить не умею,
Ни уважать. А мертвец, говорили вы, мертв, — и давайте
Поговорим о другом… Наступило тяжелое время.
Что это в мире творится? Хотя мы и пикнуть не смеем,
Видим, однако же, многое да про себя и смекаем.

Грабить умеет король не хуже других, как известно:
Что не захватит он сам, оставит медведю иль волку.
Он-де имеет права! И ведь никого не найдется,
Кто бы сказал ему правду! Настолько глубоко проникло
Зло! Духовник, капеллан… но молчат и они! Почему же?
Тоже не промахи: глядь — и завел себе лишнюю ряску.
Сунься-ка с жалобой! Ах, с одинаковой пользою можешь
Воздух ловить! Убьешь только время напрасно. Искал бы
Прибыльней дело. Что было, то сплыло! И то, что однажды
Отнято сильными мира, к тебе не вернется. А жалоб
Тоже не любят: они под конец докучать начинают.
Лев — государь наш. И все, что себе оторвать он намерен,
Рвет он по-львиному. Нас он считает обычно своими,—
Ну и, конечно, все наше тоже своим он считает.

Что вам, племянник, сказать? Августейший король уважает
Тех исключительно, кто с приношеньем приходят и пляшут
Под королевскую дудку. Ах, это так очевидно!
Ну, а что волк и медведь в совете опять заправляют,
Многих испортит: воруют и грабят они — а в фаворе.
Все это видят, молчат, — ведь каждый о том же мечтает.
Четверо-пятеро там наберется вельмож, царедворцев,
Что к государю всех ближе и взысканы больше всех прочих.
Если такой горемыка, как Рейнеке, стянет курчонка,
Все на него ополчатся, на розыски бросятся, схватят,
Приговорят его гласно и единогласно все к смерти.
Вешают мелких воришек, похитчикам крупным — раздолье:
Правь как угодно страной, захватывай замки, поместья!
Видите ль, друг мой, на все это глядя и соображая,
Начал игру я вести точно так же и думаю часто:
Это, как видно, законно, коль так большинство поступает.
Правда, совесть иной раз проснется, напомнит о божьем
Гневе, о Страшном суде и наводит на мысль о кончине:
Взыщется там за малейшую мелочь, добытую кривдой.
Тут начинаю впадать я в раскаянье, но не надолго.
Стоит ли быть безупречным? Время такое, что даже
Самые лучшие от пересудов толпы не спасутся.
Чернь повсюду тычет свой нос, все выведать любит —
И ничего не простит, сочинит не одно, так другое.
В этих низах, я скажу вам, хорошего мало найдется,—
Мало, по совести, кто заслужил там господ справедливых.
Только дурное у них на уме — в разговорах и в песнях.
Хоть о своих господах и похвального тоже немало
Знают они, но об этом молчат, вспоминают не часто.
Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья,
Коим охвачены люди: мол, каждый из них, опьяненный
Буйным желаньем, способен править судьбою вселенной.
Ты бы жену и детей содержать научился в порядке,
Дерзкую челядь приструнь, и покуда глупцы достоянья
Будут проматывать, ты насладишься умеренной жизнью.
Как же исправится мир, если каждый себе позволяет
Все, что угодно, и хочет другим навязать свою волю?
Так мы все глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем:
Сплетни, ложь, оговоры, предательство, и лжеприсяга,
И воровство, и грабеж, и разбой, — лишь об этом и слышишь.
Всюду ханжи, лжепророки народ надувают безбожно.

Так все кругом и живут. А скажешь от чистого сердца,
Каждый беспечно ответит: «Ай, да уж если б настолько
Тяжек и страшен был грех, как эти ученые вечно
Всюду долбят, то священник тогда не грешил бы подавно».
Так, на дурные примеры ссылаясь, они обезьянам
Уподобляются, созданным для подражанья, поскольку
Мышленье, выбор, на их беду, не даны им природой.

Правда, лицам духовным вести надлежит себя лучше,
Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку,
А ведь они же у нас на глазах творят что угодно,
Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будто
Поражены слепотою мы все. Но мы видим отлично:
Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,
Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.

Вот — по ту сторону Альп; у попов там особая мода:
Каждый содержит любовницу. В наших провинциях также
Этим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,
Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,
Трудятся много и детям дают положение в свете.
Те забывают, откуда произошли они сами,
Чином своим не поступятся — ходят надменно, сановно,
Как родовитая знать, и до гроба уверены будут
В том, что это их право. Раньше не очень-то чтили
Выскочек этих поповских, — теперь они бары:
«Сударь», «сударыня». Да, деньги — великая сила!
Редко на княжеских землях поповство к рукам не прибрало
Пошлину, подать, аренду, доходы от сел и от мельниц.
Вот кто весь мир совращает! Хороший пример для общины:
Видят, что поп не безгрешен — и каждый грешит без зазренья.
Так вот слепого слепой со стези добродетели сводит!
Где же дела благочестия пастырей праведных, мудрых?
Кто из них добрым примером наставил бы церковь святую?
Кто по стопам их пошел бы? Ведь все закоснели в пороках!
Так уж ведется в народе, — как тут исправиться миру?

Вот еще что я скажу вам: тот, кто родился внебрачным,
Пусть успокоится — он ничего изменить тут не может.
Я, понимаете, думаю: если такой незаконный
Будет вести себя скромно и лишним тщеславьем не станет
Он никого раздражать, то не будет в глаза он бросаться.
Несправедливо таких осуждать: ведь не наше рожденье
Нам благородство дает, и рожденье не может позорить.
Мы отличаемся лишь добродетелью или пороком.
Добрых, ученых мужей в духовенстве всегда по заслугам
Все уважают, однако примеры берут с недостойных.
Пастырь такой призывает к добру, а миряне смеются:
«Он о добре говорит, а зло он творит. Что нам выбрать?»
Он и о церкви не очень печется, других наставляя:
«Чада мои, раскошельтесь на храм — и сподобитесь божьей
Милости и отпущенья…» На этом он проповедь кончит,
Сам или мелочь подаст, иль совсем ничего, и пускай там
Храм этот самый развалится! Так он себе продолжает
Жить — не тужить ни о чем, одеваться роскошно и кушать
Сладко да жирно. Когда же мирским наслажденьям священник
Слишком привержен, какие уж там песнопенья, моленья?
Пастырь хороший всегда — ежедневно и даже всечасно
Господу ревностно служит, в добре совершенствуясь, в пользу
Церкви святой. Он достойным примером умеет наставить
Паству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.

Я капюшонников тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,
Лишь бы глаза отвести, и тянутся вечно к богатым,
Льстить превосходно умеют и шляются в гости все время.
Стоит позвать одного, придет и второй, а назавтра —
Двое-трое еще. А тот, кто в обители лучший
Мастер чесать языком, тот в ордене больше успеет:
Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором.
А остальные — в тени. Равенства даже и в блюдах
Не соблюдается, ибо одни там обязаны в хорах
Петь еженощно, читать, обходить погребенья, другие —
По привилегии — праздны и все, что получше, — съедают.

Ну, а вся папская рать: легаты, прелаты, аббаты,
Пробсты, бегинки, монашки… о них говори — не доскажешь!
В общем выходит: «Отдай мне твое, моего не касайся».
Право же, и семерых таких чудаков не найдется,
Чтобы, согласно уставу их ордена, в святости жили.
Так-то сословье духовное в хилость, в упадок приходит!..»

«Дядюшка, странно, — заметил барсук, — покаяние ваше
Только чужие грехи обличает, что вам не поможет.
Думаю, хватит вам собственных? И почему это, дядя,
Столь озабочены вы духовенством? Так, мол, да этак!
Каждый свое только бремя влачит, и каждому лично
И отвечать полагается, как — соответственно званью —
Долг исполнять он старался. Отчета никто не избегнет:
Юноша ль, старец, в миру иль за стеной монастырской.
Вы же о разных материях распространялись настолько,
Что в заблужденье чуть-чуть не ввели и меня. В совершенстве
Вникли вы в то, как мир наш устроен, и в связи явлений.
Поп замечательный был бы из вас! Я со всею бы паствой
К вам приходил исповедаться, ваше учение слушать,
Мудрости вашей набраться, ибо, — что правда, то правда,—
Мы в большинстве грубияны, невежды, нуждаемся в знаньях».

Так ко двору королевскому оба они приближались.
«Ну-ка, смелее!» — воскликнул тут Рейнеке, духом воспрянув.
Им повстречался Мартын-обезьяна, как раз в это время
В Рим направлявшийся на богомолье. Он им поклонился.
«Дядюшка милый, мужайтесь!» — сказал он сочувственно лису,
Тут же пустившись в расспросы, хоть все ему было известно.
Рейнеке грустно ответил: «Ах, за последнее время
Счастьем я, видно, покинут! Снова какие-то воры
Тут на меня обвиненья возводят, особенно — ворон
С кроликом этим: тот без жены, мол, остался,
Этот — без уха. А я-то при чем тут? Но если б я лично
Мог с королем объясниться, обоим пришлось бы несладко!
Хуже всего, на беду, что с меня отлучение папы
Так и не снято покуда. Один настоятель соборный
Вправе решить это дело. Король с ним считается очень.
Собственно, Изегрим-волк и в моем отлученье виновен:
В Элькмаре жил он в обители как схимонах, но оттуда
Вскоре сбежал — не вынес чрезмерной он строгости схимы:
Долго поститься и столько читать он, мол, не в состоянье,
В гроб его чуть не загнали, мол, эти посты да молитвы.
В бегстве ему я помог и жалею об этом: клевещет
Он на меня государю всегда и вредит мне, как может.
В Рим бы отправиться мне! Но семья! При таком положенье
Боязно их покидать! Ведь Изегрим, где б их ни встретил,
Всячески будет им пакостить. И вообще разве мало
Есть у меня злопыхателей, чтоб затравить моих близких?
Хоть бы с меня отлучение сняли, и то стало б легче:
Снова бы исподволь я при дворе попытал себе счастья».

«Как это кстати! — воскликнул Мартын. — Я сейчас отправляюсь
Именно в Рим, постараюсь и вам оказаться полезным.
Хитрый маневр проведу я. Конечно, не дам вас в обиду!
Я как писец у епископа смыслю в делах: настоятель
В Рим затребован будет, а там я уж с ним потягаюсь.
Дядюшка, знайте: за дело берясь, я веду его верно.
Я-то добьюсь, чтобы с вас отлучение сняли, и лично
Постановленье доставлю вам, в пику всем недругам вашим:
Денежки их и труды — все пущено будет на ветер!
Римские мне ведь известны порядки: я знаю, что делать
Или не делать там… Дядя мой в Риме живет, некий Симон,—
Личность в почете и в силе, заступник даятелей щедрых.
Некий там есть Плутонайд, есть доктор Грабастай, а также
Носкудаветер, Неуповайтус, — я в дружбе со всеми.
Деньги послал я вперед, — это вес придает вам заране:
Все они там говорить о судебных формальностях любят,
А на уме только деньги. И как бы там ни было дело
Шатко и криво, оно выправляется доброю мздою.
Выложил денежки — прав. А если их мало, то сразу
Двери захлопнутся… Значит, сидите спокойненько дома,
Дело я ваше беру на себя — и распутаю узел.
Вы ко двору направляйтесь, — к жене моей, фрау Рюкенау,
Там обратитесь, — благоволят к ней король-государь наш
И королева. Она обладает недюжинной сметкой,
Редкая умница и за друзей очень частый ходатай.
Много там нашей родни. Правота не всегда выручает.
Вы при жене моей двух сестер ее также найдете,
Трех моих деток и собственных родичей ваших немало,
Очень охотно готовых служить вам во всякое время.
Если же вам в правосудье откажут, увидите вскоре,
Что я сделать могу. Если вас притеснят, — сообщите.
Все государство: король, все мужчины, все женщины, дети —
Все отлученью подвергнутся! Я запрещу интердиктом
Петь им в церквах и читать им все требы: венчанья, крестины
И погребенья, и всё! Вы, дядюшка, не унывайте!

Папа совсем уже стар и в дела не вникает, и мало
Кто с ним считается там, а фактически всем Ватиканом
Вертит теперь кардинал Ненасытус — мужчина в расцвете,
Крепкий, горячий, решительный. С дамой одной, мне знакомой,
Он в отношеньях интимных. Дама подсунет бумагу —
И, как всегда, безотказно добьется всего, что ей нужно.
Письмоводитель его Иоганнес Пристрастман — ценитель
Старых и новых монет. Друг его близкий — дворецкий,
Некий Шпионглаз. Нотариус там Путелькрутель — обоих
Прав кандидат, подающий большие надежды. Он станет
Через какой-нибудь год в юридических сферах светилом.
Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий,—
Что ни присудят они — отменить приговор не удастся.

Так в этом Риме творятся и плутни и козни, а папа
Даже не знает об этом. Все дело в знакомствах и в связях.
Связями можно добыть индульгенцию, снять отлученье
С целой страны. Положитесь на это, дражайший мой дядя!
Знает и сам государь: уничтожить вас я не позволю.
Вывести мне ваше дело на чистую воду нетрудно.
Должен понять государь, что в совете его высочайшем
Самые умные мы: обезьянья порода и лисья!
Это, как бы там ни было, вам, несомненно, поможет!..»

«Очень утешен, — сказал ему Рейнеке. — Если бы снова
Мне уцелеть, я бы вас не забыл…» И они распростились.
С Гримбартом только одним, без друзей, без родни, приближался
Рейнеке-лис ко двору, что кипел к нему лютою злобой.

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ

Рейнеке лис, ко двору подходя, окрылен был надеждой,
Что обвинения против себя отведет. Но, увидев,
Сколько собралось врагов его, как все держались, как явно
Жаждали все отомстить ему и покарать его смертью,—
Духом он пал, усомнился, но с вызывающим видом
Через ряды всех баронов проследовал с Гримбартом вместе.
К трону уже подходили они — и шепнул ему Гримбарт:
«Без малодушия, Рейнеке! Не забывайте, что счастье
Робкому не достается, а смелый идет на опасность
И вдохновляется ею: опасность — преддверье спасенья!»
«Истинно так! — сказал ему Рейнеке. — Как благодарен
Я за поддержку вам! Если опять окажусь на свободе,
Вспомню я вас!..» Осмотрелся он тут и увидел, как много
Родичей было в собранье, но доброжелателей мало!
Он большинству насолить умудрился — великим и скромным,
Даже гадюки и выдры считали его за прохвоста.
Все же достаточно в зале друзей он еще обнаружил.

Рейнеке стал на колени пред троном, и очень степенно
Так он сказал: «Всеведущий и всемогущий от века
Бог да хранит вас, король, господин мой, а также
Вашу супругу, мою госпожу, и обоим дарует
Мудрость и здравые мысли, дабы разуменьем монаршим
Правое вам отличать от неправого, ибо все больше
Фальшь на земле процветает. Многие кажутся с виду
Вовсе не теми, кем суть. О, если б на лбу отражались
Все сокровенные мысли так, чтоб король, как по книге,
Мог их читать, — он узнал бы, как я ему искренне предан!
Многие, правда, чернят меня. Кто? Негодяи! Им нужно
Мне навредить, чтоб лишить меня вашего расположенья:
Я, мол, его недостоин! Но мне ль не известно, как любит
Мой повелитель-король справедливость! О нет, не сведете
Вы короля со стези правосудья! Так было — так будет!..»

Зашевелились тут все, старались протиснуться ближе,
Дерзости Рейнеке все изумлялись и жаждали слушать:
Явны его преступленья, — как же ему отвертеться?

«Ах, негодяй! — воскликнул король. — Но пустой болтовнею
Ты не спасешься на сей раз! Нет, ложь и обман не удастся
Выдать за истину снова. Конца своего ты дождался!
Преданность мне, полагаю, ты доказал: несомненно,
Случая с кроликом, дела с вороной достаточно было б,—
Ты же везде и повсюду свершаешь деянья измены!
Мастер ты подлых проделок, но скоро они прекратятся.
Мера терпенья полна, — я бранить тебя больше не стану!»

Рейнеке думал: «Что будет со мною? О, если б добраться
Как-нибудь до дому только! Какое бы выдумать средство?
Будь там что будет, — испробую все, но пробиться я должен!..»

«О мой великий король, мой монарх благородный! — сказал он.—
Если считаете вы, что достоин я смерти, вы, значит,
Дело не с той стороны рассмотрели. Соблаговолите
Выслушать прежде меня! Я бывал вам советом полезен,
С вами в беде оставался, когда отступались иные,
Те, что меж вами и мною становятся, мне на погибель,
Пользуясь каждой отлучкой моей. Государь благородный,
Выслушав слово мое, разобраться вы сможете в деле:
Если вина моя признана будет, — смирюсь пред судьбою.
Думали вы обо мне очень мало, когда беззаветно,
Самоотверженно нес я охрану границ и окраин.
Иль полагаете вы, что я при дворе появился б,
Хоть бы малейшую зная вину за собой? Безусловно,
Я б осмотрительно вас избегал и врагов моих также.
Нет, все сокровища мира меня бы сюда не сманили!
В собственном замке, на собственных землях я жил на свободе,
Но за собой ничего я не знал — потому и явился.
Я снаряжался в дозор, — в это время племянник мой, Гримбарт,
С вестью приходит: опять ко двору я обязан явиться.
Я о своем отлученье раздумывал все, — и с Мартыном
Вел я об этом большой разговор. Обещал он мне свято
Снять это бремя с меня. «Вот буду я в Риме, — сказал он,—
Полностью все ваше дело беру на себя я отныне;
Вы ко двору отправляйтесь, а мы отлучение снимем…»
Видите, так мне Мартын говорил, — он знаток в этом деле:
Им потому дорожит досточтимый епископ, наш, Прорвус,—
Служит Мартын у него лет пять по судебным вопросам!
Я же сюда прихожу — и летят на меня обвиненья.
Кролик налгал на меня, лицемер, но ведь Рейнеке — вот он:
Пусть обвинитель мой выйдет, в глаза меня пусть уличает!
Тех обвинять, кто отсутствует, очень легко, в самом деле,—
Но и противную сторону выслушать надо ведь прежде,
Чем осуждать ее. Эти притворщики — ворон и кролик,
Честью клянусь, — лишь добро от меня постоянно видали.
Позавчера поутру чуть свет повстречался мне кролик,
Мило со мной поздоровался. Я же стоял перед замком
И начинал в это время чтение ранней молитвы.
Он мне сказал, что идет ко двору, — я сердечно ответил:
«Бог вам сопутствуй!» Но кролик стал плакаться: «Как я в дороге
Проголодался, устал!» — «Вы хотите покушать?» — спросил я
Очень участливо. «Был бы признателен», — он отвечает.
Я говорю: «Угощу, с удовольствием». В замок мы входим,—
Подал я вишни и масло: не ем по средам я мясного.
Тут подбегает к столу мой сыночек, мой младшенький, смотрит,
Нет ли остатков: детишкам остатки особенно сладки.
Чем-то малыш соблазнился, но кролик по мордочке крошку
Так угостил, что и губки и зубки окрасились кровью.
Это заметил мой старшенький — Рейнгарт, схватил лицемера
Сразу за горло — и тут наигрался в отместку за брата!
Вот что случилось — ни больше ни меньше! Я — сразу к мальчишкам,
Их наказал, но с трудом от обидчика-гостя обоих
Я оттащил. И уж если досталось ему, помолчал бы:
Большего он заслужил! Если б умысел злой тут имелся,
То молодежь моя живо могла б с ним на месте покончить.
Вот вам его благодарность! Я оторвал ему ухо!
Чести он был удостоен, и это — отметка на память…

Ворон приходит и плачется мне: он супруги лишился.
Та, мол, к прискорбью великому, до смерти утром объелась:
Рыбу приличных размеров она проглотила с костями.
Как это было, он лучше осведомлен, но утверждает,
Будто жену его я умертвил. А не он ли убийца?
Пусть разрешат мне его допросить, запоет он иначе.
Эти вороны взлетают мгновенно настолько высоко,
Что никаким ведь прыжком допрыгнуть до них невозможно.

Если кто хочет меня обличить в столь преступных деяньях,
Пусть хоть свидетели будут надежные! Так ведь обычно
Судят мужей благородных. Я этого требовать вправе.
Если же верных свидетелей нет, прибегают к иному:
Вот! Я готов к поединку! Пусть время назначат и место.
Пусть он сейчас и представится мне, мой противник достойный,
Равный мне происхожденьем: чья правда — нам шпаги докажут.
Честь в поединке добывший ее закрепит за собою.
Это — старинный закон, я на большее не претендую!..»

Каждый на месте недвижно застыл, это слыша, настолько
Рейнеке всех изумил своей вызывающей речью.
Но перепуганы были особенно ворон и кролик,—
Оба покинули двор, не отважась промолвить словечка.
Прочь удаляясь, они говорили: «Судиться с ним дальше
Было б для нас безрассудством. Действуй мы всем, чем угодно,
Мы с ним не сладим. Кто видел, как было дело? Мы были
Наедине с негодяем. Свидетелей нет. И, конечно,
Мы же и будем в ответе. Так пусть за его преступленья
Возится с плутом палач и за все воздаст по заслугам!
Право же, ну его к черту! Мы знаем, с кем дело имеем:
Лжец, и хитрец, и подлец, он погубит и целый десяток
Нашего брата. Нет же, дорого нам это стало б!..»

Изегрим с Брауном хмуро следили, как парочка эта
К выходу кралась. Тошно им было. Король в это время
Так говорит: «Кто с жалобой здесь? Подходите. Грозились
Многие этим вчера. Обвиняемый прибыл. Ну, кто же?»

Но не нашлось никого, и Рейнеке нагло заметил:
«Ясно, клевещут, клевещут, а чуть только очная ставка,
Так поскорее домой. Подлецы эти, ворон и кролик,
Рады меня очернить, навредить мне, навлечь наказанье.
Все же бог с ними! Они отреклись от своих обвинений,
Стоило мне появиться, одумались — и на попятный.
Я посрамил их! Но видите, как доверяться опасно
Злостным клеветникам, очерняющим тех, кто в отлучке:
Все извращают они и достойнейших всех ненавидят.
Не о себе я пекусь, но других от души я жалею».

«Слушай, — сказал тут король, — отвечай-ка мне, подлый предатель,
Что побудило тебя умертвить, и к тому же столь зверски,
Бедного Лямпе, кто был самым верным моим письмоносцем?
Я ли не делал поблажек тебе, не прощал преступлений?
Посох, котомку, сапожки вручил я тебе, снаряжая
В Рим и в святое заморье; твоим благодетелем был я,
Веря в твое исправленье. И вот мне приходится видеть,
Как убиваешь ты Лямпе сначала, как Бэллин в котомке
Голову зайца приносит мне и заявляет публично,
Будто он письма доставил, что вы сообща обсуждали
И составляли и он был их автором главным. И что же?
Мертвую голову в сумке находят — ни больше ни меньше!
Вы это сделали, чтоб надо мной наглумиться. Был отдан
Бэллин на растерзание волку — черед за тобою!»

Рейнеке вскрикнул: «Что слышу я? Лямпе убит? И Бэллин
Также погиб? Что мне делать? О, сам бы уж лучше я умер!
Ах, вместе с ними лишился теперь я великих сокровищ!
С ними отправил я вам драгоценности, коим на свете
Равных не сыщется! Кто б заподозрить решился барана
В том, что он зайца убьет и сокровища ваши похитит?
Истинно: там берегись, где не ждешь ни капкана, ни ямы!..»

В гневе король не дослушал, что Рейнеке плел вдохновенно,
Встал — и в покои свои удалился и суть этой речи
Мимо ушей пропустил. Казнить собирался он плута.
Вот он поднялся к себе и застал там как раз королеву
С фрейлиной, фрау Рюкенау, мартышкой. Была обезьяна
У государыни и государя в особом фаворе.
Именно ей предстояло вступиться за Рейнеке-лиса.
Умной мартышка была, образованной, красноречивой,
Всюду желанной, весьма уважаемой всеми. Заметив,
Что раздражен был король, сказала она осторожно:
«О государь! Если просьбы мои приходилось вам слушать,
Вы никогда не жалели о том и всегда мне прощали,
Если ваш гнев я дерзала умерить смягчающим еловом.
Не откажите же мне в благосклонности вновь. Ведь на сей раз
Дело идет о родне моей. Кто от своих отречется?
Рейнеке, кем бы он ни был, — он родственник мой. И уж если
О поведенье его говорить откровенно — скажу я:
Раз он явился на суд, то, видимо, чист в этом деле.
Так и отец его тоже, к которому столь благосклонен
Был ваш отец, натерпелся немало от сплетников подлых
И обвинителей лживых. Но он посрамлял их обычно:
Стоило дело расследовать — и выяснялось коварство
Низких завистников: даже заслуги его толковались
Как преступления! Но при дворе он имел неизменно
Больше почета, чем Изегрим с Брауном ныне. Обоим
Стоило б так же уметь от себя отводить нареканья,
Слишком нередкие. Но справедливость им мало знакома:
Все их советы тому доказательство, весь образ жизни!»

«Но почему, — возразил ей король, — это вас удивляет,
Что возмущаюсь я Рейнеке, вором, который недавно
Зайца убил, свел барана с пути и особенно нагло
Все отрицает, нахально собою кичась, как примерным,
Верным слугою моим? Между тем он открыто и всеми
Без исключения изобличается ведь в оскорбленье
Самых надежных персон, в грабежах и в убийствах
И в нанесенье ущерба и всем нашим подданным верным,
И государству всему. Нет, больше терпеть невозможно!»
Но обезьяна на все это так королю возразила:
«Да, но не всем ведь дано при любых обстоятельствах жизни
Мудро самим поступать и порадовать мудрым советом.
Честь и доверье такому! Однако завистники тотчас
Исподтишка начинают вредить ему. Станет их больше —
Выйдут в открытую. Так ведь и с Рейнеке часто бывало.
Все же вы память о том не сотрете, как мудрым советом
Он выручал вас, когда остальные, как рыбы, молчали.
Помните ль случай недавний — тяжбу змеи с человеком,—
Как в этом деле никто не сумел разобраться, и только
Рейнеке выход нашел и пред всеми был вами похвален».

Память немного напрягши, король отвечает мартышке:
«Дело я помню отлично, но самая суть позабылась,—
Что-то в нем, кажется, очень запутанным все оказалось.
Если вы помните сами, то я бы охотно послушал».
«Раз государю угодно, — сказала мартышка, — извольте:

Ровно два года назад к вам, государь мой, приходит
С жалобой шумной змея. Судившийся с нею крестьянин,
Дважды уже проигравший процесс, не желал подчиняться
Постановленью судебному. Этот крестьянин был тут же.
Стала змея излагать горячо и пространно вам дело:
Через дырявый забор проползать ей случилось однажды,
Но, на беду, она тут же попалась в потайную петлю,—
Петля стянулась мгновенно — змея там лишилась бы жизни,
Если бы, к счастью, не оказался случайный прохожий.
В ужасе смертном змея закричала: «Спаси меня, сжалься!
Я умоляю, спаси!» Человек отвечает: «Согласен,—
Освобожу, потому что мне жалко тебя. Но сначала
Ты поклянись ничего мне худого не сделать». Страшнейшей
Клятвой змея поклялась — и была спасена человеком.

Вот они вместе пошли. Вдруг, чувствуя голод жестокий,
Бросилась на человека змея, удушить вознамерясь
И проглотить. Но несчастный отпрянул в испуге и в горе:
«Это ль заслужено мною? Этоль твоя благодарность?
Клятвой страшнейшей не ты ли клялась?!» А змея отвечает:
«Вынудил голод меня, — ничего не могу с ним поделать:
«Нужно» с запретом не дружно. Выходит, что я не в ответе».

И человек тут взмолился: «Меня пощади, хоть покуда
Кто-нибудь встретится нам, кто нас беспристрастно рассудит!»
«Что ж, — отвечает змея, — могу потерпеть я немного».

Вот они дальше отправились, — ворона видят над лужей,—
Имя ему Теребиклюй, Каркарлер с ним — вороненок.
Их подзывает змея: «Подойдите-ка, будьте любезны,
И рассудите нас». Ворон, внимательно выслушав дело,
Сразу изрек: «Человека сожрать!» Ведь рассчитывал ворон
Тоже куском поживиться при этом. Змея ликовала:
«Значит, победа за мной — и никто меня впредь не осудит!»
«Нет, — возразил человек, — не совсем проиграл я! Как смеет
Приговорить меня к смерти разбойник? И единолично!
Требую дело вторично заслушать, судить по закону!
Несколько судей должно быть: четверо, пятеро, десять!»

Снова змея согласилась: «Пойдем!» По дороге встречают
Волка с медведем, и все собираются в общую кучку.
Тут человеку несчастному стало совсем уже страшно:
Быть одному средь пяти подобных молодчиков! Шутка ль?
Он окружен был змеею, волком, медведем и парой
Воронов. Страху набрался он! Волк и медведь очень скоро
На приговоре сошлись: «Змея умертвить человека
Полное право имеет: безжалостный голод законов
Не признает никаких, а клятва нужде не помеха».
Путника ужас объял: он понял — лишить его жизни
Все они жаждут. Змея в это время со злобным шипеньем
Кверху взвилась — и ядом как брызнет! Но путник отпрянул.
«Это же самоуправство! — он крикнул. — Да кто тебя сделал
Жизни моей госпожой?» А змея отвечает: «Ты дважды
Слышал решенье судей и дважды проигрывал дело».
Но человек возразил: «Ведь они грабежом и разбоем
Сами живут! Я их не признаю! Пусть король нас рассудит!
Что он ни скажет, ему подчинюсь. Если я проиграю,
То, не ропща, даже самое страшное, все претерплю я!»
Волк и медведь ядовито сказали: «Ну, что же, попробуй!
Но ведь решенье и там будет в пользу змеи, несомненно».
Были уверены все, что и двор их всецело поддержит,
И, приведя человека, спокойно предстали пред вами:
Эта змея, и волк, и медведь, и два ворона. Впрочем,
Волк не один, а сам-три оказался: привел двух сынишек,—
Звались они Пустобрюхелем и Ненаеделем, — оба
Больше, чем все, беспокоили путника, нетерпеливо
Доли своей дожидаясь: ведь волки прожорливы с детства!
Ах, как несносно-невежливо выли они перед вами!
Выгнать пришлось наконец вам обоих оболтусов грубых.
Тут человек и поведал, к милости вашей взывая,
Как умертвить его хочет змея, не считаясь с великим
Благодеяньем его, вопреки своей собственной клятве.
Но отпираться змея и не думала: да, всемогущий
Голод ее понуждает к тому, — он не знает законов!

Вы огорчились тогда, государь мой! Казалось вам дело
И щекотливым весьма, и весьма юридически трудным.
Да, вам казалось жестокостью на смерть обречь человека,
Столь добросердного. Но и о голоде неумолимом
Тоже подумать пришлось, — и придворный совет вы созвали.
Но большинство отказалось, увы, поддержать человека:
Каждый мечтал пообедать — и все о змее хлопотали.
Тут вы послали гонца за Рейнеке: все остальные
Слов не жалели, а дела решить не умели законно.
Рейнеке прибыл — прочел протокол. На его усмотренье
Вы приговор предоставили: как он решит, так и будет.

Он, поразмыслив, сказал: «Мне обследовать место сначала
Необходимо. Когда я змею в этой петле увижу,
Так, как застал ее там человек, то найдется решенье».
Вот у того же забора змею в ту же самую петлю
Снова запутали так, как она человеку предстала.
Рейнеке вот что сказал: «В исходном своем положенье
Стороны вновь очутились, и, значит, никто в этом деле
Не проиграл и не выиграл. Мне приговор уже ясен:
Если из петли змею вынимать человеку угодно —
Пусть вынимает. Не хочет — то пусть и висит она в петле,
Сам же он с честью, свободно своим пусть идет направленьем.
Так как за благодеянье змея отплатила коварством,
Вправе теперь человек выбирать. И, мне кажется, в этом —
Истинный дух правосудья. Но, может быть, я ошибаюсь…»

Это решенье понравилось вам и советникам вашим.
Благодарил вас крестьянин, и все восхваляли за мудрость
Рейнеке-лиса тогда, в том числе и сама королева.
Много о том говорилось, что в схватке военной, пожалуй,
Изегрим с Брауном были б на месте: их всюду боятся,
Там же, где мясом запахнет, — они себя ждать не заставят.
Рост у обоих, и сила, и смелость — что правда, то правда,
Но в королевском совете им часто ума не хватает.
Оба к тому же и слишком бахвалятся силой, а в поле,
Чуть настоящее дело — так дело как раз и хромает.
Дома послушаешь их — никого нет на свете храбрее.
В битве — охотно в резерве лежат, а уж если потребно
Действовать мощным ударом, приходится гнать их, как прочих.
Волки с медведями губят страну: их ничуть не заботит,
Чей загорелся дом, кто несчастные жертвы пожара:
Были бы угли погреться! Они никого не жалеют,
Лишь бы утробу набить. Яйца съедят они сами,
А беднякам — скорлупу и считают, что делятся честно!
Рейнеке-лис же, напротив, как вся его лисья порода,
Мудр и советом силен. А что сам он порой провинится,
То, государь мой, ведь он же не камень. Советника лучше
Вам никогда не найти. Я прошу вас простить его снова».

Тут ей ответил король: «Я подумаю. Тем приговором
Был я доволен, действительно, ибо змея поплатилась.
Сам же он плут по природе, — не верю в его исправленье!
Хоть договор с ним подпишешь, тебя все равно он обманет:
Кто так хитро извернется, как он, кому с ним тягаться?
Волк, и медведь, и кот, и кролик, и ворон — младенцы
Все по сравнению с ним, он наделал им бед и позора:
Этот остался без уха, второй — без глаза, а третий —
Жизни лишился… Не знаю, как можете вы за злодея
Так предо мной заступаться и так защищать его дело?..»
«О государь! — обезьяна сказала, — осмелюсь напомнить:
Род его знатен, велик, — вам придется подумать об этом…»

С места поднялся король, чтоб вернуться к придворным, стоявшим
Тесной толпой, дожидаясь его. Среди них очень много
Родичей Рейнеке он увидал: главаря родового
Все собрались выручать. Перечислить их было бы трудно.
Видит король этот род их обширный, но видит и многих
Недругов лисьих напротив. Казалось, весь двор раздвоился.

«Слушай-ка, Рейнеке, — начал король, — оправдайся, коль можешь,
В подлом своем злодеянье, свершенном с Бэллином вместе,
В том, что вы кроткого Лямпе убили и голову жертвы
Нагло прислали мне в сумке под видом секретных посланий!
Вы это сделали, явно глумясь надо мною! Но Бэллин
Жизнью уже расплатился за это, — расплатишься тем же!..»

«Горе мне! — Рейнеке скорбно сказал. — Умереть бы мне лучше!
Вы меня выслушать лишь соизвольте, а там и решайте:
Если виновен я — сразу казните. Избавиться, видно,
Не суждено мне от горя и бед. Все равно я погибший!
Знайте же: Бэллин, предатель, мои все богатства похитил.
Да, ни единый из смертных не видел подобных сокровищ!
Ах, они стоили жизни бедному Лямпе! Доверил
Сказочный клад я обоим, — похитил все ценности Бэллин!
Если бы только их вновь обнаружить! Но я опасаюсь,
Что не найдет их никто, что исчезли они безвозвратно!..»

Тут обезьяна вмешалась: «Отчаянью нет оснований!
Если они на земле, то еще остается надежда.
Будем ходить и расспрашивать всех — и мирян и духовных —
Денно и нощно! Но вы драгоценности нам опишите!»

«Неописуемы! — лис говорит. — И пропали бесследно:
Кто их присвоил — припрятал. Какой же удар ожидает
Фрау Эрмелину мою! Она не простит мне ошибки.
Предупреждала ведь: «Не доверяй им обоим сокровищ!»
А на меня же поклеп возвели — и, быть может, осудят.
Нет, я свою правоту докажу, — я дождусь приговора.
Если я буду оправдан, объеду все царства, все страны —
И постараюсь пропажу найти, хоть ценой своей жизни!»

Отправить