Глава 20
Логический метод Дормидорфа

Мы долетели до Подземного города быстрей, чем ожидали, меньше, чем за двое суток, и практически без происшествий, если не считать того, что рыжий Лари несколько раз умудрился свалиться с птеродактиля. То, видите ли, Коршан, летавший между нами туда-сюда, словно заведённый, ему мешал и отвлекал, то несколько раз он просто-напросто засыпал, а то ему вша под хвост попала, и он решил поразмять свои затёкшие конечности и сплясать гопака с подскоком! Это стоя на спине у обалдевшего птеродактиля на высоте около полутора километров над землёй! Каково? Да уж, этот неугомонный Лари вечно что-нибудь придумает для разнообразия! Как отчебучит в лужу, так хоть стой, хоть падай!

Падать-то он падал, но не разбивался. А не разбивался вовсе не потому, что был деревянный по пояс, просто его спасала толстенная страховочная верёвка, длиной около полутора десятков метров. Она была предусмотрительно прилажена самим рыжим Лари одним концом к лапе птеродактиля, а другим к своему поясу, с несколькими заходами между ног для распределения нагрузки и пущей комфортности в момент рывка, принцип приблизительно тот же, что и у крепления подвесной системы парашюта. Такая длина страховочной верёвки ему была необходима, чтобы получать истинное удовольствие от свободного падения и дальнейшего парения в небесной вышине. Всем этим Лари страстно желал наслаждаться, а не бесполезно болтаться под хвостом у ящера! Испуганный ящер, ко всему прочему, вполне мог опорожниться на голову незадачливому натуралисту и естествоиспытателю, что, кстати, практически каждый раз и происходило.

Эта неприятность с птеродактилем случалась то ли от неожиданности, то ли от резкого рывка за лапу довольно ощутимой силы, неизвестно. Но даже если бы этого и не происходило по перечисленным выше причинам, то обязательно свершилось бы от Лариного чрезмерно громкого смеха. К тому же его громогласный смех отнюдь не отличался мелодичностью. Но ничего не поделаешь, рыжий Лари всегда сопровождал им свои падения, такой у него был ритуал. Он потом частенько говаривал, мечтательно вспоминая былое отрочество, что этот смех у него – нервное. С раннего детства, с тех самых пор, как ему хромой лось отдавил язык, ненароком наступив на голову при каких-то очень загадочных и трагичных обстоятельствах! А когда Лари дико возопил от боли, то лось с перепугу принялся приплясывать на месте, пытаясь сориентироваться в пространстве, вопли же стояли невообразимо дикие и душеразрывающие, вот он и задел нашего бедного Лари ещё и по ушам.

Подробности этого странного дела Лари хранил в строжайшем секрете и даже не улыбался, когда наотрез отказывался сообщить их, но мы задались целью сами обязательно выяснить эти загадочные обстоятельства и заключили обыкновенное пари на желание. Договорились, что выигрывает тот, кто первый выудит у Лари страшную тайну его непорочной юности, а остальные должны будут исполнить по одному желанию победителя спора. Почему-то больше других был уверен в своей победе Коршан, которому очень уж хотелось, чтобы мы выполняли все его прихоти, по большей части кулинарные, ибо он был крайне недоволен, ему, видите ли, гораздо чаще хотелось есть, чем мы садились за скатерть. Но на данный момент без ложной скромности могу сказать: мне кажется, что пока именно я являюсь победителем спора! Ибо мне случайно удалось выудить у Лари в ночной беседе, что к этому делу каким-то боком причастна некая его рыжеволосая подружка по имени Ирис, за которой он и наблюдал тогда снизу! А тут, откуда не возьмись, лось прихромал водички хлебнуть, да и не заметил он нашего распутного Лари, мало ли что там где валяется! Уж не знаю, почему Лари принял позицию именно снизу, может быть, оттуда ракурс был полнее, а может, он просто уже тогда оттачивал своё мастерство наблюдателя! Ну, вот и поплатился за науку. Зато теперь он стал гораздо опытнее, я бы даже сказал, матёр не по годам, и снизу ни за кем не наблюдает, а подплывает и конкретно обрисовывает своё необузданное желание, за что и расплачивается потом всё равно! Но рассказ об этом будет несколько ниже.

Ещё хорошо, что Лари не за шею привязывал себя к птеродактилю! А то с него станется, чего только не сделаешь ради шутки! Так что стоило нам услышать его радостный, улюлюкающий смех, доносившийся снизу, как мы знали – пора приземляться и ловить нашего шутника, болтающегося, как ромашка в проруби, на своей верёвке под удивлённым и уже облегчившимся ящером. Ведь Лари, скорее всего, сам никак не сможет встать на ноги при посадке. И если мы не успеем быстро остановить птеродактиля во время торможения, то бедному рыжему Лари, когда им пропашут полполя, будет совсем не до смеха, да и нам, естественно, тоже. Вот лечи его потом от всяких тяжёлых травм и увечий, слушай хныканье, причитания и жалобы, да и времени много зря потеряем, и Томарану можем опять упустить, ведь, как известно, рыжим да конопатым, а особенно рябым не очень-то везёт в жизни! И хоть я в эти глупые приметы не верю, но у Лари было всё вместе: он и рыжий, и конопатый, и рябой, и, главное, вечно суёт свой длинный нос во все щели.

Но он смеялся, и мы вместе с ним. Исключения лишь подтверждают правило, и в доказательство справедливости моих слов Лари пока везло, ибо мы всегда успевали вовремя, а он потом искренне благодарил нас за это, весело посмеиваясь над собой: «Ну что, видели, как я там болтался? Просто загляденье! Как в детстве на огромной тарзанке!». Смешного, конечно, в этом было мало, но мы смеялись не столько над произошедшим с ним, сколько над его реакцией.

В общем, шалопутный неунывающий Лари прочно занял своё место в нашей группе, что было просто замечательно: с ним, безусловно, стало гораздо веселей, да и Дорокорн с Юриником стали меньше вздорить. А зачем спорить друг с другом, когда у них теперь есть Лари? С него всё равно всё как с гуся вода.

А ещё Дормидорф попросил Агреса пролететь над местом сражения диких «шкур» с «плащами». Он решил убедиться, что в той битве победили наши, то есть «плащи», и мы не зря помогали им и, в какой-то степени, рисковали своими жизнями. Я удивлённо поинтересовался у него:

– Мы будем делать привал в их поселении? А иначе как можно достоверно узнать результат сражения?

Дормидорф отвечал:

– Я же сказал, мы лишь пролетим над полем сражения и тогда всё узнаем, никуда не залетая и не делая никаких привалов в их поселении, где нас теперь, наверное, почитают за героев-спасителей и просто так никуда не отпустят.

Но я не унимался:

– Ну, и как мы, интересно, достоверно узнаем исход сражения, они что, специально для тебя оставят там какой-нибудь знак?

– Да, знак будет, но оставленный не специально и не для меня. Нужно будет лишь его разглядеть и правильно понять.

– Значит, все мы, и я в том числе, его тоже увижу, но могу не обратить на него внимания или неправильно истолковать, а ты всё сделаешь правильно? Так получается, да?

Дормидорф довольно ухмыльнулся себе в бороду и подтвердил мои умозаключения кивком, предложив заодно, как будто бы промежду прочим:

– Именно так и получается! А вот давай потом, после полёта над полем боя, сравним наши наблюдения и выводы, тогда и посмотрим, кто окажется прав. Всё равно скучновато просто так лететь и делать совершенно нечего.

Я согласился принять вызов, тем более что не видел в этом совершенно простом деле ничего сложного. Поле боя, оно и есть поле боя, что там в нём может быть особенного? Выжженная трава, полуразложившиеся, ведь прошло уже дней пять, останки погибших, или полное отсутствие оных, если победители удосужились убрать за собой! Ничего особенного, если, конечно, не находиться в непосредственной близости от всего этого «великолепия». Потому что ароматы этого выдержать трудно без привычки, но такой привычки никому не пожелаешь.

И вот под нами уже проносится огромное выжженное пространство, где молодая трава начала пробиваться кое-где свежестью сочной зелени сквозь черноту пожарища. Видимо, пожар прошёл далеко за линию поля сражения и бушевал ещё несколько дней. Обугленных и обглоданных тел нигде не было видно, но всё выглядело как-то уныло и грустно, даже есть расхотелось.

За считанные секунды мы пронеслись над полем и, как я и предполагал, ничего особенного не увидели, никаких надписей, указывающих на победу тех или иных, вроде: «ура Дормидорфу, мы, славные «плащи», победили только благодаря тебе! Да здравствует наш благодетель! Славься, наш спаситель, благочестивый Дормидорфушка!».

Но дед сидел почему-то чрезмерно довольный собой, неужели он всё же заметил то, чего в упор не увидел я под собственным носом? Похоже, так и есть. Он что-то бормотал себе в бороду, вопросительно уставившись на меня, видимо, ожидая услышать мои соображения. Ну, и откуда я могу знать, кто там у них победил, чего от меня хочет услышать старина Дормидорф? Впрочем, если рассуждать логически, то, безусловно, победили «плащи». Хотя бы потому, что я сейчас видел на поле. Ведь дальнейший ход битвы мы не видели, а вдруг у «плащей» в резерве в десять раз больше войско было, которое только и ждало приказа к наступлению? И как только мы скрылись за облаками, так всех «шкур» и перебили, как зелёных мух в мерзком и жирном гамбургере. Теперь на поле боя не было ни трупов, ни свежих захоронений, а это элементарно могло означать, что более культурные, а, значит, и разумные «плащи» победили и убрали за собой. И напротив, если бы победу одержали позорные в своей невежественности «шкуры», то они, в лучшем случае, закопали бы всех прямо на месте или вообще забрали только своих. Но в любом случае поле выглядело бы по-другому.

Правда, на эти доводы особенно полагаться нельзя, ибо бывают всевозможные нюансы и исключения! А вдруг выиграли «шкуры», но они очень трепетно относятся к геройски погибшим воинам и потому просто обязаны были похоронить всех, как положено, с почестями. А могли попросту сожрать их, чтобы сила, находящаяся в убиенных героях, не пропала даром. Бывало ведь и такое в диких племенах, счастливо и сытно проживавших в бассейне реки Амазонка. Так или иначе, но я не знал, что мне отвечать Дормидорфу, который терпеливо ждал с задумчивым и серьёзным видом, почёсывая и вновь приглаживая бороду. И тогда я подумал: «ну, не рассказывать же тебе сейчас всё, что я тут надумал, сам понимаешь, однозначного ответа у меня нет, да и у тебя, скорее всего, тоже, сколько ты не умничай. Вполне вероятно, победу одержали «плащи», но наверняка сказать никак не могу, и оставил бы ты, наконец, свою бороду в покое».

Дормидорф, сразу переставший остервенело теребить растительность на подбородке, обратился ко мне со словами:

– И далась тебе моя шикарная борода! Ну, привычка у меня такая! А теперь к делу! Да, всё правильно ты думаешь! Я, видишь ли, позволил себе проследить ход твоих мыслей, но сделал это сугубо по одной благородной причине, чтобы ты не утруждал себя их пересказом и малоприятными подробностями объяснений. Только не нужно усложнять, бери то, что лежит на поверхности, а если это не сработает, тогда и копай глубже. Победили «плащи», и это бесспорно! А вот если бы было не так, то мы, скорее всего, увидели бы на месте поля боя величественный и бесполезный курган со стелами, никчёмные и уродливые памятники с трибунами для пустых пламенных речей и другую подобную мутотень через плетень. Ха, чтобы помнили! Помнить надо об оставшихся в живых и о семьях погибших, это и есть долг благодарных потомков. «Плащи» это знают, а вот «шкурам» ещё нужно дорасти до понимания этого неоспоримого факта, а покуда они дорастут, все те, кто этого терпеливо ждёт, уже счастливо помрут. А «шкурам» только того и надо, потому они и «шкуры».

Трудно было не согласиться со справедливыми словами Дормидорфа, в последствии так оно и оказалось. Я знаю это потому, что на обратном пути мы залетели к победившим «плащам», и те с радостью и благодарностью приняли нас. Нашёл нас и тот самый могучий воин, что основательно получил по голове боевым топором. Ему, как ни странно, удалось выжить, и Дормидорф даже лечил его травами, надо сказать, вполне успешно. Крепкая голова, однако, если так кому шандарахнуть, что топор в черепе застрянет, то копыта откинешь, как миленький! А он ничего, быстро оклемался, ещё и принимал участие в наших последующих походах.

Мы ещё в лагере узнали о соглашении между геронитами и людьми леса о том, что одни могут беспрепятственно выходить на поверхность, а другие спускаться в Подземный город. Естественно, при подобающем контроле друг за другом с обеих сторон в плане всевозможных любовных делишек, а вот как будет действовать их договор в отношении гостей, нам пока было неизвестно.

Теперь же мы успешно приземлились на удобную площадку, которая была заботливо расчищена встречавшими нас геронитами и лесными, дабы мы не переломали им все деревья при посадке. Площадка эта находилась перед холмом, в глубине которого скрывался вход в Подземный город. Всё было рядом: и площадка, и вход. Молодцы, маленькие волосатики! Именно так их называл Лари, и те не обижались на него, они говорили: «А-а, это тот самый долговязый Лари, который в очередной раз свалился со своего птеродактиля перед самым приземлением, знаем такого! Как не знать! Очень весёлый человек. Он ещё всё смеялся, когда его подняли и вытащили из кустов, всего перепачканного лосиными лепёшками и чем-то противным в крапинку».

Всё действительно произошло именно так. Лари на что-то засмотрелся и, не удержавшись, свалился с птеродактиля, когда мы уже заходили на посадку. Пришлось ящеру снова набирать высоту и ждать, когда мы приземлимся и приготовимся ловить гогочущего на всю округу Лари. Ну, и представление было! Хохочущие небеса лично я вижу не так часто.

Второе место по производимому шуму и смеху занял неподражаемый Коршан, который прибывал в обличии ворона и настолько вызывающе громко раскаркался, что кто-то из геронитов был вынужден накрыть его пыльным мешком и отволочь подальше в лес, чтобы тот не мешал и не галдел, аки оглашенный. Когда мы заметили это недоразумение и освободили его, то Коршан надолго улетел, обидевшись на всех и грозно ругаясь! Он грозился лично повыщипывать своему обидчику всю его косматую нечёсаную шерсть на теле и заставить его же к утру навязать свитеров на всю нашу экспедицию.

Начавший приходить в себя Лари, узрев гневного взъерошенного Коршана, ругавшегося, как сапожник, вновь впал в гомерический транс, вызванный очередным приступом хохота! Но на этот раз ненадолго, силы были уже не те, вскоре он утомился и успокоился, к нашему всеобщему удовлетворению. Конфуз с ними, и только! Зато Лари сразу стал местной знаменитостью, затмив своим сиянием даже мгновенно погрустневшего Юриника. Мы эту рыжую и конопатую знаменитость всем миром отдраивали от экскрементов! Но ничего, вроде отмыли, обошлось без последствий, если не считать славы, которая в тот момент только робко проклюнулась из-под кустика с огромной кучей, куда умудрился приземлиться наш рыжий приятель.

Но даже во время легендарного отмывания Лари сумел отличиться.

Одна из девушек герониток усердно отдирала с его счастливого лица непонятные грязные вкрапления, намертво прилипшие к его нежным щёчкам. Она даже стала возмущаться:

– Да что же это сожрал сохатый, вот прилипло! Прямо въелось! Какая отвратительная гадость! Фу-у! Ну, никак с лица не отдирается, хоть тресни!

И она с досады замахнулась на нашего Лари, который резко отпрянул в сторону, споткнулся и завалил котёл с тёплой водой, который, опрокинувшись, залил костёр и отдыхавших возле него лесных и геронитов, а те, в свою очередь, повскакивали с мест и растоптали… В общем, далее произошла цепная реакция! Лари просто рыдал от раздиравшего его смеха, при этом без стеснения пуская мутные слёзы, оставлявшие за собой конопатые следы на щеках, облепленных уже успевшей подсохнуть болотно-зелёной массой. Уж он-то наверняка знал, что сожрал сохатый и что там у него поналипло на нежных щёчках. Когда более-менее всё успокоилось, ничего не подозревавшая робкая девушка хотела уже ножичком как следует поскоблить, чтобы наверняка отодрать эти непонятные пятнышки. Лари был на грани истерики. Мы и сами умирали со смеху, но всё же нашли в себе силы объяснить ей, что это простым ножичком не отодрать, только если вместе с нежными щёчками.

Когда Лари был успешно отмыт, вычищен и даже причёсан, мы, наконец, получили счастливую возможность поприветствовать Сергая и Якоба, скромно стоявших всё это время в сторонке, наблюдавших за нами и ожидавших своего часа. Они пришли, чтобы встретить нас и препроводить в Подземный город, как и было условлено. Мы обнялись и начали беседу, ведь пока Лари сушился возле костра, дрожа рыжими голыми коленками, нам нечего было делать.

Сергай поведал, что в селении, именуемом посёлком Ворот, в котором мы имели удовольствие быть в наше первое посещение Подземного города, видели одинокую незнакомку, худую горбатую старуху. Она искала каких-то своих дальних родственников. А так же был замечен старик рыбак, бывший в селении проездом и выменявший себе на пойманную рыбу лук и стрелы для охоты. Сергай рассказывал нам всё это с игравшей у него на лице самодовольной ухмылкой, видно было и невооружённым глазом, что он считает это делом несерьёзным и недостойным его высочайшего вельможного внимания, но, не смотря на это, он продолжал:

– Да, вот ещё что, мальчишки на прибрежном пляже заметили отсутствие нескольких булыжников, между прочим, на месте, где они лежали, остались чёткие следы. И это ужасно! Уж это страшное преступление вас должно наверняка заинтересовать! Дело явно непростое и таинственное. Шутка ли, пропали булыжники, да не один, а несколько! Если хотите, можете пойти и посмотреть, это очень важная улика, сразу всё разъясняющая. Мальчишки говорят, что ещё несколько дней назад рыбачили там и камни преспокойно лежали на своих местах, а иначе они бы обязательно заметили. А может, булыжники сами потихоньку уползли? А если серьёзно, то взять их мог кто угодно, хотя бы для того, чтобы просто бросить в воду и посмотреть на брызги и расходящиеся по водной глади круги, или червей для рыбалки искали. Вот что я вам скажу: все эти пустяки яйца выведенного не стоят! Камни, горбатая старуха со стариком – всё это чушь собачья! Послушайте моего доброго совета: не теряйте зря время, займитесь делом! А если будет что-нибудь серьёзное, в чём я очень сильно сомневаюсь, то я сам разберусь с этим в два счёта, а вам всенепременно сообщу через вашего посыльного духа-исполнителя, который прилип ко мне, как угорелый к форточке! Надоел хуже горькой редьки.

Дормидорф ни капельки не смутился и не обиделся, ответил спокойно и вежливо:

– Мы вовсе не собираемся долго испытывать ваше терпение и гостеприимство, которым вы так славитесь, вот только кое-что перепроверим и коли наши подозрения не подтвердятся, то полетим себе счастливо дальше! Нам ведь нужно спешить к людям океана.

Сергай поинтересовался, заинтригованно приподнимая левую бровь и надменно кривя губы:

– Это какие такие подозрения?

– Да пустяки, разные, вроде булыжников и незнакомых горбатых старух со стариками. Может, это и случайность, а может быть, и нет. Вот и проверим, а там видно будет…

Сергай снова рассмеялся, задрав голову и дружески похлопав Дормидорфа по спине:

– Да я же пошутил, предлагая вам пойти посмотреть на исчезнувшие камни! Вы что, шуток не понимаете? Неужто и вправду пойдёте смотреть?

Дормидорф ответил серьёзно:

– Ты-то пошутил, а я и не думаю шутить, вон и Лари уже подсох и хоть ещё немного трясётся, но выглядит вполне сносно, как огурец, правда, сильно замалосоленный. И замученный вашим трогательным радушием Коршан уже вернулся.

И действительно, Коршан недовольно прохаживался, слегка приподнимая ноги и часто-часто потряхивая ими, прежде чем брезгливо переставить на новое место, будто очищая от налипшей надоедливой грязи, выражая, таким образом, своё крайнее недовольство и едва сдерживаемое раздражение. Все посмотрели на него, а он, заметив это, замер на месте и громко, омерзительно каркнул. Сергай скорчил недовольную мину и отвернулся в сторону, а Дормидорф, слегка ухмыльнувшись, продолжил всё так же учтиво и вежливо:

– Вот что значит хорошее воспитание! Так что теперь мы вполне можем следовать за вами.

Сергай понимающе посмотрел на Дормидорфа и широко улыбнулся, восхищённо покачав головой. Хитрый дед всё умел представить в выгодном свете и повернуть таким образом, что недостатки обращались в достоинства.

– Раз ворон уже готов, то вернёмся к нашим булыжникам. Давайте отправимся сразу к тому месту, где они лежали.

И мы всей компанией отправились туда. По дороге разбились на небольшие группы, так было удобней идти и разговаривать. Коршан сразу бесцеремонно взгромоздился на плечо Корнезара и расселся там, как у себя дома. Несмотря на отчаянные и категоричные протесты последнего, ворон упрямо не желал лететь или оборачиваться человеком и идти пешком. Так и проехал Коршан всю дорогу на Корнезаре, который стеснялся при всех выяснять с ним отношения. Но после этого случая Корнезар клятвенно обещал себе непременно разобраться с пернатым любителем въехать в рай на чужом горбу.

Минут через сорок мы были на месте. Огромное подземное озеро спокойно катило свои сине-зелёные воды, ритмично бьющиеся о песчаный пологий берег. Ветра почти не было, а с высоченных сводов пещеры кругом разливался приятный рассеянный дневной свет. Только мы не стали переходить озеро, как в прошлый раз, а спустились с основной дороги левее и вниз до самого пляжа. Наряду с сильно утрамбованным мелким песком кругом лежало множество булыжников. Эти камни, видимо, были выброшены из воды теми, кто очищал подводную песчаную часть пляжа. Интересно, зачем Томаране, если это всё же она, было брать и нести их куда-то с берега? Коли булыжников было и так полно вокруг! Зато, наверное, их не было под водой. Так и оказалось – прибрежную часть чистили, а значит, под водой близко к берегу исчезнувшие камни искать было нечего, начинать нужно было на приличной глубине, куда не заплывают местные мальчишки, которые сразу бы заприметили невесть откуда взявшиеся булыжники, элементарно споткнувшись о них. Они наверняка заплывают везде, но где-то бывают реже. Такое место нам и предстояло найти.

Местные мальчишки, вызванные нам в помощь, охотно показали место, откуда пропали камни. Следы от булыжников действительно имелись. Судя по вмятинам в плотном белом песке, камни были весом около трёх-четырёх килограммов и взяты были не в одном месте, а в нескольких, в диаметре около десяти метров. Мы насчитали три следа. Дормидорф отошёл в сторону, о чём-то сосредоточенно соображая, а мне в это время пришла мысль, которой я и поделился с ним, подойдя поближе:

– Было бы неплохо, если бы наш специалист по погружениям обследовал подводную часть берега на предмет нахождения утопленной там с помощью булыжников одежды или ещё чего-нибудь.

Дормидорф удивлённо воззрился на меня и спросил:

– Что же натолкнуло тебя на подобную мысль?

– Камни приблизительно одного веса и размера, и они не маленькие. Кидать такие в воду ради баловства неудобно, проще найти поменьше, вон их тут сколько. Зато удобно с их помощью утопить что-нибудь, например, одежду. Придавить её ко дну, чтобы не всплывала, и не унесло течением. Если Томарана собиралась углубиться в этот мир, то ей нельзя было тащить свою одежду с собой даже в рюкзаке, ведь по ней можно легко опознать её личность! Даже если она ловко загримируется, изменив внешность, одежда непременно выдаст её с потрохами. Следовательно, если здесь орудовала Томарана, то одежда должна быть где-то рядом и, скорее всего, под водой.

– Совершенно правильно мыслишь, – отвечал Дормидорф, – скажу даже больше, беглянка надеется когда-нибудь забрать свою одежду, наверное, она дорога ей, как память! Да, от любимых вещей очень трудно бывает отказаться, это я по себе знаю. К тому же сжечь или закопать что-либо здесь, не привлекая внимания, трудно. Как, например, будет выглядеть голая или поспешно переодевающаяся женщина где-нибудь на равнине? Укромных местечек практически нет, всё на виду. А на пляже совсем другое дело: не спеша сняла одежду и пошла купаться, никаких подозрений не вызывая. Старую одежду спрятала в укромном месте под водой, придавила булыжниками, взятыми на берегу, а затем надела заранее приготовленную одежду, и всё шито-крыто.

– Если она наденет сапоги без каблуков, немного ссутулится, да выпьет какого-нибудь зелья, повышающего мохнатость, то её трудно будет найти среди жителей этого народа. А ведь старуха была как раз худая и горбатая, видели ещё и старика. Томарана с лёгкостью может менять свой облик с помощью подручных средств, мы это хорошо знаем, она на выдумки хитра.

– Значит, искать нам нужно как старуху, так и старика, – подытожил я речь Дормидорфа и добавил: – На мой взгляд, искать под водой спрятанную одежду нужно в непосредственной близости от какого-нибудь легко запоминающегося ориентира, находящегося на берегу. Так по прошествии времени будет проще найти место подводного тайника.

Дормидорф тут же подхватил мою мысль и начал развивать её:

– И этот ориентир должен быть рядом с местом, где она брала камни, нет смысла тащить их куда-то, когда весь берег усеян ими, бери, где хочешь. Если только она не сделала так намеренно, полагая, что мы подумаем именно так. Ладно, сейчас проверим, давай искать ориентир.

Дормидорф дал указания Лари готовиться к погружению. Но рыжий Лари на то и был рыжим Лари, погружаться он готов был всегда! Дормидорф подробно объяснил ему, что и где предстоит искать. Лари радостно хохотнул и достал из своего походного рюкзака глиняный пузырёк с какой-то жидкостью и, сделав несколько больших глотков, смачно крякнул и убрал его обратно, довольно причмокивая, смакуя послевкусие. Гурман ещё нашёлся! Затем он начал быстро раздеваться, ожидая дальнейших указаний Дормидорфа. Сам же Дормидорф вместе со всеми старательно осматривал берег в поисках подходящей метки-ориентира. Томарана была, как известно, женщина далеко не простая, потому мы не надеялись запросто найти эту самую метку! Нет, тут обязательно должен быть какой-нибудь подвох или коварный выкрутас с её стороны, без этого никак не обойтись. В принципе, таким ориентиром могло служить всё, что угодно, начиная от средних размеров валуна и заканчивая кустом можжевельника, растущего неподалёку.

Но кустов ведь много, валунов тоже, можно и спутать со временем, а тут требуется что-то особенное, запоминающееся, что и через неделю, и через месяц будет легко найти и невозможно спутать ни с чем другим. А подобных предметов во множестве быть не может. На что же мог упасть её взгляд, из того, что находится неподалёку? Сколько мы не смотрели, ничего из ряда вон выходящего обнаружить так и не смогли, но что-то всё равно должно быть, и мы упорно и планомерно продолжали искать.

Поиском были заняты все, только Сергай с Якобом стояли в сторонке. Они крайне скептически относились к нашим стараниям, считая, что всё это глупости и баловство. Зато их свита, особенно девушки, в поте лица помогали нам, время от времени бросая призывные взгляды на своего ненаглядного Юриника, который довольно похрюкивал от переизбытка эмоций, переполнявших его. Рыжий полуголый Лари тоже не был обделён внимательными взглядами местных красавиц, но то было внимание совершенно иного рода. Пристальные, недоумённые и ошеломлённые взгляды доставались ему! А всему виной была его необычная, розоватая, словно просвечивающая кожа, поросшая редкими рыжими волосьями. Подивиться на эдакое чудо приходили даже девушки, отошедшие довольно далеко от нас в поисках ориентира.

Рыжий Лари, словно некий чудной маячок, приманивающий мохнатых охотниц, отсвечивал телесами на весьма приличное расстояние. Некоторые чрезмерно импульсивные особы даже пытались робко коснуться подобного чуда природы, но врождённая скромность и присущая им воздержанность не позволяли этого сделать без подобающей в подобных случаях страстной прелюдии. Но их восхищению не было предела, особенно, когда бурно разыгравшаяся фантазия дорисовывала им то, что, к сожалению, было всё ещё скрыто под видавшими виды походными панталонами рыжего Лари. Смех и басовитое щебетание наполняли окружающее нас пространство со всех сторон. А Лари всё было нипочём, он радостно смеялся, почёсывал конопатой пятернёй свою примечательную рябую грудь и одновременно с этим заигрывал с одной из девушек. Находясь по пояс в воде, он пытался утянуть её за собой.

Именно тогда он вдруг всплеснул руками и громко вскрикнув, свалился, как подкошенный, уйдя под воду с головой. Правда, Лари сразу же поднялся и со своим обычным смешком принялся тщательно растирать ушибленное место, корча при этом страдальческие гримасы и остервенело ругаясь на непонятном языке вполголоса. Оказалось, что под водой находился валун размером с лежащего крупного буйвола, наполовину вросший в прибрежный песок. Об него наш герой и стукнулся бедром правой ноги, ради справедливости надо заметить, ушибся он довольно сильно. Но Лари, будучи волевым человеком, взял себя в мужественные руки и держал, крепко-накрепко стиснув зубы и успокаивая. К нему подошёл змей-искуситель Юриник и посоветовал не мучиться и не терпеть зазря, а отдаться на милость знающим толк в утешениях девушкам. Лари ещё слегка поартачился, а потом плюнул и отдался весь без остатка.

Пока девушки лечили раскапризничавшегося сверх меры Лари, Дормидорф уже знал, в каком направлении ему предстоит искать в первую очередь, при условии, конечно, что подобных булыжников в этом месте под водой немного. Оказалось, этот камень был единственным на несколько сотен метров в одну и другую сторону побережья. Таким образом, вопрос, откуда начинать поиски, был решён, и вновь обретший физическое и душевное спокойствие Лари принялся методично обследовать дно от подводного камня вглубь озера, благо, вода была прозрачна, как горный хрусталь, что, естественно, существенно облегчало поиски.

То, что выпил незадолго до своего погружения Лари, было не чем иным, как тем самым зельем, сваренным на молоке кита, о котором говорил Дормидорф. Это чудо-зелье позволяет долгое время не дышать под водой, ощутимо замедляя обменные процессы в организме и, как следствие, процесс потребления кислорода. Юриник с Дорокорном и я ринулись было помогать ему, так же как и многие герониты, но не успели мы раздеться и до половины, как Лари, вынырнув метрах в сорока от берега, быстро поплыл к нам, держа в руках нечто округлой формы.

Нужно заметить, что подземные люди обычно купаются голыми, не считая это чем-то особенным. Подобное обстоятельство в первое время нас немного шокировало, и если к виду поросших шерстью мужчин привыкнуть было нетрудно, то с мохнатыми женщинами вопрос обстоял несколько сложнее! Но ничего, лично я представлял, что это у них просто купальники такие экзотические из редкостного местного мохера. Это сколько же моющих средств нужно, чтобы ухаживать за подобным количеством шерсти? Видимо, у них был какой-то секрет, ибо шёрстка у всех лоснилась и переливалась на свету, просто загляденье!

Наш домовой, как только познакомился с Лари, тут же окрестил его Ларьком. Со временем это прозвище успешно прижилось, и никто в кругу друзей иначе его и не называл, за редким исключением. Так вот, Ларёк очень быстро доплыл до берега и, отдав Дормидорфу то, что извлёк из-под воды, так же быстро, не молвив ни слова и не объясняя причин, ринулся обратно в таинственные глубины озера. Красиво нырнув прямо возле берега, он мгновенно исчез под водой, только дорожка мелких всплывающих и лопающихся пузырьков показывала, где он проплывал за несколько мгновений до этого.

У Дормидорфа в руках вместо ожидаемого свёртка с одеждой Томараны оказалась небольшая бутыль из тёмно-красной глины, запечатанная чем-то вроде сургуча, с верёвкой, торчащей из тёмно-коричневой пробки-нашлёпки. Дормидорф, удивлённо приподняв косматые с проседью брови, решительно потянул за верёвочку, поднатужился, и с характерным звуком бутыль распечаталась. Из горлышка пулей выскочило что-то маленькое и чёрное, словно сверхскоростной дрессированный шмель и, жужжа, как майский жук, это нечто в мановение ока умчалось восвояси. Дормидорф с досадой развёл руками и, огорчённо насупившись, пробурчал сквозь зубы:

– Старый мухомор, ящер пустоголовый, семикрылый херувим! Во-во, и пень лесной! Постоянно недооцениваю Томарану, а она ведь так предсказуемо изворотлива. Мне достаточно было только предположить её последующий ход и подстраховаться на всякий случай, поставив ловушку перед задуманными ею каверзами и хитростями. Ведь была же мысль открыть эту бутыль аккуратней, чтобы ничего не вылетело иль не вывалилось! Так нет! Ведь можно было сорвать сургуч в замкнутом пространстве, и тогда бы пташка не упорхнула. А Томарана ни за что не узнала бы о том, что мы идём за ней по пятам и была впредь менее осторожна. Ну, да ладно, будем в следующий раз умнее, не зря же говорят, за битого двух небитых дают! Век живи, век учись!

Говоря это, он вытряхнул из бутыли скрученный в рулон свиток, на котором было написано послание. Вот дословно текст, который Дормидорф торжественно зачитал вслух присутствующим:

«Достойному предводителю Дормидорфу и моему любознательному другу и ценителю прекрасного Юринику, а так же тем, кто придёт вместе с оными достойными мужами!

Подозреваю, друзья мои, и смею надеяться, вы всё ещё пребываете в том же славном составе, что и в школе, где я имела удовольствие с вами познакомиться. Как вы догадались, я давно разгадала ваши хитроумные намерения, скажу больше: они успешно вписывались в мои скромные планы, ибо основной моей задачей было проникновение в настоящий Подземный город. Что, к сожалению, сделать сама я никак не могла, ибо не знала месторасположение тщательно скрываемого потайного хода. Но нужно отдать должное, каким-то чудом вам это удалось проделать, подозреваю, что не обошлось без помощи иных сил, обладающих неординарными способностями! Потом, надеюсь, вы обязательно поделитесь этим со мной. Лично я рассчитывала, что герониты откроют проход сами, заинтересовавшись происходящим в школе, а мне всего лишь останется незаметно воспользоваться этим. Но промашка вышла, и я просчиталась, пошла по шерсть, а воротилась стриженной!

Конечно, я не исключала возможности проникновения в ряды учеников разведчиков, кои непременно станут мешать моим далеко идущим намерениям, но моя задача была вынудить их, то есть вас, друзья мои, действовать в моих интересах, не осознавая того. Коли вы читаете это послание, значит, я немного недооценила вас, и вы успешно идёте по моему следу, но не по пятам, как вам, возможно, кажется, а с достаточно большим отставанием. Я предусмотрела и это, как вы, достопочтимый Дормидорф, уже имели удовольствие догадаться, откупорив сию бутыль и заслуженно обругав себя «старым пнём, мухомором, ящером пустоголовым и семикрылым херувимом», именно это я нашептала в бутыль.

Теперь я буду непременно предупреждена о вашем приближении, искренне благодарю вас, старина. Но не вините себя, достопочтеннейший, и ни в коем случае не корите. Вам, любезный друг, легче недооценить меня, нежели отдать должное, а уж тем более переоценить! Ведь я женщина, куда мне до вас, умных и проницательных вездесущих мужчин! Ваше импульсивное, а потому и необдуманное решение предугадывать и впредь расставлять ловушки перед задуманными мною хитростями будут в дальнейшем также успешно учтены. Вам всегда легче бывает сказать, чем сделать. Любите вы, мужчины, однако, прихвастнуть! Откуда я знаю про это? Всё слишком очевидно, а потому к другому выводу вы и не могли придти. Ну, надо же было так опростоволоситься и упустить заговорённую колибри, которая, кстати, очень скоро найдёт меня.

Примите мой добрый дружеский совет: не пытайтесь найти меня, я не представляю совершенно никакой угрозы для этого мира, который очень люблю! Не теряйте даром сил и времени, я вам не враг, и обязательно найду вас в ближайшее время, может быть, даже смогу помочь, коли в том будет нужда.

Искренне ваша, Томарана».

Дормидорф, закончив чтение, был немало удивлён, как впрочем, и все мы. Повисла неловкая тишина, которую разорвал душераздирающий вопль, прокатившийся по окрестностям многократным эхом, доносившийся со стороны, куда недавно уплыл наш любитель погружений. Все обернулись на крик и увидели что есть мочи гребущего к берегу ошалелого Ларька, который удирал во все лопатки от стаи белёсых крупных дельфинов, уже почти настигших его. Он грёб, как одержимый, периодически издавая вопли. Грести с такой силой и плавать с подобной скоростью человек может только в том случае, если его дражайшей жизни угрожает смертельная опасность.

Я был немало удивлён не столько опасности ситуации, сколько появлению дельфинов. Либо вода в озере соленая, либо это и не озеро вовсе, либо здесь живут пресноводные дельфины. Ладно, потом разберусь.

Всё происходило очень быстро, но мы всё же успели забежать в воду по грудь и, схватив под белы рученьки выбившегося из сил Ларька, практически выволочь его на берег, тем самым, очевидно, спасти его.

Незадачливый естествоиспытатель и мастер всевозможных погружений находился сейчас не в лучшем виде, он висел у нас на руках и не мог произнести ни слова, а только бешено вращал глазами, отплёвывался, булькал и пускал пузыри ртом и носом. А ещё Ларёк, по своему обыкновению, постоянно идиотски и истерично подхихикивал. Не успели мы его окончательно выволочь на берег, как дельфины, развив огромную скорость, надавали ему под водой своими носами множественных пинков, придав нам такое мощное ускорение, что мы вместе с Ларьком, словно огромный снаряд в бурлящей и пенящейся волне, кубарем выкатились на прибрежный песок. Причём дельфины до последнего продолжали метко шпынять многострадального Лари, ни разу не задев никого из нас.

С трудом отдышавшись, он поведал нам трогательную историю о том, как ныряя за бутылью, своим намётанным оком заприметил невдалеке одинокую самочку дельфина. Она, к своему несчастью, тихо и мирно отдыхала, возлежав на песчаном дне, словно на перине, мерно покачиваясь, приоткрыв один глаз и наслаждаясь тишиной и покоем, при этом совершенно никому не мешая. Ларёк для себя отметил, что она спит, а, как известно, дельфины спят попеременно то одним глазом, то другим. В этот раз ей повезло, ибо он уплыл восвояси, совершенно не потревожив её покоя и никоим образом не нарушив томного уединения. Но он обещал себе обязательно вернуться и как можно скорее, что, естественно, не преминул сделать сразу после передачи Дормидорфу бутыли.

Бесцеремонно разбудив дельфиниху, Ларёк принялся возбуждённо уговаривать перепуганную самочку дать ему позволение залезть к ней под хвост! Прикрываясь при этом научными целями и, разумеется, без всякой задней мысли. Кто бы мог подумать! Какая неслыханная наглость и вопиющая дерзость! Это же какая порядочная дама позволит подобную вольность первому подплывшему невзначай мужчине!

Но Ларёк убедительно уверял её, клялся и божился, что это просто необходимо сделать с одной-единственной благородной целью, дабы отщипнуть у неё от хвостового плавника малюсенький кусочек, так необходимый ему, известному натуралисту-естествоиспытателю и пламенному почитателю дельфинов, для приготовления какого-то особенного редкого зелья. Он уверял, что это будет совершенно безболезненно. Но самочка отказала ему в такой непристойной просьбе, справедливо посчитав его не вполне нормальным.

Ну, и что же предпринимает наш Ларёк? А вместо того, чтобы вовремя уняться и вежливо раскланяться и смыться по добру по здорову, он принялся требовательно настаивать и даже укоризненно упрекать её в сознательном нежелании помочь всеобщей мировой науке. Отчаявшись отвязаться от приставучего конопатого заморыша, она сообразила позвать на помощь своих сородичей. Бдительная самка заподозрила нашего рябого натуроведа в том, что он лишь прикрывается наукой, а на самом деле явно какой-то не такой и его, не на шутку озабоченного, всенепременно следует изловить и хорошенько разобраться что к чему, пока он не успел натворить всяких научных дел. Тут и дети плавают, между прочим!

Под водой звук передаётся, как известно, гораздо лучше, нежели по воздуху, и именно поэтому помощь подоспела быстро. Вся её стая была тут как тут уже через несколько секунд. Рассвирепевшие дельфины чуть было начисто не отодрали нашему Ларьку все мало-мальски выпирающие части его веснушчатого тела. Опоздай мы на несколько мгновений, и они сотворили бы из него удивительный конструктор-загадку для занимательных анатомических игр, состоящий из целого множества отдельно плавающих маленьких кусочков. А тот жуткий, леденящий кровь вопль, который привлёк наше внимание, означал всего лишь удачное попадание в некую известную и болезненную точку его организма. Мы терпеливо и сочувственно утешали нашего несчастного рыжего натуралиста, так безвинно и мучительно пострадавшего во имя всеобщей науки.

Стоя подбоченившись на пологом песчаном берегу, Ларёк рассказывал этот случай с искренней досадой, поражённый до глубины души вопиющим непониманием, с коим ему пришлось только что столкнуться. Он обиженно поджимал губы, голос его трагично дрожал, а одной рукой он всё время нежно притрагивался к ушибленному месту, иногда заботливо поглаживая его.

А в это время весь пляж в прямом смысле лежал, а точнее, катался по песку, надрываясь, задыхаясь и захлёбываясь от смеха, держась за животы, всхлипывая и рыдая. Один Ларёк был невесел. Поражённый масштабами своего таланта смешить людей, он удивлённо разводил руками и пожимал сутулыми плечами, испещрёнными рябью конопушек, пытаясь осторожно и нежно массировать ушибленные места. Всё это лишь усиливало всеобщий гомерический хохот. Сами же дельфины выглядывали из воды метрах в десяти от нас, стоя на месте, словно поплавки. Они, конечно, всё слышали, а не утонули и не захлебнулись только потому, что родились в воде, и это была их родная стихия. Они трещали, крутили головами, как заведённые, с шумом и водяной пылью выпуская фонтанчики брызг, фыркая, отдуваясь и громко попискивая от смеха и неудержимого восторга. Конечно, всё выяснилось и образумилось, но Ларёк прославился ещё больше, на него теперь без слёз радости вообще редко кто мог смотреть. Он прослыл не только неподражаемым мастером скоростного погружения, но и редким любителем млекопитающих.

Теперь перед нами стоял один важный вопрос: как нам следовало поступить с Томараной? Стоило ли верить ей, преследовать, или оставить это неблагодарное занятие и отправиться дальше, в гости к племенам людей океана, плавать с китами и дельфинами в поисках затерявшихся где-то там людей?

Наши размышления прервало громкое и до боли знакомое небесное хрюканье, обычно неотъемлемо сопровождающее приземление Коршана. Ворон камнем упал на берег возле нас и тут же, коснувшись земли, обернулся человеком. Оказывается, этот прохиндей во время наших поисков преспокойно прохлаждался в сторонке, наблюдая за обстановкой и предавался размышлениям о вечном, любви и ненависти, добре и зле. Как раз тогда его высочайшее внимание привлекла вылетевшая из бутылки малюсенькая птичка, ужужжавшая восвояси. Коршан, вопреки ожиданиям, не сразу ринулся ловить её, хотя, по его словам, он и мог это сделать в два счёта. Он же, как нам давно известно, выдающийся мастер высшего пилотажа, непревзойденный летун и боюн клювом всех времён и народов! Ему поймать колибри, как в Корнезара на лету попасть, раз плюнуть! Коршан мог поймать даже бешеную моль в самую ветреную погоду, а не то что мелкую пташку! Поймать, зажмурив при этом один глаз и вовсе не пользуясь лапами, чем он часто и занимался в былые голодные времена! Но, нужно отдать ему должное, он решил поступить мудро и прозорливо, тут уж ничего не скажешь! Коршан задумал проследить, куда полетит ничего не подозревавшая птичка, и поймать её только тогда, когда будет полностью уверен, что она достигла своей цели. Ну, или почти достигла. Чтобы ни в коем случае не дать маха, а точнее, не дать ей сообщить Томаране о том, что мы идём по её следу. Он-то, конечно, задумал всё правильно, но воплотил задуманное в жизнь не совсем точно.

Где-то на расстоянии десяти минут полёта отсюда он увидел, к своей искренней радости, личность, бредущую по дороге вглубь подземной страны, подозрительно сильно смахивающую своим обликом на Томарану. Он узнал её, а, следовательно, настало время ловить пташку. И ему это с успехом и без особенных усилий удалось проделать, но… Коршан, рассказывающий Дормидорфу, а заодно и всем нам о своих подвигах, вдруг принял вид подчинённого перед начальником. Этот вид лучше всего описал Пётр Первый: «Подчинённый перед начальником должен иметь вид лихой и слегка придурковатый, дабы не вводить начальника в смущение разумением своим». И было от чего ему иметь такой вид, так как произошёл с Коршаном некоторый весьма неприятный конфуз. Как только птичка оказалась у него в клюве и он, гордый, сделал крутой вираж и лёг на обратный курс, от переизбытка чувств, самым непостижимым и загадочным образом ворон умудрился заглотить бедную пташку со всеми её потрохами и даже не поморщиться. Мало того, он вообще не сразу понял, что произошло, а когда понял, то было поздно. Вот теперь эта птичка здесь, с ним, а вроде бы её и нет вовсе.

– Так что же это? Надо понимать, ты её не можешь вынуть из своей ненасытной утробушки?

Удивились мы, а Коршан смущённо отвечал:

– Ну, в принципе это вполне возможно. Но только зачем? Она и сама уже скоро выйдет, только будет иметь не очень приглядный вид, а разговаривать с ней я бы вам и вовсе не рекомендовал. Да пустяки всё это, говорю же: я прекрасно знаю, где находится Томарана и без этой невкусной и костлявой колибри, и мы скоро можем нагнать её, если только поторопимся и отправимся прямо сейчас, без лишних проволочек. Готовьте скорей отвар конь-травы и скачите, а я полечу, буду показывать дорогу! Положитесь на меня. И, кстати, моя утробушка, как это вы обидно изволили выразиться, вовсе не такая ненасытная, а попрекать человека малюсеньким куском хлеба насущного совсем неприлично, но это уже вопрос воспитания! Н-да-с, судари! Ну, варите зелье, воспитанные вы мои, а то эдак мы никогда не найдём вашу любимую учительницу.

Мы так и поступили. Хорошо ещё, у Дормидорфа были с собой в рюкзаке все необходимые для этого ингредиенты и причиндалы. Старина Дормидорф вообще человек очень запасливый и предусмотрительный.

Уже через пятнадцать минут всё было готово. Отвара хватило на восемнадцать человек и приблизительно на час бега. Коршан не пил, зато кроме нас его выпили Сергай с Якобом и ещё с десяток геронитов и лесных людей. И через пять минут после приёма внутрь этого чудодейственного отвара мы понеслись по дороге, словно резвый табун горячих жеребцов, учуявших поблизости запах молодых кобыл! Понеслись, поднимая облака клубящейся пыли, вслед за Коршаном, летящим впереди и показывающим нам наикратчайшую дорогу.

Мы скакали молча около сорока минут со скоростью даже большей, чем тогда в лесу, во время нашего первого пробного приёма этого чудесного зелья. Каждый думал о своём. Юриник мечтал лишь об одном, чтобы Томарана не вздумала учинить с нами какую-нибудь из своих неприятных и даже в чём-то обидных и жестоких уловок, связанных со слабительным отваром или отваром правды. Об этих ухищрениях она немало и с явным наслаждением распространялась не так давно, подшучивая над Юриником. Вот он и запомнил. Но, кто знает? Может быть, она и не обманывала вовсе? А вдруг она действительно способна на такое или на что-нибудь похлеще? Особенно в критической ситуации, когда заметит погоню. Уж у неё наверняка припасено на этот случай что-нибудь вроде летающих и самоставящихся клизм, чтобы наверняка и надолго сбить с толку погоню. Так что мы ещё вполне успеваем найти на свои задницы приключений.

Вдруг Юриник принялся как-то подозрительно копошиться. Мы начали было смеяться над его предусмотрительностью, заметив, что он прямо на бегу подсовывает себе сзади под штаны какую-то тряпицу, свёрнутую для верности в несколько раз, но, поразмыслив немного и узрев в этом его поступке здравое зерно, принялись делать то же самое. И все остальные повторили за нами этот простой, но эффективный манёвр, естественно, после некоторых разъяснений с нашей стороны. Только Дормидорф не стал делать ничего подобного. Но это его личное дело, в конце концов, каждый волен сам распоряжаться собой, видимо, его вовсе не пугали последствия возможной атаки Томараны.

Мы неслись дальше, но теперь Юриник уже открыто посмеивался над нами, даже не пытаясь скрывать этого. Ликуя, он победоносно проговорил:

– Правильно-правильно! Вам не стоит надеяться на то, что у неё на всех клизм не хватит, может, они у неё многократного применения. Ох, чует моё сердце, она нам так просто не дастся!

Дорокорн, услыхав разглагольствования своего беспокойного друга, без тени улыбки пообещал ему:

– Юриник, рассчитывай на меня, я всегда и без раздумий готов уступить тебе свою клизму, имей это, пожалуйста, в виду!

Юриник, видимо, только этого и ждал, весь расплылся от удовольствия и проговорил, давясь от смеха:

– Да уж, в виду, так в виду! Спасибо тебе, добрая душа, но я-то, в отличие от всех вас, проделал все эти манипуляции с тряпочкой в шутку. Понимаешь? Ради смеха! А вы, насколько я вижу, всерьёз подготовились, задраились и забаррикадировались основательно.

Вдруг Коршан, указывающий направление, закувыркался в воздухе, словно заправский почтовый голубок, подавая, таким образом, условный знак, означающий, что он увидел наконец-таки Томарану.

Мы в этот момент бежали галопом по тропе, проходящей в ложбине меж двух невысоких, но довольно больших по протяжённости холмов, которые вскоре закончились, уступив место раскинувшейся, насколько хватало глаз, просторной песчаной долине. Вдалеке, метрах в восьмистах от нас виднелась маленькая двигающаяся чёрная фигурка, благодаря нашей скорости довольно быстро приближавшаяся. А ещё через пару минут мы уже совершенно отчётливо разглядели идущего не очень быстрым, но легким и размеренным шагом человека. Такой походкой обычно ходят на большие расстояния, экономно расходуя силы.

Это действительно была Томарана, собственной персоной. Мы узнали её по походке и фигуре. Когда же она резко обернулась, видимо, заподозрив неладное, то, естественно, сразу заметила погоню. Она встрепенулась, мгновенно вся подобралась и припустила что есть мочи, красиво выбрасывая вперёд длинные ноги. Рывок у неё получился впечатляющий, она сразу опередила нас метров на триста, что дало ей короткую передышку. Передышку пусть всего в полминуты, но и это не помешает, по крайней мере, вполне можно успеть подумать и определиться в своих дальнейших действиях.

Видимо, она тоже использовала отвар конь-травы, только не для скоростного бега, а для продолжительной и интенсивной ходьбы, так его действия хватало на гораздо больший срок, мы это знали из её же лекций по растениеведению. Вот и получалось, что если она сумеет продержаться ещё какое-то время, то действие нашей конь-травы иссякнет, и она сможет вновь улизнуть от нас. Но нам этого никак нельзя было допустить, и всё, что мы могли сделать, это прибавить скорости, сокращая продолжительность эффективности нашего зелья. Постепенно мы снова начали нагонять Томарану. Если так будет продолжаться и дальше, то через какие-нибудь пять-десять минут мы всё же сумеем настигнуть её. Коршан улетел далеко вперёд по ходу её следования с особым заданием: он должен был, обернувшись человеком, подстерегать Томарану впереди. Это было предпринято на всякий случай, вдруг у нас всё же не получилось бы настигнуть её? Мало ли чего она способна устроить напоследок, ведь ни у кого не вызывает сомнений, что её каверзный защитный арсенал полон непредсказуемых сюрпризов и неприятных неожиданностей, а по сему хорошенько подстраховаться никогда не будет лишним. Вдруг она всё же выкинет какой-нибудь фортель с коленцем? Вот тогда наш последний козырь Коршан и вступит в игру, он должен будет помешать ей бежать любым способом, хоть выскочить наперерез и поставить подножку, а тут уже и мы подоспеем.

Так что премудрая Томарана была всё равно обречена, ибо у нас было продумано всё до мелочей и теперь ей никуда от нас не деться. Её поимка лишь вопрос времени, которого у нас, в отличие от неё, предостаточно. А там видно будет: хочет она добра или не хочет, виновна в чём-то или невинна. Это мы как-нибудь определим, пообщавшись с ней вживую, а не на основании каких-то там писулек! Написать можно всё, что душе угодно, как правильно сказал Дормидорф возле озера, и подозрительно поглядел при этом почему-то на меня, а затем ещё и добавил: «Бумага-то не краснеет и всё стерпит, можно хоть целую книгу глупостей накалякать! А вот человека провести куда сложнее!». Тут, конечно, старина Дормидорф был прав, спору нет! Особенно сложно провести такого опытного и занудного старо-не-вера, каковым являлся Дормидорф, да и среди наших спутников наверняка найдутся весьма дюжие умельцы справиться с непростой задачей: выяснить и отличить – где правда, а где коварная ложь и хитроумный вымысел.

Итак, мы настигали Томарану, и, казалось, осталось лишь протянуть руку… но это только казалось. Вот впереди появился несущийся ей наперерез Коршан. До их долгожданной и радостной встречи оставались какие-то считанные мгновенья, и мы уже мысленно потирали от удовольствия руки в предвкушении удачного завершения нашей совместной операции, так скоро закончившейся, практически не успев и начаться. Но что это?

Совершенно неожиданно Томарана поступила крайне невежливо по отношению к нам! Она просто-напросто растворилась в воздухе, будто её и не было никогда! Могла бы хоть предупредить, и, кстати, нас она почему-то этому не обучала! Там, где она только что находилась, всё ещё тянулся след от поднятой её сапогами пыли, но и этот след прервался одновременно с её исчезновением. Мы остановились, как вкопанные, приплясывая от нетерпения, один только Дормидорф побежал дальше, не сбавляя темпа, и, казалось, даже прибавил ходу, будто боясь опоздать. Достигнув места, где только что исчезла Томарана, он тоже испарился в точности так же, как за секунду до этого исчезла она.

Мы молча топтались на месте, не зная, что думать, а тем более, делать. Только что они были здесь, а теперь вместо них пустое место, не осталось даже и следа! Это прискорбное обстоятельство в уме никак не хотело укладываться! Но, правда, ради справедливости нужно отметить, что и особенного беспокойства пока не было: ведь раз Дормидорф счёл необходимым так поступить, значит, он, надо думать, знал, что делал. Нам же оставалось верить в его возвращение и надеяться, что он не заставит себя слишком долго ждать. Хорошо бы его исчезновение произошло по его собственной доброй воле, а не вопреки.

Мы разбили небольшой лагерь и с наслаждением отдыхали. Больше спешить было некуда, тем более действие конь-травы почти завершилось, оставался лишь лёгкий гул в конечностях и слабое подёргивание, как остаточное явление.

Больше всех, как ни странно, волновался и переживал за деда наш неугомонный Ларёк. Какой-то он оказался слишком мнительный и чересчур легковозбудимый. Может быть, он был такой шебутной и бесноватый в силу своей врождённой нервозности? Или в далёком детстве лось ему не только язык отдавил и уши, а прищемил и ещё что-нибудь? Только тогда сразу не заметили, а теперь вот, нате вам, сказывается. Даже наверняка так и есть! Так или иначе, но Ларёк всё время нервно хихикал, бегал туда-сюда и приставал с разговорами то к одному, то к другому. Сначала ему вежливо давали понять, что сейчас не самое подходящее время для бесед, но он никак не хотел уняться. Словом, Ларёк вёл себя, как назойливая муха, скрещенная с банным листом и бараном, тем более, что объект вожделения и у мухи, и у банного листа один, как следует из пословиц. Неизвестно ещё, чем бы всё закончилось, ибо Лари уже начал лезть с навязчивыми разговорами к Сергаю и Якобу, но в нескольких десятках метров от нас вдруг появился старина Дормидорф.

Он возник так же неожиданно, как и исчез и, озираясь по сторонам, как ни в чём не бывало направился к нам, мило улыбаясь. Мы почему-то вежливо поздоровались с ним, будто давно не виделись, и только потом, окружив со всех сторон, приступили к расспросам.

Дормидорф рассказал, что ему удалось каким-то непостижимым образом проследовать за Томараной в то место, куда она перенеслась в тот самый момент, когда мы её уже почти схватили. Чтобы нам было проще понять, куда именно она исчезла, Дормидорф привёл пример с огромными зеркалами, которые нам необходимо было представить в воображении. Эти зеркала находились в среднего размера пещере одно напротив другого со всех сторон одновременно, а между ними, в самом центре, мы. Неважно, все вместе или поодиночке. И что же мы видим? А видим мы следующее: в каждом зеркале бесконечно длинные коридоры, уходящие вдаль и состоящие из верениц небольших пещерок. Пещерки в точности такие же, как та, в центре которой мы и находимся, ибо они являются всего-навсего зеркальным отражением. Эти коридоры из пещерок расходятся во все стороны, уходя в точку, и в них такое же бесконечное множество наших отражений. В каждом из отражений мы находимся во всех этих маленьких пещерках. Дормидорф акцентировал именно на этом обстоятельстве наше внимание. Размер пещер обусловлен лишь расстоянием одного зеркала от другого и, соответственно, этих зеркал от нас, когда мы находимся между ними. Нас визуально бесконечное множество и подобных пещер тоже. Вместе с тем физически мы находимся в одном месте и в единичном экземпляре.

А что, если бы мы могли переноситься или вселяться в эти свои отражения по желанию, в любые отражения на выбор, захотим – во второе, десятое или тысячное по счёту от нас теперешних? Что бы тогда было? А было бы вот что: если переместиться в отражение, которое находится впереди нас, то мы попадём в ближайшее будущее! И чем дальше по счёту вперёд мы будем перемещаться, тем в более далёкое будущее мы попадём. Если перенестись в те отражения, что сзади – то это забросит нас в прошлое по такому же принципу. Если же переноситься влево или вправо, то это параллельные измерения, и там тоже есть своё будущее и прошлое.

А вот с диагональными отражениями я ничего толком не понял! Какие-то возможные обходные пути наиболее важных для нас пересекающихся измерений, которые, в свою очередь, являются такими же обходными мирами для обитающих в тех диагональных промежутках времени и пространства, во как! Но пока мне это и не так важно, разберусь потом. Вот и получается – где наше очередное отражение, там точно такой же мир, с той лишь разницей, что населён он другими людьми и животными, такими же, как и мы по облику, но просто другими, родившимися и живущими в другие времена. Ведь за огромное количество лет существования нашей земли на ней в разное время жили разные существа, в том числе и разные люди. Их количество не поддаётся исчислению, так же, как и не поддаётся исчислению количество измерений. Это бесконечное и великое множество маленьких пространств, попробуй-ка их посчитай!

Это множество идущих во все стороны помещений и есть не что иное, как проходы в иные измерения и в другое время, где всё, казалось бы, то же самое, что и здесь, за исключением некоторых обитателей. Но не только обитатели разные, всё другое, только очень похожее на наше. Трудно представить, что было бы с этим миром, если все эти существа собрались бы здесь одновременно. Именно потому и существуют в каждом из миров проходы в бесконечное множество измерений, но путешествовать по ним или передвигаться способен не каждый.

Существо, которому открывается подобное умение, должно обладать определённым набором достоинств, которые обязательно появятся когда-нибудь у многих из нас, но не у каждого, дело во времени и в желании. Оказалось, что Томарана обладает многими из этих достоинств, что и дало ей право перемещаться. Вот и Дормидорф смог. Сам того не ожидая, он просто захотел последовать за исчезнувшей Томараной, и у него получилось. Таким образом, Томарана дала ему ещё один важный урок. Это умение, оказывается, своего рода проверка. Человек, обладающий подобным даром, неспособен нести зло как таковое в прямом и глобальном смысле понимания этого слова, и потому он не может быть опасен, хотя постоять за себя и причинить нападающему существу множество неприятностей он вполне способен, и ещё как! Что в принципе нам и требовалось выяснить: несёт ли в себе Томарана то, что может представлять хоть какую-то угрозу. Конечно же, нет! Раз у неё есть подобный дар перемещения, значит она не опасна. Теперь мы можем быть совершенно спокойны по этому поводу.

Томарана, перенёсшись в другое измерение, а точнее, в прошлое на один шаг, то есть в ближайшее своё отражение сзади, преспокойно остановилась и расслабилась, злорадно ухмыльнувшись, совершенно не ожидая того, что кто-то из нас сумеет проследовать за ней. Как же она была поражена, когда увидела перед собой Дормидорфа с выпученными глазами, всклокоченной бородой, и в придачу со свистом размахивающим своим боевым посохом! Дормидорфик, кстати говоря, и сам был поражён не меньше её, так что посмотрели они друг на друга, посмотрели, всё поняли, а потом взяли, да и рассмеялись.

Зато они там имели возможность спокойно поговорить и выяснить всё, что нас интересовало, без приставучего и прилипчивого Ларька и Юриника, неугомонного в своём любопытстве.

Оказывается, попасть в другие измерения и в другое время возможно только из этой подземной долины, где мы сейчас и находимся. Потому Томарана так и стремилась проникнуть в Подземный город, используя все доступные ей средства.

Путешествиями по иным мирам и временам Томарана занималась все последние дни, как только проникла в Подземный город и нашла эту долину, возвращаясь в это измерение только для небольшого отдыха, и используя его, как некую точку отсчёта, как ориентир во времени и пространстве. Она действительно ищет какого-то своего близкого родственника. И если ей повезёт, то она его обязательно отыщет, по крайней мере, она в это верит.

Напоследок Томарана передавала всем, а особенно, естественно, своему любимчику Юринику, пламенный привет и заверения в искренней дружбе, чему мы были несказанно рады и счастливы. Нам вообще совершенно не хотелось, чтобы Томарана оказалась злодейкой. Она ещё в школе гадостей нам понравилась… как человек, и к тому же она оставалась нашей первой учительницей! Так что, как ни крути – а это святое!

Теперь, когда всё встало на свои места, мы вполне могли отправляться дальше по своим делам, и нам оставалось поблагодарить геронитов и лесных людей за неоценимую помощь и решить, чем же заняться и куда податься в первую очередь.

Но что бы мы там себе не нарешали, а это уже будет совсем иная история. История, которую я, очень даже может быть, поведаю, но только в другой раз, коли буду видеть в подобном утомительном и беспокойном занятии хоть какой-нибудь смысл. Ибо изложенного здесь вполне достаточно, даже с избытком, чтобы имеющий глаза да услышал.

Могу лишь добавить, что Томарана нас не обманула и выполнила все свои обещания, данные ею в послании. В скором времени наши пути вновь пересеклись, и пересекались потом не раз, и она, как и обещала, очень помогала нам во многих важных делах. А иногда, когда мы заходили в тупик и не могли найти выхода из создавшегося положения, нам даже приходилось отправлять за ней духа-исполнителя, который работал «на полную ставку», обеспечивая связь с этой мудрой женщиной. Ох, и намаялся же он, отыскивая её по измерениям, где она разгуливала уже, как у себя по даче. Она всегда появлялась, когда пожелает, и исчезала, когда вздумается, но с Юриником у них завязались самые дружеские и тёплые отношения, какие только могут быть между бабушкой и любимым внучком. Дорокорн со временем вынужден был смириться с этим. Они с Ларьком и Коршаном частенько немилосердно поддевали Юриника, на защиту которого, как правило, вставали мы с Дормидорфом и, как ни странно, Корнезаром. А наш храбрый Юриник в это время обычно величественно молчал, счастливо и многозначительно улыбаясь, тем самым милостиво позволяя нам защищать его от назойливых нападок друзей. Максимилиан, как и грозился, поселился у Юриника, естественно, сопровождая его во всех походах, а Банаша с близнецами в их отсутствие непременно оставалась на хозяйстве.