Глава 7
Домовик

Наконец деревья расступились, и перед нами раскинулось поле широко, а за ним – множество домов и домишек, из труб которых струился ввысь тонкий сизый дымок.

Выбрали наугад улицу и неспешно, стараясь не привлекать к себе внимания, направились по ней, мило беседуя. Среди однообразных строений показался вдруг несколько необычный домина, более внушительный и громоздкий. В его двери то и дело входили и выходили люди. Судя по всему, это была таверна, а значит, мы сможем в ней остановиться. Заодно потолкаемся в зале, послушаем, кто что говорит.

Зашли внутрь, выбрали небольшой свободный столик в общем зале и сели ждать Дормидорфа, который пошёл договариваться насчёт обеда и проживания.

Дед ещё раньше, в первый день нашей встречи, показывал мне резной, тонкой ручной работы обоюдоострый кинжал с красивыми ножнами, который он сейчас намеревался отдать, если понадобится, за еду и ночлег. Жалко было расставаться с такой хорошей вещицей, но ничего не поделаешь, зато на улице ночевать не придётся.

Дормидорф пришёл расстроенный:

– Сбываются наши худшие опасения: у них появились деньги, а это верный признак изменений не в лучшую сторону.

– Да ничего страшного, – успокоил я, – в моём мире деньги – обычное дело. Они есть у многих, и многие готовы на многое, чтобы у них их было много. Раньше деньги были посредником между покупателем и продавцом и им предпочитали натуральный обмен, а теперь деньги стали смыслом жизни для подавляющего большинства, и количество таких возрастает с каждым новым поколением. Множится не по дням, а по часам! Некоторые готовы мать родную продать, лишь бы обладать деньгами, а соответственно и всем, что можно на них купить. Эта кажущаяся свобода обратной своей стороной имеет полную зависимость и покалеченное сознание.

Он понимающе посмотрел на меня и добавил:

– Их ещё называют грязью, потому что деньги, а вернее, людская жажда обладания ими помогает обострить и усилить худшие и низменные человеческие качества: жадность, зависть, величие, злобу, жестокость. Очень немногие могут устоять перед властью денег, они являются лишь исключением, которое подтверждает правило, и очень хорошо понимают, что самого главного в жизни за деньги никогда не купишь, а если вдруг удастся подобное, то никакое это не главное, а так, мишура.

Немного помолчав, дед продолжил:

– Ладно, сейчас не об этом. Скоро нам принесут еду, потом покажут комнаты, после этого предлагаю пойти прогуляться и осмотреться. Заодно обсудим наши дальнейшие планы без посторонних ушей и взглядов.

Зал, в котором мы находились, был не очень-то чистым, и я видел, что это прискорбное обстоятельство удручало моих друзей, которые не привыкли сами мусорить и не любили, когда это делали другие. У меня неоднократно была возможность наблюдать, как мои спутники тщательно прибирали за собой места нашего лагеря перед тем, как снова тронуться в путь. Да я и сам, конечно, принимал в этом самое деятельное участие наравне со всеми. Но совершенно спокойно отнёсся к этой грязи в таверне. Подумаешь – и не такое видали!

Кто ездит в наших лифтах и пользуется общественным транспортом, я уже не говорю про тех, кто когда-либо посещал общественные туалеты, которые, впрочем, мало чем отличаются от первых двух мест, такой грязью, как здесь, испугать невозможно. Многолетняя закалка, полученная в том мире, давала о себе знать и в этом. «Что же с вами будет, ребята, когда мы поднимемся в комнаты? Сомневаюсь, что там всё блестит и благоухает ароматом лесных фиалок! Как бы вас, таких нежных и взыскательных, кондратий не хватил от переживаний», – думал я, с искренним сочувствием глядя на их страдальческие лица. Но странное дело, чудеса да и только! Они, в свою очередь, внимательно следили за мной, прямо-таки наблюдали, не отрываясь! И постепенно выражение брезгливого отвращения ушло с их лиц, как с яблонь белый дым. У меня даже мелькнула мысль: «Уж не затем ли они взяли меня, чтобы знать, как реагировать в подобных ситуациях? А может, слишком очевидно на мне горела шапка, и взяли меня по другой причине? Но тогда зачем?»

Ход моих мыслей прервал некий нагловатый юркий человек, принёсший еду. Он чинно поставил всё на середину стола, гордо вынув свои пальцы из наших тарелок, облизнул их, слегка поклонился, окинув нас вызывающе-вопросительным взглядом, и молча ушёл. Все с опаской разобрали тарелки. Впрочем, на мой взгляд, еда казалась вполне съедобной. Кто служил в нашей армии и сумел выжить там, того не удивишь не очень-то вкусной или даже очень невкусной едой! Ерунда всё это, есть можно практически всё. А если что-то съесть не хочется, значит, человек ещё недостаточно проголодался. По крайней мере, именно так считают те, кто заведует рационом и качеством армейской пищи. Желательно при этом соблюсти условие – не знать, из чего еда приготовлена. И тогда всё пройдёт, а вернее, войдёт легко и непринуждённо, впрочем, очень возможно, что и выйдет так же или даже быстрее. Это уж как повезёт! А какой вред нанесёт организму, неважно, подумаешь, пустяки какие! Как говаривала моя дочка, поражая нас с женой своими познаниями в кулинарии и важных физиологических процессах человеческого организма, учась ещё в начальных классах: «Пища будет сладкая, а какашка мягкая»! Сие молвилось весёлым детским голоском не без изрядной доли злорадного ехидства на радость градоначальникам, неизменно сияющим холёными частями бесформенных тел. А крылатая фраза традиционно, как присказка, повторялась между такими же детьми, как она, в школьной столовой непосредственно перед приёмом того, что им предлагалось употребить в виде пищи. Да уж, воистину – устами младенца глаголет истина! В подобных заведениях не мешало бы вывесить на стену это правильное изречение, чтобы хоть оно радовало остроумием и самокритикой глаз ни в чём не повинных малолетних посетителей.

И опять у меня создалось впечатление, что мои спутники внимательно следят за выражением моего лица, когда я ем эту пищу, с их точки зрения, наверное, неудобоваримую, а следовательно, совершенно непригодную для употребления. Они старательно пытались вести себя так же, как я, чтобы не особенно выделяться среди присутствующих. Возникал вопрос: интересно, если произойдёт неприятная неожиданность и у кого-нибудь из них случится расстройство желудка от местной пищи, да ещё в самую неподходящую минуту, что же будет? Мне и тогда придётся служить для них во всём примером? Хотя опыта и выше крыши, но не проводить же мне, так сказать, «курс молодого орла», в самом деле? Помню, в стишке, накарябанном каким-то острословом в кабинке общественного туалета ещё советских времён, было метко подмечено: «Как горный орёл на вершине Кавказа, ты гордо сидишь на краю унитаза»! И там же мелкими буковками, зато очень самокритично: «Писать на стенах туалета, запомни, друг – немудрено, среди… мы все поэты, среди поэтов мы – …»

Дед бесцеремонно прервал мою содержательную поэтично-ностальгическую задумчивость и всеобщее затянувшееся молчание и проговорил, обращаясь ко мне:

– Если бы я сам не видел, как ты вылез из пограничной дыры, то сейчас бы подумал, что ты один из них!

Он указал взглядом на окружающих и добавил извиняющимся тоном, по своему обыкновению глубокомысленно приглаживая и вновь лохматя свою боцманскую бородку:

– Ты уж не обижайся, но по твоему виду у меня сложилось впечатление, будто тебе отлично знакома подобная обстановка.

– А я вовсе и не думаю обижаться. Подобная обстановка мне действительно очень хорошо знакома. Зачастую бывало и хуже!

Ну и лица сделались у моих друзей при этих словах! Они одновременно оторвались от еды и воззрились на меня, как по команде широко раскрыв глаза и приоткрыв в изумлении рты. Вдруг Юриника осенила догадка, которую он тут же выпалил, облегчённо при этом вздохнув и заговорщицки приподняв два раза левую бровь:

– Я всё понял! Ну и дела! Тебя пытали? Вот это да! За что же это такие муки, скажи на милость?

– Можно сказать и так! До-олго пытали, целых два года, да ещё и с пристрастием. Видишь ли, я отдавал долг Родине, а это тебе не хухры-мухры! Люди, бывало, ещё и не так страдают за любимую до боли Отчизну. Это же понимать надо! Но сейчас не об этом, а подробности после.

Юриник всё никак не унимался:

– А она почему-то никак не желала брать долг и такими ужасно изощрёнными пытками заставляла тебя оставить его себе? И ты сдался, не выдержал?

Я с трудом напустил на себя серьёзный вид и нашёл в себе силы пояснить:

– Точно так всё и было! Она упрямилась, как баран перед новыми воротами, и никак не хотела забирать долг! Напрочь не желала, и всё тут! Но если бы не страшные пытки тогда, вы бы сейчас не знали, как себя следует вести. Мы особенно не выделяемся среди других, и даже вы с Дорокорном ещё не нашли подходящей темы для обсуждения. Нет худа без добра!

Про их потребность спорить я намекнул для того, чтобы хоть как-то переменить тему разговора. Все это поняли и сочувственно заулыбались в ответ, продолжая поглощать пищу, впрочем, без особого энтузиазма. Юриник, желая поддержать меня и взбодриться, сказал:

– Готов поспорить на что угодно, что нашему чревоугоднику Дорокорну эта на редкость вкусная еда явно пришлась по вкусу! А нельзя ли немного завернуть с собой? Ну, чтобы стать таким же натренированным, как ты, в этом бесспорно важном и нужном умении!

Дорокорн в ответ только обречённо вздохнул. Он, конечно, понимал, что рано или поздно ему всё равно придётся вступить в словесную перепалку, но пока ещё находил в себе силы стойко и мужественно сопротивляться всколыхнувшемуся было желанию достойно ответить своему неугомонному другу. Юриник, видя такое дело, не смог отказать себе в удовольствии и продолжал упорно «покусывать» терпеливого Дорокорна:

– Посмотрите, он настолько занят поглощением вкуснотени, что ему даже некогда поблагодарить меня, своего верного и заботливого друга, за отличную идею! А-я-яй! Как же это нехорошо с его стороны! Говорю, стыдно предаваться чревоугодию в такой важный и ответственный для нас момент, Дорокорн!

Тот аж застонал и заёрзал в нетерпении на скамье. Мы с дедом переглянулись, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. А Юриник вновь завёл свою старую скрипучую шарманку:

– Да не стони ты, пожалуйста, и не ёрзай! Я понимаю, не терпится тебе, бывает! Подожди, не стоит так переживать и расстраиваться! Ведь ради тебя я готов на всё. Вот, пожалуйста, я не стану есть своё второе блюдо, а милостиво отдам его тебе. На, возьми, мой ненасытный друг!

С этими словами он пододвинул свою порцию Дорокорну, который на мгновенье перестал жевать и так выразительно посмотрел на своего благодетеля, что тот, не выдержав, расхохотался, и все мы незамедлительно присоединились к нему.

Не успели мы покончить с обедом, как Дорокорн проникновенно начал:

– Спасибо тебе за самоотверженность и чуткость, Юриник!

Юриник насторожился.

– Я, к сожалению, не смогу принять от тебя такой жертвы – целое второе, это уж чересчур…

Юриник в ожидании продолжения наклонил голову вперёд и снова приподнял левую бровь, а Дорокорн, теперь уже торжественно, продолжил:

– Но чтобы не обидеть тебя в самых искренних и лучших твоих побуждениях, мой верный товарищ и друг… выпью-ка я твой сок.

С этими словами он ловко выхватил кружку с морковно-яблочным соком прямо из-под носа Юриника и в два глотка осушил её! Сок – это было единственное, что Юриник бы употребил с удовольствием. Но теперь его сока не стало, зато Дорокорн был вознаграждён за терпение и отомщён за издевательства. Юриник в трогательном и страстном порыве лишь почмокал губами, будто пробуя на вкус сок, который с нескрываемым удовольствием выпил за него Дорокорн.

После обеда нас проводили на второй этаж, где находились комнаты для постояльцев. Мы с дедом заняли одну, а весёлая парочка – другую, рядом с нашей. Мы разошлись по комнатам, договорившись встретиться через час в коридоре.

Комната оказалась довольно большой и не очень грязной, по моим меркам, но дед был явно не в восторге – это читалось по его лицу. Оно хоть и не выражало степень крайней брезгливости, но и счастливым его никак нельзя было назвать. «Ишь, какой привередливый чистюля выискался!» – подумалось мне, опять же не без злорадства. Мне было вполне комфортно, и я с любопытством принялся наблюдать за Дормидорфом. Он с ахами и вздохами тщательно осматривал комнату, то сдувая из труднодоступных мест вековую пыль, то придирчиво ощупывая чем-то заинтересовавшие его предметы обстановки. Мне вдруг подумалось: «Эко тебя разбирает, старина! Тебя бы в наши гостиницы “на стажировку”. Особенно в государственные, хотя и частные ненамного лучше, а те, что соответствуют по чистоте и порядку, – не по карману обыкновенному человеку, зарабатывающему себе на жизнь честным путём. Хотя и те, в которых бардак, тоже не по карману, этим-то они как раз похожи».

Ну да, санитарное состояние нашего пристанища оставляло желать лучшего, зато, к моему счастью, две огромные кровати стояли в разных концах комнаты. Мы не преминули воспользоваться этим обстоятельством и удобно развалились на них. И сразу всё переменилось, стало казаться не таким уж гадким и отталкивающим. Жизнь начинала вновь приобретать остроту ощущений и красочность восприятия, обратно пропорционально уходившей невесть куда усталости.

За стенкой то и дело раздавался густой бас, перекрываемый тонкозвучными сердитыми выкриками. Очевидно, друзья что-то снова не поделили, или Юриник отыгрывался, пытаясь поквитаться с Дорокорном за сок.

– Наверное, решают, кому какая кровать достанется, – предположил я. Дед одобрительно хмыкнул. Потом кто-то принялся остервенело двигать что-то тяжёлое туда-сюда, как заведённый, и раздражённо колошматить в стены. После этого всё стихло.

Через некоторое время Дормидорф недоуменно поинтересовался:

– Почему в твоём мире люди настолько не уважают себя и друг друга, что живут в такой грязи, как здесь? Их что, непутёвые родители и вовсе не приучают с детства к порядку и чистоте?

И тут меня понесло, ибо и самого всегда это крайне раздражало. Я разразился пламенной речью:

– Приучают, только в жизни-то они повсеместно видят обратное. И многие тоже начинают пачкать там, где живут. И пачкать – это ещё мягко сказано, точнее – поганить. Бывает, вырастает такой засранец, занимает, как ему и ему подобным кажется, ну очень высокое положение в обществе, и тогда уже начинает пачкать в особо крупных размерах. И невдомёк подобному пачкуну, что высокое положение определяется не набитостью отвисшего кармана, а поступками и тем, чего за деньги никогда не прикупишь, что находится в голове. Там-то у них как раз и процветает буйным цветом вопиющая ущербность. Бывает, что за материальные блага такой предприимчивый умник своим «волевым» решением позволяет завозить смертельно опасные отходы или устраивать свалки там, где до него были чистые поля, леса или реки. А потом он похотливо подсчитывает барыши и потирает в желчном экстазе свои трясущиеся ручонки. Засранец, одним словом, он везде остаётся таковым и умудряется уделаться везде, такая у него особенность и стиль жизни.

Дормидорф, не веря своим ушам, всё тужился понять, что я ему только что выпалил. Он вновь осторожно поинтересовался:

– А что же нормальные люди этому пачкуну не помешают? Ему же место под дальним и самым густым шиповником!

– На его стороне как раз то, что должно бы ему помешать. В том и суть, что там все пачкуны заодно с поганцами, рука руку моет. Да и своих мозгов у них нет, они атрофированы или напрочь отключены мздой. Как метко заметил А. С. Пушкин, «он чином от ума избавлен». У нас там сложился, слежался, скатался огромный пласт, целая нация, самая обширная на земле, нация отпетых пачкунов и самоотверженных засранцев, а также сочувствующих им алчных поганцев.

Всевозможные проявления и составляющие чрезмерной жадности во всех степенях и видах крайне вредны для каждого разумного организма и для всего окружающего. Вредят же они, в первую очередь, их «счастливым» обладателям-носителям, которые всю свою жизнь подчиняют стремлению поиметь всех и вся, обобрать, хапнуть побольше того, что они считают благом для себя ненаглядного.

Жадность – изощрённый вирус, который развивается в душе человека и порабощает его со временем целиком со всеми потрохами. Такой человек всё вокруг созерцает через искажённую призму своего порочного восприятия. Он сам взлелеял свой порок, бережно вырастил и самозабвенно отказался бороться с ним – бороться с самим собой, как известно, есть наиболее трудное из всего возможного.

Есть ещё и вторая, обратная сторона этого явления – такие люди не только жаждут брать, но обязательно очень туго, скрепя сердце отдают, даже если знают, что потом могут получить гораздо больше, но им этого никогда не понять. От своей жадности они не желают перетруждать себя размышлениями на подобные темы, у них врубается очередная, созданная ими самими система защиты, и их логика не поддаётся объяснению, она просто оберегает своего хозяина от перегрузки мыслительными процессами. Так развивается патологическая жадность. Каждый знает таких людей. Нормальными людьми их уже не считают даже такие же жадины, как они сами. И всем им не разглядеть бревна в собственных очах. Сей порок сродни самым тяжёлым психическим недугам, и больше того, он зачастую берёт оттуда своё начало. Жадность всегда губит самые прекрасные начинания. Вот возникает некое чувство близости между людьми, где один поражён вирусом жадности и маскируется до времени. Но шила в мешке не утаить, и он начинает, как паук, высасывать все соки в своём одержимом стремлении получить как можно больше удовольствия, тем самым убивает возникшее чувство, которое стоило бы лелеять и относиться бережно, дабы не пресытиться раньше времени.

Подобным людям очень тяжело излечиться, причём они могут быть вполне состоятельными материально и потому считать себя успешными людьми, они и успех измеряют количеством материального!

Кстати, многие пороки написаны на внешнем облике, видны даже степени и длительность пребывания в некой безумной страсти. А уж если пообщаться с таким человеком какое-то время, сразу и не отмоешься. Но зато это бывает очень поучительно, тем и интересно – увидев порой некоего хапугу, в трясучке жадной бьющегося, ужаснёшься и попытаешься посмотреть на себя со стороны, чтобы ни в жизнь самому не уподобиться!

Задумавшись каждый о своём, замолчали. Когда же пришло условленное время, то прихватив рюкзаки и шест, вышли из комнаты. В коридоре нас уже поджидали Юриник с Дорокорном. Дормидорф поинтересовался у них, старый хитрец:

– Мы слышали ваши голоса. Неужели вы о чём-то спорили? Не могу в это поверить, вы же такие дружные ребята! И что между вами произошло на сей раз?

– Да никак не могли решить, кому на какую кровать ложиться.

Дед взглянул на меня:

– И что же решили? За них ответил я:

– По очереди меняться местами, чтоб никому не было обидно!

Все удивлённо уставились на меня. Оказалось, что я опять угадал. Но мне нетрудно было догадаться об этом, ведь так поступают все, кто не может о чём-то договориться. Делать что-либо по очереди есть решение многих проблем в будущем. Только многие не хотят этого понимать в настоящем и потому теряют порой всё, что имеют, в том числе и будущее. Кстати, оказалось, что ни Юриник, ни Дорокорн ничего не двигали и в стены не стучали, хотя шум тоже слышали. Мы решили отнести это к загадкам, но у меня мелькнула мысль: «А что, если это какой-нибудь домовой разбушевался или нечто подобное в этом роде, раз в этом мире существует столько сказочных персонажей?» Но вслух говорить этого, конечно, не стал.

Оказавшись на улице, мы пошли в сторону центра селения, внимательно прислушиваясь к тому, о чём говорили проходящие мимо нас люди. Говорили в основном о предстоящем вечере, о том, где провести время, что поесть и выпить, сыграть ли в карты, кости или, для разнообразия, сделать ставку на петушиных или собачьих боях.

Дед, слушая это, с каждой минутой всё больше мрачнел, и даже Дорокорн с Юриником не подшучивали друг над другом. Зато я не видел во всём этом ровным счётом ничего необычного. В моём мире люди тоже почти каждый день, а уж вечер точно, ищут себе всё новых развлечений, а заодно и приключений на свои многострадальные задницы. И, конечно, находят: дискотеки и бары, рестораны и клубы распахивают вожделенно перед ними двери. Раньше такого не было и в помине, правда, были свои перегибы, а сейчас все будто с цепи сорвались, особенно молодые и совсем юные. И ведь никому до этого нет дела! Всем наплевать с высокой колокольни на то, что происходит явная и неприкрытая деградация общества, лишь бы прибыль шла, а там хоть трава не расти – деньги-то, как известно, не пахнут! Конечно, есть и у нас нормальные люди, понимающие бесполезность и даже вредность подобного никчёмного образа прожигания своей единственной жизни. Жаль только, что их не так много.

День неудержимо клонился к вечеру, а мы всё шатались по улицам, как неприкаянные. Юриник с Дорокорном несколько раз пытались затеять спор, но это получалось у них вяло и неубедительно, видимо, настроение было неподходящее, недостаточно боевое. Дормидорф обратился ко мне:

– Как ты думаешь, куда нам лучше зайти, чтобы получить побольше информации?

Я вовсе этому не удивился и совершенно спокойно ответил:

– Думаю, нужно постараться побывать везде, где только можно. Тогда мы сможем составить наиболее полное представление об этом посёлке и об устройстве местного общества. Давайте сделаем так: что первое попадётся на пути, туда и зайдём.

На том и порешили. Первым попалось игорное заведение, в котором были и рулетка, и бильярд, и карты. Множество народа играло, ещё больше азартно глазело. Было ужасно накурено, навязчиво громко шумела музыка, которую издавали несколько потасканных и не вполне трезвых музыкантов с очумело стеклянными глазами. Атмосфера была в точности, как в моём мире. Хоть я дома старался избегать подобных мест, но всё же иногда захаживал. Бывал всё больше из любопытства, а иногда от нечего делать, но это было, как говорится, давно и неправда. Словом, ничего необычного здесь для меня не было, даже возникло, как дома, сильное желание бросить всё и убраться куда подальше, туда, где тихо и не воняет. А вот мои спутники стояли, словно из-за угла пыльным мешком пришибленные, пока я не попросил их стараться не выделяться, а то на нас уже начинали обращать внимание.

У игровых столов под взвизгивание скрипок кипели страсти. Многие проигрывали, некоторые выигрывали. Зеваки, наблюдавшие за этим, горько и искренне расстраивались, когда кто-то выигрывал, и открыто радовались, когда кто-нибудь проигрывал. А так как проигравших было абсолютное большинство, то атмосфера радости не покидала это шумно-дымное место. Только радость была дикая, в корне отличающаяся от нормальной искренней человеческой радости.

Потолкавшись ещё некоторое время в этом неприятном месте, мы двинулись дальше. Вскоре забрели в другое заведение, где на некотором расстоянии друг от друга находились небольшие огороженные арены, в которых происходили собачьи и петушиные бои, а чуть в глубине тараканьи и мышиные бега. Когда на ближайшей арене два пса грызлись, обливаясь кровью и пытаясь добраться до глотки друг друга, дед, понуро склонив голову, тихо сказал:

– В этом месте я не понимаю и не слышу животных.

Обойдя все арены, мы видели только одно: мучившихся живых существ, страдающих от ран и жестокости, и алчные лица людей, считающих ловко заработанные барыши. Долгое пребывание в этом месте выдержать было тяжело, и мы пошли дальше.

Следующим местом оказалось простейшее питейное заведение, где можно было выпить местного пива, вина и всевозможных крепких напитков, настоек и наливок. Алкоголя никому из нас не хотелось. С некоторого времени я вообще не пью, а мои спутники и не пили никогда, предпочитая не одурманивать лишний раз свой мозг понапрасну, так их, видите ли, воспитали с детства. Хотя, конечно, ради интереса и в целях укрепления своих убеждений они пробовали спиртные напитки в разные моменты своей, уже сознательной, жизни. Но когда это происходит в зрелом возрасте и в малых дозах, что очень важно, то подобные возлияния, как правило, лишь подтверждают никчёмность подобного рода занятий. Другое дело – пагубная привычка с детства! Тогда за человеческую жизнь никто не даст дохлого сухого гамбургера, даже если он генетически мутирован по всем теперешним правилам и стандартам.

Итак, выпив по кружке самого простого, но ароматного и вкусного… морковного сока, мы отправились дальше, но ничего нового и заслуживающего внимания на своём пути не встретили. А потому решили возвращаться в таверну, чтобы обсудить всё услышанное и увиденное за сегодняшний вечер и составить план действий. По дороге обратно нам то и дело попадались явно перебравшие компании, орущие и ругающиеся, поющие дурными голосами, гогочущие, словно умалишённые. И мне сразу вспомнился мой незабвенный мир накануне или во время какого-нибудь великого праздника. Даже перед выходными или в простые будние дни всё то же самое, разница лишь в количестве опитых людей, ведущих себя, словно многократно рухнувшие с дуба и всё вниз головой. У нас пьют даже дети чуть не с начальной школы, а всё потому, что пачкающие по-крупному поганцы взрослые страстно желают заработать как можно больше денег, гадёныши. Что те, кто продаёт, что те, кто закрывает на это глаза, – все заслуживают аллеи трухлявых пней или ещё чего похлеще, ядри их в коромысло со всеми потрохами. А родителей таких деточек и вообще понять невозможно.

Мы шли молча, думая каждый «о своём, о девичьем», пребывая под неприятным впечатлением от увиденного и услышанного гадства, по-другому не назовёшь. Наконец дошли до таверны, устало, вразвалочку поднялись в нашу с Дормидорфом комнату и развалились на кроватях и стульях, вытянув гудевшие ноги. Сначала единогласно решили поужинать, хотя особого аппетита не было. Разговор совершенно не клеился, а потому мы отложили его до лучших времён, надеясь, что ждать долго не придётся, так как утро вечера мудренее.

После еды дед взял со стола пряник и, заговорщицки подмигнув нам, отошёл в сторонку. Он начал что-то нашёптывать, держа пряник на открытой ладони. Я уловил только несколько раз повторяющееся слово «домовик», но и этого вполне хватило, чтобы живо заинтересоваться происходящим, а Дорокорн с Юриником, видя такое дело, тут же последовали моему примеру. И мы принялись с интересом наблюдать за Дормидорфом, ожидая дальнейшего развития событий. У нас даже настроение резко улучшилось! Мне вдруг подумалось: «Коли дальше пойдёт такими темпами, то и до утра ждать не надо будет, вечер помудреет так, что дню и не снилось». Дормидорф же упрямо и настойчиво гнул свою линию: продолжал повторять что-то еле слышным шёпотом и лукаво улыбаться, поглядывая на нас искоса через плечо. Конечно, нетрудно было догадаться, что дед вызывал именно домового.

Я много раз слышал о том, что они существуют, но ни разу не видел. Вот сейчас заодно и посмотрю, обязательно полюбуюсь на это редкое зрелище. Если, конечно, деду удастся его необычный, по крайней мере для меня, эксперимент. Но что-то местный шишок не очень-то спешил на встречу со своим счастьем – вкусным мятным пряником, а заодно и с незнакомым бородатым дедом. Может, привередничал или набивал себе цену? Кто их разберёт? И вот, когда я уже окончательно потерял всякую надежду, из стены робко вышел маленький мохнатый, невероятно всклокоченный человечишка с настороженными чёрными глазками. Одет он был в старую, но чистую одежду, всю в больших и маленьких разноцветных заплатках. Нерешительно подойдя к деду на расстояние вытянутой руки, он осторожно взял у него с ладони гостинец и сразу принялся запихивать его в рот, словно не веря глазам от привалившего невзначай счастья. Домовой произнёс нараспев хрипловатым голоском, немного ворчливо и вместе с тем обиженно, по-детски капризно оттопыривая нижнюю губу:

– Что-о, одумались? Долго же мне пришлось ждать этого счастливого момента. Намучился. Хотел вас уже поторопить, да сдержался. Побоялся, что получится, как всегда. Эх, жизнь моя собачья, думал, уж никто и никогда обо мне здесь так и не вспомнит. Ладно, спасибо вам и на этом, добрые люди. Ми-ир вашему до-ому.

– Да ладно тебе причитать, угощайся на здоровье, – сказал дед. – Мы и ещё дадим, коли пожелаешь. Позволь поинтересоваться, как же тебя величать и давно ли ты живёшь в этом прекрасном гостеприимном доме?

Домовой, поспешно запихивающий остатки пряника в рот, вдруг резко прекратил жевать и недоверчиво стрельнул глазами сначала на Дормидорфа, а затем и на всех нас по очереди. Он напряжённо о чём-то раздумывал. В конце концов что-то решив для себя, он возмущённо ответил, судорожно сглотнув и продолжая удивлённо таращить на нас свои наглые глазки:

– Да вы что! Я никак не пойму, вы издеваетесь, что ли?

Мы недоуменно переглянулись и попросили домового объяснить, отчего это он так взбеленился. Для усиления положительного эффекта пришлось угостить привередливого шишка ещё одним пряником, тем самым окончательно заслужить его скупую благосклонность, которую он, как видно, и не думал расточать направо и налево. Домовик, немного успокоившись и заморив червячка, пустился в объяснения:

– Зовут меня Максимилиан, а живу я здесь очень давно. Только вряд ли это можно назвать жизнью! Эх, люди добрые, и дом этот вовсе не прекрасный, и никакой он не гостеприимный, и нет в моей жизни никакого, даже самого завалящего счастья!

– Как же такое возможно? – искренне удивились мы практически в один голос. Домовой аж захлебнулся в нахлынувшем праведном возмущении, бьющем у него буквально через край, и вновь принялся бесноваться, передразнивая нас:

– Как такое возмо-ожно? Да та-ак возмо-ожно! Ещё как возможно! Говорю же вам, вы что, не слышите, что ли? Она у меня, жизнь, стало быть – соба-ачья или даже хуже того! И всё тут. Никто меня здесь не замечает, никто не угощает и не хочет со мной общаться! Никому я не нужен! Ну разве это жизнь?

Все дружно бросились утешать бедного-разнесчастного домового, у которого явно произошёл психологический надлом с нервным срывом одновременно, а я в это время, под шумок, предался ностальгическим воспоминаниям. Я, видимо, ещё морально недостаточно созрел для того, чтобы общаться с домовыми, которые будут закатывать истерики и плакаться мне в жилетку, а тем более совершенно не был готов утешать их. Нельзя сказать, что чисто внешне он мне не понравился, по крайней мере никаких резко неприятных и негативных эмоций не вызывал. Так, маленькая дёрганая, зловредная нагло говорящая «кукла», не более того. Терпеть, в общем-то, можно, и то ладно. Главное, чтоб ко мне не сильно приставал, а в принципе подобное явление весьма необычно и даже местами интересно. Но это только первое впечатление, возможно, дальше в процессе общения я попривыкну к нему, кто знает?

Имя домового и определение им качества жизни навеяли воспоминания о моей собаке. Умный и красивый пёс, немецкая овчарка, которого, кстати, тоже зовут Максимилиан, а сокращённо – Макс. А назвал я его так в честь одного моего родственника, с которым у нас никак не получается найти общий язык и теперь, видимо, никогда не получится. Он хоть и закончил психологический факультет университета, но, увы и ах! Видеть окружающее и общаться научился в единственном ракурсе: я есть самое необходимое, ценное и значимое, а посему весь мир пусть крутится вокруг меня. Так часто бывает, сапожник без сапог. Очень многие психологи не внушают доверия совершенно, видимо, психолог – это не профессия и не призвание, а диагноз, причём крайне неутешительный и прискорбный. Такому, с позволения сказать, психологу опасно доверить даже воспитание самого завалящего и психованного домового! Подобных людей великое множество, и каждый узнает в этом описании какого-нибудь своего близкого, родственника или просто знакомого. Да, воистину нынче в каждой семье есть свой, мягко говоря, чудак, а то и не один! И очень уж не хочется, чтоб именно тебя считали таковым, но оглянуться всё равно стоит.

А собаку я назвал в честь того субъекта с диагнозом «психолог». Пусть, думаю, будет хоть одно живое существо из моих знакомых Максимилианов нормальным. И не прогадал! Парадоксально, но пёсик оказался гораздо умнее и благороднее человека, подтвердив чьё-то мудрое наблюдение: чем больше узнаёшь людей, тем больше нравятся собаки.

К действительности меня вернули жалобы домового на человеческую жадность: мол, снега зимой не выпросишь у этих людей, не говоря о том, чтобы чаем лишний раз угостить с чем-нибудь вкусненьким, что можно было бы положить на зуб.

Да, про таких говорят: дай воды напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде. Значит, за то время, пока я мысленно был далеко отсюда, ничего не изменилось. Пока эту плаксу не утешат, ничего нового не предвидится. И я снова предался размышлениям.

Стенания домовика повергли меня в воспоминания о близких, и я испытал вдруг щемящее чувство тоски по ним, точно кольнуло что внутри и медленно отпустило. Да, интересно бывает наблюдать, как кто-то скучает. Несколько хуже, когда скучают по тебе. И уж совсем малоприятно испытывать подобное самому, ощущать со всеми закидоноидальными прелестями! Взять собак. Те ежели скучают, то скучают до смерти, бескомпромиссно и отчаянно, им очевидно больно физически, и они больше не желают так жить, но приходится. Объяснить им невозможно, вынь да положь того негодяя, по которому они изводятся! Знаю это не понаслышке. Мой пёс очень крутого и несговорчивого нрава. Стоило только кому-то из членов семьи покинуть поле его зрения на срок более чем одна ночь, как начинался спектакль. Он буквально не находил себе места и доставал всех окружающих своими ахами, вздохами, траурным заунывным носовым свистом, бесполезными шатаниями по всем закоулкам со сшибанием мебели, отказом от еды и периодическими всплесками безудержного лая, если ему вдруг слышались знакомые шаги или звук мотора, быть может, хлопанье дверей или оттенки запахов. А вернувшись, «блудный сын» попадал в довольно неприятную ситуацию. Открывая входную дверь, первое, что ты видел, было совершенно озверевшее и грозное, всклокоченное и скалящееся существо весом под пятьдесят килограммов! Можно было подумать, что пёс взбесился. Он подбирался осторожно, будто готовясь к броску, весь был в каком-то диком напряжении – его так и трясло мелкой дрожью. При этом ощетинившаяся шерсть стояла клочьями дыбом… и рык – грозный, звучный, раскатистый, гортанный. Кровь стыла в жилах, и ты готовился к самому худшему. Но стоило тебе выразить радость от встречи и, растопырив руки, показать, как ты желаешь обнять его, он здесь же срывался на звонкий, чистый и укоризненный лай с «ахами», а потом, от переизбытка чувств, принимался резво носиться с заносами, меняя направление, будто за ним кто гнался, после чего долгое время следовал везде за тобой, контролируя и беспокоясь, дабы ты, остолоп бесчувственный, не вздумал слинять вновь.

Хорошо, что время того мира готово идти мне на уступки. От этой мысли стало легче, да и в общении с домовиком, судя по всему, дело пошло на лад. Немного успокоенный общими усилиями Максимка оживился, и в его глазах загорелся озорной огонёк. Смешно дрыгая ногами и цепляясь за всё подряд своими шаловливыми ручонками, он принялся карабкаться на дормидорфову кровать. Наконец после самоотверженных усилий взгромоздился туда и, удобно устроившись, принялся мило беседовать с дедом, как со своим давним знакомым. Юриник и Дорокорн с интересом наблюдали за ними, изредка тихонько переговариваясь и, как мне показалось, с опаской поглядывая в сторону разговорившегося после долгого вынужденного воздержания домового.

Через некоторое время Дормидорф обратился к нам:

– Максимка рассказал мне то, что мы и сами видели сегодня.

Немного подумав, дед обратился к домовому, который с интересом разглядывал нас, грызя очередной пряник, зажатый в волосатом кулачке:

– Скажи на милость, Максимилиан, не встречались ли тебе среди постояльцев странные или обладающие какими-нибудь необычными способностями люди?

– Да, – отвечал домовой, немного подумав и проглотив очередной кусочек, – каждую третью неделю месяца в одном и том же номере останавливается очень странный человек.

– Что же в нём странного? – поинтересовался Дормидорф.

– Он отчитывается перед вороном и беспрекословно подчиняется его приказам!

– Да, действительно странно. Обычно птицы и животные находятся с человеком наравне, ну, в исключительных случаях человек главенствует, а тут всё наоборот! Этот человек сейчас случайно не здесь?

– Случайно не здесь, – передразнил домовой, но тут же спохватился: – Денька через два должен объявиться, касатик, и я его вам тут же преподнесу на блюдечке с голубой каёмочкой, уж будьте уверены.

Дормидорф договорился с Максимом о том, что как только странный человек займёт свою комнату, тот обязательно скажет нам об этом или каким-нибудь иным способом даст знать.

Угостив на прощание нового знакомого пряниками, мы вежливо, но настойчиво попытались распрощаться с ним. Но дудки! Не тут-то было! Воспрянувший духом шишок никак не желал уходить. Прилипчивый оказался, как банный лист! Насилу уговорили его, сославшись на неотложные дела и предстоящий важный разговор. Повеселевший сверх всякой меры домовой, хоть в пору было его специально огорчить до невозможности, напевая какую-то бравурную и слегка пошленькую песенку, наконец-то исчез в стене. Но исчез только тогда, когда Дормидорф дал ему твёрдое обещание принять его в нашу во всех отношениях положительную и серьёзную компанию. Компанию, которую сам домовой назвал «шайкой-лейкой», криво при этом ухмыльнувшись и сплюнув на пол. Деду пришлось не просто дать такое обещание, а ещё вежливо и настойчиво уговаривать того принять приглашение. Зато после этого Максимка сиял, как весенняя лужица в ярких лучах полуденного солнца. В благодарность же, и чтоб уж точно на века закрепить взаимовыгодное сотрудничество, домовой взялся оказать нам великую честь.

– Так и быть, в свою очередь обязуюсь регулярно заботиться о вас и не позволять скучать, конечно, в меру моих скромных сил и возможностей, – сказал он.

Последнее намерение меня насторожило. И не только меня, как я понял, глядя на Дорокорна с Юриником. Значит, не я один был наслышан о каверзных проделках домовых. О чём мы и не замедлили заявить, перебивая друг друга, сразу после ухода этого до невозможности полезного для всей нашей шайки-лейки приобретения. Общий смысл сводился к следующему: как бы нам обещанная забота боком не вышла! Но дед успокоил нас, пояснив тоном профессионального знатока жизни и повадок существ семейства домовых, класса вечно шкодящих:

– Верьте мне, друзья мои, уж кто-кто, а я точно знаю! Шутки домовых, как правило, невинны, а помощь бывает неоценима. Домовой есть хранитель и хозяин дома, защищающий его и знающий о нём и его обитателях практически всё.

– Вот-вот, я тоже это слышал. Он уже нам помог, рассказав об этом странном человеке! – подметил Дорокорн не то с иронией, не то серьёзно, вызвав тем самым укоризненный взгляд Юриника.

– Чувствую я, – не удержался от замечания и Юриник, – это и есть та самая ниточка, которая нам была так нужна. Но как бы нам не хлебнуть горя с этим добровольным помощником. Может быть, их шутки и невинны, но не нужно забывать о том, что бывают исключения из правил.

Поговорив о том о сём, мы сошлись во мнении, что приехали сюда не зря, ибо здесь действительно творится что-то неладное. Решили расходиться по комнатам и ложиться спать, тем более что время было позднее, да и утомились мы за сегодняшний день не на шутку. Юриник с Дорокорном направились к себе, и не успела за ними закрыться дверь, как они уже затеяли очередной спор по поводу домового. По обрывкам фраз можно было легко догадаться, что суть спора сводилась к следующему: насколько же сильно не повезёт тому человеку, которого невзлюбит или, наоборот, одарит своей безудержной любовью чрезмерно активный домовой. Причём каждый желал проверить вероятность своей теории на другом. Тогда они даже и предположить не могли, насколько близко окажутся к истине.

Оставшись вдвоём, мы с дедом решили, что до приезда странного человека нам делать особенно нечего, но чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, завтра необходимо снова пройтись по посёлку. Да и оставалась надежда найти что-нибудь интересное. С тем и уснули.

Утро началось с приглушённых криков и подозрительной возни за стенкой в комнате наших друзей. Мы с дедом, толкая друг друга в суматохе, выскочили в коридор и буквально ворвались к ним в комнату. Там мы остановились как вкопанные, глядя на Юриника. Он рвал и метал, носясь по комнате в здоровущем плаще. Рукава заканчивались где-то у колен, всё болталось и запутывалось вокруг него, а посему возмущению его не было предела!

Вывод напрашивался сам собой – это была утренняя шутка домового. Так сказать, его неподражаемый дебют и одновременно пожелание Юринику доброго утра. Хочется заметить, что это были лишь цветочки, а спелые ягодки с нетерпением ожидали нас впереди.

Итак, Максимилиан принялся потихонечку воплощать в жизнь свои недавние обещания. Честный оказался малый, нечего сказать. Огромные запасы, просто-таки залежи накопленной у него и доселе не растраченной энергии ожидали своих героев. Одновременно с этим среди нас, совсем уж кстати, определился везунчик. Да, похоже, домовой сделал свой выбор. Счастливым обладателем его повышенного внимания сделался Юриник! В этом трогательном, на первый взгляд, событии были и, как водится, свои положительные стороны. По крайней мере, для остальных членов нашей экспедиции. Если только универсальный домовик не был способен работать на нескольких фронтах одновременно, чего, кстати, нельзя было отметать совершенно.

Только скрупулёзные наблюдения и исследования в этой области позволят нам судить наверняка. А для этого необходимо было, кроме желания, ещё и некоторое свободное время, которым мы пока вполне располагали. Домовик, конечно, желал нам только добра, но, как известно, благими намерениями выстлана дорога в ад. И Юриник, сам того не осознавая, уже ступил на эту пресловутую дорогу. Бедолаге было явно не до обещанного веселья, чего нельзя было сказать о нас. Впрочем, скучно ему тоже не было. Он на полном серьёзе обвинял Дорокорна в мести за то, что он, Юриник, хвастал когда-то перед их общими знакомыми, будто бы они с Дорокорном практически одного роста. И что Дорокорн когда-то, в далёком и призрачном детстве, прямо-таки обожал донашивать юриниковы плащи и прочие вещички далеко не первой свежести. Всё это говорилось Юриником с самым что ни на есть серьёзным и даже заносчивым видом. Мы с Дормидорфом давились от смеха, но мужественно старались не подавать вида. Дорокорн же ничего не отвечал на эти нелепые подозрения и обвинения друга. Он просто не мог этого сделать. Его хватало лишь на то, чтобы посмеиваться тонким голоском, лёжа на кровати, и судорожно затыкать себе рот одеялом, изредка вздрагивая могучим телом. Это обстоятельство ещё сильнее задевало оскорблённое достоинство Юриника, который, войдя в раж, перестал замечать решительным образом всё и вся.

В поисках шляпы он тщательно, но тщетно обыскал всю комнату, ругаясь на чём свет стоит. В конце концов удача ему улыбнулась, и шляпа была обнаружена. Вся измятая, словно на ней сначала посидели всемером, а потом станцевали твист на пыльном полу тем же составом, она была найдена под подушкой «злосчастного предателя» Дорокорна, который уже не посмеивался, а всхлипывал и трясся от терзавшего его безудержного хохота. Мы начинали серьёзно беспокоиться за его здоровье, переживали, что с ним может случиться хохотушная истерика. Но вроде ничего, на этот раз обошлось. Тогда предприимчивый Юриник, гневно сверкая глазами и недолго думая, взял да и вылил графин воды в походные сапоги Дорокорна, стоящие тут же, возле кровати. И, довольный, пошёл одеваться дальше. Теперь его лицо светилось от мстительной радости. Как же мало нужно человеку для счастья! Каково же было его удивление, когда оказалось… что и обувь подменена чьей-то коварной рукой.

Впоследствии нам, хоть и с немалым трудом, удалось убедить Юриника в том, что это проделки коварного домовика, а не несчастного безвинного Дорокорна. Последний теперь икал от недавно перенесённого приступа смеха. Безостановочно, как исправный метроном, строго отсчитывающий ритм. Конфликт с горем пополам был исчерпан, но ещё долго было слышно недовольное ворчание Юриника, особенно после выражения искренней благодарности Дорокорна за бесподобно весёлое утро. И ещё долго Юриник ходил, корча прискорбные гримасы и укоризненно хлюпая сапогами, вызывая у нас непроизвольные улыбки. Больше ничего необычного за это время не случилось, и мы потихоньку-помаленьку дожили до той долгожданной минуты, когда наше вынужденное безделье закончилось.

Вот наконец настал тот час, когда вечером второго дня появился домовой и порадовал нас новостью о прибытии странного человека, которого мы ожидали увидеть только завтра.

– Но он пришёл один, без ворона. Может, ворон прилетит позже, кто его там разберёт? – такими словами закончил свой доклад наш тайный агент, получивший псевдоним «злостный пакостник Макс». Макс изредка недвусмысленно поглядывал, шевеля бровями, на Юриника. А тот старательно напускал на себя серьёзно-сосредоточенное выражение и воротился в сторону, лишь бы ненароком не встретиться взглядом с этим закоренелым прохвостом. Поначалу всем вполне удавалось сохранять спокойствие. Первым не выдержал и начал заразительно подхихикивать Дорокорн. Потом от еле сдерживаемого смеха надрывно захрюкал домовой. Следующими сдались мы с Дормидорфом. Но и Юриник недолго держался! Вдоволь нахохотавшись, мы договорились спуститься в зал и ждать. На этот раз у Максимки от смеха открылась икота, но он обещал нам устроить всё в лучшем виде: кто споткнётся на полу возле нас – как раз и будет тем странным человеком.

Заказав кое-что из еды, мы заняли столик возле прохода и принялись ожидать, разговаривая ни о чём. Вдруг проходивший мимо хмурый человек удивлённо вскрикнул и, нелепо размахивая руками, упал прямо на колени Юринику, бесцеремонно обхватив его за шею, дабы предотвратить неминуемое падение на пол. Мы повскакивали с мест, но человек тут же попросил прощения, сославшись на досадное недоразумение. Мы, естественно, великодушно приняли извинения и, дабы сгладить неловкость ситуации, пригласили его за свой столик. Пока он усаживался, все заодно и перезнакомились. Звали его Корнезар. Разговор не клеился, и он, через некоторое время вежливо раскланявшись, попрощался и ушёл восвояси. Мы тут же решили на всякий пожарный случай подослать к нему вечером Моксю для профилактики. Моксей Юриник прозвал домового в отместку за «доброе утро», ибо произносить все его характеристики и регалии было неудобно и долго. Потом мы отправились прогуляться по посёлку, развеять, так сказать, тоску. Уже на улице Дорокорн осведомился совершенно невинным тоном:

– А не кажется ли тебе, дружище Юриник, что прежде чем сажать себе на колени незнакомца, да ещё и нежно обнимать его, нужно хотя бы поближе с ним познакомиться, узнать, чем он занимается, где родился, вырос, его пристрастия и недостатки? Да, никак не ожидал я от тебя подобного фортеля, скажу честно и откровенно, не ожида-ал! Это же уму непостижимо! Какой ты всё-таки ветреный!

– Да ладно тебе, Дорокорн, брось! Ты же сам понимаешь, что это всё домовой, его проделки! Это он уронил на меня злосчастного Корнезара! Я, видимо, ему не понравился, вот он и издевается надо мной. А вообще это ты надоумил Моксю ещё вчера вечером, помнишь? Ты по-омнишь. Тот наверняка подслушал наш с тобой разговор и вот, пожалуйста, извольте бриться, результат налицо!

– Домовому, может, ты и не понравился! И в том, само собой разумеется, нет совершенно никакой моей вины, зато, по всему видать, ты очень понравился нашему новому знакомому.

Юриник в этот момент подумал, что не зря дал домовому такое ехидное прозвище – Мокся! Оно воспринималось на слух, словно шлепок чего-то неприличного и непотребного о кирпичную стенку помойки. Дорокорн тем временем продолжал упиваться своим остроумием:

– Посмотри, Юраша, Корнезар уже давно идёт за тобой по пятам, застенчиво прячась в толпе за спинами!

Все обернулись, но не одновременно, а по очереди, как будто невзначай. И действительно, недалеко от нас шёл наш новый знакомый. Да не один, а в компании нескольких человек, оживлённо с ними разговаривая и украдкой поглядывая на нас. Решив проверить, случайно или специально он идёт за нами, мы свернули за угол и вошли в первое попавшееся заведение, которое оказалось на нашем пути. Им оказался игорный дом.

Через некоторое время, когда мы начали склоняться к случайному совпадению, туда же вошёл Корнезар с двумя спутниками.

В тот день, куда бы мы ни пошли, они везде неотступно следовали за нами, как нитка за иголкой. Когда мы вернулись в таверну, в комнате нас уже поджидал по-хозяйски развалившийся домовой. Разлёгся он на этот раз почему-то на моей кровати. Дурное предзнаменование. Ох, как это нехорошо, впору начать всерьёз переживать по поводу открытия им второго фронта.

Максимка весь сиял от удовольствия. Видно было, что он принёс хорошую весть.

– Ворон прилетел часа два назад. Всё бегает по полу и изощрённо ругается в ожидании Корнезара. Грозится проклевать ему восьмую дырку в пустой голове. Ещё злится, что тот не оставил ему ни воды, ни еды! Ругается, зараза, словно пьяный сапожник, отбивший себе молотком очередной палец! Даже у меня уши вянут и заворачиваются в трубочки от витиеватости его изречений. Вот, не желаете ли посмотреть? – скороговоркой выдал накопившуюся информацию Мокся, пытаясь подсунуть нам под нос свои трубчатые уши для осмотра.

Мокся, вот Мокся и есть! Это имя ему шло гораздо больше, нежели какой-то там Максимилиан или прочие недостойные производные. Мы скромно отказались от предложенного осмотра его мохнатых лопухов, взамен этого настоятельно попросили проследить за вороном и Корнезаром и передавать нам по возможности все их разговоры. Подкрепив свою просьбу пряниками и получив резко утвердительный ответ, мы отпустили домового. Как только он исчез, по коридору быстрым шагом прошёл один из жильцов. Приоткрыв дверь, Юриник сообщил нам, что это был Корнезар. А ещё через несколько минут к нам в дверь настойчиво постучали.

На пороге стоял всё тот же Корнезар, взъерошенный, как курица, затоптанная до полусмерти наглым петухом, с красным лицом и набухающей лилово-багряной шишкой на лбу. Видимо, грозный ворон пытался исполнить своё торжественное обещание и чуть было не продолбил восьмое отверстие в голове этого олуха царя небесного. Корнезар, всхлипывая, пробормотал, что должен, просто-таки обязан серьёзно поговорить с нами. И мы, не иначе как по доброте душевной, согласились.

– Мои люди, – начал он вполголоса, – вот уже несколько дней следят за вами. Вы целыми днями ходите по разным увеселительным заведениям, но не играете и не пьёте спиртного. Ха-ха, один морковный сок! Не скрою, мне нужны такие люди. Вернее, человеку, от чьего имени я говорю сейчас и чьи интересы представляю. Он настоятельно приглашает вас к себе. Но сначала вы должны объяснить мне причину своей воздержанности, а также рассказать, откуда вы, куда направляетесь и чем вообще занимаетесь.

За всех ответил Дормидорф:

– Ха-ха! Не желаете ли морковного сока? Никто не давал вам права следить за нами, милейший, и мы не собираемся отчитываться перед кем бы то ни было за наши действия. Так что или говорите, что вам нужно, или разговор окончен.

Видно было, что Корнезар ожидал подобного ответа. Ничуть не смутившись и не пав духом от такого категоричного отказа, он сказал:

– Там, куда я хочу вас пригласить, нужны именно такие люди. Если бы вы пустились в объяснения, то я, скорее всего, не сказал бы вам того, что скажу! Я и один мой помощник, – он непроизвольно потрогал набухшую на лбу шишку и, скривившись от боли, продолжил с тяжёлым вздохом досады, – отбираем подходящих людей в одну очень необычную школу. Она, к сожалению, находится довольно далеко отсюда. Зато, закончив её, вы станете намного умнее, хитрее, выносливее, получите уникальные знания по владению оружием, раздуванию конфликтов, приготовлению различных отваров и эликсиров, сможете на практике использовать их, научитесь видеть глазами животных, да и многое другое!

Он обвёл нас торжествующим взглядом, ожидая вопросов, но их не последовало. Мы сделали вид, что заинтересованно слушаем. Тогда Корнезар продолжил:

– Взамен от вас потребуется небольшая услуга.

Снова вопросительный взгляд. И снова тишина в ответ.

– Где бы вы ни были, вы всегда должны по первому требованию выполнить просьбу того, кто назовёт заветное слово. Если, конечно, эта просьба не будет противоречить вашим желаниям, что практически невозможно. Ведь по окончании школы вы станете совершенно другими людьми, вам будут завидовать многие, вы станете законченными… гм! Это настолько сказочно, что… – похоже, он начал захлёбываться собственными эмоциями.

Дормидорф не очень-то вежливо прервал его:

– Спасибо! Вы нас заинтриговали. Мы должны хорошенько обдумать ваше предложение. Если всё, что вы здесь наговорили, можно считать предложением.

– Да-да, именно предложением! Считать можно, конечно! – чуть не прыгая от нетерпения, прокричал возбуждённый до крайности Корнезар.

– Когда мы подумаем, то обязательно известим вас о своём решении.

– О! Да-да! Хорошо! Отлично, буду с нетерпением ждать вашего ответа!

Корнезар без конца повторял это, пятясь до тех пор, пока не завалился назад. С размаху он стукнулся спиной о дверь, которая распахнулась от удара, и кубарем выкатился в коридор. Дверь за ним захлопнулась сама. Слишком быстро захлопнулась. У меня создалось впечатление, что этот эффектный выход незадачливого вербовщика состоялся не без помощи Мокси.

Когда шаги в коридоре смолкли и мы начали обсуждение, мне неожиданно пришла в голову одна мысль:

– Мне почему-то кажется, что сейчас обязательно должен появиться ворон. Он просто не может пропустить такого удачного момента, чтобы подсмотреть, а по возможности и подслушать наше обсуждение заманчивого предложения.

Все одобрительно переглянулись и дружно уставились в окно. Действительно, появление наглого чёрного ворона не заставило себя долго ждать. Он прямо-таки бухнулся с размаху на ветку, будто летел издалека, очень устал и измучился. А пролетая мимо, просто решил сесть слегка передохнуть, привести себя в порядок и перебрать пёрышки. Ведь в этом нет ничего особенного, а тем более страшного. Ну сел и сел! С кем не бывает?

Примостившись поудобнее, причём так, чтобы ему было отлично видно, а может быть, даже и слышно происходящее в нашей комнате, он принялся сосредоточенно чистить перья, демонстративно не обращая на нас ровным счётом никакого внимания. Мало ли что там происходит в комнате. Ему-то сейчас не до этих мелочей жизни, вот между перьев прилипла какая-то мерзкая пакость, которая никак не хочет отчищаться, это да!

Недолго думая, Юриник достал свой арбалет и прицелился. Ворон оглушительно крякнул, и его как ветром сдуло. Он камнем упал вниз и пропал в неизвестном направлении. Во всяком случае, когда мы через мгновенье подошли к окну посмотреть, его уже и след простыл, только несколько лёгких пёрышек медленно и печально опускались на землю.

Мы решили продолжить начатое обсуждение. Первым высказал своё мнение высокочтимый Дормидорф:

– Думаю, это именно то, что мы искали. А посему нам надо непременно соглашаться, хотя бы для того, чтобы в дальнейшем, если я ошибаюсь, исключить этот вариант. Теперь ваше мнение, друзья мои. Высказывайтесь, прошу вас, не тяните кота за хвост и не стесняйтесь.

Юриник, спрятав под плащ свой грозный боевой арбалет, взял слово и сказал в свойственной ему лаконичной манере:

– Всё возможно, других вариантов пока нет. Надо соглашаться. Я за!

– Так-то оно так, – печально начал Дорокорн, и все одновременно с удивлением посмотрели на него. – Конечно, всё правильно. Но меня мучают туманные сомнения совсем по другому и, смею вас заверить, не менее важному поводу. Я просто не могу не поделиться этим с вами.

Мы вопросительно воззрились на него, ожидая продолжения. Дорокорн выдержал паузу, тяжело вздохнул и понизил голос до шёпота, тем самым заставляя нас наклониться вперёд и вытянуть шеи. Особенно усердствовал в этом заинтригованный Юриник.

– Ну-у, я на полном серьёзе счита-аю… что нам никак нельзя брать с собой маэстро Юриника! Я категорически против этого неосмотрительного шага и сейчас официально предостерегаю вас, друзья мои, от этого необдуманного поступка! Я ни в коем случае не преувеличиваю, а скорее даже наоборот! Риск, видите ли, ужасно велик!

От такого наглого заявления у Юриника глаза медленно вылезли на лоб, а искажённый в гневе судорогой рот приоткрылся. Он остервенело зашипел, постепенно повышая голос:

– А-ах, ты… я-я… ты! Ты что это городишь-то? Опупел, что ли? Что это с тобой, скажи на милость? Али ты белены объелся? Мелешь тут своим языком, как помелом метёшь, без разбора.

А Дорокорн ему в ответ нежно и ласково, вкрадчивым голосом:

– Пойми же, дорогой, я ведь всё о тебе беспокоюсь, всё о тебе! Ибо пекусь о твоём душевном благополучии, о том все помыслы мои, особенно в последнее время.

Он произносил всё это нараспев своим особенным голоском, вдобавок кокетливо закатывая глаза и жеманно вытягивая губы трубочкой. Даже слабого намёка на улыбку не было на его лице! Умеет он нагонять на себя серьёзный вид, когда нужно! Ему бы выступать перед публикой, зрители, как пить дать, кипятком бы плакали, а брызги во все стороны летели бы от смеха.

Но Юринику было не смешно:

– Сам ты дорогой! И нечего мне здесь кокетничать! Ну, скажи, ты сам-то понимаешь, чего городишь? Словечки-то какие подбирает, умник! Просто порой диву даёшься! Я вот тебе сейчас язык вырву с самым корнем за подобные речи! И ворону выброшу, пусть подавится, зараза! Ишь, выискался тут на мою шею, заботливый какой! Надо же, чего удумал, брать меня, видите ли, нельзя! Он, понимаете ли, категорически против этого неосмотрительного шага! Тьфу на тебя, инфекция!

И долго ещё бушевал на радость Дорокорну неудержимый и темпераментный Юриник, от переизбытка чувств вскочивший со своего места и бегавший по комнате словно угорелый, беспрестанно размахивая руками от негодования и возмущения.

– Видите? Вот видите, какой он несдержанный, прямо буйный! У-ух, одним словом, ураган громоподобный. Дормидорф, дай ему, пожалуйста, скорей испить отвара валерианы. Да побольше, а то его, неровен час, кондратий хватит! Ишь, раздухарился, ещё и плюётся! Нет, не-ет, чует моё сердце, нельзя ему с нами. Он и так хитрый, зачем ему школа? С ним же потом беды не оберёшься! Да с ним тогда вообще невозможно будет общаться.

Юриник потихоньку начинал понимать, что над ним подшучивают, но ещё не до конца осознал этот факт. Тогда в разговор вступил Дормидорф. Он сказал тихим примирительным тоном:

– Да ладно тебе, Дорокорн, брось. Пусть себе идёт с нами, он ведь хороший друг и незаменимый помощник. Нам без него никак не справиться, да и привыкли.

Дорокорн сразу подхватил эти слова, будто только их и ждал:

– Действительно привыкли, тут ты, конечно, прав, старина Дормидорф! Как собака привыкает к блошкам. Скучновато без них. Что ни говори, а хоть с юмором у него туговато, зато дрова может на ночь собрать или посуду помыть! Да мало ли ещё чего полезного он может сделать. Он для нас, как чемодан без ручки. Ну да ладно, так и быть, пусть уж идёт с нами. Разве только потому, что привыкли, а иначе я никак не согласен, хоть режьте меня на куски! Да и девать его некуда, не выбросишь же просто так на улицу, жалко.

Юриник кипел, а Дорокорн продолжал дальше с хитрой улыбкой, не замечая ровным счётом ничего:

– Ладно, пёс с ней, с хитростью, так ведь там ещё и уму-разуму обучают! Чего-чего, а именно этого самого разума нашему доблестному Юринику как раз и недостаёт. Ой как недостаёт! Ему его просто необходимо срочно добавить, да как можно больше. Я ведь никогда себе не прощу, если по моей вине мой верный товарищ останется без разума! Всё, решено! Я ведь ему плохого никогда не желал! Уговорили, я не против, пусть идёт.

К тому времени Юриник уже сумел взять себя в руки. И все почему-то повернулись ко мне. Ожидая, видимо, моего мнения по поводу школы. С чего бы это повышенное внимание к моей скромной персоне? Мне нестерпимо захотелось курить. Вот же дурная привычка! Но все ждали ответа. Немного поразмыслив, я понял, что мне очень интересно узнать, что будет дальше и чем это предприятие закончится, а возвращаться домой, напротив, совершенно не хотелось. Может быть, и я где-нибудь в чём-нибудь сгожусь. А из этого следовало, что мне обязательно нужно идти с ними. К тому же в том мире время для меня стоит на месте, а это значит, я никуда не опоздаю, ничего не потеряю, и обо мне никто волноваться не станет. Да и привязался я к своим новым друзьям. Решено, иду с ними. И я ответил, больше ни секунды не колеблясь, к всеобщему удовлетворению:

– Я тоже за то, чтобы идти. Только мне нужны сигареты, мои ведь закончились ещё вчера. Ну, или хотя бы табак и трубка.

– Это очень легко осуществить! – сказал неожиданно вывалившийся из стены домовой, смущённо посмотрев на шарахнувшегося от неожиданности Юриника. Мокся быстренько подошёл ко мне и протянул зажатую в руке небольшую аккуратную курительную трубку. А вместе с ней и кисет с табаком, который он вытащил из-за пазухи.

– Спасибо! Ну ты даёшь, прямо волшебник! – поблагодарил я удивлённо, с опаской, но всё же принимая неожиданный подарок.

– Пожалуйста, кури на здоровье, у меня ещё есть. А вот с пряниками дело обстоит совершенно наоборот! – домовой жалобно посмотрел на Дормидорфа.

– Будут тебе пряники, будут. Ты чего свой пост оставил? – по-хозяйски спросил у домового Дормидорф, нависая над ним, словно утёс над обрывом.

– Да чего там делать-то? Там ничего интересного не происходит, не то, что здесь, понимать ведь надо! Эко вон этот большой, как его, Дорокорн, распёк Юриника, буквально в пух и прах расчихвостил! А что? Мне понравилось, я смеялся, смеялся… Кхе, кхе. Ничего, говорю, там интересного не происходит. Ворон куда-то улетал на пару минут, а когда прилетел, опять стукнул бедного Корнезарку в лоб и прокаркал, что из громогласного коротышки явно выйдет толк, к нему нужно только руки приложить. Шустрый, говорит, карапуз попался, хоть мелкий и волосатый, а молодец, чуть не пригвоздил из своего арбалета к дереву, насилу ноги унёс! А мне вас оттуда было плоховато слышно, с помехами, так что вы уж не обессудьте, но я решил подойти чуток поближе. Я вот чего кумекаю, вы только выслушайте и не перебивайте, я дело говорю, потом сами благодарить будете! Может быть, раз мы такие друзья, оставите Юриника мне? Он будет связным между нами! А то пряников, как ни крути, надолго явно не хватит, это я вам точно говорю!

Услыхав про коротышку и карапуза, Юриник недовольно нахмурился, Дорокорн одобрительно улыбнулся, а мы с дедом заинтересованно переглянулись. Но когда домовой заикнулся про связного и пряники, юриниковы и без того расшатанные нервы не выдержали, и разъярённый громогласный коротышка кинулся к домовому с криком:

– А за мелкого и волосатого коротышку ответишь своими мохнатыми и прыщавыми ушами, ядри тебя в кочерыжку! Ишь, ещё один лысый великан выискался!

Домовой сразу смекнул, что Юриник яростно ринулся на сближение явно не для того, чтобы нежно обнять и угостить вкусным пряничком. Максимка, не медля ни секунды, шустро ушёл в стену, только его и видели. А многострадальный Юриник на полном ходу с гулким грохотом налетел на неё, да так и остался стоять, растопырив руки, словно прилип. Дорокорн через некоторое время отодрал и уложил всхлипывающего страдальца на кровать, приговаривая лилейным голосом, каким обычно разговаривают с сонными или не совсем здоровыми детьми:

– Эх ты, дурилка неразумная. Не бережёшь ты себя совсем! Сам ведь виноват! А что бедному Максимке было делать? Вон ты его как напугал, бессовестный! Он даже ушёл и не попрощался. Ну, не переживай, не расстраивайся так. Мы с ним скоро увидимся, и у тебя ещё будет счастливая возможность извиниться перед бедным, скромным и незаслуженно перепуганным тобой домовичком. А пока ты лучше поспи, и твои нервы обязательно восстановятся. Хоть и не до конца, но это всё-таки лучше, чем ничего. Поспи.

Юриник укоризненно посмотрел на друга, закатил глаза и протяжно простонал:

– Изыди со своим мохноухим карманным великаном и со своими нервами.

После этого он отвернулся к стенке и замер.

Ясно, что Корнезар с учёным вороном ждут от нас ответа. Но мы не спешили, пусть себе подождут, ибо не престало нам, солидным и добропорядочным путешественникам, очертя голову кидаться в разные сомнительные предприятия. Никуда они не денутся, пусть знают – не мы в них заинтересованы, а они в нас. Так рассуждали мы, расстилая скатерть и заказывая у неё кто что пожелает. Лично я заказал большую порцию шашлыка, а Дорокорн не забыл про просьбу домового и заказал пакет шоколадных пряников. Видно, у них с Моксей завязалась чистая мужская дружба. Услышав про заказ Дорокорна, Юриник обиженно пробасил со своей кровати, зябко кутаясь в стёганое одеяло:

– Для меня никогда ничего не заказывал, а ещё друг называется! Ты ему ещё цветы подари.

– Да перестань, как только тебе не стыдно, я же твою вину пытаюсь загладить! Понимать же надо, как говорит Максимилиан! А может, ты сам желаешь? Так пожалуйста, – укоризненно пропищал Дорокорн и уже примирительно добавил: – а хочешь, я и тебе немного отсыплю? Ты только скажи, я вмиг! Думаю, Максимка тоже не будет против.

– Бу-у-ду-у! – был ответ домового, словно отголоски эха или лёгкий ветерок, пронёсшийся по комнате.

Юриник нехотя пробурчал, вставая:

– Да ничего я не хочу!