Глава 14
Лесные люди. Ночёвка

Течение реки, как правило, несколько ускоряется возле самого берега, особенно со стороны выпуклости, где берег на крутом повороте пупком врезается в реку. И чем круче этот пупок, тем быстрее и сильнее течение реки в том месте. Солнце начинало припекать всё жарче. Тишина. Вода, весело журча, быстро несла нас вдоль живописных зелёных берегов. Земля племени амекари заканчивалась, и начиналась свободная земля. Так Дормидорф называл поля, за которыми находились владения лесных людей, или, правильнее сказать, людей леса. Так их называли мои спутники, восхищённо рассказывая об их великих подвигах.

Это были бесстрашные, но не безрассудные люди, живущие обособленно от других племён в обширных местных лесах, простиравшихся повсюду, насколько хватало глаз. Никто не знал даже приблизительно численности этого народа. Бывало, что, проходя через их территорию, не встретишь ни одного из них. Иногда получалось и сильно наоборот: можно было наткнуться на довольно большой отряд, человек восемьдесят или сто, а то и больше, это уже как повезёт, смотря с чем ты пришёл. Этих людей называли лесными не только потому, что они жили в лесу, но и потому, что они сроднились с ним и стали его частью.

Лесные люди были такими мастерами маскировки, что если встреча для них нежелательна, то можно долгое время бродить по их землям, чуть ли не по головам, но так никого и не встретить. И напротив: если ты им нужен, то достанут из-под земли, в прямом и переносном смысле. Молва гласила, что они честны и справедливы до чёртиков и всегда готовы прийти на помощь любому существу, но коли решат кого-либо наказать, то выполнят задуманное в лучшем виде. Питались они тем, что находили съедобного в лесу, а найти тут можно было много чего. Могли, когда надо, быть неприхотливыми и непритязательными, но придавали большое значение трапезе. В еду шло всё, причём у них не было специально отведённого для этого времени. Когда захотели, тогда и поели. Это вполне могло происходить и во время движения, прямо на ходу. Там орех, здесь молодой побег ели или гриб какой, полезный и калорийный, уж они-то знают, что лучше употребить в пищу, а что подсунуть наглому амекарцу. Некоторые предпочитали питаться вкусными и питательными насекомыми, наверное, даже омерзительно хрустящими.

Лесные люди готовили для себя всевозможные отвары и настои, как для сиюминутного применения, так и впрок. Говорят, что с их помощью можно при желании вылечить за весьма короткое время практически любой недуг. Они небезосновательно считают, что только лишь непроходимая упрямая людская глупость неизлечима и крайне заразна своими вибрационными волнами, а всё остальное исцеляется, было бы хоть какое-нибудь время и желание. А вот что за желание, они не уточняют. Желания-то бывают разные. Получается, если кто-то, якобы желая вылечиться, покупает в аптеке некое лекарство, на самом деле желает не исцелиться, а поскорее сыграть в ящик и освободить место. А это уже его законное право, и дело суверенного государства предоставить дорогому человеку такое право и нежно подтолкнуть к выгодному нужному выбору, ещё и подработать на этом, откровенно подхалтурить на своей собственной халтуре. А действительно, к чему использовать разум, когда проще позволить себя околпачить и скорее отправиться в небытие?

Жители леса не испытывали потребности лишь в дурманящих, а следовательно, отравляющих организм веществах. Хотя они и знали множество подобных рецептов и с успехом применяли эти знания, но преимущественно против врагов, коих у них, нужно заметить, было не так много.

Но люди леса не постоянно вели такой аскетический образ жизни. Когда была возможность и желание, они могли себе позволить пиры с множеством разнообразных кушаний, с мясом и рыбой, сладостями и вареньями, а также развлечения с песнями, танцами, хороводами вокруг пылающих костров и всевозможными состязаниями в силе и ловкости не только тела, но и ума. Тут им не было равных.

В процессе того, как мне рассказывали об этом племени, я начинал понимать, что наверняка они обладали способностями гипноза, кто в большей, а кто в меньшей степени, но обладали многие и с успехом применяли в повседневной жизни. Но сами они не считали свои навыки чем-то из ряда вон выходящим. Так себе – норма жизни.

Дорокорн говорил, что амекарцы недолюбливали и опасались людей леса потому, что те были ловки, сильны и выносливы, а главное, умны и хитры. Немудрено, совокупность всех этих качеств делала их очень опасными противниками. Кроме того, они никогда и никому не позволяли безнаказанно обижать своих соплеменников, да и вообще кого бы то ни было. Вот кого надо бы противопоставить живодёрам из моего мира. Получалась этакая лесная рать защитников. Поэтому нечасто можно было встретить амекарца, в здравом уме и трезвой памяти свободно и безбоязненно разгуливающего по владениям лесных людей.

Когда-то давно между этими двумя племенами возникали вооружённые стычки. Обычно из-за того, что распоясавшиеся от безнаказанности амекарцы начинали безобразничать и устанавливать по своему обыкновению в лесу собственные порядки. То деревья начнут вырубать почём зря, а то ведут себя, словно они хозяева жизни, охотятся на животных ради удовольствия, устраивают пожары или пачкают, поганят и мусорят. Тогда подойдут к ним несколько лесных людей и скромно так, по-мирному, безо всякого нажима предложат угомониться, восстановить испорченное и убраться восвояси. На что амекарцы, естественно, отвечали грубостью и остервенелым нападением. Что поделать, на то они и амекарцы, чтобы понимать только железный кулак, засунутый поглубже, чтоб жить мешал. Тут же из-за каждого куста, с каждого дерева в них со свистом летела туча камней, стрел и копий. Это почему-то сразу не нравилось заносчивым и самолюбивым амекарцам. Они на это очень сильно обижались и расстраивались буквально до слёз. Но всё же амекарцы, в силу своего слабоумия понимавшие только силу, с течением времени уяснили наконец общепринятые правила хорошего тона. Правда, это произошло лишь тогда, когда они убедились: если что, мало не покажется! Здесь можно и в репку получить, так наваляют, что и не унесёшь. И тогда лесные люди сменили тактику. Как только кто-либо из нежелательных людей заходил на их территорию, здесь же у таковых возникал в душе безотчётный страх и ужас, принимавший именно те причудливые формы, которых больше всего в жизни и боялись нежелательные гости. Все эти страсти-мордасти усиливались у них в воображении многократно, пока не увеличивались настолько, что затмевали все другие мысли, ощущения и желания. Причём чем больше человек сопротивлялся этому безотчётному ужасу, тем сильнее и быстрее это чувство в нём росло, овладевая всем сознанием без остатка. Появлялось неудержимое, не поддающееся здравому рассудку и воле желание всё бросить и поскорее забыть о своих планах, а заодно как можно быстрей покинуть это крайне негостеприимное место. Бежать без оглядки подальше и больше никогда не возвращаться, а потом постараться навсегда забыть о случившемся, как о кошмарном сне.

Вот и получалось, что лесные люди на расстоянии ощущали, с добром к ним идут или со злом, и могли воздействовать на психику человека на уровне тонкого мира. Так они приучили амекарцев считаться и уважать себя.

Теперь-то никаких конфликтов давно уже нет и в помине. И те, и другие живут, как им нравится, и процветают – каждое племя в своём направлении, стараясь лишний раз не трогать друг друга без особой нужды.

Кстати, владения людей леса простираются на огромные расстояния, и Подземный город находится как раз на их территории. Получается, что те амекарцы, которых нанял Корнезар, попадут явно не на курорт, и нервишки им подлечить, скорее всего, не удастся. Что ж, посмотрим, это всё у нас ещё впереди. А пока мы плыли по широкой реке, выбравшись на самую середину, наслаждались пейзажами меняющегося ландшафта и негромко переговаривались друг с другом.

Юриник, как всегда, управлял плотом и по своему обыкновению спорил с Дорокорном. На этот раз о преимуществах плота перед лодкой. Юриник, отстаивающий преимущества плота, приводил всевозможные доводы и конкретные факты в пользу своей теории. Распаляясь всё больше и больше, делая сосредоточенное лицо и гулко пристукивая при этом ногой по палубе, он доказывал:

– Заметь, на воде держится очень устойчиво, можно и костёр развести, и поспать, и парус поставить, а места сколько – хоть танцуй! А что твоя лодка? Тьфу, одно недоразумение!

Дорокорн настаивал, что лодка много лучше, и приводил не менее серьёзные и весомые аргументы, снисходительно улыбаясь:

– Брось! Да что ты такое плетёшь? А то я сам не знаю! Да пойми ты, наконец, что коли лодка большая, то на ней легко можно делать всё, что ты мне сейчас перечислил! Только она легче в управлении, что немаловажно, маневренней и быстроходней. А всё почему?

Юриник открыл рот, чтобы ответить, но Дорокорн, не дав ему такой возможности, продолжил, не ослабляя напора:

– Вижу, не знаешь! А между тем всё примитивно просто! Потому что моя широкая и просторная лодка сопротивление воде оказывает гораздо меньше, нежели твой хвалёный плотик. Лодка более обтекаема, потому она и скользит не в пример лучше, нежели твоя стиральная доска, да и вёслами можно при необходимости скорость увеличить. До назначенного места в три раза быстрее доберёмся, а если догнать кого нужно… ну или наоборот, удрать, то лодка ни в какое сравнение с плотом не идёт!

Но у Юриника были свои мысли на этот счёт, которые он тут же выложил, вскочив со своего насиженного капитанского места и подбоченившись:

– Ха-ха-ха тебе! Позвольте, пожалуйста, с вами не согласиться, дорогой друг! Во-первых, я никуда не спешу, и догонять, равно как и убегать, ни от кого не намерен! Пусть сами от меня убегают! Поспешность, понимаешь ли, нужна при ловле блох и при расстройстве желудка, а это свойственно больше тебе, нежели мне. А во-вторых, что ты скажешь, когда на своей огромной лодке сядешь на мель или на подводные камни посреди широкой и бурной реки, ведь у тебя, кроме больших размеров и скорости, будет в придачу глубокая посадка? Ну что, голубь сизокрылый, съел?

И пока Дорокорн, открыв рот, пытался вставить слово и для этого искал хоть какую-то паузу в пламенной речи друга, хитрый Юриник, не давая ему такой возможности, продолжал:

– А пока ты, беззащитный, будешь куковать посреди реки и судорожно кумекать, как стащить своё корыто с мели, я тебя десять раз обгоню со своей маленькой скоростью, но большущим опытом! И хватит со мной спорить, всё равно лодки у тебя нет, а если бы даже и была, то запомни на всю жизнь: уж я-то точно всегда успею на своём прекрасном плоту туда, куда ты обязательно опоздаешь!

В таком духе они могли общаться часами. Дормидорф был прав: слушая их спор, гораздо легче принять правильное решение. В теперешнем же случае всё просто: если спешишь или собрался удирать – выбирай лодку, а если желаешь насладиться покоем и тишиной – плот.

Теперь я решил переключиться на старину Дормидорфа, который в данный момент мило беседовал с Корнезаром. По выражению его лица надо полагать, что беседовал о приятном. Я, не показывая вида, старательно настроил свой слух на них и постепенно начал вникать в суть разговора. Дормидорф рассказывал Корнезару о птицах вообще и о семействе вороновых в частности. Но Корнезара, как видно, больше всего интересовал срок их жизни. И когда он услышал про триста лет… его это почему-то вовсе не обрадовало, повергнув сначала в шок, а затем в уныние, о чём ясно свидетельствовало обескураженное озадаченное выражение, блуждавшее на его измученном жизненными невзгодами лице.

Потом Корнезара совершенно неожиданно заинтересовали всевозможные природные отравляющие вещества и яды. Ход его мыслей был предельно понятен: раз вороны так долго живут, то эту неприятность можно легко исправить. А следовательно, в случае удачного случайного отравления вполне можно рассчитывать и на хорошие скидки. Тогда Дормидорф, естественно, в шутку, но с самым что ни на есть серьёзным выражением лица, а он это умел и любил делать, заговорщицким голосом поведал Корнезару историю про то, что совсем недавно Коршан тоже осторожно выспрашивал и выведывал у него про яды. И не просто про яды, а про те, которые наиболее надёжно действуют именно на человека и наверняка приводят к концу, но, что особенно интересно, не сразу, а постепенно, чтобы тот имел счастливую возможность напоследок ещё и хорошенько, от души помучиться.

На изумлённого Корнезара без слёз было невозможно смотреть. Я терпел, терпел и, не удержавшись, хмыкнул несколько раз подряд. И даже чуть не поперхнулся, закашлявшись для отвода глаз. Корнезар встрепенулся и придирчиво принялся всматриваться в моё лицо, заподозрив неладное. Пришлось делать вид, будто я зазевался и мне здоровущая муха попала в рот на вдохе, потому я и закашлялся, а заодно и в глаз, от того и слёзы потекли. Корнезар милостиво соизволил постучать мне по спине, что было бы весьма учтиво, если бы не было так больно. Мне показалось, что он несколько переусердствовал в своём порыве.

Мало-помалу, в приятных спорах и добрых беседах прошёл день, начинало смеркаться. Настала пора задуматься о ночлеге. Ночевать на плывущем или даже пришвартованном к незнакомому берегу плоту никому не хотелось, одни комары чего стоили, да и опасно. Но Корнезар, как видно, не очень спешил с ночлегом. Неужели нам и ночью предстоит плыть? Как-то не похоже это на осторожного Корнезара, скорее всего, он что-то задумал и потому выжидает.

Так и есть, он просто ждал, когда вернётся Коршан. Ворон тяжело приземлился, по инерции, словно заправский гусь, сделав несколько тяжёлых шагов перед окончательной остановкой. Он сказал, обращаясь ко всем сразу, голосом весьма далёким от совершенства, и тоном, оставляющим желать лучшего:

– За следующим поворотом есть неплохая площадка на правом берегу, а приблизительно в полутора километрах вниз по течению расположен небольшой островок посреди реки. Он весь покрыт деревьями и кустарником, а посередине стоит большой бревенчатый дом, в котором кто-то живёт. Мы его и раньше много раз видели, но обычно проплывали мимо, ибо было ещё светло и останавливаться на ночёвку рано. Дотянули, копуши тягомотные, теперь отстаём от графика. Ну да ладно, нагоним. В том доме топят печь, а из трубы очень вкусно пахнет, готовят что-то вкусненькое! Не знаю, как вам, а мне совсем не помешает слегка перекусить. Настоятельно советую учесть это при выборе места для ночёвки. Выбор невелик, зато очевиден. Словом, выбирайте сами!

Мы почему-то быстро пришли к общему решению: причалить к острову и попытаться напроситься на ночлег. Может, нас и пустят, чем чёрт не шутит! По крайней мере, попытаться следует. А заодно неплохо было бы выяснить, кому принадлежит эта избушка на курьих ножках, надеюсь, не людоедам.

Минут через двадцать мы удачно вошли в маленькую тихую заводь посреди острова, где течение было, словно черепаха – только за смертью посылать. Но прежде нам пришлось хорошенько попотеть, борясь с быстрой водой на подходе к этой обители покоя. Река всегда ускоряет свой бег, омывая какое-нибудь препятствие, а в данном случае это был целый остров, это вам не какой-нибудь камешек или маленькая коса. Нам всем пришлось взять в руки шесты и вёсла и что есть силы налечь на них, чтобы не проскочить. Лишь благодаря удобной бухточке это удалось, а то бы неминуемо снесло в сторону, и не видать нам тогда крыши над головой сегодняшней ночью, как своих собственных ушей.

Удачно высадившись на берег, мы решили не идти гурьбой, а отправить на разведку двух человек. Пошли Корнезар, который непременно жаждал всё держать под своим неусыпным контролем, и Дормидорф, желающий держать под контролем самого Корнезара. К тому же он был незаменим для придания делегации солидности. Идти было недалеко, дом виднелся из-за деревьев на пригорке. Слабо мерцали окошки, и действительно приятно пахло берёзовым дымком и чем-то вкусным.

Стоило нашим разведчикам скрыться за деревьями, как мы тут же с удовольствием растянулись на тёплом прибрежном песочке, с нетерпением ожидая их возвращения и машинально наблюдая за слоняющимся взад-вперёд Коршаном. Перо ему в бок, как метко высказался про это его расхаживание Юриник. Ворон непрестанно что-то бубнил себе под нос, без устали шаря клювом в песке. Создавалось впечатление, что он всегда чем-то недоволен. Юриник, нехотя беря в руку булыжник, задумчиво произнёс:

– Да-а… надо сказать, прескверный характерец… и бешеный нрав. Как я понимаю беднягу Корнезара… и сочувствую… Не повезло ему. Уж насколько мне нелегко приходится с некоторыми умниками-переростками, а тут ведь – застрелиться и не встать! Не позавидуешь.

Дорокорн только тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок. Коршан продолжал свои хождения по мукам. В его ворчании можно было разобрать отчётливо прозвучавшее имя Корнезара и сразу что-то резкое и грубое, уж не комплимент – это точно. Но после пламенной речи Юриника насчёт «достоинств» ворона, сказанной хоть и тихо, но, видимо, услышанной Коршаном, слово «Корнезар» было тут же заменено на «Юриник». Услыхав эту перемену, Дорокорн радостно и одобрительно захмыкал и довольно заулыбался, а Юриник раздосадовано фыркнул.

«Раз уж делать нечего, – подумал я, – попытаюсь-ка проверить то, о чём проговорился как-то Корнезар насчёт ворона и удивительной потери его слуха, когда к этому процессу присоединяется безусловный рефлекс трепетного отношения к поглощаемому мясу». Я залез в свой рюкзак, где хранилась часть запасов нашей провизии, и достал кусок копчёного мяса. Как только на свет показалось источающее аппетитный запах мясо, случилось чудо! Шорох песка и недовольный бубнёж резко прекратились. Воцарилась оглушающая тишина. Ворон нагло уставился на меня, замерев на месте и выпучив глаза. Он только частыми рывками крутил головой, разглядывая меня то правым, то левым глазом. Я не собирался долго испытывать его терпение, тем более что второй моей целью было попытаться хоть немного подружиться с этой строптивой и беспардонной птицей. Я миролюбиво произнёс:

– Коршан, ты, может, перекусишь немного, а то мы-то сейчас поедим и ляжем спать, а ты, наверное, всю ночь глаз не сомкнёшь, будешь нас охранять?

Он, колеблясь, вразвалочку сделал пять-шесть нетвёрдых шагов в мою сторону, несколько раз щёлкнул клювом и, громко сглотнув, интенсивно закивал головой в знак безусловного согласия и полного одобрения. Теперь ворон уже не сводил глаз с манящего и завораживающего куска.

– Ты уж извини его, что так, прямо из рук, по-простецки, а не на блюдечке с голубой каёмочкой! – ехидно пробасил Юриник под тоненькое попискивание Дорокорна, которое должно было означать одобрительный смех.

Ворон даже глазом не повёл в их сторону! Даже клювом не дрогнул ни на йоту. Будто действительно ему разом начисто, просто-таки напрочь отшибло слух. Загипнотизированный куском мяса Коршан, пошатываясь на заплетающихся лапах, сделал ещё несколько шагов в моём направлении, преодолев, таким образом, уже добрую половину разделявшего нас расстояния.

У меня молнией пронеслась мысль: «А не оторвёт ли этот живоглот мне палец вместе с вожделенным куском мяса?» Как будто читая мои мысли, Дорокорн предостерегающе произнёс:

– Надеюсь, он копчёное мясо предпочитает сырому. Ты будь поаккуратней со своими пальцами! Я бы на твоём месте так не рисковал! Смотри, сейчас вместе с рукой оторвёт!

И в самом деле, изголодавшийся Коршан был настроен более чем серьёзно, мне показалось, что у него закапала слюна, как у голодного пса при виде любимого лакомства. Я не стал рисковать, взял и подбросил навесиком мясо в сторону напрягшегося всем телом вечно голодного ворона. Коршан с приглушённым гортанным рыком опрометью ринулся в мою сторону, пробуксовывая на месте и швыряясь песком из-под «копыт». Он сделал гигантский скачок вверх, с шумом расправил крылья и на лету схватил вожделенный кусок! Сделав небольшой круг, он плавно спикировал на ближайшую ветку. И тут же приступил к набиванию своей утробы. Разрывая мясо на мелкие кусочки, Коршан начал жадно заглатывать их, подкидывая некоторые в воздух, чтобы лучше залетали в глотку. Мы восхищённо переглянулись. Ворон действительно теряет голову при виде мяса, иначе непременно отреагировал бы на подшучивание над ним.

Быстро расправившись с угощением, Коршан удовлетворённо крякнул и, подлетев ко мне, пробурчал неразборчиво: «Наверное, медведь в лесу сдох. Но всё равно благодарю, было вкусно, но мало». А по-моему, вовсе и не мало, он же не орёл. А запросики, как у аэрокрокодила!

Ворон вразвалку заковылял в сторону и, взлетев на дерево, принялся чистить клюв о ветку, точь-в-точь как разбойник очищает нож от крови невинной жертвы. В этот раз мне так и не удалось узнать, проникся ко мне Коршан чувством глубокой признательности или нет, но уже скупое «благодарю» из его клюва было для меня более чем достаточно для первого раза. Ещё несколько таких подношений, и, глядишь, мы с ним станем лучшими друзьями. Он будет плакаться мне в жилетку, а я – подтирать ему клювик своим носовым платком.

Стало совсем темно. От реки потянуло прохладой. Комары атаковали нас не на шутку. От их отвратительного жужжания у меня начало свербить в зубах. Прилетели, понимаешь, поужинать нашей кровушкой. Мы все чесались, словно бродячие шелудивые псы, так что приходу Дормидорфа и Корнезара искренне обрадовались.

Они рассказали, что в избушке живут на первый взгляд любезные старики со старухами. Точнее, два престарелых братца со своими жёнами. И они вовсе не против того, чтобы пятеро здоровенных мужиков немножко их объели, а вдобавок ещё и переночевали, проявляя тем самым, по моему мнению, чудеса гостеприимства. С нашей стороны это напрашивание в гости выглядело так: «Дайте воды напиться, а то так кушать хочется, даже переночевать негде!» Правда, еда и питьё у нас свои, ещё и их угостить хватит, но пускать незнакомых людей в дом не каждый отважится, тем более живя в столь глухом и отдалённом месте. Но раз они решились, то мы не заставим себя уговаривать.

Приведя себя в должный порядок, мы дружно отправились в гости к хозяевам острова. На душе стало веселее и радостнее от осознания того, что мы будем ночевать в доме, а не в лесу. Уж очень нам хотелось поскорей и подальше спрятаться от злобных и голодных прибрежных комаров, которые обглодали нас почти до косточек.

Через несколько минут мы уже знакомились. Стариков звали дед Кузьма, а сокращённо Кузя, и деда Миша. Но все звали его почему-то Мойша, когда хотели подшутить, или Михась, когда о чём-то попросить. Старушек величали баба Лена, в простонародье бабка Ленка, жена деда Кузи, и баба Ксения, сокращённо Ксеня, супруга Михася.

Дедушка Мойша, младшенький братец, был на редкость смешливым добродушным старцем. Этаким дородным лоснящимся увальнем, любящим поговорить, порассуждать, лёжа на печи, и вовсе не дураком хорошенько покушать, если судить по его дородности. И всё бы ничего, да они с бабкой Ленкой недолюбливали друг друга, словно ядрёный насморк горькую микстуру. Ругались, как приблудная драная кошка с хозяйским псом. Я бы даже сказал, у них была какая-то ненависть, переходящая в стойкую несовместимость. И всё из-за языкастости и безалаберной болтливости последней и неудержимого пристрастия обоих к отвару из лесных красных мухоморов, к коему особую нежность и преданность испытывал дед Михась, а у бабки Ленки от него категорически развязывался язык.

Доставалось всем, особенно многострадальному дедушке Мойше, который торчал у бабки Ленки, как кость в горле. Но он не любил долго оставаться в долгу, оттого и пытался честно вернуть его, да ещё и сторицей. Тогда-то бабка Ленка и начинала летать по острову и искать заступничества у деда Кузи, который порой осуждал её в довольно резкой форме, но грехи всё равно отпускал, жена всё-таки. Так и жили.

Бабка Ленка с дедом Кузей, как выяснилось впоследствии, славилась ещё и своим необузданным страстным желанием прикарманить что-нибудь путём позаимствования и дальнейшего присвоения какого-либо добра. Конечно, берёшь ведь чужое, а отдаёшь своё, потом и кровью выстраданное. А при умении предприимчивого деда Кузи убеждать себя в извечной правоте под одобрительное щебетание пронырливой супружницы подобное мздоимство становилось плёвым и доходным делом. Может, из-за этих наклонностей их и отселили на уединённый остров? Потому они и были нам рады, хоть какое-то общение.

Дед Кузя внешне был ощутимо повыше бабки Ленки, и если не брать в расчёт его отвисший животик, то и постройнее её. В его внешнем облике бросались в глаза большие оттопыренные уши, поросшие, будто мхом, зарослями кучерявых седых волосьев, а также пальцы-колбаски, как я уже говорил, загребущие и хваткие до чужого добра. Эти самые его пальцевидные пухлые сардельки, постоянно двигающиеся в такт речи, могли делать и добрые дела, например, что-то полезное по дому. Бабка Ленка, со свойственной ей практичностью и неуёмной фантазией, обязательно находила применение чему угодно.

Кузина жена красотой не блистала, обладала слегка кривыми ногами и небольшим животиком. Не то чтобы она была бесформенна до безобразия, нет! Просто фигура была испорчена основательно и бесповоротно. К тому же у неё во время улыбки зияла приличная дырка вместо переднего верхнего зуба. По этой причине нам было трудно сдерживать ответную доброжелательную улыбку, которая неминуемо возникала, как только она начинала мило улыбаться, рассказывая нам о чём-нибудь своём, женском, наболевшем.

Ведь, оказывается, деда Кузя был суров и требователен не на шутку… к другим! А себе, любимому, он позволял и милосердно прощал многое, практически всё. Здесь у него не было преград и ограничений. Бывало, как раскомандуется, разведёт философию с демагогией, так чертям тошно делается. И тогда его не остановишь, трясётся весь от праведного возбуждения и, брызжа слюной, убеждает себя, а заодно и всех остальных, в своей абсурдной и абсолютной правоте. А что там будет дальше, ему начхать, хоть трава не расти! При этом он считал себя очень достойным и рассудительным человеком, поэтому всем окружающим от него периодически перепадало немало указаний, ценных советов и наставлений. Да-а, запьёшь тут мухоморной настоечки…

Жена дедушки Михася, баба Ксеня, была серенькой мышкой, внешне ничем не примечательной, что само по себе очень даже неплохо, разве что была намного младше всех по возрасту. Зато гораздо умнее, что немаловажно, хоть и парадоксально. Бабушка Ксюша была молчаливой и скромной старушкой, постоянно чем-то без устали занимающейся по хозяйству. Похоже, в этом доме всё хозяйство было на ней одной, бабка Ленка же была пригодна лишь для того, чтобы стоять на подхвате.

От колоритных братьев-дедов зависело пропитание и добыча припасов для заготовки провизии на зиму. Процесс, безусловно, более творческий, к которому необходимо было подходить с выдумкой и умением, а приготовить-то дело нехитрое, чего там, сумеет и женщина, было бы из чего. Что ж, правильно, мужей надлежит лелеять и оберегать от излишних хлопот, они существа с тонкой моральной и физической организацией и созданы скорее для стимулирования женщины, нежели для тяжёлой и изнурительной работы. Я уверен, что многие женщины, по крайней мере, самые мудрые из них, со мной в этом согласятся, а коли не согласятся, значит, они ещё не созрели и недостаточно набрались опыта, но это ничего, женская мудрость – дело наживное.

Женщина теперь за мужчину особенно не держится, по этой причине возникают нарастающие недовольства и скандалы, ведущие к разладу отношений. Ещё совсем недавно ей прожить без него было крайне затруднительно, практически невозможно. Это и заставляло женщину держаться всеми руками и особенно ногами за мужа! Взять хоть любое смутное или тяжёлое время… А сейчас мужчины всё реже и реже бывают так уж необходимы – многие вопросы можно решать с успехом и без них, а вскорости, видимо, можно будет отказаться с лёгкостью и от этого. Семейная жизнь ныне, в большинстве своём, ведёт к угасанию страсти, которая в былые времена зачастую перерастала в нечто более стабильное и глубокое, всеобъемлющее, а потому сильное, что ещё называют любовью.

Вот и получается, что теперь идеальными отношениями являются не очень частые встречи при обоюдном увлечении, когда легко можно разбежаться и не нужно завязываться очень уж основательно. Только эти отношения могут стать реальной альтернативой старым и добрым семейным узам. Особенно учитывая, что в семье теперь повсеместно присутствуют нарастающее раздражение, которое женщина не желает более терпеть ни под каким видом. И уж тем более сводить на нет, как это бывало ранее веками, пусть это и было вынужденно, потому что тогда без мужчины выжить было очень непросто.

Если иной блаженный мужчина во всём способен уступать, ему обязательно садятся на шею, а потом и вовсе избавляются, но теперь уже потому, что он «тряпка бесполая».

Как ни парадоксально и странно, но для перемены к лучшему в семейных отношениях необходимы извне какие-то глобальные неприятности, катаклизмы, смуты, когда мужчина вновь сможет проявить себя, а иначе всё так и будет развиваться и двигаться по заданной наклонной плоскости. Ведь мужчины теперь уже приносят женщине гораздо больше неудобства и недовольства, разочарования и раздражения, нежели пользы и великого счастья. Про исключения, подтверждающие правила, речь здесь, конечно, не идёт.

Многие женщины, живущие без мужчины, стремятся скорее окунуться с головой в семейную жизнь, а живущие с мужчиной – избавиться от неё. Никто не жаждет становиться несчастной и терпеть вечно. И тогда женщины приходят к вольному одиночеству и гордо именуют себя любовницами, находящимися в свободном плавании и трезво осознающими, что лишь это способно дать им состояние, приближенное к счастью, в сложившейся коварной действительности. Наверное, это самое правильное и разумное решение с их стороны.

А мужчины всё продолжают одурманиваться разнообразными способами, лишая себя остатков человеческого облика, запускают себя до дикого ужаса и ведут омерзительный образ жизни или кидаются в полную противоположность сказанному и невыносимо любят и ценят себя до чёртиков. А почему? Да именно по той же самой причине – все вокруг бесятся с жиру! Ну а зачем держать себя в форме умственной и физической, когда это теперь совершенно не жизненно необходимо, а денег они и с одной извилиной и внушительным мамоном заработают… или заграбастают, какая там работа? А женщины их и таких невыносимо обожают.

Мы все катимся в бездну и, даже понимая это, ничего сделать не в состоянии. Необходимо принимать ситуацию такой, какая она есть, и пытаться исходить из неё, оставаясь при этом тем, кем решил оставаться.

Теперь общаться и жить с женщиной можно и нужно, лишь пока это приносит обоюдное счастье, возможно, это следует делать с разумными перерывами и без давящих уз. Но случись только нечто чрезвычайное и всеобъемлющее в глобальном масштабе, когда понадобится мужская сила в совокупности со здравостью умственной, нынешние обрюзгшие в своей основной массе и женоподобные мужчины с набитыми кошельками опростоволосятся по полной и будут объявлены несостоятельными. И мудрые женщины кинутся расхватывать скорее нормальных мужей, и вновь начнут дорожить ими и ценить, только мужчин к тому времени может уже и не остаться – естественный отбор в каменных джунглях. А подайте-ка скорее сюда красную книгу, ведь даже если мужчина нормален – дорожить им не будут, пока можно обойтись и без него!

За разговорами мы и не заметили, как уселись за большой стол и стали угощать хозяев тем, что было у нас из провизии: мясом, сыром и так ещё, по мелочи. Но и они в долгу не остались, накормили нас густым и наваристым грибным супчиком. В конце трапезы, перед сном, напились все душистого крепкого чая с очень вкусным земляничным вареньем. После долгой дороги и сытного ужина нас, естественно, сразу разморило. Поблагодарив и извинившись, мы отправились почивать в отведённую для нас комнату, где бойкая бабушка Ксения уже успела всё подготовить. Она постелила нам на полу матрасы, набитые соломой. Оказалось, это была не простая солома, а сбор всевозможных трав, улучшающих и усиливающих сон. То-то я спал как убитый! Поговорить при Корнезаре всё равно бы не удалось, поэтому мы быстро заснули, на всякий пожарный случай выложив часового, который менялся каждый час, толкая следующего соседа по очереди.

Ночь прошла спокойно, без происшествий, и с рассветом мы отправились дальше, наскоро позавтракав и поблагодарив этих премилых и добрых людей за гостеприимство, так вовремя оказанное нам. Как правильно сказал Дорокорн, дорога ложка к обеду.

А Юриник тут же лаконично добавил:

– Угу, а вилка к ужину.

Бабушка Ксеня, наперекор бабке Ленке и деду Кузьме, всучила нам на дорожку баночку прекрасного земляничного варенья. Мойша на этот раз воздержался и не стал высказывать своего мнения, хотя было видно невооружённым взглядом, что он явно не поддерживал Кузю с Ленкой.

Варенье было сотворено из ягод, собственноручно собранных закадычными братьями, приготовлено по оригинальному и неповторимому, крайне секретному рецепту со всевозможными чудодейственными добавками. Вот почему бабка Ленка с дедом Кузей очень экономно и бережно относились именно к этому варенью. Но и дедушка Михась, в свою очередь, не отстал от бабы Ксеньи. Он отсыпал из своих закромов доморощенного табачку под названием «бросай курить», немного, объёмом приблизительно со среднюю наволочку. Очень уж крепок он был, этот табачок, но и ароматен тоже, ничего не скажешь. Курить его было одно удовольствие, особенно когда привыкнешь и перестанешь плакать, чихать и плеваться. А крепок он был, зараза, настолько, что даже комары дохли на лету, попав в стелящееся облако сизого дыма. Как дыхнёшь на них, они так и осыпаются, шебурша своими тушками по листве, на радость муравьям и лягушкам.

А мы в благодарность общими усилиями нарубили, напилили и накололи им за час с четвертью огромную гору дров для печки. Словом, все остались очень довольны знакомством. Теперь мы были всегда желанными гостями в этой одинокой и всеми забытой лесной избушке, находящейся на далёком речном острове. На том и распрощались. Мы отчалили от берега, а вдали ещё долго виднелись маленькие фигурки, о чём-то спорящие на берегу и изредка, видимо, вспоминая о нас, махавшие вслед.