Книга: Багровый молот
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

Двое слуг внесли в залу огромное блюдо, на котором вздыбил крылья зажаренный лебедь. Князь-епископ протянул руку, помедлил, а затем с хрустом сломал изогнутую птичью шею.
— Садись, угощайся, викарий, — пренебрежительно бросил он. — Вид у тебя такой, будто неделю ничего не ел. Вот ягнятина, потроха, пироги.
— Благодарю, ваше сиятельство, — чопорно поджав губы, ответил Фёрнер. — Но сегодня пятница, постный день.
— Так ты пост соблюдаешь? Зачем? Неужели в рай рассчитываешь попасть? Напрасно. Таким, как ты, Царствие Небесное точно не светит. Будешь поститься, не будешь — все одно в ад. Не знаю, в какой из кругов тебя определят, но точно далековато от входа.
Иоганн Георг хохотнул, закашлялся, стукнул себя кулаком по груди.
— Ладно, чушь. Зачем ты явился? Я ведь уже всех тебе утвердил. Что стряслось? Дыба пылится? Жаровни стынут?
— Вы распорядились подготовить отчет по делу Германа Хейера. Я собрал документы, которые…
— Не крути мне яйца, викарий! — вдруг рявкнул его сиятельство. — Ты и вправду думаешь, что мне интересны твои бумажки? У тебя целый полк мастеров; им только свистни, они и Новый Завет в полчаса перепишут. Убирай, к чертям, папку и говори своими словами. Как получилось, что этого — Хейера, да? — пристрелили у крепостных ворот?
— Капрал Блюмсфельд опознал его и распорядился открыть огонь.
— Нашпиговали свинцом, идиоты… А ведь достаточно было сломать негодяю нос и отвести в караульную.
Иоганн Георг бросил в рот кусок белого мяса и принялся жевать, не глядя на Фёрнера. У князя-епископа болели зубы, и во время еды он перекашивал на сторону рот, топорща серо-рыжую, словно испачканную пылью бороду. Прожевав до конца и сделав пару глотков из серебряной кружки, фон Дорнхайм спросил:
— Тебе известно, что его сестра замужем за нюрнбергским судьей?
— Не понимаю, какое это имеет значение, — сухо ответил викарий.
— Не понимаешь, значит, — недобро хмыкнул фон Дорнхайм. — Вот поэтому ты никогда не будешь сидеть на моем месте, Фридрих. А если б понимал, может, и дождался бы… Теперь слушай, как будут развиваться события: нюрнбергский магистрат, где все и так ненавидят меня лютой ненавистью, обратится с петицией к кайзеру. Напишет, что советник Хейер был убит безо всяких причин и что князь-епископ Бамберга, Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм, потворствует этому беззаконию. Поэтому я спрашиваю тебя, Фридрих: когда сюда явятся посланные кайзером офицеры, что мы им скажем? Судья утвердил арест Хейера?
— Разумеется. Вы же знаете, ваше сиятельство, мы всегда…
— Основание для ареста?
— Как и всегда: колдовство, участие в шабаше.
— Прекрасно. — Князь-епископ перекосил рот. — Какие имеются доказательства?
— Имя Хейера назвала Барбара Ройт. Сказала, что видела его во время сборища на горе Брокен.
— Что еще?
— Ваше сиятельство, предполагалось, что Хейер будет осмотрен на предмет дьявольских отметок на теле, допрошен, а затем признает вину. Но его, видимо, кто-то успел предупредить и…
— Срать я хотел на эти предположения!! — Пудовый кулак князя-епископа обрушился на буковую столешницу. От этого удара стоявшие на столе кубки, тарелки и блюда слегка подпрыгнули; маленький серебряный соусник завалился набок, и жирный ручеек соуса потек по белоснежной скатерти, обрываясь вязкими каплями на пол. — Значит, у тебя есть только слова полоумной бабки, которая к тому же не была приговорена, а испустила дух в подвале у твоих молодцов?!
На лбу викария выступили крупные капли пота. Он промокнул лицо белоснежным платком.
— Я убежден, что другие арестованные смогут подтвердить участие Хейера в шабаше.
— Знаешь, как это будет выглядеть? Как будто кто-то нагадил в штаны, а теперь пытается при помощи куска бумаги все это оттереть.
Фон Дорнхайм снова отхлебнул пива, и его кадык заходил вверх-вниз по мощной, заросшей рыжей шерстью гортани. Отняв ото рта кружку, он протяжно рыгнул и стукнул себя кулаком по груди. На бороде и усах белыми клочьями повисла пивная пена. Глядя на все это, викарий едва заметно поморщился.
— Что, Фридрих, — зло усмехнувшись, громыхнул князь-епископ, — противно смотреть на меня? Конечно, ты же у нас всегда отличался манерами, обходительностью. Наверное, и баб трахаешь исключительно учтиво, перевязав член платочком. Нет? Хотя ты, наверное, давно перестал на девок смотреть — тебе куда интересней, когда подследственные орут в подвалах… Не суетись, не оправдывайся: брюхо у тебя не стеклянное, а все-таки я тебя насквозь вижу. Да только мне плевать, что ты про меня думаешь. Манеры, приятное обхождение — все это придумали слабаки, навроде тебя. Ты ведь только пыжишься, пугаешь всех, а тебя ткни легонько — и растечешься, как яичный желток. Мой дед один на один выходил на матерого кабана, без помощников. Всаживал зверю в грудь рогатину и дожимал до конца так, что наконечник намертво застревал и его приходилось потом обрубать. Вот так — рраз!!
Он резко выбросил вперед правую руку: кулак замер всего в дюйме от холеного лица викария. Фридрих Фёрнер вздрогнул от неожиданности, и толстые губы его сиятельства, который заметил его оторопь, развело довольной улыбкой.
— Таков наш род, такими мы и останемся. Мои предки охотились на медведей и кабанов, вышвыривали соперников из седел во время турниров, дрались за десятерых, отправлялись за тридевять земель в крестовый поход… Семя Дорнхаймов не умрет никогда.
Слушая князя-епископа, Фёрнер изо всех сил старался сохранять хладнокровие. От манер и внешнего вида фон Дорнхайма его мутило.
— Ничего в этом мире не сдвинется с места, пока не толкнешь, — продолжал тот, сжимая крепкий, волосатый кулак. — Конь не повезет телегу до тех пор, пока не перетянешь его кнутом. Слуга не будет работать, пока не поможешь ему зуботычиной. И даже служители церкви не желают работать без того, чтобы их не поторапливали. Ты уверял меня, что строительство Колдовской тюрьмы будет закончено на Троицын день. И что? Даже стены не возвели до конца!
— Ваше сиятельство, позвольте мне…
— Твою мать, Фридрих, я, кажется, говорил, что не следует меня злить. Ты — второй человек в епархии, вице-король практически, тебя даже тенью моей называют. И что?! Пока я занимаюсь государственными делами, моя тень, вместо того чтобы поддерживать меня, потихоньку срет за моей спиной? Будь я помоложе, я бы, может, и не стал ничего говорить. Прежде я был добрее. Да только люди не умеют ценить чужой доброты. С этой чертовой — да простит меня Святая Дева! — епархией, с этими нерасторопными помощниками, которые возомнили себе, будто смысл их жизни — наслаждаться жратвой и бездельем, я, похоже, утратил остатки терпения. Запомни, дружок ты мой напомаженный, терпение мое измеряется очень просто — это длина вытянутой руки. Кто сократит его хоть на дюйм, получит крепкий удар в зубы. Видел моего камердинера? Я ему левую сторону хорошо проредил, он теперь лишний раз рот старается не открывать. Да не бледней ты, — князь-епископ усмехнулся, — не трясись. С твоей должностью зуботычины не положены; подведешь меня — наказание будет суровей. Я многое тебе доверил, Фридрих, и буду очень расстроен — очень! — если это было ошибкой с моей стороны. Ты же умный человек, в университете учился, знаешь, что человек очень досадует своим ошибкам. Верно? Вот, головой киваешь… Значит, я прав. Так что возьми-ка теперь свою папку и запиши — крупными буквами запиши! — что если к зиме строительство не будет закончено, ты, Фридрих Фёрнер, распрощаешься с должностью. Какое-то время посидишь, конечно, надо же будет пропихнуть это через капитул. Но все дела заберет себе доктор Фазольт.
— Уверяю, все будет выполнено в срок, ваше сиятельство, — поклонившись, ответил викарий.
— Спина у тебя хрустит, Фридрих, — заметил фон Дорнхайм. — Покажись костоправу. И кланяйся не так резво, ты ведь не мальчик уже. Что касаемо Хейера: ты выставил себя дураком, и расхлебывать эту кашу будешь сам. Я, знаешь ли, имперский князь, который имеет право не снимать шапки в присутствии кайзера, и подтирать лужи за подчиненными мне, согласись, не к лицу. Я тут думал: а ну как если Его Величество Фердинанд и впрямь задумает провести расследование, как мы здесь колдунов и ведьм осуждаем и нет ли нарушений закона? А потом успокоился: ведь у меня этим занимается викарный епископ, еще со времен моего предшественника, Ашхаузена. Я управляю княжеством, а он, моя правая рука, ведет все епархиальные дела и дела о колдовстве разбирает. Я всегда говорил ему: расследуй по закону. Виновных — отдавай в суд, невинных — распускай по домам. Но откуда ж мне было знать, что мой верный викарий беззаконием занимался?
— Я всегда был верен вам, делал то, что вы мне велели, — еле сдерживаясь, процедил Фёрнер.
— Разумеется! — зло хохотнул фон Дорнхайм; смех булькал в его горле, как кипящая на огне похлебка. — Как ты думаешь, Фридрих, если у меня будет выбор, отдать тебя Вене или вместо этого распрощаться с титулом князя-епископа Бамберга, что я выберу? И что выбрал бы ты, будь на моем месте? Так что подумай, мой дорогой викарий, и вбей в свою умную голову: единственное для тебя спасение — верно служить мне. Пока я силен, я не выдам тебя никому. Но если из-за твоей ошибки мне придется оправдываться перед кайзером — самолично сброшу тебя с колокольни.
Тонкие губы викария задрожали.
— Я не понимаю, чем мог заслужить подобные слова в свой адрес. Неужели ваше сиятельство полагает, что я плохо справляюсь с возложенными на меня обязанностями?
Фон Дорнхайм откинулся на спинку кресла и вытер о салфетку жирные пальцы.
— А почему ты решил, что заслужил что-то другое? А, Фридрих? Вот, скажем, палач: хорошо ли он свою работу делает, плохо ли, разве кто-то станет к нему по-доброму относиться? А твоя работа — она ведь палаческая. Найти человека, прокрутить его, как мясо на фарш, и записать признание. Вот ты сейчас сидишь, батистовым платочком лоб утираешь, смотришь перед собой, как монашка на исповеди, а на уме у тебя одно: Господи помилуй, ведь это несправедливо! Князь-епископ приказывает мне ловить и жечь людей, а отвечать придется мне одному. Так? Но ты не бойся. Кайзер никогда не вмешается. Знаешь почему? Золото, которое ты выкачивал из этих отступников-колдунов, шло не только в наши карманы. На него Бамберг снарядил несколько тысяч солдат в войска Лиги, подновил укрепления, обеспечил Баварии тыл. Да и императорским секретарям кое-что перепало. Пока кайзер ведет войну, пока ему нужны союзники, он будет смотреть на все наши дела — богоугодные дела! — сквозь пальцы. Бамберг — не Эльдорадо и не Потоси, но без наших денежек Его Величество Фердинанд Второй давно бы пошел по миру, а его наемные полки разбежались бы в разные стороны, как тараканы. И если кто-то попробует упрекнуть меня в злоупотреблении властью, я непременно напомню об этом.
— Ваше сиятельство, — дрожащим от волнения голосом произнес Фёрнер, — я уже не раз говорил вам это, и повторю вновь: главную угрозу для Бамберга представляют не кайзерские чиновники, а Георг Хаан. Он всячески препятствует осуждению пойманных ведьм. Не удивлюсь, если выяснится, что именно с его помощью Хейеру удалось скрыться от стражи.
— Выяснится — поговорим.
— Он подписал ходатайство об отмене законов о колдовстве и переманил на свою сторону половину Сената.
Злые кабаньи глазки князя-епископа сощурились.
— Вот здесь ты прав, викарий… — протянул он. — Наш общий друг Георг сделал большую ошибку…
Фёрнер понизил голос.
— Избавьтесь от него, ваше сиятельство! Выньте занозу, которая мешает всем нам.
— Нам? — переспросил фон Дорнхайм. — Не путай, викарий. У нас с тобой судьбы разные. Канцлер мне нужен: у него связи, он узнаёт обо всем, что происходит в Империи, быстрей, чем кайзерские секретари. Кругом война, Фридрих, и нас бросает, как зерно в пустой сумке. Зазеваешься — попадешь на жернов. Я легко смогу обойтись без тебя, а вот без Хаана мне конец. И потом: уберу его, и ты останешься один, а? Меня этот расклад не устраивает. До тех пор пока вы вдвоем, пока вы доносите мне друг на друга, пока не даете друг другу спокойно спать, мне не о чем беспокоиться. Человек уверенней стоит на двух ногах, нежели на одной, верно?
Князь-епископ снова отхлебнул пива и коротко бросил:
— Что у тебя еще?
— Недавно я разговаривал с одним итальянцем, ваше сиятельство. Он инженер, его зовут Джованни Боналино.
— И что он тебе предложил, этот итальянец? Усовершенствованную жаровню?
— В каком-то смысле да, ваше сиятельство, — сдержанно улыбнулся викарий. — Цены на древесину выросли, и поэтому каждое сожжение ведьм приносит слишком большие убытки казне. Синьор Боналино предложил способ, который позволит в несколько раз сократить эти расходы.
— Вот как? — подался вперед князь-епископ. — Ну-ка, ну-ка… И что же он предложил?
— Построить специальную печь, — пояснил викарий. — Если вашему сиятельству будет угодно взглянуть, у меня имеются при себе чертежи… Итак. Печь будет представлять собой круглое кирпичное здание высотой восемь или девять футов. Примерно такое, как нарисовано здесь. Железная дверь в боковой стене предназначена для палача и его помощников. Через нее они смогут заходить внутрь, чтобы развести огонь или убрать пепел после закончившейся… э-э-э… процедуры.
— Каким образом туда будут попадать тела колдунов? — спросил князь-епископ.
— Внутри здания закреплена прочная чугунная решетка. Осужденных будут доставлять на крышу здания по вот этой лестнице на внешней стене. Видите, вот здесь ступеньки? На крыше имеется широкое круглое отверстие — именно через него колдунов будут сталкивать вниз, на решетку. Синьор Боналино заверил меня, что устройство печи позволяет сохранять жар в течение достаточно долгого времени и уменьшить расход древесины едва ли не в десять раз по сравнению с обычной казнью. Разумеется, печь позволяет сжигать осужденных и мертвыми, и живьем.
Фон Дорнхайм рассеянно покивал, что-то высчитывая в уме.
— Скажи мне, викарий, — произнес он с непривычной задумчивостью, — этакую печку можно возвести где угодно? Или твоему итальянцу требуется какое-то специальное место?
— По его словам, самое лучшее место для подобного сооружения — на берегу озера или реки. Тогда пепел, который будут выгребать из печи, можно будет сразу же сбрасывать в воду.
Фон Дорнхайм важно кивнул и поднял вверх красный мясистый палец.
— Вызови итальянца ко мне. Если этот потомок Цезаря окажется толковым малым, строительство надо немедленно начинать.
— Когда вам будет угодно принять его, ваше сиятельство? — учтиво поинтересовался викарий, убирая со стола чертежи.
— Завтра же.
И князь-епископ снова надолго припал к серебряной кружке.
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7