Глава 12
Обед князя-епископа был, по обыкновению, обильным и сытным. Айнтопф со свиными ребрами, морковью и белой репой; запеченная на луковых кольцах форель; кровяные колбасы, овечий сыр и круглая коврига пшеничного хлеба размером вполовину тележного колеса. На десерт его сиятельству подали сладкое вино с медом, изюмом и имбирем и круглые франкфуртские пряники, на каждом из которых кондитер изобразил родовой герб фон Дорнхаймов — стоящие на задних лапах лисы и львы в рыцарском четырехугольном щите.
После обеда его сиятельство удалился в свой кабинет: вздремнуть пару часов и, может быть, со скуки прочесть несколько страниц из Тридентского катехизиса. Туда же, в кабинет, он велел отнести пирог с крольчатиной и два кувшина грушевой воды, которая, по словам докторов, помогает при пищеварении.
Георгу Хаану пришлось полчаса дожидаться, прежде чем князь-епископ, наконец, принял его.
— Зачем явился, Георг? — опрокидывая в рот кусок пирога, поинтересовался фон Дорнхайм. — Или вы с Фёрнером, как собаки, бегаете друг за другом, разнюхиваете, чего бы еще утянуть со стола, пока хозяин не видит?
— Так господин викарий был здесь?
— Конечно. — Фон Дорнхайм усмехнулся набитым ртом. — Еще и запах не выветрился… Ну, что стоишь как кладбищенский сторож? Садись, рассказывай, зачем явился мне аппетит портить.
— Рад видеть ваше сиятельство в добром расположении духа. Что же касается вашего аппетита — я не знаю на свете силы, которая могла бы испортить его.
— Верно заметил, — пророкотал князь-епископ, хлопнув себя по подпирающему стол животу. — Силы и аппетита у меня с достатком что в молодости, что сейчас. Я вот смотрю вокруг и поражаюсь, как народ измельчал. В кого пальцем ни ткни — маломерок: крови у него с полстакана и семени два плевка. А вот со мной — другой разговор. Знаешь, когда меня еще только поставили соборным деканом, курфюрст Максимилиан прислал в Бамберг одного из своих захудалых родственничков: то ли троюродного племянника, то ли четвероюродного кузена. Отправил с каким-то официальным делом, с бумагами, да только поручение это было мелкое, и не о нем речь. Так вот, родственником он курфюрсту, может, и был захудалым, однако же телесной крепостью и прожорством вышел не хуже меня. Сели мы с ним, помню, за стол обедать, а к полуночи только закончили. Сожрали вдвоем полбочки голландских селедок, да трех поросят, да хлеба четыре ковриги. Я уже не говорю про закуски, и пироги, и пару бочонков пива. Жаль, на охоту с ним не получилось отправиться. Добрая бы вышла охота… Так ты зачем пришел, канцлер?
— Три недели назад на имя вашего сиятельства было подано ходатайство, касающееся законов о колдовстве.
— Помню, было такое.
— Ходатайство было рассмотрено комиссией правоведов. И отклонено.
— От меня чего хочешь? Я ведь не адвокат, не судейский, крючкотворством вашим не занимаюсь.
Хаан выложил на стол лист бумаги с двумя дюжинами подписей.
— Я бы просил ваше сиятельство повторно принять это ходатайство и передать его на рассмотрение более широкой комиссии. Куда, помимо людей Фридриха Фёрнера, были бы включены и те, кто выражает другую точку зрения на данный вопрос.
— Так ты хочешь, чтобы я это взял? — Фон Дорнхайм ткнул в документ пальцем.
— Да, ваше сиятельство.
— Возьму, — важно сказал князь-епископ. Наложил сверху рыжую пятерню, а потом вдруг резко, с хрустом смял бумажный лист в кулаке. — Возьму, — повторил он, глядя Хаану прямо в глаза. — В отхожем месте зад подтереть.
На щеках канцлера заиграли желваки, но голос по-прежнему был спокойным, ровным.
— Видимо, я чем-то прогневал ваше сиятельство.
— Может, и так, — сощурив кабаньи глазки, сказал епископ. — Думай, ученая голова.
— В таком случае мне остается только надеяться, что я сумею загладить свой промах. Что же касается ходатайства, то ваше сиятельство, вероятно, позволит мне вернуться к этому вопросу позднее.
— Мое сиятельство не позволит, — ответствовал фон Дорнхайм, уткнув в Хаана тяжелый, давящий взгляд. — Умные люди посмотрели, решили, и нечего больше воду в ступе толочь. Заикнешься об этом еще хоть раз — пожалеешь. Дальше.
Хаан опустил взгляд к папке с бумагами, пошуршал, переложил несколько листов.
— Известия из Вольфсбурга, ваше сиятельство. Конрад Хинтреггер избран на пост бургомистра.
— Что за человек?
— Я уже докладывал вам о нем. Трусоват, послушен, в меру амбициозен. Будет делать то, что ему прикажут.
— Много ли выгоды посадить городским головой в Вольфсбурге набитого дурака?
— Он далеко не дурак, ваше сиятельство. Патрициат его недолюбливает, они проталкивали в бургомистры своего кандидата. Хинтреггер получил победу исключительно благодаря нашей поддержке и прекрасно это понимает.
— Тебе, видно, неймется, Георг? Везде хочешь расставить своих людей?
— Вторым кандидатом был Максимилиан Штурф. Получив должность, он тут же начал бы сколачивать оппозицию и водить шашни с Баварией. А Хинтреггер — это пес, который будет сидеть в своей будке и сторожить вверенный ему двор.
Князь-епископ провел по потной лысине пятерней.
— Учти, Георг: если этот твой Хинтреггер вдруг обделается, отстирывать его дерьмо придется тебе. Тебе! И еще: впредь никогда больше не расставляй в магистраты людей, не получив сперва моего согласия. Ты понял?
— Да, ваше сиятельство.
— Что у тебя еще?
— Известия с севера. Армия Лиги разбила датского короля при Луттере. Захвачено две тысячи пленных, две дюжины пушек и шестьдесят знамен.
— Что король Кристиан?
— Отступил.
— Стало быть, конец датчанам? — хлопнул себя по коленям епископ. — Тилли и Валленштайн их сомнут. Как думаешь, скоро кайзерские генералы примут ключи от ворот Копенгагена?
— Датчане спрячутся за проливом. Там их уже не достать, море — их родной дом. Но мир они подпишут в ближайшее время, в этом нет никаких сомнений.
Его сиятельство нахмурился, как будто вспомнил о чем-то.
— Когда произошла битва?
— Двадцать седьмого августа.
— Почему так долго молчал? Что-то выгадывал, скрывал от меня?
Взгляд Иоганна Георга не сулил ничего хорошего.
— Вы же знаете, как медленно перемещается по нашим дорогам почта, ваше сиятельство. Курьер может напиться вдрызг и пролежать на постоялом дворе несколько дней. Он может проиграть за карточным столом свою лошадь и подорожные деньги. Его могут убить, или ограбить, или подмешать сонное зелье в его киршвассер. Будь каждый из этих слуг Гермеса умен, как столетний змей, он вряд ли бы смог преодолевать больше пятидесяти миль за сутки. Ливень, дорогу размыло — жди. Лошадь потеряла подкову и охромела — жди. На каждую милю приходится десять задержек. Разве можно после этого удивляться, что о свадьбе наследницы королевского трона мы узнаем лишь тогда, когда эта наследница уже успевает состариться и овдоветь?
Иоганн Георг вдруг булькающе рассмеялся.
— А ты хитер, канцлер, — пророкотал он, наблюдая за лицом Хаана. — Ловко все разъяснил… Вот только точит меня в последнее время этакая надоедливая крыса, зубастая крыса, все сердце мое изъела. Сначала это ходатайство: зачем, думаю, канцлер так радеет за колдовскую нечисть?.. Стой, не встревай с оправданиями; Бог с ним, с ходатайством. Спрашиваю себя дальше: канцлер ведет переписку с половиной Империи, отовсюду получает письма. Из Праги, из Имперского Суда, из богом проклятого еретического Магдебурга… А мне не говорит ничего. Хочешь не хочешь, начинаю думать, что ведет хитроумный служака игру за моей спиной. Может, курфюрсту хочет меня продать. Может — саксонцам. Может — Валленштайну. А может — всем сразу, скопом. Слыхал, небось, байку, как хитрый крестьянин одну соху трем покупателям продал?
— В следующий раз пусть эта крыса — имя которой мы оба знаем — сообщит вам что-то конкретное, а не пачкает ваш слух уличной грязью.
— На Фёрнера намекаешь? — оскалил желтые зубы фон Дорнхайм.
— Других врагов у меня в Бамберге нет.
— У любого человека врагов полно, умей только видеть, — нравоучительно заметил епископ. — Что же до остального — грязь не грязь, а смыть надо. С кем переписываешься в Магдебурге?
— Бургомистр Сигизмунд Гессе, советник Иоганн Алеманн, советник Готлиб фон Майер.
— Они католики, полагаю?
— Гессе — католик, Алеманн и фон Майер — лютеранского исповедания.
— Стареешь, Георг, умишко ссыхается, — каменно усмехнулся фон Дорнхайм. Его щеки медленно наливались злобой. — Когда при дворе узнают, что мой канцлер ведет переписку с еретиками, да не откуда-то, а из Магдебурга, этой чертовой лютеранской кафедры, через неделю сюда пришлют генерала с парой тысяч солдат. И мне быстренько отыщут замену. Старые ссыкуны в капитуле сделают все, лишь бы только выслужиться перед Его Величеством. Ты же знаешь здешний народец: рукоять ножа покажи — они и обделались.
Хаан спокойно смотрел на князя-епископа.
— Позвольте мне объяснить, ваше сиятельство.
— Да уж постарайся, — густо дохнул на него чесночной подливой фон Дорнхайм. — Очень постарайся мне все объяснить!
— Бамберг — княжество небольшое.
— Знаю и без тебя.
— В лесу крупные животные выживают силой и тяжестью; те же, кто помельче, — ловкостью и увертливостью. Чтобы сохранить себя, нам необходимо опережать чужие мысли, чужие шаги. Сейчас Бамберг — одно из самых спокойных в Империи мест. Лига получает от нас ландскнехтов и деньги. Взамен мы освобождены от постоев, и чужие вербовщики не имеют права показывать носа в наших границах. Армия Лиги и армия кайзера не проходят через бамбергские земли, и мы избавлены от разорительной необходимости содержать за свой счет десятки тысяч чужих солдат.
— К чему ведешь?
— Чтобы уберечься, нам необходимо знать все, что происходит в Империи. Мы должны собирать сведения отовсюду, откуда только возможно. Благодаря этим сведениям мы сумеем влиять на чужую политику, уходить от возможных ударов. Вы спросили меня о Магдебурге. Должен сказать вам, что и фон Майер, и Гессе, и Алеманн принадлежат к партии, которая проводит умеренную политику и выступает за нейтралитет Эльбского города. Я заверил этих господ в том, что Лига — давним членом которой является наше княжество — не имеет намерений продолжать войну и что боевые действия будут закончены, едва только католический Юг перестанет чувствовать военную угрозу с лютеранского Севера. Могу сказать, ваше сиятельство, что эта переписка возымела некоторый эффект. Когда магдебургский наместник, Христиан Вильгельм, потребовал от города денег и солдат на продолжение войны, перед ним просто закрыли ворота, не пустив внутрь ни его самого, ни его людей.
— Вот как, — выдохнул-хмыкнул фон Дорнхайм, и его тяжелые щеки сотряслись от этого выдоха. — Закрыли, говоришь, ворота… Ладно, канцлер. Время покажет, куда и зачем летают твои бумажные голубки. Отправляйся, работай дальше. И поменьше отвлекайся на мелочи.
И заросшая шерстью лапища указала Георгу Хаану на дверь.
Вернувшись домой, канцлер устало стянул с плеч камзол, принялся расстегивать крючки на рубашке.
Может быть, фон Хацфельд прав и им нужно действовать первыми? Заручиться поддержкой Вены и Мюнхена не так уж и трудно. У Франца фон Хацфельда есть друзья в Имперском надворном совете. С их помощью они смогут убедить кайзера, что городская верхушка недовольна князем-епископом и желает его скорейшей отставки. Письмо, которое Альфред Юниус отвезет в Нюрнберг, станет лишним камнем на чаше весов. Спокойствие и преданность Бамберга для Вены куда важнее, чем тучная фигура этого злобного кабана, Иоганна Георга фон Дорнхайма.
Если кайзер не станет вмешиваться, все остальное можно будет провернуть достаточно быстро. Главное — правильно оценить свои силы и силы противника. Рота епископской стражи — около ста пятидесяти человек под командованием капитана фон Розенбаха. Он и все его офицеры преданы Иоганну Георгу и будут драться за него до конца. Что дальше? Три роты бамбергского гарнизона. Рота капитана ван Бюрена: сотня пикинеров, шесть дюжин стрелков. Рота Генриха Кройца: по пять дюжин мушкетеров и мечников. Рота конных аркебузиров Вольфганга Дитмайера. Каждый из трех капитанов — наемник, которого ничто не связывает с домом фон Дорнхайм; такие люди всегда встают на сторону сильного.
Кто еще? Командующий армией княжества Нейтард фон Менгерсдорф. Не обладает достаточным авторитетом, будет плыть по течению; достаточно пообещать ему, что при новом князе-епископе он сохранит свой резной жезл и место в совете. Гарнизоны расположенных вокруг Бамберга крепостей? Чтобы переманить их на свою сторону, довольно будет золота и щедрых посулов. Если же что-то пойдет не так — на помощь явятся три сотни солдат, которых пришлет Мельхиор фон Хацфельд.
— Нужно только решиться, — сказал об этом каноник два дня назад. — Мельхиор предупрежден обо всем. Получив от меня сигнал, он немедля отправит к Бамбергу отряд в три сотни латников — сейчас они стоят лагерем в Зоннеберге. Ими командует Август фон Бюрстнер. Проверенный человек. Он и его люди сделают все, что мы им прикажем.
План складывался сам собой. Собрать верных людей в кулак и захватить князя-епископа в его резиденции. Взять под контроль городские ворота, поставить нового коменданта в крепости Альтенбург, перегородить Регниц цепями. Из приближенных князя-епископа достаточно арестовать только викария — вся остальная мразь, вроде Фазольта или Фаульхаммера, не представляет реальной угрозы.
Канцлер ясно представил себе эту картину. Всадники фон Бюрстнера и Дитмайера патрулируют улицы. Двойные караулы на Ратушном, Епископском и Мельничном мостах. Двойная цепь латников и стрелков возле дворца и здания канцелярии. Глашатаи, объявляющие, что до избрания нового князя-епископа обязанности главы княжества принимает на себя соборный каноник Франц фон Хацфельд.
Заманчивая картина… Но замысел такого масштаба очень редко удается сохранить в тайне. Слишком многих людей придется в него посвятить, слишком велика сила, с которой придется столкнуться. Кто-то в последний момент решит переметнуться к врагу, кто-то — проговорится, о чем-то разузнает этот таинственный Генрих Риттер… Да и фёрнеровых соглядатаев нельзя списывать со счетов. Любая осечка чревата кровопролитием. Люди фон Розенбаха и телохранители Фёрнера будут отбиваться до самой последней пули. Сколько трупов потребуется, чтобы вышвырнуть жирную задницу Иоганна Георга из кресла князя-епископа? И сколько трупов будет гнить в городских канавах или раскачиваться на вбитых в крепостную стену крюках, если заговор потерпит неудачу?
Канцлер нахмурился, провел рукой по редеющим волосам. Он не сможет пойти на подобный риск. Не сможет бросить на игорный стол жизни жены и детей, и свое честное имя, и судьбы тех, кто пойдет за ним. Даже если бы он был полностью уверен в успехе, и то не пошел бы на это. Власть нельзя сделать справедливой и доброй, расшатывая ее. Бамберг нельзя изменить, подтачивая опоры трона князя-епископа. Хаос безвластия куда страшнее, чем самая жестокая тирания. В особенности — в годы войны.
Что же ему остается? Делать то, что делал все эти годы. Ослаблять позиции Фёрнера. Привлекать на свою сторону новых союзников. Тайком рассылать во все уголки Империи письма с описанием творящихся в Бамберге беззаконий. Одно из таких писем Ханс Энгер тайком отвез в Ватикан полгода назад. Другие были отправлены в Мюнхен и Магдебург. Через несколько дней Альфред Юниус отвезет в Нюрнберг пакет для патера Ламормейна. Капля разбивает камень не силой, а частотой попадания. Наступит день, когда сановники императора надавят на его сиятельство и тому волей-неволей придется умерить свой пыл и пойти на уступки. И в этот день он, Георг Адам Хаан, поймет, что не зря прожил свою жизнь.
Канцлер поднялся со своего кресла, сделал по кабинету несколько шагов взад-вперед. Его мысли снова вернулись к человеку по имени Генрих Риттер. Что известно о нем? Этот человек имеет право в любое время посещать тюремные камеры и получает из Высокой Комиссии копии протоколов. Он вынудил служанку Хейера дать ложные показания, оговорить своего хозяина, назвать его колдуном. Вымышленное имя, негласные полномочия, которые мог дать только викарный епископ… Зачем он делает это? Какова его цель? Предстоит выяснить. Рано или поздно эта мразь все равно выдаст себя.
