Глава 11. Смерть императора
— Куда ты смотришь? — почти проурчал счастливый Порфирий.
На второй неделе учебы он вызывал у меня ощущение ласкового садиста. Нет, не приказывал пороть школьников. Точнее иногда все же розги применялись, но в малом количестве и дубленые шкуры учеников переносили экзекуцию достаточно легко. В отличие от меня. Мне очень не хотелось испытывать на себе их воспитательное воздействие, да рано или поздно непременно случится. Провинность наказывали непременно и редко когда иным способом.
— Ы, — со слезой голосе, ответил Иванов.
— Может нехорошо себя чувствуешь?
— Да! — радостно хватаясь за протянутую соломинку, вскричал великовозрастный ученик.
Ректор Академии Герман Копцевич экзаменуя мучил меня добрых три часа. Если дроби и проценты для меня проблемы не составляли, то грамотность за столь никчемный срок с моего появления в этом мире не могла сильно улучшится при всем желании. Я старался, очень старался, однако малое время с дорогой не слишком располагали к учебе. Еще и Магницкий со стихами, коих я считал не менее, а быть может и более важными.
Отец Герман гонял меня по географии, арифметике и катехизису. Насчет последнего, как и знанию молитв, большое спасибо подсознанию. Ответы выскакивали автоматически, не затрудняя не в малейшей степени. Я уже перестал различать где мои, а где прежнего Михайлы знания. Это было удобно и несколько страшно. Хорошо рассуждать про модернизацию мозгов, имея в виду кого другого.
На практике, когда я обнаруживаю в уме два ответа по одному поводу и парочку способов решения математической задачи, очень отличающиеся по исполнению и методике (даже запись разная), в голове начинают бродить неприятные мысли. Хотя обнародовав кое-что на экзамене я вызвал нешуточный интерес к своим талантам у ректора. Такому явно никто не мог научить. Типа сильно башковитый, самоучкой дошел. Как и до трех решений теоремы Пифагора. Наш преподаватель как-то показал десятка два. В очередной раз осталось процентов десять.
— Голова болит? — продолжает пытать Порфирий.
— Да!
— Спишь наверное много.
Класс взрывается радостным смехом остальных учеников. Всегда приятно когда не над тобой измываются, а чем больше срок уйдет на предыдущего, тем меньше останется на прочих.
— Ты уж постарайся, любезный. Ты же пробовал учить вчера?
— Да…
— Что да?
— Пробовал.
— И о чем там было?
— Не знаю!
— Учил, учил и не знаю, — широко разводя руками под радостное ржание присутствующих и действуя на публику, удивился Крайский.
По результатам собеседования было принято воистину соломоново решение: зачислить отрока Михаила Ломоносова сразу в средний класс, о с обязательством подтянуть грамматику и чистописание. Ну вот как объяснить, что пером писать в высшей степени неудобно, затачивать правильно тоже надо уметь, оттого и клякса? И так мне фактически сильное облегчение сотворили. Могли бы заставить курс с самого низу проходить. Это по минимуму восемь лет. Некоторые сидели и десять-пятнадцать, не способные закончить.
В четырех низших классах учили латыни, славянскому языку, нотному пению, преподавались начатки географии, истории и математики. В двух средних мы обязаны свободно говорить на латинском языке. А в них изучались приемы стихосложения и красноречия. То есть учили риторике, что для меня немаловажно.
Красиво и правильно объясняться всегда полезно. Ко всему при Петре I в русской церкви после многовекового перерыва стали читать публичные проповеди. Вряд ли за это попы императора сильно полюбили. Не каждый имеет дар и голос. Справедливости ради священники и раньше частенько произносили речи на торжественных государственных церемониях.
Поэтому неудивительно, что в академии такое внимание уделялось преподаванию риторики. Однако курс Крайского уделял основное внимание красноречию не церковному, а светскому. Именно то что надо. Потратить год-полтора и выйти наружу не припершимся с севера вахлаком, а выпускником достаточно престижного по российским понятиям учебного заведения.
Два старших уровня я не собирался отсиживаться за партой. В них, наряду с Аристотелевой логикой и философией, слушатели получали скудные и старомодные сведения по психологии и естественным наукам, рассматриваемым попутно с физикой.
Зачем мне древний грек, морочащий людям головы много столетий? Я так и не понял, каким образом он умудрился насчитать у мухи восемь ног. И все дружно повторяли, будто рядом нет ни одной и нельзя поймать и перепроверить. Типа джентльмену верят на слово. Представляю, что у них там за физика. Короче мне и без этого хватает, чем заниматься. Уходить надо раньше.
По окончании старших классов выходили из академии со свидетельствами ученых богословов и становились священниками, учителями в светских учебных заведениях или государственными служащими. В попы я не рвался абсолютно. Ехать скажем в родной Архангельск после многих лет и неизвестно будет ли там приход — это даже для нормального Ломоносова понижение в статусе. А мне хуже некуда.
Из здешних питомцев редко кто доходил до богословия или философии вкупе с метафизикой. Все искали место заранее и многие находили. Бывшие спасские школьники имелись во многих аптеках, монетном дворе и неоднократно пристраивались переводчиками в московских канцеляриях. Везде, где требовалась речь давно вымерших римлян. И вернуть их не удавалось никакими средствами. Весьма искусно укрывались от начальства духовного при прямом содействии светского. Им образованные, даже с таким уровнем, приходились ко двору.
— Что же ты молчишь? — продолжает измываться над несчастным Порфирий.
— Я не знаю, — бормочет вконец затюканный Иванов.
И ведь не дурак по жизни, даже за несколько дней знакомства видно. Точные науки грызет запросто. Один раз объяснишь и хватает на лету. Не всякий разберется в таком: «Квадрат синуса данного вычти из квадрата радиуса или семидиаметра, и оставшаго радикс будет синус комплемент квадрат синуса данного вычти из квадрата радиуса или семидиаметра, и оставшаго радикс будет синус комплемент».
Поскольку я умею гораздо доходчивее преподавателей излагать, он меня полюбил и всячески помогает, показывая что и как. Немалое дело в наших условиях. Никакого общежития при ближайшем рассмотрении не оказалось. Здесь имелось место лишь в небольшом флигеле для преподавателей и ректора. Посему пришлось все ж смириться и попроситься к землякам на ночевку. Точнее на проживание. К счастью они давно уехали из родных мест и не помнили толком ни меня, ни других. Денег за постой не требовали, но я все ж старался по возможности помогать. Те же дрова наколоть невеликий труд, а людям приятно и легче.
Выдавали на все необходимое в качестве стипендии целых три копейки в день. На самом деле не так уж и мало. Многие судейские крючки или подьячие получали не выше. Только в отличие от учеников Академии они имели где жить, огороды, хозяйства и возможность брать на лапу. А в Москве на такое жалованье даже не платя за ночлег приходилось существовать впроголодь. Москва во все времена дороже провинции. Только раньше это называлось «За мкадом», а сейчас голопузой Рязанью.
— Смотри прямо на меня.
Павел Федорыч Иванов только тяжело вздыхает и упорно не поворачивает тяжкую голову. Он уже действительно должен именоваться по отчеству. Я не ребенок, но ему и вовсе двадцать с лишним исполнилось. Не первый год здесь мучается. Сам по себе мужчина красивый, с лицом симпатичным, по натуре добрый и деликатный. Языки ему не даются.
Хотелось бы помочь из обычного сочувствия, но как это сделать? Вмешиваться сейчас опасно. Я появился недавно, могу дать в лоб запросто, однако ж стоит такому учителю взять курс на травлю и неприятности обеспечены. Пацанам только дай повод. До поры до времени желательно оставаться незаметным.
— Не выходит учиться.
— Отчего же, друг мой?
— Способностей нет.
Теперь самое время отправить его на стандартную порку и перейти к следующему. Наверное на это Павел и надеялся. И очень зря. Наш Порфирий тот еще перец. Он лично написал собственный курс риторики и очень расстраивался, когда ученики тупо лупали зенками. Обожал, когда конспектируют его высказывания и лекции, да еще проверял, чтоб там именно его изречения присутствовали. Я это уловил достаточно скоро, не первый на моем веку больной нарциссизмом.
— И сколько ты учишься в сем заведении? — продолжал он занудствовать.
— Одиннадцатый год, — выдавливает из себя Иванов.
Ко всему еще случаем узнал любопытную историю. Крайский семнадцать лет проучился в академии (что не свидетельствовало о блестящих способностях даже на фоне Павла), а потом несколько лет, до пострижения, преподавал в младших классах. Это оказывается важнейшее правило. Хочешь стать учителем в старших классах (другой уровень и жалованье), прими постриг. В монахи он подался буквально перед моим приездом и похоже стремился запугать своих учеников самого начала. А то кое кто могут и не забыть прошлого равенства и далеко не выдающихся успехов.
Я в интернате привык к иным отношениям. У нас позволялось задавать вопросы, требовать объяснений, регулярно устраивались дискуссии на самые разные темы. Конечно мы замечательно знали где граница, которую не стоит переступать и чего в конечном счете от нас пытаются добиться. Некоторые старались работать в этом направлении, добиваясь лучших отметок и благосклонного отношения. Другие напротив высказывали личное мнение. И не всегда их обрывали. Все ж определенный люфт в спорах имелся. Не то здесь. Зубрить, долбить и повторять, не творя ни шага в сторону.
Положительно здешняя методика преподавания ничего не добавляет к уму. Исключительно отвращает от образования. Учебников не существует — это я с трудом могу понять, хотя за столько лет существования академии просто обязаны были напечатать. В конце концов тем же ученикам продавать, польза для бюджета. И не несет каждый новый учитель отсебятину.
Порфирий к примеру для тренировки памяти рекомендует особую диету. Он не ясно из каких соображений вычеркнул из питания молоко, сыр, соленое мясо. То есть фактически чуть не один хлеб с овощами остался. Хорошо хоть не может проконтролировать как кто питается. А ведь есть и поверившие в данную чушь.
Бум, — сказал большой колокол в Кремле. Бум-бум, поддержали его другие. Через несколько минут гудело по всей Москве. Это не веселый праздничный перезвон, понимаю, глядя как дружно крестится вся присутствующая братия.
Выходит вместо свадьбы состоятся похороны. Российский самодержец Петр II Алексеевич скончался аккурат перед собственной женитьбой. И хуже всего он собирался венчаться с Екатериной Долгорукой. Первоначально вообще намеревался окрутиться с дочерью Меншикова Марией. Там не сладилось. Теперь и здесь неудача. Ничего не понимаю. Откуда ж взялась Екатерина Великая? Я сначала был уверен в ее немецком происхождении, потом услышав о Долгорукой списал на очередную ошибку. А теперь и вовсе императрицы не будет?
Стоп, стоп! Так может ее теперь Долгорукие посадят на трон? Вот и станет со временем Великой. Ей сколько сейчас, лет семнадцать? Впереди масса времени. И все Орловы с Потемкиными как раз к месту. Одинокая баба имеет право на развлечения. Только почему я был уверен, что она мужа того? А вдруг не от болезни, как говорят, а придавила?
Почему нет, хорошая версия. Кто ж народу такое скажет. А задним числом всплыло. Или просто выдумали. Вон Изабелла якобы Эдуарда прикончила железкой через зад. Не сама понятно, ее фаворит. И никаких следов. А все в курсе. И не выяснить за давностью лет вранье или правда. Вдруг сам окачурился. В самой замечательной тюрьме условия не самые приятные, а средневековье….
— Сидеть тихо! — потребовал Порфирий, выскакивая за дверь. — Скоро возвернусь!
Ученики, оставшись без надсмотрщика, дружно загудели. В чем каждый замечательно понимает в любом столетии, так искусстве, войне и политике. А здесь последняя точно присутствует и в интересующем всех аспекте. Кому сидеть на троне, как выяснилось моментально из разговоров, вызывало нешуточную свару.
— Виват Елизавета! — провозглашали одни.
— Сын Анны имеет больше прав, — возмущались вторые.
Это в смысле правление через голову передается очередному внуку. Шум становится все громче, толпа возбужденнее, аргументы переходят а личности. Уже готовы морды друг другу чистить за свою кандидатуру.
— Павел, — спрашиваю сидящего рядом Иванова со счастливой рожей. Для него похоже на сегодня мука закончилась. Даже розги не последовали. — О чем это они? Объясни деревенскому мужику.
И я удостоился краткой, крайне запутанной лекции. Дети помершие, дети живые, незаконные дети и выданные замуж. Ко всему еще не меньше трех Анн, двух Наталий и разные родители. Кто кому кем приходится я в более спокойной обстановке потом нарисую. Сейчас важнее другое.
Существовал «Устав о наследии» Петра Великого, одновременно завещание Екатерины II и они входили между собой в противоречие. Есть мужская линия наследования, но если никого из потомков мужеска пола более не имеется, то за ним вроде как следует цесаревны со своими потомками. Дочь Петра Елизавета напрашивалась на корону по всем показателям. Но не все так просто. У Петра Великого оказывается имелся брат-соправитель!
Ну натуральный бред. Я уже ничему не удивляюсь. Я много чего не в курсе и честно признаю, но такое уже переходит все границы. Софья — была. А Иван чушь собачья. И что он слабоумный — это вообще песец. Это очень странный мир. Нелогичный. Два царя на троне и чтоб не пихались? У римлян делили империю, было. Но не вместе ж столице сидели! Один в Константинополе.
Так они еще все норовят круче запутать. У Ивана Алексеевича, оказывается имелись собственные дети — Анна, Прасковья и Екатерина со своею дочерью Елизаветой Екатериной Христиной (вторая Елизавета, чтоб никто не различал и все путались) даже не упомянуты среди наследников. А ведь их положение должно быть равным Елизавете первой. Которая Петровна.
Короче не мое дело. Больше я в эти несуразности и расхождения с воспоминаниями не упираюсь. Скажут Прасковья — пусть правит Прасковья. Не в моей компетенции не только обсуждать, но и влиять хоть как-то. Скорее всего, здесь некий параллельный мир. Что в принципе не отменяет ни Патруля Времени, ни моих любых действий.
Я все равно ничего испортить не сумею по незнанию обстановки. Отсюда прежний вывод — жить надо так, чтоб не стало мучительно больно за отсутствие попыток улучшить свое существование. Ну и попутно, если карта ляжет, страны.
Дверь распахнулась и нас почтил своим присутствием лично ректор отец Герман. Как и все здешнее начальство он священник и обращаться положено соответствующим образом. За ним торчали наш великомудрый Порфирий и еще некто незнакомый из учителей старших классов.
— В ночь с 18 на 19 января 1730 года, — произнес ректор, дождавшись пока ученики попрыгали на манер обезьян на свои места, — В Лефортовском дворце скончался от оспы, его Императорское Величество Петр Алексеевич.
Сначала говорили простудился стоя на литургии у «иордани» на Москве реке на ветру. Теперь откуда-то оспа взялась. Крутят что-то во дворце, не иначе. Ну что дубу дал мы и сами без особого труда догадались.
— В зело младых летах в вечное блаженство отошел.
Пауза.
— Занятий сегодня не будет, вы свободны.
Удивительно, но воплей «Ура» по поводу внеочередной амнистии не последовало. Все ж прониклись траурным моментом и радость не показывают. Или это из-за пристальных взоров святых отцов? Собираются тем не менее скоренько. Я тоже прихватился, но двинулся не наружу, а в библиотеку. Потому что есть у меня идейка, родившаяся от сообщения…
Устроился поудобнее, вздохнул и принялся портить бумагу, исправляя и добавляя после раздумий. Очень хотелось добиться четких, выверенных формулировок, не позволяющих прицепиться к отдельным тезисам.
— А ты что здесь делаешь? — удивился заглянувший с проверкой Тарас Петрович. — Пять часов в день для занятий мало? Али муза ненароком посетила?
Слегка расспросив соучеников, я достаточно легко получил подтверждение былым предположениям. Господин Посников вместе Каргопольским обучался за границей и видимо там изрядно испортился. Все ж семь лет за государственный счет в Париже. Не каждый подобным сумеет похвастаться и в наше время. Тьфу. В мое прошлое, которое реально будущее. Ну понятно.
Нет, он не стал пить, на манер товарища, просто упорно не желал принимать постриг, отчего дорога выше ему была намертво закрыта. Почему не уходил не великая тайна. Встречаются изредка на свете такие удивительные люди, мечтающие нести разумное и доброе детям. Жалованье для них не главное. А в России не особо много учебных заведений. В Киеве еще имеется академия вроде нашей. Все.
Закрыв простолюдинам дорогу сюда, попутно принялись душить и образование. Дворяне не особо шли, детям священников латынь без надобности. Не удивительно, что документов не спрашивают, а верят на слово. Я не великий специалист, но за пару недель общения даже не спрашивая с уверенностью могу сказать: недорослей дворянских из сотни с немногим разновозрастных мальчишек хорошо коли треть наберется. А вернее и того не будет. Я уверен в четверых. Остальные скорее косят под правильное поведение.
Дети посадских, мастеровых, даже крящен. Это если кто не в курсе, вроде меня, крещеные татары. Православный татарин на мой слух звучит похлестче русского мусульманина. Но если вторые в мое время попадались, то про первых услышал только здесь. Великая и разнообразна страна Россия. Уж точно о них «бархатной» книге или как она правильно называется, где дворянские рода фиксируются, ничего не известно.
Правда я единственный из крестьян, насколько могу судить. Тем приятнее иногда поставить на место очередного зарвавшегося типчика со спесью в глазах. Любому без объяснений понятно — аристократы в наших кругах не водятся. Если уж дворянин, то из самых захудалых. Тем более отныне я получил возможность вразумлять не одной хитростью, а еще и увесистым кулаком. И приятно, господибожешмой, когда дорогу машинально уступают. Совсем иначе себя чувствуешь.
— Нет. Не стихи меня баломутят. Мысль меня посетила, — говорю по-французски, специально сделать приятное Тарас Петровичу. В тутошних стенах его знания изрядно заржавели, язык лягушатников в программу не входит. Да и мне не мешает лишний раз потренироваться в разговорной речи. — Как послужить Отчизне. Ажно душа всколыхнулась от вести печальной.
Первое дело все казалось, перехлестываю с подобными заходами. Как в очко двадцать два. Чутка, да перебор. Ничего, кушают мои выспренные речи за милую душу. То ли от мужика другого не ждут, то ли не улавливают сарказм.
— Как от болезни черной — оспы, избавится, хочу людям поведать.
— Что? — изумился он, вырывая у меня листки.
Ага, зацепило. Очень он удачно подвернулся. Если я от своего имени пошлю статейку в «Санкт Петербургские Ведомости», то могут и в мусорную корзину сплавить. К примеру, заметка с завлекательным названием «Борьба воловья в Гишпании и Португалии, или о битве с волами», что в переводе означает бой быков, безусловно интереснее всяких болезней.
А ежели с рекомендацией известного человека поступит к редактору — уже иной коленкор. Всего-то четыре страницы в четверть листа не больше ста раз в год выходит, а стоимость четыре копейки не для обычного человека. И все ж польза от нее для общества есть. Раздвигает горизонты сознания. При газете выходят особые «Исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях», где печатались продолжавшиеся из номера в номер статьи и исторического и литературного содержания.
Да много чего печатали с продолжением из номера в номер. Я удачно набрел на книжную лавку господина Куприянова на Спасском мосту и там можно ознакомиться со многими номерами, даже не платя. Мне заметки показалось достаточно серьезными и имеющими отношение к науке, а не философскому камню. Статья о Сибири вполне годятся, как этнографический очерк. А обнаруженные кости мамонтов не приписываются неведомому подземному зверю Индрику, а убедительно доказывается связь со скелетом слона.
Некий В. Н. Татищев, собиравший сведения, подробно изучил эти ямы, где обнаруживались находки и нашел, что они размыты надземными и подземными водами. Правда он полагал: «равная теплота на всей земле была», так что слоны «везде на нашей земле жить могли». Но это уже мелочь. Главное про потоп Ноев не поминает. Значит мозгой, а не старыми шаблонами пользуется.
Кстати отложить про запас идею о ледниковом периоде. Подробности насчет ледников и их следов, а также камней оставленных. Хорошая статья может выйти. А Татищевым нужно поинтересоваться. Что за человек и нельзя ли пристроиться под крылышко. Все ж к науке имеет прямое отношение.
— Пойдем! — решительно приказал Тарас Петрович, складывая и пряча мои листки.
— Куда? — я даже испугался этого порыва. Уж не нарушил какое религиозное табу невзначай.
— К доктору Бидлоо!
