Меня зовут Тень. Я – снайпер. Серый, Серега, Сухов, сопляк – все это осталось в прошлом. Теперь ни у кого в Убежище не хватит духа меня так назвать. За прошедшие годы я показал, чего стою в бою. Чем докажешь, спросите вы? Достаточно посмотреть на зарубки, по числу убитых мною, на прикладе «мосинки» и посчитать следы от пулевых ран, собачьих клыков и ножевых шрамов, украшающих мою шкуру.

Я иду с отрядом чистильщиков по скованной ледяными торосами Москве-реке. По правую руку виден Дзержинский. Мне кажется, что город следит за отрядом, исподлобья взирая на нас глазами мертвецов. Хочется как следует рассмотреть здания, теряющиеся в серой дымке, словно что-то манит к себе, заставляя еще раз убедиться в реальности выхода на поверхность. Но я не поддаюсь призрачным чарам. Нельзя, плохая примета. Как говаривал Палыч: «“Герму” закрывши, дорогу в подземье забудь, а если суждено, то ноги сами выведут, смерть упреждая».

Зимой реки Подмосковья превращаются в дороги жизни. Притоки, впадающие в русла – это перекрестки. Прогулочные суда и катера, если они не затонули, а вмерзли в лед – ориентир, убежище и место, где можно спрятаться и отдохнуть, не боясь, что к тебе подкрадутся. Конечно, мы здесь хорошо заметны, но и к нам так просто с берега не подойти.

И еще. Многие из мутантов, лютуя в жару, с наступлением морозов впадают в спячку, забившись до весны в свои логовища и укрывища. Летом я бы не рискнул зайти в реку, даже по пояс. Кто знает, какая мерзость, помимо водяных, может подстерегать тебя под темной водой? Поэтому зимой ходить на «дальняки» проще – оправданный риск. Главное – быть начеку, а то мало ли чего. Лед местами бывает тонким, а окунуться в воду или замочить ноги в минус тридцать желающих нет. И о мутантах, обитающих подо льдом, тоже стоит помнить. Щелкуны, как мы называем огромных членистоногих тварей с клешнями, пробив лед, могут оттяпать руку или ногу. Или ползуны, гнездящиеся в камышовых зарослях, – слизь, выделяемая тварями, расплавляет даже резину, а прикосновение к коже вызывает долго не заживающий гноящийся химический ожог. Не говоря уже про волкособов, псов и прыгунов. Эти зимой даже опасней, чем летом, жрать на холоде больше хотят. Так что, веселуха продолжается…

Всего отрядов чистильщиков десять. Мой под номером три. Нас шесть человек. Кажется, еще недавно мы шли по реке Пахре, петляющей между поселками и городами, пока в районе Мячково ее не поглотила река Москва. Там мы повернули налево. Позади осталось Лыткарино, впереди Капотня.

Уже день как мы пытаемся оторваться от группы каннибалов, преследующей нас по пятам. Как так случилось, что охотник превратился в загоняемого зверя? Признаюсь – моя работа. Я сделал так, что нюхачи людоедов взяли след, а их передовая группа вышла на нас. Дальше последовал скоротечный бой. Мы перебили с десяток потрошителей, как мы их называем, и нас отрезала от Убежища вторая, более многочисленная группа. Тогда-то я и подкинул идею уйти на запасную базу, вроде как заныкаться, переждать, а на самом деле с целью, ведомой лишь мне. Остальные, включая командира отряда, думают, что обычная вылазка, просто провалилась из-за неудачного стечения обстоятельств, но нам, «пока», удалось оторваться от каннибалов. Это не так. Если нюхач взял след, от него не уйти. У нас в запасе есть лишь несколько часов. Людоеды идут за нами. Надо спешить. Я знаю, что мы идем, соревнуясь в скорости со смертью. Игра на выживание, где на кону стоят жизни моих друзей и моя жизнь. Но время узнать правду для них еще не пришло. У меня не было иного выхода. И на это у меня есть свои причины…

Я иду чуть впереди основной группы. Обычная для нас практика. Мне с моим «ночным» зрением так проще засечь опасность даже без ПНВ. Да и опыт. Пройдя через настоящий ад и десятки боев, я стал совсем другим человеком.

Догорающий закат окрашивает черные небеса кровью. Ветер швыряет комья снега в лицо, заставляя постоянно протирать стекла противогаза. Я низко пригибаюсь. Защитный костюм парусит. Каждый шаг в снегоступах дается с трудом. Ледяные вихри, громко завывая, норовят сбить с ног. Плечи режут туго натянутые лямки рюкзака и снайперской «трехлинейки».

У меня в руках АКМ. Скошенный глаз дульного компенсатора смотрит в серую хмарь, готовый огрызнуться свинцовым плевком калибра 7.62.

Мы идем как призраки – бледные тени в потрепанных маскхалатах. Скользя от сугроба к сугробу. Прячась за остовы проржавевших лодок и катеров. Прижимаясь ко льду и отчаянно молясь всем богам сразу. Надеясь, что кто-нибудь да услышит…

Ветер приносит далекий вой. Я замираю и, согнув правую руку, сжимаю кулак. Оборачиваюсь.

Бойцы останавливаются. Замыкающий – крепкий мордатый парень Лешка, за свой панический страх перед радиацией прозванный Рентгеном, – ловко перехватывает РПК с дисковым магазином. Длинный ствол разворачивается на сто восемьдесят градусов, прикрывая тыл.

Два брата-молчуна – Мишка-хромой, или Хром, и Санька, из-за отсутствия трех пальцев на левой руке именуемый всеми Крабом, – целятся из «АК-74М» с подствольниками в чернеющие по обе стороны дороги здания торговых центров.

Третий боец, замявшись и покрутив головой, словно почувствовав мой презрительный взгляд, неуклюже плюхается в сугроб, выставив перед собой «калаш».

«Идиот!»

Шаг в сторону. Ухожу с линии огня. Как бы невзначай перевожу на придурка ствол АКМ. Снимаю автомат с предохранителя. Лишняя предосторожность? Кто знает, шмальнет еще…

Мы сразу дали ему погоняло Шестой. Не имя или прозвище, а именно кличку, это незримая граница между новичком в отряде и нами, матерыми чистильщиками.

Интересно, догадывается ли он, что за участь ему уготована в этой бешеной гонке преследования? Вряд ли. Иначе пустил бы себе пулю в лоб.

Хотя, когда СБ Убежища ловит тебя на воровстве продуктов со склада, а после суда ставят перед выбором: расстрел или искупление вины в отряде чистильщиков, что предпочтете вы?..

Мир образца 2033 года ошибок не прощает. Каждый выход на поверхность – лотерея. За глаза нас называют отрядом самоубийц. Вернешься ты или нет из очередного задания, кто знает?

Несколько лет назад, лютой зимой, обмороженные, пятнадцатилетние поисковики Санька с Мишкой еле дошли до Убежища в разыгравшейся снежной буре. Им еще повезло. Обычно духи мертвого города предпочитают взимать другую плату – жизнь…

Вот только Мишке досталось больше, чем брату. Несколько пальцев на ногах пришлось ампутировать. Хотели и ступни отнять, но он заупрямился, поставив условие: ноги или смерть. Хирург спорить не стал, плюнул и не стал делать операцию. Парень знал, на что шел, ведь от обузы у нас принято избавляться. Каждый из нас боится в один далеко не прекрасный день оказаться ненужным. Тогда Убежище сожрет тебя, ведь каждый знает приказ Колесникова: слабакам здесь нет места…

Уж не знаю, каким богам молился Мишка, но он выкарабкался. Мало-помалу приноровившись ковылять на своих обрубках и снова выходить на поверхность. Вскоре он доказал, чего стоит, вытащив из-под рухнувшей стены брата, в то время когда они искали запчасти на каком-то складе. Поддерживая друг друга, отстреливаясь от собак, они вернулись в Убежище. Вернулись, хотя не должны были. Я давно заметил: «ампутанты» много крепче здоровых будут. Лишившись части тела, они словно замещают ее силой духа. Как говорится: «То, что тебя не убивает – делает сильнее…»

Так Хрома и его брата приметили. Дальше – специальная подготовка и место в отряде. От нас не уходят по старости или по болезни, просто не доживают. Обычно сгорают от лучевухи или от боевых ран. Как ни крути, а конец у всех один – смерть. Несмотря на это, попасть к нам, чистильщикам, считают за благо. И дело здесь не в повышенной пайке или свободном доступе к оружию. Я думаю, кем-то движет долг, других привлекает чувство превосходства. Стать значимым, быть не таким как все, знать, что тебя боятся. Колесников – этот старый пройдоха, знает, как и чем взять тебя, надавив на нужные болевые точки. Так было и со мной. Я до сих пор помню тот день, когда меня, пятнадцатилетнего пацана, выжившего после боев с беспилотником и медведем-людоедом, приняли в отряд…

Но я отвлекся. Ко мне приближается высокая, чуть сутулая фигура Костяна – командира нашей группы и моего хорошего друга. Хоть он и командир отряда, и старше меня, но частенько спрашивает у меня совета. А затем выдает мои идеи за свои, зная, какой у меня звериный нюх на всякие стремные ситуации. Да я не в обиде, одно ведь дело делаем. За силу и рост мы зовем Костяна Лось. Здоровый мужик, нечего сказать! И опытный боец, знающий Подмосковье на «пять».

Костян в свои неполные двадцать лет встретил день Удара в Убежище, а затем сумел выжить в том аду, что наступил после. Даже сквозь шум ветра я слышу его тяжелое дыхание.

– Тень! – басит чистильщик в переговорную мембрану. – Ты как дум… – слова уносит вихрь, – …собаки-на или волкособы? – он показывает стволом «Абакана» вперед.

– Не все ли равно? – отвечаю я. – «МЕГА», можно сказать, уже рядом, почти дошли. Еще немного осталось – и сможем перекурить.

– Кто же знал, что погода такая будет-на! – Костян разводит руками. – Гля, чё творится! Да и этот балласт, – Лось презрительно оглядывается на Шестого. – Тормозит только.

– Надо идти, – говорю я, – скоро ночь. Нечего здесь отсвечивать. Место здесь стремное. Церковный купол видишь? – перевожу ствол правее, указывая на едва различимый вдали покосившийся крест Преображенского собора. – Помнишь, перед ним озеро небольшое есть?

– Конечно помню-на, – отвечает Лось. – Такое не забудешь, еле ноги унесли в тот раз.

– Во-во, – киваю я. – Всякое про него говорят. Вроде как теперь это – обитель заблудших душ, выходящих по ночам, а кто говорит, мутанты там сидят.

Костян хмыкает:

– Ты еще чертей вспомни, как раз вовремя-на. Я только одно знаю – в церкви, как раз под куполом, демон гнездо устроил. И если мы не хотим с ним познакомиться поближе, надо ускоряться. Он как раз на закате охотится, а скоро ночь, и ПНВ не поможет. Так что, Тень, команда такая-на – продолжаем двигаться вперед. Держимся левого берега, справа «локалка» нехилая. Не думаю, что фон упал, хотя мы здесь давно не бывали. Доходим до моста, поднимается, переходим на МКАД и – ходу до «МЕГИ». Я скажу ребятам, чтобы ухо востро держали, мало ли. И… как думаешь, – Лось, как бы невзначай, дергает лямку, туго врезавшуюся в плечо. – Есть впереди что-то крупное? «Гнома» пора расчехлять?

– Оставь пока, – отмахиваюсь я. – Нет там ничего, успеешь еще с ним наиграться.

– Ну, тебе виднее-на.

Костян разворачивается, уходит и, как бы между делом пнув Шестого под зад, машет бойцам рукой. И мы, обойдя едва затянувшуюся полынью, идем к мосту в направлении Южных ворот, к нашей первой поворотной точке – вмороженной в лед и вздыбившейся кормой вверх барже…

– Черт! Не достать! – кричу я, с трудом удерживаясь на крыше рубки проржавевшей посудины и тщетно пытаясь достать до края моста.

Мы уже не раз ходили этим маршрутом, используя баржу в качестве «подскока», чтобы взобраться по ней на мост. Так быстрее, и к берегу подходить не надо, да и «локалка» остается справа.

«Наверное, весной, во время ледохода, подвижка баржи была, – с досадой думаю я. – В прошлый раз доставал же! Вроде я ростом меньше не стал».

Поворачиваю голову. Бойцы смотрят на меня снизу вверх, мол, и чего ты делать будешь?

«Так, – размышляю я, – спускаться и идти чуть дальше, чтобы обойти «локалку» и подняться по берегу, не вариант. Придется делать крюк. Фон здесь терпимый, но время не ждет, нам надо продвигаться дальше. Кто же знал, что такая засада будет!»

– Тень! – кричит мне Костян. – Штурмовку цеплять надо! По ней и залезем. Ты первый. Если что, мы прикроем! – его слова уносит ветер.

Двухметровый Костян, похожий в противогазе и лохматом маскхалате на какое-то диковинное, заросшее шерстью существо, сдергивает с плеча брезентовый чехол. Разворачивает скатку и быстро достает четыре трубы, соединенные между собой перекладинами на клепаном шарнире. Трубы вставляются одна в другую. Конструкция раздвигается, Лось щелкает стопорами.

– Хороша зараза! – бубнит он. – Как девка-на растопыривается.

Костян подходит к рубке, залезает на нее, приминает снег. Размахивается и с глухим выдохом цепляет крючья лесенки за квадратные трубы ограждения моста.

– Готово-на! Лезь Тень!

Я ставлю ногу на перекладину. Слышу, как Лось отдает команды:

– Рентген, прикрываешь тылы. Остальные вертят головой на триста шестьдесят градусов!

Я лезу. Руки скользят по трубам. Не люблю высоту.

– Лось! Держи ее, а то еще улечу-на! – ору я, взбираясь вверх по шаткой конструкции.

Тяжело перевалив через ограждение моста, плюхаюсь в сугроб, успевая повести стволом автомата из стороны в сторону. Темень сгущается. Я озираюсь. Очертания близстоящих домов и торгового центра пропадают, словно их кто-то стирает.

«Хрена с два чего видно! – я с трудом читаю на рекламном щите надпись крупными буквами: «Металлический сайдинг». – А «прозревать» еще рано, потом отходить буду, а на морозе так вообще кабздец. Прорвемся!»

Перегибаюсь, смотрю вниз. Вижу задранные головы в противогазных харях.

– Ну, чего там? – спрашивает Лось.

– Чисто все, – отвечаю я.

Он кивает и кричит:

– Шестой! Теперь ты! Затем вы двое, – палец в рукавице поочередно тычет в Хрома и Краба. – Потом Рентген. Я замыкающий. Тень! – вопит Лось. – Лестницу прижми, чтобы не болталась!

– Хорошо!

Вскоре над ограждением показывается голова Шестого.

– Не тормози, руку давай! – говорю я, видя, что боец завис. – Дуй мухой к краю моста и фланги паси.

Шестой, судорожно схватившись за самодельную штурмовую рукоять «АК-74М», торчащую под прямым углом к цевью автомата, неуклюже выдергивает ноги из глубокого снега и бежит вперед.

«Да не отсвечивай ты! – мысленно ору я, заметив, что Шестой, несколько раз приложив приклад к левому плечу, видимо, решил плюнуть на неудобную для стрельбы позу и, переложив автомат вправо, вывалился из-за ограды на полкорпуса. – Спецназер хренов, тоже мне штурмовик! – я с наслаждением измываюсь над бойцом. – В наше время стрелять надо уметь с любого плеча! Не всегда же противник прет на тебя по часовой стрелке!»

В это время остальные бойцы быстро, друг за другом, перелезают на мост.

– Ты чего там шепчешь? – спрашивает Лешка, тронув меня за плечо. – Молишься, что ли?

– Да вон, – я киваю на Шестого. – Харю выставил, за километр видать.

– А ты поучи молодого! – советует Рентген. – Может, и научишь чему.

– Оно мне надо? – бросаю я через плечо, поднимая лестницу. – Не для того мы его тащили сюда…

– Вы оба закончили там? – обращается к нам Лось, забирая у меня штурмовку.

– Да.

– Тогда двигаем к Шестому, там и перетрем, – Лось складывает лестницу и засовывает ее в чехол.

Мы срываемся с места и бежим к нашему бедолаге. Останавливаемся. Костян окидывает взглядом отряд.

– Слушай мою команду, – начинает Лось, – действуем так. Разбиваемся на двойки. Расстояние между двойками двадцать-тридцать метров. Друг друга из вида не теряем. Если снегопад усилится, сокращаем расстояние. Мы с Тенью идем в первой двойке. Затем братья. А ты, – Костян смотрит на Шестого, – замыкающий, вместе с Рентгеном. Усек?

Боец кивает.

– Да понятно вроде. А чё, как вообще здесь? Я так далеко еще не заходил.

Ребята косятся на Шестого, я ловлю на себе взгляд Костяна.

– Тень, – вздыхает Лось, – ты наш передовик, введи молодого в курс дела.

– Хорошо, – усмехаюсь я. Смотрю на Шестого. – Местность хоть и разведанная, но мутная, всякое можно ожидать. Поэтому крутишь головой во все стороны. Бдишь, одним словом. Слева от нас, по ходу движения, Капотня, – я машу рукой в сторону, – но мы говорим – Черный город. Там как МНПЗ рванул, в самом начале при Ударе, полыхало, пока вся нефть с горючкой не выгорела, тушить-то некому было. Справа по ходу движения будет ТЭЦ. Ориентир – дымовые трубы и градирни, ну типа башни такие, как вытянутые бочки, с гнутыми стенками. Не пропустишь. Это наша контрольная точка. Если пройти чуть дальше, то слева будет торговый комплекс «Садовод», но туда лучше вообще не соваться. Гиблое место. Прыгунов же видел вблизи?

Шестой кивает и неуверенно тянет:

– Адских зайцев, что ли? – произносит он второе название прыгунов. – Чего их бояться? На них же собаки и волкособы постоянно охотятся, а мы при оружии, для нас они не опасны.

Ребята хохочут. Я, стараясь не поддаться общему веселью, продолжаю:

– Это если их два-три. Только эти зайцы, в отличие от своих прародителей, перестали быть вегетарианцами – все подряд харчат, а во время голода или зимой даже сородичами не брезгуют. Благо, что плодятся быстро. Теперь представь: не два-три, а пара десятков этих тварей, и все тебя хотят сожрать. Кроме того, где прыгуны, – там собаки, а где собаки – там волкособы. Чуешь, чем пахнет? Пищевая цепочка, есть-то всем хочется. Поэтому идем строго по МКАДу, бдим! Подходим к эстакаде, ведущей в «Мегу». Заходим в торговый комплекс, закрепляемся, отдыхаем.

– А дальше? – спрашивает Шестой.

– Дальше, – задумчиво щурюсь я, – дальше выбираем место для стрельбы и ждем, готовимся в общем ко всему…

– Чего ждать-то? – горячится Шестой. – На кой ляд мы вообще сюда приперлись?! Мотаемся столько. Хороводы водим. Что-то я не припомню, чтобы Колесников отдавал приказ о засаде! Хорошо, мы наткнулись на каннибалов, или они на нас, кто теперь разберет. Надо заныкаться и ждать подкрепления, а не лезть в пекло и строить из себя…

– А тебе, падали, кто голос подать разрешил?! – обрывает Шестого Костян, демонстративно направляя ствол автомата в живот бойца. – Твое дело сопливое – чего скажут, то и делать. Прикажут раком стоять – будешь стоять. А если скажут прыгать, то ты спросишь на какую высоту. Или ты забыл, крыса, почему здесь оказался?!

Шестой, осторожно вскинув руки и отступив на пару шагов, лепечет:

– Да понял я, понял. Спросить уже нельзя.

– Тогда стой и слушай, что старшие говорят, – рычит Лось. – Тень все правильно обрисовал. Все, хватит лясы точить, снимаемся. Кто как, а я ночью шастать по МКАДу не хочу и… – Костян замолкает, видимо заметив, что я пристально всматриваюсь в точку, сереющую под низкими облаками.

Лось достает бинокль, глядит в серую хмарь.

– Видишь его? – спрашиваю я Костяна.

– Вижу, – отвечает Лось. – Ну и зрение у тебя! Как только заметил?

– Почувствовал, – отвечаю я, следя за тенью, парящей метрах в пятистах от нас.

– Черт, – ругается Костян, – я уже подумал, что проскочили.

– Ты знаешь, какое у демона зрение, – хмыкаю я. – Видимо, засек с колокольни.

– Засек, и ладно, дальше чего? – кипятится Лось. – Он сейчас пару кругов нарежет и в атаку пойдет, а нам шуметь нельзя. И идти дальше не сможем, пока его не завалим.

– Я его с одного выстрела сниму, – отвечаю я. – Главное, подпустить поближе, чтобы в голову попасть.

– Уверен? – по голосу Костяна чувствуется, что он нервничает.

– Уверен, – отрезаю я. – Вы на месте сидите, бдите и прикрываете, я метров на десять отойду. Он на меня, скорее всего, пойдет. Только не палите, даже если очень захочется!

Лось кивает, смотрит на притихших бойцов, выставивших стволы, и провожающих взглядами полет кожистой твари, чем-то похожей на гигантскую летучую мышь.

Я пробегаю по дороге метров на пятнадцать вперед, снимаю с плеча винтовку и, проверив патрон в патроннике, опускаюсь на одно колено, приставив приклад «мосинки» к плечу. Демон снижается, летя по широкому кругу. Приникаю к прицелу, «включаю» ночное зрение, следя через прицел за тварью.

Демон, издав угрожающий рев, складывает крылья, пикируя прямо на меня. Нас разделяет метров двести. Выжидаю. Промахнуться нельзя. Надо попасть в голову, и, желательно, с одного выстрела. Тварь приближается. Ветер дует мне в спину. Это играет мне на руку.

Внезапно, не долетев метров пятьдесят, демон расправляет крылья и, резко развернувшись, атакует ребят. Сердце прибавляет оборотов, я резко выдыхаю, видя, что тварь буквально проносится над головами моих друзей, по команде Костяна быстро вжавшихся в наст.

«Повезло нам. Хитрая зверюга, – думаю я, провожая взглядом взмывающего свечой демона. – Но и мы не просты».

Замечаю, что Костян смотрит на меня, как бы говоря: «И это был твой план?!»

Делать нечего, надо заставить тварь напасть на меня. Встаю в полный рост. Перебросив ремень винтовки через локоть, выбираю слабину, чуть поворачиваю корпус, чтобы стать с Трехой единым целым.

Демон заходит на второй круг. Сердце размеренно бьется у меня в груди. Я, конечно, волнуюсь, но главное – контролировать свой страх.

Тук. Сто метров. Палец ложится на спусковой крючок.

Тук. Пятьдесят метров. Выбираю свободный ход спускового механизма, чувствуя, как растет усилие на крючке.

«Ближе. Еще ближе», – шепчу я про себя.

Тук. Тридцать метров. Насаживаю башку твари на прицельный пенек. Пора!

Задержка дыхания. Палец мягко тянет крючок.

Бам!

Грохот выстрела тонет в реве демона. Тварь резко взмахивает крыльями, пытаясь взлететь, но камнем падает на дорогу. Тихо вереща, она пытается встать и, дернувшись, затихает. Я подхожу к демону, чтобы удостовериться, что он сдох.

– Ну, ты даешь! – Лось хлопает меня по плечу. – Мы чуть огонь не открыли в первый раз, думали все, поздняк метаться. А ты здорово придумал, на себя его оттянул.

– Повезло, наверное, – я улыбаюсь.

– Ага, прибедняйся, – Костян хмыкает и машет рукой ребятам. Бойцы подходят.

– Опа, здоровый какой! – тянет Шестой. – А он точно сдох?

– Точнее не бывает, – говорит Рентген, поднимая стволом пулемета кожистое крыло твари. – Тень же стрелял, – Лешка смотрит на меня. – Чисто снял, точняк в башку ему зарядил.

– Так, кунсткамера закрылась! – говорит Лось. – Позырили, поохали и двинули вперед, пока его братья не налетели.

Ребята кивают. Мы надеваем снегоступы и, чуть пригибаясь, идем по заснеженной дороге навстречу неизвестности…

Снег предательски скрипит у нас под ногами. Дорога запружена занесенными остовами машин, грузовиков и автобусов, превратившихся в склепы. Покой мертвецов тревожит только наше присутствие. Ветер бьет в лицо. Мокрый снег залепляет линзы противогазов. Ощущение, что с каждым шагом автомат и рюкзак прибавляют в весе.

Я озираюсь по сторонам. Вокруг вырисовываются силуэты разрушенных зданий, навечно застывших стражами мертвых городов. Чуть дальше, на дороге, мастодонтами техноэры застыли наполовину занесенные снегом искореженные корпуса «бэтээров» и армейских грузовиков, ставших нам – подземным червям – горшим напоминанием о былом величии людской расы.

Пытаюсь представить, как двигалась колонна на марше, разрывая утробным гулом моторов тишину, повисшую над МКАДом, забитой заглохшими после высотного ядерного взрыва иномарками. Идущая впереди инженерная машина разграждения расталкивает автомобили бульдозерным отвалом.

Я почти слышу скрежет разрываемого металла, так же, как и голоса миллионов погибших, тянущих руки навстречу бойцам в ОЗК, ощерившимся во все стороны стволами автоматов и пулеметов. Новые всадники апокалипсиса, ставшие прахом дорог. Кто знает, куда и зачем они направлялись в день вселенской скорби и чем накрыли эту колонну? Судя по оплавившемуся металлу, здесь, в день Удара, было жарко.

Помимо воли начинаешь считать шаги или намечаешь для себя цель, например, в виде рекламного щита, до которого надо дойти.

Справа от дороги глаза выхватывают из тьмы надписи «Автомолл» и «АЗС», слева крупными буквами выведено «Садовод». Если поднять голову, то метрах в трехстах, на синем фоне рекламного щита, поднятого на высокой опоре, видны большие желтые буквы: «IKEA». Еще дальше и выше: «МЕГА». Отряд останавливается. Мы дошли.

– Ну, что скажешь, Тень? – спрашивает меня Костян. – Одни мы здесь?

Я смотрю на него. Он привык доверять моему мнению. Я вглядываюсь во тьму. Смотрю пока обычным зрением, больше доверяясь своей чуйке, чем глазам. Проходит минута. Ребята стоят, боясь лишний раз вдохнуть. Знают, что мне лучше не мешать.

– Нет здесь никого, – отвечаю я. – Мы одни, но ухо надо востро держать.

– Хорошо, – выдыхает Костян. – Давно мы здесь не были, надеюсь, нычки целы.

Я киваю, отметив про себя, что не почувствовал здесь ни единой живой души вообще. Если встреча с человеком в наше время не сулит ничего хорошего, то отсутствие всякого зверья и даже стай прыгунов настораживает. Значит, их кто-то недавно спугнул. Я оставляю эту мысль при себе. Все идет по плану…

От раздумий меня отвлекает голос Костяна:

– Бойцы, наша прогулка закончилась. Нам надо попасть в первый корпус. Поэтому приступаем к делу, но самоуверенный воин – это мертвый воин. Не торопимся. Действуем так: мы с Тенью бежим в первой двойке вон туда… – Лось протягивает руку в сторону занесенного снегом автобуса, высящегося среди легковушек. – Потом идет вторая и третья двойки, а мы вас прикрываем. Добежали, осмотрелись. Затем я с Тенью выдвигаюсь на подступы к комплексу, вы нас прикрываете, периметр держите на прицеле. Как только мы войдем, ждете ровно пять минут и мухой летите к нам. Ну, а если пальба начнется, то вы нас прикрываете из-за автобуса, к нам не бежать.

– Уж лучше, чтобы без пальбы обошлось, – вставляет Шестой.

Костян, смерив его презрительным взглядом, командует:

– Тень, двинули!

Мы с Костяном меняем снегоступы на ледоходы – шипастые накладки на подошву обуви, чтобы не скользить по льду, и срываемся с места. Пробегаем по дороге, влетаем в сугроб, который намело рядом с автобусом. Вскидываем автоматы. Шарим стволами во все стороны. Прислушиваемся. Ничего. Лишь ветер натужно свистит над головой.

– Видно чего? – тихо спрашивает меня Лось.

– Нет, – мотаю я головой. – Одни мы здесь. Как пить дать, одни.

– Это хорошо, – он поворачивается. Отмашка – вторая двойка срывается с места.

– Смотри, куда прешь! – шипит Костян на влетевшего в него Хрома. – Ныкайся! А то не посмотрю, что ты инвалид, будешь у меня еще и на голову спотыкаться!

Мишка что-то бубнит себе под нос и двигается ближе к Саньке, не забывая наблюдать за обстановкой.

– Третья, давай! – Лось дает сигнал.

Рентген вместе с Шестым срываются с места. Причем, пока они бегут, Лешка успевает несколько раз огреть Шестого прикладом по спине.

Они подбегают к нам. Прячутся за кузовом автобуса. Шестой, тяжело дыша, поворачивается к Рентгену.

– Еще раз треснешь, и знаешь что… – рука бойца ложится на рукоятку автомата.

– И что?! – Лешка перехватывает РПК.

– Отставить! – одергивает их Лось. – Команда мечты, мля! Свалились на мою голову. Там наш бой! – он указывает в направлении «МЕГИ».

Хоть этого и не видно, но я чувствую, как бойцы прожигают друг друга взглядами ненависти.

– Тень! Выдвигаемся! – приказывает мне Костян. – А с этими сучатами внутри потолкуем.

Я киваю. Мы с Лосем осторожно выходим из-за автобуса и, каждую секунду ожидая выстрела в лицо, медленно идем вперед…

В темноте из-за обвалившихся перекрытий здание мне напоминает остов выброшенного на берег корабля. Снег предательски скрипит у нас под ногами. Чем ближе «МЕГА», тем тревожнее становится у меня на душе. Кажется, что из-за каждого угла за тобой наблюдает враг. Зябко поеживаюсь. Шарю стволом по рухнувшей стене торгового комплекса.

Хотя я здесь и не в первый раз, но каждую ходку ощущение у меня такое, словно вместе с искореженными облицовочными плитами и разорванными рекламными баннерами перекошенное на одну сторону здание лишилось оболочки, выставив наружу почерневшие и обгоревшие внутренности.

– Лось, – шиплю я Костяну, – напрямки, как обычно, не пойдем. Там главный вход обрушился. Надо через стоянку, к эскалаторам.

Сквозь стекла противогаза на меня смотрят внимательные глаза.

– Откуда знаешь?

– С Хлыщом как-то просекли. Было дело одно… – уклончиво отвечаю я. – А там хоть и завалено, но пройти можно, затем наверх – на второй этаж. А там вольница.

– Ясно, – кивает Лось. – И часто ты с этим лешаком в разведку ходишь?

– По необходимости, – отрезаю я. – Мне что, отчет тебе сейчас дать?

– Нет, – цедит Костян, – потом поговорим.

– Идем, покажу.

Низко пригибаясь, мы доходим до вздыбленной груды асфальта и ныкаемся за ней. Оборачиваюсь, до предела напрягая зрение. В мутной пелене, наброшенной на пригород как ватное одеяло, я с трудом различаю контуры близстоящих зданий.

«Бдят, черти!» – думаю я, заметив, что стволы автоматов выглядывают из-за автобуса, готовые огрызнуться огнем во все стороны.

На плечо ложится тяжелая рука Костяна. Поворачиваю голову. Мне в глаза смотрит черный зрачок монокуляра ПНВ.

– «Циклопа» включил? – спрашиваю я, ухмыляясь. – Ну-ну. Батареи береги! Не напасешься на тебя!

– Не тебе же одному, бирюку, в темноте зырить! – парирует Лось, поправляя крепление на голове.

Представляю, как он лыбится щербатым ртом. Подобные перебранки стали частью нашей жизни. Ругнешься перед делом, а вроде как защита от сглаза получается, и на душе легче.

Суеверие? Может быть. Работа такая. Кто со смертью свидеться готов, тот по-другому к жизни относится…

Выходим из-за прикрытия. Я иду впереди. Костян за мной. АКМ становится продолжением рук. Место хоть и хоженое, но все же…

– Видишь чего? – доносится из-за спины.

– Помалу.

– Что, «прозрел» уже?

– Есть немного, не с фонарем же здесь бродить.

Слышу позади себя тяжелое дыхание Костяна.

«Черт! Сопит как паровоз! – с досадой морщусь я. – Настал мой черед «командира включить», пока остальные не видят. Ведь ночь – моя стихия. Лось знает про это. Не любит он темное время суток, даже с ПНВ. Пора…»

Показываю ему жестом: «Стой здесь и прикрывай, я скоро».

Он замирает, опускается на одно колено, направляет ствол автомата во мрак.

Я задерживаюсь перед входом на парковку и, глубоко вдохнув, углубляюсь в темноту. Иду медленно и осторожно, больше полагаясь на чувства, чем на зрение. Под ногами что-то хрустит. Стекло, бетон, кости? Мне все равно.

Надо мной нависают перекрытия. Тонны бетона и металла, готовые в любую секунду обрушиться на голову. Шаг, другой, третий. Замечаю, что уклон пола увеличивается. Видимо, с прошлого раза произошла сильная подвижка грунта. Только бы здание не рухнуло раньше времени. Осторожнее надо быть.

Автомобили стоят неровными рядами: большие, средние, маленькие; юркие малолитражки и угловатые джипы. На необхватных столбах-опорах, подпирающих свод обвалившегося потолка, сквозь облупившуюся краску местами проглядывают буквы с цифрами. Не думаю, что указатели места, где посетители оставили свои машины, помогли им в день Удара. Судя по открытым капотам и десяткам костяков, застывших в салонах и на полу, большинство из тех, кто сюда добежал, так и не поняли, почему их железный конь отказался заводиться. Против электромагнитного импульса после высотного ядерного взрыва не попрешь. Весь этот апологет технического прогресса за секунду превратился в бесполезный хлам. И теперь мертвецы точно наблюдают за мной пустыми провалами глазниц сквозь заиндевевшие лобовые стекла. Они, за долгие годы привыкшие смотреть бесконечную киноленту под названием «Пустота» в этом немом кинотеатре, словно удивляются мне – новому персонажу, осмелившемуся нарушить их покой.

Мысленно прошу у них прощения и продвигаюсь вперед. Когда-то широкий проход завален рухнувшими перекрытиями, придавившими автомобили. Хорошее место для засады. Удесятеряю внимание, «включив» ночное зрение на полную катушку. Голова раскалывается, но это лучше, чем раскинуть мозгами, словив пулю, или пропустить атаку случайного прыгуна.

Осторожно, стараясь, чтобы под ногами ничего не хрустнуло, подхожу к эскалатору. Держа проход под прицелом, замираю, вглядываясь в темноту. Жду.

Полезная привычка, не раз спасавшая жизнь мне и моим товарищам. Обычно этого времени хватает, чтобы затаившаяся тварь проявила себя. Но есть еще один верный способ. Я знаю, пока Костян присматривает за мной, тыл прикрыт, если что, он предупредит. Поэтому я закрываю глаза и обращаюсь в слух, медленно считая до пятидесяти. Один… два… три…

Кровь глухо стучит в висках. Ощущение такое, что я воспаряю, отрываюсь от земли, переходя некую грань между двух миров и… Наступившая тишина на миг оглушает, чтобы через секунду взорваться в мозгу фейерверком звуков.

Я слышу, как в дальнем углу здания капает вода. Ветер, глухо завывая, носится под сводом второго этажа. Наверху хлопает какое-то изодранное полотнище. Пусто. Мертвые спят.

Если посмотреть на меня со стороны, то можно подумать, что я впал в беспамятство, а дух, покинув тело, отправился бродить по зданию, осматривая каждую щель и закоулок.

Но это лишь видимость. На самом деле звуки превращаются в образы, рождая в мозгу картинки окружающего пространства. Никто из чистильщиков не знает об этом моем даре, предпочитая плодить небылицы и травить байки о якобы зверином нюхе на всякую нечисть.

Как любит говорить наш отец Силантий: «Блажен, кто верует…»

Я улыбаюсь и шепотом добавляю:

– Аминь!

Трясу головой, словно пытаясь сбросить оковы сна, открываю глаза. Повернувшись и обогнув одну из машин, машу рукой Лосю: «Все чисто, зови остальных, заходим».

Он кивает. Поднимается с колена. Взмах руки с автоматом. Слышу, как хрустит снег под ногами. На черном фоне прохода на парковку, одна за другой мелькают серые тени разведчиков. Слышу характерный скрип динамо-приводов, и вскоре окружающий мрак разгоняют бледные лучи светодиодных фонарей. Бойцы идут, ступая след в след.

– Значит так, – говорит Лось. – В первую очередь продвигаемся вперед, осматриваемся, заходим на склад «Ашана», выставляем охранение, меняем фильтры и проверяем оружие. Фон здесь небольшой, потому раньше времени не истерим. Усекли?

– Поняли, командир.

– Это хорошо, что поняли, – Лось смотрит на ребят. – И выключите фонари, нечего ресурс изводить, мы сейчас…

– Да здесь же темно как в… Мы чё, на ощупь шариться будем? «Циклоп»-то один только! – перебивает его Шестой. – Или, может, веревку кинем, и за тобой потащимся, как лунатики?

– Эй, малой-на, да ты, по ходу, головенкой долбанулся! – Лось угрожающе надвигается на бойца, расстегивая кобуру. – Ты смотри-на, я не посмотрю, что тебя сам Колесников в наказание к нам пристроил. Типа с перевоспитанием и возвратом в Убежище. Первое задание может и последним оказаться.

Костян приставляет ствол АПС к голове Шестого.

– Ну, как, мозгами хочешь раскинуть?

Шестой что-то мычит.

– Тогда слушай сюда, крыса, – тихо рычит Лось. – Разъясняю для особо одаренных. Краб, достань.

Саня сдергивает с плеча скатку и, быстро расчехлив ее, извлекает связку факелов. Он несколько раз чиркает зажигалкой и подносит желтый огонек к древку, обмотанному ветошью. Пламя, ярко вспыхнув, трещит, разбрасывая вокруг искры.

– Раздай остальные! – приказывает Лось, убирая ствол от головы Шестого. – А ты смотри, падла! Еще хоть раз пасть раскроешь, зубы в глотке окажутся! – Костян снимает с головы ПНВ и берет один из факелов.

Я отмечаю про себя, что в огне есть что-то первобытное. Свет, разгоняющий тьму. Как встарь воины собирались возле костра, так и сейчас мы, жители подземелий, тянемся к пламени, словно хотим впитать последние крупицы тепла этого умирающего мира.

– Ну что, ежики, готовы? – Лось окидывает бойцов критическим взглядом. – Тогда поднимаемся на второй этаж! – командует он. – Очередность как у эстакады, идем двойками. Рентген, прикрываешь тыл, как мы пройдем, сразу же поднимаешься и догоняешь.

– Так и знал, – досадует Лешка, упирая приклад пулемета в плечо, – вечно мне на задах сидеть.

– Главное только не бздеть! – язвит Костян. – А то здесь и так дышать нечем-на.

Ребята тихо смеются, а Рентген недовольно сопит.

– Хватит ржать! – ругается Лось. – На МКАДе уже слышно!

Ребята замолкают. «Прикурив» от факела Краба, чистильщики выстраиваются друг за другом.

– Тень, идешь первым, – говорит мне Лось. – Мы за тобой.

«Кто бы удивился», – думаю я.

– Здесь никого нет, но смотреть в оба! – напутствую я. – Стволы вправо и влево.

Бойцы кивают. Мы поднимаемся по ленте эскалатора. По стенам скачут кровавые огненные отблески. В мерцающем свете клубы черного дыма оборачиваются неясными тенями.

Снег, лежащий тонким слоем на полу наверху, не примят, следов на нем нет. Это радует, значит, здесь уже давно никого не было. Судя по костякам, густо устилающим пол, в день Удара здесь воцарился ад. Комплекс, когда-то наполненный жизнью, стал братской могилой.

Вокруг разбросано торговое оборудование – перевернутые столы, стулья, прилавки – и истлевшая одежда. Острые зубья разбитых стекол скалятся из перекошенных витрин. Обугленная мебель и расплавленный пластик покрыты толстым слоем пепла и грязи. Из мусора на нас взирают черепа. Сотни незримых взглядов, полных злобы и ненависти.

Мне кажется, что голоса мертвецов тихо вопрошают: «Зачем вы, живые, потревожили нас?! Зачем…»

Обходя костяки, мы двигаемся через огромный зал. По левую руку видны затертые и знакомые всем названия закусочных быстрого питания, по правую – магазины с одеждой и бутики. Я до сих пор помню эти запахи – дикая смесь из жареной картошки и так называемой натуральной косметики. Кажется, что это было совсем недавно, но с тех пор минула целая жизнь.

Во тьме теряются ленты коридоров. Мне кажется, в них колышутся призрачные тени, молча взирающие на нас из потустороннего мира. Я стараюсь отогнать дурные мысли.

Идя друг за другом, мы подходим к «Ашану». Наверху бушует ветер. Его жалобные стоны напоминают призрачные голоса. Поворачиваем направо. Идем мимо магазинчиков, больше напоминающих склепы, вмурованные в стены. Поворачиваем налево. Проходим через распашные створки ворот.

Взгляду открывается огромный зал, уставленный высоченными стеллажами и бесконечными рядами витрин. Из еды и бытовых товаров – ничего, все было вынесено сразу же после Удара. На полу валяются разбитые телевизоры, утюги, фены, прочая техника. Под ногами предательски скрипит битое стекло. Раздолье для мародеров. Странные люди: в момент, когда рушится мир, думать о новом девайсе… интересно, а жрать когда приспичит, они пластик харчить будут?

– Не нравится мне здесь, – слышится позади шепот Лешки. – Точно в ловушку идем, одни дохляки вокруг. Даром что мутантов нет, так, может, и неспроста это, а, Тень?!

– Разговоры! – обрываю я его. – Сейчас живых надо бояться! Ты лучше за фоном следи, зря тебя, что ли, Рентгеном прозвали?

Я замечаю, как Лешка при этих словах дергается. Достав из кармана разгрузки дозиметр, он смотрит на циферблат.

– Уф… Терпимо пока, – выдыхает Рентген.

Моя уловка сработала. Он отвлекся.

Лавируя между стеллажами и паллетами, мы идем дальше, обходим гигантский зал по кругу. На всякий случай проверяем каждую щель. Я веду отряд дальше, пока мы не утыкаемся в закрытые рольставни с табличкой: «Склад. Посторонним вход воспрещен!»

«А мы и не посторонние», – думаю я, со скрежетом поднимая вверх гибкую створку.

– Отряд! Вольно! – командует Лось.

Бойцы водят стволами по стенам. Кроме меня и Костяна остальные оказались здесь в первый раз. Они никогда не видели склада подобных размеров.

– Это же сколько жратвы здесь было! – ахает Шестой, задирая голову и рассматривая тянущиеся под потолок стеллажи.

– Да, было и сплыло! – хмыкает Лось. – Так, бойцы, обследуем склад, смотрим, что да как. Краб, остаешься у входа, остальные за мной. Тень, а ты куда намылился?! – спрашивает Костян, заметив, что я направляюсь к выходу.

– Я к «мосту», – отвечаю я, – осмотрюсь, огневые точки на всякий случай намечу. Вдруг кто подойдет, а там вся дорога как на ладони.

Замечаю, как при этих словах все напрягаются.

– Вы пока передохните, фильтры смените, пожрите, – предлагаю я. – «Сникерс» еще не весь высосали?

«Сникерсом» мы называем жидкую питательную смесь, которую можно пить, не снимая противогаз.

– Не боись, – усмехается Костян, – я с собой на всякий случай двойной запас на каждого захватил, с голодухи не помрем. – Так ты на «мост» сам пойдешь, без прикрытия?

– Один. Треха со мной, вот мое прикрытие, – я улыбаюсь. – По следам найдете, если что. Штору за мной закройте. А если через полчаса не вернусь, то шлите спасателей.

Не дожидаясь ответа, я сворачиваю за стеллаж…

Когда я один, то передвигаюсь намного быстрее. Наверное, перестаю сдерживать инстинкты и становлюсь самим собой – тенью. Иду обратным путем, наклон пола играет мне на руку, и вскоре я останавливаюсь перед длинной крутой лентой эскалатора, ведущего к «мосту». Осторожность не помешает, тем более, судя по свисту ветра, из-за постоянных подвижек все окна высажены.

Глубокий вдох. Выдох. Уперев приклад автомата в плечо, я медленно поднимаюсь наверх. Справа – «Шоколадница», вернее то, что от нее осталось – обугленный остов кафешки, рухнувший вместе с перекрытием и лестницей на главный вход. Иду дальше. Крытый переход над Новоегорьевским шоссе теперь больше напоминает ленту Мебиуса. Словно кто-то хорошенько тряхнул мост как тряпку, да так и оставил.

«И как только все держится? Не навернуться бы с него или вместе с ним», – я озабоченно оглядываю уклон.

Ложусь на пол, слушая, как вихри свистят в массивных стальных опорах торгового центра. Смотрю по сторонам. Широченные оконные проемы и потолок почернели от копоти.

Шумно выдохнув в маску противогаза, я, сдернув с плеч тяжелый рюкзак, оставляю его вместе с «мосинкой» возле разбитых стеклянных дверей. Ползу с автоматом вперед. Грязно-белая «кикимора», накинутая на ОЗК, превращает меня в человека-невидимку.

Подо мной Новоегорьевское шоссе. Если повернуть голову и посмотреть налево, то видны МКАД и эстакада. Подползаю к краю «моста». Спрятавшись за опорой и осторожно перекатившись с живота на бок, я вытаскиваю из набедренного кармана перископную трубу.

Цилиндр, обмотанный камуфляжной лентой, удобно ложится в руку. Чуть выставив перископ, приникаю к окуляру, пытаясь разглядеть местность.

«Черт! Ни хрена не видно! Надо «прозреть», и причем «прозреть» как надо!»

Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов. Понимаю, что ресурс фильтров не бесконечен, но выбора нет.

Срабатывает. Меня начинает мутить. В голову точно впивается когтистая лапа, медленно вдавливая глаза в череп.

Ощущение такое, будто я сам, сжавшись до размеров пылинки, устремляюсь навстречу проклятому миру. Невыносимая боль заполняет разум. Хочется сорвать с себя защитный костюм. Губы искусаны в кровь. Под глухие удары сердца мгновения утекают в вечность.

Вскоре картинка в перископе мутнеет, сменяясь абсолютным мраком, но затем…

Словно кто щелкает рубильником в голове. Серая хмарь быстро проясняется, обретая четкие контуры. Куда там ПНВ! Вместо привычного зеленого фона я вижу так же четко, как и днем, разве что в черно-белом цвете.

Сложно объяснить, как мне это удается. «Ночное» зрение. Дар и одновременно проклятие этого мира. Если бы не боль…

Я уже давно привык не обращать на нее внимание. Концентрируясь, не спеша поворачиваю цилиндр. Наметанный глаз снайпера отмечает каждую мелочь и деталь обезображенной местности.

«Съезд со МКАДа – около шестисот метров. Дорожная развилка – пятьсот», – мысли появляются и исчезают. Окоченевшие пальцы едва успевают набрасывать огрызком карандаша пристрелочную схему на обрывке картона, который я всегда ношу с собой.

«А вот тебя-то мне и надо», – радуюсь я, увидев разрыв в ограждении трассы.

Недалеко застыли перекошенные столбы линий электропередач. Оборванные провода раскачиваются из стороны в сторону.

Приметная метка для поправок на ветер. Делаю запись в карточке. Спрятав перископ, опираясь на наколенники и налокотники, вырезанные из старых автомобильных покрышек, отползаю подальше от проема.

Справа от меня громоздится завал из торгового оборудования, больше похожий на баррикады. Когда-то здесь торговали вкусным мороженым и соками. Откапываю из-под снега круглое сиденье от стула, подкладываю его под задницу.

Забившись в угол, прислоняюсь к барной стойке, стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в затылке. Смотрю на часы. Пока все идет по плану, время еще есть. Если я все правильно рассчитал, то встречусь лицом с лицу с легендарным Расчленителем – вожаком племени каннибалов. Он должен был купиться на мою замануху. По крайней мере, я надеюсь на это. Пристроив на коленях АКМ, вспоминаю недавний разговор с начальником Убежища…

– Тень, только тебе и отряду Лося под силу провернуть подобную операцию, – от бетонных стен отражается глухой голос Колесникова. Прошедшие годы его не пощадили, но он все так же силен и хитер. Помяв костяшками лысую голову, он вздыхает: – Сам понимаешь, иного выхода нет. Но этого Расчленителя надо кончать. Два отряда за месяц пропали. Ни следов, ни оружия, ни тел. Тень, сам знаешь, что это означает…

– Понимаю. Еда. Много еды, – киваю я.

Я стою в кабинете начальника Убежища, склонившись над картой. За прямоугольным столом сидят четыре мужика. Их взгляды устремлены на меня.

– Да, дело непростое, почти невыполнимое, – я поднимаю глаза. – Судя по схеме передвижения каннибалов, за ними кто-то следил? Кто именно?

– Хлыщ, – отвечает Колесников.

– В одиночку? – удивляюсь я. – Он не говорил.

– Мой приказ, – Колесников облокачивается на спинку стула.

– А что с прикрытием и оружием? – обращаюсь я к начвору.

Федоров исподлобья смотрит на меня:

– Из оружия – что хочешь, в пределах разумного, конечно. Но главное, – начвор выдерживает паузу, – в этот раз ты с отрядом Лося работаешь в одиночку, огласка нам ни к чему. И так ушей хватает. – Федоров многозначительно косится на дверь.

Я вопросительно смотрю на Колесникова.

«Когда они успели переиграть операцию? Чего мутят?» – вопросы без ответов.

– Думаешь, разведчиков и поисковиков кто-то закладывает? – осторожно спрашиваю я начвора. – Смысл? – пожимаю плечами. – Зачем прикармливать каннибалов?

Федоров открывает рот, но его перебивает Колесников:

– Кто знает. Надо все варианты учесть. Нам смута и лишние разговоры среди укрываемых без надобности… Арсеньев! – он поворачивается к эсбешнику. – Что там с пойманным уродом, раскололся?

Дмитрий вскакивает и, потупив взор, бубнит:

– Ничего путного не сказал. Так, слухи, с пятое на десятое. Одни бабкины сказки. Мол, есть кто-то над каннибалами, повыше Расчленителя, а что да как – молчок.

– Продолжай! – Колесников смотрит на Арсеньева.

– А что продолжать… того он… не выдержал допроса, кончился. Слабенький, видимо.

– Мать твою! Твои коновалы хоть раз могут задержанного по уму допросить?! А? – рявкает Батя, грохнув пудовым кулаком по столу. – Или… может, им сначала на тебе потренироваться? Стараешься тут, пытаешься концы с концами свести, а ты единственного свидетеля в расход пустил?! Передай своим, – Колесников грозно сверкает глазами, – еще раз такое произойдет, я с них лично шкуру спущу и на стену повешу! Понял?

Эсбешник судорожно кивает и садится.

– Подведем итоги, – берет себя в руки Колесников. – О готовящейся операции будем знать только мы, – он обводит взглядом присутствующих. – А детали, сроки, место проведения – только я, Тень и Федоров. Это значит, что в случае провала будет с кого спросить и кому предъявить, – Батя пристально смотрит на меня. – Итак, решено. Идешь с отрядом Лося.

В этот момент поднимается до сих пор молчавший Митяй.

– Игорь Владимирович! – ноет он. – Как же так! Я командир первого отряда! А моя группа за бортом! Что же, мы хуже, получается?! Ведь по-другому договаривались! Или я доверие из-за того случая потерял? – Митяй, зыркнув на меня, проводит рукой по подбородку.

Вспоминаю, как несколько дней назад я с одного удара вырубил его. Хорошо так вложился. Костяшки до сих пор болят. А то, что я малость свои нечеловеческие способности раскрыл – во мне и в лучшие годы семидесяти кило не набиралось, а тут такого бычару скопытил, – так это ничего, слухов и так полно. А он будет знать, как к малолеткам подваливать. Но я отвлекся.

– Может, разрешите идти двумя отрядами? – Митяй все не унимается.

– Цыц! Бесово отродье! – рявкает Колесников. – Как я сказал, так и будет! Планы изменились. Не такое это дело, чтобы выдвигаться в силах тяжких. Здесь скрытность нужна, незаметность. Один выстрел – и все, айда до хаты. Молчи! – Колесников осаживает Митяя, видя, что он порывается раскрыть рот. – Успеешь еще в спецназ поиграть. А если кто из вас лучше, чем Тень, стреляет, то скажите мне, старому. Так, мол, и так – есть у нас снайпер на примете. Молчите? Все. Решено. Свободны! Подробности потом!

Мы поднимаемся и идем к двери. Краем глаза замечаю, что Федоров переглядывается с Колесниковым.

– Тень! – зычный голос Игоря Владимировича бьет в спину не хуже молота.

Я поворачиваюсь.

– Останься, разговор есть.

Киваю и, поймав злой взгляд Митяя и удивленный Арсеньева, сажусь обратно. Дождавшись, когда дверь за чистильщиком и эсбешником закроется, Колесников знаком приказывает мне придвинуться ближе и тихо добавляет:

– Помнишь, мы недавно с тобой думали, как нам Расчленителя выманить? То да се перетирали, планы строили, а толком и не решили.

– Помню.

– Так вот, есть идея одна. Думаю, сработает. Но скажу сразу, от тебя потребуется выдержка и… – повисает пауза, – скажем, так, все твои необычные способности. А еще, – Батя на мгновение замолкает, – если справишься, то я обещаю решить твой вопрос с Машей. Кстати, – он внимательно смотрит на меня, – сколько ей до родов осталось? Месяц, да? Так что выбор за тобой.

«Дельная замануха, – зацениваю я. – Знает куда бить. Но бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Об этом надо помнить…»

– Чего молчишь? – спрашивает Колесников, буравя меня взглядом. – Думаешь, туфту гоню? Решай! Сам понимаешь, она, к сожалению, ослепла, – Батя вздыхает. – И чтобы ее оставить с тобой, мне придется супротив мнения общины идти. Это против правил, которые я – мы! – установили. Установили, чтобы выжить всем!

Сжимаю кулаки, пытаюсь сдержаться, чтобы не разразиться бранью. Смотрю Колесникову в глаза и понимаю, что он прав, и без него я ничего не могу сделать. От беспомощности хочется выть. Все мои способности, сила, заслуги – ничто против ярости толпы, которая послушна только ему.

«Складно говорит, точно ручей журчит. Что же они там с Федоровым замыслили?» – догадки рвут мозг на части.

– Ну, чего удумал? – по голосу чувствую, что Колесников теряет терпение.

Я киваю.

– Вот и лады, – кивает он в ответ. – Только помни, если возьмешься, обратного хода не будет. Если на полпути передумаешь – весь отряд положишь! Продолжать?

– Валяйте! – вздыхаю я.

– Слушай, – веско роняет Колесников. – Но сперва выпей, – на столе появляется запечатанная бутылка, до краев наполненная янтарной жидкостью, и три граненых стопарика. – Это тебе не самогон, коньяк тридцатилетней выдержки!

– А что, трезвым я вашу идею не осилю? – мои губы расползаются в деланной усмешке, но, глядя на серьезные лица мужиков, я быстро сгоняю ухмылку с лица.

– Так дело наше такое, что не каждый и на пьяную голову рассудок сохранит, – философствует Батя и пододвигает ко мне карту. – В «Мегу» помнишь, как идти?

– Помню, – отвечаю я.

– Вот чего мы придумали…

От воспоминаний меня отвлекает внезапно ожившая в нагрудном кармане рация. Машинально смотрю на часы.

«Мать твою! Почему так рано?! Ведь планировали под утро».

– Шшш… Третий, третий, шшш… – сквозь помехи эфира я едва различаю простуженный голос Хлыща. – Как слышно меня? Прием!

Откинув клапан застежки, я достаю рацию, нажимаю на тангенту:

– Сугроб, слышу тебя, прием!

Отпускаю кнопку.

Шшш…

Голос то пропадает, то вновь появляется.

– Я вижу их!.. Повторяю, вижу их!.. Они идут по вашим следам! Он с ними! Прием! Как понял? Они идут! Подтверждаю опознание главной цели!

Я с силой давлю на тангенту.

– Понял тебя, Сугроб! Что по времени? В график укладываемся?

Снова отпускаю кнопку. Прикладываю рацию к уху.

– Уже… шшш… Прошли…

Не могу разобрать, что он сказал.

– Сугроб, повтори! Где они? Не слышу! – я с трудом заставляю себя не сорваться на крик.

– Час! Не больше! Они будут у вас, – отвечает Хлыщ.

Шшш… Рация замолкает.

– Черт! Черт! Черт! – ругаюсь я.

Времени в обрез, а ловушка еще не готова. Хорошо, что Хлыщ успел меня предупредить, как и договаривались. Представляю, каково ему там одному, в ночи, сидеть на верхушке трубы ТЭЦ, но этому бродяге не привыкать шастать в одиночку, нюх у него – собакам и не снилось. О том, как объяснить ребятам поступление инфы, подумаю потом. Закоченевшие руки и ноги не слушаются, а мозг тем временем выстреливает команды:

«Сначала вниз, поднимать бойцов. Места намечены, МКАД и Новоегорьевское шоссе как на ладони. Главное – успеть!»

Хватаю рюкзак, «мосинку» и несусь по эскалатору. Ноги скользят. Поворот, другой. Перепрыгиваю через стол.

Быстрее!

Цепляю что-то носком ноги и едва не вспахиваю носом пол. Поднимаюсь и припускаю так, что захватывает дух. Забегаю в «Ашан», несусь мимо стеллажей и, рывком подняв рольставни, влетаю на склад. Мне в грудь утыкаются дула автоматов.

– Тень! – выдыхает Лось. – Ты чего носишься как угорелый?! Мы чуть не грохнули тебя.

Я набираю полную грудь воздуха и рявкаю:

– Подъем! Ноги в руки и ходу наверх, на «мост»! Каннибалы идут!

Бойцы на мгновение застывают, слышится матерный шепоток, но ребята быстро спохватываются. Слышится лязг затворов. Повторять два раза не приходится. Каждый знает, что делать. Только Шестой, явно растерявшись, хлопает глазами, за что сразу же получает подзатыльник от Костяна.

– В темпе! В темпе! – подгоняет Лось чистильщиков. – Черт, как они нас выследили? Мы же вроде оторвались от них? – Костян смотрит на меня.

– Не знаю, – вру я. – Может, «перцуха», что мы при отходе разбросали, не сработала?

– Думаешь, тварям нюх не отбили? – задумывается Лось. И сам сразу же отвечает: – Хрен теперь его знает! Когда вернемся, я Химику зубы все расшатаю, чтобы в следующий раз смесь нормально готовил!

– А я помогу! – вворачиваю я, вспоминая тот момент, когда я сам перед выходом из Убежища аккуратно помазал ОЗК Шестого «заманухой», жидкостью, которая своим запахом привлекает нюхачей. Мы иногда так делаем, чтобы привлечь и завалить тварей из засады. Причем в ту жидкость была добавлена особая вытяжка, которую несложно добыть в морге из трупа внезапно умершей женщины репродуктивного возраста. Хирург постарался. Нюхачи уловили женский запах, а уж как они там с людоедами общаются, мы до конца не знаем, но раз за нами погнался сам Расчленитель… Значит, приманка, как и рассчитывал Колесников, сработала. Каннибалы думают, что в отряде есть женщина. Женщин они не убивают, по крайней мере, сразу. Слишком ценный товар по нынешним временам, надо же как-то род продолжать. А чтобы никто из племени не вздумал покуситься на столь редкую и лакомую добычу, Расчленитель всегда производит захват сам. В этом мы успели убедиться за последнее время. Все эти мысли промелькнули у меня в голове за пару секунд. Словно издалека раздается голос Костяна:

– Весь боезапас с собой. Из нычки тоже все выгребаем. Припасы оставить, будет время, потом заберем. Все готовы? – он окидывает взглядом бойцов. – Тогда выдвигаемся!

В запарке никому не пришло в голову спросить у меня, откуда я знаю про каннибалов. Минуту спустя топот ног эхом разносится по залу комплекса. Мы бежим, взбивая грязно-белый снег и подсвечивая путь фонариками. Взлетаем вверх по эскалатору. Останавливаемся.

– Тень! – кидает мне Лось. – Ты где заляжешь?

– Посередине «моста», – отвечаю я. – Там обе стороны простреливаются.

– Понял! – кивает Костян. – Как думаешь, откуда они придут?

– Может, через второй корпус ломанутся, или по нашим следам пойдут. Кто знает?

– А откуда знаешь, что они идут? – не унимается Лось.

Ребята смотрят на нас.

Я лихорадочно соображаю, что ответить, и меня осеняет:

– Нюхача через прицел увидел, метрах в восьмистах отсюда. На эстакаде шарился, вынюхивал. Значит, каннибалы недалеко, ты же знаешь их тактику, этих тварей впереди высылать.

Лось кивает.

– Стремное наше дело. Чувствую, жара будет! Надо обе стороны «моста» перекрыть. Им придется подниматься, и тогда мы их накроем. Главное, чтобы боезапаса хватило.

– Хорошо, что здесь нычка была, – добавляю я. – «Монки» взял?

– Взял, – Лось указывает на увесистый рюкзак. – Жаль, две всего.

– Вот и пригодились, – ухмыляюсь я.

– Точно! – лыбится в ответ Костян. – Раз ты по центру, то я дальше засяду, – он машет рукой, – в том крыле, ближе к окнам. Вот и пришло твое время, – Лось снимает чехол с «Гнома» и раздвигает приклад шестиствольного гранатомета. Серьезная игрушка. Костян хлопает по барабану револьверного типа: – У меня есть чем их встретить, «подкидыши» уже заскучали. А теперь вы, ежики, – обращается Лось к тихо стоящим бойцам. – Хром, Краб! Вы вон там заляжете, – он тычет пальцем в угловое крыло комплекса. – Сами выберете, у какого окна, места навалом. Центр и правый фланг ваши. И помните, открывать огонь только после выстрела Тени! Раньше ни-ни! Себя не обозначаем.

Братья кивают и бросаются вперед, быстро исчезая во тьме.

– Теперь вы, – Костян смотрит на Рентгена и Шестого. – Один остается с Тенью, второй…

– Мне нужны оба, – обрываю я Лося.

– Зачем? – удивляется он.

– Рентген за наблюдателя, а этот, – я киваю в сторону Шестого, – тылы прикроет, будет смотреть на Дзержинское шоссе и, если что, предупредит заранее.

Лось смотрит на меня, думает. Я чувствую, как он анализирует полученную информацию, и его доверие ко мне испаряется как масло с подогретой сковородки.

– Ну, хорошо, – соглашается наконец Лось. – Колесников говорил, чтобы тебе зеленый свет во всем давал, не обеднею…

Костян поворачивается и быстрым шагом уходит на противоположную сторону «моста». Я провожаю его взглядом, пока его фигура не исчезает во мраке.

– Так, бойцы, – обращаюсь я к Лешке и Шестому, – видите вон то разбитое окно возле прилавка? – Я показываю на мою недавнюю нычку. – Наше место там. Лучше не придумаешь, вся местность как на ладони. Но сначала мы с тобой, – я смотрю на Шестого, – прогуляемся по шоссе и поставим «растяжку».

Даже сквозь линзы противогаза я замечаю, как глаза бойца становятся размером с блюдца.

– Ты сбрендил?! – выдавливает он. – Переться туда? Ради чего? Мины ставить? Не пойду!

– Ты, видимо, не понял, – ласково говорю я, а затем рявкаю: – Это – приказ! Или ты идешь со мной, или я валю тебя к чертям собачьим за саботаж прямо здесь и сейчас! Хочешь пораскинуть мозгами? – ствол моего автомата упирается в голову Шестого. Мы смотрим друг на друга. – Десять секунд на раздумье. Решай!

– Твоя взяла, сука! – шипит он. – Вернемся в Убежище, все про твое самоуправство доложу!

– Заткнись, урод! – прикрикиваю я. – Спускаемся и поднимаемся по веревке. Лешка, крепи!

Рентген, метнув на меня удивленный взгляд, бросается к проему, на ходу извлекая из рюкзака туго стянутую бухту стропы. Зацепив карабин за трубу, он отходит в сторону.

– Шевелись быстрее! – я бью Шестого прикладом по спине. – Ты спускаешься первый, я за тобой, а то передумаешь еще.

Ухватившись за веревку, парень быстро соскальзывает вниз.

– Ты чего удумал? – спрашивает меня Лешка, едва фигура Шестого исчезает во мраке. – Чё там шариться?

– Сам все увидишь, – бурчу я, перебрасывая автомат за спину. – Жди…

Проваливаясь в снег, мы с Шестым идем по дороге. Полная луна изредка мелькает сквозь разрывы в облаках. Я знаю, что нас видно из проемов, но Краб с Хромом, а тем более Лось орать: «Куда вы пошли на ночь глядя, вернитесь!», не будут.

Задыхаемся. Ощущение, что к ногам привязаны пудовые гири. Каждый шаг дается тяжелее предыдущего. Семьсот метров превращаются в семь километров, да еще этот ветер в лицо, будь он неладен. Петляем между автомобилей и, наконец, выходим на точку.

– Здесь поставим! – я показываю на примеченный мной ранее разрыв в ограждении. – Каннибалы отсюда полезут. Глянь!

– Откуда знаешь? – шепотом спрашивает Шестой, водя стволом «калаша» из стороны в сторону.

– Оттуда… – тихо отвечаю я, делая шаг в сторону.

Видимо, он что-то почувствовал. Может, интонацию в моем голосе. Боец круто поворачивается. Поздно. Я бью его прикладом в голову.

Тихо вскрикнув, он валится в снег. Теперь главное не мешкать. Расстегиваю карман разгрузки, нащупываю наручники. Один браслет замыкаю на запястье Шестого, другой – на трубе ограждения. Обыскиваю его. Автомат, пистолет, нож – все забираю. Перерезав лямки, сдергиваю с него рюкзак.

«Теперь я знаю, что чувствовал тогда Колесников, когда послал нас – восьмерых пацанов – на убой…» Я стараюсь не думать о том, что мне предстоит сделать дальше. Теперь мне с этим жить…

Дернув цепочку, проверяю, надежно ли защелкнулись наручники, затем вкалываю Шестому ударную дозу «химзы» – так мы зовем самодельное обезболивающее, которое делает Химик. В зависимости от дозы человек или вырубится, или у него будут прекрасные яркие галлюцинации. В этот момент Шестой приходит в себя.

– Тень… – Шестой едва шевелит губами. – Тень! Ты чего удумал?! – он дергает рукой. – Тень!!! – его крик эхом разносится вдоль шоссе.

Молчу. Словно скажи я хоть слово, и зыбкая грань между долгом и состраданием падет.

«Эмоции прочь! – уговариваю я сам себя. – Это все ради Машеньки. Он не человек! Мародер, приговоренный к смерти. Бог знает, чем еще он занимался в Убежище. Может, ему и человечины довелось испробовать. Теперь он сам на месте “свиньи”».

Смотрю на Шестого. Сквозь стекла противогаза на меня таращатся безумные глаза.

– Тень! Мать твою! Отпусти! Ты чего? Ну, пошутили, и будет! – он тщетно пытается встать. – Тварь! Знаешь, что мои кореша с тобой в Убежище сделают?!

Пропускаю слова мимо ушей. Он брыкается, норовит меня пнуть, но я уворачиваюсь.

– А это напоследок, для аромата, – я вытаскиваю из кармана разгрузки небольшой металлический цилиндр. Раскрутив две половинки, достаю кусок пенопласта, бросаю его на бетонную ограду и наступаю. Под подошвой хрустит запаянная в контейнер стеклянная колба. – Ты знаешь, – обращаюсь я к Шестому, – для нюхачей запах женщины все равно, что маяк в ночи. Теперь ты – отличная приманка, а мне пора уходить.

Поворачиваюсь.

– Тень! – безумный крик ударяет меня в спину как пущенный топор. – Тень, прости меня! Я все понял! Лучше убей меня! Не оставляй вот так! – слова уносит ветер.

Шестой вскоре затыкается, видимо, осознав, что так он становится лакомой добычей не только для каннибалов, но и для всяких ночных тварей.

Представляю, каково ему, когда моя фигура исчезла во мраке. Ужас и обреченность от осознания того, что дальше – только смерть…

Вскоре я уже карабкаюсь обратно на «мост». Перевалив через проем, в изнеможении валюсь на бетон, утыкаясь резиновой харей в снег.

Раздается хруст снега. Это ребята собираются вокруг меня.

– Ты чего сделал-на?! – растерянно вопрошает Лось, присаживаясь рядом. – Зачем ты так, а? Ты типа командир теперь, что ли, а?

Встаю. Костян внимательно смотрит на меня, впрочем, как и остальные. Жизнь научила нас легко относиться к смерти, и не думаю, что им особо жаль Шестого, тем более, что он не один из нас. Здесь иное, я точно читаю их мысли. «Можно ли ему доверять?» – думают ребята. Меня же волнует другое: «Смогу ли я после всего этого положиться на них?»

– Командиром был и есть ты, – медленно говорю я, не поднимая глаз. – Но иного выхода нет… Его приговорили к смерти, а нам надо приманить и удержать каннибалов на месте, чтобы перестрелять… Теперь – это мой грех… Не ваш…

– Теперь уже наш, – мрачно роняет Костян. – Признавайся, каннибалы – твоя работа?

– Нет, – качаю головой, – не моя.

– Я хотел бы тебе верить, – вздыхает Костян, – ведь ты мой друг. Хотел бы…

– Так что тебе мешает?

– Ты впервые все решил за нас, даже не предупредив, – произносит Лось. – Вот почему.

– А зная заранее, вы бы согласились? – смотрю ему в глаза.

– Кто знает, теперь-то уже все равно, – Костян вяло машет рукой.

– Тогда по местам! – рявкаю я. – Обливаемся дизухой. Надо отбить запах. Впереди бой!

Достаю фляжку. Спрыснув мутной, отдающей керосином жидкостью ОЗК, ребята расходятся по своим позициям. Но вот прежний ли отряд?..

– Бойцы! – окликаю я их, решив открыть все карты. Хром, Краб и Лось поворачиваются, свет луны серебрит ОЗК, играет на линзах противогазов, отчего ребята напоминают мне призраков. – Шестой под ударной дозой «химзы». Он ничего не должен почувствовать, но даже если его начнут рвать заживо, категорически запрещаю открывать огонь раньше меня! Слышите? Это прямой приказ Бати! Всем ждать моего выстрела, там должен быть Расчленитель! Сдюжите?

– Мы же чистильщики-на! – басит Лось. – Только обещай, – он мнется, – обещай нам всем… что вторую пулю всадишь в башку Шестого!

– Будь уверен, – с легким сердцем киваю я.

– Тогда лады!

В этот момент со стороны дороги раздается протяжный вой.

– О, это уже волкособ! – замечает Лось. – Повоюем-на!

Братья и Костян скрываются в сумраке.

– Лешка! Чего тормозишь? На позицию! – приказываю я застывшему Рентгену.

Лешка бросается за мной к оконному проему. Мы залегаем в метре от перекошенной рамы, стараясь уловить сквозь шум ветра, бьющего в лицо, хоть один подозрительный звук.

Часто дышу, до предела насыщая легкие кислородом. Медленно «прозревая», начинаю отчетливо видеть каждую деталь обезображенной местности.

Приклад «мосинки» упирается в плечо. Цевье, обмотанное мешковиной, лежит на рюкзаке. За пазухой, в холщовом мешочке, согреваются патроны. Дуло «трешки», вместе с примкнутым штыком, смотрит в ночь. Жду.

– Как долго ты сможешь в гляделки играть? – спрашивает Лешка, осматривая окрестности в бинокль ночного видения. – Я вот даже при луне в него толком ничего не могу разглядеть, все сливается. В голову сильно отдает?

– Терпимо, – отвечаю я, стараясь не обращать внимания на нарастающую боль в висках. – Нам с тобой не впервой. Ты, главное, ближние подходы стереги, а я на «дальняке» отработаю.

Рентген согласно угукает. Проходит минута, другая.

– Не видать пока? – интересуется Лешка, отрываясь от бинокля. – Как думаешь, скоро они покажутся?

Вместо ответа я шепотом затягиваю:

– «Черный ворон, черный ворон. Что ты вьешься надо мной?» Давай Рентген, подпевай! – подбадриваю я.

– «Ты… доо… бычи не добьешься»… – неуверенно подхватывает Лешка и осекается.

– Ну, давай дальше! Или слова забыл? – я тычу его кулаком в бок.

– «Черный ворон, я не твой!» – заканчивает Рентген. – Продолжать? – спрашивает он.

– Давай, всем чертям назло! – азартно говорю я. – Только, чур, вполголоса!

Лешка кивает, и мы едва слышно поем: