8. Встреча с кочевниками и торговые дела

В самом начале утренней зари, когда на реке полный штиль и нет ни малейшего дуновения ветра, пар от воды приподнимается на несколько десятков сантиметров, зависая в воздухе подобно пуховому одеялу. Чем выше диск солнца встаёт над горизонтом, тем быстрее оседает дымка над гладью, и наступает момент, когда пограничный слой, между водой и нагревающимся воздухом, толщиной с ладонь. Нет лучшего момента, что бы забросить удочку в реку, терпеливо ожидая первой поклёвки. Пузатенький красный поплавок, как бы дразня, ныряет в воду, сигнализирует — пора. И тут главное не спешить, наживку заглатывает сразу только хищник, и в силу своей наглости срывается с крючка он чаще других. Однако сейчас для меня важен сам процесс, и подойдёт и щука с карасём, и окунь с судаком, и жерех с сомом, да и любая другая рыбина, так как сегодня в воскресенье ожидается большая уха. Давно мы намечали устроить рыбный день, да всё никак не получалось. Строительная артель взяла выходной, оно и понятно, люди не двужильные. Фрол ещё с вечера предупредил, что работникам нужен отдых, странно косясь по сторонам в палатке, не находя не то, что складня, а даже маленькой иконки или не дай бог фигурки идола. Тишина, не слышно ставшего привычным утреннего стука топоров, визга пилы или шуршания бетономешалки, лагерь спит и видит последний сон. Поплавок резко ныряет в воду и уже не всплывает, удилище изогнулось, процесс пошёл.

Тук! Длинная стрела впилась в жилет, чуть выше области сердца и расщепилась посередине. Толчок хоть и был сильным, однако свалить с ног человека весом в центнер не смог. Пробив насквозь ветровку, древко наклонилось к моим ногам и благодаря слою материи теперь болталось как маятник. Всё это было настолько неожиданно, что ума хватило только посмотреть на противоположный берег реки, откуда прилетел смертоносный подарок. И не было никакого ступора, когда ноги деревенеют и шагу не ступить. Обидно за рыбалку стало, клёв только начался, а тут такое… Мысль о том, что бы открыть ответную стрельбу, даже не пришла в голову, да и куда палить, ничего не видно же, сплошные заросли. Подсознательно понимая, что надо уходить с линии атаки, я засуетился. Шагнул влево, затем вправо. Куда бежать-то? Впереди вода, позади пригорок. Вдоль по бережку? Вот и заметался, не находя решения, да ещё с удочкой в руках. Слава богу, длилось это не долго. Вторая стрела воткнулась в землю немного левее меня, точно по ходу движения и я припустил со всех ног, так как вмешалась третья сторона.

То, что не смог заметить я на противоположном берегу, прекрасно разглядел Велимир. Не подфартило парню поехать в Смоленск, короткая палочка досталась, когда воины тянули жребий. Вот и дежурил на вышке, минуя «собачью вахту», хоть в этом повезло. Дни тренировок не прошли даром, рязанцы уверенно попадали в голову неподвижного чучела со ста аршин. И когда на противоположном берегу реки вскрикнули, лучшего сигнала и быть не могло, бегом к воротам. Так и добежал с удочкой в руках, Майкл Джонс бы позавидовал. Пойманная рыбина ещё била хвостом, когда я появился с карабином наперевес из шатра. Каску надеть забыл, запасные магазины тоже не взял.

— Тревога! Подъём! — кричал я.

Хоть бы кто откликнулся, сонное царство. Но нет, ошибся. Полог палатки зашевелился, Ратибор высунул голову, ошалело посмотрел на меня и новый протяжный вопль огласил окрестности. С вышки ещё раз стукнула тетива арбалета, голос смолк. Через минуту повторный выстрел, правда, без результата. Стоя у приоткрытой створки ворот, мне, ровным счётом ничего видно не было.

— Велимир, что там? — спросил я.

— Видел троих, остался один! Прячется в кустарнике, за липой, лука у него нет, боится высунуться.

Сзади, по утоптанной земле у ворот, звеня железом, злой, не выспавшийся Ратибор тащил арбалет, держа под мышкой второй руки щит. Что значит профессионал: и каску надел и оружие при нём.

— Смотри за воротами, — крикнул ему, — я наверх.

В это время из палатки стали появляться люди, не сговариваясь, они побежали к сложенным в штабеля брёвнам. Может, и было там безопаснее, но явно ближе до чащи, где при желании можно было укрыться. Проворно взобравшись на вышку и прильнув к брёвнышку, поддерживающему крышу, я стал всматриваться в лес.

— Вон липа, — Велимир рукой показал направление, где прятался противник, — за ней он.

Для меня, что липа, что ясень разницы нет: на юге такие деревья — редкость. Поэтому доверился биноклю. Под изогнутым в сторону реки деревом прятался враг. В паре метров от него, на сломанных ветках, с вошедшим по самое оперение арбалетным болтом в засаленный и потрёпанный халат, лежал человек. Если бы не шапка, в коих ходят жители степи, не раз виденные мной по телевизору, в жизнь бы не догадался, кого подстрелил караульный. Рядом с телом валялся лук и это, по — моему, было единственным его оружием. Второго я заметил с трудом, из кустов были видны лишь сапоги без каблуков, с дыркой на пятке. Судя по внешнему виду, вояки были не из лучших. Оставшийся в живых степняк изредка выглядывал из-за ствола дерева. Наметившись подобрать лук, он уже проделал себе проход в орешнике и ждал подходящего момента. Жаль карабин без оптики, но имеем то, что есть. До дерева шагов сто, не больше. Листва немного закрывала обзор, но без особых помех. «Лес наш друг, но он, одновременно и враг», кажется, так Савелий говорил. А что, если спровоцировать прятавшегося за деревом?

— Велимир, стрельни левее липы или прямо в ствол, если попадёшь.

Видя, откуда высовывалась голова, прицелился чуть правее ствола липы и стал ждать. Расчёт прост, на перезарядку оружия надо время, кочевник захочет скрыться и побежит после выстрела сквозь кустарник. Боец уловил ход моих мыслей, кивнул и, прицелившись, вогнал болт в основание дерева. Кочевник не побежал, а снова высунул голову, в последний раз в своей жизни. Хлопок выстрела и звон упавшей гильзы.

— Готов! — Обрадовался я, — Велимир, осмотри лес с тыла, особенно где землянки строителей, как бы с двух сторон не зашли.

Стены ещё не закрывали весь периметр, оставался широкий проход к лесу, через который Фрол с бригадой катали брёвна. Рязанец, как заправский пограничник, прислонив ладонь к бровям, осмотрел местность.

— Там никого, артельщики выползли, глазеют по сторонам. Если кто-то и остался, то спрятался не хуже лисы.

Со стороны реки так же никакого движения. Вернее, я не могу ничего разглядеть, если б с неба посмотреть? А что, шарик же можно запустить, камера снимет местность, и часть вопросов отпадёт. Если степняков было трое, то это дозор или дезертиры. Решили поохотиться, жратвы раздобыть, вот и вышли к реке. Значит, невдалеке есть лагерь, а там возможно остался кто-то, только как они через лес прошли? Пора слезать на грешную землю, да щуку подобрать, пока не раздавили.

Стоящий за камнем и накрытый маскировочной сетью в три слоя мотоцикл оброс ящиками. Возле него расположился мой персональный умывальник с натянутой бельевой верёвкой и висящим на ней полотенцем. Честно говоря, я уже и забыл о том, что свои вещи из моего времени надо прятать. Если Фрол при виде заработавшей бензопилы с испуга сел на землю, а теперь валит деревья, только визг стоит, испугает ли его маленькая тележка на четырёх колёсах? По — моему, окружающих больше страшили природные катаклизмы, неурожай и загадочные болезни, от которых невозможно излечиться. С остальными необъяснимыми явлениями как-то справлялись. Правда, было и ещё одно обстоятельство. Моё равнодушие к религии, отсутствие молитв и никакого намёка на строительство часовенки, возможно, создавало дополнительное напряжение. Если хватает денег на каменный забор, то уж дом божий, всяк можно поставить. Что бы кто ни говорил, а с общественным мнением считались всегда. Ну да ладно, разберёмся и с этим. Перед запуском зонда специально перекрестился, ведь наверняка подсматривают, черти.

Всё прошло в штатном режиме, а через десяток минут, просматривая кинофильм прямо с камеры, чуть не присвистнул. Шарик на этот раз снесло ветром немного на северо — восток, и было видно подобие просеки, образовавшейся от лесного пожара, ведущей в сторону современных Починок. Невдалеке от неё, на маленькой полянке возле оврага, был разбит бивуак. Видно не ахти, но дымок от костерка заметен. Четыре чёрные точки можно было принять за лошадок, следовательно, либо там только животные, либо ещё один степняк. Разглядеть в подробностях, что творится в лесу, на той стороне реки, не удалось. Тут инфракрасную камеру надо иметь, сквозь листву не разобрать, что под деревьями.

— Ратибор, лезь на вышку, на смену. Мы мотнёмся на ту сторону. Убитых осмотрим и постараемся коней привести.

— Вдвоем пойдёте? Эти гады на засады горазды. Смотрите, как бы ни случилось чего.

Дельное замечание Ратибора, прав он, но проверить стоянку просто необходимо, не хватало ещё гостей с луками. А раз не получается с количеством, компенсируем качеством и будем тешить себя надеждой, что в лесу лук не так грозен, как в степи. На этот раз экипировка была полной, лучше перебдеть. На моторной лодке, воспользовавшись веслами, пересекли реку. Пока я ногой вбивал колышек с тросом и поглядывал по сторонам, Велимир притащил тела убитых. Честно скажу, на тех монголов, с которыми я когда-то общался на соревнованиях по борьбе, ни капельки не похожи. Скорее на таджиков или узбеков. Совсем невысокого роста, хоть и плечистые, но по виду из той когорты, которых и бить в полную силу опасаешься. Кажется, схватишь такого за шею, сожмёшь, чтоб дух вон, ан нет. Именно с такими, тщедушными, надо держать ухо востро.

Быстро обшарив их, не найдя ничего ценного мы стали углубляться в лес. Пройти напрямую здесь, мог только медведь, кустарник не пускал, подобно забору. Покрутившись, мы выбрали маршрут, по которому шли кочевники. То есть, сначала ползком пару метров под ветками, а потом на корточках. Как они вышли к реке в тёмное время суток, для меня оставалось загадкой. Не иначе, бродили вокруг не первый день и всё здесь разнюхали. Так что, все разговоры о неприятии жителей степей наших лесов, полная ерунда. Хороший воин приспосабливается к любой обстановке: хоть в горах, хоть на равнинах. Не сразу, а значит, с каждым новым днём шансы врага растут. Ломясь сквозь чащобу, я ощущал, как изнутри распирает какая-то злость, мстительное чувство, словно у голодного хищника, преследующего ускользнувшую добычу. Вскоре мы оказались среди редколесья, и шедший впереди рязанец остановился, стал к чему-то принюхиваться. Я тоже повёл носом, ясно — костерок близко. Обменявшись безмолвными взглядами и жестами, стараясь не шуметь, мы разошлись в стороны и двинулись на запах. На полянке у родника тлел костёр, никаких кастрюль или шашлыков уже не было. Остатки еды в виде костей с кусками мяса на коре, да грязный полупустой бурдюк. Метрах в десяти от стоянки четыре изрядно волосатые лошадки похожие на пони, жадно щипали траву и фыркали, прогоняя муравьёв. Уродливые деревянные сёдла лежали отдельно, два копья и больше никакого оружия. Кочевник сидел на траве, прислонившись спиной к берёзе. То ли спит, то ли на затухающий огонь глядит. Жужжащая над ним муха кружит, но не садится, видать, брезгует. В плен его взять что ли, так какой с этого прок? А вот коней — очень даже возможно. Если вести по одному вдоль оврага, а потом через березняк до реки, то за пару часов можно управиться. В тот момент, когда я уже прицелился из карабина, справа от меня возник Велимир, отрицательно покачал головой и показал на меч. Мол, хочет его убить сам. Препятствовать не стал, может у человека личные счёты с врагом, а может убивать любит. На всякий случай, после того, как он встал во весь рост и направился к берёзе с кочевником, оружие в сторону не отводил. Учуявшие запах чужака даже сквозь дым, лошади заржали и бросились в сторону от костра. От этого шума степняк моментально очнулся, вскочил на ноги и, не глядя по сторонам, метнулся к копьям, словно защита от всех бед находилась именно там. Как только он схватился за древко, во взгляде у него появилась уверенность. Теперь на поляне стояли два воина, один защищающий свою Родину и второй, пришедший её грабить. Бой длился секунды, не видя привычных доспехов на противнике, степняк бросился на него с копьём, покачивая им из стороны в сторону. Велимир с поднятым мечом над головой навстречу. Обладая необычайной ловкостью, которая не всякому даётся, и неожиданно не только для меня, а и для врага, рязанец качнулся как маятник, пропуская летящее копьё, и через мгновение, красивый, тонко рассчитанный удар, помноженный на инерцию бегущего вперёд тела с резкой остановкой, обезглавил кочевника. Голова упала на землю, а из разрубленной шеи фонтанчиками брызнула кровь. Такое я видел только в японском кино про самураев, но тут всё было красивее и грациознее. Шея коротка, и ошибиться, выполняя подобный финт можно только на пару сантиметров. Одно дело набивать руку на манекене, и совсем другое в бою. Когда рост противника оцениваешь единственным взглядом, и времени на короткий вздох, а возможность нанести удар может появиться только раз. Поэтому отсечённые головы в схватке редкость, воину проще ударить по корпусу или по руке. Результат практически одинаков. Проводив через мушку прицела упавшее тело, я вышел на полянку.

— Молодец! Кто научил так с мечом работать? — поинтересовался у победителя.

— Савелий с отрочества обучал, сотник наш. Он бы не сразу убил, поиграл бы сначала, да и кожу бы на шее чуток оставил, чтоб голова вроде как отрублена, а вроде, как и нет. Я только с позапрошлой осени этот приём разучил. Ещё пару годков и тоже так смогу.

Велимир вытер клинок, спрятал в ножны и с моего согласия стал осматривать сумки, сложенные за сёдлами. Из ценных вещей: золотые височные кольца, серебряный кубок восточной работы и шесть квадратных монет. Полное отсутствие продовольствия, заводных лошадей и скудность обмундирования у кочевников доказывало, что мы побили каких-то бандитов. Оружием они тоже не блистали. Пара боевых кистеней, один лук с саблей и то, наверно, краденные, да копья с кривоватыми древками. Но вот карта на куске кожи с изображением реки и местами стоянок торговцев наводила на мысли, что кочевники могли быть разведчиками. Это обстоятельство мне не понравилось. Погрузив трофеи на лошадей, мы тронулись в путь и где-то к десяти утра вышли к реке. Мерзкий «пони» дважды пытался меня лягнуть, и один раз чуть не укусил. Опыта в обращении с лошадьми у меня не было, если не считать конной экскурсии по горе Ай — Петри, так что пришлось помучиться. Кое-как организовали переправу, причём моему напарнику пришлось раздеться догола, и плыть с лошадьми рядом. Без сопровождения они упорно не хотели лезть в воду. Поговорка: «упрямый как осёл», в моём понятии стала намного шире.

На берегу, у причала, нас встретил Ратибор, оставив вышку, для того чтобы помочь перевести трофейный табун. В лагере к этому времени царило оживление. Как-никак случилось неординарное событие. Понаблюдать за трофеями собрались все мастеровые строительной артели. Люди переговаривались о происшествии, делились мнениями.

— Добрая животина, выносливая. — Высказался за всех Фрол.

А вот рабы, евшие кашу у костра, в нашу сторону не смотрели, все, кроме одного. Невысокого роста, кривоногий, сильно похожий на цыгана мужичок, пожирал глазами четвероногих друзей и улыбался, как-то по — детски, шмыгая носом.

— Любишь коней? — Спросил я, подойдя к нему.

Цыган встал, поклонился, проводил взглядом мохнатых чудовищ.

— Жить без них не могу.

— Взаправду разбираешься и все тонкости знаешь?

— С детства с лошадьми рос.

— Слушай, расскажи-ка мне, как определить возраст коня? — Добавив про себя: — «все говорят: по зубам; только никто не знает, по каким. По крайней мере, из моих знакомых».

— Зубы обязательно смотреть надо, но, сколько на самом деле лет коню, может ответить только хозяин. На двенадцатую весну все зубы лошади уже сточены и, чем сильнее они выпячены, — цыган пальцами ладоней изобразил что-то вроде клюва, — тем они старше. Совсем старых лошадей я не видел. Дед как-то рассказывал мне, что у его прадеда конь прожил сорок лет. Одно я знаю точно, что пятилетний жеребец, когда мне исполнилось два десятка, считался моим ровесником.

Цыган по — своему был прав. Первые два года все зубы у жеребёнка молочные. Но после первого года чашечки двух передних зубов стираются. У двухлеток стираются чашечки на всех остальных зубах, особенно на резцах. На третьем году у лошади появляются первые постоянные зубы. Сначала зацепы, а потом остальные. Изменяется и прикус — постав зубов вытягивается вперед. Это происходит на протяжении всей жизни. У четырехлетней лошади на постоянные меняются средние зубы и так до пятилетнего возраста. В возрасте от шести до восьми лет начинают стачиваться чашечки на нижних постоянных зубах лошади. С этого момента она считается уже взрослой. В возрасте от девяти до одиннадцати лет начинают стачиваться чашечки на верхних постоянных зубах лошади. Вот и не узнал я, как определять точный возраст лошадки, потому что его знают лишь те, кто растит их с рождения до самой смерти. Тем не менее, цыган явно разбирается в этологии лучше всех остальных, а душевный порыв, с которым он рассказывал, не оставил во мне и капельки сомнений.

— Раз такое дело, назначаю тебя штатным конюхом. Чем кормить и ухаживать дам чуть позже. От работ освобождаешься, проверь, все ли здоровы и помой их. А то блох нахватаемся, что ещё надо, говори.

— Простор им нужен, — было заикнулся цыган, — выгуливать надо.

— Где ж я тебе простор возьму? По кругу выгуливай.

Цыган с помощью верёвки связал коникам передние ноги, и прохаживался возле них, ожидая обещанный инвентарь. Со стороны, мне казалось, что конюх разговаривает с лошадьми, он что-то шептал им в уши, поглаживал, те же в свою очередь, кивали головами. Настроение после известных событий было великолепным, про большую уху уже не вспоминал, да и время упущено. Однако появилась новая забота — пополнение в хозяйстве. Вроде радоваться надо, а на поверку получается, что горевать впору. В Русской армии на одну лошадь в день, при постановке её на довольствие, выделялось четверть пуда овса, столько же сена и четыре фунта соломы. В моём представлении трофейным лошадкам этого бы хватило с головой, но лишнего зерна в лагере не было, солома и сено отсутствовали вообще, не говоря уже о конюшне, где содержалась бы скотина. Таскать корм через портал в принципе возможно, но как-то неправильно. Ладно, зерно, оно тут в дефиците, но с остальным-то можно на месте разобраться. Например, пасти четвероногих за забором, травы там хоть и немного, но на первое время хватить должно. А дальше, придётся надраить коней собачим шампунем от насекомых, откормить, чтоб лоснились и продать поскорее. Гривны две за штуку, думаю, дадут, пусть приказчик Пахома этим занимается.

Народ потоптался и стал расходиться по своим делам, сетуя на то, что не притащили ни одного живого бандита. В этом случае была бы возможность посмотреть на казнь. А так, лишившись развлечения, придётся судачить лишь о бое, подробности которого охотно поведал Велимир. Бригадир строителей, в отличие от остальных, задержался на месте и пошёл ко мне. Фрол смял в руке шапку, но кланяться не стал.

— Хозяин, проговорить бы, — произнёс он.

Серьёзное выражение лица артельщика мне не понравилось, отношения у нас были дружественные, насколько это возможно между заказчиком и исполнителем. И когда всё уже оговорено, а тебя начинают грузить дополнительными просьбами, хочется спросить, а чем ты раньше думал, когда соглашался и подписывался на исполнение? Но выслушать человека, при всём при этом надо.

— О чём поговорить хотел? Слушаю.

— Неспокойно тут, недобрые люди сюда приходят.

— А там, где спокойно, только хорошие люди ходят?

— То верно, везде всяких хватает. Но здесь место особое и особого отношения к себе требует. Вот и решили мы крест сегодня установить, денег за это не возьмём. Ежели не дашь на то добро, люди разбегутся. Боязно здесь.

Строитель мял в руках головной убор, ожидая моего ответа. Вот, ещё одна забота. Хотя, рациональное зерно в его словах присутствует.

— Фрол, крест Вы, конечно, можете поставить, брус и гвозди есть, да только этого недостаточно. Справа от будущего дома хотелось бы построить часовню. Мы про неё изначально не договаривались, посему заплачу отдельно, так людям и передай.

Спустя несколько дней после истории с появлением у нас лошадей, дежуривший на вышке Ратибор заметил на реке лодку. Знакомая однообразная одежда на сидящих в ней людях не оставляла никакого сомнения, что из стольного града возвращается сотник. За эти дни караульные вымотались капитально. Смена каждые четыре часа, ни выспаться толком, ни отдохнуть по — человечески. Ребята старательно не замечали усталости, но со стороны-то виднее. Военная наука говорит, что максимально безопасный для здоровья срок работы в подобном режиме — шесть суток. Дальше начинаются неприятные процессы в организме, люди начинают тормозить. Здесь цена усталости бойца — жизнь всего лагеря, посему ночью, я старался подменять в самую сложную вахту.

Савелий вернулся совершенно другим человеком, от прошлого сотника остались только меч и одежда. Помолодел лет на десять, походка летящая, улыбается, девочек с лодки на руках перенёс. Может в лотерею выиграл? Надо будет спросить.

— Здрав будь Савелий. Как съездил, что видел?

— В Смоленске много чего интересного, если всё рассказать, до утра не успею.

Пожав друг другу руки, мы пошли обсуждать новости в мою палатку. Сотник угощался холодным пивом, припасённым мною для торжественной встречи, оставлял пену на усах, изредка хрустел солёным сухариком и говорил, говорил…

— Только представь, Алексий. Стою, на неё смотрю, а шага навстречу сделать не могу. Воздуха в груди не хватает, вот тут, всё сжало.

Савелий второй раз описывал мне встречу с его ненаглядной Еленой. Можно было только порадоваться за влюблённых, жизнь-то продолжается и рано или поздно подобное должно было произойти. В конце беседы всплыла информация о златокузнечных делах.

— Значит, Евстафий получил заказ на инструменты ювелирные? Каков фрукт. Если платят золотом, то всё устроим. Лодочника не отпускай, говоришь это отец наших девочек? Отлично, с утра он повезёт в город Ратибора и Велимира. И ещё, Савелий, поедешь с ними. Присмотришь за ребятами, заказ отвезёшь. И вот ещё что, с женщиной тебе определиться надо. Держать её в лавке совсем не дело. Может, сюда её перевезти, хотя, лучше уж домик в Смоленске прикупить. Да, так и надо поступить. Пошли пока коней посмотрим, сухарём угостим, да покумекаем, что с ними сделать можно и на какие гривны недвижимостью разжиться.

Допив ячменный напиток, с кульком сухариков мы отправились на лужайку. Конюх выкупал лошадей, расчесал, убрал из грив и хвостов всяческий мусор. После шампуня, бока животных играли угольным блеском. Сами коники, метр двадцать высотой, ходили возле цыгана как дети вокруг мамы.

— Вон тот, жеребец, из рук есть не будет. Не вздумай угощать его, Алексий. — Сотник безошибочно определил монстра, который хотел меня покусать.

— Тогда корми его сам. Пока сюда вели, брыкался, в жизнь бы не поймали, сам за остальными пошёл.

— Ха, я тоже не буду, — Савелий показал пальцем на цыгана, — для него хозяин сейчас он. А конь хорош, очень выносливая порода, целый день скакать может. В бою, супротив фарей, не сдюжит, мелковат; зато на переходах, если сумеет оторваться от погони — не догнать.

Сотник прочитал целую лекцию о том, как всеми правдами и неправдами завозили в Рязанское княжество лошадей, стремясь улучшить породу. Штраф за убийство коня составлял двенадцать гривен серебром, в то время как за смерда — всего три. Ценность трофеев росла в геометрической прогрессии, продавать четвероногих уже расхотелось. Плана использования коней ещё не возникло, но чувствовал, могут они нам пригодиться.

— Савелий, а что, если мы оставим лошадей насовсем, выправим приличную сбрую. Зимой, когда река замёрзнет, не на коньках же нам кататься?

— Оставляй, конь никогда не помешает. Недалеко отсюда луг, так что за сено можно не беспокоиться, если накосить никто не помешает. Сёдла и упряжь проще в Смоленске заказать, шорник продаст готовые ремни, а вот седельник должен посмотреть на лошадь. Можно и сразу купить, а на месте подогнать, но будет не то. Конь для воина — это боевой товарищ, ему будет в радость, носить седока, ежели сбруя удобна.

После этих слов сотник подошёл к злому жеребцу, посмотрел тому в глаза, улыбнулся и протянул кулёк с сухариками цыгану. Конюх принял бумажный пакет, попробовал лакомство, цокнул языком: то, что надо, и принялся скармливать лошадям с рук. В раннем детстве, будучи в Прибалтике, на ужин я получил бутерброд, посыпанный сахарным песком. Приятель отца, приехавший на коне с соседней усадьбы, был у нас в гостях. Лошадка стояла во дворе, посматривая на пацанёнка с хлебом своими огромными карими глазами. В тот вечер я остался голодным и очень довольным, что спас лошадь, как мне тогда казалось, от голода. Вот и сейчас, смотря на кормление коня, я вспоминал своё детство.

Ранним утром перед палаткой я вместе с Савелием складывал в сундук заказанные инструменты. Обошлись они недёшево, специально были подобраны только те, которые при известной смекалке можно было изготовить в средневековье. Качество стали, конечно, для этих мест заоблачное, но всё имеет свой срок службы. Лет через сто, инструменты придут в негодность, и умелые руки мастера будут их лишь копировать. Цанги, надфили, клещи для протяжки проволоки, шперак, кусачки и тиски были завёрнуты в пергаментную бумагу. Плашки, ригели, фильеры, расколотка кастов, анка — куб с пунзелями положили в отдельные ящички. Самым сложным инструментом оказались ручные вальцы, но не по принципу работы, а из-за способа установки. Они крепились к столу болтами, о которых здесь и слыхом не слыхивали и даже если оставить всё, как есть, то пришлось бы добавлять гаечные ключи. Так что пришлось мне заменить болты винтами — барашками. Все инструкции по применению в виде сопроводительных иллюстраций были переданы сотнику, и работа кое — каких инструментов на их основе продемонстрирована. Даже далёкий от ювелирного ремесла рязанец, изучая шестидесятистраничный справочник, раскрашенный акварелью и гуашью, всё сделал с первого раза. Кое-что так и не попало в список передаваемых вещей. От пузырьков с химией пришлось отказаться, набор кислот так и остался в двадцать первом веке, до лучших времён. Ещё пять с половиной веков, средневековые смоленские ювелиры буду обходиться без них. Закончив с посылкой, настала череда подарков. Передачу для Елены собирала Полина, и что лежало в объёмном свёртке с меня ростом, можно только догадываться. Я так и не стал смотреть, хотя картинки на упаковке сообщали о наличии одежды. От себя передал две кольчуги, длиной до колена. Универсальная валюта. Насколько я знал, на них можно было купить хороший дом и содержать прислугу длительное время. А как Савелий распорядится подарком — это его личное дело.

— Евстафию передай: основной упор на качество стали, из которого сделаны инструменты. За весь сундук надо получить шестнадцать фунтов золота и шкурок соболя на пошив трёх больших шуб. Учебник тоже можно продать, гривны за две. Не думаю, что из этих цветных картинок специалист сможет почерпнуть что-нибудь новое и интересное, но вкупе может и получиться. Конскую сбрую не забудь, приказчик пусть подсобит. — С таким напутствием отправлял сотника в Смоленск.

Лодка отчалила, сытый и довольный рыбак грёб за троих, пятнадцатифунтовый шмат сала, лежащий в котомке и пяток копчёных кур замотанных в холстину вместе с тремя караваями хлеба, стимулировал лучше пафосных слов. Но не только это добавляло ему сноровки. Мы договорились о постоянной связи с городом, где рыбацкая лодка становилась как бы связующим звеном. Не бесплатно, конечно.

Через несколько дней, ближе к вечеру, двое крепких мужчин в одинаковой одежде с мечами на перевязи, в сопровождении третьего несли тяжеленный сундук зелёного цвета, по своим размерам похожий на гроб. Любой армейский прапорщик, прослуживший сутки на складе, опознал бы в нём ящик для хранения боеприпасов. По цифрам и буквам на крышке без труда определил бы и содержимое. Да только не родился ещё этот военный, а если б и оказался в этом месте и в это время, то всё равно бы ошибся. У добротной двери торгового павильона, расположенной на самом краю площади, троица остановилась, дождалась еле тащившегося за ними рыбака с громадным мешком за плечами, и сопровождавший груз воин пару раз ударил кулаком по доскам. Сотник торопился, хотелось поскорее увидеть возлюбленную, обнять, поцеловать, сказать нежные слова. А тут, дверь заперта, и никто не отзывается.

— Эй, открывай ворота!

— Иду, иду. Не стучите. — За дверью послышалось движение засова, и сквозь просвет показалась заспанная физиономия приказчика. — Наконец-то, Савелий, заходи, дорогим гостем будешь. — Евстафий спросонья выпалил первую пришедшую на ум фразу, пятясь к прилавку, пропуская вовнутрь прибывших людей.

Не успел сотник пройти через торговый зал, как навстречу выбежала Елена. Девушка не сдержалась и бросилась возлюбленному на шею. Слёзы радости катились из её глаз, с их расставания неделя прошла, превратившиеся для влюблённых в вечность.

— Савелушка, сокол мой ясный, — не переставая поглаживать, повторяла она.

Воины, нёсшие сундук переглянулись, одобрительно оценивая выбор командира, поставили поклажу и тактично вышли за дверь. Если надо — позовут. Где размещаться, точнее, ночевать они уже знали от своих сослуживцев. Выданное сотником серебро лежало в загашнике и спешило преобразиться в вино, женщин и бурное веселье. Вскоре так оно и вышло. Отправив Елену в свою комнату и пообещав поскорее присоединиться к ней, сотник отпустил своих людей в трактир и попросил Евстафия срочно привести аптекаря, хотелось поскорее покончить с торговыми делами.

— Да разве так можно? — Воспротивился приказчик. — Негоже на ночь глядя, торговлю вести.

— Зови немедля, торговаться будешь завтра, сейчас я объясню, что к чему и как пользоваться.

— А ты мне расскажи, не дурнее Мойши, я всё запомню. — Не унимался Евстафий. Присутствие посторонних при таинстве торга его не устраивало.

— Да мне плевать, глупее ты этого аптекаря или умнее. Алексий назвал свою цену. Шестнадцать фунтов золота и рухлядь соболья, на три большие шубы. А за учебник две гривны. Торговать я с тобой не буду, не по чину мне. Усёк? Да и справишься ты лучше меня в этом деле. Но кое-что мне надо передать на словах покупателю, уж не обессудь, Евстафий. — Сотник приблизился к ящику, отщёлкнул запоры и достал оттуда мешки с кольчугами. — Вот ещё, такое дело… завтра нужно продать эти брони, или поменять на дом. Поможешь?

Приказчик понял, что спорить бесполезно, разговор переходил на другую тему, тяжело вздохнул, кивнул головой, соглашаясь, и отправился к аптекарю.

В Смоленске находился целый квартал иноземцев, даже церквушка у них своя была, где хранились сбережения и особо ценный товар, но иудеи предпочитали селиться отдельно ото всех. Всего пара — тройка домов, пристроенных таким образом, что один, как бы являлся продолжением другого. Таким образом, и забор был одним для всех, и оборонять жилища, в случае чего сподручнее было. Мойша совсем недавно вернулся от клиента, и при свете масляного светильника готовил снадобье для немецкого купца. Случай был рядовым, а посему, вращая пестиком в ступке, он задумался. Хорошо ли он живёт и будет ли светлое будущее у его детей? В общем, о том, о чём размышляют все родители. Мысли приходили всякие, но больше плохие, а те, от которых отдавало позитивом, получались несвязанными. Да и их прервал какой-то шум за воротами. Громко залаял пёс, ему ответили из соседнего двора и спустя минуту ученик аптекаря поскрёбся в дверь, отворил и, не заходя в комнату, доложил:

— Учитель, к Вам купец Евстафий из Новгорода, по срочному делу.

— Пусть обождёт, я занят. — Пробормотал аптекарь, и чуть не выронил ступу. — Из Новгорода? Ишая, ничего не говори купцу, я уже иду.

Через пару минут аптекарь спешил за новгородцем, наплевав на лекарство для заболевшего немца. Торопился так, что позабыл снять фартук с застиранными пятнами крови, отчего походил на мясника. Случайный прохожий наверняка бы испугался, но человек с мечом, которого Мойша встретил в лавке Пахома, сам заставил его чуть ли не затрястись от страха. Воин говорил обрывистыми холодными фразами, но чётко, словно повторял по заученному, и в его голосе прослеживались такая уверенность, какая присутствует только у наделённых серьёзной властью людей. Понимая, что перед ним находится всего лишь посланник, аптекарь даже представить не мог, кто же тогда стоит за ним. Потому что показываемые инструменты были словно из другого мира. Ни один ремесленник не смог бы так обработать металл, когда не различить ни вмятинки, ни царапинки. За каждым надфилем, молоточком, плашкой — возможно, стояли десятки дней кропотливой работы, но не это было главным. Не почувствовал Мойша в этих изделиях частичку души, которую каждый мастер вкладывает в своё творение. Все инструменты казались, упорядочены и подчинены определённым размерам, словно являлись результатом какого-то бесконечного процесса, где их выпускают сотнями, если не большим числом. В конце своего монолога воин достал из ящика вальцы, поставил на прилавок, подождал, когда приказчик принесёт дополнительный светильник для усиления эффекта презентации и крутанул ручку механизма, пропуская через валики медную проволоку. Получившийся кусочек металла был настолько тонок, что только мерцающий свет свечи смог лишь обозначить его своими бликами.

— Если данные инструменты покинут пределы Смоленского княжества, то в Западной стене Иерусалима, появится записка с просьбой наказать весь род одного аптекаря. От народившегося младенца до испускающего свой дух старца.

— О цене поговори утром. — Вставил свои пять копеек Евстафий, спеша выпроводить за дверь ошалевшего от услышанного и увиденного Мойшу.

Когда работник фармацевтической промышленности удалился, приказчик усталым взглядом измерил Савелия и попросил оказать небольшую услугу — покараулить ночь в лавке. Евстафий прекрасно осознавал что, несмотря на логичное предложение присмотреть за явно не дешёвыми вещами, услугу сотнику оказывает он, а не наоборот. В данном случае было не только совпадение интересов: одним нужно помещение без свидетелей со свечками, другому и вправду хотелось выпить. В самый последний момент, когда презентация инструмента подошла к своей финальной части, он вспомнил про пустующий терем возле детинца. А ухвативши удачу за хвост, выпускать её из рук приказчик не собирался и решил доделать все дела сегодня же.

— Развеяться мне надо, отдохнуть от дел купеческих. А завтра пристрою твою броню, и с домом что-нибудь придумаем. Ну как, согласен?

— Лады, — раздалось в ответ.

Спускать серебро в трактире экономный новгородец не стал, всё с собой. В двухстах шагах стояла лавка псковского купца Прокопа Фёдоровича, где торговал его дружок Семён, такой же приказчик, можно сказать почти земляк. Как-то раз он приезжал с санным поездом в Новгород, забирать воск. Там и познакомились на почве любви к медовухе. По возрасту, они были одногодки, интересы схожи, так что препятствий к возникновению дружбы не наблюдалось, а встретившись за много вёрст от родных земель, старались поддерживать отношения как можно чаще. Теперь новгородец шёл к псковчанину с взаимовыгодным предложением, заодно выпить, а если захочется поесть — то и заночевать. Планируя перекупить дом Прокопа Фёдоровича, доставшийся тому по суду, предприимчивый приказчик знал, что строение для псковского купца как пятое колесо в телеге, и независимо от его местоположения на холме, цена обещала быть привлекательной. Двухэтажный домик в пределах городской стены тянул на десять, иногда пятнадцать гривен. Возле детинца или у храма — естественно дороже. И тут уж как сторгуются. Правда и товар на обмен был шикарен. Кольчуга в Смоленске торговалась по двенадцать полновесных гривен серебром, могли продать и дороже, если покупатель требовал вплести украшения или закрепить заговорённую вещь. Зеркальные пластинки металла, дополнительно защищавшие область груди, как раз походили на эти вставки. В общем, обмен мог состояться.

Утром следующего дня, прибежавший Евстафий только успел приготовить лоток к торгу, как появился аптекарь. Создавалось впечатление, что в эту ночь никто из находившихся в лавке не сомкнул глаз. И если Мойша провёл бессонную ночь, размышляя над личностью тайного покровителя новгородцев, приказчик не выспался, потому, что пил хмельной мёд с пользой для дела, то Савелий прикрывал ладонью шею, скрывая лиловый синяк, образовавшийся после бурных любовных ласк. Сославшись на неотложные дела, сотник покинул лавку, собираясь проведать своих людей в харчевне, по пути заглянуть к кожевенникам, да прицениться к сёдлам и упряжи. Оставшись вдвоём, продавец и покупатель обступили ящик.

— За весь сундук тридцать два фунта злата и мягкой рухляди собольей на шесть шуб. — Евстафий открыл торг.

К десяти утра семь дюжин шкурок ценного меха вкупе с восемнадцати фунтовым мешочком золотого песка и двумя гривнами серебра перекочевали в закрома новгородца. Четыре раза перевешивали благородный металл, разница между эталоном веса Смоленска немного отличалась от Новгородского. Естественно, вес последнего был больше. Пришлось воспользоваться Псковской, а затем и Киевской гирькой. В итоге было высчитано что-то среднее, которое обозвали «золотая середина». Евстафий был уверен, что его надули, так как киевский купец, предоставивший свой эталон, был внешнее похож на аптекаря, особенно глазами и носом, тем не менее, сделка завершилась. Помощники приказчика притащили сундук с покупками в аптеку. Покрутившись с минуту — может, перепадёт от щедрот покупателя на кувшинчик пива; и с пустыми руками отправились обратно. Как только за ними закрыли засов на двери, Мойша запрыгал от счастья.

— Радость! Радость пришла в наш дом, Барух. Жадный новгородец расстался с сокровищем, цену которого не знал. — Аптекарь обнял ювелира и показал на сундук. — Ну, скорее, скорее открывай!

Барух бен Лейб, больше известный в Смоленске как златокузнец Борох Лейбов, поджидал Мойшу в его аптеке. Пятнадцать лет назад, бежавший от погромов из Англии, он скитался по Европе и, в конце концов, оказался в Смоленском княжестве. Талантливый ювелир, немного алхимик, обрёл на Руси вторую Родину, женившись на младшей сестре аптекаря. Поговаривали, что здесь он просто скрывается от кредиторов, но в эти сплетни никто не верил. Золотые цепи, замысловатые браслеты и утварь с его клеймом покупались по всему свету влиятельными особами, так как считались очень носкими. Барух добавлял в золото медь, отчего его вещи не так быстро теряли форму, в отличие от изделий других ювелиров. Даже отсутствие добычи благородного металла в княжестве не препятствовало его работе. Из одного обрезанного по краям безанта он делал кольцо, которое продавалось за три полновесных, и монеты постоянно находились в обороте, но с недавних пор спрос упал. Епископства резко охладели к его церемониальным чашам и лишь немногие ещё делали ему заказы. Цену перебивали итальянские мастера, себестоимость их изделий была ниже, и Барух бен Лейб ещё долго бы искал выход из сложившегося положения, пока не увидел одну вещицу. Соблюдая осторожность, он не пошёл смотреть инструменты, было достаточно покрутить в руках подзорную трубу, чтобы оценить качество оборудования, на котором она была изготовлена.

Ювелир доставал инструменты из ящика, внимательно рассматривал, откладывал в сторону, а иногда вновь брал их в руки. Что-то проверял, а что-то нет, доверившись своему опыту. Но один раз усомнился, провёл надфилем по ногтю и утвердительно кивнул головой. Через час он добрался до самого дна сундука, извлекая пробирный камень. Раскрыл деревянный пенал, понюхал, обозвав его лидийским, после чего проверил три набора пробирных игл для разных сплавов и надолго замер перед машинкой с рукоятью. Судя по рисунку, всё было предельно просто, но его интересовал сам принцип механизма. С помощью винта можно было регулировать толщину проката. Колоссальный выигрыш во времени. Тут же пропустил через вальцы медную проволоку, оставленную для пробы, Барух вскоре раскатал её до толщины конского волоса. После чего несколькими движениями пальцев сплёл из неё ромашку и полным восхищения голосом произнёс:

— Праздник Шавиот у нас сегодня, урожай, который будет собран с помощью этих вещей, сделает нашу семью богачами, — оторвался от покупок, подошёл к шурину и расцеловал его.

— Есть одно условие, Барух бен Лейб, — произнёс Мойша, как только был облызан, с очень серьёзным видом, стараясь подчеркнуть важность произнесённых слов, — сопровождавший сундук воин… в общем, он запретил увозить инструменты из княжества. Представляешь, он знаком с нашими святынями, и знает, что мы делаем у Западной стены Храма Иерусалимского. Никто здесь об этом не знает. Мне показалось, что свои обещания он выполняет, несмотря ни на какие затраты.

— В своём ли ты уме? — ювелир посмотрел на аптекаря с подозрением. — Куда я побегу отсюда? К франкам, а может, к подлым италийцам? Чтобы меня снова избили, и, обобрав до нитки, голого выбросили на улицу? Я только здесь спокойно стал засыпать по ночам. Лучше платить двенадцатую часть за перевозку и жить, чем потерять всё. Мне и в голову не могла прийти идея бегства, хватит, набегался. К мастерам здесь относятся с должным уважением.

Мойша не стал спорить или что-то доказывать, порадовался за родственника и пошёл доделывать лекарство от диареи, для прожорливого немецкого купца. Истолчённая сушёная черника, вперемешку с двумя зёрнышками перца была смешана с яичной скорлупой и ссыпана в глиняный стаканчик.

— Ишая, отнеси снадобье немцу, за редкое чудодейственное лекарство из, — задумавшись, — скажем из Иордана, десять кун серебра с него. Ночь не спал, готовя его. И что б монеты не порезанные были.

— Учитель, но Иордан это река.

— Откуда немец об этом узнает? Иди уже! — Аптекарь улыбнулся, зевнул и отправился почивать, слишком напряжённым выдалось утро.

Купцы немецкой слободы боялись обращаться к русским знахарям, в результате переплачивали за медицинскую помощь втридорога. Естественно Мойша этим пользовался. Местная знать также совершала эту ошибку, и лишь когда совсем припекало, находясь чуть ли не смертном одре, посылали за народными целителями. Парадокс, но за всю историю только два правителя Руси отказались от услуг иноземных врачей: Сталин и Андропов.

А в это время, на другом конце города, выслушав своего приказчика Семёна, рассказавшего о возможности продать неликвидную недвижимость, напоминающую о прошлогодней неудаче, умываясь из ковшика, крепенький мужичок средних лет согласился выставить дом на торги.

Прокоп Фёдорович состоял в Псковской гильдии купцов торгующих воском, созданной в противовес «Ивановской общине» Новгорода. Разница у них была лишь в сумме обязательного взноса. В граде на Волхове платили пятьдесят гривен, псковчане же ограничивались тридцатью. Во всём остальном, гильдии были близнецы — братья. Даже профессиональный праздник, двадцать четвёртого июня, в день рождества Иоанна Предтечи, отмечали одинаково: ставили пудовую свечу в главном храме. Чтобы подчеркнуть свою принадлежность к «вощникам», по повелению Прокопа, на лавке была намалёвана толстенная пчела, при ближайшем рассмотрении напоминающая трутня. То ли художник на купца обиделся, то ли в другом свете представлял мир, история умалчивает. О рисовальщике уже никто не помнил, а лавку с пчелой знал всякий. Знали так же о головках воска, называемых «Пи», весом в одну капь (что равнялось восьми ливонским фунтам, а уж если переходить на общепринятую меру, то тянула она на четыре пуда), завёрнутых в рогожу и сложенных в крепкие бочки. А то, что в подвале лавки, которая фактически была торгово — закупочной базой Пскова в Смоленске, хранились, чуть ли не все запасы воска, никто из посторонних и не догадывался. Псковские купцы готовили ответный удар по новгородцам. Год назад, товарищ по гильдии не оказал Прокопу денежную помощь при закупке воска, хотя и мог. Псковчанин вынужден был отказаться от сделки, в результате чего, новгородцы подчистую скупили всю вощину в Полоцке и стали монополистами в течение года на рынках Балтики. По решению суда гильдии, дом ненадёжного товарища перешёл Прокопу Фёдоровичу в качестве отступного, а сам он был назначен главным скотником. Так что забот у него хватало и без продажи дома.

— Десять гривен, Сёма, не меньше. Смотреть на этот терем противно. Плесни на выю, вот так, уфф, ледяная, ирод!

Добро на продажу дано, и после водных процедур купца, Семён побежал исполнять.

Воистину, сегодняшний день был для Евстафия счастливым. Падшего ангела не иначе обвёл бы вокруг перста указующего, если б дорожки пересеклись. Всё у него получалось, даже за приобретённый дом не пришлось отдавать гривны, сошлись на одной кольчуге. Псковский приказчик не поленился и сбегал к патрону, показать брони, оцененные чуть ли не по весу серебра. Дело оставалось за малым, найти прислугу и переселить Елену, так некстати оккупировавшую комнату хозяина. Дожидаясь Савелия, приказчик подсчитывал прибыль, отложив треть выручки для Пахома Ильича. Получалось неприлично много. Обманывать хозяина на крупной сделке Евстафий не стал, проверка будет неизбежна, хватит и процентов. А вот с кольчугой и теремом, тут непосредственно заслуга самого Евстафия. За один день личный капитал удвоился, не грех и горло промочить.

После обеда в лавку зашёл сотник, узнав о решении жилищной проблемы, потребовал немедленно показать дом и вместе с Еленой отправился на смотрины. В заброшенном тереме давно уже никто не жил. Мальчишка Филимон, присланный Семёном для передачи имущества, лихо перелез через забор, открыл ворота с внутренней стороны и запустил новых владельцев.

— Тута колодец есть, только почистить надо. — Филимон поклонился и, не получив дальнейших распоряжений, быстро ретировался.

Терем выглядел довольно сносно, однако хоромами его назвать было нельзя. Нежилой дом быстро приходит в запустение, но для сотника это не имело никакого значения. Возвращаться в Рязань он уже не хотел. Савелий с Еленой остались осматривать дом, попросив Евстафия привести из трактира Ратибора с Велимиром. Приобретённое строение надо было зарегистрировать в княжеской канцелярии, где при двух свидетелях подтверждался договор купли — продажи. Оформлять сделку без видоков было возможно, но здание явно превышало стоимость трёх гривен. Вскоре дружинники, прихватив на первое время небольшой запас снеди, в сопровождении приказчика появились у ворот купленного дома.

— Савелий-то молодец, только в Смоленск попал, а уже жёнку себе нашёл, дом вот купил. — Делился своими мыслями Велимир.

— Станешь сотником, и у тебя терем с жёнкой будет. А что это челяди не видно? — Ратибор покрутил головой и остановил взгляд на Евстафии.

Приказчик упустил из вида данную проблему, пришлось изворачиваться.

— Так дня не прошло, как купили, кабы кого с околицы брать нельзя. Тута спешить не след. С утра людишек и приведу.

После удара церковного колокола, уплатив сорок резан пошлины, в Смоленске появился новый горожанин: сотник Рязанского князя Савелий с супружницей Еленой. О том, что брак не освящён, тактично умолчали. Венчание отложили на конец лета, договорившись провести его без лишнего шума. Остаток дня для новоиспеченных горожан прошёл в хозяйственных заботах. Купить надо было абсолютно всё, начиная от горшка и заканчивая метлой. Савелий старался успеть, но в итоге понял, что лучше всё это взвалить на плечи женщины.

Увольнительная подходила к концу, на причале, закреплённом за новгородцами, бойцы перетаскивали в рыбацкую лодку сёдла и упряжь, которую только что принесли от кожевенного ряда. Корзина с мягкой рухлядью была укутана куском кожи, защищая ценный мех от просмоленных досок судна. На берегу из общей массы людей выделялась пара, стоящая невдалеке от причала. Одежда женщины, казалось, была сделана целиком из стали и бирюзы, блестящие чешуйки на длинной безрукавке переливались, отражая солнечный свет, вызывали завистливые взгляды проходивших мимо дам и молоденьких девочек. Ярко — голубой сарафан из редчайшего шёлка с вышитыми понизу цветами, доходил владелице до щиколотки, из-под него были видны сиреневые сапожки на высоком массивном каблуке. Кокошник в виде скошенной к затылку шапочки кубанки был украшен рисунком неизвестных птиц с длинными перьями на спине. Изюминкой наряда являлся газовый шарф, повязанный вокруг шеи и спускавшийся с плеч подобно лебединым крыльям.

— Сотник рязанский, со своей боярыней. Ишь, как милуются. — Авторитетно заявила подружке торговка пирожками.

Торговавшая на рынке города более десяти лет Степанида знала про горожан и гостей столицы, если и не всю подноготную, то уж явно более остальных. Каждый человек чем-то одарён, и она не была исключением. Сплетни так и крутились вокруг неё, словно были созданы и выдуманы лишь для одной цели — достичь ушей очаровательной пышногрудой хохотушки с крепким кулаком, милым личиком и звонким голосом.

— А что это на ногах у неё? — Продолжила интеллектуальный разговор собеседница Степаниды. — Каблук, какой странный, а зад как выпятила, фу, бесстыжая.

— Дорогу! Дорогу! — вдруг раздалось за их спинами.

Разговор прервали грузчики, катившие бочки с дёгтем на ладью, пришвартованную у соседнего причала. Торговки прыснули в стороны, облаяли работников порта и разошлись по своим делам. Жизнь продолжалась.