11. Алексий

На бывший разбойничий струг шумно грузилась артель строителей. Все работы по возведению крепости были завершены. Да, да, именно крепости, то, что в моё время называется скромным «куркульским» заборчиком, здесь принято считать крепостной стеной. По периметру выстроены башенки, в них на турелях стоят арбалеты со щитками, бьющие на четыреста шагов, а к ним запас болтов до двух тысяч. Выкопан подземный ход, ведущий в лес; к реке проложена керамическая труба, для будущей канализации. Колодец, почти двенадцать метров глубиной, оборудован воротом с оцинкованным ведром и стопорным механизмом, в сарае есть корова, свиноматка с опоросом, два десятка кур, сделан ледник, не хуже современного холодильника. Поставлена настоящая русская баня, конюшня, летняя кухня, мастерская с кузнечным горном, казарма и амбар, забитый продовольствием. Дорожки во дворе вымощены плиткой, так что даже многодневный проливной дождь не страшен. И всё это сделано за очень короткий срок, потому что к привычному для строителей топору прибавилась обыкновенная пила. Так, по крайней мере, считал Фрол, садившийся на судно последним. Но если бы не колоссальное количество строительных материалов из моего времени, сомневаюсь, что у нас всё бы получилось так быстро. Расчёт мы произвели ещё вчера, и к моему удивлению, строители предпочли получить львиную долю оплаты обыкновенными гвоздями. Это сэкономило мне почти четыре фунта серебра, и обещанные инструменты я отдал задаром. Прощаясь со мной, бригадир не смог не выразить чувства благодарности, поклонился в пояс:

— За инструменты спасибо, детям своим накажу молиться за тебя.

— До свидания Фрол, будет тяжко — приходи, тебе и артели здесь всегда рады.

— А я ведь приду! Уверен, не последний раз видимся.

Артельщики уселись за вёсла, кое-как, неумело стали грести. Освобождённые рабы им помогали, правда, не все. Два человека решили остаться, повар и цыган. Если суздальцам, по их мнению, было куда возвращаться, то повару — хазару деваться некуда, ни дома ни семьи. Цыган же не отходил от лошадей, ночевал прямо в конюшне и искать добра от добра не видел смысла. Свобода, она тоже разная бывает, тем более что никто их не неволил, не холопил и не заставлял делать что-либо плохое. Живи, работай, выполняй обязанности, да проблем не приноси. За день до освобождения рабов у меня с Савелием состоялся неприятный разговор, сходили на охоту, так сказать. Мы беседовали в лесу на повышенных тонах. От шума наших голосов, звери, наверное, давно разбежались, так что добыча нам не светила. Менталитет выходца XXI века не позволял мне хладнокровно прирезать русских людей. Это для рязанца, суздальцы ничем не отличались от моравцев, угров или киевлян. Усобные конфликты настолько разобщили Русский народ, или ещё не успели сплотить, что порой становилось страшно. Сравнивая политику своего времени, когда украинцы, подогреваемые зелёными деньгами, хаят москалей, своих братьев по крови, доводя до абсурда военную доктрину — хочется взвыть зверем. Чтобы народ перекрестился, не нужен гром. Мы остановились, стоя друг напротив друга и упорно доказывали свою правоту.

— Всех рабов надо убить, — настаивал сотник, — то, что они видели здесь, не должно выйти за пределы крепости.

— Савелий, я обещал освободить людей, как только закончится строительство.

— Алексий, не совершай глупости! Если не хочешь пачкать руки — так и скажи. Мои люди сделают всё сами. Ты их отпустишь — мы догоним.

— Моё решение останется неизменным. Согласен, есть риск, что ушедшие смогут рассказать о пилах, которые пилят сами, о летающем шаре на верёвке. Да только кто им поверит? Вот ты, ты бы поверил?

— Не поверил, но захотел бы проверить. Так что жди гостей. Я, Алексий, за то время, пока добрался сюда, нагляделся чуточку и на людей и на свет. Слишком ты добрый, а слишком — это уже зло.

Савелий твёрдо стоял на своём. Секреты военного сооружения должны быть секретами, а не достоянием гласности. В конце разговора, каждый остался при своём мнение. Думаю, если бы не благодарность сотника, за то, что я сделал для него, пришлось бы ночевать в лесочке вечным сном с ножом в затылке. Слишком уж близко к сердцу всё Савелий воспринимал, а может, просто заботился о своих, сводя любые риски к минимуму. Никакой дичи мы, конечно же, не подстрелили, зато обозначили места, где будут поставлены ловушки — волчьи ямы с заострёнными колышками. Доверять расположение минного поля никому нельзя. Колья артельщики заготовили заранее, оставалось утром отправить четверых бойцов копать ямы и обустраивать их.

За то время, пока Пахом путешествовал в Новгород, к нам стали наведываться коробейники. Хитрющие предприниматели каким-то образом вычислили наше местоположение и пытались сбыть никчемный товар. Всё началось с того, что к пристани причалил плот. Коммерсант, чем-то похожий на лисицу, может быть из-за рыжих волос на голове, стал предлагать глиняные свистульки, тетиву для лука, низкокачественные ножи и замысловатую трещотку, для отпугивания нечистой силы. Если б он представился от канадской компании, честное слово — не удивился бы. Свистульку, как сувенир, купил, от остального — отказался. Или по глупости переплатил, или предприниматель почувствовал рыбное место для бизнеса, но прошло пять дней, как рыжий появился снова, правда, уже на лодке и снова с той стороны, откуда приплыл в первый раз. С собой он привёз поросёнка и пяток кур. К концу месяца лагерь обзавёлся не только коровой, но и тройкой овец. Казалось, что Рыжий, так стали все называть коробейника, может достать абсолютно всё, но основной ценностью являлась информация. По своей натуре коробейники были очень общительные люди. Они ходили по деревням и сёлам, встречались друг с другом, делились увиденным, и даже разговаривали на каком-то суржике, понятном только им. Выяснив, что нас интересуют исключительно продукты, стали появляться и другие, охотно менявшие плоды сельскохозяйственной деятельности на рыболовные крючки, гвозди и топоры. Вскоре подобный обмен стал не совсем интересен, так как продукты, по неизвестной причине дорожали, а мои товары дешевели и я выставил на продажу коптильню. Не прошло и недели, как нам стали возить различные деликатесы в обмен на соль, которая была в огромном дефиците. Добывали сей продукт из единственного места, где-то под Вязьмой и купить её можно было лишь раз в году, когда проходил соляной караван. Откуда у меня образовался запас соли, я не говорил, обмолвившись лишь про десяток пудов, которые не играли существенной роли в изменении сложившегося рынка. Тем не менее, все последующие обмены с моей стороны были исключительно на хлорид натрия, и так получилось, что Рыжий в итоге подрядился снабжать нас продуктами. В один из его приездов я узнал, что в Смоленске скончался князь, приняв перед смертью постриг.

— Траванули князя, жёлтый весь был, когда отпевали. — Выдал версию смерти властителя коробейник.

Каким образом он проник на отпевание, торговец умолчал, но судя по постоянным трениям князя Смоленска и городской верхушки, версия убийства имела право на жизнь. Со смертью руководителя княжества стоило ожидать всяческих изменений. Так как подобное событие всегда даёт толчок в какую-нибудь сторону общественной жизни, то регрессивный он будет или наоборот, прогрессивный, понимают только спустя какое-то время. Одно известно, для людей, привыкших жить степенно, ничего хорошего это не сулит. Вот и для нас кончина князя вышла боком. На следующей неделе после похорон властителя нас навестил Ермоген. Савелий, будучи на побывке в городе, гулял возле церкви, где и был перехвачен священником. Под предлогом провести молебен по усопшему руководителю княжества, служитель церкви залез в лодку и с Божьей помощью достиг пределов крепости у камня.

Обычно, «гость в дом — радость в дом», но в этот раз вышло как-то не так. Плотно перекусив с дороги, вместо того, чтобы выслушать мою просьбу, священник выудил из сидора свёрнутый в трубочку пергамент и начал читать:

— … ис крепости у камня изо жита, изо ржи, изо пшеницы из овса… десятое… на всяк год. — Так гласила грамота Настоятеля.

— Уважаемый, так не выращиваем и не производим мы ничего, — возразил я.

На мою попытку уйти от налоговых претензий, Ермоген свернул грамоту, положил в мешок и стал нагло подсчитывать количество строений и людей, попавших ему на глаза, пробурчав, между прочим:

— Кесарю — кесарево, Богу — богово, аль забыл? Купчишка новгородский, что товаром греческим торгует твой?

Священник особо акцентировал интонацию на последнем слове. Было видно, что похожие беседы для него не редкость, и спорить с ним — себе дороже. В данном случае Ермоген играл свою роль безукоризненно. Мол, мы-то знаем, с какой стороны ложки щи хлебать.

— Хорошо, хорошо. Десятая часть будет отдана, согласно предписанию, да вот только заинтересуют ли церковь стрелы, которые здесь изготавливаются? Идите-ка за мной, — указывая пальцем наверх, — я кое-что покажу, что для Вас явно интересней, чем какие-то там пшеницы и жито.

Поднявшись по лестнице, мы оказались в моём кабинете на втором этаже. Был уже вечер, и пришлось зажечь свечи. Чтобы понять стоимость подобного освещения, нужно помнить, что дюжина свечек толщиной в большой палец стоила серебряную монетку, на которую могли накормить пятерых мужчин. Ермоген, привыкший обходиться масляным светильником, поначалу не оценил подобный жест, а потом с явным удивлением осмотрел внутреннее убранство. При свечном освещении необычной для Руси архитектуры, она выглядела почти мистически. Священник потрогал рукой лакированные брёвна, затем обивку кресел и увлёкся настолько, что высунул кончик языка.

— Лепо. — Всё, что смог произнести церковник.

— Это ерунда, — ставя подсвечник с тремя свечами на центр стола, — смотрите на это.

Несколько дней назад мы с Полиной ездили в Смоленск, погулять. В типографии, где изготавливались открытки, договорились напечатать тысячу иконок, размером со спичечный коробок. Одну из таких открыток я приклеил на деревянную пластинку, покрыл толстым слоем матового лака, — получилась ладанка, которую можно было просверлить, вдеть верёвку и вешать на шею. На столе как раз лежал опытный образец моего творчества. Безусловно, аутентичность картинки с иконой текущего столетия могла быть поставлена под сомнение знатоками, вот только подобных специалистов я здесь не наблюдал.

— Бог не оставил нас, — тихо проговорил Ермоген по — гречески, перекрестившись на ладанку, — как здоровье преподобного?

Из сказанного я расслышал только слова «Бог» и «Преподобный», так как говорил священник, наклонив голову, куда-то в бороду, а переспрашивать, стало неудобно. Да и разговаривать по — гречески я не умел.

— Non enim tam praeclarum est scire Russie, quam turpe nescire. — Парировал латинской фразой слишком умного собеседника.

Ермоген тут же перешёл на родную мне речь.

— Я хотел как лучше, Алексий. Думал, тебе будет приятно. Но ты прав, даже стены имеют уши, когда речь заходит о здоровье владык. Как я понял, недавно был гонец?

Наконец-то я сообразил, что спрашивали о здоровье Патриарха. Сложив это и вопрос о гонце, можно было сделать вывод, что меня связывают с представителем Никейской Византии. Теперь это стало очевидно. Придётся напустить туман секретности и попробовать сыграть роль, отведённую мне Смоленской церковью. В то время в Никее был Герман II, особо ничем не прославившись, он тихо умрёт через пару лет. Правда, числился за ним один поступок, по отношению к Болгарской церкви. Герман признал патриарший сан Иоакима Тырновского, что позволяло рассматривать церковную автокефалию, как признак национального государства, а по отношению к Руси подобного сделано не было. Все ожидали, что какую-нибудь преференцию всё же дадут, но никто не знал какую.

— Герман жив и здоров, это всё, что могу сказать.

Посадив Ермогена за стол рассматривать поделку, я сходил в погреб, где лежал заранее припасённый кагор в глиняных бутылях. Доски лестницы ещё не успели просохнуть, скрип, пока спускался, стоял страшный, в результате чего подкрасться к двери и не быть услышанным — просто невозможно. Впрочем, мне это было и не надо, в погребе стоял маленький монитор, работающий от аккумулятора. Камера в кабинете фиксировала всё, на что хватало её разрешительной возможности. Понаблюдать за действиями батюшки в моё отсутствие было весьма любопытно.

Священник ползал на коленках, прощупывая и простукивая доски в полу возле стены, где, возможно, были полости для тайника. Вот гость достал маленький ножичек, ловко спрятанный на руке под рясой, поковырял в углу, где в современных зданиях лежит плинтус, и ничего не найдя, расстроенный уселся на табурет, смахивая пыль с колен, чтобы ничем не выдать себя.

— Вот гад-то! — Выпалил в сердцах, зная, что никто не услышит.

Несколько лет назад мне как-то рассказали историю про обиженных строителей, которые в отместку умудрились засунуть под пол отремонтированной квартиры проколотое иглой яйцо. Надо будет проверить место, где ползал священник, а пока пора подниматься наверх. Снова заскрипели доски. Обождав пару секунд перед дверью, я приоткрыл её, погасил свечу, с которой спускался за вином и снова оказался в кабинете. Предстояло договариваться, ища пути компромисса для решения моего вопроса. Очень уж хотелось знать количество жителей в Смоленске. Если налоги в княжестве собирали со двора, то в городе, возможно, вёлся учёт самих горожан. Данные, которые были у меня на руках, о численности населения разнились очень существенно. По одним источникам выходило не более пятнадцати тысяч, по другим жителей было сорок пять тысяч душ. Суть моего предложения была следующей: — Смоленской епархии предлагались ладанки в обмен на преференции церковной десятины и допуск к архивам. То, что моя крепость была закреплена отнюдь не за церковью Михаила Архангела, священник не сообщил. Тогда я не обратил на это внимания, а зря. Тонкости распределения прихожан согласно «Владимирскому указу» были известны лишь непосредственно верхушки епархии, и знай я всю подноготную, поле для манёвра в общении с церковью существенно бы расширилось. А пока я был рад тому, что моё предложение было принято. Всё, что можно было отыскать в современных архивах, было составлено при поляках, с учётом политики того времени, то есть враньё на вранье. И только одна мысль, что мне удастся отыскать истину в этом непростом деле, приподняла мне настроение.

Молебен отслужили утром, помянув все благие деяния Святославовича, мы с Ермогеном отправлялись в Смоленск, тайна архивов города была близка как никогда. Савелий, естественно, не упустил возможности вновь повидаться с Еленой, под предлогом — лишний меч не помешает, отправился с нами. Путешествие проходило ровно, без всяких неурядиц и на второй день за завтраком я развязал продуктовый рюкзак, расстелил салфетку и раздал бутерброды с колбасой. И тут вышел прокол. Колбасу на Руси делали, но это больше походило на сильно посоленное рубленное вяленое мясо, без особых специй, причём достаточно дорогое в изготовлении. И если была хоть какая-то возможность обойтись без неё, используя свежий продукт, то так и делали. Сырокопчёная колбаса, купленная в супермаркете Смоленска, не только отличалась от оригинала того времени, но и была действительно вкусна и оценена по достоинству. Савелий и рыбак уже не раз пробовали подобное и вопросов не задавали, а вот Ермоген пристал с расспросами как банный лист.

— Алексий, кто привозит эту вкуснятину? — Священник показал рукой на батон колбасы, в моём рюкзаке.

— Э… коробейник один, на днях привёз. — Соврал, не моргнув глазом.

— Вот помню, после первой Четыредесятницы кусочек вяленого мяса казался мне самой лакомой пищей, ан видно ошибался. Много колбас за свою жизнь пробовал, а вот такой… — батюшка аж языком цокнул, — ни разу.

— Как только торговец появится снова, то непременно пришлю его в Смоленск, с наказом отвезти колбасу в храм. — Сообщил священнику, чтобы больше не касаться этой темы.

Если бы церковник узнал, какие добавки идут в сей продукт, то, скорее всего, немедленно утопился бы. Но вскоре о колбасе больше никто не думал. В пару верстах от конечной точки нашего путешествия мы попали в дождь, да такой, что приходилось вычерпывать воду из лодки. Промокнув насквозь, злые на каприз погоды мы с сотником топали к его дому. Ермоген проводил нас практически до ворот, на прощанье предложил навестить его завтра, после заутренней, когда у него появится свободное время. Никто из нас не знал, что войска литвинов уже на подходе к городу. Выбрав удачный момент, коварные захватчики готовились войти в Смоленск через заранее открытые предателями ворота. Племянник Миндовга Эрдвил имел около двух тысяч разношерстной не бронированной пехоты и полторы сотни на конях. Если бы не ливень, который превратил дорогу на Смоленск в кашу, то город был бы захвачен ровно в полночь, как и было условлено с Клопом и Гвидоном. Отряды бояр — предателей отвечавшие за западные ворота, набранные из наёмников с соседних земель, не испытывали к городу никаких чувств. Кто заплатил — тот и командир. Егорка, сын Степаниды, как раз и записался в этот отряд, так как после событий с сыном бронника, опасался, что стукнут по голове. Вроде бы и не было претензий после заплаченной виры и успешного выздоровления Петра, но как говорится: бережёного — Бог бережёт. Узнав о готовящемся предательстве, он тайком прибежал к отцу с матерью и поведал о грядущем нападении. Владимиро — Суздальский князь Ярослав Всеволодович — единственный, кто располагал боеспособной дружиной в этом регионе и мог дать отпор неприятелю — был далеко. Всеволод Мстиславович, избранный князь Смоленска, вместе с ближними боярами находился по приглашению на охоте. И даже если бы не сто вёрст отделяли его от столицы, а всего пять — помочь городу он был не в силах.

Меня разбудила Степанида. Бывшая торговка, ставшая ключницей Елены, то ли волей случая, то ли ещё по каким причинам всегда узнавала все новости первой. Ночью, одетая в одну рубаху она прибежала в дом сотника и тяжело дыша, сообщила страшную новость:

— Тикайте скорее! Литвины идут! Бояре продали город.

— Гривной награжу, — уже на ходу крикнул Степаниде, — Кличь Ваську и помогай шмотки собирать!

В доме зашевелились, девочки выносили во двор пожитки, готовилась срочная эвакуация. Вскоре примчался вслед за женой Васька Щука со своими товарищами. Теми самыми, которые доблестно несли тяжёлые баулы в день моего первого приезда. Собрав два сундука с добром и невероятное количество узлов, наш небольшой отряд спешно отправился к причалам.

Литовский набег летом тридцать девятого года как-то выпал из моей памяти, и делать что-либо было уже поздно. Успели предупредить лишь несколько человек и стали заниматься своим спасением. Остальной город спал, не подозревая о грядущей беде. В это время, два боярина Клоп и Гвидон, отослав заранее всю дружину в Суздаль, пересчитывали литовское золото. Захватчики уже входили в город, когда мы стояли на пристани. Евстафий успел спрятать в тайнике самый ценный товар, известить дружка Семёна, что надо спасаться, подхватив патефон, пулей мчался к причалам, вслед за ним спешили двое помощников. Псковскому приказчику, кроме серебра, отложенного на закупку воска, спасать было нечего. Оставалось догонять Евстафия, таща за руку ещё не проснувшегося Филимона. Почти четверть гривны из этого серебра досталась воротной страже. Оказавшись за городскими стенами, мы предстали перед выбором: либо мы должен был остаться, либо нам предстоит красть чужое судно. В лодку рыбака не только все не помещались, она требовала капитального ремонта, и любая миля по воде могла стать последней. Бывший разбойничий струг стоял в корабельном сарае, и про него можно было не вспоминать, так спуск на воду займёт прорву времени. К счастью, выход подсказал Семён. Его начальник Прокоп Фёдорович был в это время с большим караваном в Пскове, оставив малую ладью на попечение своему приказчику, так сказать, на всякий случай. Удачное стечение обстоятельств, спасло весь план нашей спешной эвакуации. Рыбак покидать город отказался наотрез, мол, что с бедняка взять, да и лодку конопатить надо. Так что, прикрепив на носу фонарь, мы отплывали от Смоленска, поглядывая в сторону города — судя по всему, столица пала без сопротивления.

— Осёл, нагруженный золотом, открывает любые ворота. — Сказал я, обращаясь к товарищам по несчастью.

— Твоя правда, Алексий, — Савелий обнял Елену и опустил голову, — кабы не алчность бояр, в жизнь поганым литвинам стен не одолеть. Хорошо сказал, правильно.

Кто знает, может, Рязань пала не только с помощью хитроумной китайской осадной техники? Может, и там нашлись свои Клоп с Гвидоном? Сотник не рассказывал, а я как-то всё забывал спросить.

Кое-как, за три дня мы добрались до усадьбы. У причала беженцев встречал Ратибор, подивившись новым лицам. Пришлось снова ставить палатки, двор превратился в людской муравейник. Елена, Степанида и девочки разместились в доме, Васька Щука с сыном Егором и четырьмя грузчиками — в палатке, рядом с казармой. Евстафию с Семёном достался мой бывший шатёр, там же побросали свои пожитки два лоточника и мальчишка Филимон. После того, как все были накормлены, с помощью сантиметра измерил рост и размер обуви потенциальных призывников, записал данные и разрешил людям отдыхать. Беженцы принялись осматривать крепость, я же под шумок отправился к двери перехода. Надо было заняться обеспечением прибывших людей, да на всякий случай позаботится о вооружении мужчин, не говоря о том, что всё хорошенько не мешало бы обдумать. По большому счёту, я бы мог переждать все неприятности со Смоленском и, дождавшись завершения набега заниматься своими делами. Но как показывает практика, если ты хоть как-то задел неприятности, то они уже не отстанут. Прямо или косвенно тебе придётся либо сживаться с ними, либо бороться до победного конца. Естественно, мириться я не собирался, а посему решил привлечь к противостоянию пришедших со мной людей и начал с железа. С десяток кольчуг, мечей и щитов изготовили в Севастополе, в кузнеце на заводе «Муссон», где меня рассматривали как завхоза киношников, снимающих фильм на развалинах Генуэзской крепости. Разубеждать относительно себя не стал, пусть думают, что хотят, да и мне удобнее. Понимая, что из ополчения настоящих воинов не получится, решил вооружить их арбалетами, простыми, без хитрых блоков, но достаточно надёжными. Преимущество быстрой перезарядки было важнее убойной дальности стрельбы, а натяжение в сорок три килограмма вполне достаточно для нанесения несопоставимой с жизнью раной со ста шагов. Морские робы, каски Советской армии, ремни с якорями на бляхах, портянки, кирзовые сапоги — всё было упаковано и вскоре размещалось в погребе.

На третий день оккупации Смоленска церковное руководство сообразило, что литвины не собираются ограничиваться обычным грабежом, а вознамерились вытрясти весь город до последней монетки. И если в храмах засуетились, как только прознали про неприятеля (утварь с драгоценными предметами культа зарыли в землю и спрятали в тайники), то вскоре, немного подумав, в тайные подвалы перенесли и продовольствие, после чего епископ стал диктовать письмо Владимиро — Суздальскому князю. Как ни хаяли современные историки князя Ярослава, но кроме как на него, надеяться было не на кого.

«Бог дай многа лета великому князю Ярославу Всеволодовичу всея Руси. Напой, накорми нищих своих… господь своею милостию заступи град Смоленск и всю его отчину от иноплеменник, поганых литвин». — Настоятель закончил читать грамоту, только что написанную писцом под диктовку. Свернув пергамент, передал Иннокентию.

— Всё исполню, Отче. — Переодетый в монашескую рясу человек с поклоном принял свиток, поцеловал руку Настоятеля и скрылся в коридорах церкви.

Незаметно пробравшись через весь город, Иннокентий спешил в ставку Ярослава. О том, что Всеволод Мстиславович станет новым князем Смоленска, было договорено заранее, но в большую политику вмешались литвины. Потерять столицу княжества своего ставленника Ярослав не имел права. Теперь от Иннокентия зависело, насколько долго продлится оккупация города захватчиками. Посыльный должен был добраться до первого погоста, взять лошадь и скакать во весь опор, дабы сообщить князю, что расстановка сил изменилась. Пора показать меч, на хитростях и интригах далее было не уехать.

Чезаре вышел к погосту в полдень, проклиная всё на свете. Проклятый дождь, идущий три дня подряд, застал его в лесу, не дав возможности даже разжечь костёр, не то, чтобы выспаться. Какой-то русский монах седлал лошадь, выслушивая рассказ помогающего ему крестьянина, наверное, хозяина. Раздобыть средство передвижения давно стояло в планах венецианца, вот только там, где возможность была, он бы не совладал с количеством владельцев. Да и повстречавшаяся ватага лихих людей сама была бы не прочь разжиться на дармовщинке. Спрятавшись за дерево, венецианец достал недавний трофей — нож с костяной рукоятью и провёл пальцем по лезвию. Чужой как-никак нож мог подвести в любую секунду. Хотя трещин на поверхности стали не было, Чезаре с сожалением вспомнил о своих бросковых ножах и принял решение понапрасну не рисковать. Одновременно с этим он закончил осмотр местности, выбрал кустарник возле овражка и короткими перебежками скрылся в зарослях, оставалось только ждать.

— Но, пошла! — Иннокентий, помня наказ смотрителя, не пустил лошадь в галоп, а дал время разогреться коню. За овражком изба совсем скрылась из виду и, не успев ударить пятками в бока коня, священник почувствовал чьё-то присутствие. Чужие мысли, полные ненависти волнами исходили от малинника. В этот момент справа мелькнула тень, и на него кинулся монах — паломник с ножом в руке. Лошадь дёрнулась, и Иннокентий чудом сумел увести ногу от секущего движения клинка, однако с этим манёвром пришлось соскочить на землю. Ремень подпруги был опасно повреждён. Приземлившись на ноги, он отпрыгнул в сторону и оказался лицом к лицу с противником. Зажатый в руке нож, обращённый остриём к земле, слабое покачивание из стороны в сторону на полусогнутых ногах и холодная ненависть во взгляде. Давненько Иннокентий не видел такой стойки, наверно, со времени его обучения в монастыре. Лет пять уже минуло, как учитель — грек втолковывал искусство обращения с оружием, принятым у разных народов. Нож ведь не просто самое распространенное орудие убийства, он считается одним из самым древних. Посему и разнообразных приёмов, систематизированных и описанных, как не каждая наука, накопилось великое множество. Сейчас же в ножевом бою столкнулись две школы: венецианская и византийская. Иннокентий мастерски владел коротким клинком. Наверно, во всём Смоленске и десятка не наберётся, кто бы мог с ним сравниться в этом умении. Слегка, на четверть, открыв противнику длину своего лезвия, он внимательно осмотрел место схватки. Почва насыщена влагой, липкая и весьма не удобная для его обуви, а значит, следует держаться травы. Увидев, что коник отбежал на пару метров, Иннокентий сместился левее, оставляя солнце за спиной. Всё решиться за несколько секунд и кое — кого он сейчас удивит.

— Monaco, tu rimani qui. — Прошипел подобно змее Чезаре.

— Qui hai torto. — Ответил Иннокентий, растягивая слова, прекрасно понимая сказанное противником.

Венецианец на секунду смутился, свою родную речь последнее время он слышал только от себя, и это стоило ему глубокого пореза на правой руке. Нож русского монаха невероятным образом увеличился в длине и рассёк вены на запястье самым кончиком. Кровь толчками стала выливаться из раны. Как умудрённый опытом шпион Дожа пропустил короткий выпад, который практически лишил одной руки? Нож сам выпал на землю, Чезаре присел, и вместо того, чтобы схватить клинок левой, сначала подхватил горсть мокрой земли и бросил в лицо русскому. В этот момент Иннокентий приставным шагом сместился влево, уклоняясь от грязи, резко качнулся вправо и вперёд, полоснув острой кромкой по левому плечу паломника — итальянца. Рукав того моментально намок, а по пальцам потёк алый ручеёк. Но и своей левой руке немного досталось, противник умудрился задеть. Чезаре взвыл, с ним расправились как с мальчишкой, не дав ни единой возможности и если ещё секунду назад, у него был шанс сбежать и сохранить жизнь, то теперь он просто истечёт кровью. Что делать? Упасть на колени и просить пощады? Нет, никогда. Итальянец, подобно распрямляющей пружине, прыгнул на русского, метя головой в грудь, и почувствовал, как что-то приподняло его ещё выше, упёршись плечами в живот, схватило за ногу возле паха и перевернуло его в воздухе. Удар о землю был сильным, сознание почти покинуло ослабшего от потери крови Чезаре. Последнее, что он увидел, как русский вонзает клинок в его печень, вытирает кровавое лезвие об его одежду и уходит, плавно так, словно танцуя. Всё произошло настолько быстро, что острую боль в боку итальянец почувствовал, когда русский вновь заговорил с ним:

— Я бы с тобой поболтал, да уж спешу. Как вы там говорите, э… per mancanza di tempo, — Иннокентий подбежал к лошади, поправил упряжь и вскочил в седло.

Чезаре Ломброзо, лучший шпион и убийца Венеции подыхал в бескрайних русских лесах. Что это за страна, где простой монах переиграл его в умении владеть ножом? На мгновенье реальность мира исчезла. Апостол Пётр стоял перед золотыми воротами и не впускал Ломброзо внутрь.

— Но почему? Я всегда защищал веру, убивал неверных, сам кардинал награждал меня. — Молил Чезаре привратника.

— Заблудшая душа, тебе всё объяснят внизу. — Пётр ждал следующего.

Чезаре попытался раскрыть глаза, мимолётное видение подобно утреннему туману растаяло в его голове, во рту стало солоновато, хотелось сплюнуть, удалось даже повернуть голову набок, и всё.

Иннокентий спешил в ставку Ярослава, не щадя себя. Двигаясь от погоста к погосту, потрясая печатью епископа города Смоленска, получал свежую лошадь, три часа отводил на сон и вновь отправлялся в путь. Так продолжалось до того момента, пока он не наткнулся на обгоревшие руины. Смены не было. Коня пришлось беречь, периодически слезая с него и идя рядом. Тело священника одеревенело и болело настолько, что однажды, во время короткого отдыха, схватив только что поджаренный кусок козлятины, не почувствовал, как обжог руки. До князя оставалось четверть дня пути, когда Иннокентий не смог подняться на лошадь.

— Господи! Помоги, дай мне силы, — взмолился священник.

Голова кружилась, держась обеими руками за седло, чтобы совсем не упасть, церковник брёл по просеке. Шажок, ещё один, пусть медленно, но каждым движением он приближался к цели. Ряса зацепилась за ветку, порвалась, но на подобные мелочи он уже давно не обращал внимания. Одной прорехой больше, одной меньше — какая разница, если на тебе остались сплошные лохмотья.

— Стоять! Кто таков? — Раздался впереди голос.

Иннокентий поднял голову, протёр слезившиеся глаза и увидел всадников, перегородивших просеку. Ноги уже подкашивались и перед тем как окончательно свалиться под брюхо уставшего коня, заметив княжеский вымпел, произнёс:

— Свой. Дошёл. — Всё, что смог вымолвить гонец епископа.

— А ну, помогите батюшке, Ерёма! Живо к сотнику вези, да осторожнее там, не дай Бог, ещё помрёт по дороге, — отдал команду старший разъезда.

Пахом Ильич оказался у причалов Смоленска ранним утром и не узнавал город. Тишина, не свойственная большим городам, подавляла своей неправильностью. Вместо топота, криков и грохота перекатываемых бочек был слышен плеск воды о борт, и скрип корабельных досок. Пристань вымерла. Возле редких лодок суетились вооружённые люди, явно занимаясь грабежом. Заметив приближающуюся ладью, они стали разбегаться, но не в разные стороны, а явно ища укрытие, словно хотели спрятаться. Спустя несколько минут, видя, что ладья к причалу не идёт, грабители стали вылезать. Послышалась странная речь, похожая на русскую, но немного шипящая. Громко ругаясь, показывая в сторону судна, кто-то натянул лук и выстрелил. Стрела пролетела в нескольких вершках от головы купца.

— Литвины! Ховайся, ребята! — Прокричал Ильич, прячась за борт ладьи.

Новгородская ладья не была оборудована щитами, чай по Руси шла. Опасность попасть под стрелу, выпущенную с близкого расстояния — была велика, и все пригнулись, даже кормчий, отчего ладья вильнула по течению и стала кормой к берегу.

— Навались! — Скомандовал Пахом, поняв, в какую опасность он угодил.

Гребцы уже сами сообразили, что оставаясь в таком положении они стали великолепной мишенью, и загребные, несмотря на опасность, выпрямились, налегли на вёсла и выправили ситуацию. Корабль спешно стал отходить подальше от недружелюбного порта. Охранники Пахома, перебежав на корму, выпустили пару стрел в сторону неприятеля, так сказать, не оставаясь в долгу, но без какого либо успеха. Впрочем, перестрелка не завязалась, какой смысл? Ладья явно уходила от лап мародёров, город большой, добычи хватит и без удачливого купца, а каждая стрела чего-то да стоит. Едва башни Смоленска скрылись из вида, Пахом Ильич дал команду на отдых.

— Никого не задело?

— Вроде все целы, Пахом Ильич, — ответил Кирьян.

Ничего не понимая, что произошло с городом, новгородцы прошли ещё с версту, пока не повстречали людей на берегу. Из противоречивых новостей выходило, что власть в городе поменялась. Рация как назло молчала, и Пахом принял решение идти на Сож.

Купеческая ладья подходила к крепости у камня подобно гигантскому лебедю, с некоторой ленцой, вальяжно вздрагивая от вёсельных толчков. Спешить уже некуда, конец пути. На берегу будет долгожданный отдых, пенистое пиво и обжигающее сочное мясо на коротких железных прутиках. Пахом Ильич заранее купил пару овец, желая сделать подарок Лексею. Как он ни старался, а приготовить так вкусно, как его угощали здесь — не получалось. То ли в особых специях было дело, то ли ещё в чём-то, но скорее всего загадка заключалась в самой компании, собиравшейся за столом.

— Как всё изменилось, а ведь помню, окромя валуна на пригорке, вообще ничего не было, — произнёс купец, обращаясь к зуйку.

Пелгуй стоял рядом по правую руку, рассматривая крепость в подзорную трубу. Мальчишка за время похода, казалось, подрос на целую голову, хорошее питание, физический труд и свежий воздух пошли на пользу молодому организму. Как бы ни шутила команда над зуйком, а ремень на поясе передвинулся на одну дырочку, сокращая болтающуюся селёдку. До того, как попасть на службу к Пахому Ильичу, мальчишка жил впроголодь. Теперь же он юнга на «боевой» ладье, он вооружён и весьма опасен, особенно когда дядя Семён разрешает стрельнуть из самострела.

— Что видать, зуёк? — Спросил кто-то из команды.

— Крепость видать, а ещё, чую запах щей. — Ответил Пелгуй под общий хохот гребцов.

Кормщик с точностью ювелира пришвартовал судно к причалу, и вскоре Пахом с радостью обнял своего компаньона. Евстафий стоял рядышком, уж ему-то было чем обрадовать хозяина.

— Пахом Ильич, дорогой! Рад, весьма рад тебя снова увидеть. — Обняв Ильича, похлопал по его спине, не скрывая радости.

Если б я сказал, что встреча ограничилась только шашлыком, первым бы набил себе физиономию. Красные Инкерманские вина лились рекой, свежеиспеченные лепёшки, белоснежная брынза, зелень, аджика и болгарский перец — всё было на столе, точнее на скатерти, лежащей на траве. Люди радовались, праздник был необходим. Когда Евстафий успел завести патефон, никто не понял, все почему-то решили, что поёт одна из присутствующих дам. Степанида Щука пустила слезу, услышав песню. Девочки пытались подпевать, когда куплеты повторялись, и вскоре патефон уже не играл, а песня лилась над крепостью, подобно стае журавлей, высоко и красиво.

Шумел камыш, деревья гнулись

А ночка темною была

Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра

Поутру пташечки запели, уж наступил прощанья час

Пора настала расставаться

И слезы полились из глаз

Сам весь в слезах своей любезной

Он так учтиво говорил

О чем ты плачешь дорогая, быть может, я тебе не мил

Уж я и плачу и горюю

Все по тебе мой друг тужу

А без тебя я через силу ох по земле сырой хожу

Шумел камыш, деревья гнулись

А ночка темною была

Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра

Утром Ильич поведал все тонкости своего нового торгового предприятия, названного мною банальной аферой. Голова раскалывалась после вчерашнего, и диалог периодически прерывался на подлив капустного рассола.

— Не верю этому Риффе, Пахом Ильич, нутром чувствую, кидок это.

— Кидок, это что? — Не понял Пахом.

— Хмм, это когда тебя заранее хотят облапошить, обмануть, обобрать. Понимаешь? — Втолковывал Ильичу свою мысль.

— Это почему облапошить? Ты, Лексей, напраслину не городи, мы договор заключили. — Ильич даже обиделся немного.

— Да пойми ты, голландцы только сейчас стали делать зеркала, выдувают шар, плющат, серебрят, а потом разбивают. Эти куски и называют зеркалом. А то, чем торгует твоя лавка, это как на луну для них слетать.

— Пусть голландцы хоть усрутся, мне главное договор выполнить. Так дашь зеркала?

— Пахом, не горячись, зеркала будут в срок. — Успокоил компаньона. — Я тебе даже секрет изготовления серебряной смеси расскажу.

Всё равно, без знания основ химии и, не имея нужных реактивов это пустая затея. Да и это ещё не всё. Имея под рукой азотнокислое серебро и его нитрат, вкупе с раствором аммиака и едким натром но, не зная пропорций и условий хранения можно остаться один на один с гремучим серебром. А это совсем не весёлая жидкость. Окончательно протрезвели мы только к обеду. Лица у жителей и гостей крепости были изрядно помяты, но, то тут, то там, были слышны голоса, вспоминающие застолье. Где-то раздавался смех, а из дома неслись слова песен.

В это время во дворе детинца литвины стали простукивать землю в поисках пустот. Искали казну смоленского князя. В углах сараев копали ямы, однажды даже нашли горшок с монетами, которым было лет двести, но шесть десятков дирхемов быстро разошлись среди копателей, а основная задача так и осталась не разрешённой. Эрдвилу об этом даже не доложили — испугались. Последний, кто его навещал, вышел из покоев с разбитыми губами, сообщив, что князь как бешеный мечется по горнице детинца. Финансовое обеспечение набега трещало по швам.

— Заплатить мешок серебра этим поганцам, Клопу с Гвидоном, и не найти в княжеской скотнице ни одной гривны? — Князь развернулся лицом к своему ближнику, тот как раз и договаривался с предателями Смоленска. — Зачем вообще было идти в поход, скажи мне, Швентарагис?

Правая рука князя, назначенный комендант города, сам понимал, что попал в щекотливую ситуацию, и спешно искал выход из неё. Можно было сказать, что надо искать тщательнее, но подобное пожелание могло исходить от рядовых дружинников. От него же требовался конкретный план мероприятий, либо на худой конец, дельный совет.

— Серебро должно быть, надо искать. Ещё можно потребовать откуп с горожан. — Выдавил из себя Швентарагис.

Эрдвил замер на секунду, словно задумался, а затем вновь принялся ходить по горнице, пока не остановился у шкафа с часами. Иногда он выслушивал советы, а затем, взвешивая все за и против выдавал понравившуюся идею за свою собственную. Причём делал это так, словно на него снизошло озарение.

— Значит так! Собери к завтрашнему утру всех, всех оставшихся бояр города и представителей купечества. Если через три дня не будет серебра, я сожгу город. — Эрдвил топнул ногой, и, успокоившись, побрёл к резной лавке. «Верная дружина потерпит, и не такое бывало, но наёмники… этому сброду нужны живые деньги», — подумал он про себя.

Швентарагис вышел от князя, обливаясь потом. Внизу, во дворе, его ждали командиры отрядов с докладом, о том, что творится в городе, сколько удалось награбить добра, были ли происшествия, и самое главное — сколько осталось продовольствия. Под самый конец совещания была рассказана история у причала.

— Значит, твои олухи упустили жирного купца с ладьёй? — С издёвкой переспросил комендант.

Командир наёмников, хозяйничавших на Подоле, развёл руками, его бандиты откровенно прошляпили знатную добычу, польстившись на барахло корабельщиков. Для вчерашних литвинских смердов железный гвоздь в своей котомке был куда важнее улизнувшей лодки. Но признать это — означало поставить под сомнение силу своего отряда.

— Ладья хорошо охранялась, десятки стрел были пущены по нам, — оправдывался неудачник.

— Возьми лучших своих людей и догоняй купца, раз мозгов совсем нет. Твоя доля от похода там. И помни, кто тебе её подарил. — Отдал приказ Швентарагис.

Он ни сколько не сомневался, что на торговце вообще нет стрелков, а если и стрельнули один раз, так на это не стоит обращать внимания. Зато бестолковая банда оборванцев, которую уже завтра станет нечем кормить, покинет город. Да и их предводитель, потом, в случае успеха что-нибудь в клювике принесёт.

Не успели мы отобедать, как Лось доложил с вышки, что к нам на приличной скорости идёт лодка с рыбаком, который возит бойцов в город. С его слов стало понятно, что: «в городе нечего жрать». Литвины, под предводительством страшного человека Швентарагиса, по всему детинцу ищут казну покойного князя, под шумок, опустошая окрестные дома. Местных пока не притесняют, а если кого и жизни лишили, то совсем немногих. Оккупанты выгребли всё, что можно было есть, впрочем, забрали и то, что нельзя. Жители близлежащих деревень ушли в леса, тот провиант, который можно было отыскать в оставленных избах — подходил к концу. Армия завоевателей попалась в ловушку. Уходить из города без серебра было немыслимо, но и с голода подыхать не хотелось. Благо река под боком. Рыбаков отпускали на лов рыбы, при условии, что им останется только десятая часть улова. Именно таким образом и ускользнул Яков из Смоленска.

В голове начал созревать план по выводу войск неприятеля из города. Если Эрдвил ищет казну, значит надо ему помочь. Подбросить информацию, что перед захватом города деньги были вывезены в двух сундуках. Наверняка кто-то видел, как мы спешно убегали из столицы, таща ящики и мешки с добром. А если, найдётся человек, который ещё и уточнит их содержимое, то Эрдвил пошлёт отряд из лучших воинов, дабы эти ящики перехватить.

Сидя в доме, мы с Савелием обдумывали план операции. Для начала определились с «засланным казачком». На эту роль подходил сын Васьки Щуки, так как Егор состоял в отряде предателя Гвидона, и вроде был как бы своим для оккупантов, а главное, принимал непосредственное участие в погрузке сундуков на ладью. Если ему поверят, то обязательно возьмут с собой. Из Смоленска отряд литвинов пойдёт тем же маршрутом, что и мы, то есть по реке, и надо сделать всё возможное, чтобы, не доходя до крепости, они высадились в лесу, а оттуда дошли до подземного хода. Про этот ход надо будет сказать обязательно, как гарантия лёгкого захвата оборонительного сооружения. Учитывая тот момент, что покидая Смоленск утром, к крепости прибываешь под вечер следующего дня, то с большей вероятностью штурм будет ночью, со стороны леса, через задние ворота. Несколько лазутчиков вместе с Егоркой, в надежде вырезать охрану полезут подземным ходом. Открытые ворота это практически захваченная крепость, но ведь могут и не поверить. А если нет, то придётся отбиваться по всем правилам оборонительного боя.

Вторым вопросом обсуждения стало количество людей, которое должен был назвать посланец. В крепости находилось семнадцать человек во главе с Пахомом, семь дружинников Савелия, четыре приказчика, пять грузчиков Васьки Щуки. Филимон и женщины не в счёт. Итого, вместе со мной тридцать вооружённых мужчин. Солидная дружина, по тем временам, да ещё за укреплёнными стенами. Значит, пошлют на захват казны не меньше сотни.

Третьим вопросом было предотвращение отхода неприятеля назад в Смоленск. После того, как ворота в крепость будут открыты, враг, ринувшийся внутрь, будет частично перебит арбалетным залпом. Уцелевшие литвины либо попрут вперёд, напролом, либо побегут назад, к лодкам. То есть на ладьи надо напасть заранее, без шума и пыли. Охрана там должна быть минимальная, три, максимум четыре человека. Её можно снять с противоположного берега, либо стрелами, либо другим, более продвинутым оружием. Эту задачу я брал на себя. Моё ружьишко для этой цели не подходило, а вот снайперская винтовка ВСК-94 — в самый раз, и прицел ночной и глушитель в наличии. Думаю, Лёня не откажет мне в такой мелочи, тем более что домашний сарай был завален моржовыми клыками, цена которым была под тысячу евро за штуку. Оптимальное место высадки было в версте от нас. Там река хитро извивалась, и находился пологий берег с полянкой, и даже старые кострища, говорившие о популярности стоянки. На противоположном берегу от полянки — лиственный лес, легко подойти и также уйти. На этом и сделали упор в предстоящей операции.

Вскоре события приняли необратимый процесс, причём по независящим от нас обстоятельствам — к нам шли гости. Лодка, поменьше ладьи Пахома, но длиннее, чем захваченный когда-то струг, пёрла к крепости работая вёслами вразнобой. Невооружённым глазом было видно, что гребцы сели на вёсла первый раз в жизни. Управлял посудиной какой-то старичок в разорванной на груди рубахе. Рядом с ним, на корме стоял детина, поблёскивая кольцами кольчуги. Команда вдруг загалдела, тыкая пальцами на новгородское судно.

— Пора сходить к двери, пока в доме нет никого, — бурча под нос, сказал сам себе.

Дверь перехода находилась в так называемом погребе, холодный камень, подобно холодильнику, помогал сохранять вино и скоропортящиеся продукты. Любое моё путешествие в погребок можно было расценивать, как поход за очередной бутылочкой столь почитаемого здесь напитка. Что ни говори, а вино предмет импорта, который при логистике средневековья весьма дефицитная штука на Руси.

День отдыха, еда от пуза, телевизор и бархатная кожа Полины расслабили и успокоили меня. И если б вечером не позвонил Лёня, после моего сообщения на его автоответчик, то завис бы на неделю, не меньше. Мы условились о встрече с подполковником на утро. Ценная кость должна была превратиться в оружие или как говаривал один из классиков, то ли Исайя, то ли ещё кто-то: оралы перековались на мечи.

— Лёха, тебе какие патроны, СП-5 или СП-6? — Леонид грузил в багажник клыки, завёрнутые в мешковину.

— Да мне без разницы, какие подешевле, такие и возьму. — Ответил Лёне.

— Тогда ПАБ-9, у меня как раз списанные есть.

Багажник захлопнулся, и довольный зять Фирташа укатил на дачу к своему командиру, заядлому коллекционеру и удачливому бизнесмену. Как тот умудрялся совмещать службу и бизнес, не укладывалось в моей голове. Зато результат наших взаиморасчётов очень хорошо укладывался.

Винтовку привезли на следующий день, не новую, но в отличном состоянии. Пробную стрельбу произвели у реки, замечаний не было. Патронов мне отсыпали аж три тысячи штук. Именно отсыпали, потому что лежали они в полиэтиленовых кульках, а не в цинковых ящиках.

— Если за год расстреляешь, то ничего, а вообще хранить их надо, согласно инструкции. — Дал последний перед прощанием совет Лёня.

Мне показалось, что после трёх тысяч выстрелов винтовка придёт в негодность, но до моих рассуждений подполковнику дела не было. Меня же ждали неизвестные гости, нагло потревожившие размеренный быт в маленькой крепости.

Увидев возвышающую на пригорке караульную вышку, судно застопорило ход, вёсла перестали стучать по воде, лодка ещё двигалась вперёд по инерции какое-то время и вскоре стала дрейфовать. Командир наёмников обдумывал сложившуюся ситуацию. Ладья, за которой они гнались, стояла у причала, и долгожданная добыча была рядом, но две башни крепости и каменная стена на возвышенности охлаждали пыл мародёров. За время водного пути им попадались несколько укреплённых населенных пунктов, где невысокий частокол уже наводил размышления оставить всё на своих местах. Тогда обошлось словесной перепалкой и несколькими камнями из пращи. Тут же всё выглядело совсем печально. Тем не менее, не попробовав нельзя иметь своё мнение о вкусе. Литвин уже собирался отдать команду править к причалу, как на одной из башенок что-то сверкнуло.

Это был тот момент, когда засветка укрепления была на руку. Мы с Савелием стояли на вышке, Ратибор поглядывал по сторонам в бинокль, пытаясь отыскать супостатов на берегу.

— Ратибор, подстрели любого, на выбор, кто без железного доспеха, из арбалета, — дал я команду.

Сам же прицелился в детину, как мне показалось, командира отряда. Стук тетивы арбалета и щелчок винтовки слились в один звук. Здоровяк в кольчуге полетел в воду, а на ладье послышался вскрик, переросший в вой. Через секунду там подняли щиты, кто-то стал грести, в итоге чего ладья прошла немного вперёд, а потом стала разворачиваться.

Ратибор выбирал новую жертву, мы же с Савелием уже спускались вниз. Всё складывалось просто великолепно. Теперь Егорка под шумок нападения мог бежать из крепости, согласно придуманной легенде.

— Ты там всех не перебей, дай уйти. — Шутя, подсказал сотник своему дружиннику.

Дело оставалось за малым, уговорить Егорку на самоубийственный поступок. Целый час мне пришлось рассказывать сыну Степаниды, что явной угрозы его здоровью нет, главное вести себя естественно, делая упор на корысть, мол, полные сундуки гривен, а тебе ни шиша не досталось. Выручил Васька Щука, выслушав сына, переглянулся с женой и сказал: — Благословляю сынок, ступай, есть время утехам, а есть время делам праведным.

Вечером, нацепив на Егора кольчугу, мы стали готовиться с Савелием в путь. Надо было спешить, использовать резиновую надувную лодку было опасно, но иного выхода не было. Отойдём на версту от крепости и запустим двигатель, чтоб больше никто не видел. Лодка уже была у сходен, как на реке показалась долблёнка. В ней сидел знакомый нам коробейник и какой-то мужичок, с рыжей бородой. Шустро работая вёслами, лодочка приближалась к причалу.

— Вечер добрый, позвольте пристать на огонёк. — Улыбаясь, проговорил коробейник.

Рыжий торговец и его спутник были чем-то похожи, не только цветом волос, но и ещё чем-то. Создавалось впечатление, что есть у них общая тайна, известная только им двоим. Если коробейник был худой и невысокого роста, то его товарищ, наоборот, прямая противоположность. Но вместе — одно целое, как говорится, не разлей вода. Тут я заметил, что пояс на шурине коробейника скорее напоминает воинский. Широкая кожа облегала талию, бронзовые прямоугольники защищали живот полукругом. Подобного защитного снаряжения мне ещё не приходилось видеть в этих краях.

— Здрав будь, Рыжий. Какими ветрами занесло? — Вступил в разговор с гостями.

— Брата жены в Смоленск везу, дюже ему надо в городе побывать, — ответил торговец.

— Как звать тебя? — Обратился к шурину коробейника.

— Зови меня Айно.

Я хотел поскорее избавиться от гостей. Время и так играло против нас, но не предупредить людей не мог.

— Литвины в Смоленске сейчас, не вовремя путь туда держишь.

— Мы это знаем, поэтому шурин и попросил. Мразь одну нам отыскать надо, там его не достать, слишком высоко сидит, а раз он к нам пришёл, то уже не уйдёт. — Рыжий в мгновенье стал серьёзным, рука державшая весло стиснула дерево так, что выступили вены.

Швентарагис, так звали кровника рыжебородого. Три года назад шурин коробейника женился на литвинке из благородных кровей, но не по христианскому обряду, а по языческому. Были там какие-то заморочки, о которых в подробностях не поведали. Жена, после рождения первенца, поехала навестить родню, показать сына, где сотник Эрдвила, польстившись на красоту женщины, обманом выкрал её и, не добившись взаимности, зарубил. Так что пришло время расплаты.

— Алексий, есть у меня одна идея. Давай поможем ему, — сказал мне на ухо Савелий, когда мы отошли в сторону, пока гости вытаскивали долблёнку на берег.

— Зачем?

— Я видел этого Айно в Мстиславле и что он вытворял со своим топором. Заполучить такого воина себе ни один князь не откажется, да только шиш им с маслом. Он судебный поединщик. А если мы вытащим этого литвина сюда, то Айно будет тебе обязан. Думаю, никто в Смоленске ему не даст сразиться со своим кровником. Швентарагис не простой воевода, а тот, кому поручили искать казну. Он и сам это должен понимать, вернее не он, а Рыжий. Уверен, этот лис не просто так приплыл на огонёк и всё подробно рассказал.

— Согласен. Тогда придётся немного подкорректировать план.

В горку мы поднимались уже вместе, ведя беседу о несчастье, постигшим столицу княжества. Кое — какие факты поведал Савелий, высказал своё мнение и Айно, а вот за ужином, Рыжий попросил переговорить со мной с глазу на глаз. В принципе, сотник оказался прав. Нам попытались сделать предложение. Вернее посодействовать некому насквозь авантюрному плану, но в итоге согласились на наш. Лишь с утра следующего дня мы отправились в путь. Пока Савелий грёб, Егорка выслушивал новые ценные указания. Они сводились к тому, что сотник князя через слово поносил неуклюжесть какого-то Швентарагиса, грозился оторвать тому причинное место и использовать вместо женщины. Расчёт был на то, что ближник Эрдвила сам вызовется участвовать в операции по захвату казны.

Крепость скрылась из поля зрения, туман практически рассеялся, и Савелий схватил Егора, чтобы тот не дёргался или ещё того хуже, пытался сигануть в воду, когда заработает двигатель. Когда мы высаживались возле Смоленска, «казачок» боялся нас больше, чем своего задания.

— Запомни, — напутствовал я Егора, — не пропусти место на реке, где надо, чтобы враги причалили. Мы за тобой будем наблюдать, как войдёте в подземный ход, помнишь, он сломанной веткой отмечен, впереди тебя будет идти кто-то из литвин. Не думаю, что удастся тихонько скрыться из виду в ответвление и отсидеться в стороне. Даже не рискуй. Тебя запустят вторым или третьим под хорошим присмотром. Не нервничай, делай всё, что тебе будут говорить. Как выйдете наружу, то сразу беги, к дому, не останавливаясь. Удачи.

Егор пробрался в Смоленск на закате, пройдя незамеченным вдоль ручья. Что и немудрено, так как знал город как свои пять пальцев. Там, где приезжий будет полчаса искать главную дорогу, чтобы добраться до центра, местный житель доберётся за пять минут окольными путями. Миновав мощеную улицу, он вскоре оказался возле конечной точки своего путешествия. Хоромы Гвидона стояли недалеко от детинца, не дом, а маленький замок.

Стук, стук!

Сын Васьки Щуки постукивал в ворота, словно в маленький барабан, не сильно, но громко. В зловещей тишине оккупированного города стук раскатистым эхом понёсся по всей улице, будя дворовых по всей окрестности. Несмотря на то, что в совсем не простое время, опасаясь за свою шкуру, хозяин постоянно держал серьёзную охрану у ворот, сторожа умудрились перебдеть. Лишь только через пятнадцать минут, выслушав, что дело касается кучи серебра, а не заговора зубов для лихого налёта, впустили гостя во двор.

— Два сундука с серебром? — Переспросил Гвидон.

— Вот тебе крест, отец наш родной! — Егор перекрестился три раза, не забыв скрестить указательный и средний палец на левой руке, как учил Лексей, чтоб Бог не наказал за враньё.

В принципе, он и не врал, добро в армейских ящиках стоило не мало, конечно, не столько серебряных гривен, сколько влезет в сундук, но в маленькую шкатулку — точно.

Утром, едва петухи прокукарекали о восходе солнца, боярин потащил Егорку в детинец, по пути пообещав всыпать десять плетей за дезертирство и наградить шапкой серебра, если казна будет отбита. Эрдвил изволил потчевать, и Гвидона выслушивал Швентарагис, это было очень кстати. Комендант Смоленска приходился боярину дальним родственником, третья вода на киселе, всё же, какая — никакая, а родня. Егорку же позвали только тогда, когда была рассказана история про сотника Савелия и его обещания. Швентарагис задавал вопросы и махал перед глазами «казачка» острым ножом, следя за реакцией. Егорка не дёрнулся, после того, как он прокатился на моторной лодке, со скоростью превышающей галоп самого резвого коня, испугать его можно было разве что драконом. Литвин, конечно, был страшен, но не настолько.

— Ты пойдёшь с нами, будешь показывать дорогу, и в лаз подземный полезешь. Коли что пойдёт ни так — умирать станешь долго и мучительно, — пообещал литвин.

Комендант отпустил Гвидона, наказав собирать людей и готовиться к походу. Наконец-то всё стало на свои места. Отряд наёмников, погнавшихся за купеческой ладьёй, как раз напоролся на крепость, потерял своего командира и пяток людей. Неудачники по дороге назад разбежались, но несколько человек, преданных Швентарагису вернулись. Они и рассказали о случившемся. По времени всё совпадало, тютелька в тютельку. В случае чего, Гвидоша отвечает за своего человека. Надо доложиться князю, а этого Савелия пленить и разорвать между деревьями. А может не докладывать Эрдвилу, захватить казну и дёрнуть к Даниилу, например. Или лучше к Конраду, тот за серебро и монастыри свои не гнушиться разорять. С такой казной везде примут с радостью, хотя… проще уж отравить князя, и самому попробовать занять его место. Наёмники пойдут за тем, кто заплатит, а у Эрдвила серебра уже нет, вообще ничего нет, кроме верной дружины.

— Ладно, сначала надо отбить казну, всё остальное потом. — С этими словами комендант пошёл к князю, докладывать, что местонахождение серебра обнаружено.

Эрдвил, аж из-за стола подпрыгнул, когда узнал новости. Возбуждённый, он стал кружить по горнице, хлопал себя по ляжкам и что-то бормотал себе под нос. Подскочив обратно к столу, он оторвал от зажаренного целиком гуся ножку, откусил кусок мяса и, поворачиваясь к Швентарагису, обрызгал того жиром.

— Ты понял? Понял, как надо делать? Каков хитрец, иметь заранее отстроенную крепость, чтобы в случае чего, спрятать казну. Кто этот Савелий, ты узнал?

— Удалось выяснить, что он был сотником Рязанского князя, утащил всю его казну, а перед смертью Святославовича долго разговаривал с ним в детинце. Это всё, что знал комендант от слуг.

— Так ему не привыкать, князей обчищать!? Наверно, уже в привычку вошло? Возьмёшь пять десятков, нет, лучше сотню моей дружины! Хотя, сотни будет для тебя многовато, да и лошади в лесу не нужны, оставишь здесь. А раз так, бери отряд этого, как его… Гвидона, надо ж кому-то грести на вёслах и вперёд под стрелы лезть и своих псов. Ну и десяток Клейстута, так уж и быть, отдаю. Как раз полсотни и наберёшь. Казну сразу сюда, и смотри, — Эрдвил буквально прожёг взглядом коменданта, будто слышал все его мысли, относительно серебра, — не перепутай ничего.

Почти четыре десятка закалённых в боях дружинников князя, двенадцать человек изменника Гвидона, Швентарагис с тройкой своих телохранителей разместились на четырёх, самых больших судах, которые удалось найти. Среди этих кораблей был и бывший разбойничий струг. Продовольствие не брали, комендант рассчитывал подкормиться по дороге и пировать уже в захваченной крепости. По рассказам Егорки, лошади там гадят овсом, так как от изобилия корма не успевают переварить съеденное, а куры не могут ходить от обжорства. Всё это внушало оптимизм в голодных животах литвинов.

Весь день мы отрабатывали варианты по обороне крепости. Возле задних ворот вкопали шипастые звёздочки, они торчали из земли на высоту указательного пальца. Если атакующие преодолевали полосу препятствий и оказывались бы во дворе, то сразу натыкались на стальные тросы, натянутые буквой «П» на уровне колен и шеи человека среднего роста. Освещать ночной бой должны были костры, два основных и два запасных. Для быстрого поджога возле сложенных смолистых деревьев были установлены банки с бензином и спички. Филимон, как ответственный за пожаробезопасность, потренировался на макете и остался весьма доволен. Все мужчины, которые прибыли в крепость, были экипированы доспехом и вооружены, кроме Айно. Рыжебородый отказался от кольчуги, мотивируя тем, что это главный бой в его жизни, и драться он будет голый по пояс. Отряд Васьки Щуки тренировался в стрельбе весь день, с перерывами только на приём пищи, болтов загубили без счёта, но оно того стоило. Вообще, Русский народ быстро осваивает малознакомое оружие, снайперов из грузчиков не вышло, но поддержать стрельбу по плотной массе противника были в состоянии. От мечей они отказались, отдавая предпочтение тяжёлой палице, напоминающей палку со стальным шаром на конце, утыканную короткими шипами. Я их привёз парочку, на пробу и как оказалось, не прогадал. Команда Пахома Ильича, уже имея боевой опыт, получив свой участок обороны, немного потренировалась с арбалетами и большую часть времени уделяла построению, образуя линию щитов. За медицинскую помощь отвечал повар — хазарин; бинты, мази, йод лежали у него в сумке через плечо. На подхвате у него был цыган. Он постоянно жил в конюшне, и кроме ножа с кнутом, никакого оружия не признавал, так и оставался сторожить лошадей, готовый по первому требованию прийти на помощь. Наконец настал тот час, когда к нам примчался Рыжий. Три лодки встали на ночёвку в двадцати пяти верстах вверх по реке. Ожидать их следовало не раньше шести — восьми вечера, так как со слов нашего добровольного шпиона, в ладьях сидят литвины, для которых река хороша с берега, к тому же, с одной посудиной им явно не повезло.

— Главное — отбить первый натиск, второй штурм будет на закрытые ворота. Литвины перегруппируются, попытаются сделать таран и проникнуть в крепость. Тут уж вся надежда на арбалетчиков, сидящих на вышке. Если будет совсем туго, вызывай меня по рации. — Мы пожали с сотником руки, Савелий отправился руководить обороной крепости, я же с Пелгуем отплывал на место засады.

Лодку спрятали в тридцати метрах от лежки, замаскировав ветками. При свете солнца не разглядеть, не то, что вечером, а уж тем более, ночью можно не беспокоиться. Соорудив небольшой навес из маскировочной сетки, расстелили коврики, на которых собрались лежать, пообтёрлись и стали наблюдать. Прямо под нами начинается почти вертикальный откос яра, стрельба с балкона, иначе не назвать. Пелгуй очень внимательно рассматривал бинокль, если с подзорной трубой ему уже приходилось знакомиться, то тут только запрет на любые разговоры сдерживал восторги радости.

— Дядя Лексей, а ночью будет в двойную трубу видно? — Не выдержав любопытства, зуёк прошептал мне прямо в ухо.

Приложив указательный палец к губам, кивнул головой и проверил шкалу прицела. Ширина реки пятьдесят шесть метров, пуля летит триста метров без отклонения, стрельба почти в упор. Ни каких поправок. Работая одиночными, можно перебить весь отряд литвинов, которые останутся охранять лодки, а затем и тех, кто будет бежать к ним, после неудачной осады крепости. Оптимально, конечно спалить врагов ещё на подходе, но нечем. Второго «Шмеля» не было, а ракета без пусковой трубы, что граната без запала. Пока было время, показал мальчику, как снаряжать патронами магазин. Зуёк попробовал повторить и вскоре научился.

— Как только я отложу пустой магазин в сторону, сразу засовывай в него эти стрелы. Понял? — Так же, на ухо сказал Пелгую. Пострелёнок кивнул головой в ответ.

Как только стало вечереть, зуёк заметил караван из трёх судов и плота. Одну из них смогли затащить на песчаную косу берега, вторую поменьше просто привязали к первой, а вместе с ней и плот сдрейфовал к берегу. Вот тут и начались сюрпризы, с одной лодки люди высаживаться не стали. Хитрый противник решил нанести удар с двух сторон: с берега через подземный ход и с воды, для подстраховки. Двенадцать человек, неплохо экипированных, вооружённых копьями и большими топорами, сидели в ладье и ждали сигнала. Высадившихся литвинов было не сосчитать, они закрыли своими телами всю опушку. Тут я заметил Егорку, его нетрудно было отличить от остальных, кольчуги были далеко не у всех, десять, может двенадцать воинов имели такой дорогой доспех. Как у «казачка» не отобрали стальную рубаху, оставалось только догадываться, видимо, удалось втереться в доверие. Двое остались у лодок, остальные, кто высадился, без лишнего шума углубились в лес. Местность, по которой они пошли, мне была хорошо знакома, сам с Егором проходил этот маршрут два раза. Оставалось ждать сигнала Савелия, как только будут обнаружены литвины у крепости, мне необходимо было снять охрану у лодок. Правда оставался неучтённый отряд головорезов, но без него моим ребятам будет легче справиться.

Началось. Трижды кто-то ухнул филином и на лодке засуетились, стали разбирать вёсла. Зуёк засопел, а затвор винтовки дважды глухо лязгнул. Охрана стоянки упала на землю без звука, кричать с размозжённой головой пока еще не научились. Позиция на возвышенности, четыре с половиной метра от уровня реки, мишени — как на ладони. Что бы промахнуться — надо постараться. Люди посыпались на дно лодки словно горох, никакой пощады завоевателям. Вы пришли на Русскую землю грабить и убивать — получите той же монетой. Факел на ладье, пока его не выкинули в реку, на пару секунд осветил поле боя. Кто-то пытался закрыться щитом, кто-то падал на палубу, не видя противника, который бесшумно, непонятно чем лишал жизни воинов; самые опытные пытались выпрыгнуть из струга, но на берег живым выползти не удалось никому. Три минуты скоротечного боя, нет, бойни. Третий магазин опустел, Пелгуй подсунул мне под руку уже снаряжённый.

«Вот молодец, не растерялся». — Подумал про себя.

На ладье вой, убиты не все, теперь началась работа палача. Пуля, способная пробить бронежилет, прошивает тела насквозь, только кровь, облачками пара, иногда вздымается над поверженным телом.

— Савелий. Приём. — Пытаюсь связаться с сотником по рации.

— Алексий, они пошли в подземный лаз, как у тебя? — Звук в наушнике немного приглушен, но слышимость чёткая. Савелий на вышке, я же всего в километре от него.

— Чуть больше дюжины, к тебе пошли около трёх десятков. Береги людей.

Оставалось ждать, зуёк лихорадочно заталкивал патроны, иногда они выскальзывали, но ругать за это было нельзя. Он и так сосредоточен до нельзя, старается. На его глазах, считай, перебили мужское население целой деревни и мысли у него должны быть весьма разнообразные.

«Да, они враги, но всё же люди. Может, они заслуживали хотя бы перед смертью увидеть, кто их убил? Но они пришли ночью, а значит, хотели остаться незаметными. Значит всё правильно. В жизни именно так должно быть, не делай того, чего бы ни хотел, чтоб сделали с тобой. Так говорил дед, рассказывая, что Мир произошёл из яйца утки. Дядя Лексей эту утку пас, раз у него такое грозное оружие». — Думал про себя Пелгуй.

Швентарагис был больше хитрым, чем опытным командиром. Поставив себя на место Савелия, решил, что рязанский сотник имеет возможность ускользнуть, бросив в бой всех своих людей, прихватить серебро и уйти по воде. Поэтому перед началом операции и принял решение подстраховаться со стороны реки, отобрав в десант самых сильных и надёжных воинов. Выйдя непосредственно к подземному лазу, литвин осмотрел место. Сквозь деревья была видна стена крепости, очень странная, сделанная из деревянных квадратных щитов, ворота заперты, не видно ни души. Ещё бы, какой глупец будет нападать со стороны леса? Смоляне перехитрили сами себя, не учли, что литвин в лесу, как белка на дереве: захочет — спрячется, а захочет — покажется. По его команде пятеро опытных дружинников полезли в подземный ход. Егорка пытался пойти первым, чтоб показать, что к чему, но усатый литвин только покачал головой: — Кольчугу сними, шум ни к чему.

— Не буду. Если у тебя брони нет, то не значит, что и у меня быть не должно. — Огрызнулся Егор.

«Ну, ну, ненадолго», — сказал про себя «усач», мысленно примеряя железную рубаху на себя.

Егорка шёл предпоследним, усатый замыкающим. Лаз высотой в полтора аршина, балки поддерживают свод, до крепостной стены ровно двадцать саженей, двигаться можно только на четвереньках, так гуськом и полезли, у первого был короткий факел. Вооружённые ножами убийцы вскоре оказались внутри крепости, сдвинув плетеную крышку люка, чтоб могла пролезть голова, литвин затушил факел. Надо было время, чтобы глаза привыкли к темноте. Ближе к противоположной стене тлел оранжевыми углями костёр, у ворот, которые надо было открыть, никого не было. Единственный часовой, прислонившись спиной к колодцу, спал, склонив голову к груди.

«Богато живут, охранник в кольчуге, — подумал Свиртил, — я, княжий дружинник, не имею такого доспеха, а тут каждый засранец щеголяет в броне».

Перехватив нож поудобнее, литвин, не дыша, стал подкрадываться к спящему. Луна периодически освещала двор крепости, редкие облака иногда закрывали её, но мишень была видна. Дождавшись, пока очередное облако даст тень, убийца бросился вперёд, зажал рот сторожа ладонью и резанул ножом по горлу. Раздался скрип железа по пластику. Свиртил не поверил своим глазам, предательский холодок пробежал по спине. Спящий охранник был мертвее мёртвого. Какая-то нечистая сила, кукла — а не человек. Манекен, который можно увидеть в магазине готовой одежды, был использован мною по прямому назначению. Щелчок тетивы прервал удивление литвина.

— Аа… тук.

Приглушённый вскрик и стук тетивы арбалета слились воедино. Свиртил не успел упасть, как чьи-то руки подхватили его, бережно укладывая на землю, рядом с колодцем.

О сигнале, что можно вылезать, литвины не договаривались. Свиртил никогда не подводил. Люк сдвинулся, сползая в сторону, и литвины стали один за другим выползать из подземелья прямо в лапы Лося. Егорка избежал участи побывать в руках богатыря благодаря своей прыти, вернее сильному толчку сзади. Мстительный Усач нарочно подтолкнул «казачка», не ведая, что тем самым спасает его. Расчёт был на то, что смолянин зашумел, и его пришлось прирезать. Выскочивший вслед за Егором, Усач почуял неладное и попытался кувыркнуться через голову, удачно миновал Лося, но стукнулся головой в спину проводника. В это мгновенье страшной силы удар по затылку лишил усатого чувств, а вслед за этим и жизни.

— Это я, Егорка. — Успел прошептать «казачок» и со всех сил бросился бежать к дому, как учили.

Савелий видел весь ход операции и остался доволен. Поскольку теперь предстоял бой, сотник спускался с вышки, освобождая место новгородским стрелкам. Кирьян и Семён заняли позицию. Евстафий как всегда устроился лучше всех, сидя на втором этаже дома, из окна мог вести прицельную стрельбу по ворвавшемуся во двор противнику. Все были готовы и ждали, когда ворота раскроются, приглашая штурмующих внутрь, поискать свою смерть. Пройдя возле казармы, сотник кивнул полуголому воину и остановился. То, что делал рыжебородый, напомнило Савелию древнейший ритуал, о котором он только слышал, но никогда не видел. Луна вновь осветила поле будущего боя, и теперь стало видно оружие Айно.

Полутораметровая рукоять топорища, защищенная стальными полосками, была посеребрена, широкая боевая часть лезвия подобно уходящему месяцу сужалась к обуху. Рыжебородый воин никому не показывал своего оружия, боевая часть была скрыта кожаным чехлом, и только сейчас, острый глаз мог разглядеть рисунок, нанесённый на железе. Айно, полный спокойствия и величия, опёршись на огромный топор, смотрел в небо. Голый по пояс, с широким боевым поясом, доставшимся от деда, он пел песню. Древнейшая песнь последней битвы, славяне пели её, когда знали, что идут на смерть. После этой песни жизни для воина уже нет, он находится в промежуточном мире, между явью и правью. Слова стихов запоминались отрывками и говорились разными людьми. Немного людей осталось, кто знал все слова наизусть, ещё меньше, кто не боялся её повторить.

— Жаль, такой воин, но это его выбор. — Савелий понял, что больше не сможет поговорить с Айно и поспешил к воротам. Начиналась вторая фаза сражения.

За стеной в лесу, Швентарагис давал последнее указание перед штурмом.

— Витовт, Кейстут, Любарт, как откроются ворота, вы со своими людьми вбегаете во двор и окружаете терем, постарайтесь вышибить дверь. Гвидон, твои люди проходят к воротам у реки, и не дают никому сбежать. Постарайтесь как можно больше взять живьём.

Ворота распахнулись, в темноте было плохо видно, кто это сделал, да разве это важно? Литвины побежали вперёд, телохранители Швентарагиса остались на месте, впрочем, как и боярин Гвидон. Не добежав метров десяти до ворот, плотный строй запнулся и рассыпался, послышались вопли и многочисленные литвинские проклятья. Многие шипы нашли ступни атакующих, а некоторые и другие участки тела. Перед воротами образовалась куча тел, задние напирали на передних, те протыкали ноги, падали и не давали пройти вперёд. По этому скоплению дали залп из арбалетов. Швентарагис не взял ни одного лука, все остались с десантом, отвечать было нечем. Более десяти человек остались лежать у ворот, пусть убито немного, но раненые в бой уже не пойдут. Витовт уцелел, от стрел уберёг щит, а торчащие из земли, как иголки у ежа шипы, не задели ноги. Вот и ворота, впереди дом, скорее туда. Не пройдя и пяти шагов, низкорослый Витовт рухнул на землю, стальной трос зажужжал как гитарная струна, подниматься стало страшно. Из всего десятка он уцелел один, рядом упали ещё три дружинника, через мгновенье свалился Кейстут с двумя болтами в груди, не помогла и куртка с железяками, нашитыми на внутренней стороне, снятая с тевтонского рыцаря.

— Отходим, засада! — Крикнул Любарт, сообразив, что дело оборачивается совсем не так, как было задумано.

Литвины побежали назад, по телам раненых и павших бойцов. Быстрее, к спасительному лесу, где за деревьями можно укрыться, передохнуть, не боясь смертоносных стрел. Тут и обнаружилось, что поле перед стенами усеяно волчьими ямами. Сработали, правда, всего две ловушки, но и этого было достаточно для смятия боевого духа. Многим показалось, что они везде и дисциплина рухнула. Первыми кто драпанул к лодкам, стали выжившие люди Гвидона. Сам он остался только потому, что был окружён телохранителями родственника. Швентарагис на глаз прикинул потери. Двенадцать было убито, сколько ранено — не понятно, но некоторые уже перевязывают друг друга. Много, но не смертельно. Литвины были опытными воинами. Неудачи случались и раньше, надо просто немного обождать, перевести дух и с новыми силами броситься вперёд. Колючек, пробивающих ноги больше не будет, ну а стрелы, так на войне убивают. Тем более была надежда на успешную высадку десанта, время как раз подходило, и ворота до сих пор открыты. Сейчас начнётся резня.

— Вперёд, за мной! — Прокричал Швентарагис, увлекая оставшихся воинов в атаку.

Бах! Ворота захлопнулись если не перед носом нападающих, то совсем рядом. И снова волна откатывается назад, оставляя убитых и раненых. Десанта с реки не слышно, помощи ждать неоткуда. Ещё шестеро легли у ворот и судя по всему навсегда. Способных держать оружие осталась меньше четверти отряда. «Хоть волком вой» — думал про себя литвин. И вой раздался, да такой, что в ушах стало звенеть. Ворота крепости распахнулись, внутри зажглись костры, причём как-то сразу, и очень ярко. В воротах стоял, голый по пояс воин держа в руке боевой топор.

— Я Айно! Вызываю тебя пёс — Швентарагис на поединок! Бой до смерти!

Литвина передёрнуло от услышанного имени. Именно им когда-то пугала его несостоявшаяся младшая жена, проклиная перед смертью. При других обстоятельствах, Швентарагис бы наплевал на этот вызов. Он не был трусом, и без особого труда мог бы выйти победителем в схватке с двумя — тремя своими лучшими воинами, тем более, сейчас, когда злость от неудач только удвоила силы. Настал тот момент, когда своей удалью можно поднять боевой дух всей дружины, для решающей атаки. Поединок был наилучшим выходом. Отбросив щит, который не защитит от удара двуручного топора, Швентарагис вышел на освещённый участок перед воротами. Стрелы никто не пускал, стояла тишина, даже раненые перестали скулить. И тут он обратил внимание, насколько хорошо вооружён противник, все в броне, стальные закруглённые шлемы, почти у каждого щит, в руках либо топор, меч или шестопёр. Его ещё не оставляла мысль, что десант наверное заплутал и вот — вот начнётся атака. Он не понимал, что для него уже всё кончено, пора было думать о смерти, а не о том, как выжить. Один из телохранителей передал командиру другую секиру, с более длинной рукоятью и выслушал последнее наставление.

— Как только я подрублю ему ноги, сразу врывайтесь в крепость. — Сквозь зубы, так, чтоб больше никто не услышал.

Айно не волновал бой у ворот, он видел, как тренируются люди странного Алексия, как отдаёт приказы брат по вере Савелий. После обряда исполнения песни многое открылось рыжебородому воину, он знал, что всё будет в порядке, не знал только, как закончится поединок. Результат суда Богов неизвестен никому. Перед глазами стояла его жена и годовалый сын, скоро, совсем скоро они увидятся снова. Тяжёлое дыхание противника размыло видение. Кровник был в кольчуге и шлеме, топор по размеру почти не уступал топору деда, двигался немного тяжеловато, но умело. Немудрено, плохой воин не смог бы убить его жену, которая сама стоила двоих.

— Хах! — Швентарагис не вытерпел и с криком нанёс удар первым, наискосок, чтобы обратным движением ударить по ногам.

Айно отскочил и выбросил топор вперёд, удерживая одной рукой. Приём очень сложный, так как требует недюжинной силы руки. Дед рассказывал внуку, что после такого броска, соперник пытается сбить удар влево или вправо и нанести встречный. Это тот редчайший случай, когда на топорах можно фехтовать. Сильная рука может выдержать сбивающий удар, главное не бояться и послать корпус вперёд. Топор, скользя по топорищу противника, срезает пальцы, а если повезёт, то и ладонь. Любимый приём был отработан до автоматизма.

— Как же ты смог зарубить мою жену? — Айно смотрел на безрукого Швентарагиса, пытавшегося пережать культю, перехватил топор двумя руками и разрубил лицо негодяя пополам, через полумаску шлема, вонзая сталь до самой груди.

Литвины ахнули, но не дрогнули. Бой длился секунды и их рубаку — командира поймали на какой-то ловкий финт. Любарт повёл оставшихся в живых воинов в атаку. Айно, до этого абсолютно спокойный, вдруг преобразился, медвежий рык вырвался из его горла, топор совершил полукруг, срезая чью-то голову, рассёк грудину другому. Мгновенье и стальной полумесяц возвращается обратно. Снова упали двое. Один бился против десяти, Кирьян с Семёном выстрелами из арбалетов прикрыли фланги, литвины отпрянули и, сомкнув ряды, бросились на Айно, стараясь смять его щитами. Рыжебородый рубанул по ногам, свалил ещё двух, но голый торс уже заливался кровью, в левой руке торчал нож, бок, чуть выше боевого пояса был разрублен, а Айно всё стоял, внушая страх врагу одним своим видом.

Савелий не вытерпел, нарушив просьбу Алексия не покидать стен крепости, он рванулся вперёд, на помощь Айно. Литвины побежали, последним, кого забрал с собой Айно, был Любарт. Топор увяз в теле десятника, а сил его вытащить уже не было.

Бегство возглавлял Гвидон, так и не обнаживший свой меч ни разу. Бежали, как кабаны, загнанные на охоте, не разбирая мелких деревьев, напролом. О раненых никто не думал, свою б шкуру спасти. Призрак непобедимого воина с топором стоял перед глазами, казалось, что он бежит сзади, и вот — вот кровавая секира опустится на голову, разрубая напополам, как спелую тыкву.

Обратно не вернулся ни один литвин, парочка наёмников Гвидона, драпанувшие в начале боя, возвращаться в Смоленск тоже не стали. Какой смысл, если обещанного серебра не видать, как своих ушей. Живот спасли, и то хорошо. Так и слонялись они по дремучим лесам, пока не вышли к передовому отряду Ярослава, описав события таким образом, что выходили они белыми и пушистыми.

Раненым литвинам оказали медицинскую помощь. Выжили в основном те, кто проколол ноги при первом штурме и сумел отползти к лесу. Витовт, не получивший ни одной царапины рассказывал всё, что знает, а на вопросы, ответа на которые не знал — выдумывал. У меня создавалось впечатление, что спроси у него теорему Ферма, — Витовт и тут выкрутится. Тем не менее, основное было понятно — армия оккупантов голодает и вскоре покинет город, подпалив его в отместку.

Вечером справляли тризну по Айно. Герой, сумевший в одиночку переломить ход сражения, спасший множество жизней ценой своей, заслуживал самых пышных похорон. Тело, облачённое в полный доспех, положили на трофейную ладью. Класть топор рядом с героем запретил коробейник, на правах родича. Это оружие Рода, секира будет служить дальше, как до этого служила сотни лет предкам Айно. Никто спорить не стал, не тот случай.

Лодку вывели на середину реки, Савелий поджог обмотанную просмоленной паклей стрелу и выстрелил навесом в сторону корабля. Из неё сначала заструился дымок, перерастая в небольшое пламя, ещё мгновенье — и весь корабль был охвачен огнём. Дрейфуя по реке, ладья отправилась вниз по течению в свой последний путь. Душа Айно ещё сорок дней будет находиться между мирами, пока не попадёт в Ирий — такова цена подвига.