Книга: Игра в гестапо
Назад: От автора
Дальше: Часть вторая ИГРА В ГЕСТАПО

Часть первая
ЯБЛОКО РАЗДОРА

1
Когда жена повышала голос, Курочкин с тоской думал о том, что супруга капитально ошиблась в выборе профессии. Ей следовало бы работать не в бухгалтерии издательства, а как минимум в службе громкого оповещения Управления гражданской обороны, где носить чин не ниже полковничьего. Голос, который жена неэкономно расходовала всего лишь на громовое «Дми-и-и-трий!», можно было бы тогда использовать с гораздо более высоким КПД, – например, вместо сирены на случай объявления учебной тревоги. Курочкин очень ярко представлял себе, как при первых завываниях его Валентины жители всего микрорайона трусливо втягивают головы в плечи, хватают детей, документы, теплую одежду и запас продовольствия на три дня, а затем дисциплинированно мчатся в бомбоубежище, дабы переждать там ядерную атаку вероятного противника.
К сожалению, никакого убежища от родной жены у самого Курочкина не было: маленький чуланчик два на три метра, где Дмитрий Олегович выклянчил себе место для мини-лаборатории, не имел никакой защиты от прямого попадания супруги. Дверь в чуланчик лишена была даже намеков на задвижку, – чтобы Курочкин не обольщался по поводу своих прав и обязанностей в семье…
– Дми-и-и-трий! – раздалось уже совсем рядом.
Задребезжали на полках пустые реторты и склянки с препаратами. Завибрировали тигельки на краю стола. Гулко отозвался жестяной кожух старенького вытяжного шкафа. Мутная капля сорвалась с конца пипетки и вместо предметного стеклышка микроскопа угодила прямо на брюки. На его любимые синие домашние брюки.
– Черт… – прошептал Курочкин, не без любопытства наблюдая, как едкая дрянь из пипетки деловито пожирает органический краситель. Через пару секунд в ровном океане брючной синевы возник остров цвета Гренландии на школьном глобусе. Формой возникший остров напоминал почему-то Мадагаскар. Эпоха Великих географических открытий таким образом продолжилась, но брюки были испорчены. Впрочем, нет худа без добра: теперь-то и ежику ясно, что препарат нуждается в доработке. В таком виде он элементарно непригоден для перорального применения, поскольку эта гадость первым делом сожжет слизистую рта. Сукины дети! Этих горе-фармацевтов из «Витакса» неплохо было бы накормить хоть разок их собственными безумными снадобьями. Для профилактики будущих глупостей. Подобное, как известно, лечится подобным.
Дверь в чуланчик распахнулась. Курочкин поспешно задвинул под стол ногу с белым пятном на коленке, чуть не опрокинув при этом термостат – ценный прибор, который Дмитрий Олегович вынес с институтской свалки. По правде говоря, ценный прибор пока не работал, и Курочкин использовал его в качестве сейфа. Круглая дверца термостата с тихим недовольным лязгом приотворилась, оттуда начала вываливаться пластмассовая коробочка с опытными образцами.
– Вот ты где! – произнесла Валентина таким тоном, словно бы ожидала найти мужа в каком-нибудь другом месте квартиры. Например, в холодильнике или на антресолях среди старой одежды.
– Вот я где, – на всякий случай подтвердил Курочкин, преданно глядя на жену. Правой рукой, нырнувшей под стол, он сумел подхватить коробочку и засунуть ее в карман брюк, а правой ногой – прихлопнуть дверцу взбунтовавшегося сейфа.
– Работаешь, – уличила Валентина.
– Нет… Ну так, немножко, – отозвался Курочкин, изображая на пальцах размеры сегодняшней работы. Буквально с ноготок.
– Трудишься в выходной день, – с нажимом уточнила супруга. Тигельки на краю стола вновь жалобно звякнули.
– Э-э, доделываю… – с покаянной миной согласился Дмитрий Олегович. – Понимаешь, Валечка, эти идиоты из «Витакса» выбросили на наш рынок одно патентованное средство…
– Это ты у меня идиот, – проникновенно объявила Валентина. – Патентованный. Поглядите-ка на морального урода, на которого я сдуру польстилась двадцать три года назад. Мало ему шестидневной рабочей недели в его поганой конторе, – он еще ухитряется брать свои порошки и капли домой. Ни копейки лишней с этого не имея. При зарплате, которой хватает на неделю, если питаться одними макаронами… Разве не идиот? – Супруга обвела глазами лабораторное имущество, призывая в свидетели своей правоты курочкинские реторты, микроскоп и вытяжной шкаф. Испуганное оборудование в который уже раз послушно завибрировало в такт словам Валентины. «Жалкие трусы, – с горечью подумал Курочкин. – И вы – с ней заодно!»
Жена несколько приуменьшила размеры его зарплаты, однако в принципе была права. НИИ экспериментальной фармакологии, где Дмитрий Олегович сидел на ставке старшего научного сотрудника, не баловал высоким жалованием, зато загружал своих служащих под завязку. Ежемесячно на внутреннем рынке возникало несколько десятков новых препаратов, которые в лучшем случае могли оказаться бесполезными, а в худшем – небезопасными. Каждое снадобье нуждалось в элементарной проверке, однако дураков, согласных вкалывать день и ночь за государственное пособие, в родном НИИ становилось все меньше и меньше. Народ уходил в частные фирмы на непыльную работенку консультантов, и после каждого объяснения с супругой Курочкин честно завидовал счастливцам. Однако почему-то все равно оставался в числе немногих могикан, приходящих на службу в девять и уходящих только после восьми. Должно быть, Курочкину просто нравилась его работа. Его вдохновляла возможность удовлетворять свое научное любопытство даже за маленькую зарплату. Возможно, это и было самым настоящим сумасшествием. Курочкин даже иногда намеревался пойти и провериться у психиатра, не псих ли он.
– Значит, так, – сурово сказала Валентина, дождавшись, пока все имущество в чуланчике засвидетельствует почтение истинной хозяйке квартиры. – Опыты прекращаются. Сейчас получишь деньги и немедленно отправишься в магазин за яблоками…
– За яблоками? – удивленно переспросил Курочкин. Перед глазами его возникла вдруг картинка: Адам, Ева, древо и Змей. Неужто Валентина решила провести сеанс познания Добра и Зла при помощи магазинных фруктов?…
– Для яблочного пирога, – вывела его из транса супруга. – Сегодня вечером у Терехиных серебряная свадьба. Мы с тобой приглашены, обалдуй!
Курочкин искоса глянул на микроскоп. Бросать опыты ужасно не хотелось, тащиться вечером к Терехиным – тем более. Глава семейства был краеведом-любителем. Рассказами о древних камешках и черепушках он мог насмерть уболтать любого.
Пока Дмитрий Олегович мысленно перебирал варианты, как бы вернее отбояриться от несвоевременного поручения (а заодно – и от попадания в лапы краеведа), супруга легко вытащила его из уютной тесноты рабочего чуланчика, сунула ему в руку полиэтиленовый пакет с устрашающей физиономией и несколько купюр. Сумма, даже на взгляд малосведущего в ценах Курочкина, была мизерной.
– Хватит, хватит, – успокоила его Валентина. – Я все хорошенько рассчитала, должно хватить… Бухгалтер я или кто?
Вопрос не требовал ответа. На беду Курочкина, жена была знающим бухгалтером. Не доверяя мужу сдачу, она выдавала денег на покупку тютелька в тютельку. Заначка исключалась.
– Возьмешь самых дешевых, понял? – между тем инструктировала супруга. – Все равно в пирог. Если в ближайшем магазине нет, пойдешь в другой, на Автозаводской! И не вздумай покупать у кавказцев. У них – зверские цены и вообще… Подозрительные типы, по глазам видно. Недаром их милиция гоняет.
В отличие от жены, Курочкин ничего против кавказцев не имел. Люди как люди. В другое время он бы рискнул осторожно поспорить с Валентиной. Но не сейчас. Сейчас важнее было, пока не поздно, пресечь на корню идею с пирогом и таким образом избежать культпохода к Терехиным.
– Видишь ли, Валечка, – осторожно проговорил Дмитрий Олегович. – Я, разумеется, могу сходить в магазин, но… У яблок в конце октября есть одно неприятное свойство…
– А что такое? – мигом насторожилась жена. Только лишь в одной области домашнего хозяйства она более-менее доверяла мужу. Особенно после того случая, когда импортное масло, заранее при помощи трех химтестов признанное Курочкиным несвежим, таковым же и оказалось на вкус. Последнее, кстати, обнаружилось лишь в тот момент, когда с конвейера сошел пятидесятый бутерброд для масштабного юбилея директора издательства, главного начальника Валентины по службе.
– Серотонин, – с озабоченным видом обронил Курочкин. – Самый опасный из биогенных аминов, и как раз в эту пору активно накапливается в яблочной мякоти…
Дмитрий Олегович не обманывал жену, только слегка преувеличивал. Серотонин был действительно довольно вредным для человека природным токсикантом, однако лишь в том случае, когда человек умудрился бы в один присест слопать килограммов десять свежих яблок. Правда, до этого у него был бы максимальный шанс пострадать от обычного расстройства желудка.
– И на что влияет этот твой серый танин? – наморщив лоб, принялась допытываться супруга.
Курочкин с трудом подавил желание соврать, будто бы этот токсикант очень вреден при остеохондрозе. Остеохондроз в кратком списке Валентининых хворей занимал почетное первое место, а жена очень уважала свои болезни. Увы, крупное вранье в профессиональной области было для Курочкина непереносимо.
– Вещество обладает сосудосуживающим эффектом, – отчеканил он как по писаному.
Валентина задумалась. Отказываться от идеи серебряно-свадебного пирога для Терехиных ей очень уж не хотелось.
– Ничего, – решила она, наконец. – От яблок еще никто не умирал. Добавим к этому продукту еще бутылочку коньячку из моих запасов – и полный порядок. Танин этот твой сосуды сужает, коньяк расширяет. Так на так выходит… Давай-ка двигай в магазин.
Курочкин про себя чертыхнулся, но поздно: жена все-таки приняла решение, теперь ее и трактором не сдвинешь. Нечего и пытаться. Через полминуты он уже топтался у двери, почти смирившийся со своей участью.
– Не позже двух чтобы был дома, – напутствовала Валентина. – Иначе пеняй на себя.
– У меня, между прочим, часы сломались, – пробормотал Курочкин в последней отчаянной попытке уцепиться за порог родной квартиры.
– Будешь спрашивать время у прохожих, не маленький, – пресекла жалкое подобие бунта супруга. – Хотя… Ну-ка, подожди! – Валентина скрылась в своей комнате и вскоре вернулась оттуда с будильничком в руках. Курочкин и опомниться не успел, как древний бабушкин агрегат на двух с половиной камнях был с помощью желтой ленточки прилажен у него на груди. Дмитрий Олегович сразу ощутил себя коровой, которой только что повесили на шею колокольчик. «Это уже слишком! – решительно подумал он. – Я – кандидат медицинских наук, а не какая-нибудь буренка!»
– Я… – протестующе начал было Курочкин. И тут же заметил, что жена мрачно изучает белое пятно Мадагаскара на его брючине. – Я… пошел, – торопливо произнес фармацевт и, не дожидаясь лифта, поскорее зашлепал вниз по лестнице. На каждой ступеньке будильничек больно барабанил по груди, словно второе сердце, наспех пришитое дурными хирургами снаружи.
– Потеряешь деньги – лучше домой не приходи! – донеслось ему вслед. Металлические карманы почтовых ящиков, науськанные голосом Валентины, прогудели Курочкину нечто невнятное, но грозное.
«Чтоб вам заржаветь, сволочам! – про себя посулил ящикам Дмитрий Олегович, крепко сжимая купюры в кулаке (угрожать жене он не рискнул бы даже мысленно). – Не надейтесь, железные гады, не потеряю!»
И, действительно, деньги Курочкин не потерял. Зато очень быстро лишился покупки.
Произошла эта маленькая трагедия в двух шагах от продмага, безуспешно борющегося за звание супермаркета. Стоило Курочкину загрузить в пакет два килограмма честно приобретенных яблок – рябых, неопрятных на вид и фантастически дешевых, – как Дмитрий Олегович расслабился, утратил бдительность и моментально расплатился за свое легкомыслие.
Серая иномарка, наплевав на зеленый глазок светофора, вынырнула откуда-то сбоку в ту самую секунду, когда Курочкин дисциплинированно переходил дорогу, обнимая двумя руками яблочный пакет. Навряд ли водитель иномарки имел намерение поиздеваться над неуклюжим пешеходом или тем более – на него наехать. Очевидно, что он просто упустил время и бибикнул только тогда, когда у пешехода осталось всего одна возможность спасти свою неуклюжую жизнь: резко отпрыгнуть в сторону, на тротуар.
Курочкин отпрыгнул и спас себя, но не яблоки. Два десятка рябых кругляшей весело просыпались на проезжую часть и тут же погибли под колесами грузовиков и легковушек, выпущенных на свободу замигавшим красным огоньком. Раз – и вместо купленных фруктов образовалась только желтая кашица на асфальте. Курочкин тупо проследил, как серая автомашина – виновница его несчастья – проехала еще метров триста, свернула на боковую улочку и затем скрылась в подворотне рядом с магазином игрушек «Буратино».
– Мужчина, не у вас яблочко упало? – поинтересовалась проходящая мимо дама в песочного цвета плаще. Тут только Курочкин заметил, что к ногам его подкатился одинокий кругляш. Самый маленький, сморщенный и пятнистый. Дмитрий Олегович сосредоточенно поднял последнее яблоко, осмотрел его и прицельно метнул в ближайшую урну. Туда же через секунду отправился скомканный пакет. Ситуация складывалась почти безнадежная. Денег больше не было, яблок для жениного пирога – тоже. Курочкин представил себе, как сейчас вернется домой. Как пролепечет Валентине, что купленные фрукты стали жертвой дорожно-транспортного происшествия. Как услышит в ответ тысячекратно слышанное от супруги презрительное словечко «обалдуй». На мгновение он пожалел, что успел отпрыгнуть слишком резво: лежал бы сейчас на дороге в окружении прохожих и не вызывал ничего, кроме сочувствия. А лихач из серой иномарки, уже арестованный нашим лучшим в мире ГАИ-ГИБДД, весь в слезах и соплях давал бы показания строгому, но справедливому автоинспектору… На этом месте Курочкин стреножил похоронные фантазии, сообразив, что переборщил. Справедливый автоинспектор – это уже чересчур.
Дмитрий Олегович машинально улыбнулся своей невероятной выдумке и обрел, наконец-то, возможность рассуждать логически. Кроме самого простого и неприятного варианта номер 1 – вернуться домой и покаяться, – существовал ведь и вариант номер 2 – добыть где-нибудь необходимую сумму денег и закупить яблоки вторично. Правда, нигде поблизости не проживал никто из знакомых, у кого можно было бы конспиративно занять. А соседи, одолжившие бы, пожалуй, такую малость непьющему фармацевту из второго подъезда, не удержались бы и настучали жене. Тогда вышло бы еще хуже. Курочкин с налету отверг идеи продать что-нибудь из одежды, пристроиться на углу просить милостыню или ограбить банк, а затем ему в голову вдруг явилась мысль – простая, как и (по слухам) все гениальное. Да почему, собственно, он, Курочкин, должен чего-то изобретать? Пусть-ка раскошелится водитель сволочной иномарки, человек наверняка не бедный. Кроме того, Дмитрий Олегович слышал штук десять анекдотов про новых русских, которым де свойственна этакая купеческая щедрость. Вдруг автоводитель великодушно признает вину, войдет в положение?
Рассуждая таким манером, Курочкин за пять минут повторил маршрут иномарки, добрался до магазина «Буратино», вошел в подворотню и уже приготовил на лице соответствующую моменту гримасу – то ли решительную, то ли обиженную.
Серая иномарка и впрямь оказалась там: в тихом и безлюдном внутреннем дворике. Одна боковая дверца была широко распахнута, как будто водитель так поспешно выпрыгнул и сбежал, что не потрудился закрыть салон. «Если его там нет, я подожду, – подумал Курочкин, приближаясь к иномарке. – И когда он вернется, я попрошу… да нет, я потребую…»
Ждать, однако, не понадобилось. Водитель никуда не убежал, он спокойно сидел, откинувшись на спинку переднего сиденья, и даже не пошевелился, когда Дмитрий Олегович подошел поближе.
– Эй!… – громко сказал Курочкин, но через секунду понял, что с просьбами или требованиями он безнадежно опоздал…
2
Второго покойника ошарашенный Курочкин заметил лишь через несколько секунд, когда приступ столбняка миновал и к Дмитрию Олеговичу частично вернулась способность двигать руками и ногами и даже оглядываться по сторонам. Труп номер два приютился в тени дерева неподалеку от открытой дверцы машины, уставив безжизненный глаз на серый лакированный бок иномарки. На месте другого глаза зияла кровавая воронка в половину лица, отчего голова убитого приобретала сходство с муляжом головы из кабинета сравнительной анатомии. Правда, красной краской создатель муляжа распорядился крайне неэкономно. Вместо того чтобы обозначить лицевые мышцы, сухожилия и извивы кровеносных сосудов легкими алыми штрихами, художник упростил себе работу, щедро разбрызгав краску где попало. Кроме лица, кровь-краска заодно выпачкала ствол дерева, измазала кожаную куртку мертвеца, заляпала его джинсы и подтекла под штиблеты. За одну только испачканную куртку живой человек (например, Курочкин) получил бы оглушительную выволочку от жены (например, Валентины), зато мертвому все было нипочем: преимущество покойников – не обращать внимания на порчу гардероба и на семейные скандалы. Сантиметрах в десяти от покрасневшей обуви валялся длинноствольный черный пистолет с серебристой рубчатой нашлепкой на дуле. «Глушитель!» – сразу догадался Курочкин. Почти такой же пистолет с глушителем зажат был в неподвижной руке водителя серой иномарки; на груди водителя тоже успело расплыться красное пятно размером с чайное блюдце. В воздухе еще припахивало порохом, который, похоже, был ароматизирован экстрактом чистой лактозы и потому после сгорания оставлял не кислый, а приторно-сладкий задах. Как у свежего яблочного пирога, чуть перестоявшего в духовке.
«Вот тебе и сходил за яблочками! – возникла в мозгу Курочкина глупейшая фраза. – Вот и сходил за яблочками. Вот тебе, понимаешь, и сходил…» Глядя на пистолеты, Дмитрий Олегович припомнил вдруг словосочетание «американская дуэль». Курочкин не очень-то любил смотреть вестерны, но из тех, что видел по телевизору, вынес для себя простое правило этой ковбойской игры: побеждает тот, кто выхватит свой револьвер первым. Двое убитых стрелков были, вероятно, ковбоями одинаковой квалификации, поэтому выигравших в поединке не оказалось. Как и проигравших. Должно быть, именно такая ситуация на спортивном языке называется боевая ничья – победила дружба, приз уходит к телезрителям…
Любопытство исследователя пересилило страх, и Курочкин мелкими шажочками паралитика приблизился к призу, ставшему яблоком раздора двух одинаково умелых стрелков. Строго на середине воображаемой прямой линии, которой Дмитрий Олегович мысленно соединил двух поверженных ковбоев, лежал портфель системы дипломат. Самого заурядного вида. У Курочкина дома остался примерно такой же, даже поновее; просто у этого было побольше замочков, гвоздиков-штырьков рядом с рукояткой, всяческих подковок на углах и прочей скобяной дребедени. Дмитрий Олегович осторожно наклонился над дипломатом, твердо зная, однако, что никакое любопытство все равно не заставит его коснуться пальцами поверхности. Он, Курочкин, не такой уж дурак, чтобы на месте преступления оставлять свои отпечатки пальцев. Самое правильное, что ему сейчас нужно делать, – это бежать прочь от серой иномарки, пистолетов, покойников и загадочного чемоданчика. Бежать как можно… Дмитрий Олегович еще не успел произнести про себя слово скорее, как правый рукав его пиджака неожиданно зацепился за один из металлических гвоздиков. О, черт, только не это! Курочкин испуганно отдернул руку – дипломат дернулся вслед за ней, не желая отпускать рукав. Проклятый гвоздик впился в суровую пиджачную ткань, как клещ.
Валентина всегда выбирала для мужа неказистую на вид, но очень прочную одежду – в целях экономии семейного бюджета. Самыми страшными врагами Дмитрия Олеговича в плотной уличной толпе давно уже стали разнообразные предметы ручной клади у соседних граждан, особенно если предметы обладали острыми колющими выступами, а их хозяева, в свою очередь, – физической силой. Стоило Курочкину попасть на крючок, как его норовили утащить в сторону, противоположную его маршруту. На днях острая заклепка в виде цветка на сумочке мрачной дамы с внешностью Брунгильды вынудила Дмитрия Олеговича почти целый квартал плестись за хозяйкой сумочки как привязанному. На робкие просьбы остановиться, оглянуться и освободить его плащ Брунгильда отвечала презрительным молчанием, и лишь когда Курочкин рискнул повысить голос, дама со словами «Отстань, маньяк!» залепила ему основательнейшую плюху – да так, что бедный Дмитрий Олегович вместе с заклепкой отлетел к ближайшей девятиэтажке и впечатался в стену. Вдобавок тем же вечером Курочкин был подвергнут пристрастному допросу не по-хорошему внимательной Валентины, которая твердо вознамерилась дознаться, что означает металлическая розочка на мужнином плаще и не пахнет ли тут, упаси боже, супружеской изменой…
Курочкин застонал и вновь попытался освободиться от портфеля. Впустую! Окаянная находка, впивавшаяся в рукав, сулила такие неприятности, какие Дмитрию Олеговичу и не снились. В дипломате могла, к примеру, быть бомба – килограммов десять (судя по весу) тринитротолуола с запалом и с часовым механизмом. Стоило подумать о бомбе, как Курочкин услышал доносящееся из дипломата тиканье, громкое и отчетливое. Дмитрий Олегович помертвел, обреченно сказал себе: «Ну, вот…» – и тут сообразил, что зловещее «тик-так, тик-так» исходит не от портфеля, а от его собственного будильника на ленточке. Тотчас же ученый-исследователь Курочкин, пробившись сквозь пелену страха обычного гражданина Курочкина, привел последнему несколько убедительных доказательств неприсутствия в дипломате бомбы. На переходящий приз десятикилограммовая упаковка даже лучшего тротила все-таки не тянула, и вообще довольно глупо со стороны ковбоев было бы дырявить друг друга из пистолетов с глушителями за сомнительное удовольствие единолично быть разорванным на куски взрывным устройством.
Ладно, допустим, здесь не бомба. Однако и без нее положение Дмитрия Олеговича было аховым. В любую секунду во дворе могли бы появиться люди и обнаружить Курочкина в одной компании с трупами и с чужим дипломатом. И без отпечатков курочкинских пальцев каждому стало бы ясно, что именно тип, захвативший чужую собственность, предварительно разделался с ее бывшими хозяевами. А потом – милиция, следствие и суд. Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в убийстве двух человек? Речь прокурора, слезы Валентины, высшая мера. Вот тебе и сходил за яблочками.
Дмитрий Олегович до того явственно представил в воображении сцену суда над собой, что едва не прохлопал реальную опасность. Шаги! С улицы в подворотню кто-то уже неторопливо входил, легкомысленно насвистывая популярный мотивчик. Путь к отступлению был отрезан, для наступления же глухой, как пробка, двор тем более не предназначался. Подхватив черный дипломат, Курочкин бестолково заметался по двору в поисках хоть какого-нибудь выхода. Один подъезд был заколочен досками крест-накрест, на дверях другого обнаружился амбарный замок, а ручка неприметной двери, выкрашенной под цвет кирпичной стены, просто не поддавалась, сколько Курочкин ее ни дергал. В полном отчаянии он злобно пнул проклятущую дверь ногой – и та легко отворилась. Внутрь. В ту последнюю секунду, когда шаги и мотивчик приблизились вплотную, но человек еще не показался, Дмитрий Олегович вместе с присосавшимся к рукаву дипломатом нырнул в спасительное убежище.
Убежище оказалось подсобкой игрушечного магазина «Буратино».
Тускло светила лампочка под потолком. На унылых металлических стеллажах в несколько рядов громоздились куклы Барби с нездоровыми зеленоватыми лицами, маленькие, с ладонь, жестяные ведерки, словно бы предназначенные для игры в наперсток, пластмассовые пупсы ядовито-красного цвета и целый паноптикум меховых уродцев, долженствующих изображать мирное медвежье семейство в одну двадцатую натуральной величины. Больше всего в подсобке было пыли, которая вольготно чувствовала себя на полу и на полках, видимо, уже не боясь своего естественного врага – мокрую швабру. Курочкин чихнул и понадеялся, что его пребывание в царстве Барби и медведей останется незамеченным. Как бы не так! Фортуна, богиня везения, сегодня определенно пребывала не на стороне Дмитрия Олеговича. Стоило ему чихнуть третий раз, как из-за стеллажей возникла очкастая фигура в синем халате с полустертой биркой «Менеджер».
– Что вам тут надо? – неприязненно осведомилась фигура, тесня Курочкина обратно к двери. То есть в ту сторону, куда тому вовсе не хотелось возвращаться.
– Видите ли… – залепетал Курочкин, всегда робеющий при разговоре с Лицами При Исполнении. – Я… Ап-чхи!
– Короче! – еще более посуровела фигура. Глаза под очками налились свинцом, грозя изрешетить на месте непрошеного гостя.
– Дело в том… – проговорил Курочкин, мучительно стараясь отыскать хоть одну вескую причину своего пребывания в подсобке. Про двух покойников во дворе рассказывать ему сейчас совсем не хотелось. – Э-э… Анилиновый краситель, – невпопад брякнул он, поймав взглядом ближайшего ярко-красного пупса на полке. – Он ведь опасный…
Дмитрий Олегович и сам не мог понять, что за черт его дернул за язык. Вечно его профессиональные познания вылезали на свет божий именно в ту минуту, когда сам Курочкин был в этом меньше всего заинтересован. Если у экономиста в темном переулке отбирают бумажник, глупо затевать с грабителем разговор об инфляции.
– Анилиновый краситель? – переспросил менеджер. – Вы имеете в виду пупсика?… – Из голоса его почему-то сразу исчезла всякая суровость. На смену ей пришла непонятная растерянность.
– Вот именно, – подтвердил Курочкин. Он был рад, что менеджер внезапно согласился поболтать с ним о токсикантах и не выталкивает его обратно к трупам во дворе. – Насколько я знаю, санитарно-гигиенические нормы не позволяют… – Дмитрий Олегович уже собирался напомнить про свойства пластмассы и про вредную привычку детишек все тащить в рот. Сразу после института он полгода проработал в Департаменте сангигиены, и это существенно расширило его познания. Было это лет примерно двадцать назад, однако вреднючий анилин, оказывается, еще используют.
– Но ведь у игрушки должен быть цвет… – нерешительно перебил Курочкина менеджер. Он больше не теснил Дмитрия Олеговича к двери, а, наоборот, стал отступать.
– Правильно! – с энтузиазмом сказал Курочкин, двигаясь вслед за Лицом При Исполнении. Дискуссия приобретала интересный поворот, Курочкин даже временно позабыл о прицепившемся, как репей, дипломате. – Правильно! Однако вы забыли, что есть прекрасные пищевые красители… Кармин, алканнин, сахарный колер, в конце концов.
– Помилуйте, да мы ведь не сами выпускаем эти игрушки! – очкастый менеджер заметно встревожился. – Мы получаем их с Можайской фабрики, по договору на реализацию…
Дмитрий Олегович поскучнел: разговоры о производстве уводили дискуссию в сторону.
– Вот и отправьте их обратно в Можайск, – отмахнулся он. – Пусть попробуют энокрасители. Знаете, из выжимок ягод бузины. В них, правда, содержатся катехины, но при прочих равных условиях…
– Отправим, непременно отправим, – суетливо поддакнул менеджер. – И про бузину скажем, и про дядьку… Только давайте акт не будем составлять… – Как-то незаметно человек в синем халате с биркой предпринял вежливую попытку поднести его дипломат.
– Не надо, спасибо, – отклонил этот знак вежливости Курочкин, стараясь, чтобы крепкая привязанность дипломата к правому рукаву его пиджака не бросалась в глаза. Странные слова о составлении акта Дмитрий Олегович вообще не понял: не хочет менеджер – пусть и не составляет, ему-то что?
В сопровождении суетливого Лица При Исполнении Дмитрий Олегович миновал пыльное подсобное помещение, пересек коридор и вступил в торговый зал, где было не слишком многолюдно. Стайка долговязых акселераток громким шепотом обсуждала у витрины преимущества куклы Синди перед куклой Барби, а три продавщицы терпеливо обучали толстого противного мальчишку правилам общения с огромным радиоуправляемым танком. Толстяк-папа, обладатель мощного загривка и нескольких перстней на толстых пальцах, с умилением взирал на свое чадо. Чадо же высокомерно выслушивало инструкции, с видом наследного принца ожидая, когда ему будет вручен пульт управления.
– Может, чайку с нами?… – неуверенно предложил Курочкину менеджер, глядя на Дмитрия Олеговича снизу вверх. Наверное, глубина познаний Курочкина в пищевых красителях сыграла решающую роль.
– В другой раз, – вежливо отказался от чая Дмитрий Олегович. – Спасибо.
– Ага-ага, – заморгал менеджер. – К следующему разу мы все сделаем… Можете быть покойны…
Слова его были прерваны мелодичным звоном: толстый мальчик, заполучив в руки пульт, немедленно протаранил игрушечным орудием танка стеклянный прилавок. Менеджер заахал, кинулся на звон. Лучшей возможности уйти по-английски Курочкину бы и не представилось. Он вышел из дверей магазина, на зеленый свет перешел улицу, и уже там, на другой стороне, услыхал приближающиеся звуки сирены. Два новеньких милицейских «Форда» с фиолетовыми мигалками, взвизгнув тормозами, остановились у подворотни рядом с «Буратино». Захлопали дверцы.
Дмитрий Олегович отлично видел, как полдюжины спецназовцев в шлемах и с автоматами наперевес ринулись в подворотню и исчезли там. Курочкин почувствовал слабость в коленях, представив, что было бы, промедли он в том дворе хоть одну лишнюю минуту…
Собственно говоря, и сейчас медлить было нельзя. Кто-нибудь непременно догадается заглянуть в «Буратино» через подсобку. Служебных собак эти спецназовцы, к счастью, захватить не догадались, но и без собак будет совсем нетрудно взять след беглого типа с чужим дипломатом – особенно если он так и будет торчать на месте, уставившись на милицейские машины, как баран на соответствующие ворота.
Не мешкая, Курочкин двинулся по противоположной стороне улицы прочь от «Буратино», стараясь, чтобы его передвижение со стороны выглядело бы не паническим бегством, а этакой деловой трусцой озабоченного мелкого бизнесмена. По крайней мере Дмитрий Олегович полагал, что бизнесмены обязаны перемещаться именно так: им ведь некогда – надо успеть и к брокерам, и к дилерам, и с фьючерсами разобраться. Мир бизнеса всегда был для Курочкина неким средоточием загадочных иностранных слов, мягких кожаных кресел, сотовых телефонов и глянцевых рекламных журналов, предлагающих покупать невероятно красивые и абсолютно бесполезные вещи. Где-то на границе этого мира располагалась Валентина со своей бухгалтерией и с ее уверенностью, будто бы цент доллар бережет и семейный режим экономии – самый короткий путь к процветанию и подлинному достатку. Месяц назад, например, Валентина объявила, что единый проездной билет есть недопустимая финансовая роскошь для безлошадного фармацевта Курочкина, – в то время как пешая ходьба позволяет сохранить тонус и не выглядеть к пятидесяти годам старой развалиной.
Курочкин послушно отказался от проездного и стал ходить на работу тремя проходными дворами. Вечером ходить по ним было страшновато, разок Дмитрий Олегович едва не сломал ногу в одном из закоулков, но зато он выигрывал здесь в расстоянии и тратил меньше времени: тоже экономия, если угодно.
Как раз в полуквартале от магазина «Буратино» и злополучной подворотни располагался один такой экономный проход, ведущий сразу на соседнюю улицу. Ага, вот и он! Курочкин юркнул в неширокую щель между домами, сменил деловую трусцу на бодрый галоп и через пару минут был уже в другом месте. Тут милицейские сирены уже не были слышны, но Курочкин на всякий случай повторил свой проходной маневр и через подъезд жилого дома между булочной и ломбардом братьев Агаповых выскочил в уютный скверик неподалеку от Дербеневской улицы.
Только здесь Дмитрий Олегович смог, наконец, отдышаться после своего поспешного марш-броска. Из десятка скамеек в сквере занята была всего одна, на которой столетнего вида дедуля с «Правдой» на коленках мирно досматривал сладкие сны о светлом прошлом. Больше никого. Курочкин опустился на ближайшую скамейку и принялся освобождаться от зловредного гвоздика на дипломате. Операция на рукаве, сделанная без наркоза, прошла удовлетворительно. Дипломат отделен был от пиджачного рукава, а тот снялся с гвоздя с минимальными потерями – дырочкой столь незначительного размера, что Валентина могла бы ее просто не заметить.
Оставалось решить, как поступить с этим плоским чемоданчиком из подворотни, уже натворившим немало бед. Самым правильным поступком было бы оставить дипломат где-нибудь в пустынном месте; если там все-таки бомба, то, по крайней мере, пострадавших не будет. Ученый-экспериментатор внутри Курочкина вновь начал подзуживать Дмитрия Олеговича прежде ознакомиться с содержимым. Так, интереса ради. Ну уж нет! – благоразумно возразил себе Курочкин, сразу вспомнив о последствиях одного сегодняшнего любопытства. – Брошу! Где тут пустырь? В тот момент, когда Дмитрий Олегович уже определенно склонился к первому, самому здравому, варианту, Фортуна выкинула очередное коленце.
К тени Курочкина на асфальте незаметно присоединилась посторонняя тень, и чей-то наглый голос лениво спросил:
– Это чего тут у тебя, а, дядя?…
3
Голос был именно наглый – другого слова не подберешь. Он был по природе своей не приспособлен для нормальных выражений, типа «Который час?» или «Большое вам спасибо!», как не приспособлен мясницкий тесак для тонких хирургических операций. Когда Дмитрий Олегович случайно слышал в толпе такой победно-хамский тон, то предпочитал обойти опасное место, чреватое уголовщиной.
Курочкин медленно поднялся с места и обернулся. Внешность соответствовала голосу, даже с переизбытком.
Прямо на него в упор глядел приземистый, широкоплечий и длиннорукий человек лет сорока, как будто специально предназначенный для плаката «Их разыскивает милиция». Если бы Природе какой-нибудь доброжелатель вовремя шепнул, что венцом ее миллионнолетних стараний окажется такой вот тип с тяжелой челюстью и низким лбом, то Природа наверняка поставила бы крест на млекопитающих и вплотную занялась бы эволюцией кактусов. Как более перспективного вида.
– Ты че, оглох? – произнес венец творения. – Чего, говорю, у тебя?
С этими словами длиннорукий и низколобый млекопитающий сплюнул окурок на асфальт. Во рту тускло блеснули золотые коронки, которые во времена курочкинской молодости в народе называли фиксами. К фиксе непременно прилагалась финка.
– Это портфель-дипломат, – покорно ответил Дмитрий Олегович, ожидая появления финки. Он был уверен, что нож обязательно где-то в кармане приземистого типа.
– Вижу, что не велосипед, – пошутил фиксатый, вновь блеснув коронкой. – Ну-ка, покажь, чего там внутри…
Еще пару минут назад Курочкин почти убедил себя, что лучший выход из его положения – немедленно расстаться с опасной находкой. Но стоило длиннорукому выказать свой интерес к дипломату, как Дмитрию Олеговичу тут же расхотелось сбывать с рук плоский чемоданчик с неизвестным содержимым. И тем более – отдавать его в такие загребущие руки.
– Я милицию позову, – тихо прошептал Курочкин, крепко сжав рукоятку дипломата.
Как и следовало ожидать, эта угроза ничуть не напугала фиксатого. Казалось, он даже обрадовался.
– Давай-давай, зови, – великодушно разрешил он. – Зови милицию, кричи «Караул!», «Грабят!». Я подожду… Ну, валяй. Грабят! Ну!
Курочкин промолчал.
– Не хочешь, – сделал правильный вывод длиннорукий. – А почему не хочешь? Курочкин опять-таки промолчал.
– Боишься, – задумчиво сказал тип с фиксой. – И меня, и ментов… Я тебя, фраер, сразу вычислил, еще у магазина. Гляжу – фраерок ушастый козликом скачет, на ментов оглядывается. У меня глаз-алмаз, раз увидел – считай, сфотографировал. Тыренный дипломатик-то. Нет, скажешь? Или, может, твой?
– Мой… – слабым голосом соврал Курочкин, безмерно страдая от того, что ему приходится лгать, да еще такому негодяйского вида незнакомцу. Ко всему прочему фиксатый, в общем-то, был прав со своими оскорбительными предположениями. Дырку от гвоздика к делу не подошьешь.
Фиксатый огорченно вздохнул.
– Говнистый народ пошел, – почти доверительно сообщил он Дмитрию Олеговичу. – Говнистый, но тупой, как вохровская портянка. Мужики у авторитетов пайку отбирают, виданное ли дело? Детки щипачат, училки путанят, инженеришки на гоп-стоп берут, а студентики мокрушничают… Дожили!
Курочкин невольно потупился. Он не знал, что такое гоп-стоп, но подозревал, что это что-то нехорошее.
– Ты, допустим, кто? – продолжал свой укоризненный монолог фиксатый. – Инженеришка, так?
– Фармацевт… – в ответ прошептал Дмитрий Олегович, хотя ничто не мешало ему смолчать и побыть инженером.
– А это еще что? – удивился фиксатый. – Фары, что ли, делаешь?
– Лекарства проверяю, – машинально объяснил Курочкин.
– Лепила! – возликовал фиксатый. – При аптечке состоишь?
Курочкин кивнул. Пожалуй, длинные лабораторные стеллажи с препаратами в НИИЭФе можно было бы и впрямь назвать при желании очень большой аптечкой аптечищей.
– Тогда ты полный обалдуй! – сделал вывод фиксатый, не зная, что невольно употребил любимое Валентинино словечко. – Какого ж ты хрена кожгалантерею тыришь? Сиди в своей больничке, накручивай колесики. Час работы – лимон, день работы – чирик. Грамм дури на зоне знаешь сколько стоит?…
Самое интересное, что Дмитрию Олеговичу однажды действительно предлагали заняться синтезом алкалоидов – на институтской аппаратуре и во внеурочное время. Предложение исходило от молодого коллеги Курочкина некоего Глеба Вершинина, которому в ответ оскорбленный Дмитрий Олегович просто попытался дать по физиономии. Молодой предприимчивый кадр легко пресек попытку рукоприкладства и со словами «Спятил, дед!» покинул его лабораторию, а через пару недель – и институт… Впрочем, на слова фиксатого обижаться было глупо: тот, кто увел чужой портфель, мог бы в принципе заняться и производством синтетических наркотиков. Или этим… гоп-стопом. Курочкин почувствовал, что краснеет. Докатился, Дмитрий Олегович!
– Лады, – подвел черту длиннорукий. – Побазарили – и будет. Я законы уважаю, мне крысятничество самому западно. Открывай свою бандуру, поделим барахлишко, что натырил. Мне половина и тебе половина. Я не борзею, все по-честному…
– Не отдам, – вдруг шепнул Курочкин, сам необычайно удивившись своим словам. С точки зрения здравого смысла конфликтовать с явным уркой из-за чужого дипломата, в котором вообще неизвестно что лежит, было абсурдом. Наверное, в каждом человеке, даже интеллигентном, где-то глубоко-глубоко скрывается маленький жадный флибустьер, который вопреки всей логике начинает однажды вдруг вопить: «Мое!» – до тех пор, пока его не заткнут вместе с хозяином.
Героический шепот Дмитрия Олеговича привел урку в чрезвычайно веселое расположение духа. Очевидно, по какому-то уголовному кодексу чести такой отказ освобождал его от печальной необходимости делить награбленное пополам. И пока Дмитрий Олегович, призвав на помощь научную логику, мысленно стал урезонивать своего дурака-флибустьера, фиксатый начал целеустремленно действовать. Он рыскнул туда-сюда глазами и, не обнаружив вокруг никого, кроме дремлющего старичка с «Правдой», сделал неуловимый жест рукой. Как будто вознамерился смахнуть пылинку с обшлага.
Небо и асфальт перед глазами Курочкина мгновенно поменялись местами, и, как только ему кое-как удалось вернуть низ и верх в прежнее положение, он обнаружил, что урка стоит над ним, держит в руке отобранный дипломат и презрительно ухмыляется.
– Ну, ты, фраер, – лениво сказал он. – Ползи отсюда, а то перышко проглотишь… – В другой руке, свободной от дипломата, внезапно возник внушительного размера нож – словно бы из рукава выпрыгнул, а может, и в самом деле из рукава.
«Финка», – сообразил Дмитрий Олегович и почему-то успокоился. Даже сумел подняться на четвереньки, приготовившись встретить мученическую смерть от ножа лицом к лицу.
Однако урка уже не обращал на Курочкина внимания. Он присел на скамейку, положил на колени конфискованный дипломат и принялся, насвистывая, ковыряться в замке портфеля острым лезвием финки. Когда Курочкин все-таки встал с асфальта, фиксатый, не поворачиваясь к нему, процедил сквозь зубы:
– Исчезни…
К наглости в голосе урки сейчас прибавилось заметное раздражение – не на Дмитрия Олеговича, но на замок портфеля. Тот, как видно, никак не поддавался финке.
– Кому говорю, исчезни! – повторил фиксатый еще более мрачным тоном. Курочкин послушно повернулся и заковылял к выходу из сквера. Скула после удара сильно ныла, один зуб шатался. Вдобавок Курочкин, кажется, ушиб колено и ссадил локоть. И только будильник на ленточке не пострадал; как рефери на боксерском поединке, он бесстрастно отсчитывал секунды поражения Дмитрия Олеговича.
– Ха! – удивленно произнес урка за его спиной. – Так эта хреновина вообще не запира…
Сзади послышался щелчок, а потом еще непонятный звук, словно бы фиксатый вдруг подавился воздухом. Курочкин украдкой обернулся. Урка по-прежнему сидел на скамейке, держа на коленях уже открытый дипломат. Присмотревшись внимательнее, Дмитрий Олегович похолодел: плоский чемоданчик был с секретом.
Примерно с год назад какая-то левая фирма пыталась разместить в их НИИ заказ на аэрозольную взвесь хлороформа. Курочкин как раз тогда замещал завлаба, ушедшего в отпуск, и дотошно выяснил, что аэрозоль должен применяться в сторожевых устройствах чемоданов и портфелей, предназначенных для особо ценных грузов. По замыслу создателей устройства, при попытке кого-то постороннего открыть портфель или чемодан срабатывал сторож и в лицо злоумышленника ударяла струя из капелек усыпляющего аэрозоля.
Дмитрий Олегович, помнится, эту конструкторскую идею высмеял, доказав с помощью несложных расчетов, почему эффективность сторожа будет минимальной. Достаточно злоумышленнику отодвинуться на три сантиметра подальше – и облачко хлороформа вообще не достигнет верхних дыхательных путей. Курочкин тогда еще не без иронии посоветовал просто вкладывать в ценный чемоданчик склянку с хлороформом, ватную маску и подробную инструкцию, надеясь, что злоумышленник сам себе наложит маску и просчитает до двадцати.
Оказывается, конструкторы и впрямь отказались от химии, сделав сторож механическим и убийственно надежным.
Пружинный дротик пригвоздил не в меру любопытного урку к деревянной спинке скамейки. Из уголка рта фиксатого вытекла тоненькая струйка крови, мертвые глаза не выражали ничего, кроме безграничного удивления. Если считать двух ковбоев в подворотне, урка стал уже третьим за сегодняшний день, кто был убит проклятым дипломатом.
Нельзя сказать, будто кандидат медицинских наук Дмитрий Курочкин боялся одного вида мертвых людей. В своей время он проходил трехмесячную практику в Тимирязевской анатомичке и в принципе мог себя заставить глядеть на покойников как на неодушевленные предметы. Страшно было другое: БЫСТРОТА, с которой живое существо превращалось в мертвое. Меньше получаса назад водитель серой иномарки жизнерадостно бибикал, едва не сбив растяпу пешехода с дурацким яблочным пакетом – и вот водителя уже нет, а есть манекен с красным пятном на груди. Только что урка беседовал с Курочкиным о своей воровской профессии – и вот уже он прибит к скамейке металлическим гвоздем, выпущенным из сторожевого устройства.
Дмитрий Олегович искоса глянул на содержимое плоского чемоданчика.
Однозарядному сторожу-убийце было что охранять: дипломат доверху был наполнен тугими пачками светло-зеленых купюр. Долларов.
4
Валентина всегда утверждала, что Курочкин и большие деньги – две вещи несовместимые. Как консалтинг – и свекольная ботва. Как «боинг» – и сельский сортир. В первое десятилетие совместной жизни супруга довольно часто попрекала Дмитрия Олеговича этим печальным обстоятельством и употребляла словечко «обалдуй» раз сорок на дню. Затем упреков стало меньше. В конечном счете Валентина стала находить даже маленький плюс, в таком прискорбном качестве Курочкина. Ибо, по мнению жены, вороне вроде Курочкина бог и не должен посылать крупные суммы: все равно ворона не сумела бы даже их толком пересчитать.
Как только что выяснилось, в последнем Валентина все-таки была неправа. Забравшись в первый попавшийся подъезд и непрерывно озираясь, Дмитрий Олегович за какие-то двадцать минут смог пересчитать доллары, обнаруженные в дипломате. Всего пачек было сорок девять. Все содержали купюры с числом 50 в углу. В каждой банковской упаковке обязано было находиться – Курочкин это твердо знал! – ровно сто купюр. Пятьдесят умножаем на сто, а потом еще на сорок девять… Угу. Двести сорок пять тысяч долларов. Немного меньше, чем четверть миллиона.
Привыкшего к рублям Курочкина шестизначное число поначалу даже не ошеломило. Сумма как сумма. Только потом он додумался выполнить правило умножения еще разок – и перед глазами его защелкали многочисленные нули.
Вороне бог послал Большие Деньги. Правда, чужие.
Для Валентины, всю жизнь проработавшей с чужими деньгами, банкноты делились на любимые, нелюбимые и опасные. К нелюбимым жена относила старые купюры – засаленные или ветхие. К разряду опасных супруга причисляла новенькие банкноты: как правило, именно среди них могли отыскаться фальшивые. Доллары из дипломата Валентине наверняка бы понравились. Деньги в пачках выглядели не новехонькими, однако не слишком и потертыми. Золотая середина. Курочкин мог ошибаться, но, по всей видимости, американские деньги в пачках были настоящими.
Машинально теребя свою ленточку с висящим на ней будильником, Дмитрий Олегович стал раздумывать, как ему теперь поступить.
Прежнюю идею – выкинуть дипломат со всем содержимым где-нибудь подальше от жилья – Курочкин сразу же отбросил. Доллары – не бомба, не взорвутся. И очень может быть, что человек, обнаружив набитый деньгами портфель, предпочтет оставить его себе. Тем самым Дмитрий Олегович автоматически оказывается соучастником воровства, хочет он того или нет. Закону наплевать, что никакой выгоды от содеянного Курочкин не получил. Раскольников вот тоже угробил старушку бескорыстно, по идейным соображениям…
Где-то внизу открылась дверь квартиры, и Курочкин замер, даже постарался не дышать. Дипломат в руках был уликой потяжелее окровавленного топора Раскольникова. Чей-то голос внизу сказал лениво: «Ну, я пошел…» Раздалось чмоканье, потом шаги на лестнице, далекий хлопок двери подъезда. Кажется, пронесло. Надолго ли? Место, где затаился Дмитрий Олегович, было хоть и безлюдным, но далеко не пустынным. В любой момент могли возникнуть и другие жильцы, да и лавочка с мертвым уркой располагалась не так уж далеко от подъезда. Дедок с «Правдой» тоже мог бы вдруг очнуться от спячки и обнаружить поблизости гражданина, заснувшего вечным сном… Надо было побыстрее что-то решать, однако ничего путного в голову не лезло.
Самым простым и легким вариантом было отдаться в руки закона. В конце концов, сам Курочкин ни старушек, ни кого другого не убивал, и его добровольная сдача будет доказательством чистоты его помыслов.
Стал бы убийца по собственной воле приносить в отделение четверть миллиона долларов? Не стал бы. А вот Курочкин принес. Следовательно, Курочкин – никакой не преступник, но лишь жертва стечения обстоятельств. Значит, его надо отпускать… Несмотря на логическую безупречность этого варианта, поход в милицию пугал Дмитрия Олеговича.
Как ни крути, в органах работают разные люди. В основном, конечно, умные, но есть и не очень. Вдруг Курочкин попадется под руку именно тем, что не очень? Они-то могут не поверить такому ясному и такому честному рассказу про зацепившийся рукав, а с ходу объявят Дмитрия Олеговича соучастником. Или даже организатором. Р-раз – и готово!
Задумавшись, Курочкин слишком резко дернул ленточку и порвал ее. Слетевший с привязи будильник едва не выскользнул на пол и только у самого пола позволил Дмитрию Олеговичу себя поймать. Курочкин повертел в руках агрегат, прикидывая, куда бы его сунуть. В карман – великовато будет. Обратно вешать его себе на шею? Нет уж, Курочкину надоело быть коровой с бубенчиком! Пусть лучше полежит в дипломате, рядом с долларами, пожелтевшей «Свободной газетой» и какой-то бумажкой. В тесноте да не в обиде. «Будильнику грех жаловаться, – подумал Дмитрий Олегович. – Всю жизнь он простоял на буфете и никогда раньше у него не было таких дорогих соседей. Будет о чем ему вспоминать по возвращении обратно на полку». Главное, не забыть бы его вытащить, когда придет пора расставаться с этим чужим чемоданчиком. Бабушкин агрегат точного времени не очень-то нравился Валентине: по ее мнению, будильник иногда отставал по причине своего почтенного возраста и одновременно был не настолько старым, чтобы считаться антиквариатом. Но все же он был Весьма Ценной Вещью, и, если бы Дмитрий Олегович потерял его, скандальчик был бы обеспечен. Небольшой, минут на тридцать чистого времени…
Была в принципе еще одна хорошая возможность честно отвертеться от дипломата. Отнести его на почтамт, запаковать и отправить лично министру финансов – пусть сам и разбирается с долларами. В каком-то фильме герой так и поступил, хотя потом проявил малодушие и вымаливал чемодан обратно. Дмитрий Олегович бы не передумал, однако в этой интересной идее его все же кое-что смущало. Во-первых, он подозревал, что и люди на почте могли смотреть тот же фильм и догадаться о содержимом посылки. Во-вторых, всевозможные охранные службы наверняка бы успели трижды заглянуть в посылку, опасаясь теракта (и куда в этом случае денутся доллары – никто не знает). Третье «но» было самым прозаическим: за отправку нужно было бы платить. Дмитрий Олегович тщательно обревизовал собственные карманы и из денег обнаружил одну лишь жалкую десятикопеечную монетку, при помощи которой нельзя было бы отправить обычное письмо – не говоря уж про что-нибудь другое. Кроме малой денежки в карманах нашлись четыре жетона для телефона-автомата, магнитная карточка для метро (по ней можно было проехать еще два раза), помятый (но еще годный) троллейбусно-трамвайно-автобусный талон. Вдобавок Курочкин неожиданно нашел в брючном кармане пластмассовую коробочку с ампулой и инъектором и некоторое время рассматривал их, пытаясь сообразить, откуда это и что, собственно, это. Потом он, наконец-то, вспомнил про сейф-термостат, откуда сегодня утром и выпал данный опытный образец. Гексатал – мощная штука, даже чересчур мощная, однако денег все равно не заменит… По всему выходило, что, кроме как в милицию, другого пути у Курочкина нет и не предвидится. С тяжким вздохом мученика Дмитрий Олегович закрыл дипломат и спустился вниз по лестнице, к выходу из подъезда. Настроение у него было – как перед походом к зубному: и идти страшно, и не идти нельзя. Только один раз в жизни Дмитрию Олеговичу повезло, когда, явившись на прием, он вместо зубосверлильных станков и белых халатов застал на двери белый квадратик объявления о внезапном ремонте и о переносе на два дня даты приема больных. Выяснилось, что накануне ночью обвалилась штукатурка в главном зале с бормашиной и прочей пыточной техникой. То-то было радости!…
Курочкин вышел из подъезда и обреченной походкой двинулся в направлении ближайшего отделения, стараясь идти как можно медленнее. Если бы у него под ногами неожиданно разверзся бы кратер вулкана радиусом с километр и обходить бы его понадобилось не меньше суток, Дмитрий Олегович был бы только рад проволочке. Если бы отделение милиции вдруг оказалось закрыто на ремонт, Дмитрий Олегович испытал бы громадное чувство облегчения – как после того счастливо-неудачного визита к зубному. Но, к сожалению, фортуна на бис не работает. Яично-желтое здание отделения милиции на Летниковской блистало тщательно вымытыми стеклами, забранными белоснежными решетками. Пожалуй, это было самое яркое, самое умытое и самое богато отделанное здание во всем квартале; только коммерческий киоск через дорогу мог посоперничать с милицией в яркости. Зато рядом с киоском приткнулась всего одна иномарка, а у входа в отделение было припарковано не менее полдюжины новеньких милицейских «Фордов» с мигалками – единственная марка импортных автомобилей, которую Дмитрий Олегович мог отличить от всех остальных экипажей иностранного производства.
Курочкин внезапно подумал, что давненько уже не встречал на городских улицах обшарпанных и залатанных милицейских канареечек или стрекучих мотоциклетов с колясками, которые были слышны за версту и при встрече с пешеходами обдавали тех плотным вонючим дымом из выхлопных труб. Дмитрий Олегович еще помнил газетные карикатуры, где злоумышленники, вооруженные до зубов, на роскошных иномарках легко отрывались от преследователей-милиционеров с пистолетиками, оседлавших древние стрекоталки. Теперь же эти картинки явно стали достоянием прошлого. Всего за год-два городские стражи порядка приобрели солидную экипировку, пересели сплошь на зарубежные машины и мотоциклы, надежно обустроили свои опорные пункты. Американские полисмены – да и только! О чем еще мечтать законопослушному гражданину?
И все же Дмитрию Олеговичу было страшновато заходить в это чистое веселенького цвета здание на улице Летниковской. Наверное, срабатывал комплекс интеллигента – железное правило, согласно которому работники умственного труда обязаны были сторониться работников свистка и пистолета, чтобы ненароком не получить по очкам и шляпам. Для профилактики.
«Комплексы надо преодолевать!» – мысленно приказал себе Курочкин, однако не перестал обшаривать глазами фасад здания в надежде обнаружить где-нибудь сбоку объявление со спасительным словом ремонт. Увы, ремонта яичный фасад определенно не требовал. Но, может быть, внутри… какая-нибудь, штукатурка?…
– Ты чего тут встал? – властный голос мигом вернул Дмитрия Олеговича от мечты к реальности. К Курочкину обращался статный милицейский молодец в ладно пригнанной форме, в пластиковом шлеме и с коротким автоматом наперевес. На поясе у молодца в порядке висели дубинки, наручники и маленькая рация – новенькая и аккуратная.
– Эй! Я тебя спрашиваю! – властный голос затвердел.
– Я… Тут… – испуганно вякнул Курочкин. Он вдруг сообразил, что если этот страж законности и порядка сейчас обнаружит у него в дипломате краденые доллары, то выйдет вовсе не явка с повинной, а задержание с конфискацией. Совсем другая статья и небо в клеточку. И, что самое обидное, попробуй-ка докажи свою невиновность. Фармацевт, кандидат наук, ранее не судимый? Хорошая характеристика из НИИ? Ну, и что с того? В памяти сразу всплыли слова покойного урки. Он-то, урка, сразу заподозрил в Дмитрии Олеговиче начинающего ворюгу. Этакого инженерика, осваивающего премудрости гоп-стопа.
– Я… прогуливаюсь… – выдавил Курочкин, стараясь совсем не скиснуть под неумолимым взглядом милиционера.
Страж порядка сурово хмыкнул: улица Летниковская была далеко не самым лучшим местом для прогулок. Из всех окрестных достопримечательностей самой крупной был милицейский участок.
– Что-то ты врешь, дружок, – проницательно заметил страж с автоматом. – Гуляют по Арбату, по набережной… Говори, чего здесь надо? – на беду Курочкина, у патрульного явно не было никаких срочных дел.
– Ничего! Ничего мне не надо, – забормотал Дмитрий Олегович, стараясь как-нибудь понезаметнее спрятать за спиной руку с дипломатом. – Я иду себе… в овощной магазин, – добавил он, сам не зная зачем.
– В овощной? – милиционер сурово насупил брови, кажется, всерьез заинтересовавшись подозрительным гражданином. – Но он-то совсем в другой стороне!
– В другой? – глупо переспросил Курочкин. – Вот незадача. Выходит, заблудился я… – Курочкин начал медленно, шажок за шажком отодвигаться от бдительного патрульного. – Тогда пойду в другую сторону…
Всего пять минут назад он намеревался отдаться в руки родной милиции. Теперь же он не чаял вырваться из этих же самых рук. Диалектика. Или, как сказала бы его Валентина, «обалдуй – это диагноз!». С грустью Дмитрий Олегович признал справедливость этой фразы: при нулевом природном везении шансов остаться на свободе у Курочкина практически не было.
– Стой-ка, дружок! – патрульный властно поманил Дмитрия Олеговича пальцем. – Я с тобой еще не закончил… Что это у тебя в чемодане? Случаем, не бомба?
Курочкин понял: на чистосердечное признание ему осталось секунд пять. Он уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы на выдохе рассказать все-все про убитых в подворотне, мертвого урку и четверть миллиона долларов, но тут с грохотом распахнулась чисто вымытая дверь милицейского участка, и из нее на большой скорости вылетел круглый человек. Не вышел, не выбежал, а именно вылетел. Как птица. Или как камень. Или как птица, подбитая камнем. Последнее сравнение было, пожалуй, наиболее уместно.
5
У подбитой птицы было лицо кавказской национальности: кавказский нос, кавказский ежик седых волос, кавказские – навыкате – глаза, один из которых был украшен быстро набухающим синяком. После неудачного приземления на асфальт Летниковской улицы такие же кровоподтеки должны были возникнуть на руках и на ногах. И дай бог, если все ограничивается только синяками…
– Ох-х, – простонал раненый горный орел и попробовал встать на ноги.
Сразу позабыв об угрозе разоблачения с конфискацией, Курочкин бросился к подбитой птице и, поставив дипломат на асфальт, первым делом убедился, что нет переломов. После этого он помог горному орлу осторожно подняться.
– Ничего не понимаю! – громким шепотом сказал пожилой орел Дмитрию Олеговичу, вцепившись в его плечо. Кавказец все еще пребывал в прострации после полета и падения. – Ничего, генацвале!… Ох-х!… Фрукт привез… Документ – в порядке, накладные на груз – в порядке… Московский налог уплачен, санитарный налог, сказали… и санитарный уплатил… За что же он меня так?…
– А не нравишься ты мне, вот и все! – раздался голос сверху. В дверях милицейского участка возник полный и очень румяный офицер лет тридцати от роду. – На хрена ты, спрашивается, сюда приехал?
Гость с Кавказа, видимо, не слишком хорошо знал разговорный русский язык и потому не понял, что ответа от него сейчас никто не ждет. В особенности, румяный офицер в дверях.
– Я фрукт привез… – вновь попытался объяснить подбитый седой орел. – Четыре машины… через три границы… Документ ведь в поряд…
– Повесь в сортире свой до-ку-мэнт! – передразнил румяный страж порядка. – Знаю я вас, мусульман, как облупленных. Насмотрелся! Днем вы сладкие-сахарные, а как стемнеет, откопаете гранатометы… Мало нам своей уголовной швали, так еще за приезжими тут следи в оба глаза…
– Какой гранатомет? – печально проговорил горный орел. – Почему мусульман, зачем? Я – Автандил Цховребашвили, из Кутаиси, есть документ… – Последнюю фразу кавказский гость произнес, обращаясь почему-то не к милицейскому офицеру, а к Курочкину. Должно быть, понял, наконец, что с румяным капитаном обсуждать что-либо бесполезно.
Горских обычаев Дмитрий Олегович не знал, однако справедливо рассудил: раз человек ему представился, надлежит сделать то же самое. Согласно законам гостеприимства. Поддерживать на весу грузноватого Автандила было не так-то легко, но Дмитрий Олегович старался не подавать виду.
– Я – Дмитрий Курочкин, – вежливо прокряхтел он. – Из Москвы…
Только после этих слов бравый капитан соизволил обратить свое капитанское внимание на Курочкина.
– А это еще что за хрен с горы? – лениво обронил милицейский начальник куда-то в пространство.
Видимо, предполагалось, что отвечать на это обязан сам Дмитрий Олегович.
– Я… – начал Курочкин и запнулся. За последние десять минут его вера в родную милицию не то чтобы поколебалась, однако несколько уменьшилась. Из двух только что встреченных стражей порядка оба оказались не слишком приветливыми. Объяснять бравому капитану, что он, кандидат наук Курочкин, – не хрен и не с горы, желания не возникало. Но и молчать было глупо.
Возникла пауза, которую решил заполнить патрульный, примолкший было после появления на горизонте начальства.
– Это я его задержал, товарищ капитан, – отрапортовал он. – Подозрительный типчик. Крутился тут и чего-то высматривал. В овощной он, видите ли, шел. А овощной-то магазин…
К счастью для Курочкина, патрульный выбрал не лучшее время для проявления инициативы. Капитан еще не исчерпал всех своих запасов раздражения.
– Сам-то здесь чего крутишься, Мымрецов? – хмуро осведомился он. – Ты уже полчаса как должен быть на Автозаводской, а не бдительность тут проявлять не отходя от кассы. Бдительнее всех, что ли?
– Никак нет, товарищ капитан! – патрульный Мымрецов козырнул, бросив злобный взгляд на Курочкина с Автандилом. – Я просто подумал…
– Меньше думай, сержант, – заметил капитан. – В твоем звании это совсем не обязательно…
Мымрецов вновь послушно козырнул, забрался в патрульный «Форд» и дал по газам. Взвизгнули шины. Машина оказалась единственным существом, на котором оскорбленный в лучших чувствах сержант смог отыграться. Будь в машине патрульная овчарка – она бы вдобавок получила пинка. Человек – царь природы, и когда получает от другого царя нахлобучку, то вымещает свои чувства на подданных, живых или механических. Субординация. Когда у Валентины на работе неприятности, достается всегда Курочкину.
– А вы тут чего встали? – накинулся капитан на Дмитрия Олеговича и подбитого орла. – Валите отсюда! Оба! Чтобы духу здесь вашего…
Курочкин подхватил свободной рукой дипломат с долларами и поволок гражданина Цховребашвили подальше от милицейского участка. Он был и так несказанно рад, что избежал худшего. Теперь явка с повинной откладывалась на неопределенный срок. Может быть, навсегда.
– Совсем плохой капитан, – шептал оскорбленный Автандил, пока Дмитрий Олегович тащил побитого горца по Летниковской и поворачивал с ним на Жуков проезд. – Чего ему надо, скажи, генацвале? Не милиция, а дворец, все везде есть… Телефоны, телевизоры… Зеркало три штуки только внизу, мебель хорошая… Зачем пристал, спрашивается?…
Курочкин был слишком нагружен, чтобы вслушиваться в горестный шепот и тем более отвечать на недоуменные вопросы кавказского гостя. Он старался пока уйти подальше от яично-желтого милицейского дворца и при этом по возможности не выронить дипломат и не уронить Автандила. Фортуна, как видно, забавлялась с Дмитрием Олеговичем, словно сытая кошка с мышонком: позволяла дышать, однако не выпускала из цепких коготков. А чтобы Дмитрий Олегович не вздумал жаловаться на особую пристрастность богини невезения, был и приставлен к нему для контраста гражданин Цховребашвили из Кутаиси, дела которого были несравненно хуже курочкинских. У Дмитрия Олеговича, по крайней мере, никто не рвал в клочки документы, да и единственная за сегодня плюха, полученная Курочкиным от мертвого урки, не шла ни в какое сравнение с многочисленными ушибами горца. Возможно, этот самый Цховребашвили сам был на плохом счету у своей грузинской Фортуны, которая достала его даже здесь, на территории столицы уже другого государства.
– …Говорю ему: паспорт в порядке, – бормотала себе под нос еще одна жертва Фортуны. – Деньги? Возьми, сколько надо… Муниципальный взнос, на храм, за автостоянку… – Бедняга Автандил все никак не мог прийти в себя, переживая случившееся. – Какой я мусульман, зачем?… Если ты такой богатый, почему такой недобрый?…
Из всего бормотанья кавказского гостя ухо Дмитрия Олеговича машинально выхватило последнюю фразу, но что она обозначала, Курочкин не смог догадаться – разве что приблизительно. Наверное, приезжему торговцу было бы не так обидно, если бы его побили и обобрали в грязном заплеванном участке с мутными стеклами на окнах, но никак не в блестящем дворце законности и справедливости. В той стране, откуда горный орел привез свой товар, богатство подразумевало великодушие. «Зато уж у нас это никак друг с другом не связано, – неожиданно подумал Дмитрий Олегович, вспомнив о содержимом дипломата. – Богатство отдельно, великодушие отдельно, а между ними уже три трупа… Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йохо-хо…»
У ближайшего киоска Курочкин осторожно прислонил товарища по невезению, немного отдышался и сменил нагрузку: переложил дипломат в правую руку, а левое плечо подставил травмированному торговцу.
– Вам куда теперь? – тактично спросил он у гражданина Цховребашвили, стараясь, чтобы в его словах ни в коем случае не прозвучало «Навязался ты на мою голову!». Раз уж грузину так не повезло с милицией, Дмитрий Олегович согласен еще побыть добрым самаритянином. В конце концов, не угоди внезапно Автандил на асфальт возле милиции, он бы, Курочкин, под конвоем бдительного Мымрецова путешествовал бы сейчас из комнаты для допросов в КПЗ. Все-таки идея отдаться самому в руки закона была, надо признать, не слишком удачной…
– О-о! – сказал подбитый орел вместо ответа на вопрос. В первую секунду Дмитрий Олегович решил, что, прислоняя Автандила к киоску, он ненароком сделал ему больно. Однако возглас был скорее радостным, чем горестным, и, обернувшись, Курочкин увидел, как метрах в пятидесяти от них тормозит розовый автомобиль и оттуда выпрыгивает озабоченная троица с такими же, как у подбитого орла, лицами кавказской национальности. С криками «Батоно Автандил! Батоно Автандил!» двое из них перехватили у Дмитрия Олеговича тяжкую ношу.
– Поаккуратнее, – счел нужным предупредить Курочкин. – У него – сильные ушибы…
Третий, наиболее длинноусый из кавказцев, с сожалением поцокал языком.
– В милиции, да? – полувопросительно-полуутвердительно проговорил он с легким акцентом, пока «батоно Автандила» со всеми предосторожностями усаживали на заднее сиденье машины.
Курочкин кивнул. Кавказец помрачнел и произнес длинную гортанную фразу, которая, по всей видимости, состояла из ругательств. Автандил Цховребашвили отозвался с заднего сиденья другой грузинской тирадой, в которой Дмитрию Олеговичу послышалась и его фамилия.
– Ох, извините! – спохватился длинноусый. – Спасибо вам за помощь, батоно Курочкин… Может, и мы вам чем-нибудь поможем?
«Вряд ли, – подумал „батоно“ Курочкин, поглядев на неразлучный дипломат. – Только мне не хватало свои проблемы переваливать на других…»
– Да нет, спасибо, – Дмитрий Олегович вежливо помотал головой. – Не стоит беспокойства… Я пойду, пожалуй…
Автандил вновь что-то проговорил, после чего один из кавказцев вышел из машины и сделал приглашающий жест Курочкину.
– Давайте мы вас хоть подвезем, – предложил длинноусый. – Куда вас доставить?
«Домой», – едва не сказал машинально Дмитрий Олегович, однако вовремя опомнился. Из всех возможных вариантов возвращение домой без покупки и с полным портфелем чужих долларов было самым неподходящим, почти самоубийственным шагом. Легче уж было бы вернуться к яично-желтому участку на Летниковской и сдать драчливому капитану себя вместе с дипломатом…
– Нет-нет, благодарю вас, – Курочкин опять отрицательно замотал головой. – Я сам еще не знаю, куда мне сейчас ехать… И потом, у вас в машине все равно места нет…
Кавказец, вышедший из автомобиля, гостеприимно улыбнулся Курочкину, повернулся и пошел прочь вверх по Жукову проезду.
– Садитесь-садитесь! – сказал длинноусый. – Нугзар пешком прогуляется до набережной, так что места хватит… Залезайте.
Теперь от приглашения отказываться стало совсем неудобно, и Дмитрию Олеговичу ничего не оставалось, как залезть на заднее сиденье и усесться рядом с батоно Автандилом.
– Тогда, если можно, на Павелецкий, – попросил Курочкин. – Это совсем рядом… – Никакого плана действий у Дмитрия Олеговича по-прежнему не появилось, однако на вокзале были, по крайней мере, крыша над головой, телефоны-автоматы, зал ожидания и много-много снующих пассажиров, среди которых можно было затеряться, если что.
Длинноусый что-то скомандовал по-грузински, и машина плавно тронула с места. Ехать до вокзала было минут пять от силы, однако у них получилось гораздо дольше: то ли водитель был такой неопытный и не хотел рисковать, то ли не гнал специально, боясь растрясти ушибленного Цховребашвали. Времени на размышления у Курочкина таким образом оказалось достаточно, поэтому к моменту, когда автомобиль подрулил к желто-серому зданию Павелецкого вокзала, в голове Дмитрия Олеговича оформилась новая идея. До того элементарная, что Курочкин подосадовал, отчего эта мысль не посетила его раньше.
Совсем не обязательно было отдавать найденный дипломат милиции.
Гораздо справедливее было бы просто возвратить его хозяевам.
6
Турникет у входа в зал ожидания Дмитрий Олегович преодолел на удивление легко. Молоденький охранник, занятый разговором с какой-то девицей, только спросил Курочкина: «Есть билет?» Курочкин выставил перед собой дипломат, покивал и был пропущен.
Во времена молодости и ранней зрелости Дмитрия Олеговича в столице существовало небольшое, но неизменное количество бесплатных услуг. Бесплатны были, например, библиотеки и общественные туалеты. Любой москвич имел возможность задаром удовлетворить большую или малую нужду, а, обладая паспортом с городской пропиской, мог вдобавок и перелистать свежую газетку или «Огонек» в каком-нибудь уютном читальном зале.
Первыми исчезли с лица земли пахнущие аммиаком и хлоркой подвальчики с кабинками. На их месте возникли гигиенические салоны – чисто вымытые, светлые, благоуханные, но за деньги. В самый роскошный из таких салонов – на Кадашевской набережной – поначалу даже ходили, как в музей: там стояли телевизоры, из репродуктора лились фуги Баха, а в воздухе распылялись духи «Может быть». Все удовольствие стоило пятнадцать копеек. Постепенно салоны стали скучной обыденностью. Музыка Баха выветрилась, духи «Может быть» куда-то испарились, однако бесплатным удовольствие обратно не стало: напротив, плата за вход скакнула к мировым стандартам. Примерно то же произошло и с библиотеками, только без духов и Баха. В один прекрасный день библиотекарши, смущенно улыбаясь, стали объяснять приходящим читателям, что положение культуры – бедственное, бюджет – не резиновый, и есть постановление Моссовета, позволяющее библиотекам спасаться самостоятельно. Плата за вход на первых порах была символической, но затем выросла и она: постепенно и неотвратимо.
Платный вход в вокзалы придумали уже сравнительно недавно, с подсказки мэра, научившего МПС делать деньги из воздуха. То есть пассажир, имеющий конкретный билет на сегодняшнее число, мог пройти в зал ожидания задарма, однако граждане встречающие за право посидеть в тепле обязаны были выкладывать денежки. Официально все это производилось под лозунгом борьбы с вокзальными бомжами, у которых не могло быть ни билетов, ни денег, а также в целях профилактики: предполагалось, что вокзальные воры испугаются мальчиков из охраны либо пожадничают платить и будут задержаны той же охраной при попытке перепрыгнуть через турникет. Курочкин до сих пор не знал, убоялось ли вокзальное ворье нововведений, но вот живописные бомжи продолжали как-то просачиваться на охраняемую территорию, тихо спали днем по углам, а ночью выходили на сбор пустых бутылок. Про одного из таких бомжей, прозванного Филином, даже написал на днях «Московский листок»; сейчас этот Филин (дедок лет семидесяти) сочно похрапывал на лавке в тени искусственной пальмы. Рядом были сложены в кучку небогатые пожитки деда. Обычные посетители вокзала старались не занимать ближайшие к бомжу лавки, и Курочкин легко нашел свободное место. Оставалось лишь проверить, крепко ли спит старик.
– Кхэ-кхэ! – громко откашлялся Дмитрий Олегович. Филин не проснулся, только пробурчал что-то сквозь сон и натянул на себя серую рогожку, играющую роль одеяла. Журналист «Московского листка» дознался, что в былые годы Филин был инженером-путейцем и даже неплохим, но потом состав его по причине пьянства стремительно двинулся под откос, пока не очутился в грязном вокзальном тупичке рядом с пластмассовой пальмой в горшке.
Под прикрытием этой пальмы и спящего бомжа Дмитрий Олегович вновь обследовал содержимое дипломата; Теперь он уже интересовался не деньгами, а чем-то, могущим навести его на след таинственных хозяев ценного груза. Теоретически на след его могли бы навести уже сами банковские упаковки, но – несмотря на популярные лекции Валентины – Курочкин продолжал быть полным профаном в денежных делах. Значки и цифры на бандеролях оставались для него китайской грамотой. С таким же успехом сама Валентина могла бы нарисовать простенькую формулу гидролиза целлюлозы и объяснить, при каких условиях в качестве конечного продукта образуется именно D-глюкоза… Дмитрий Олегович вздохнул и оставил попытки разобраться с упаковками банкнот. Ничего не прояснил и старый номер «Свободной газеты», брошенный поверх пачек. Курочкин не очень любил читать про политику, однако добросовестно исследовал газету с начала и до конца от латинских девизов «Mea culpa» и «O tempora, o mores!» – и до подписи «Главный редактор Виктор Морозов». Единственно, в чем уверился Дмитрий Олегович по прочтении номера, – так это в том, что газета попала в одну компанию с долларами совершенно случайно и решительно никакого отношения к владельцам денег ни сам главный редактор Виктор Морозов, ни вся его газета не имеет. Слишком размашисто обращался в своей передовице господин Морозов с миллиардами рублей, баррелями нефти и квадратными километрами территорий. На такую размашистость, как правило, способны люди, у которых всегда туговато с наличностью, а недвижимое имущество ограничивается старой моторной лодкой. Сам Курочкин был тоже из таких людей, даже без лодки. Только он, по крайней мере, предпочитал помалкивать в тряпочку, а не давать президенту США пространных советов, как тому лучше обустроить Америку…
Счастливым билетом для Дмитрия Олеговича неожиданно оказался смятый листок, на который он сперва не обратил внимания. Сперва Курочкин мельком углядел смешную рожицу на «Листке» и еще подумал, что это вряд ли автопортрет владельца четверти миллиона долларов. И лишь затем, отодвинув в сторону бабушкин будильник, обнаружил: листок – не обычная бумажка, а фирменный бланк. С грифом, адресом, двумя телефонами и факсом – все, как положено в солидном бизнесе.
Фирма называлась «Мементо».
Название было знакомое. Дмитрий Олегович, разумеется, не знал, что именно производит, продает или покупает означенная фирма, однако слово, призывающее граждан о чем-то помнить, периодически мелькало на телеэкранах – чаще всего во время каких-нибудь сериалов, которые так обожала Валентина. Супруга всегда была самого низкого мнения о телерекламе, какой бы то ни было. По ее словам выходило, что берутся оплачивать такую бестолковую белиберду только полные обалдуи, заставляя других обалдуев прерывать интересное и полезное зрелище идиотскими заставками, экономическая эффективность каковых – уж поверьте слову опытного бухгалтера! – ниже не бывает. Соответственно и деньги, потраченные на рекламу, – выброшенные деньги. Проще их взять да и выбросить на улицу.
Вспомнив эти Валентинины изречения, Дмитрий Олегович с трудом удержался от нервного смешка: ему вдруг пришло в голову, что фирма «Мементо» точно последовала совету его супруги и в самом деле выкинула полный чемоданчик денег. А Курочкин этот чемоданчик подобрал…
– Хррр… – зарычал во сне вокзальный бомж Филин и перевернулся на другой бок. Должно быть, бывшему работнику путей сообщения приснилось, будто он – паровоз под парами и уже виден свет в конце туннеля.
Дмитрий Олегович осторожно поправил сползшую с Филина рогожку и поднялся с места. В принципе неважно, для рекламы ли предназначались потерянные доллары или для чего другого. Курочкину все равно. Если дипломат с деньгами действительно принадлежит фирме «Мементо», он его вернет хозяевам – и дело с концом.
В зальчике, где одну стенку из четырех занимали телефоны-автоматы, Дмитрий Олегович обнаружил картинку, радующую сердце любого художника-сюрреалиста. Три небольшие очереди протянулись всего к трем автоматам из доброго десятка: к остальным, видимо, нечего было и подходить. Курочкину с детства везло на неработающие телефоны; из двушек и жетонов, опущенных в безответные прорези Димой, Дмитрием и Дмитрием Олеговичем, можно было сложить пирамидку приличных размеров. В студенческие годы Курочкин мечтал изобрести такой химический индикатор, типа лакмусовой бумажки, который бы при соприкосновении с корпусом телефона-автомата, сразу давал явный ответ. Осталась бумажка нейтральной – можно звонить, покраснела – лучше и не соваться к трубке. Лишь к шестому курсу до студента Димы дошло, что невезение не подчиняется объективным законам естественных наук и что все зависит от конкретного человека. Предположим, Д. Курочкина.
– …Работает? – на всякий случай осведомился Дмитрий Олегович у очкастой дамы впереди после того, как до него дошла очередь.
– Работает, – обнадежила дама, уходя, и Курочкин, поместив один из своих жетонов в прорезь, набрал первый номер с бланка фирмы «Мементо».
В трубке пискнуло, жетон провалился в щель, а затем наступила тишина.
– Алло! – крикнул Курочкин в пустоту. В ответ ему из трубки донесся писк, на сей раз длинный и протяжный. – Алло! – На самой высокой ноте писк внезапно оборвался, и пошли обычные короткие гудки.
«Гадина какая!» – мысленно заругался Курочкин на Фортуну, перешедшую от крупных неприятностей (в виде находки злополучного чемодана) к совсем уж мелким пакостям вроде поломки телефона-автомата перед самым курочкинским носом.
– Похоже, испортился… – сообщил Дмитрий Олегович очереди позади него. – Не соединяет почему-то…
Очередь, состоящая из молодой спортивной парочки с рюкзаками, угрюмой бабки с узлом и гоблиноватого вида парня со здоровенным баулом в руке, быстро рассредоточилась по двум оставшимся очередям. Через несколько секунд Курочкин остался в одиночестве, сжимая в руке бесполезную трубку. В трубке прерывистые гудки тем временем сменились длинным, нормальным.
Дмитрий Олегович еще раз поглядел на бумажку с телефонными номерами – и про себя обозвал себя последним идиотом. Автомат был исправен и притом невиновен в курочкинской глупости. Да и Фортуна вряд ли предполагала, что Дмитрий Олегович наберет по ошибке номер факса. Отсюда и писк вместо ответного «Алло».
Ошибка стоила Курочкину четверти всего наличного запаса жетонов; осталось еще три штуки. Дмитрий Олегович сунул в паз очередной пластмассовый кружочек, тщательно сверился с «Мементовским» бланком и лишь затем накрутил нужный номер.
Пошли длинные гудки. Первый, второй, третий…
После шестого «би-ип» Курочкин повесил трубку на место. В запасе оставались все те же три жетона и только один номер. Ну-с, госпожа Фортуна…
Дмитрий Олегович глубоко вздохнул и набрал последнюю комбинацию цифр, обозначенную на смятом бланке с рожицей.
Длинные гудки. Потом со щелчком в прорези исчез жетон, а из трубки донесся приглушенный женский голос:
– Фирма «Мементо» слушает.
Дмитрий Олегович откашлялся. Пока он дозванивался, заранее заготовленные умные и веские фразы куда-то делись.
– Девушка, – промямлил он. – Пожалуйста, позовите вашего главного. По важному делу… – Последние слова прозвучали на редкость неубедительно, даже плаксиво. Таким жалким тоном можно было выпрашивать три рубля взаймы, но никак не сообщать о найденном чемоданчике с долларами.
– У Михаила Викторовича совещание, – сухо ответила девушка в трубке, разом догадавшись о трехрублевой ценности курочкинского важного дела. – Звоните завтра после трех.
– Погодите минуточку… – Дмитрий Олегович попытался продолжить начатый разговор, но строгая девушка уже положила трубку.
Осталось всего два жетона.
Курочкин сурово насупил брови, выпучил глаза, надеясь, что эти манипуляции как-то отразятся и на его тоне, после чего набрал тот же номер.
– Девушка! – проговорил Дмитрий Олегович, едва заслышав слова «Фирма „Мементо“…» – Слушайте внимательно! – Курочкин изо всех сил старался говорить кратко и внушительно. – Я звоню по поводу двухсот сорока пяти тысяч долларов…
– Простите? – теперь в голосе телефонной барышни прозвучало удивление. – Я не вполне понимаю…
– Передайте вашему Михаилу Викторовичу, – перебил ее Курочкин, опасаясь, что его внушительности в голосе не хватит надолго, – что если фирма «Мементо» потеряла сегодня дипломат с четвертью миллиона зеленых… – Последнее слово Дмитрий Олегович употребил нарочно. Он знал от Валентины, что все новые русские фамильярно называют американские деньги зелеными или капустой. Словцо «капуста» Курочкин приберег на крайний случай, но оно в этот раз не понадобилось.
– Соединяю, – поспешно сказала телефонная барышня уже на середине фразы. – Секунду…
Электрические молоточки отбили первые несколько тактов Калинки, а затем в трубке возник озабоченный начальственный бас.
– Седельников слушает, – произнес бас. – В чем дело?
– В долларах, – ответил Курочкин. Запас увесистости в голосе у него иссяк, и он теперь старался говорить хотя бы отрывисто. – Двести сорок пять тысяч. В дипломате. Ваши?
– А вы кто такой? – озабоченность в голосе сменилась растерянностью. Чувствовалось, что ТАКОГО начала разговора шеф фирмы «Мементо» не ожидал.
– Я – случайный прохожий, – правдиво ответил Дмитрий Олегович, не желая, однако, вдаваться в излишние подробности. – Шел мимо и подобрал… Так ваши или нет?
– Обождите минутку, – совсем не по-начальственному засуетился бас. В трубке раздалось шуршание; потом тихие, почти потусторонние голоса стали обмениваться неразборчивыми репликами. Курочкин прислушался, но разобрать сумел только словечко «кыш», как будто люди в кабинете господина Седельникова ожесточенно гоняли по комнате котенка. Под конец шуршания и шорохов кто-то довольно отчетливо проговорил: «Головой отвечаешь, Седло…» – и в трубке вновь объявился бас Михаила Викторовича.
– Предположим, наша фирма имеет некоторое отношение к вашей… гм-гм… находке, – очень медленно, словно ступая по карнизу многоэтажки, проговорил господин Седельников. – Подчеркиваю, предположим… Итак, ваши условия?
Дмитрий Олегович перевел дыхание. Слава богу, хозяева денег были найдены им с первой попытки. Однако надо для порядка все-таки убедиться, не обманывает ли его начальственный бас. Курочкин не такой уж дурак, чтобы вот так запросто верить на слово.
– Сначала скажите мне, – Дмитрий Олегович вновь постарался вернуть своему голосу необходимую вескость, – а в каких купюрах хранится… гм-гм… содержимое? Я все-таки хотел бы удостовериться, что правильно набрал номер.
В трубке помолчали, затем возникло уже знакомое шуршание.
– Число пятьдесят вам подойдет? – наконец, осведомился господин Седельников. Курочкину почудилось, что карниз, по которому двигался в разговоре его собеседник, опасно сузился.
– Число пятьдесят мне подойдет, – ответил Дмитрий Олегович. Шеф фирмы «Мементо» правильно указал достоинство банкнот, и теперь всякие сомнения отпали. – Предположим, подойдет… – конспиративно поправился Курочкин.
– Прекрасно, – бас господина Седельникова чуть-чуть повеселел.
Словно бы во время прогулки по карнизу он впервые нащупал под ногой более-менее прочную опору. – Итак, что вы хотите?
– Вернуть вам дипломат, – чистосердечно ответил Дмитрий Олегович. – И по возможности скорее. У меня и так из-за него куча неприятностей…
– Я понимаю, – с долей нетерпения проговорил Михаил Викторович. – Нам тоже хотелось бы скорее… Я спрашиваю, НА КАКИХ УСЛОВИЯХ?…
– Ни на каких, – удивился Курочкин непонятливости собеседника. – Вернуть без всяких условий. Раз дипломат ваш, то и забирайте на здоровье.
Трубка опять наполнилась шорохом.
– Я что-то не улавливаю, – с явным напряжением в голосе произнес после паузы господин Седельников. Карниз, по которому он шел навстречу собеседнику, сузился еще больше. Дмитрию Олеговичу показалось, будто шеф «Мементо» в любую секунду может повесить трубку.
– Тут и улавливать нечего, – внятно сказал Курочкин и для убедительности еще раз повторил: – Нечего. – Дмитрий Олегович никак не мог разобраться, отчего его поступок вызывает такое недоверие. – Говорю же вам, я – случайный прохожий. Я не нарочно оказался в этой подворотне, так вышло… А телефон ваш я нашел на бланке, в самом дипломате…
Теперь шуршание в трубке продолжалось минуты две. Напрягая слух, Дмитрий Олегович мог услышать только интонацию потусторонних голосов в седельниковском кабинете. Кто-то убеждал кого-то в чем-то. «Не похоже на ментов, гадом буду…» – выплыло из всеобщей тихой сумятицы, и трубка снова очутилась в руках господина Седельникова.
– Значит, вы нам ПРОСТО возвращаете чемодан в целости и сохранности? – на этот раз в басе Михаила Викторовича Курочкину почудился оттенок какой-то истеричной веселости. Очень легкий оттенок. – И не требуете ответных услуг, да?
– Да! – подтвердил Дмитрий Олегович.
– Прекрасно! – быстро сказал господин Седельников. – Тогда оставьте дипломат в боксе камеры хранения и сообщите код. Наш человек заберет… Годится?
– Не годится, – с сожалением в голосе ответил Курочкин. – Я могу только передать из рук в руки…
На самом деле идея с камерой хранения была превосходна. Но не мог ведь Дмитрий Олегович объяснять, что все его наличные деньги ограничиваются гривенником? Собеседник бы все равно не поверил, а только решил бы, что Курочкин таким способом вымогает у него деньги в качестве оплаты за любезность.
– О'кей, – немедленно согласился господин Седельников. Похоже, после очередного тура переговоров с потусторонними голосами шеф фирмы «Мементо» благополучно спустился с карниза на твердую почву. – Можно и из рук в руки… Как вы это себе представляете технически?
На несколько мгновений Курочкин задумался.
– Сделаем таким образом, – произнес он. – Минут через пятнадцать…
Что именно нужно сделать минут через пятнадцать, Курочкину объяснить так и не удалось.
Чьи-то узловатые пальцы опустились на рычаг. Чье-то крепкое плечо бесцеремонно отпихнуло Дмитрия Олеговича от телефона-автомата.
– Ах ты, жук навозный! – злобно сказал чей-то голос.
7
В школе Диму Курочкина учили, что старость надо уважать и что каждый человек имеет право на отдых. Позже Дмитрий Олегович догадался: пенсионная граница для женщин в его родной стране чересчур занижена. Между отметками 55 и 65 наступает никакой не спад, а, напротив, бурный подъем духовной – или, по крайней мере, физической – активности. Фигура тещи становится социально опасной, в первую очередь по этой самой причине. Вместо того чтобы отдавать свои силы и реализовывать себя у станка, в лаборатории или на кафедре, женщина в расцвете сил внезапно оказывается сосланной на кухню, к орущим детям и малахольному зятю (у которого расцвет – еще впереди). Здесь-то и кроются причины стрессов, скандалов и конфликтов, доходящих иногда до рукоприкладства…
Неизвестно, чьей тещей была угрюмая бабка с узлом, но зятю ее трудно было бы позавидовать. От резкого толчка Дмитрий Олегович отлетел метра на три в сторону и врезался в одну из оставшихся очередей к таксофонам, чуть не выронив при этом дипломат с долларами.
– Ах ты, хомяк с портфелем! Телефон, говорит, не рабо-о-о-тает! А сам присосался к нему, как пьявка, болтает и болтает…
Совершив акт справедливости, энергичная бабка пристроила свой узел поближе к ноге (чтобы не уперли) и завладела отвоеванной трубкой. Дмитрий Олегович затравленно огляделся вокруг. Люди из обеих очередей глядели на него с неодобрением, нечего было и пытаться как-нибудь попасть к автоматам раньше чем через полчаса. Курочкин попробовал было пристроиться сразу за бабкой, но та, кажется, оккупировала таксофон всерьез и надолго. Она высыпала на пластмассовую полочку под аппаратом чертову уйму жетонов, разложила множество бумажонок с номерами и, видимо, не собиралась уходить, пока не реализует свою программу-максимум. Занимать за ней было глупо.
Частым посетителем Павелецкого вокзала Дмитрий Олегович не был, однако догадывался о наличии здесь, по меньшей мере, еще одной грибницы телефонов-автоматов. Крепко сжимая в кулаке единственный жетон, Дмитрий Олегович последовательно обежал весь первый этаж, потом второй и третий, однако все без толку. Видимо, госпожа Фортуна всерьез обиделась на слово гадина, мысленно произнесенное Курочкиным в сердцах, и решила не давать тому никакой поблажки. Жиденькие поросли таксофонов из одного-двух кустиков можно было встретить еще в трех-четырех местах, но всякий раз аппараты либо были уже захвачены деловитыми гражданами и гражданками, либо демонстративно молчали, как Валентина перед крупным скандалом. В одном месте на втором этаже, рядом с киоском «Транспортной книги», Дмитрий Олегович уже решил, что ему все-таки повезло: новенький с виду телефон был свободен и исправно гудел. Курочкин поспешно поставил злосчастный долларовый дипломат на пол, обтер об рукав пропотевший жетон и опустил его в прорезь. Точнее, вознамерился опустить, потому как щель для жетона в корпусе отсутствовала. Напрочь.
Дмитрий Олегович сморгнул, протер глаза – прорезь не появилась. Тут он, наконец, заметил табличку с надписью на двух языках. Месье Курочкину любезно сообщали, что из этого таксофона он может позвонить не только в Москву, но даже в Париж или Нью-Йорк. Если, конечно, воспользуется специальной магнитной карточкой. Дмитрий Олегович скрипнул зубами от такого утонченного издевательства со стороны богини неудачи и господина мэра, вместе взятых. Телефон-автомат оказался родным братом турникета из метро. Лишь сейчас Курочкин припомнил кадры телевизионной хроники, в которой московский градоначальник торжественно перерезал алую ленточку, благословляя открытие в Москве новой сети замечательных французских телефонов-автоматов. На несколько секунд Курочкин разом возненавидел страну Францию, ее инженеров, сотворивших чудо-технику, и саму эту бессмысленную идею с карточками, уже погубившую метрополитен. Однако быстро понял, что от ударов локтем по блестящему корпусу щель для жетона все равно не возникнет, и постарался взять себя в руки. Надо было спешить. Где-то в центре Москвы некий господин Седельников сейчас сидит у своего телефона и наверняка не может понять, отчего его собеседник так неожиданно прервал разговор. Не передумал ли он? – возможно, размышляет шеф фирмы «Мементо». – Не решил ли он все-таки присвоить чужой дипломат вместе с чужими деньгами?
Мысль о том, что его, Дмитрия Олеговича Курочкина, будут считать обычным загребущим ворюгой, была непереносима. На прощание пнув красивую французскую игрушку, Курочкин бросился к выходу. Покидать свое павелецкое убежище не очень хотелось, но свободный телефон мог отыскаться лишь за пределами этого заколдованного места.
У турникета внизу дежурил все тот же охранник и все так же он любезничал с девицей, хотя теперь и с другой.
– Я вернусь еще! – на бегу пробормотал Дмитрий Олегович охраннику и, размахивая дипломатом, вылетел из дверей.
Таксофон нашелся сразу, в каких-то пятнадцати метрах от вокзала. Подтянутый матросик как раз закончил разговор с неведомой Анютой, сказал в трубку «И тебе того же!», после чего уступил место Дмитрию Олеговичу.
Курочкин еще раз сверился с бумажкой и лишь затем опустил в щель драгоценный жетон. Трубку сняли сразу же после первого гудка.
– Фирма «Мементо», – отозвался нетерпеливый бас господина Седельникова, который, по всей видимости, решил теперь обойтись без секретарши.
– Это я… – еще толком не отдышавшись, сообщил Дмитрий Олегович. – Насчет вашей… капусты…
– Да-да! – быстро сказал шеф «Мементо». – Вы так неожиданно пропали…
– Извините, – проговорил Курочкин, радуясь, что его пока не принимают за жулика. – Пришлось перейти к другому телефону.
В трубке вновь зашуршали бестелесные голоса. Потом опять возник господин Седельников.
– Ваши меры предосторожности излишни, – непонятным тоном сообщил он. – Мы ведь не собирались фиксировать ваш телефон-автомат…
«Что значит „фиксировать“, – с недоумением подумал Курочкин. – И как он, кстати, догадался, что я говорю из автомата?» Наверное, этот Седельников и его команда голосов все же не вполне доверяли искренности Дмитрия Олеговича. Очевидно, они опасались, будто Курочкин в последний момент может как-нибудь перерешить и не отдать доллары.
– Вы не сомневайтесь, – заверил Дмитрий Олегович. – Ваши деньги попали ко мне случайно, по ошибке, и я на них не посягаю…
– Что вы, что вы! – немедленно ответил господин Седельников. – Мы и не сомневаемся. Вы нам все превосходно объяснили… Шли по улице, увидели доллары, решили нам вернуть…
Голос шефа «Мементо» звучал вежливо, даже предупредительно. Слова он произносил правильные, аккуратные. Немного странной казалась лишь интонация: примерно в таком же тоне продавщицы из магазина «Буратино» общались со своим капризным маленьким покупателем. Тем самым, кому предназначался огромный электрический танк.
– Не совсем так, – на всякий случай уточнил Курочкин. – Деньги я нашел, естественно, не на улице, а в подворотне… И сначала я, честное слово, не знал, что в чемоданчике доллары…
– Конечно-конечно! – бас господина Седельникова растекся приторным сахарным сиропом. – Доллары в подворотне, а вы не знали… Значит, вы по-прежнему хотите их нам вернуть?
– О чем я и толкую! – обрадовался Дмитрий Олегович, решив не обращать внимания на странную интонацию в голосе собеседника. – У меня есть план…
8
Разномастные конторы и офисы расползлись по Москве, как тараканы. Они влезли в цоколи, заполонили первые этажи и начали потихоньку вытеснять даже магазины – те, что не могли сопротивляться. Тихая позиционная война вывесок особенно была заметна в центре столицы, на больших улицах, близ транспортных артерий. Конторы отвоевывали здесь места, наиболее удобные для подъезда автотранспорта, а магазины бились за площадь, где бы циркулировало побольше праздной публики. Иногда магазинам удавалось переходить в контрнаступление, и тогда вместо окон, забранных тяжелыми решетками, вновь появлялись витрины с продовольственно-промышленным импортным изобилием. Чаще, однако, побеждали конторы с крепкими тылами и большим запасом прочности. Одна из них и победила старую булочную на углу Новокузнецкой и Зацепского вала, оттеснив ее куда-то в сторону Монетчиковских переулков. В прежние времена Курочкин любил заглядывать в эту булочную и даже специально делал ради нее крюк, возвращаясь домой из своего НИИ. Подольский хлеб и тминные рогалики были здесь, без сомнения, лучшими в Москве. Обычно Валентина терпеть не могла, когда Дмитрий Олегович проявлял самодеятельность и делал покупки без ее указаний, но зацепские рогалики были тем исключением, которое супруга снисходительно терпела и даже одно время закладывала их в свой тщательно выверенный семейный бюджет.
Теперь на месте угловой булочной располагался чей-то солидный офис. Изредка проходя мимо, Дмитрий Олегович с грустью наблюдал, как к боковому подъезду бывшего хлебного причаливают презрительные иномарки, как из них выходят хорошо одетые джентльмены и исчезают за дверьми. У входа в бывшую булочную всегда было довольно оживленно: деловитые граждане с портфелями сновали туда-сюда – входили, выходили, курили у входа, бросали окурки в беломраморную урну (раньше ее не было) и снова скрывались за дверью.
Здесь Курочкин и назначил свидание посланцам господина Седельникова, рассудив, что в этом месте человек с дипломатом ни у кого не вызовет вопросов. Встреча должна была состояться через четверть часа, а идти от телефона-автомата до здания бывшей булочной было всего минуты три – через Павелецкую площадь по подземному переходу. Или пять минут, если двигаться совсем уж черепашьим шагом, еле-еле волочить ноги.
Дмитрий Олегович позволил себе немного расслабиться. Очень скоро главная проблема будет разрешена, и Курочкину останется лишь придумать, как ему выкручиваться без денег и без яблок. Но это после, после… Мимо Дмитрия Олеговича шли озабоченные мужчины и женщины, нагруженные покупками. Каждого мужчину ожидала дома своя Валентина, каждую женщину ждал свой Курочкин. Во всем этом – как в хорошей формуле органического синтеза – была здоровая симметрия, четкое расположение реагентов, правильность и определенность. Улыбнувшись про себя, Дмитрий Олегович подумал, что у него с Валентиной – типичная экзотермическая семья: любой их контакт не обходится без повышения температуры окружающей среды. Курочкин знавал и спокойные, эндотермические, семейные пары, и их ласковая умиротворенность Дмитрию Олеговичу нравилась. Увы: когда человек вступает в брак, на нем не написан тип реакции – аналогов в справочнике не найдешь, в вытяжном шкафчике не проверишь… Дмитрий Олегович моментально испугался своего даже мысленного «увы» по отношению к Валентине и решил не продолжать своих сомнительных семейно-химических аналогий! Эдак можно дорассуждаться черт знает до какой ереси.
Курочкин поежился и шагнул в подземный переход – затхлый и почему-то очень тихий. Раньше здесь было множество прохожих в любое время дня, а теперь царило безлюдье. Кстати, с чего бы это? Дмитрий Олегович внезапно забеспокоился и, перепрыгивая через ступеньки, поскорее рванулся вглубь.
Рванулся – и был остановлен металлической решеткой с кое-как приляпанной свежей биркой «Входа нет». Закрыто. Заперто на висячий замок. Сегодня Фортуна решила-таки взяться за Курочкина по полной программе и доконать его вконец. Подземный переход был наглухо перекрыт, и это сразу поставило Дмитрия Олеговича перед трудноразрешимой проблемой. Некоторое время он стоял у решетки, тупо прикидывая, нельзя ли будет каким-либо образом пролезть между прутьев, но потом словно очнулся. Выбежал наружу, глянул направо, налево и завертелся на месте.
Здание, возле которого он сам назначил встречу, видно было невооруженным глазом. Отделяли место встречи и место, где сейчас находился Курочкин, всего лишь площадь и два непрерывных потока машин. Кроме того, неподалеку прогуливался милиционер и, если бы даже Дмитрий Олегович захотел рискнуть жизнью и броситься форсировать магистраль поверху, его маневр почти наверняка был бы пресечен.
Что же делать? Через несколько минут к дверям бывшей булочной подъедут посланцы фирмы «Мементо», а Курочкин тем временем будет бестолково топтаться на другой стороне площади – не допрыгнуть и знака не подать. Обходить кругом – слишком долго. Может, как-нибудь попытаться все же перескочить здесь? Кажется, в бурной реке наметился слабый просвет. Дмитрий Олегович читал про какого-то мифологического деятеля, которому удалось уговорить море расступиться, чтобы он и его товарищи сумели пройти по дну. Сейчас этот деятель был бы очень кстати… Курочкин приблизился к краю тротуара и бросил опасливый взгляд на милиционера. Тот с интересом рассматривал будущего нарушителя, примериваясь к свистку. Нет, не выйдет! Был бы жетон, он смог бы хотя бы перезвонить в «Мементо», прокричать, что опаздывает: есть ведь в машинах какие-нибудь радиотелефоны или пейджеры. В отчаянии Дмитрий Олегович еще раз перебрал содержимое карманов, но ничего нового, понятно, не нашел. Коробочка, гривенник, карточка для метро… Для метро… Для метро!
Дмитрий Олегович издал радостный вопль и кинулся обратно в здание вокзала: в ту из дверей, где ближе всего было до станции «Павелецкая». Из-за этого дурацкого перехода он совсем забыл, что есть и другой путь. Можно перейти с радиальной на кольцевую и выйти наружу неподалеку от бывшей булочной. Немного дольше, но наверняка – метро-то Фортуне никак не закрыть; мелковат Курочкин, чтобы стать причиной таких катаклизмов!…
Как назло, народу на эскалаторах оказалось полным-полно, и все с чемоданами, мешками, тележками. Даже в выходной здесь было не протиснуться, а может быть, как раз в выходной здесь возникало особенное столпотворение. В толпе Дмитрий Олегович боялся приоткрыть дипломат и посмотреть на циферблат бабушкиного будильника, но он и так чувствовал, как стремительно утекают его минуты. В длинной галерее перехода Курочкин уже почти бежал, стараясь никого не задеть плечом или углом чемоданчика… Еще одна галерея, запруженная продавцами газет… Нет, мне не нужен «Московский листок»! И «Комсомолка» не нужна! Извините, девушка… Поворот, переход, эскалатор с сумками-баулами-тележками, целая армия этих тележек… Выход на улицу Новокузнецкая, это сюда, слава богу!
Запыхавшийся и помятый, Дмитрий Олегович выскочил из дверей метро, сориентировался в пространстве и бросился направо, лавируя в негустой толпе. Вход в контору – бывшую булочную – был уже совсем рядом, в сотне метров. Контора, похоже, работала без выходных: поблизости было припарковано множество дорогих автомобилей, какой-то господинчик с портфелем, как обычно, вежливо покуривал у входа. Курочкин еще успел подумать на ходу, что дипломат у господинчика такой же, как и у Дмитрия Олеговича; интересно, вдруг и там доллары? Мысль была донельзя идиотская. Должно быть, из-за этой истории Курочкин попутно обзавелся новым бзиком: теперь, глядя на любой похожий портфель системы «дипломат», он будет еще долго подозревать в нем хранилище валюты…
Та-тах! Та-та-та-тах!
Курочкин даже не понял сначала, что произошло. Господинчик с дипломатом, мирно покуривавший у дверей конторы, внезапно закачался, схватился за грудь и, так и не выпустив изо рта сигареты, повалился навзничь. Дипломат, вырвавшись из его рук, не улетел далеко, а, как послушная собачка, с шумом грохнулся на асфальт рядом с хозяином. В уличной толпе завизжали.
Та-та-тах!
Из кабины большой серой автомашины, которая только что мирно заворачивала откуда-то со стороны Валовой, выскочили двое в масках и с короткими автоматами в руках. Один принялся поливать дверь бывшей булочной, а другой поспешно склонился над упавшим господинчиком.
«Боже мой!» – с ужасом подумал Курочкин, инстинктивно ныряя за ближайшую из припаркованных иномарок. Место, столь опрометчиво выбранное им для встречи с посланцами фирмы «Мементо», вдруг оказалось эпицентром одной из бандитских разборок. О таких случаях Дмитрий Олегович много слышал, но своими глазами никогда раньше не видел. Сегодня, наконец, мадам Фортуна доставила ему это сомнительное удовольствие.
Та-та-та-та!
Ду-ду! Ду-ду-ду!
К автоматной скороговорке неожиданно присоединились новые звуки. Дверь конторы чуть приотворилась, и оттуда высунулась здоровенная черная труба, сразу полыхнувшая огнем. В голове Курочкина, человека сугубо гражданского, всплыло мрачное словосочетание «крупнокалиберный пулемет», хотя Дмитрий Олегович мог поклясться, что раньше никогда такого орудия не видел.
Нападавшие замешкались. Тот, кто наклонился над господинчиком, так и не смог пока завладеть его дипломатом: в отличие от портфеля, имевшегося у Курочкина, этот, оказывается, был прикован к руке. Очевидно, в конторе, победившей булочную, тоже не веники вязали. Курочкин, прячась за машиной, вновь мысленно обозвал себя обалдуем – нашел, называется, подходящее место для свидания! Теперь уж наверняка посланцы «Мементо» предпочтут объехать опасную улицу стороной. А может быть, они даже решат, будто стрельбу спровоцировал сам Курочкин?
Ду-ду-ду-ду!
Оправившись от неожиданности, контора нанесла ответный удар. В ту секунду, когда примолк автомат нападавших, из дверей стремительно выкатился квадратный детина с тем самым крупнокалиберным пулеметом. Пользуясь тем, что все случайные свидетели перестрелки уже разбежались или залегли, детина стал веером расстреливать парочку в масках и серый автомобиль.
Автоматчик, стоявший во весь рост, с ходу был выведен из игры. Второй получил пару секунд форы и, забыв о дипломате убитого господинчика, бросился к открытой дверце автомобиля. Но шофер, однако, предпочел спасти себя, а не соратника, и резко тронул с места.
– Сто-о-о-ой! – крикнул соратник в маске вслед убегающей машине. – Куда, сука?!!
– Ду-ду! – ответил крупнокалиберный пулемет, и второй из нападавших грохнулся на проезжую часть.
– Ти-а! Ти-а! – присоединилась к разговору милицейская сирена. Инстинкт самосохранения вновь напомнил Курочкину о себе. Волоча за собой проклятый портфель, набитый долларами, Дмитрий Олегович стал отползать в направлении улицы Новокузнецкая, в сторону метро, откуда выбежал всего пять минут назад. Попадать в поле зрения милиции Курочкину почему-то сейчас совершенно не хотелось.
Хотелось домой.
9
– Фирма «Мементо» слушает, – откликнулся все тот же голос телефонной барышни.
– Девушка, милая, не кладите трубку! – взмолился Дмитрий Олегович. У проходящего мимо унылого дядьки с корзиной он только что с неловкими извинениями выменял свою недоиспользованную карточку для метро на заветный коричневый кружочек с надписью «Таксофон МГТС». – Произошло ужасное недоразумение, я тут ни при чем… Пожалуйста, позовите Седельникова!
– Михаила Викторовича сейчас нет на месте, – ответила барышня заученно-вежливым тоном. – Что-нибудь ему передать?
Курочкин с досадой закусил губу. Ну, куда этого типа еще понесло? Неужели погулять пошел? В Курочкине стала закипать неприязнь к обладателю вальяжного баса. Как будто это он, господин Седельников, должен отдать Дмитрию Олеговичу огромную сумму денег, а не наоборот…
– Девушка, пожалуйста… – Курочкин обнаружил в своем голосе слезливые нотки. Несмотря на раздражение, он все никак не мог настроиться на деловитый тон, сколько ни гримасничал у телефонной трубки. Когда твой багаж свежих впечатлений только что пополнился еще тремя убийствами, уже не хватает сил проявлять характер. – А может, есть кто-нибудь из замов вашего Михаила Викторовича?
– Что-что? – переспросила барышня в трубке, словно не поняв вопроса.
– Ну, из заместителей, – повторил Дмитрий Олегович. Как ему самому показалось, немного тверже. – По маркетингу или как там у вас это называется… – Насколько Курочкин помнил, во время предыдущих разговоров с «Мементо» в трубке то и дело реяли замогильные голоса. Ведь не сам с собой общался господин Седельников. Не с призраками же он, в конце концов, проводил свое совещание.
– По маркетингу-у? – с неожиданным интересом прогянула барышня на том конце провода, и, как вдруг почудилось Дмитрию Олеговичу, в голосе ее возникли уже знакомые непонятные интонации продавщицы игрушечного магазина. Курочкин представил себе, что вот сейчас девушка из фирмы «Мементо» предложит ему купить куклу или заводной автомобильчик. Но вместо этого девушка произнесла коротко: – Никого нет. Все на обеде…
Вполне возможно, сказано было не на обеде, а на объекте, – Курочкин плохо расслышал последнее слово. Но хрен редьки не слаще. Что в лоб, что по лбу. От невезенья нет леченья…
– Простите, это не вы нам звонили полчаса назад? – внезапно спросила телефонная барышня, вклиниваясь в горестные раздумья Курочкина. – Вы еще сказали, будто бы нашли…
– Да! Да! – воскликнул Дмитрий Олегович, у которого вновь проснулась надежда. – Я тот самый, что нашел дипломат с капус…
– Тише, ни слова больше, молчите, – скороговоркой произнесла девушка на том конце провода. – Или нет, отвечайте, но коротко… Что вы хотите сделать с… находкой?
– Вернуть вам! – выдохнул Курочкин. – Заберите!
– Тише, не так громко… – телефонная барышня замолчала, словно раздумывая. На сей раз ни шороха, ни потусторонних голосов Дмитрий Олегович не услышал.
По вестибюлю метро мимо таксофонов быстро прошагали двое милиционеров в камуфляже и с автоматами, оба похожие на патрульного Мымрецова. Дмитрий Олегович вжал голову в плечи, повернулся к ним спиной и изобразил необычайную увлеченность телефонным разговором. Идиотское положение! Он, не совершивший никакого преступления, ощущал себя теперь закоренелым преступником, уже почти что виновным в краже и сразу нескольких убийствах… Бедная Валентина! Она вышла замуж за Джека-Потрошителя!
– Вы слушаете? – ожила в руке трубка.
– Слушаю! – жарким шепотом произнес Курочкин, провожая глазами патрульных. Джек-Потрошитель пока оставался непойманным, и то хорошо. Или, быть может, Фортуна еще просто не наигралась сегодня с Дмитрием Олеговичем.
– Идите к главному входу Павелецкого и стойте там, – деловито проговорила телефонная барышня, тоже понижая голос до шепота. – Никуда не уходите, дожидайтесь синие «Жигули». Как только машина остановится, садитесь в нее и не задавайте лишних вопросов…
– Зачем мне садиться? – тут же задал лишний вопрос Курочкин. – Я просто передам дипломат и… – Ответом ему были прерывистые гудки: дав инструкцию, барышня немедленно отключилась.
«Скажи спасибо, что тебе назначают свидание здесь же, у Павелецкого, – стал мысленно успокаивать себя Курочкин. – А не у Казанского или где-нибудь на ВДНХ…» Телефонной барышне ему в особенности не хотелось сообщать о своем безденежье и безжетонье. Если не считать четверти миллиона долларов в дипломате, у Дмитрия Олеговича по-прежнему оставался сиротский гривенник.
Обратно, к Павелецкому вокзалу, имелось два пути: длинный и короткий. Можно было вновь подняться на поверхность, выйти на Валовую и через Зацепу обогнуть вокзальную площадь и пройти с тыла. Едва ли все подземные переходы в районе двух ближайших кварталов окажутся перекрытыми. Медленным шагом, робким зигзагом, но дойти можно.
Короткий путь через метро – обратно к радиальной станции – требовал карточки или проездного. Ни того ни другого у Дмитрия Олеговича не было и не предвиделось. Мрачно созерцая толпу счастливцев, проходящих сквозь турникет, Курочкин неожиданно для себя отметил одну особенность, которая раньше как-то не бросалась ему в глаза.
Большинство пассажиров предпочитали проходить мимо живой бабушки-контролерши в темно-синей униформе метрополитена, а вовсе не через лязгающую автоматику с фотоэлементами.
Дмитрий Олегович и не знал, что в столице так много разнообразных льготников, старых и молодых, с удостоверениями всевозможной раскраски, но непременно с золотыми буквами. Курочкину издали не было видно, в какие слова складываются эти буквы, но, поскольку контролерша никого не задерживала, все имели право. Все, кроме Курочкина, который, между прочим, тоже был почетным донором, и где-то в шкафу у него пылился солидный по виду документ на сей счет. Знал бы – захватил бы. Впрочем, нет: знал бы – ни за что на свете вообще не вышел бы сегодня из дому ни за какими яблоками. Лег бы поперек коридора, но не сдвинулся бы с места, даже под угрозой страшной ссоры с Валентиной. Ну почему он, Дмитрий Олегович Курочкин, лишен дара предвидения?…
Задумавшись, Курочкин просмотрел, когда в вестибюле возникла пестрая и шумная группа людей числом около тридцати. Судя по доносящимся обрывкам разговора, все они не только были свидетелями ужасного кровопролития возле бывшей булочной, но и потом задержались еще поглазеть на примчавшийся спецназ – как будто никогда в жизни не видели милиции. Перестрелка, и без того жуткая, прямо на глазах обрастала совсем уж фантастическими подробностями. «…И тогда тот мужик вытаскивает шестиствольный гранатомет!… – азартно жестикулируя, надрывался долговязый парень в футболке. – И кэ-эк жахнет по серой „Тойоте“! Заметил, да?…» «Глупости, – строго ответствовал плотный дядька в адидасовских трениках и с авоськой. – Это не гранатомет, а типичный ранцевый огнемет „Шмель“, я такие в армии видел…» «…И ничего ему не будет! – слышалось уже с другой стороны. – Необходимая оборона, и на ПТУРС этот наверняка у него разрешение…» «…А парня того с портфелем прямо наповал, полголовы как бритвой снесло, – объяснял некто веским голосом, – а в портфеле-то продукты, колбаса да кефир… и чего он его к руке пристегнул? Баловался – ну и добаловался…» «…Вот-вот, – соглашался с ним другой некто, – и майор милицейский о том же распинался. Первый раз, говорит, вижу, что такая драчка из-за килограмма колбасы, озверел народ совсем…» «…Никакая это вам не колбаса, – чей-то хриплый голос пробивался сквозь общий гам, – вам, совкам, пудрят мозги, а вы и рады! Плутоний там был у него в кульке, оружейный плутоний, зуб даю… Я в Арзамасе-17 три года лямку тянул, чуть импотентом не стал, у меня нюх на такие вещи…» «…Лучше бы стал, – тут же насмешливо отзывался первый некто, – не плодил бы дураков… Сравнил, понимаешь, колбасу и плутоний!…»
Продолжая оживленно переговариваться, свидетели и очевидцы направились всей гурьбой к турникету. И лишь человек пять из них решились доверить свои тела автоматике: остальные оказались сплошь льготниками и обладателями проездных, отчего в толпе перед узкой горловиной прохода мимо бабушки-контролерши образовалось сильное течение – оно и подхватило, и пронесло само зазевавшегося безжетонного Курочкина по проходу, утрамбовало в очередь на эскалаторе (баулы, чемоданы рюкзаки, свежие газеты) и чуть было не впихнул с Дмитрия Олеговича в абсолютно не нужный ему поезд. Обычно Курочкин боялся людских течений, поскольку ему почему-то всегда необходимо было в другую сторону. Однако в этот раз он самозабвение влился в поток, движущийся в сторону перехода на радиальную, и был доставлен прямо на поверхность как бы даже независимо от собственной воли.
Синих «Жигулей» пока не было видно. Возле закрытого подземного перехода, как и прежде, прогуливался внимательный милиционер, зорко высматривая потенциальных нарушителей. Увидев Курочкина, он профилактически погрозил тому жезлом. Дмитрий Олегович уже машинально пожал плечами: мол, все нормально, гражданин начальник, мы законы знаем. Видимо, покойный урка был все-таки не так уж неправ, заподозрив в Курочкине преступника-любителя… Видела бы его сейчас Валентина! Вернее, лучше бы она, разумеется, его сейчас не видела.
В марках машин Дмитрий Олегович разбирался примерно так же, как и в типах оружия, и поэтому в основном стал обозревать горизонт в поисках синего пятна. Проехал синий микроавтобус с зарубежной надписью «Pepsi-Cola». Не то. Продребезжал ремонтный козлик, который и синим-то назвать было неловко, – так обшарпан. Тем более не то. Мягко шурша скатами, неторопливо проплыл мимо длиннющий синий красавец с затемненными стеклами: если это – «Жигули», то Курочкин – арабский шейх. В такой машине Дмитрию Олеговичу никогда не доводилось ехать и едва ли доведется. Для такой роскоши надо быть не просто новым, а сверхновым русским, миллионером… Правда, если перевести в рубли ту сумму, которая сейчас имеется в руках у Курочкина, то выйдет даже несколько миллионов. Непонятно, почему Дмитрий Олегович от этой мысли слегка возгордился и проводил глазами удаляющееся чудо почти с равновеликим достоинством…
– Эй! Как вас там? – раздался за спиной приглушенный женский голос, и Дмитрий Олегович обернулся. Пока он примеривал на себя лимузин с чужого плеча и мысленно записывался в клуб молодых миллиардеров, синий автомобиль подъехал не с Зацепы, а со стороны Кожевнической. Лицо блондинки за рулем Курочкину было не знакомо, но вот голос…
– Вы, вы, с дипломатом! – уже с раздражением повторила телефонная барышня (конечно, это была она). – Вы нам звонили? Давайте сюда…
Таким красивых девушек Дмитрию Олеговичу в жизни видеть никогда не доводилось – только по телевизору, когда показывали манекенщиц или зарубежные фильмы. Валентина в молодости, конечно, тоже была ничего, – торопливо одернул себя Курочкин, словно убоявшись, что супруга подслушает его крамольные мысли на расстоянии. – Но это – совсем другое… С такой секретаршей директору фирмы «Мементо» надо было вместо обычного телефона непременно заводить видеотелефон – отбоя бы от клиентов не было…
– Да не стойте столбом! – повысила голос красавица в синих «Жигулях», оглядываясь по сторонам. – Вы нам звонили или не вы?
– Я, – грустно признался Дмитрий Олегович, открыл заднюю дверцу и поставил дипломат за заднее сиденье. Напоследок богиня невезения подсуропила ему весьма своеобразную подлянку. Первый раз в жизни он повстречался с таким совершенством – и только на полминуты, чтобы отдать не принадлежащий ему дипломат.
Ну, вот и все. Дмитрий Олегович убедился, что портфель стоит на сиденье устойчиво, после чего вознамерился закрыть дверцу.
– Приятно было познакомиться, – сказал он. – Привет господину Седельникову и наилучшие…
– Какого черта! – не слишком вежливо перебила его телефонная красавица. – Залезайте, вам говорят! Вам что, жить надоело?… – Тонким красивым пальчиком девушка раздраженно ткнула куда-то в сторону.
Дмитрий Олегович зачарованно проследил за ее прекрасной рукой и лишь тогда заметил стального цвета автомобиль, который угрожающе быстро приближался к ним.
В отличие от девушки, этот автомобиль Курочкину сразу же не понравился. Такая вот нелюбовь с первого взгляда. Чего-чего, а жить Курочкину пока еще не надоело.
10
Дмитрий Олегович вычитал в одной книжке, будто аттракцион «Американские горки» в самой Америке называют «Русскими горками» – якобы с намеком на российское национальное пристрастие к высоким скоростям езды по раздолбанным автострадам, благодаря которым машины перемещаются не только по горизонтали, но и по вертикали, от выбоины к выбоине. Сами же благоразумные янки всегда предпочитали разгоняться лишь на идеально ровных своих дорогах, удобных и гладких, как сковородки. В роду у Дмитрия Олеговича не было ни одного осторожного американца: отец был натуральный здешний Курочкин, дед – Курочкин, прадед вообще, по семейному преданию, находился в родстве с легендарным Василием Курочкиным, поэтом и переводчиком Беранже. Тем не менее на вопрос классика «Какой же русский не любит быстрой езды?» Дмитрий Олегович честно мог бы ответить: «Я!» На опасных скоростях сердце Курочкина пряталось в области желудка и напоминало о себе неприятным сосущим чувством, близким к тошноте.
– А нельзя ли… чуть помедленнее? – задушенно проговорил он, прижимая к себе дипломат. За окнами «Жигулей» внешний мир то и дело сливался в какую-то серо-зелено-белую густую окрошку из мелко нарезанных деталей городского ландшафта.
– Можно помедленнее, – сообщила, не поворачиваясь, телефонная красавица. – И тогда они нас укокошат. Хотите? Я – нет.
Быть укокошенным неизвестно за что Курочкину тоже, в общем-то, не хотелось, даже в компании очаровательного белокурого существа. А вернее, в такой компании – особенно. Поэтому он предпочел не спорить и только покрепче вцепился в дипломат, словно бы тот мог спасти от тряски, мельтешения в глазах и подступающей тошноты.
Несмотря на знание географии центральной части Москвы, Дмитрий Олегович еле-еле ориентировался в пространстве: кусочек Нового Арбата вдруг наезжал на Ивановскую площадь, которая неожиданно оказывалась Остоженкой. Это было, как в детском калейдоскопе, когда от любого, самого незначительного, сотрясения орнамент в зрительной трубке моментально преображался. Во взрослом калейдоскопе, правда, требовались нешуточные толчки под днищем автомобиля, да и узор за окнами, постоянно меняясь, оставался довольно однообразным: все те же фасады, газоны, столбы и яркие киоски.
Курочкину почудилось, что слева на мгновение возникла розовая арка станции «Кропоткинская», похожая на гигантский брелок для ключей. «С какой же мы скоростью едем?» – мысленно содрогнулся Дмитрий Олегович, но побоялся спросить или взглянуть на спидометр. Один только вид сумасшедшей цифры мог вызвать у него дурноту. До сегодняшнего дня Курочкин полагал, что везде по городу развешаны ограничители скорости и большие гонки с препятствиями по центру вообще немыслимы. Выходит, он уже многого не знает о своем родном городе, хотя сегодня уследить за всем и впрямь мудрено. Чуть зазеваешься – и обнаруживаешь вдруг на Поклонной спицу с нанизанным ангелом, каменного истукана Николая у самых стен гостиницы «Москва» или новенький, с иголочки, памятник Российско-Белорусской Дружбе на месте снесенного Добролюбова. Да и какую, помилуйте, дружбу символизируют две одинокие гранитные руки, сжавшие ладони друг друга в последнем смертельном рукопожатии?
– Как приклеились, собаки! – озабоченно проговорила телефонная красавица, глядя в зеркало. Курочкин преодолел силу тяготения, прижимающую его к спинке заднего сиденья, и, обернувшись, посмотрел назад. Серо-стальная машина, чуть поотстав, продолжала преследовать их «Жигули» с явно враждебными намерениями. Не желая отвлекать прекрасную водительницу, Дмитрий Олегович пока не решался спрашивать, кто и почему за ними гонится. Хорошо еще, погоня была не настолько близко, чтобы догонявшие решились применить оружие. После увиденного полчаса назад Курочкин ничуть бы не удивился, обнаружив, как из кабины выглядывает автоматный ствол… Говорят, люди быстро привыкают к хорошему. За сегодняшний день Дмитрий Олегович быстро приучился к плохому и настроился на худшее.
– Если надо, я готов и побыстрее, – мужественно простонал он, борясь с подступающей тошнотой. Перечить прекрасной блондинке он счел бы кощунством. – Я давно уже готова, – через плечо заметила прекрасная блондинка за рулем. – Осталось уговорить нашу тачку. «Жигули» – это, к вашему сведению, не «Мерседес»…
Так Дмитрий Олегович безо всяких наводящих вопросов узнал марку преследующего их автомобиля. «Век живи, век учись», – автоматически подумал он. Ему-то представлялось, что под словом «Мерседес» скрывается что-нибудь чрезвычайно длинное и роскошное, вроде того самого лимузина для миллионеров. Одним заблуждением стало меньше. С другой стороны, особой пользы в новых знаниях тоже не было. Быть застреленным из кабины «Мерседеса» или какого-нибудь «Запорожца» – невелика разница. Как, впрочем, нет разницы и в том, из-за чего суждено погибнуть: из-за плутония или куска колбасы, из-за пачки своих денег или чемодана чужих. Се ля ви. Глубокая философия на мелких местах, случалось, оберегала Курочкина от стрессов: во время плановых распеканий Валентины он, например, иногда спасался мысленными рассуждениями о фармацевтических свойствах углеводов – одной из тем несостоявшейся пока докторской.
Машину тряхнуло, калейдоскоп за боковыми окнами вновь незначительно поменял свой узор. Блеснуло стекло какой-то многоэтажной башни. Дмитрий Олегович не удержался и опять посмотрел назад. Возможно, ему почудилось, но серебристо-серый «Мерседес» приблизился. И, кажется, из кабины уже выглядывала темная неразборчивого вида штуковина.
«Углеводы делятся на две группы, – мысленно проговорил Курочкин, зажмурив глаза. – Простые и сложные. К простым относятся моносахариды, которые не способны гидролизоваться…»
– Кстати, как вас зовут? – внезапно услышал он голос телефонной красавицы.
Вопрос застал Курочкина врасплох, где-то на середине построения в уме формулы альдопентозы, внешне напоминающей безголовый рыбий скелет.
– А? Что? – глупо переспросил он, открыв глаза. Слева мелькнул уголок еще одной башни: очевидно, их машина двигалась по Зубовской.
– Я говорю, как вас зовут? – переспросила блондинка. Дмитрию Олеговичу по-прежнему видна была ее прическа цвета свежей соломы, возвышающаяся над спинкой переднего сиденья. – Если это военная тайна, скажите хоть, как вас прикажете называть. Джеймс Бонд, Зорро, Фредди Крюгер?
Курочкин мигом забыл и про формулу альдопентозы и даже про догоняющий «Мерседес».
– Дмитрий… Олегович, – пробормотал он. – Но можно – просто Дмитрий… – Последние слова слетели с его языка как-то совершенно независимо от его воли. Телефонная барышня выглядела младше его раза в полтора-два и годилась ему в дочери. Правда, по законам генетики такой красивой дочери у него не было бы никогда. Даже если бы лет двадцать назад Валентина согласилась завести ребенка (а она как раз не согласилась).
– Сойдет, – обронила великодушно блондинка, не отрывая взгляда от дороги. – Меня можете называть Надеждой…
«Красивое имя. А главное – редкое», – вспомнилась Курочкину фраза из какого-то фильма. Ему и в самом деле очень понравилось это имя. Ему даже потихоньку начинала нравиться быстрая езда: по крайней мере, тошнило уже поменьше, вполне терпимо.
– Скажите-ка мне, Дима, – тем временем осведомилась блондинка Надежда, – как вы переносите авиаполеты?
Дмитрий Олегович невольно глянул в боковое стекло: не выросли ли часом у их автомобиля крылья, как у фантомасовской амфибии? «Жигули», однако, остались «Жигулями».
– Вестибулярный аппарат у вас в порядке? – продолжала допытываться красивая водительница, закладывая крутой вираж.
– В по… в порядке, – сглотнув слюну, героически соврал Дмитрий Олегович, он же – «Просто Дима». Его вместе с неразлучным дипломатом вновь прижало к сиденью. Увы, он раньше времени порадовался, что тошнота отступила. Кажется, она собиралась переходить в контрнаступление.
– Чудненько, – промурлыкала очаровательная Надежда, что-то напряженно высматривая впереди.
– А куда мы собираемся лететь? – рискнул задать Курочкин мучивший его вопрос.
– Не КУДА, а ОТКУДА, – загадочно сообщила блондинка. – Будем отрываться. На счет «десять» постарайтесь не прикусить себе язык. Не люблю шепелявых.
«Постараюсь», – пообещал про себя Дмитрий Олегович, пытаясь успокоить нервы видением элегантной формулы одного из углеводов. Но вместо закорючки Н-С=О у молекулы альдопентозы внезапно появилась хорошенькая головка, обрамленная золотистым венчиком волос. Совсем абстрагироваться никак не получалось.
– Внимание! – раздался голос Надежды. – Начинаю отсчет. Ра-аз…
Мимо промчался зеленый продуктовый ларек с пестрой рекламой пирожных «Сатурн». Вся Солнечная система была уже поделена между кондитерскими фирмами; лишь планету Уран пока еще не тронули, – видимо, опасаясь нежелательных ассоциаций. Урановые шоколадки трудно было бы всучить жертвам Чернобыля…
– Два-а! – протянула Надежда, сделав новый вираж. Высокий особняк с колоннами испуганно метнулся из-под колес.
– Три-и! – случайное дерево просвистело до того близко от «Жигулей», что Курочкину померещилось скрежетанье веток о корпус машины. Кто бы мог заподозрить в обладательнице деловитого секретарского голоска опытного и рискового водителя! Кто угодно, только не Курочкин. Он-то вообще полагал, что у телефона в фирме «Мементо» сидит какая-нибудь мымра. Сержант Мымрецов в юбке.
– Четы-ы-ре!…
Дмитрий Олегович завертел головой и с испугом заметил, что зловещая штуковина, выглядывающая из кабины преследователей, все больше смахивает на дуло. Очень некстати Курочкину припомнились слышанные в метро умные разговоры про ранцевые гранатометы или что-то вроде. С такого расстояния до их «Жигулей» можно было бы и дострелить при желании. Не при желании Курочкина, само собой.
– Пя-а-ать!…
Бежевый троллейбус, поникнув усами, всего на долю секунды задержался в орнаменте калейдоскопа для взрослых и исчез. Дмитрий Олегович на ту же долю секунды успел позавидовать тем, кто, не зная горя, катается в обычных городских троллейбусах. Здесь тебя никто не станет преследовать, кроме контролера. Но контролерам пока гранатометы не выдают.
– Ше-е-есть! – в голосе очаровательной автогонщицы появилось напряжение. Видимо, будущий полет обещал быть опасным предприятием, после которого мог пострадать не только один вестибулярный аппарат, но и другие, более важные. Мысль эта крайне огорчила Курочкина. Стоит ему сейчас погибнуть – и новость эта непременно попадет на первые страницы уголовной хроники «Московского листка». Коллеги по НИИ будут изумлены сообщением о найденных рядом с телом Дмитрия Олеговича сотнях тысяч долларов, а Валентина никогда не простит ему общество белокурой красавицы. И будет ежегодно приходить плевать на его жалкую могилу… Тьфу, что за дурацкие мысли лезут в голову!…
– Се-е-емь!…
Впереди показалась гордость московского градоначальника – двухъярусное шоссе. Это новшество было получше, нежели магнитные французские телефоны в метро. Во всяком случае, от такого шоссе была явная польза: можно мчаться в двух противоположных направлениях, зная, что ни один лихач не выедет вдруг на встречную полосу. Сейчас «Жигули» как раз ехали по второму этажу магистрали.
– Во-о-о-семь!…
Даже на такой дороге от Курочкина не желали отставать рекламные щиты, назойливо обступающие серпантин. Рекламировалось ужасное мороженое «Кактус», будто бы целебное. На самом деле наполнитель Крафта, хоть и содержал витамин В, из-за микродобавок амигдалина превращался в сильный аллерген. Дмитрий Олегович очень жалел, что это сиреневое мороженое проходит не по его ведомству, и был весьма удивлен, что повторная экспертиза НИИ пищепрома растягивается на долгие месяцы…
– Де-е-евять! Приготовьтесь, Дима! Крепко держитесь за ручку… да не за ручку вашего портфеля!…
Дмитрий Олегович мертвой хваткой вцепился в металлическую страховочную скобу, одновременно не выпуская и рукоятки дипломата.
– Десять!!
Дмитрий Олегович зажмурился, почувствовал, как его прижимает к сиденью. Потом он испытал мгновенное удовольствие парения в невесомости, когда сердце, застигнутое врасплох, даже не успело отшатнуться к желудку, после чего последовал сильный удар. Зубы Курочкина лязгнули. Не предупреди его Надежда своевременно, он обязательно отхватил бы себе кусочек собственного языка. А кто действительно любит шепелявых?…
– Поздравляю с мягкой посадкой! – голос блондинки прозвучал удовлетворенно, и Курочкин рискнул открыть глаза: сначала один, потом другой. Сперва он не заметил ничего особенного. Как они ехали по шоссе, так и продолжали ехать. Лишь спустя примерно полминуты Дмитрий Олегович неожиданно осознал: они теперь едут в ОБРАТНОМ НАПРАВЛЕНИИ! И притом по ПЕРВОМУ этажу серпантина! На одной из развилок «Жигулям» удалось ПЕРЕПРЫГНУТЬ с одного уровня на другой и таким образом оставить преследователей с носом. Повторить такой прыжок мог бы лишь опытный мастер автородео, а, двигаясь обычным путем, серо-стальной «Мерседес» проигрывал минут пятнадцать. То есть проигрывал погоню.
– Вы – профессиональный каскадер, Надежда? – с возрастающим уважением полюбопытствовал Курочкин. «Мерседес», оставшийся где-то наверху, разом пропал из виду.
– Я – профессиональный секретарь в фирме «Мементо», – насмешливо ответила блондинка. – Автомобилистка я только в свободное время. У всех ведь, товарищ Дима, имеются свои увлечения, правильно? У одних хобби – скачки на «Жигулях», у других – благородные поступки типа возвращения владельцам найденных предметов…
В последних словах Надежды прозвучала непонятная издевка.
– Вы что, мне не верите? – удивленно сказал Курочкин. – Я же сто раз объяснял вашему Седельникову. Шел по улице…
– …Поскользнулся, упал, потерял сознание, – немедленно подхватила блондинка Надежда. – Очнулся – рядом дипломат с долларами.
Дмитрий Олегович расстроился: он-то рассчитывал, что красавица из фирмы «Мементо» не сомневается в его честности.
– Я говорю правду, – с обидой проговорил он.
– Молодец, Дима! – блондинка повернула к Курочкину свое неправдоподобно красивое лицо и заговорщически ему подмигнула. – Классно сыграно. Уж на что Майкл недоверчив – и тот купился в конце концов. В байку про случайную находку он, понятно, не поверил, но решил, будто вас самого кто-то водит втемную, как лоха. Шлепнуть лоха, забрать обратно кэш – плевое дело… Ну, теперь-то, после засады на Новокузнецкой, у него вырос на вас такой зубище…
– Постойте, – холодея, пролепетал Дмитрий Олегович. – Уж не хотите ли вы сказать, что молодчиков в масках направил этот ваш…
– Да будет вам, Дима! – укоризненно сказала блондинка. – Отдохните, концерт окончен. А то вы не поняли, что это Майкл послал «Тойоту»! Вы его умыли, поздравляю. Люблю иметь дело с победителями.
Странно, но похвала красавицы Надежды Курочкина нисколько не обрадовала.
Назад: От автора
Дальше: Часть вторая ИГРА В ГЕСТАПО