Меня давно волновала атмосфера того времени, которое я сам в силу возраста уже не застал, но обостренно воспринимал в творчестве других. Например, в произведениях Аркадия Гайдара. Возьмите и перечитайте его «Голубую чашку» – небольшую повесть, написанную с поистине бунинской чистотой и силой, и вы сквозь неизбежную советскую символику, оптимистичную бодрость финала («а жизнь, товарищи, была совсем хорошая») наверняка почувствуете и ощущение некой грусти, утраты, уловите щемящее сожаление о несбывшемся, которое, как писал Александр Блок, всю жизнь волнует нас.

Моим «несбывшимся» была картина о том времени, которую я все откладывал, пока однажды не увидел «обойму» лент на интересующую меня тему, снятую другими. Увидел и понял: дальше тянуть нельзя. Ибо многие мои коллеги, вчера уснувшие убежденными красными, а сегодня проснувшиеся вдруг трехцветными, снимают точно то же и точно так же, как пятнадцать-двадцать лет назад, только, разумеется, поменяв плюс на минус: красные у них стали плохими, а белые – хорошими. А в остальном – все так же плоско, тупо, пошло, идеологично, заказно. Нам же с Рустамом Ибрагимбековым захотелось взять под защиту, что ли, то время. Не репрессии в отношении невиновных, разумеется, хотели мы защитить, а людей, саму жизнь, которая есть бесценный дар и которая не может, не должна зависеть от произвола того, кто в данный исторический отрезок времени занимает покои Кремля.

По жанру это мелодрама в стиле сентиментального танго. «Утомленные солнцем» – не просто название, а образный знак картины, через которую лейтмотивом проходит замечательное, всем известное танго: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Слегка модифицировав строки, вынесенные в заголовок, мы даем зрителям простор для раздумий, что (или кто) есть это «солнце», от которого так смертельно утомилась страна.

Мне бы хотелось надеяться, что фильм стоит своего названия…

1936 год, синтез любовного треугольника и легкого боевика, по смыслу и сути – картина политическая. Хотя лобового отражения сегодняшних политических страстей в «Утомленных солнцем», разумеется, нет. Ибо я никогда не снимал и, уверен, не буду снимать картины, впрямую защищающие или атакующие ту или иную тенденцию. Как художник я не имею права встать на чью-либо сторону.

С самого начала работы над картиной я хотел, чтобы в фильме об ужасах ежовщины звучала, как это ни покажется странным, чеховская интонация. Персонажи «Утомленных солнцем» – как бы герои «Неоконченной пьесы», дожившие до 1936 года. Все та же нега необременительной дачной жизни, все те же неспешные чаепития, те же разговоры о судьбах страны и особой роли интеллигенции… Но если в чеховские времена недовольство жизнью было всего лишь безопасной интеллигентской рефлексией, то в 1936 году расплатой за эту рефлексию могла стать сама жизнь. И в этом – принципиальное различие двух далеко отстоящих, но для меня по-своему «рифмующихся» эпох российской истории.

Эта картина о том, что виноватых нет и невиноватых нет. Единожды отдав на поругание историю, культуру, традицию, веру своей страны, мы все оказались заложниками дьявола.

Комдив Котов (сыгранный мной персонаж), если бы родился на сто пятьдесят лет раньше, оказался бы героем войны 1812 года, закончил бы жизнь в среднерусском имении, в почете, окруженный детьми и внуками. Но, отдав всю свою сущность идее ложной, поверив, что можно построить земной рай вопреки Божьим заповедям, встал на путь скользкий и уводящий рано или поздно в бездну.

Никита Михалков и Надя Михалкова в фильме «Утомленные солнцем»

Никита Михалков в роли комдива Котова

Ингеборга Дапкунайте в роли Маруси

Абсолютно то же самое, только зеркальное, произошло с Митей (персонаж Олега Меньшикова). Котов не осознанно обманывался, он верил. А Митя решил, что можно один раз поступиться, а уж потом, когда-нибудь начать все сначала.

Это русская интеллигенция, которая из-за занавески смотрела на то, что происходит на улицах Петрограда, Москвы и любого другого города, и то снимала красный бант, то надевала и ждала, чем все закончится, – открыла кровавый шлюз. И одним из открывающих этот шлюз был Митя. Он думал – вот сейчас он сделает все, что от него хотят, а уж потом…

Ничего не бывает потом. Жизнь пишется набело.

Митя, как и Котов, стал заложником самообмана. Может быть, мне Митю сильнее жаль, чем Котова.

Я старался сохранить максимальную объективность во взгляде на героев этой исторической драмы, которые являются преступниками и жертвами одновременно. Жертвами, подчеркну, своего же собственного злодеяния. Ибо большевизм как явление не щадил никого. Этот монстр пожирал и «своих детей», постоянно воспроизводясь, омолаживаясь за счет тех, кто падал с вершин власти. Об этом я и хотел напомнить в своей картине, но через художественные образы, через судьбы людей, а не через политическую риторику, мне не интересную.

Олег Меньшиков в роли Мити

При этом я, повторю, не хотел и не хочу обвинять никого из своих героев. А тем более нет у меня желания зачеркивать жизнь предшествующих поколений, как это нынче принято у резвых «разоблачителей» прошлого. Это тот же большевизм, только иной окраски. Ибо основа всякого тоталитарного мышления – это беспамятство, суетливое желание иметь все «сейчас и сразу». Воинствующий атеизм, безбожие, неверие в бессмертие души, возведенные за семьдесят лет коммунистического правления в ранг государственной политики, позволяли с легкостью необыкновенной вершить чужие судьбы, сбрасывать «с корабля современности» Бунина, Рахманинова, Шаляпина, отправлять в чужеземье русских поэтов и философов, изгонять из страны Солженицына и Ростроповича…

Да, большевизм не принес нашей стране счастья. Но разве нравственно, исходя из этого непреложного факта, ставить под сомнение целесообразность жизни целых поколений, их честь, достоинство и огромные заслуги перед своей страной только на том основании, что людям довелось родиться не в лучшие для них времена? Ведь и в самый разгар репрессий так же вставало над землей солнце, и текла река, и звенел мяч на пляже, и дети любили родителей, и родители переживали за своих чад, и тот, кто в первый раз целовал девушку, вовсе не думал, как там поживает дорогой Иосиф Виссарионович… И в этом для меня – боль, страх и горькая нежность того времени, которые я попытался передать в картине, отрешившись от всех своих политических симпатий и антипатий.

Во время экспедиции в Нижний Новгород одной из очень важных, ключевых фигур в производстве картины был Владимир Иванович Седов – человек интересной судьбы, повоевавший в «горячих точках», а в то время уже успешный бизнесмен, один из первых, кто открывал рестораны в Нижнем Новгороде и даже принимал у себя Маргарет Тэтчер. Он очень большой вклад внес в организацию съемок, оказывал необходимую помощь во время строительства декораций и самого съемочного процесса.

Володя Седов – из той крепкой породы русских людей, которые сами себя сделали, на которых всегда можно опереться в сложные моменты жизни.

А тогда был момент довольно тягостный вообще в жизни страны. В сущности, совсем незадолго до начала нашей работы над «Утомленными солнцем» отгремели события 1993-го. В те дни, когда шла осада Белого дома, я публично защитил Руцкого, сказав, что не выбираю друзей по должностям и не собираюсь от него отрекаться, несмотря на то что он был объявлен Ельциным и его командой фактически врагом народа. Во время того истерического революционного прилива энергии во все ветви существующей тогда в России власти такие заявления могли быть небезопасны.

С сопродюсером фильма Владимиром Седовым. Нижний Новгород. 1994 г.

Помню, как Володя Седов радушно и совершенно бесстрашно принял у себя начальника охраны Руцкого, который тогда был вынужден скрываться, а мне даже выделил двух своих ребят – на случай каких-либо «неожиданностей».

Таким образом, к моим ощущениям во время работы над фильмом и над ролью репрессированного Котова как бы естественным образом примешались ощущения уже современной политической угрозы – пусть и не того масштаба по уровню опасности, но… Когда слышишь грозовой раскат прямо над головой, тоже понимаешь – не убьет, если уже не убило. Но адреналина добавляет. Как и ощущения тревоги. А это было для меня немаловажно во время работы над ролью.