По поводу этой моей работы в свое время упорно циркулировали слухи, что я там постоянно режиссировал, вторгаясь в работу Игоря Масленникова, переворачивая уже решенные им сцены, что у нас был даже конфликт… Это неправда. Я уже говорил, что никогда не влезаю в чью-то режиссуру. Я могу поспорить по поводу своей роли, по поводу жизни своего персонажа в той или иной сцене, но я спорю, всегда исходя из своих представлений как актера о создаваемом образе и взаимоотношениях партнеров с моим персонажем. Но чтобы я влезал, допустим, в вопросы о композиции кадра, придумывал бы панорамы и так далее? Никогда себе этого не позволял, потому что никогда не позволил бы это сделать и другому, если бы кто-либо попытался агрессивно наставить меня на площадке моего фильма. Если бы это, конечно, не было принципиально важным и принципиально не изменило к лучшему тот или иной эпизод. Да, и здесь бывают исключения из правил, но опять-таки – лишь на моей площадке. Там, где я могу это «исключение из правил» кому-то позволить в отношении меня.

Поэтому в «Собаке Баскервилей» я просто занимался своим делом. Масленников изначально видел Генри Баскервиля сродни образам, созданным в свое время Кларком Гейблом. Этакий зачесанный «шикарный балбес»: наивный, влюбчивый, искренний, честный. И это, откровенно говоря, только усугубило некий мой комплекс по поводу «игры иностранца». Без особой нужды я стараюсь не «перевоплощаться» в представителей иной культуры и цивилизации, просто я недостаточно их чувствую и знаю, а потому прекрасно понимаю, что, как бы я ни старался, все равно это будет клише. Американец: с сигарой, ноги на стол. Француз: маникюренные ногти, нарочитая изящность жеста, легкомысленная говорливость… Итальянец: выпученные глаза, жестикуляция, сведенные в щепотку пальцы. Я и смотреть на это не люблю и делать это не люблю и не умею. Но, так как это был все-таки «Шерлок Холмс», а это уже в какой-то степени нарицательный персонаж, что всегда располагает к некой стилизации, а не воссозданию реальной жизни, то я принял приглашение Масленникова, и вскоре роль Генри Баскервиля меня увлекла.

Мы с режиссером и с моими партнерами по сценам начали вовсю фантазировать, импровизировать – но именно в рамках облюбованной нами формы стилизации. И вот этот человек в шубе из Америки, вдруг ввалившийся в лондонскую жизнь, стал мне интересен именно тем своим темпераментом, той внутренней раскрепощенностью, которыми он разрушает размеренную английскую (тоже клише!) жизнь.

Немалая радость на этой картине состояла в том, что мне довелось там плотно поработать с Виталием Соломиным и Александром Адабашьяном. Именно там мы познакомились со Светой Крючковой, которая потом снималась у меня в «Родне» и «Утомленных солнцем». Ирина Купченко – замечательная, тончайшая, нежная. Я был с ней знаком и хорошо помнил еще по ее работе с моим братом, по фильму «Дворянское гнездо». Ну и конечно, Олег Иванович Янковский, блистательный, гениальный артист!

Я не особенно часто упоминаю об этой работе. Возможно, потому, что когда мне говорят «Это лучший Холмс!»… не хочется ни соглашаться, ни полемизировать. Наверное, может быть. Мне трудно об этом судить. Слава богу, всем помнятся эти персонажи, «Орхидеи еще не зацвели», «Овсянка, сэр» и так далее.

Было очень весело и азартно играть нашу пьяную сцену с Виталием, к сожалению очень рано ушедшим от нас. Конечно же, я вспоминаю эту работу с удовольствием. Но сказать, что она серьезно повлияла на мое развитие или движение, я не могу.

В связи с этим фильмом, конечно же, особо надо сказать о несравненной миссис Хадсон – о Рине Зеленой. Это была гениальная женщина!.. Она очень дружила с моей мамой, и я знаю Рину (называл я ее только Риночка) сколько себя помню. А она и того раньше знавала меня, наблюдая еще в виде выпуклости живота моей матери. И тогда, и позднее, когда я уже родился и рос, она часто приходила к нам.

Эти ее невероятные, очень смешные скетчи с детским голосом! Множество артистов потом пытались этим жанром заниматься, и никто не достиг той трогательности, искренности, чистоты и мастерства, как Рина Васильевна Зеленая.

Я обожал ее в любом ее возрасте, вплоть до последних дней. Она была остроумнейшая матерщинница, причем это был не мат, а просто песня. А как она формулировала порой свои мысли, с каким юмором!..

Однажды она очень серьезно спросила меня:

– У тебя бывает бессонница?

Я говорю:

– Нет.

– А у меня бывает…

– Ну, и что ты делаешь?

– Ложусь в постель и считаю до пяти… В крайнем случае, до половины шестого.