Шел ноябрь 1963 года, и осеннее солнце уступило место слабому, негреющему свету, падавшему с небес. По утрам теперь стало туманно и зябко, настала пора первых зимних дождей.

Джилл Касл заходила в заведение Шваба каждое утро, но ей казалось, что разговоры были всегда одни и те же. «Уцелевшие» обсуждали, кто потерял роль и почему. Они упивались каждым разносным обзором и обсуждали все положительные рецензии. Это было похоже на плач неудачников, и Джилл начала задавать себе вопрос, не становится ли и она такой же, как все остальные. Она все еще была уверена, что обязательно станет известной персоной, но, глядя вокруг на одни и те же знакомые лица, Джилл поняла, что и они все думали точно так же о себе. Неужели мы потеряли контакт с действительностью и делали ставку на мечту, которой не суждено никогда осуществиться? Мысль об этом была ей невыносимой.

Джилл стала матерью-исповедницей для этих людей. Они приходили к ней со своими проблемами, и она выслушивала их и старалась помочь — то советом, то несколькими долларами, то ночлегом на неделю-другую. Она редко назначала свидания, потому что была целиком поглощена своей карьерой и потому, что не встретила никого, кто бы ей нравился.

Каждый раз, когда Джилл удавалось отложить немного денег, она посылала их матери вместе с длинными, восторженными письмами о том, как превосходно идут у нее дела. Вначале мать отвечала на ее письма, уговаривая Джилл раскаяться и стать невестой Христовой. Но поскольку Джилл время от времени снималась в фильмах и посылала домой больше денег, мать начала даже гордиться карьерой дочери. Она больше не была против того, что Джилл выбрала путь актрисы, но настаивала, чтобы та добивалась ролей в религиозных фильмах. «Я уверена, что мистер де Милль даст тебе роль, если ты объяснишь ему, какое религиозное воспитание ты получила», — писала она Джилл.

Одесса — небольшой городок. Мать Джилл все еще работала на «нефтяных людей», и Джилл знала, что она обязательно будет рассказывать о ней, что рано или поздно Дэвид Кенион услышит о ее успехах. Поэтому в письмах Джилл сочиняла истории о всех кинозвездах, с которыми работала, никогда не забывая называть их просто по имени. Она научилась уловке всех актеров на эпизодических ролях — договариваться с работающим на съемочной площадке фотографом, чтобы он сфотографировал ее стоящей рядом с актером-кинозвездой. Фотограф отдавал ей два отпечатка, и Джилл посылала один матери, а другой оставляла себе. В письмах она давала понять, что до статуса кинозвезды ей остается всего один шаг.

По обычаю, существующему в Южной Калифорнии, где никогда не выпадает снег, за три недели до Рождества по Голливудскому бульвару проходит шествие с Санта-Клаусом, а после этого каждый вечер и до самого кануна Рождества ладья Санта-Клауса повторяет этот путь. Жители Голливуда столь же добросовестно относятся к празднику младенца Иисуса, как и их северные соседи. Они не виноваты, что «Слава Всевышнему на небесах», «Тихая ночь» и «Рыженосный олень Рудольф» доносятся из домашних и автомобильных радиоприемников в городе, изнемогающем от жары. Они столь же горячо жаждут настоящего, белого Рождества, как и другие американцы, но так как знают, что Бог им этого не пошлет, то научились сами создавать желаемое. Они развешивают на улицах рождественские лампочки, ставят везде искусственные елки с вырезанными из папье-маше Санта-Клаусами с санями и оленями. Кинозвезды и характерные актеры всеми силами добиваются участия в шествии с Санта-Клаусом — не потому, что горят желанием поддержать праздничное настроение у тысяч детей и взрослых, выстраивающихся вдоль улиц, по которым проходит шествие, а из-за того, что оно показывалось по телевидению и их лица увидят зрители всего материка.

Джилл Касл стояла на углу одна и смотрела на длинную вереницу кативших мимо нее украшенных платформ, с которых кинозвезды приветливо махали своим восторженным поклонникам. В этом году обер-церемониймейстером шествия был Тоби Темпл. Толпы его обожателей неистово кричали, когда мимо них проезжала его платформа. Перед Джилл на мгновение мелькнуло простодушное лицо Тоби с его лучезарной улыбкой и тут же скрылось.

Прошел, играя, оркестр голливудской средней школы, за ним проплыла платформа масонского храма и промаршировал оркестр морской пехоты. Гарцевали всадники в костюмах ковбоев, шел оркестр Армии Спасения. Тут были поющие группы с флагами и лентами, платформа «Ягодной фермы Нотта», украшенная сделанными из цветов животными и птицами, пожарные машины, клоуны и джазбанд. Все это, может быть, и не передавало духа рождественских праздников, зато было вполне в духе голливудского зрелища.

Джилл случалось работать с некоторыми из характерных актеров, ехавших сейчас на платформах. Один из них помахал ей и крикнул с высоты:

— Привет, Джилл! Как дела?

Несколько человек из толпы обернулись и с завистью на нее посмотрели, и это дало ей чудесное ощущение собственной значимости: людям известно, что она работает в кинобизнесе. Рядом с ней глубокий грудной голос произнес:

— Извините, вы — актриса?

Джилл обернулась. Она увидела высокого, светловолосого, красивого молодого человека лет двадцати пяти. Его лицо покрывал загар, а приветливая улыбка обнажала белые ровные зубы. Он был одет в старые джинсы и синюю твидовую куртку с кожаными заплатами на локтях.

— Да.

— Я тоже. То есть актер. — Он широко улыбнулся и прибавил: — Пытающийся пробиться.

Джилл указала на себя и сказала:

— Пытающаяся пробиться.

Он засмеялся:

— Можно предложить вам чашку кофе?

Его звали Алан Престон, он приехал из Солт-Лейк-Сити, где его отец служил пресвитером в морской церкви.

— У меня в детстве было слишком много религии и слишком мало развлечений, — признался Алан Джилл.

«Это звучит почти пророчеством, — подумала Джилл. — У нас с ним был совершенно один и тот же тип окружения».

— Я неплохой актер, — грустно сказал Алан, — но жизнь в этом городе поистине сурова. Дома все хотят тебе помочь. А здесь кажется, будто все ополчились против тебя.

Они проговорили до закрытия кафе и к тому времени уже стали старыми друзьями. На вопрос Алана, не хочет ли она зайти к нему, Джилл лишь на секунду замешкалась с ответом.

— Хорошо, пойдем.

Алан Престон жил в доме, где сдавались меблированные комнаты, за Хайлэнд-авеню, в двух кварталах от Голливудского амфитеатра. У него была маленькая комнатка в задней части дома.

— Им бы следовало назвать это место «Подонки», сказал он Джилл. — Ты бы видела, что за типы здесь живут. Все они думают, что обязательно преуспеют в шоу-бизнесе.

«Совсем как мы», — подумала Джилл.

Меблировка комнаты Алана состояла из кровати, бюро, стула и небольшого расшатанного стола.

— Я просто жду, когда смогу обзавестись собственным жильем, — объяснил Алан.

Джилл засмеялась:

— Я тоже.

Алан хотел было притянуть ее к себе, но она отстранилась.

— Пожалуйста, не надо.

Он с минуту смотрел на нее, потом мягко сказал: «Хорошо», — и Джилл вдруг ощутила неловкость. И вообще, что она делает здесь, в комнате этого человека? Джилл знала ответ на этот вопрос. Она была отчаянно одинока. Ей очень нужен был кто-то, с кем она могла бы поговорить, она жаждала ощутить себя в кольце мужских рук, которые обнимали бы, ободряли ее и говорили ей, что все будет прекрасно. Как давно у нее не было ничего подобного! Она подумала о Дэвиде Кенионе, но то была иная жизнь, иной мир. Он так нужен был ей, что это лишение причиняло физическую боль. Какое-то время спустя, когда Алан Престон снова обнял Джилл, она закрыла глаза и представила себе, что это Дэвид целует ее, раздевает, любит ее.

Джилл провела эту ночь с Аланом, а через несколько дней он переехал в ее квартирку.

Ей еще не приходилось встречать человека, который был столь же незакомплексован, как Алан Престон. Всегда добродушно-весел и расслаблен, он жил каждый день так, как получалось, совершенно не заботясь о дне завтрашнем. Когда Джилл заводила разговор на тему о его образе жизни, он говорил: «Эй, а ты помнишь „Рандеву в Самарре“? Если что-то должно случиться, то оно обязательно случится. Судьба сама тебя найдет. Нет смысла за ней гоняться».

После того как Джилл уходила на поиски работы, Алан обычно еще долго валялся в постели. Вернувшись, она заставала его сидящим в кресле: он либо читал, либо пил пиво с друзьями. Он не приносил в дом никаких денег.

— Дура ты, — сказала Джилл одна из подруг. — Он спит в твоей постели, ест твою пищу, пьет твое спиртное. Гони его к чертям.

Но Джилл не последовала этому совету.

Сейчас она впервые стала понимать Хэрриет.

Джилл теперь знала, почему ее приятельница так отчаянно цеплялась за мужчин, которых не любила, даже ненавидела.

Она боялась одиночества.

Джилл сидела без работы. До Рождества оставалось всего несколько дней, у нее закончились почти все деньги, а ей надо было обязательно послать матери рождественский подарок. Проблему решил Алан. Однажды утром он ушел из дому рано, не объяснив, куда идет. Вернувшись, он сказал Джилл:

— Для нас есть работа.

— Что за работа?

— Актерская, конечно. Мы ведь актеры, не так ли?

Джилл посмотрела на него с внезапно появившейся надеждой.

— Ты это серьезно?

— Разумеется, серьезно. Я встретил одного приятеля, он режиссер. Завтра начинает снимать картину. Там нашлись роли для нас обоих. Платит по сотне каждому за один день работы.

— Так это же замечательно! — воскликнула Джилл. — Сто долларов!

На эти деньги она сможет купить своей матери какой-нибудь красивой английской шерсти на зимнее пальто, да еще останется на хороший кожаный кошелек.

— Только фильм немного неприличный. Они его снимают в помещении за чьим-то гаражом.

Джилл пожала плечами:

— Что мы теряем? Это же роль.

Гараж находился в южной части Лос-Анджелеса, в районе, который за короткий срок из фешенебельного превратился в район, где обитали люди среднего достатка, а затем и вовсе пришел в упадок.

У двери их приветствовал смуглый человек невысокого роста. Пожав Алану руку, он радостно сказал:

— Ты пришел, дружище. Чудесно!

Затем повернулся к Джилл и одобрительно присвистнул.

— Ты не соврал, приятель. Она — девочка что надо!

Джилл, это Питер Терралио. Джилл Касл, — представил их друг другу Алан.

— Здравствуйте! — сказала Джилл.

— Пит — режиссер, — пояснил Алан.

— Режиссер, продюсер, главный мойщик бутылок, всего понемногу. Проходите.

Он провел их через пустой гараж в коридор, где когда-то размещались комнаты прислуги. Туда выходили двери двух спален. Дверь одной из них была открыта. Подходя к ней, она услышала голоса. Джилл заглянула внутрь и остановилась потрясенная, не веря тому, что увидела. На кровати, стоявшей посреди комнаты, лежали четыре обнаженных человека: один чернокожий мужчина, один мексиканец и две девушки — белая и чернокожая. Оператор налаживал освещение, а одна из девушек упражнялась на мексиканце в феллацио. Девушка остановилась на минуту, чтобы перевести дыхание, и воскликнула:

— Ну ты, палка, давай вставай!

Джилл почувствовала, что ей становится дурно. Она резко повернула к двери, хотела броситься назад по коридору, но у нее подогнулись колени. Алан обхватил ее рукой, чтобы поддержать.

— С тобой все в порядке?

Она не смогла ответить ему. У нее вдруг начала раскалываться голова, а в желудке появилась невыносимая резь.

— Подожди здесь, — приказал Алан.

Он вернулся через минуту с пузырьком красных пилюль и бутылкой водки. Вытряхнув две пилюли, протянул их Джилл.

— От них тебе станет лучше.

Джилл положила пилюли в рот; в голове у нее стучало.

— Запей вот этим, — велел ей Алан.

Она сделала так, как он сказал.

— На еще.

Алан дал ей еще одну пилюлю. Она проглотила ее с водкой.

— Тебе надо на минуту прилечь.

Он повел Джилл в пустую спальню, и она легла на кровать, двигаясь медленно-медленно. Пилюли начали действовать. Она почувствовала себя немного лучше. Горькая желчная отрыжка прекратилась.

Через пятнадцать минут головная боль стала проходить. Алан дал ей еще одну пилюлю. Джилл проглотила ее не задумываясь. Она сделала еще глоток водки. Какая же это благодать, когда проходит боль! Алан вел себя как-то странно — кружился вокруг кровати.

— Сядь спокойно, — сказала она.

— Я и сижу спокойно.

Джилл это показалось забавным, и она смеялась, пока слезы не покатились по ее лицу.

— Что… что это за таблетки?

— От головной боли, дорогуша.

Терралио заглянул в комнату и спросил:

— Как у нас дела? Все довольны?

— Вс… все довольны, — пробормотала Джилл.

Терралио посмотрел на Алана и кивнул.

— Пять минут, — произнес он и быстро ушел.

Алан наклонился над Джилл, стал гладить ее грудь и бедра, потом поднял юбку и просунул руку ей между ног. Это действовало чудесно-возбуждающе, и Джилл вдруг захотелось, чтобы он вошел в нее.

— Послушай, малышка, — сказал Алан, — я не стал бы просить тебя сделать что-то плохое. Ты будешь просто заниматься любовью со мной. Мы ведь и так этим занимаемся, только сейчас нам за это платят. Двести долларов. И все деньги — твои.

Она покачала головой, но ей показалось, что на это ушла целая вечность.

— Я не могу этого делать, — произнесла она неразборчиво.

— Почему не можешь?

Ей пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить.

— Потому что я… я собираюсь стать кинозвездой. Нельзя сниматься в порнофильмах.

— А со мной потрахаться хочешь?

— Да! Да! Я хочу тебя, Дэвид.

Алан хотел что-то сказать, потом усмехнулся.

— Конечно, бэби. Я тоже тебя хочу. Пошли.

Он взял Джилл за руку и поднял ее с кровати. У нее было такое чувство, будто она летит.

Они прошли по коридору и остановились в дверях первой спальни.

— О'кей, — обрадовался Терралио, когда увидел их. — Оставляем мизансцену как есть. Вольем немного свежей крови.

— Простыни менять? — спросил кто-то.

— За каким хреном? Здесь не Эм-джи-эм.

Джилл вцепилась в Алана.

— Дэвид, здесь люди.

— Они сейчас уйдут, — успокоил ее Алан. — Вот, возьми.

Он вынул еще одну пилюлю и дал ее Джилл. Потом поднес к ее губам бутылку с водкой, и она проглотила пилюлю. С этого момента все стало происходить в каком-то тумане. Дэвид раздевал ее, говоря что-то успокаивающее. Потом она оказалась с ним на кровати. Своим обнаженным телом он придвинулся совсем близко к ней. Вспыхнул яркий свет, ослепляя ее.

— Возьми это в рот, — произнес голос Дэвида.

— О да, да!

Она нежно погладила это и хотела взять в рот, но кто-то в комнате что-то сказал, и Дэвид отодвинулся от нее, так что Джилл оказалась лицом к свету и зажмурилась от нестерпимой яркости. Она почувствовала, как ее опрокинули на спину, как потом Дэвид вошел в нее и стал любить ее, и одновременно его пенис был у нее во рту. Она так любит Дэвида! Свет и доносившиеся откуда-то разговоры мешали ей. Джилл хотела сказать Дэвиду, чтобы он убрал их, но была в каком-то бредовом экстазе, оргазм за оргазмом сотрясали ее тело, пока ей не стало казаться, что оно вот-вот разорвется на части. Дэвид любит ее, а не Сисси, он вернулся к ней, и они поженились. Они проводят такой чудесный медовый месяц.

— Дэвид… — стонала она.

Джилл открыла глаза и увидела над собой мексиканца, который проводил языком вдоль ее тела. Она хотела спросить его, где Дэвид, но не могла произнести ни слова. Она закрыла глаза, а мексиканец стал проделывать восхитительные вещи с ее телом. Когда Джилл снова открыла глаза, то мужчина каким-то образом превратился в женщину с длинными рыжими волосами и большими грудями, которые елозили по животу Джилл. Потом эта женщина стала ласкать ее языком, Джилл закрыла глаза и провалилась в беспамятство.

Двое мужчин стояли и смотрели на лежащую на кровати фигуру.

— С ней все будет в порядке? — спросил Терралио.

— Конечно, — заверил Алан.

— Ты действительно умеешь их находить, — восхищенно сказал Терралио. — Она просто потрясающая. Лучше у меня еще не было.

— Рад это слышать, — ответил Алан и протянул руку.

Терралио вытащил из кармана толстую пачку банкнот и отделил две из них.

— Вот возьми. Не хочешь зайти к нам на небольшой рождественский обед? Стелла будет рада тебя видеть.

— Не могу, — сказал Алан. — Провожу Рождество с женой и детьми. Улетаю ближайшим рейсом во Флориду.

— Чертовски клевая выйдет на этот раз картина, — кивнул Терралио на лежащую без чувств девушку. — Как бы ее назвать в титрах?

Алан усмехнулся.

— А почему бы не взять ее настоящее имя? Жозефина Чински. Когда картина пойдет в Одессе, то доставит всем ее друзьям истинное наслаждение.